Стрелок желаний

1.

  Легкая прострация после вчерашней попойки, накануне вступительных экзаменов, особо не беспокоила. Раздражала больше нервозность, да и то из-за неизвестности тем сочинений. Только бы не социал-демократы. По ним у меня глубокий провал. Ему Марианская впадина в подметки не годится. Спасибо Лидии Васильевне, последней учительнице по литературе,  за выработку рвотного рефлекса на ряд классиков русской литературы. Освободившись от школьных стен, я заново с удивлением открыл для себя Чехова и Достоевского. И не только. Записался в профсоюзную библиотеку, и методом тыка перелопатил имеющуюся наличность. Но писать сочинения на чужое пережитое так и не научился. Импровизировал сам для себя, на близкие сердцу темы - любовь-морковь. Не цепляли меня классики. Малокровно, по-своему робко переживали они любовь, с признаками вялотекущего романтизма. Словно фантазирующие пацаны, пойманные за ипсацией. Рассусоливают, спрятавшись в кустах, об изгибах обнаженных женских лодыжек.
Вот Пушкин, тот молодец! Ему палец в рот не клади, сумел, сукин сын, русские слова так расставить, что расположи их по-другому, колом в горле станут, как вирши Некрасова. Одно время проникся  Блоком, а с ума сошел от Элюара. Блок выборочно дергал за струны, наводя вселенскую грусть. Я, было, поддался его декадансу, а потом как очнулся. Какие фонари, какие аптеки? Элюар профессионально перекрывал его септовым аккордом. Мощным любовным потоком. Слов не видно, одни образы, выворачивающие наизнанку. Из-за него и бросил писать стихи. Не хотел подражать. Иногда, малодушно не выдерживал, и баловался от тоски, оглядываясь на француза Поля, стыдясь убогости своего стиха.

2.
Кабинет, где писали сочинение, был не большим, но уютным. Со стеллажами книг по истории КПСС. Место досталось мне неплохое. С последнего стола обозревалась вся аудитория, и будь у меня шпаргалка, списал бы легко, но у меня принципы. В очередной раз поступаю в медицинский институт. Тупо и настойчиво. С детства вбил себе в голову, что буду доктором. Совсем не представляя, во что выльется мальчишеская самонадеянность. 
  Опыт абитуриентсва у меня достаточный, хотя поведение из года в год не меняется. Ну, стал мудрей, а живу как на вокзале. Сижу на чемодане и не знаю, в какой поезд заскочить. Романтики с гитарами наперевес ускакали в сибирские дебри, наелись тушенки, накормили комаров и вернулись домой, ограненные рашпилем жизни.  Уже как год вернулись из армии мои ровесники, а я по глупости, с отстреленным мизинцем на ноге, сижу до сих пор на перроне и смотрю на проходящих мимо людей, заскакивающих в нужные вагоны. Меняются лица, меняются ощущения, а мой фибровый чемоданчик со сменой нижнего белья все на том же месте.
 На этот раз, как и в предыдущие года, я практически пробалбесничал, усиленно штудируя профилирующие предметы за неделю до первого экзамена. Июль самый замечательный месяц. Тратить его на зубрежку преступление. Плавится асфальт,  невозможно ходит с открытыми глазами. Ослепнешь к чертовой матери. Цветет тополь, пух лезет в рот. Где-то хихикают девчонки, а рядом  карьер с голубой водой. Ближе к обеду, когда уже невмоготу и тошнит от противненькой на вкус воды, ноги сами бегут до ближайшей остановки. Для успокоения, подмышкой торчит краткий курс физики. Под водой обретаешь простое человеческом счастье. Лежа на песке, учебник удачно заменяет маленькую подушечку. Как будто для этого и создан.
После школы на первом экзамене, не имея опыта, воспользовался «шпорой», и был с треском изгнан. Стыд не мучил меня, скорее испытал облегчение оттого, что все закончилось. Хотелось отдохнуть от учебы. По крайней мере, год. Я не знал еще, какая пустота охватит меня. Проснуться в чужом городе, в чужой постели  и забыть свое имя. Урок немалый, но полезный. Желание учиться на врача только окрепло. То время прошло не зря.  Каждая минута, пусть даже прожитая на диване, была моя. Голова работает в любом положении.
Вторая попытка, как близнец первой повторила все описанное выше, с той разницей, что были пройдены все испытания и недобраны какие-то полбалла. Я стал на год старше.
К третьей попытке я стал магистром пофигизма. С изворотливым умом, имея трудовой стаж, я более или менее ориентировался в коллизиях абитуриентского искусства. К сожалению, желания остались те же самые. Выпить, покурить, полежать.
Я твердо усек, что подавать документы в ВУЗ нужно в первых рядах. Такой ход сулит стратегическое преимущество. У первых, рванувших со старта, счет идет на десятые доли секунды. Важно занять плацдарм, определяющий дальнейшую стратегию. Удачно сдать первый предмет – это практически половина успеха. Высокие баллы первенца рассматриваются иначе членами глубокоуважаемого ареопага.
 Если экзаменатору чем-то не понравилось  лицо напротив, то дополнительные вопросы по теме, сведут на нет все потуги предыдущих реинкарнаций. Имей, хоть семь пядей во лбу. А чем огорошить, найдется всегда. Доказывай потом, что не верблюд. Отсев на первом экзамене колоссальный. Как на морковной грядке, прореживаются рядки, легко выдираются потенциальные образцы элитной селекции. Несостоявшиеся Пироговы и Склифосовские. Случайные зерна, отделенные от плевел, вопреки святому писанию.
При всем раскладе сочинение - самый независимый предмет. С ним справится и заика и глухонемой.  Первый плюс в том, что нет субъективизма, к тому же оценку  всегда можно оспаривать на предмет доказательности. Главное написать без ошибок. Идейного смысла искать никто не будет. И второй в том, что, получив «неуд» можно спокойно, не мучая себя последующими испытаниями, отправляться куда угодно и  трудоустраиваться. Тунеядство запрещено законом. На моей памяти несколько умных и сообразительных зубрил, отличавшихся на ниве устных предметов, попав в капкан непростого русского языка, отправились пополнять ряды пролетариев. Причем у многих пропадает желание бороться дальше. Униженные парацельсы находят себе другое применение, достигая при этом немалых высот. Вот такая загогулина.
При нас вскрыли секретный конверт, и плешивый дядька на доске вывел три темы. Развалившись на стуле и наверчивая на шариковую ручку прядь волос, я как Ванька-дурак из сказки, уставился на судьбоносные строчки.
Направо пойдешь – коня потеряешь… «Женские образы в произведениях Некрасова», прямо пойдешь – голову потеряешь… «Поместное дворянство в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души». Налево пойдешь – пеняй на себя.  «Там, где трудно, в авангарде коммунисты. (Брежнев Л. И.)»
Как представителю мужской половины, «налево» мне понравилось больше всего. Коммунистов я знал как облупленных, благодаря газетам и телевидению. Пропагандистский тлен, как молоко матери, пропитал всю мою жизнь. Литературных штампов хватало. Но в голове не всплыло ни одного произведения из разряда социалистического реализма. «Поднятую целину» Шолохова прочитанную в пионерском отрочестве, я нашел у бабушки на полатях. Рядом с романом пылилась книга Дефо «Робинзон Крузо»  и подшивка газеты «Сельская жизнь» за 1962 год, для растопки печи. «Робинзон» прошел на ура. Шолохов оставил унылое впечатление серой деревни. В голове смешались имена и фамилии. Запомнился только дед Щукарь с лягушачьими лапками. Повторно прочитать не удалось из-за сформировавшегося, к тому времени, рвотного рефлекса. Ни звездочки в безлунную ночь. Словно слепец,  тычась и постукивая по бетонным бордюрам, я на ощупь пробирался к основной линии повествования. Отредактированная передовица  «Правды» показалась мне достойным вступлением. С пафосом и беззаветным служением делу Ленина. Эпилог – исторический экскурс по пятилеткам Родины из разворота газеты «Гудок». Основную тему пришлось разрабатывать самому. Причем нагло, с верой в светлое будущее. Выдумал два несуществующих произведения, присвоив авторство партийным писакам, фамилии, которых белели рядом на корешках книг. Сочинение соединило в себе вольный пересказ почти забытой «Поднятой целины» с незнакомыми персонажами, и небольшой рассказ подающего надежды автора, в котором я честно описал трудовую жизнь своего папани, героя труда. Социалистический реализм явно выиграл перед мировой литературой. С «чувством глубокого удовлетворения» я закончил первое испытание.
Выйдя из аудитории, я ощутил легкую тревогу. Ясно как день, липа не пройдет. Игнорируя общественный транспорт, я добрел до общежития, изнемогая от жары. Незнакомая тишина здания неожиданно оглушила. Праздник закончился вчера. Комната пустовала, только  на подоконнике урчала трехлитровая банка с размокшими хлебными корками. Приспособленную под пищевой мусор на одной из пирушек, ее не убрали, и периодически подливали остатки чая. Запаха она не издавала. Но когда со дна стали подниматься мелкие пузыри, к банке появился абсолютно другой интерес. Журчащее месиво одушевили и прозвали Гомункулусом. Утром, собираясь на экзамен, мне  бросилась в глаза чрезмерная активность первичного бульона.Испуская газы и переворачивая отяжелевшие корки, урчал довольный Гомункулус. За что и получил кусок рафинада.
Возвращались, стыдливо пряча глаза, провалившиеся на первых подступах абитуриенты, и редко кто мог похвастаться четверкой. Троек хватало тоже, но так споткнуться вначале забега, уже не обещало ничего хорошего.
До следующего экзамена, преодолевая отвращение, я листал физику, дожидаясь результатов литературного творчества. В вывешенных списках я не мог найти своей фамилии. Перед глазами расплылся огромный лист бумаги, в горле пересохло. Я почти терял сознание. Не хочу опять в пролетарии.  Происходило что-то нереальное. Кто-то жал мне руку, кто-то похлопывал по плечу. В направлении чужого пальца, уткнувшегося в невесть откуда появившейся фамилии, сфокусированный взгляд прочитал – «отлично». Я читал это слово снова и снова, ведя пальцем по чернильной сточке. Глаза застилали слезы.
Естественно, этот день объявили выходным по всей стране. Накрывался стол, доставались разносолы. Я вышел на крыльцо и достал сигарету. Спичек не было. Рядом оказалась девица с сигаретой в зубах. На ней была измятая, явно не фабричная, юбка чуть ниже колен, обтягивающая аппетитный зад. Лидка склеилась в пять секунд.  Водку пила не морщась, ни сколько не смущаясь сидевших за столом парней, задрав ногу на ногу, так что через боковой разрез юбки все могли лицезреть белую ткань ее трусов. Подъев со стола скудный студенческий харч, абитуриенты вдруг засобирались на просмотр кинофильма, искоса поглядывая на полоску ткани цвета капитуляции. И как только комната опустела, я завалил ее на кровать. Избавив Лидку от верхней одежды, я прижался к горячему телу, целуя маленькую грудь и ее удивительно неумелые губы.  Потом до меня дошло, что что-то не так. Я отстранился. Лидка лежала, напрягшись всем телом, с  широко
раскрытыми глазами. Руки намертво вцепились в плавки. Я понимаю, кобелизму по барабану, когда остается последняя цитадель, но я же не насильник.
- В чем дело?
- У меня этого не было ни разу. 
- Что же ты, дура, из себя разыгрывала.
Досада чуть отпустила меня. Лидка промолчала. Я машинально погладил ее тело. Наконец, она произнесла: «Не хотела целкой казаться…»            
С Лидкой мы так и остались случайными знакомыми. Она заходила к нам на чай, и даже завела роман с моим соседом. В конце концов, завалила экзамены и уехала домой.
Дней за двадцать до вступительных экзаменов в общаге приблудилась славненькая девушка, лет шестнадцати, Светочка. Ее обхаживал усатый пятикурсник, но не долго. Вечером убыл на производственную практику. Неприкаянная она осталась одна в пустынном коридоре. История жизни девочки оказалась  банальной. Приехала поступать в техникум. Общежития и стипендии было бы выше крыши.  Но ничего не получилось. Из общаги выставили, деньги кончились. Знакомых и родственников нет. Мать дома сожительствует с алкашом. Я привел Светку к себе, накормил, выслушал сопливый рассказ и оставил у себя.  Спали мы на одной кровати, прижавшись друг к другу как брат и сестра. Она плакала, а я целовал ее мокрые щеки. Утром  купил ей билет  на поезд и  посадил в вагон. Она потом долго писала мне письма. Ни на одно я не ответил.

3.

Физика - моя ахиллесова пята. Шепотом завыл на подоконнике Гомункулус, заворачивая в стеклянной утробе непереваренную корку. Моя тактика сдачи экзаменов больше напоминала осаду. Я брал измором экзаменаторов и в первую очередь себя. Дышал перед смертью. Четыре часа потения в коридоре с проводами в последний путь конкурентов. В кабинет заходил последним, ближе к обеду. Щетина на лице отрастала как раз наполовину. Мешки под глазами подчеркивали выразительность взгляда.  Замордованные педагоги, выполнив план по отсеву человеческого материала, смотрели на меня благосклонно в предвкушении скорого обеда.
 Два педагога: молодой ухоженный красавчик, похожий на Ихтиандра из кинофильма «Человек-амфибия»  и пожилой обрюзгший педераст Сашка Разин, за глаза которого называли Александрой Федоровной.
Билет достался удачный. Задача была пустяковой. Закон Ньютона – чего еще проще, все учебники физики начинаются с него. Эффект дифракции заслуживал большего внимания, но и с ним разобрались. А вот  третий закон термодинамики всплыл наполовину и застрял между извилин. Ихтиандр подошел к открытому окну и чувственными ноздрями ловил запахи из ближайшей столовой, перемешенные с ароматом мусорных баков. Шепнув на ухо Разину пару слов, Ихтиандр вышел из кабинета. Остались только я и Александр Федорович.
- Молодой человек, не пора ли к столу? – артистично развалившись на стуле, пропищал халдей.
- Еще пару минут, разрешите?
- Да, чего там, здесь додумаешь.
Тут я понял – в лучшем случае трояк, но Александр Федорович, повел себе, как мне показалось не совсем адекватно.
- Сигаретой не угостите?
- «Опал» будете?
Разин ловко вытащил сигарету, поглядывая на каракули моего листа, а я уже  подносил горящую спичку.
- Кем работал?
- Каменщиком.
- Врешь! На руки посмотри, как у белошвейки. Чего сам-то не куришь?
- А, что можно?! Нет, правда, каменщиком, мамой клянусь! Стальной трос голыми руками спокойно брал. За лето кожа другая наросла. – Я робко достал сигарету, и тут же воткнув в губы, сделал глубокую затяжку.
- А, что это у нас с термодинамикой как-то не совсем понятно. Непорядок. Бери ручку.
Разин, как будто торопясь опоздать на уходящий троллейбус, продиктовал окончание закона. Я еле поспевал за торопыгой, роняя пепел себе на брюки. Дым ел слезящиеся глаза.
- Александр Федорович, не так быстро…
- Ну, батенька… Вот, здесь на свободном месте изобрази закон Ома, формулу работы, и … достаточно.
Похоже, папашка все-таки натягивал меня на трояк. К чему бы тогда весь этот эпистолярный жанр. Я свободно справился с поставленной задачей, зажимая левой рукой тлеющий окурок. Когда он, наконец, потух, я незаметно зашвырнул его под ноги Разина.   
 - Ну-с, желаю успеха. – Александр Федорович протянул мне ведомость.
Одуревший я вылетел в пустой коридор. Не веря своим прокуренным глазам, глядел на оценку и одуревал еще больше. Потому что больше оценки просто не бывает.
Триумфатором я залетел в пустеющую общагу. Фанфар и всякой положенной в подобных случаях мишуры не наблюдалось. Как парадоксально замешивались в этом месте радость победы и горечь поражения. От большой компании из двадцати человек, заселившихся в Ленинскую комнату, пока не разъехались студенты, осталось не более трети. Чума, под названием экзамены, косила абитуриентов как из пулемета. В авангарде штрафного батальона оказался очкарик Витька - хохмач и душа компании, приехавший из промышленного городка, привез гитару. Безбожно матерился, обзывая всех свиньями. Он всегда с уважительной завистью наверчивал мой экзаменационный лист.   
- Ну, и что? Опять пятерка, свинья!
Пабло Неруда, местного разлива, пел, пока вражеская рука не вычеркнула его из наших рядов. Вторым под амбразуру образования упал толстяк Гапон, любитель прогуляться по городу в домашних тапках. За что  неоднократно получал в морду от местных хулиганов.
- Нехер, район позорить!
На втором экзамене подвернул ногу и почти сошел с дистанции, похожий на микеланджеловского Давида, Иван. Любимчик мамы и бабушки. За бараньи завитки на голове его прозвали Кудрявым. Характер у него был добрый и компанейский, но упаси вас бог, сесть пить с ним водку. Дело, как правило, кончалось мордобоем и поножовщиной. Иногда до крови. Кудрявый постоянно резал лезвием ножа свои руки. В институт он поступил на следующий год через рабфак.  А на шестом курсе сел в тюрьму за мародерство, опять же благодаря парам алкоголя. Положил глаз на кожан первокурсника,  часы и еще какую-то мелочь.   
На плаву остались только я и заика Серега, с лицом, будто его долго ковыряли ложкой, с щеткой неухоженных усов и близко посаженными злыми глазами. Вместо имени он коротко представился: «Бес».
- Без чего?
- Без комментариев.
 Ему фатально везло. Практически не занимаясь, он пил водку, таскался по девкам и удачно сдавал экзамены.   
     На экзамене по химии, я на все пять баллов  заглянул в глазки миловидной тетке и легко справился с билетом. Убыл с легким сердцем пить портвейн. С такими-то данными я практически первокурсник. В общаге, словно это хрустальный  шар гадалки, народ валил глядеть на выкрутасы Гомункулуса. Провожая меня на химию, он злобно выплевывал хлебные крошки, требуя рафинада. Его просто пучило от самодовольства. И что самое интересное, возбуждался и выделывался этот гермафродит только ради меня. В остальные дни вяло посасывал горбушку, да выпускал углекислые газы.

4.

За годы осады, почти опустившего знамена медицинского института, я обзавелся знакомством с несколькими поколениями абитуриентов. Кто-то так и не достучался в заветную дверь, кто-то уже парился на ниве студенчества, а кое-кто  пошел другим путем. Самым верным и правильным. Но он не под силу, даже самому умному, сопляку со школьной скамьи. Причины две, нет три. Первая – возраст, вторая – рабочий стаж, и третья – практическое отсутствие мозгов.  Если все это встречается в одном месте то, как не верти, - получится РАБФАК.  В горниле вспомогательного образования из крепких пролетариев выплавляли гнилую интеллигенцию. У меня была своя оригинальная теория возникновения названия факультета. Я беззастенчиво врал на каждом углу, что рабфак состоит из двух английских слов rub* и fuck*. Даже приводил в пример хрестоматийное  словосочетание «There is the rub», что по-русски, с добавлением fuck, означало приблизительно «Вот где собака зарыта, мать вашу!»
У рабочего факультета все преимущества на лицо. Повторение школьной программы в неторопливой, камерной обстановке. Причем за это платят стипендию, дают жилье. Ни фига не работаешь, а если хватает денег, пьешь портвейн и спишь с женщинами, потому как уже позволяет возраст. Через полгода сдал на тройки выпускные, и ты студент. Кто придумал эту сказку?! Тут горбатишься с утра до вечера целый год. Какая может быть учеба после работы?  Разрываешься между портвейном и женщинами. На сон времени не остается.
Слушатели рабфака, как правило, состоят из демобилизованных  воинов срочной службы и убежденных холостяков. За два года, отданные родине, мозг  служак словно отполированная армейская пряжка, плохо воспринимает подаваемый материал. Женская половина рабфака – в основном особи, потерявшие надежду выйти замуж. Из них получаются идеальные старые девы или мужеподобные врачи-хирурги. Область применения – гинекология и урология.  Уважаемые читатели берегите свои гениталии.
В памяти застряла рабфаковка Верка. Дочь шахтера и крановщицы. Страшненькая, с медузоподобным телом. Она не осталась старой девой. И с хирургией ей явно не повезло. На втором курсе ее вышибли из института за аморалку. Блудом и попойками занималась добрая треть студентов, с оглядкой и осторожно, опасаясь соглядатаев и стукачей. Верка же открыто несла победное знамя доступности, напивалась до обморочного состояния и блевала в коридорах общежития. Причем, вопрос о продаже тела никогда не стоял. От каждого по возможности, каждому по потребности*. 
С Веркой я познакомился во время второго поступления. Сидели рядом на подготовительных курсах и жили в одной общаге. Иногда заходил к ней на ужин. Готовила она классно, а я скучал по домашней пище. Ухажеров у нее хватало, а я никак не воспринимал ее убогие женские прелести. Женщины, пьющие стаканами водку, меня откровенно пугали.
 Как-то мимоходом я забежал к ней за солью. Верка, пьяная в стельку, развалив телеса на узкой койке, спала мертвым сном. За столом сидела прекрасная незнакомка. Свежезаваренный чай, и половина съеденного торта явно намекали на нескучный вечер.
- Вот, чай пришел попить. Вера приглашала. – соврал я.
- Присаживайтесь. Вам покрепче?    
  Мы познакомились. Юля приходилась Верке двоюродной сестрой, училась в педагогическом институте, и намного выигрывала перед фабрично-заводской родственницей. Намеренно затягивая чайную церемонию, мне захотелось чем-то поразить девчонку. Я посмотрел на невменяемую Верку, потом на Юлю.
- Хочешь, гипноз покажу?
- Ой, а вы умеете?
- Элементарно.
Это был не блеф. Способности пришли лет пять назад, абсолютно случайно. Дурачась около заснувшего друга, я шептал ему на ухо про несчастную любовь, откровенно стебаясь над его положением. Но через некоторое время  пожалел об этом.   Друга я довел до сердечного приступа. Скорее внушил ему это состояние. Настоящие слезы, искаженное маской горя и болью бледное лицо, рука, растирающая грудь. Перепуганный, я надавал ему по щекам. Очнувшись, он полез в драку  и заехал мне по уху. Но это уже была мелочь. Дружок ничего не помнил. Я им просто манипулировал и  знал, как это делать.
За время, прошедшее после того случая, я частенько эффектно поражал этой способностью многие компании. Заставляя особо внушаемых людей подчиняться моей воле. Но основным козырем оставался все-таки верный дружище. Более податливого и беспроигрышного варианта было просто не найти. Он обижался и просил не ставить его в положение подопытного кролика, но как только он начинал дремать в кресле, угрызения совести покидали меня, и я превращался в черного дервиша из Магриба, доводя аудиторию до состояния шока. В те минуты гордость распирала меня, как залитый до упора водой презерватив. Но вы понимаете, власть портит человека. Абитуриентские сумерки так же наполнялись пассами и шептанием.
Правда, колдовать над пьяными не доводилось никогда. Специальная литература сводила шансы к нулю. Мне так хотелось охмурить будущего педагога! Без всякой надежды я сел рядом с желеобразным телом и загробным голосом провел подготовительную часть, а когда почувствовал легкие ответные позывы пошел ва-банк.
 По приказу она открыла глаза. Веркин взгляд был чист, как у младенца. Дальнейшее действие походило на сон. Поднятая со своего ложа она твердо встала на ноги и шагнула в неизвестность.  Юля, широко раскрыв удивительные глаза, смотрела, как еще недавно неподъемное тело сестры, перемещалось в пространстве комнаты. Верка, похожая на вурдалака из кинофильма «Вий», двигалась вяло, точно тряпичная кукла на ниточках. Испытывая внутреннее напряжение, я велел ей лечь в кровать.
Эффект оказался обратным. Юлю, от увиденного, тут же стошнило. Извиняясь, она выбежала из комнаты. Никогда больше я не видел этой милой девочки.   Разбуженная  шумом Верка, так и не смогла встать на ноги и свалилась рядом с кроватью, разразившись матом, непонятно в чей адрес.
Провалившись на экзаменах, она в том же году была зачислена по заводской путевке на рабфак.
Особый интерес вызывал у меня рабфаковец Витька Байер. Немец, нисколько не уступавший пальму первенства по количеству выпитого портвейна коренному населению. Два года назад, отслужив срочную службу на Дальнем Востоке, он устроился проводником и гонял из одного конца страны в другой.  Помимо всего Виктор, безответственный бабник, обладал приятной внешностью, и постоянно окружал себя женщинами, как африканский абориген бусами, которых подбирал, где только мог, обещая жениться на каждой. Длительное время у него жила женщина с Дальнего Востока, знакомая еще со службы. Пообещав жениться, полгода бегал к ней в самоволку, ел икру и пил водку. Демобилизовавшись, молча уехал домой. Через два года она появилась в общаге, отыскала Байера и поселилась в его комнате. По-матерински ухаживая за Витькой. Потом, поняв, что для него она никто,  тихо всплакнула и исчезла на следующий день.  Мы помянули ее портвейном.
Байер обладал красивым голосом и неплохо играл на гитаре. По вечерам, собравшись в одной из комнат,  пели дуэтом в открытое окно. Благодарные девчонки с верхних этажей спускали на нитках записки, приглашая на чаепитие.
- На хрена мне нужен ваш чай?! – орал в открытую ночь Витька, – заварка у меня своя, мне бы ложку  в стакан приспособить!
Наверху по-детски хихикали, и продолжали слать голубиную почту.
 Мечтая сколотить рок группу, я с Витьком начесывал на гитаре, и проиграл так   до вступительных экзаменов. Как рабфаковец, Байер, сдав на тройки экзамены, был  зачислен студентом первого курса. Испытания рабфаковцам  проводили на месяц раньше, чтобы вбитый материал не совсем выветрился за летний месяц, и на фоне остальных абитуриентов они не казались полными дебилами. Издаваемые ими перлы можно смело укладывать в коробочки с благородным бархатом. Юрка Клушин, среднюю школу похоже закончил заочно или по крайней мере на вечернем отделении. Писал слова в диктантах, так же как и произносил: «калидор», «угл», «тубарет». Это и другие изыски родного языка, не раз радовали скисшего от проверок тетрадей педагога. Повезло ему в одном - хорошо женился. На деревенской девочке Маринке с фигурой модели и наивными иссиня- -голубыми глазами, за которой безуспешно ухаживал Петр, интеллигент в пятом поколении. Вместе с Петром, его одноклассницей Ириной и  Маринкой,  я готовился к экзаменам, и у нас образовалась дружная компания.
В Ирку я влюбился с первого взгляда. Голубоглазая платиновая блондинка. Я узнал ее, как только увидел. Удивительные совпадения случаются в жизни. Трудно поверить, но Ирину я полюбил, еще будучи пионером лет пятнадцати. За что и пострадал. Тоскуя по родному дому в загородном пионерском лагере, где кроме как удовольствия покурить за лагерным забором особых развлечений не было, я напрягался от присутствия в нашем отряде низкорослого хулигана Витька, который, как тогда говорили, держал «шишку». Его свита, состоящая из контингента детской комнаты милиции, никому не давала прохода.  У Витька, на зависть всем, в соседнем  отряде была подружка, с которой он, накинув ей руку как лассо на шею, гулял по периметру лагеря в сопровождении гогочущей шпаны. Авторитет его был признан вплоть до директора лагеря. Стены помещений, заправленные под линейку койки, ничего не признавали кроме партийно-пионерских  лозунгов и лубочных стенгазет. Только над Витькиной кроватью, приклеенные на зубную пасту, висели журнальные женские лица. Среди многочисленного разнообразия представленных образов я влюбился в Ирку. Ее портрет занимал центральное место в экспозиции уличного эстета. Однажды не выдержав, я сорвал ее портрет и спрятал у себя под матрацем, подтерев со стены разводы засохшей пасты.
Допрос с пристрастием шел второй час. Я молчал как генерал Карбышев, прикрывая любимую тощим задом. Тумбочки раззявили для досмотра свои зловонные пасти. Матрац вместе со мной упал  на пол, и любимая пошла по рукам. Витек  впаял мне по «репе».  Грамотно и резко, но зубы не выбил. На этом инцидент был исчерпан. Ирку после этого я больше не видел и еле дождался окончания смены. 
  И вот она теплая, живая, воплощенная в плоть. Как я забыл про нее? Чувствуя, что к ней я не ровно дышу, Ирка травила меня еще больше. Где брала за руку, где целовала в щеку, а накануне первого экзамена прижалась ко мне всем телом, обняв за шею. Что-то в этом было нервное. В ту минуту я ей открылся. Легко и с удовольствием. Но, оказалось - в родном городе ее ждал мальчик, перед которым у нее были некие обязательства. Как я не сообразил об этом раньше? Я целовал ее в губы, и чувство вины не покидало меня. Ирка нежно мне отвечала и тут же тушила пожар. Напрасно я пел ей каждый вечер. Кроме одиноких поцелуев в щеку я ничего больше не получал. Тяжело переживая безответную любовь, глубоко завидовал далекому незнакомому парню, и уважал Ирку за преданность.
Петр и Ирина поступили в институт. Я и Маринка, недобрав баллов, разъехались по домам. Перед Новым годом сельская красавица  пригласила меня,  Петра и Ирину к себе на день рождения. На автобусе с двумя пересадками я добрался до Маринкиного колхоза. Позже подъехали Ирина и Петр. Хозяйка дома визжала от восторга. В углу стояла приготовленная гитара и старенький поскрипывающий проигрыватель, выбулькивающий   совковый репертуар через слабые динамики. Я с тоской смотрел на Ирку, а Петр на Маринку. Получив инъекцию ностальгии, мы разъехались на утро кто куда. Правда, Ирина попросила  писать ей. Для чего? Она до сих пор была верна своему мальчику. Письма были шедеврами эпистолярного искусства, наполненные тоской и сочившимися истомой стихами. Значительную долю написанного заполняли любимые мной эпиграммы и рифмованные хохмы. Если я по той или иной причине долго не писал, она присылала добрые, без обещаний, письма, в которых скучала по мне. По моим стихам и песням. Весной я влюбился в кого-то  очередной раз, и переписка в поисках надежды прекратилась.

5.

Биология не лезла в голову. Не в силах больше переворачивать страницы учебника, я положил его на банку с Гомункулусом. Знания по ботанике, зоологии и анатомии у меня еще остались. А вот общая биология была кашей быстрого приготовления, из пяти злаков. Причем круто заваренная. Разбирался только в гороховых пасьянсах  преподобного монаха Менделя. В предыдущие годы на экзаменах мне попадались билеты со  знакомыми темами, и в прикупе всегда лежала задача по определению рецессивных и доминантных признаков у поколений какой-нибудь крысы с острова Борнео. Оставалось только надеяться. 
 День последнего экзамена наступил, как всегда, внезапно. Гомункулус, задыхаясь под толстой книгой, вгрызался в картонную обложку, стараясь через отверстие вырваться на свободу.  В последнее время от него попахивало. Вероятно, его мучил кариес или несварение кишечника.
Выждав отпущенное время, я последним вошел в класс.  Две тетки, сидевшие по разным углам кабинета, занимались своими делами. Женщина у окна, заполнявшая экзаменационные ведомости, не удосужилась даже поглядеть в мою сторону. Дама, сидящая за столом, была удивительно похожа на надутую через соломину лягушку, с выпученными до неприличия глазами.  Она торопливо доедала капустную кулебяку.
Билет, выбранный из тощей пачки, оказался бездарным. Ни одного завалящего марьяжа, только туз и нулевой прикуп. Этак недолго и с бочки слететь. На всякий случай я перечитал билет:
1. Охарактеризуйте эволюцию жизни в кайнозойскую эру.
2. В чем сущность принципа корреляции Ж. Кювье?
3. Земноводные. Строение, особенности жизнедеятельности, ареалы обитания. На примере лягушки.
 Последний вопрос я знал на восемь с плюсом. А кто такой Ж. Кювье из кайнозойской эры, понятия не имел. Вроде как пора расписать партию?
- Разрешите,  с лягушки начать? - бодро спросил я у лупоглазой фемины с приклеенной к нижней губе крошкой пирога.
- Почему бы и нет. – миролюбиво согласилась она.
Последующий спич можно было отнести к шедеврам ораторского искусства. Войдя в образ, я рассказывал о склизком животном, как о любимой девушке, перемежая научный материал с классикой литературного наследия, то бишь таких эпохальных произведений как «Лягушка-путешественница» и «Царевна-лягушка». Подробно были разобраны способы плавания ластоногой, и доказана регрессивность ее стиля перед достижениями советских пловцов.
 Вжившись окончательно в роль, я потерял контроль над реальностью. Пространство деформировалось, и пучеглазая экзаменаторша окончательно превратилась в плавающую в невесомости заспиртованную жабу. Описывать обездвиженную особь не составило особого труда.
 Особое место занимали способы питания. Красочно, во всех подробностях был описан процесс заглатывания мухи с применением лягушачьих глазных яблок, после чего, загипнотизированная мной дама, рефлекторно слизала прилипшую к губе крошку пирога и лупоглазость временно исчезла.
К концу тридцатой минуты я  выдохся. Информационное поле сузилось, горло пересохло, как мелиорированное болото. Оставался только один путь – на Голгофу.
Застывшая от словесной пурги лягушка-экзаменатор постепенно выходила из анабиоза. Слегка зашевелились прозрачные пальчики, засопливились глазки.
 -  Жизнь в кайнозойскую эру – неожиданно для себя начал я, а потом подумал – Какая  на хрен, жизнь?! - И замолчал.
- Так! – квакнуло согретое солнцем земноводное. –  Вы уверенны в своих знаниях?
- Да! – из последних сил выдохнул я.
Она игриво махнула бумажкой с синим штампом, откуда чуть не вываливались  все мои пятерки. Я, было, подставил ладони, но передумал.
- Наталья Федоровна! – крикнула через меня амфибия, - Поздравляю с новым студентом. 
Внезапно похорошевшая, она казалась счастливее меня. Продолжить что ли ее метаморфозу, поцеловать в раздувающиеся голосовые мешки? Пусть превратится во что-либо прекрасное.
…Гомункулус умирал, мучаясь  от недержания газов. Было жалко старика. Ближе к ночи я провел эвтаназию. Накрепко закрыл его полиэтиленовой крышкой и поставил в стенной шкаф.  Прощай, мой верный друг…   
Утром я съехал из общежития. Две недели томительного ожидания. Последние годы жизни подсказывали мне, что четыре туза в рукаве еще ничего не значат.

6.

Дома я снял ненавистный костюм, надел джинсы и майку. Выгоревшие и подросшие за лето волосы щекотали плечи. Хипповать оставалось всего ничего. Первую неделю спал в обнимку с магнитофоном. Перепел всех «Битлов», визжал вместе с «Дипом», наводя страх на соседей, а ближе к ночи мучил гитару и родителей.
  От набирающего обороты диско меня тошнило. Но я ловил себя на том, что незаметно отбиваю ногой дубовый ритм. До примитивности навязчивый.
На тот момент у меня был обет безбрачия. Знакомых девушек много. Но заняться сексом ни-ни. Строго в руку. А куда от этого денешься?
 Портвейн стал вызывать аллергию.  В межсезонье в родное гнездо собирались студенты. Кто-то привозил западные диски и сигареты, кто-то джинсы.  Фарцовка шла полным ходом. Самые продвинутые тащили «колеса», причем забесплатно. Ушлые студенты-химики предлагали на пробу копеечные аптечные препараты. Продавались они без рецепта и в любом количестве. Самый дешевый розовый портвейн на их фоне выглядел как элитный французский «Наполеон».  Я имею в виду цену.
 «Колеса» подразумевали коллективное творчество. Галлюциногенный эффект требовал толпы. Истинным наркоманам по барабану есть коллектив или нет. Получил дозу и в аут. А здесь процесс. Таблетки нажимали на определенные центры мозга. Причем без всякого привыкания.  Главное не передозировать. Психоделическими упражнениями тогда занималось полмира.   
       «Эффект полета» после приема длился не более пяти минут. Слуховые и зрительные видения появлялись чуть позже. Чем больше народа, тем реальнее. До определенного момента их можно моделировать самому. Захотел увидеть зайца. Опля! Вот он. Как из шляпы фокусника. Можно заставить его петь или танцевать.  И главное видят все, что это заяц-беляк с черным пятном на брюхе. Вот такой коллективный разум. Всех разбирает идиотский смех, до колик. А заяц, скалясь, наяривает, ловко перебирая лапами, пока не начинает мучить жажда.
- Пить… - шепчет пересохшее горло.
- Пить… - как эхо отвечают алчущие.
Вода в стакане переходит от одного к другому, нисколько не уменьшаясь в объеме. Как  прикосновение к святому  Граалю. Потому как не лезет вода в глотку. Глоточный рефлекс отсутствует напрочь. Смоченные губы гасят жажду.
Самая неприятная фаза – ахинейская. Теряется контроль и воля. Ахинею несут все. Без зазрения совести. Веселенькие такие истории. Без всякого смысла и перспективы на окончание. Очень напоминает вавилонское языкосмешение. 
Главное соблюсти дозу. Жадность, она ж фраера губит. Был в жизни случай. Я после него  дружку в психбольницу две недели передачи носил.
Для оттяга летним вечером принял он лишнего. Отлетался, как положено, отрапортовал. Дальше решайте сами, где правда, а где злой умысел. Сон товарищу никак не  шел. Да и не до сна, на востоке заря занимается. На улице тишина, на крыльце девчонка лет пяти. Голос сверху возьми, да шепни. Бери, мол, девочку и погуляй по окрестностям. Сказано, сделано. Водил он ребенка, водил, пока не обуяла неприкаянного  жажда. Тут чехарда и началась. В автоматах с газированной водой стали пропадать стаканы. В руках полно копеек, а ни одна не лезет в щель. Посадил девочку на скамейку, поднял камушек. И давай копейки в автомат заколачивать. Не лезут, хоть тресни. Надоело ему скоро. Повернулся к девочке, и ничего понять не может. Нет ее. Лежит у него в ногах плита перекрытия, а в конце улицы исчезает огромный панелевоз.  Из-под плиты торчат две ручонки, пальчиками шевелят. И главное, никакого голоса свыше. Что делать? Паника. Ноги сами понесли, куда глаза глядят. Остановился отдышаться. А тут опять голос: «Менты на хвосте. Отстреливайся. Стволы в кустах. Весь компромат из карманов».
Утро. Солнце золотит крыши. Добропорядочные граждане бреют тупыми бритвами «Нева» мятые лица и спешат пить желудевый кофе. Наш пострадавший стоит бледный перед  квартирой  товарища и робко стучит в дверь. Напуганные видом гостя, хозяева интересуются: не попал ли он в руки бандитов. Карманы пиджака вывернуты наружу, подклад порван, будто его драли когтями.
- Девочку задавило. Плитой. – делится он воспоминаниями, и тут же лихо вворачивает интригу. – Кажется, ваша родственница.
Хозяева как груши осыпаются на пол в коридоре, образовав затор. Да у них есть девочка, племянница, внучка. Деда и бабку бездыханными доставляют до кровати и отпаивают валерьянкой. Виновник напуган сам и просится в ванную. Пока он там делает заплывы, извлекая со дна морских чудовищ, обзваниваются городские морги и опорные пункты милиции. Информации ноль… Паника нарастает.
Посадив свидетеля происшествия в «воронок» наряд милиции отправляется на поиски тела. Повинуясь молчаливому движению пальца онемевшего очевидца, машина носилась по городу около часа, пока не оказалась за городом около большой кучи мусора. Там действительно лежала плита.
- Вот она.
- Парень, ты нам горбатого не лепи. – завопил рыжеусый сержант. – Эта плита здесь десять лет лежит.
- А где девочка?
- Ща ты у меня сам под ее ляжешь! – кипятился сержант, покрываясь бурыми пятнами.
- Под девочку?!
Ахинейская фаза наступила, как всегда, не вовремя. Через пять минут, прикинув, что к чему, обалдевший сержант вызвал по рации скорую психиатрическую помощь. Свежепомешанного героя доставили в наркологическое отделение.   
Последняя фаза – отходняк, и ночь превращается в кошмар. Не дай бог вам помыть на ночь посуду или случайно постирать носки. Лежа на простынях вы будете предаваться этому процессу до утра и проклинать тот день, когда согласились экспериментировать с химическими соединениями.
Утренний отголосок-отходнячок самый короткий и смешной. Слух до сих пор извращенно воспринимает эфир. Окружающие ругаются матом, и даже маленькие дети.  Поэтому чувствуешь себя немного не в своей тарелке. 
Опыты с психоделией  заканчиваются с отбытием авангардной части человечества на постоянное место учебы. 

7.

В почтовом ящике лежал голубоватый казенный конверт. В таких рассылают повестки из прокуратуры. На лицевой стороне стоял штамп института. В изнеможении я сел на заплеванные ступени. Что там? Я приложил его к уху, погладил по лощеной бумаге, но открывать не стал. В своей комнате, положив конверт на письменный стол, я  долго разглядывал витиеватый женский почерк своей фамилии. Только после этого отрезал узкую боковую полоску и достал сложенный вдвое листок серой бумаги, на котором сухим казенным языком значилось, что я зачислен на первый курс медицинского института. Приписка в конце листа извещала о прибытии 1 сентября к зданию института для прохождения сельскохозяйственных работ. В случае неявки грозили отчислением.
В колхоз я попал не сразу. Пока разбирался с документами, намеренно затягивая время, встретился с дружками по абитуре. Вместе с ними искал жилье. Справок, дающих мне льготы, на проживание в общежитии не было. Оставался запасной вариант. Рядом с  институтом, в частном секторе. Одинокая бабка сдавала две комнаты в курятнике, оборудованном под жилье. Застолбив одну из коек, я собрал сумку и по указанному маршруту отправился покорять картофельные поля.
 Перед самым отъездом мне поведали невероятную историю. В день обнародования списка зачисленных студентов, в общаге раздался глухой хлопок. Перепуганная комендантша, со шваброй наперевес ворвался в комнату. В нос ударил спертый воздух и ужасная вонь. По стене от самого потолка сползала жижа.  Так по легенде закончил свое существование Гомункулус.
Добираться пришлось проселочными дорогами с вихлястым жидкоусым пареньком, похожего на тощего помоечного кота. Фамилия Котищев подходила к нему идеально. При выгрузке из вагона он приземлился копчиком на рельс и всю дорогу стонал, что работать в полную силу уже не сможет никогда. Прибыли мы на место во второй половине дня, и естественно ни на какую работу не пошли.
- От работы кони дохнут. – сделал правильный вывод Котищев.
- Аналогично. – подтвердил я.
Вряд ли я был в тот момент похож на колхозника. Скорее на туриста. В голубых клешенных джинсах  со звездами Соломона на коленях, стилизованно закрывавшие появившиеся дыры. В растянутом донельзя свитере и гитарой за плечами. Наше жилище представляло собой огромный ангар, поделенный на мужскую и женскую половины. Внутри рядами двухъярусные койки. Бараки, в фильмах про немецкие концентрационные лагеря, по сравнению с нашим лабазом, казались светелками. На стене, вросшей в землю столовой, белой краской кто-то вывел – «Колхозу тонны, нам гектары». 
Ближе к сумеркам мелкими кучками возвращались перепачканные черноземом студенты. Удивительное обилие безликих женских особей. Помимо меня, в группе из пятнадцати человек, было всего четыре парня. Котищев оказался из их числа. Остальные трое на тот момент не вызвали у меня сердечного отклика. Были зажаты и плохо шли на контакт. Очкарик Коля Булыкин слился с женской половиной группы, и  никогда не участвовал в распитии водки с мужиками. Толя был гомиком. Об этом мы тогда даже не догадывались. Нам в голову не приходило, что подобное возможно на советской земле. Артистичный как Элтон Джон, он постоянно жеманился и кокетничал. Детство в жопе у парня играет, думали мы. Вырастет. Находясь в женском коллективе, Толя давал нам повод думать о том, что он «трахает все стадо». Как мы ошибались. Вернее мы вдвоем. Потому как круг сужался. Котищев сошелся с другой группой и пропал навсегда за картофельными грядками. Егор Портов, вяло реагирующий на женщин, оказался  любовником Булыкина. Условно-конспиративно. Мы узнали об этом только через пятнадцать лет после окончания ВУЗа.  В группе  два пидора. С ума сойти! Из оставшихся  я да Волька Баграмянин, русский по паспорту с армянскими корнями. Я бы сдох среди них в картофельной ботве, если бы не пацаны из параллельной группы. Изнывая от женского безбрежья, они приняли меня как родного. Когда они  узнали, что я еще и на порядок старше любого из них, мой авторитет поднялся на несколько пунктов. Прозвище Батя  приклеилось на следующий день.
Сосед по борозде - Пашка Карелин поведал, что в рощице он насобирал мухоморов и развесил по веткам на просушку. По его глубоким представлениям порошок из мухомора можно вдыхать, разводить в воде и пить.
- Ты в этом уверен?
- Теоретически догадываюсь.
Из всей компании только Пашка обладал интеллигентными манерами. Мягкие движения рук, следствие игры на фортепиано, правильная негромкая речь. Сын главного нарколога края. Высокий, до неестественности тощий, как складной метр. Он оказался в курсе направлений западной музыки и мы, выковыривая из земли клубни, рассуждали о доминанте концептуальности прогрессивного рока перед почивающем в бозе рок-н-ролле. От музыки тема плавно переходила к галлюциногенам. И тогда Пашку несло, как скакуна. Казалось о них, он знал больше всего на свете.
- Посмотри на ту грядку. – Пашка осторожно кивнул в направлении торчащей из  соседней борозды задницы,  – он  ширяется. Сто пудов.
- И они тоже? – я кивнул на щебечущих молоденьких девчонок.
- Возможно. Но этот мне сам рассказывал.
Когда голова естествоиспытателя оторвалась от грядки,  я разглядел лицо брюнета, усыпанного конопушками. Егоша Геррик поступил в институт после неудачной учебы в летном училище, успел отработать санитаром на подстанции скорой помощи и  научился баловаться  наркотой.  Именно баловаться. От случая к случаю. Егоша был осторожен как пуганая ворона и хитер как лис.
Леня Ловинсон,  двухметровый еврейский богатырь, как-то сразу расположил к себе, и мы крепко сдружились.  Искрометный и изворотливый ум товарища все шесть лет учебы радовал меня и не раз спасал от временных депрессий.
На гитару клюнул еще один гигант. Влад Курчатов. Выросший около атомного реактора, он казался слепленным из стекла и бетона, как «Эмпайер стейт билдинг». Влад оказался самым многоэтажным на курсе.   
Вышагивая чуть впереди, я пугал деревенских хлеборобов, нависшими позади меня Владом и Ленчиком. Пашка, замыкавший процессию, с интересом поглядывая на маковые головки в палисадниках.
 Вечером на торфянике разжигали костер, пекли картошку, доставали сэкономленные от обеда котлеты и хлеб. Водка, купленная заранее была зарыта в землю.  Принятый стакан освобождал от накопленной усталости. Терзая гитарные струны на пару с Владом, драли глотку, подражая Йену Гиллану  из «Дипа». Тоскливый визг покрывал бескрайние картофельные поля на многие гектары. Визгливость звука росла в зависимости от  высоты столба принятого алкоголя.  Карелин в банке из-под тушенки запаривал грибной порошок.
По выходным студентам устраивали дискотеки. Врубали магнитофон, и сотня ног месила грязь  у амбара. При любом институте существует несколько рок-групп. Наш ВУЗ не был исключением. Старшекурсники - «Лаутары» (где только взяли это название?), довольно сносно копировали «Дип». Колхоз они принципиально не посещали. Не было в округе пятизвездочного отеля, хоть застрелись. Посещали нас только третьекурсники. Группа «Аудите» («Слушайте»), как печать перенесенного заболевания под названием  - латынь, обыгрывала, как могла советский репертуар и демократов. «Бай, бай Лондон» венгерской группы «Илеш» под занавес дискотеки вызывала приступы массовой истерии. Пыль, поднятая нами столбом, оседала только под утро.
Внезапно закончилась водка. Мы завидовали Пашкиным кулинарным способностям.  В грибной отвар для придания пикантности вкуса он подкладывал листья местной конопли. Хотя дури от нее, как от козла молока, тем не менее, Карелин  по его словам получал нюансы, знакомые только эстету. А мы, привыкшие к старым ощущениям, хотели алкоголя.  Сбросившись по червонцу, отправили Леню в местное сельпо. Результат был неутешительным. Студентам, кроме хозяйственного мыла, ничего не продавали.  На утро Ловинсон, под нашим прикрытием, отбыл в город.
Вернулся он только на третий день. Примкнув к нашей грядке, обрадовал тем, что привез целый ящик «Лидии». Вечер удался на славу. Сладкое и пахучее вино легко поглощалось стаканами. А рядом в поросшем крапивой овраге бегал голый Пашка, намазанный постным маслом. Приняв ее в темноте за коноплю, наш ботаник в ходе эксперимента зарабатывал незабываемые ощущения. Перебор с «Лидией» вышел нам боком. Выворачивая до утра желудки, мы навсегда зареклись употреблять данный сорт винограда. Непотушенный костер вызвал к тому же горение торфяника. На целую неделю лагерь затянуло дымом от тлеющего болота.  Пользы от дыма было две: не жрали комары, и от стен нашего жилья меньше пахло мочой.
Через две недели на борьбу с урожаем прибыла небольшая группа старшекурсников. Имея моральное превосходство перед нами, они глумились как могли. Первым под пьяную лавочку попался Булыкин. Рассматривая под тусклой лампочкой не к стати вскочивший прыщ на причинном месте,  он не заметил вошедших. Повернувшись от неожиданности в их сторону, он забыл застегнуть штаны.
- Ты кому член показываешь?!
- Ме… М-мама… - проблеял испуганный Булыкин.
- Смотри, говорящая лошадь!
Пришлось заступиться за растерянного эксбициониста.
 Меня подняли за грудки, и довольно ощутимо пнули по заду.  Унизительное положение выправили, поднявшиеся с кроватей, Ловинсон и Курчатов. Закрывая собой проем  в дверях на шум появился однокурсник Нурмухаметов, боксер-разрядник в тяжелом весе.
- А слабо станцевать танец умирающего лебедя?
- Как?!
- Да всей толпой.
- Да, мы…
Барак заполнялся вернувшимися с работ студентами. На лицах старшекурсников обозначилась тревога.
- Вы что, музыкального сопровождения ждете?
- Да, мы…
- Говорящие лошади? - Нурмухаметов подошел к перепуганным без пяти врачам. – Или ишаки ашхабадские? Пляшите, кому сказал! Мотив напомнить?!
 После того случая старшекурсники потерялись из вида. Одного из них Нурмухаметов все-таки отметелил для острастки. Без свидетелей. Для поддержания спортивной формы.
Честно сказать, было обидно, что у нас на курсе девчонки не отличались привлекательностью. Не созрели что ли? Потому мы и предпочитали алкоголь. Разговоров про баб не вели. Особо озабоченные с наступлением сумерек по одному бегали за барак в осиновую рощу. Слышали выражение – трясется как осиновый лист. Так это оттуда. Даже анекдот придумали.
Идет наряд милиции по парку. В кустах стон, сопение.
- По согласию?
- По согласию. – отвечает женский голос.
Идут дальше. Аналогичная картина через двадцать метров.
- По согласию?
- По согласию. – стонет мужской голос.
- А не тебя спрашивают.
- Так я здесь один…

В столовой ко мне подошла девчонка. Краснея и смущаясь, предложила чай. Я недоумевал. На нашем столе стоял полный чайник.  На дискотеке она пригласила меня на танец.
- Как вас звать? – спросил я, чтобы поддержать беседу.
-  Мариша, – тихо ответила она. – А про вас я все знаю. – она внезапно замолчала и ее тело затрясла мелкая дрожь.
Мариша была красивой девушкой: пугливые черные глаза, смуглая кожа, красивый рот, прямой аккуратный нос, густые каштановые волосы. Все по отдельности привлекало и жило своей жизнью, но, собравшись вместе, не воспринималось моим разумом. Возможно, мешали ее кривые ноги?
Но после того как Маришка искала ночью мой потерянный свитер, до меня дошло, что с ней происходит. Продрогшая до нитки, не смея поднять глаза, она отдала найденную тряпку. Но не нравилась она мне! Красивая, но не по мне. Не могу же я жалеть каждую бездомную кошку. А она продолжала приносить чай, приглашала на танец, поглядывая  беззащитным щенячьим взглядом. Только и оставалось, что пить водку, избегая встреч. Потому что мне знакома безответная любовь. Рубить надо сразу. По живому.
Слава богу, что эта барщина закончилась. Денег у меня осталось впритык, чтобы  доехать до дома. Отметить окончание работ было не на что.  На квартире у Геррика нашлась початая бутылка водки с четвертью содержимого. Не густо на четверых. Даже на троих. Карелин шнырял в домашней аптечке, прикидывая один радикал к другому, но у него ничего не срасталось.
- Где димедрол? – поинтересовался он у хозяина, извлекая из коробки двадцатикубовый шприц.
- Мыши съели. – огрызнулся Егоша. – Дай шприц.
- По кайфу мышам.
Через полчаса, когда шприц остыл, в него влили остатки водки из бутылки. Первым руку подставил Карелин. Улетел на пятом кубе. Меняя иглы, каждому в вену влили по той же дозе. Что не говори кайф другой, быстрый, как бульонный кубик.
 До поезда меня провожали всей командой.  Пока я покупал билет, Пашка прилип к аптечному киоску, составляя из лежащих под стеклом препаратов более или менее подходящий микс. Но денег у него не было даже на пачку димедрола за десять копеек.
Даже будучи студентом, я любил перемещаться в купейных вагонах. Соседи по купе – пышная тетка с провинциальным лицом, и мелкий плешивый дядька, представились мне сотрудниками продовольственный базы. На столик вывалили мясные деликатесы, сыры, хрустящие маринованные огурчики и еще много чего.  Я лежал на верхней полке, как в гробу, сложив на груди руки. Съеденный утром в колхозной столовой комок овсянки давно растворился и выработал свой ресурс. Одуревая от забытых ароматов, я через силу боролся с опасностью, подавится  слюной. Но на мой счет у них были другие планы.  Сдернув с полки, тут же налили мне стакан водки и сунули в руку бутерброд. Когда я второй раз подставил под горлышко бутылки стакан, они переглянулись. Пообещав спеть им под гитару, я, было полез за инструментом, но меня остановили. Время было позднее. Сытый, я лежал на верхней полке в предвкушении сладкого сна. Возбуждение от возвращения домой мешало  расслабиться. Закрыв глаза, я сочинял мелодии под ритм колес поезда, пока не услышал сопение и сдавленный голос.
- Ты думаешь, он спит?
- Наверняка. Полбутылки выжрал, зараза.
Я в подтверждении, чтобы не смущать старшее поколение, громко икнул и перешел на храп. Что они знали о моей месячной подготовке.
  Кто сказал, что только женщина любит ушами? Возня на нижней полке возбудила и меня. Домой я вернулся с ломотой в промежности.


8.


Жилье бабки Раисы было рационально продумано. На десяти квадратных метрах разместились две комнаты и кухонька. Хозяйка, хоть и была в возрасте, но в сказки не верила. Поэтому про гномов опустим. Постройка явно тянула под жилье для лилипутов. Голова вечно скребла низкий потолок. В каждой комнате по три койки, общий стол и окно с видом на удобства во дворе. Вода в рукомойнике.
 Обустройство заняло всего пустяк. Застелил койку, положил под матрац носки и повесил на гвоздь костюм. Серега Бес, пьяница и бабник, и  Леха, похожий на Люцифера, заняли соседние койки. Сходством с князем тьмы его роднил  проникновенный взгляд разноцветных глаз, с расширенным правым зрачком. Врожденный дефект нисколько его не портил, придавая оттенок  демонизма  надменному выражению лица.  Другую комнату заняли студенты политехнического ВУЗа.
Плюсом проживания в этой халупе было полное отсутствие комендантского часа, старосты этажа и комсорга. Поэтому пустые бутылки из-под водки и портвейна копились неделями, пока не кончалась стипендия. Тару в критические дни сдавали, и было на что хлебушек купить. Бабку мы видели только в день расчета за жилье. Она  аккуратно разглаживала наши мятые рубли и подслеповатыми глазами разглядывала номинал лампы накаливания, тяжело вздыхая, если он превышал порог сорока ватт. Ее сильно расстроил привезенный мною магнитофон. Но когда сосед политехник, поколдовав с электрическим счетчиком, заставил крутиться его в обратную сторону, бабка повеселела. И мы смело ввернули под потолком стоваттные лампы.          
Учеба началась легко. Предпосылки, что надетое ярмо превратит жизнь в каторгу, пока не имело доказательств. Усевшись вокруг резекторских столов, будущие эскулапы, как первоклашки, ждали появления первой учительницы. Преподаватель анатомии, кислого вида женщина, точки над «i» поставила сразу.
- Большинство из вас, - сказала она вместо приветствия – вряд ли дотянет до зимней сессии.
Повисла тяжелая тишина.
- Потому что в хвост и в гриву, по полной программе. Что, не знали куда поступали? Теперь узнаете.
Мы посмотрели на учебник анатомии, похожий на три огнеупорных кирпича, сложенных вместе.  Атлас по анатомии занимал не меньший объем. А оба учебника из-за тяжести я запретил бы носить беременным женщинам.   
Ошалелая молодежь онемела.
- Многим я кажусь странной, - как ни в чем продолжал ментор, – многие смотрят на меня с отвращением.
-  Почему? – вопрос вразнобой сам собой вылетел из осипших глоток.
На вид она была обыкновенной, пусть даже и некрасивой женщиной, но чтобы сразу вызвать отвращение. Нет, наговаривает на себя, цену набивает.
- Потому, что в столовой ем без соли.
- А кто знает? – спросил самый догадливый.
- И обеды у нас комплексные. Солят всем одинаково. – дошло до другого.
- А фамилии ваши как?
Именно тогда мы заработали свои первые отработки, заполнившие затем львиную долю время на первом курсе. Странного педагога не стало на кафедре через две недели, но легче нам не стало.
Обыкновенные человеческие кости, принесенные как охапка дров из хранилища, становились поперек горла каждому, кто пожелал постичь медицину. В тайне от педагога мослы раскладывались по портфелям и разносились по комнатам и квартирам. По вечерам сидя перед разложенными на столе костями, словно это пирушка каннибалов, студенты, тыкая пальцами в бугристости и выпуклости, шептали как пономари, заучивая  термины. Названия сравнимые, разве что, с китайской поэзией, запоминались с трудом как «Слово о полку Игореве». Наряду с русским языком главенствовал латинский.
Латынь – кошмар первого курса. Фольклор, бродивший по институту, как призрак коммунизма, передавался из уст в уста. Первое, что узнавал несмышленый первокурсник, так это крылатые латинские выражения, к сожалению не входящие в основной курс обучения. «Lingva latina non penis conina» - крылатей фразы просто не бывает. Она вбивается как первый уличный матерный стишок в голову пятилетнего ребенка, и ты запоминаешь ее на всю последующую жизнь, до гроба. Латынь – это русский язык, вывернутый наружу. Русский мы учим долгие годы, пока ходим в школу. Латынь постигается за два семестра. Кто уверен в своих знаниях по русскому? То-то. Вот и  латинский язык не член собачий, если кто не понял смысла приведенного выше афоризма.
Отдельный рассказ о педагогах.  Всех и вся затмила легендарная Василиса Вячеславовна. Мужеподобная старая дева, с бородавкой на носу, отнимала очень много времени у студентов, обрастающих отработками, как корабль дальнего плавания ракушками. Занятия по языку у нее больше походили на восточный базар, где невозможно было сосредоточиться. Принимая зачеты сразу у троих или пятерых, она походила на Сократа. 
- Отработка! Отработка! Отработка! – как пули из автомата вылетают слова со смещенным центром тяжести. 
Перевести дух позволяли только общественные науки. Примерно треть учебного процесса. Спасибо партии родной.
Пиво навсегда останется студенческим напитком. Революции и прочие заварушки были вынесены на спинах студентов. Топливом процесса, как ни странно, являлись не высокопарные утопические идеи, а обыкновенное пиво, разбавленное водой какой-нибудь кухаркой. Помните классика – «… любая кухарка способна управлять государством…» Относительная дешевизна и доступность снискали к нему всеобщую любовь. Прихлебывая его в пивной, бок о бок с  толпой демократического толка, пыжишься от солодовых дрожжей и своей взрослости. Как-то, перед лекцией по истории КПСС, за компанию, я выпил три литра ячменного напитка. Спросите, как я высидел пару? Да чуть не обмочил  штаны. Еле добежал до унитаза, и на вторую пару не пошел. По состоянию здоровья. С тех пор зарекся что-либо пить перед занятиями. Особенно слабоалкогольные напитки.
Встреча с Ириной в коридоре института сковырнула корочку на ранке. Но поздно. Новая розовая ткань не реагировала на раздражители. Ирина приглашала к себе, и один раз сходили на вечерний сеанс в кинотеатр. Поглаживая в темноте мою руку, она нежно прижималась к моему плечу.
- Ты не забудешь меня? – спросила Ирина, когда мы прощались у дверей общежития.
- Никогда.
После зимней сессии Ирка вышла замуж и укатила в Москву на постоянное место жительства.

9.

 Испытывая дефицит женского внимания, я за год до поступления в институт вдруг вышел в тираж.  В выходной день последней недели лета, я с товарищем налегал на розовый портвейн, не помышляя о других соблазнах. Когда мы раскупоривали последнюю бутылку, соблазн явился в образе бывшей подружки моего дружка. Они давно расстались. Дружок собирался жениться, а Сашка к этому времени уже развелась.
- Портвейн будешь? – спросил я, зная, что она не откажется.
После распитой бутылки мы сидели на кухне и курили, болтая о всякой ерунде. Говорил больше я, а Сашка немигающими коровьими глазами бесстыдно смотрела на меня. Кроме похоти в ее взгляде не было ничего. Подсознательно повинуясь законам дядюшки Зигмунда*, я тут же отправил собутыльника за портвейном.
- Купи две бутылки и не приходи.
- Намек понял.
Едва захлопнулась дверь, мы сняли с себя одежду и упали прямо на пол. Более длительного марафона у меня не было в жизни. Я был неутомим, как кролик, и  за пять часов кончил раз десять. Сашка отбивалась от меня, бегала в туалет и на кухню. Съела сковороду жареного мяса, несколько раз одевалась, порываясь уйти. Но, в конце концов, раздевалась опять, и процесс совокупления продолжался до изнеможения. С потертыми гениталиями мы расстались далеко за полночь.
 И чего на меня нашло. Сашка мне никогда не нравилась. Правда, блуду я предавался  первый раз в жизни. Преприятнейшее, скажу я вам, удовольствие.
После того случая, словно лавина сорвалась. Проводив любимого в армию, Анька Лапова появилась у меня на следующий день. Между нами и раньше была симпатия. Кокетливая от природы, она обладала еще и аппетитной внешностью. Апогеем ее соблазна, безотказно бившим в цель, была родинка с полкопейки на левой груди. Как кнопка в закрытую дверь. Если удаться дотянуться пальцем до бархатного пятна, считай, что тебя пригласили.
- А как же верность до гроба? – стыдил я ее. - Потерпи два года.
- С ума сошел. Я что, монашка? Разлюбит меня и я в дурах?  – Анька задрала до плавок короткую юбку, обнажив стройные ноги. -  И эту красоту пустить на консервацию?
Ни в коем случае! – я не мог перебороть юную страсть, и нажал на кнопку звонка двумя ладонями,  практически не почувствовав, как ввалился на чужую территорию.  Словно гимнастка-разрядница Анька отрывалась по полной программе на все десять баллов. Ее полигамная натура нисколько не беспокоила меня. Эпизодическое Анькино появление похотливо радовало меня. Я всякий раз возбуждался, глядя на эротическую родинку. Так и не дождавшись из армии бойца, она неожиданно уехала в Киев в поисках лучшей жизни. Покантовалась проституткой, имея на то харизму, потом удачно вышла замуж за пожилого папашку и родила ему сына.
Полная обаяния Машенька, зацепила меня на свадьбе друга. Пригласив на танец,  все время называла меня чужим именем. Оказавшись рядом с двойником бывшего  бой-френда, она ни на шаг не отходила от меня.  Смущаясь, все время извинялась, трогая меня за руку. После свадьбы, в подъезде ее дома, мы без ума целовались. Я постепенно привыкал к другому имени.
Марья названивала каждый день, приглашала на чьи-либо именины или на танцплощадку, куда, между прочим, приходила с ухажером. Мне было неловко, но тешило самолюбие. Под любым предлогом она бросала его, и мы опять до утра целовались в парадном.
Лето закончилось. Машка уехала учиться на медицинскую сестру, а я вернул себе настоящее имя.
Поняв, что мне достаются чьи-то девушки, я вошел во вкус и отбил у товарища подругу. А всего-то, подмигнул ей. Девица была хороша. С красивой деревенской косой, высокой упругой грудью и точеной фигуркой. Она напросилась в гости с подружкой. Я пригласил друга. Увидев подружку, похожую на опоссума, он тут же сдулся. Я сам, честно, не ожидал. Будто пинка дал другу. Стоя в коридоре на коленях, я упросил его увести уродину, пока настроение не испортилось совсем.
 Рассыпаясь фейерверком, я веселил приглашенную красавицу всю ночь. А она, дура, басовито хохотала и лезла целоваться. На утро, со следами засосов, я вышел к завтраку.
- Не стыдно? – с укоризной спросила мать.
- Ни капли.
- Дело молодое. Кто она? – поинтересовался отец.
- Да так, подруга друга.
Самое печальное, что ни одну из них я не любил. Предметом обожания во всех случаях был я сам. А любить себя самого – руки опускаются.
По настоящему я влюблялся не раз, испытывая влекущую страсть. Но это было, как говорят, в переходный период от эмпирического критицизма к научному коммунизму. И вот в очередной раз, я влюбился бесповоротно и надолго. Мы были соседями. Девочка выросла и заканчивала последний класс средней школы. А из меня к этому времени выпестовали матерого строителя. Лизке нравилось просиживать у меня в комнате, слушать музыку и листать книги. Я оставлял ей ключ от квартиры в условленном месте, и она, пропуская школьные занятия, валялась на моем диване у магнитофона. Человек настроения, она влюблялась каждую неделю. Похожий на рогоносца, я выслушивал ее любовные фантазии, бесился, но для видимости сочувствовал. А, что оставалось делать? Терять ее не хотел, потому что любил.
Однажды, я достал последний альбом «Флоидов». Музыка группы всегда располагала к интимному полумраку, поэтому свет я отключил совсем. Достаточно было диска молочной луны, занимающей половину окна. Заглавная композиция «Shine on you crazy diamond» проникла в мое тело и растворила его. Подобно эфиру я присутствовал везде, окружая собой материальное пространство. Рука коснулась затылка, сидящей ко мне спиной Лизки. Как клубы дыма, волны вьющихся волос, струились между пальцами. Ее полуоткрытый рот был желаннее всего. Нарисованное лунной гуашью на рисовой бумаге  Лизкино лицо, нереально красивое, белело в темноте. А я невесомый улетал вслед за «Флоидами» в бездонный космос Лизкиных глаз, пока не зацепился губами за ее губы.  В этот момент я понял, что значит гармония. Ответное движение свело меня с ума.
На утро на стене дома напротив появилась выведенная известью огромная надпись: «Лизка, я люблю тебя!».
- Здорово! -  воскликнула она, обвивая мою шею руками, а вечером влюбилась в очередного мальчика.
Потом было лето. Поступление в институт. Лизка пропала из вида. И вот в середине октября, приглашенный в гости к однокурснику Дюне Чашину, по дороге встретил Лизку. Какая все же она красивая. Я ее, оказывается, до сих пор люблю. Мы вместе завалились к Дюне. Парень был из мажоров, жил с родителями в шикарной четырехкомнатной квартире. В комнате всегда царил творческий бардак. На полу валялись затертые джинсы, лонгплей Стиви Вандера, постель не заправлена. Как мы были  с ним похожи! Лизке у Дюни понравилось.
- Как у тебя дома. – шепнула она мне на ухо.
И меня стали грызть смутные сомнения. Вечер я провел у нее в квартире, снимаемой у одинокой старушки. После ужина я захотел целоваться, но отклика не получил.
Неделю спустя она познакомила меня с девицей, удивительно похожей на певицу Пугачеву. И звали ее, кстати, Аллой. Ростом она была с пони, для катания детей дошкольного возраста. Писклявый голос не оставлял надежд.
- Лизка, зачем она мне?
- Ты ей нравишься.
- А мне нравишься ты.
- Не обижай Алку. Проводи ее домой.
Девица жила на другом краю города. Я чудом унес ноги от местных хулиганов.
У Лизки я больше не появлялся. Чашин, как-то  в разговоре упомянул ее, и я понял, что они переспали. Для него она оказалась всего лишь эпизодом, вывороченным из моего сердца.  И кстати, Лизка мне не дала ни разу.

10.
 
     В жизни бывают не только подруги, но и друзья которым хранишь верность. С ними нечего делить, кроме душевного добра. С Андреем Абиным мы познакомились случайно, на подготовительных курсах. Мраморные столы анатомички холодили в жаркий полдень, но подаваемый материал  никак не укладывался в пластилиновые мозги. Сосед справа, лупоглазый Иван Сидоров, внешне укладывавшийся в метрики, задавал физику глупые вопросы. В его адрес на клочке бумаги пришла коротенькая эпиграмма:
                Двуногих тварей миллионы,
                И метят все в Наполеоны…
 Защищая Ваньку, я тут же ответил двустишьем:
                Как не крути, на вашем фоне,
                Мне путь один – в Наполеоны.
Завязавшаяся переписка продолжалась до окончания урока. Андрей сам подошел ко мне.
- Твои? – он показал мятые записки.
- А это твои? – я разжал ладонь.
Вот так просто становятся друзьями. Мы поселились в одной комнате. Подготовительные курсы надоели на первой неделе. Вставать рано, ездить далеко. Полноценный сон полезен для здоровья. Тем более, если ложишься под утро. Ночное распевание серенад и прочие доступные развлечения не давали уснуть просто так.
«Ревела буря, гром гремел…» - многообещающее пение порой нарушало полуденную сиесту, отдыхающих абитуриентов. Местная алкоголичка Любаша вносила некое разнообразие в унылые будни. Население двух общежитий, медицинского и педагогического, тут же прилипало к окнам. Изнывающая с похмелья Любаня,  приходила за пустыми бутылками. У студентов, как известно, этого добра в бесконечном изобилии. Отрабатывая стеклянную тару, она исполняла роль оракула  и пела матерные частушки.
- Любаша, как я сдам  физику? – вопрошал неуверенный голос.
- На пятерку! – развязано отвечала маргиналка.
- А я? А я? А я? – как эхо неслось по пустырю.
- На пятерку! – отмахивалась от них   прорицательница.
- Любонька, лучше спой. – просили любители народного фольклора.
- Про коммуниста, Любаня! – затравливали прожженные студенты-медики.
- Про коммуниста! – вторили неискушенные будущие педагоги.
Худая, словно щепка, покачиваясь от тяжести пустых бутылок в авоське, Любаша театрально становилась в центр между общагами и залихватски выдавала:
                Девки, ой, капут, капут.
                Нас по-новому е..т.
                Жопой кверху, п….й вниз,
                Чтоб родился коммунист!
Окна педагогов с треском закрывались, а из медицинского общежития раздавался антикоммунистический гогот.   
Андрей в тот год поступил в институт, я, к сожалению, не проскочил. Но друзьями мы остались навсегда. Осенью мы встретились опять, и я прожил с ним в халупе у бабки Раисы около месяца, находясь в служебной командировке. На следующий год я был свидетелем на его свадьбе, и стал частым гостем у Абиных. Молодая семья Андрея проживала с родителями супруги. Дом был хлебосольным, и редкий случай, если по пятницам или субботам там не было застолья. Многочисленные родственники и друзья непрекращающимся  потоком проходили через квартиру на третьем этаже.
Поступив в институт, я чаще появлялся у Андрея. Расставив шахматы, укладывались на диван и под умную беседу двигали фигуры, периодически выходя на балкон выкурить сигарету другую.

11.

А тем временем на факультете выбирали руководящий состав. Звания и регалии тут же расхватали бывшие рабфаковцы. Парторг, комсорг, профорг, староста курса – все из прожженного сержантского состава, расхватывающего ключевые позиции. Таким образом, изворотливые недоумки заявляли право казнить и миловать, стуча и закладывая сокурсников, получая взамен повышенные стипендии и комнаты в общежитии.
 Серега Бес, постепенно адаптировался к учебному процессу и положил на него болт. С Лехой Люцифером мы проводили одинокие вечера за толстыми книгами, штудируя и покоряя неизвестные науки. А Серега, баловень судьбы, прыгал, как на батуте, из одной кровати в другую, занимаясь постельной гимнастикой.
В субботний вечер я тосковал у магнитофона, не зная чем заняться. Леха уехал на выходные домой. Серега забежал на пять минут поменять носки, и,  жалея меня, пообещал показать небо в алмазах. Я не долго отбивался ногами и через двадцать минут оказался на квартире. На полу вокруг бутылок и закусок сидела компания из пяти девиц, но из присутствующих узнал только одну. Полногубая Марго сходила с ума по Сереге, осаждая через день бабкину халупу.
Серега, опрокинув стакан водки, что-то шепнул одной из девиц, и пропал с ней в соседней комнате. Почти мгновенно заскрипела старенькая кровать. Я разлил в стаканы водку и исподлобья наблюдая за оставшихся. Марго рыдала, размазывая  по  лицу косметику, другие плотоядно посматривали на меня. К скрипу из соседней комнаты присоединились сладострастные вздохи. Марго, сморкаясь, нараспев читала Пастернака, пока мы не услышали треск развалившейся кровати. Истерический хохот перекрыл нецензурную брань. Появившись, минут через десять, Серега схватил за руку пьяную Марго и вылетел из квартиры.
 Алкоголь иссяк. Повисла непонятная тишина. Девчонки сунули мне в руки полотенце и подтолкнули в сторону ванной. Когда я вернулся,  диван уже  расстелили. Вокруг него  лежало пара матрацев. Я примерился к одному из них, но мне конкретно показали на диван. 
Первая девица, появившаяся из ванной тут же залезла ко мне под одеяло, потом вторая, третья. Как к себе домой. Нижнего белья не было ни на одной. Один я, как дурак, лежал с оттопыренными трусами. Руки сами потянулись куда надо. Трогая каждую по очереди, я словно наперсточник, не знал, куда бы засунуть неуловимый шарик. Три пары ловких рук тоже знали, что к чему. Под утро, словно муха, высосанная пауками, я сбежал из вертепа, так и не отыскав своих трусов,  в чужих, вывернутых наружу, носках.




12.

Трудно поверить, но пропуски занятий по физкультуре, могут стать причиной отчисления из ВУЗа. Я понял это, когда прошло половина семестра. Надо было что-то предпринимать. В кабинете офтальмолога я был откровенен.
- Доктор, знаете, я ослеп на левый глаз. Вчера чуть машина не сбила, еле увернулся. Может это нервное. Такие нагрузки понимаете…
- Парень, ты чего хочешь?
- Зрение проверить. А если перейдет на другой глаз? Вот бегаю на физкультуре, а он пульсирует, точно вылететь хочет, а потом такая ломота. Страшно мне.
Врач показал на таблицу пальцем.
- Какую строчку видишь?
- Никакую. Доктор, Вы все-таки посмотрите.
Увидев мой изуродованный с детства глаз, он почесал затылок.
- Справку от физкультуры? – понятливо спросил доктор.
- Доктор, как вы думаете, я не ослепну?
Добыв справку в специальную группу, как условно зрячий, в счет отработок погулял с преподавательницей по зимнему лесу, пару раз помел метлой на спортивной базе и получил зачет, пока  основной контингент на время парился на пятикилометровой лыжне.
Неважное зрение нисколько не мешало проводить весело вечера в общежитии у старых знакомых. Пьяно шарахаясь по коридору, я орал во всю глотку смоковскую «What can I do». Принятый алкоголь добавлял музыкальности, а темные стекла очков закрывали полный осоловелости взгляд. На одном из лестничных маршей у  меня  произошла стыковка с Инкой. «Воткенайду» она не пела, но на шее повисла сразу.
- Поехали ко мне. – жарко шепнула она.
- Поехали. А ты кто? – я никак не мог разглядеть ее лица.
- Какая разница.
- Действительно.
- Какие будут предложения?
- Пойдем в коктейль-бар.
До бара было далеко, и портмоне, надо сказать, я забыл на рояле. Мы, было, сунулись к бабке Раисе, но, выслушав все, что она думает по этому поводу, резко поменяли направление. Инка тащила меня в неизвестность, а я никак не мог разглядеть ее лица. Из большой кроличьей шапки торчал нос-пуговка, а все остальное скрывал вечерний полумрак.  Мы оказались в квартире, с одиноко лежащим на полу матрасом. Света не было. Дом еще не сдали в эксплуатацию. Квартира принадлежала родственникам Инки, и у нее случайно в кармане оказался ключ. Упав на лежак, она утробно расхохоталась. В пустой  квартире, казалось, ухает сыч.
- Дай закурить. Ой, меня тошнит…
- Ты одна справишься? Держи сигареты. Не устрой пожар.
Я давно выдохся и засобирался домой. Никто и не возражал.
Каково было мое удивление, когда через неделю меня окликнула незнакомая девчонка. Я вглядывался в очкастое лицо с оттопыренной нижней губой и, честно скажу, не узнавал. 
- Простите, а вы кто?
- Так я Инна.
- Вы меня ни с кем не путаете?
- Абсолютно.
- Мы где-то встречались?
- На прошлой неделе, ты меня в коктейль-бар приглашал.
- Так ты Инна? – Я почти узнал заячью шапку, но лицо…
Маленькое, сморщенное в куриную гузку, мне оно совсем не нравилось.
- Так мы пойдем сегодня в кабак?
Благородства мне не занимать, но в данной ситуации джентльменство было ни к чему. Договорившись встретиться в определенное время, я тут же позвонил Карелину, и поинтересовался,  нет ли у него «колес».
- Хочешь «кислоты»?
- Нет, лучше старое знакомое.
- Как хочешь. А я бы порекомендовал. Такие залепухи увидишь.
- Я в общественное место иду.
- Тогда  я - пас.
Отсыпав щедрой рукой горсть таблеток, Пашка, как родная мать, обнял меня за плечи.
- Рок-н-ролл никогда не сдохнет. – к чему-то сказал он.
- Чего не сдохнет? – переспросил я.
- Секс, наркотики и рок-н-ролл. – утвердительно обозначил Пашка.
- Ну-ка, Паша дыхни. – я с удивлением смотрел в его расширенные за пределы нереального зрачки.
- Обижаешь.  Я пролетарское пойло не употребляю.
Минут двадцать с Инкой мы простояли на морозе, пока нас не запустили в теплое помещение. Этого времени было достаточно, чтобы одеть гермошлем. «Фантом» рванул ввысь и пожег напалмом окружающие джунгли. Я, практически, парил в невесомости. Инка, черт ее побери, похорошела, и я предложил выпить. Мой любимый коньячный коктейль. Я уже видел себя со стороны. Стройный и красивый как Ален Делон, я ловко подцепил два бокала и походкой, и какой походкой, подошел к освободившемуся  столу. И чуть не сел мимо стула. Из-за колоны появился заяц с черным пятном на брюхе. От нетерпения он сучил лапами.
- Пошел вон! – сквозь сжатые губы процедил я.
Грызун, округлив глаза, понуро исчез за колонной. Я посмотрел на Инку.
- Хочу предупредить вас, мадам, за все, что будет происходить  дальше, я никакой ответственности не несу. – Я очень любил эту фразу из отечественной комедии.
- Ой, как интересно! – воскликнула моя спутница.
- Ну держись…
Заяц, паразит, только и ждал этого момента. Высоко как в канкане задирая лапы, он выскочил с такой радостью в глазах, что я чуть снова не свалился со стула. За собой он тащил весь свой выводок.
- Какая сволочь!
- Ты о ком? – услышал я издалека.
- Это я зайцу. Ты смотри, что творит! – я с большим трудом старался настроиться на нужную волну.
За столиком материализовался Серега Бес и, стуча мне по лбу согнутым пальцем, стал объяснять чем мастурбация отличается от онанизма. Заяц, недоумевая, облокотился на стойку и шарил у себя лапой в промежности. И недоумевал еще больше.   
  Инка толкнула меня в плечо, возвращая в реальность. Только вот не надолго. Я был весь во внимании оживленного разговора зайца с Серегой.
- Как вы относитесь к группен-сексу? – лукаво через лорнет посматривал на Беса прохвост-заяц.
- Это зависит от того, кто входит в состав этой группен. – не растерялся Серега.
- А чем вы лечитесь от вшей? – не унимался грызун.
- Лобковых? – уточнил Серега.
- У меня они все лобковые.
- Выходит, что ты - вагинозаяц, или нет, фаллосокролик. Чего-то я не разберу половой принадлежности.
Промежность, лишенная гениталий, как у игрушечной куклы, вызвала неподдельное недоумение. Заяц лапой стыдливо прикрыл ни к чему не обязывающее место.
- А как же ты косоглазый писаешь! – вырвалось у меня.
- Молча! – обиделся заяц.
- А эти у тебя откуда? – я кивнул в сторону притихших зайчат.
- От верблюда.
Обозначившиеся горбики на спинках зайчат стали этому подтверждением. Самый смелый из них, тут же плюнул, и попал на мой ботинок. Стараясь поймать негодяя за уши, я опять свалился  со стула и заразительно захохотал.   
Так все-таки чем вы лечитесь от вшей? – игнорируя меня, повторил вопрос Сереге заяц. 
Но Инка уже тащила меня в гардероб, и о способе лечения я ничего не услышал. Когда передо мной захлопнулись двери трамвая, я смутно понял, что Инку вижу в последний раз. Ее размазывало по стенам домов, рельсам, пока трамвай не повернул за угол. Одно обидно. Свой любимый коньячный коктейль я так и не попробовал, и меня навязчиво беспокоил белый подтек плевка горбатого зайчонка. Агути - всплыло название верблюдозайца с острова Тринидад.  Как же их прет от сахарного тростника.
Счастью охватившего меня утром не было предела. До обеда я пролежал не шевелясь. Белый след на ботинке оказался обыкновенным собачим дерьмом. На столе одиноко лежали шесть таблеток. Нет никогда больше. Жизнь надо воспринимать реальнее, лучше уж алкоголь. До вечера, словно молитву, спрягал латинские глаголы. Приехал Леха, вернулся Серега. Захлебываясь от смеха, я поведал приключившуюся со мной историю. Но случилось то, чего не ожидал совсем. Оба в голос стали клянчить «колеса». Леха достал из сумки бутылку марочного вина. Серега дефицитную банку с гусиной печенкой. Я не долго ломался. Разделил между ними таблетки, выпил вина, и лег спать. Проснулся  посреди ночи от непонятного шума.
- Бей ее тапкой! – кричал возбужденный Серега.
- Их здесь тьма! – отвечал напуганный Леха.
- Кидай на них пальто и топчи ногами!
Спросонья мне было невдомек, что происходит. Включил свет. Леха истязал ногами собственное пальто. Серега, стоя на кровати, отбивался подушкой неизвестно от кого.    
- Леха, они из рукавов поперли!
Объяснять им, что к чему было бесполезно. С коллективным разумом бороться, что с ветряными мельницами. Я постарался уснуть, накинув подушку на голову. Утром в гордом одиночестве ушел на учебу, а вечером  выслушал, смеясь, происходившие с ними злоключения. Ничего нового. У меня заяц, у них мыши.

13.

Мне очень нравилась девочка из параллельной группы. Любочка. Натуральная блондинка, истинная альбиноска, с небесно голубыми глазами. Притягательная сила ее голоса, поражала безнравственным демонизмом. Даже шаманствующий Джим Моррисон* не оказывал на меня столь гипнотического воздействия. Огромное желание встречаться с Любочкой, долгое время не покидало меня. Пока Егоша Геррик не взялся обстряпать ради меня дело по своему усмотрению. В общежитии для медперсонала скорой помощи мы собрались вчетвером: я, Любочка, Егоша и Каролина, полнотелая красавица с капризными губами. Выпили вина. Я никак не мог взять в толк, что случилось с внешностью Любочки. Выпил еще, не помогло. Потом дошло. Ее белесые густые ресницы  не были тронуты тушью. Какая мелочь, а поменяла все. Я понял блондинки – это не мое.
Геррик уединился с Каролиной в соседнюю комнату, и, расшатывая казенный инвентарь, имитировал продолжение человеческого рода. А я, сидя на подоконнике, прижимал к себе Любочку, закрыв глаза, что бы не видеть поросячьих глазок, слушал ее волшебный голос, покрываясь приятной дрожью от глупого смеха. Лучше бы я ослеп.

14.
Мучаясь на семинарах по истории партии, мне было жаль потерянного времени. Уединившись на последней парте с Антоном Вишняком, деревенским самородком, мы выпускали рукописную газету для внутреннего пользования. Первый выпуск «Самовара»* пошел по рукам, и вернулся затертый до дыр. Процесс захватил нас обоих, но не хватало времени. Мы забрали его у физики и биологии. У бестолковых,  по нашему мнению, предметов. Вишняк обладал шикарным писательским даром, и я одно время подражал ему. В благодарность, я заразил Антона стихами. И он, подцепив эту заразу, не смог от нее излечиться.
Совместное творчество началось с поглощения кулебяки. Распространяя по кабинету физики запах кислой капусты два борзописца, похохатывая, строчили ироничные пасквили на сокурсников. Каждый выпуск «Самовара» отмечался в местной пивной «Ривайвл». Название явно подходило злачному месту. Неоднократно подвергаясь коммунальным катаклизмам, стекляшка вырастала на старом месте как бородавка. Экзамен или окончание сессии, сдача крови на донорском пункте или все то, что, так или иначе, требовало напряжения физических и духовных сил, отмывалось и стабилизировалось пахучей хмельной жидкостью. Словесные баталии, затягивающиеся за выщербленными столами, кристаллизовали убеждения. Больше всего коробили меня институтские русофилы, в частности тот же Вишняк. Антисемитизм, выпирал  из него после первой кружки пива. Даже, если за него платил Левинсон. С обидой, будто его предки, гнули спину на еврейского помещика.
- «Французы» обнаглели вконец! – так он величал институтскую еврейскую диаспору. – Плюнуть некуда. Одни жиды. Левинсон, как сыр в масле катается. Все ему с рук сходит. А, у меня по биохимии сплошные незачеты. А почему?! Там одни семиты. Лифшицы-Плешивцевы, Бальдманы-Бальмонты всякие. Один Хазиев – татарин. Держат пока за своего, потому что обрезан и свинину не жрет. А то бы слопали давно, как мацу. Эльберт на микробиологии такая же сволочь.
- Эльберт немец. – поправил его я.
Великолепный оратор и незлобивый интеллигентный профессор Эльберт вызывал у меня неподдельное уважение.
- Почему им по жизни пруха? – с осторожностью оглядываясь по сторонам, жаловался глубоко законспирированный антисемит Серега Забелин. – Я в институт готовился, так напрягался, что сознание терял. Скольких жидов мне пришлось обскакать. У нас их посчитай, через одного шнобельманы, как медом намазано.
- Может у тебя анемия? Кислород не доходит куда надо. Припадками до сих пор страдаешь или адаптировался? – спросил неожиданно появившийся Левинсон.
Забелин, широко и виновато улыбаясь Леньке, двинул в его сторону тарелочку с сушками.
В творческом процессе с Вишняком мы ни когда не касались национального вопроса, и поэтому сочинительство было относительно бесконфликтным. А вот мирская жизнь и дружба особо не задалась. Он легко зачислил меня в ряды сионистов. И даже вспомнил мои колхозные штаны со звездами Соломона, на драных коленях. Я искренне не терпел его по-кошачьи мартовского исполнения бардовских песен, а тем более пить с ним в одной компании. Жизнь моя была положена на алтарь рок-н-ролла. Я до сих пор бредил собственной рок-группой.
15.
 
Вечно пьяный Байер таскал меня в общагу на дискотеку. Танцевали мы редко, больше слушали музыку. Она удручала. Казалось, достигнув небывалых высот, искусство сорвалась и, набирая обороты, покатилось вниз. Я перестал коллекционировать новинки. «ABBA», «Smokie» и прочие изыски современного рока перемещали музыку от головы ближе к заднице.
Одурев от современных опусов мы уходили в актовый зал, где за пианино в одиночестве  сидел старшекурсник Володька Лакрицин. Обладая красивым голосом, он под собственный аккомпанемент на псевдо-английском языке закатывал получасовые сюиты, импровизируя темами. Разомлев от алкоголя и задрав ноги на спинки стульев, мы вдохновляли тапера овациями и посвистыванием, как нализавшиеся виски ковбои.
Закончив музицировать, Лакрицин доставал из-за бюста Ильича бутылку водки и пару стаканов.
- Присоединяйтесь. – Опрокидывал в себя водку, занюхивая листом чахлого лимона, торчащего из кадки. – Теперь в номера, господа.  Не то разберут всех баб.
Про Лакрицина ходили легенды. Любитель женского пола, он часто брал девчонок силой, выкручивая им руки и ноги так, что наружи торчали только половые губы. Но что  интересно, рекламаций не поступало.
 Создать группу так и не удалось. Байер пил и сдавал бесконечные отработки. Лакрицин внезапно женился на истеричке и пропал как человек и музыкант. Остальные просто учились. Месяц я поиграл на гитаре в эстрадном коллективе, и окончательно перестал уважать себя как музыканта.

16.

Сестра жены Абина, рефлексивная Ветка, посчитала себя достойной театральных подмостков, и обучалась в местном театральном училище. Попав как-то к ней на День рождения, я познакомился сразу с большой группой театралов-эксгибиционистов.  Будущие звезды, выделываясь, друг перед другом, разыгрывали бытовые этюды, а один из них, по мнению коллег, самый талантливый, разбил в кровь лицо подруге, натурально обыграв сцену ревности. Зарвавшегося гения тут же скрутили и стали пинать ногами. Интеллигентно, не трогая лица.  Роль одинокого наблюдателя, в принципе, меня  устраивала. Я занимал все места в партере. Из сонма девиц, я тихо влюбился в Тамару. Рыжая голубоглазая красавица с лукавой улыбкой очаровала меня. Слава богу, симпатия оказалась взаимной. Не надо было разыгрывать нечто на себя не похожее. Такого материала было достаточно вокруг. 
К сожалению, с Томой встречался редко, учеба съедала все время. Даже не созванивался. Телефона у меня не было. По выходным ходили в кино, но кроме обоюдной привязанности, дело дальше не шло. Как специально, находясь вместе с Тамарой, натыкался на девчонок из своей группы.  Слава бабника прилепилась ко мне ни за что. Скромнее студента вряд ли вы нашли бы в то время.
Время свиданий отодвинули зачеты и отработки. Сдавая хвосты по политэкономии социализма, я оказался около кабинета с толпящимися однокурсниками.
- Что дают?
- «Линонимум» зачет по кибернетике принимает. Говорит, кто ответит на вопрос -  все долги простит.
Кибернетика была в институте самой нелогичной дисциплиной, впервые испытанная на нашем курсе. Пришедший со стороны кибернетик был не в ладу с русским языком и на лекциях  глотал слова как удав. Самое коронное слово, в котором он делал ошибку, было – линолеум.  «Линонимум» вмиг перекрыл имя, отчество и фамилию преподавателя. Не подготовленному человеку трудно воспринимать подаваемый материал, пересыпанный малопонятными терминами. А что бы совсем не засорять голову нарождавшейся наукой, я перестал ходить на лекции, и тупо отсиживался на семинарах. Мне подражало добрых две трети курса. И вот тебе на – подарок судьбы.
Перелистывая конспект лекций, я выбрал первую попавшую тему и перекатал ее на отдельный листок, все равно не понимая о чем это, и в составе очередной группы вошел в класс. «Линонимум» устно раздавал вопросы и рассаживал студентов. Отсидев положенные двадцать минут, я первый подошел к преподавателю, положил на стол листок и уже принялся механически зачитывать текст. Но «Линонимум» развернул к себе лист бумаги, мельком глянул в него и попросил мою зачетку.  С этой минуты кибернетику я забыл на всю оставшуюся жизнь.
Сессия протекала у меня словно токсикоз у беременной. Еще в школе перед первым экзаменом я напился ампульного кофеина, что бы случайно не уснуть. Передозировка вызвала рвоту. И вместо того, чтобы зубрить формулы, я блевал над унитазом. Условный рефлекс закрепился. И теперь накануне всех последующих экзаменом в школе, а потом и в институте  меня выворачивало наизнанку.  Трехдневный пост перед каждым экзаменом выматывал меня. К концу сессии, я имел бледный вид и весил на десять килограммов меньше. Отпаивая себя пивом у Левинсона, мы решили на зимних каникулах отправиться в Москву. Правда, Ленька, Егоша и Машка Махова, наша сокурсница, уже купили билеты на самолет. Уговорили меня легко. Я известил родителей. Москва - родной город отца, и родственники у меня там на каждом шагу. Затем я созвонился с дядькой в Москве, и стал готовиться к отъезду.

17.
    
В столицу мы улетели разными самолетами, с разницей в два часа. Животный страх, охвативший меня при взлете,  растворило желанием полюбоваться  высотой птичьего полета. У иллюминатора сидел интеллигентного вида дядька, закрывая грудью весь обзор. Я тыкался носом то в его спину, то в живот, стараясь краем глаза ухватить пейзаж. Бесполезно. 
- Молодой человек, стоит ли так увлекаться стратосферой? – осадил меня пожилой сосед. – Посмотри лучше, какой классный зад у стюардессы.
- Старая она.
- Ну, кому как.
- У меня предвзятое отношение к проводницам  и стюардессам.
- Что так?
- Слишком доступны на вид. Что-то вроде общественной столовой с немытыми ложками.
- Умненько сказал.
- Какой уродился.
- Случай у меня был в молодости. – разоткровенничался сосед. – Зимой летел в командировку из Москвы в Хабаровск. Без ума  понравилась стюардесса. Точененькая фигурка, волосы пергидролью  вытравлены, улыбка. Советская Мэрилин Монро. За семь часов перелета удалось наговорить всякого и  напроситься в гости. В аэропорту купил шампанского, шоколад, полуживую гвоздику. Дело к вечеру. Дождался. Поехали на такси. Высадились у старого щитового двухэтажного домика. Комнатка в коммунальной квартире. Скромно. Соседи как-то хитро поглядели на меня. Мне не до взглядов. Пою кенарем. Из портфеля достаю шампанское, шоколад ломаю, продумываю тактику. Разлил по стаканам и давай молотить про неземную красоту. Слышу голос.
- Неземная красота, говоришь.
За стол присел  мужик редкой комплекции. Такому на бойне щелчками быков забивать. Взял бутылку, и из горлышка до конца не отрываясь, отрыгнул газом, поморщился.
- Зойка, – говорит, – принеси самогон.
А сам рукой шарит на полке и достает брусок хозяйственного мыла. Из сапога вынул финку и крошит его в аккуратные кубики. Большая горка получилась. Налил мне полный  стакан самогона  и лапищей  пододвигает пирамидку. Нож на стол положил.
- Зойка, баба моя. С ней, курвой, разговор другой будет. А ты жри.
 Я от страха сразу весь стакан опрокинул. Он, молча, второй наливает.
- Ешь, а не то удавлю.
Как я ел, это отдельная история,  все боялся, что вытошнит. За полчаса управился. В глазах темно. Мыльно-сивушная отрыжка бьет в нос. В животе не пойму что. Чувствую, что не совсем хорошо.
- А теперь, голубь, одевайся.
Ну, думаю, пронесло. От радости бегу к вешалке. А он берет швабру, рванул к себе мое пальтишко, и просовывает палку в рукава. Одевает на меня и застегивает на все пуговицы. Стою по середине комнаты, как пугало, с распростертыми руками. Он деловито берет кипу газет, и мне в портфельчик.
- Пригодится. – говорит с усмешкой, и подталкивает меня к выходу. Портфель на палку повесил, из подъезда вывел, по плечу похлопал.
- Беги, – говорит, – дам тебе, так и быть, фраер фору. А потом не обессудь. 
Припустился я по улице. Ору: «Помогите!». Да где там. Народ только пугаю. Ни милиции, ни дружинников. Но не это главное. Мыло похлещи, всякого слабительного оказалась. Бегу под звуковое сопровождение. Боль в животе невозможная. Но ногам течет. Натерпелся. Только часа через два нашел открытый подвал. Кое-как зацепил швабру за трубу, освободился. Прозорливым бугай оказался. Газета пригодилась.
Сосед замолчал, ухмыляясь в кулак.
- Такое в жизни было -  не поверишь.
- Почему же, – поддержал я разболтавшегося дядьку. – Откровенность за откровенность. У моего приятеля история покурьезней случилась. Вы, верно, сами студентом были, знаете какая еда в столовых. Кислая капуста, горох. Как специально получается, что ветрогонные продукты дешевы и сердиты. А что купишь на 10 копеек? Брюхо вертит круглый день. Вечером он в гостях у любимой девушки. Та в ванную. Приперло его,  невмоготу. А удобства хрущевские совмещенные, пока дождешься. До улицы не добежать. Взял с журнального столика несколько газет, выключил свет, чтобы не смущаться, пристроился в коридоре. Упаковал и бегом к форточке. Открыл створки и с размаха наружу.  Только запах остался. А подружка уже на выходе. Он в темноте к трюмо. Видел, там пузырьки стояли. Открыл первый попавшийся. На себя налил, вокруг побрызгал.
- Почему так темно? – спросила намытая девица, и повернула выключатель.
Немая сцена. По сетке от насекомых и оконному стеклу сползала газета с содержимым.  А по середине перепачканной комнаты стоял несчастный, перемазанный зеленкой.
Рассказывая, я сам давился от смеха. Видно сработало богатое воображение. Сосед хохотал до слез.
Расстались мы как старые знакомые.
- Будешь в Волгограде, заходи в гости. – он назвал известный ВУЗ. – Я там профессорствую на филологии. Оставайся всегда таким. Тебе идет.
Я давно забыл его лицо, но наставление помню до сих пор.
В аэропорту стало понятно, что опаздываю. Автобус отправляется только через час. Таксисты драли в три шкуры. Ни Геррик, ни Левинсон телефона и адреса не оставили, и ждать меня вряд ли будут. Стало обидно.
На пике моего уныния, ко мне подошел молодой парень, смахивающий на грузина.
- Куда, уважаемый?
- До аэровокзала.
- Сколько дашь?
- Рубля три, не больше. – закинул я пробный шар, опуская цену оборзевших таксистов в десять раз.
- Где ты такие дэнги видел, дорогой?
- Да вот, за пять рублей на самолете пролетел две тысячи верст.
- Шутишь, да?
Не рассказывать же ему, что наши старшекурсники, хохмы ради, по студенческим билетам летали в Ленинград попить пива. Причем, укладывались в червонец.
Нацмен пропал из виду. Но через пять минут подошел опять.
- Добавь немного, а?
- Пятьдесят копеек?
- Опять шутишь? А покруглее.
- Нулевых купюр не бывает.
- Тогда поедешь не один?
- Да хоть в багажнике. Когда отправляемся.

- Подожди у машины. Я клиентов поищу.
У белой «Волги» уже стоял шкафоподобный верзила, откусывая от батона огромные куски.
- Хлопец, це твоя колымага? Подвизешь до городу.      
- Сколько дашь? 
Не вникая в разговор, я нервно поглядывал на часы. Водитель опять удалился в сторону аэровокзала. Чтобы поддержать беседу, я спросил у случайного попутчика, откуда он.
- С харьковщины, мы. К дочке приихав.
Тема разговора была исчерпана. Появился водитель. За ним двигался пожилой мужчина с бронзовым лицом. Он поздоровался с нами с мягким непонятным акцентом. А когда машина тронулась, чуть не попав под колеса на капот упал евреестого вида старикашка.
- В Москву?
- На Ваганьковское кладбище, дорогой? – вопросом на вопрос пошутил водила.
- А таки хоть и туда. – не растерялся дед.
Я сидел на заднем сиденье у левой дверцы, а в ногах примостился мой саквояж, набитый сменой белья и мелкими подарками родственникам. Багажником пользоваться я не стал. Справа примостился  дед. Его душила астма, а нос с кустистой порослью покрывали капли крупного пота.  В руках он держал тощую кожаную папочку. Между нами оказался бронзовый незнакомец. Харьковчанин занял место рядом с водителем. В голове всплыли строчки «Гимна демократической молодежи»:
                Дети разных народов,
                Мы с мечтою о мире живем…
Часто проводивший школьные каникулы в Москве, я вглядывался вперед, стараясь различить силуэты многоэтажек, плотный густой воздух, любимого мной города. Но кроме рядов посаженных  вдоль широкого шоссе деревьев не видел ничего. Кто-то из пассажиров завел разговор. Перебросились несколькими банальными фразами. Потом подвергли самой жестокой критике советский сервис. Досталось всем: таксистам, буфетчикам и даже вездесущим цыганам.   
- Я недавно  был в Афинах на свадьбе племянника. – вдруг заговорил бронзовый, – я грек, обрусевший правда. Вот там вокруг аэропорта чего только не настроено.
Я с интересом посмотрел на иноземца, почти родственника бога Зевса, и мое  чисто русское благоговение распространилось по салону автомобиля. Я был весь во внимании.
- Меня подвез брат, он работает таксистом. – продолжал грек, – улететь мне не удалось, самолет задержали на два часа. Он предложил мне купить девочку. Стыдно показалось, я же советский человек. Совесть замучает. Так он решил показать мне казино. Я его только в фильмах и видел. Криминала никакого. Думаю, посмотрю одним глазком. Зашли. Красивое заведение. Поделено на три зала. В первом рулетка вертится, во втором карточная игра, «Блек Джек» называется.
- Очко. – сумничал я.
- Да, похоже на очко. Но самый интересный зал третий. В нем шестнадцать человек играют в покер. 
- Не может быть! – не согласился я. – Я знаю правила игры, в него не больше четверых человек играют.
И тут же потерял всякий интерес к разговору. Дальнейшая беседа происходила между оставшимися пассажирами. Дед наседал на грека и требовал ознакомить его с правилами игры.
- Я тебе что, на пальцах объяснять буду? – отбивался от старика грек. – Были бы карты, показал.
- Таки и покажи. У меня колода есть. – дед полез в свою папку и достал потертую колоду. – Летел с девчонками, они подарили. Не поверите, первый раз в жизни карты в руки взял.  Шесть раз в «дураках» оказался. Учится никогда не поздно, говорят.
- Ну, смотрите.
Все, кроме водителя, повернулись к греку. Мне только оставалось удивляться школярской пытливости старикашки. Чем же он занимался всю жизнь? Грек повертел колоду, как бы вспоминая с чего начать.
- Правила объясню в процессе игры. Быстрее дойдет. – грек ловко раздал всем по две карты и положил две в прикуп. – Играем на интерес?
На тощую папку легла монета в двадцать копеек. Харьковчанин и дед положили сверху мелочь.
- Пас. На деньги мама не разрешает играть.
В последнее время, я настороженно относился к азартным играм, а если это касалось денег, то испытывал дискомфорт. Будучи строителем, я умудрился проиграть в карты полученный аванс. Именно тогда мне пришлось познакомиться с гипертоническим кризом. Гадское ощущение. И теперь, предложение играть на деньги, вызвало тошноту и ломоту в затылке. 
- Так играем на то, что водиле должны. Шеф не возражаешь? Кто выиграет, тот и рассчитается.
Я смело положил деньги в банк, и взял карты в руки. Пятнадцать очков. Этого достаточно, чтобы не продолжать игру.
- Пас.
- У тебя право взять прикуп. – учил дальше грек. - Запомните максимально можно набрать двадцать одно очко, но выше всего пара шестерок на руках.
- Что-то покером тут не пахнет. – засомневался я, но все-таки свои карты сбросил и поднял прикуп. 
Сумма удачная, есть шансы на борьбу. Дед сбросил карты, закрыл глаза, и как будто уснул. Харьковчанин удвоил ставку. Я ответил.
- Вскрываемся?
- Девятнадцать.
- Девятнадцать.
Мы перевели взгляд на грека.
- Выигрывает тот, кто берет прикуп. Ему очко вперед. – и он, пододвинув банк в мою сторону, раздал карты.
В доставшейся сдаче оказалось две шестерки. Практически, я король! Банк рос как  дрожжевая опара. Дед, игравший с несвойственным возрасту азартом, в конце концов, бросил карты и кинул под язык валидол. Харьковчанин, багровея, удваивал банк, а когда в нем оказалась солидная сумма, взял прикуп. Я испугался первый раз. А вдруг в прикупе две шестерки? Ему очко вперед.  И тут же испугался второй раз. Меня разводят. Это стало так ясно, в затылок застучали маленькие молоточки. На горизонте замаячила Москва. Я явно видел, как милые лица попутчиков превращались в волчьи морды.
- Меня укачало. – промямлил я, как сквозь сон.  Мой бледный вид не вызывал сомнений. – Сейчас наблюю на вашего водилу.
Резко взвизгнули тормоза.
- Зачем, дорогой?
- Потому что!
Я выскочил из остановившегося автомобиля, выхватил саквояж, и, нарушая правила дорожного движения, кинулся к посту ГАИ. «Волга» круто развернулась, и экстремальный театр абсурда помчался в сторону аэропорта.
Меня все-таки дождались. О том, как добрался, я скромно промолчал. Все складывалось просто замечательно, если бы не одно но. Наобещавшие Марье место в гостинице, мои собратья по брюкам, молча свалили, оставив контактный телефон.
Естественно в эпоху тотального дефицита никакого свободного жилья мы не нашли. С Машкой я предстал перед дядькой, который поселил нас в одну комнату, думая, что она моя невеста. Нам постелили на одной кровати, пока я не убедил родственников, что мы еще не настолько близки. Первым делом я потащил Марью, впервые приехавшую в Москву, в зоопарк, где мы провели половину дня. Второй день на ВДНХ. Третий в Третьяковке. Программа была насыщена так, что встретиться с Левинсоном и Герриком пришлось только в день отлета. С Машкой мы крепко сдружились, она была мне безгранична благодарна. Будь я хоть на минуту свободен… Но рыжая чертовка Тамара владела моим сердцем.

18.

Оставшуюся часть каникул я провел в родительском доме. Там же меня застала телеграмма о смерти Карелина. Его нашли повешенным  на собственном шарфе. Добрый несуразный Пашка достиг своей нирваны.
 Семестр начинался несложно. Вечера не отнимали особо времени на учебу. Поэтому посещение кабаков было обычным делом, пока позволяла стипендия и привезенные из дома продукты. Выбирались заведения более демократичного толка. Варьете, «Кавказская кухня», в крайнем случаи коктейль-бар. Кабаки, радовали живым звуком, а варьете еще и тетками гренадерского вида, поднимающие пыль с деревянного настила сцены. Особой тоски по злачным местам я не испытывал, но приходилось ходить за компанию. Большое скопление народа меня угнетало и мешало отрываться на всю катушку. Расслабившись после водки, я доставал ручку и писал стихи на бумажных салфетках.
               
                Гуляй... Пошли подальше грусть.
                Какая к черту там библиотека.
                Пойду в кабак. До одури напьюсь,
                Добьюсь у женщины успеха.

Окидывая взглядом пьяный зал, я продолжал дальше черпать с места событий незамысловатые строки:
               
                Есть шанс скорее выйти в дамки.
                Безумно  весело  и  музыка гремит.
                Вокруг  толпа -  самцы  и  самки,
                А  я  с  утра  еще  не  брит...
Вдохновение ушло. Выпив рюмку водки, я засобирался домой. В гардеробе одиноко стояла, прислонившись к барьеру, бледная девушка с безумным взглядом. Без всякого смущения, я оглядел ее с головы до ног. Она грезила словно впавшая в транс прорицательница, и наблюдала за тем, чего мне, бытовому пьянице никогда не увидеть. Обезумевший от распираний в мочевом пузыре, я поспешил в служебный туалет. Принципиально игнорируя общественный унитаз, помочился в раковину под успокаивающие журчание из крана. Очень удобный способ для того, чтобы не забрызгать брюки и не наделать лужу вокруг сантехнического фаянса. Вдохновенно раскачиваясь в ямбовом размере, мне удалось закончить сразу два дела. Освободиться от внутреннего физиологического давления, и досочинять заброшенный было стих: 
               
                Она стоит напротив - глаза бездна!
                Красива. Некрасиво, что с иглы.
                Иду по залу и стреляю взглядом,
                Боюсь, забьют в сортире все углы.

Морально удовлетворенный, я шагнул за дверь и опять наткнулся на бледное лицо. Девушка протягивала ко мне тонкую бледную руку, лишенную мизинца. Как инопланетянка.
- Проблемы? – я задал дежурный вопрос.
- Я хочу домой. – вяло произнесла она.
Откуда у меня столько милосердия? Видно не зря тянуло в медицинский. Обойдя ресторан, который находился на первом этаже жилого дома, Инопланетянка завела меня в подъезд. Вызванный лифт мигом донес до последнего этажа. Оказавшись на крыше, она протянула руку к звездам.
- Мой дом там.
- Где именно?
Я разглядывал лежащий перед нами город, вычисляя район.
- Там. – она еще выше подняла нечеловеческую руку.
- Милая, я сегодня без звездолета.
- Как жаль.
- Есть предложение спуститься на землю и найти временное прибежище.
- Они улетели и бросили меня.
Похоже, силы покидали гуманоида. В надежде исправить положение, в лифте я вывернул с потрохами ее сумочку, чтобы разобраться, на сколько парсеков* пути мне рассчитывать. На мое счастье обнаружилась крохотная записная книжка, на первой странице которой, как у ученицы-медалистки, бисерным почерком значился адрес и телефон.  Жила она практически рядом. Силы покидали потерявшегося небожителя. Я взял на руки ее невесомое тельце и донес до двери. Ожидая на входе встревоженных родителей, я переступил порог и вошел в незнакомую квартиру. Странно, но комнаты оказались пустыми, только стандартный набор мебели, и уютный запах ухоженного жилья. Уложив ее на диван, я наполнил ванну водой. Она раздевалась медленно, с трудом справляясь с пуговицами и кнопочками. Опустив ее в теплую воду, я сел рядом и наблюдал за тем, чтобы Инопланетянка, значившаяся по земному, как Лена, не нахлебалась воды. Пятнышко от игольного укола оказалось единственным. Пока я пеленал ее в махровое полотенце, она с нежностью обняла меня за шею и постаралась поцеловать в губы.
- Ты живешь одна?
- В данный момент да. Родители  в Анголе.
Красивое лицо постепенно приобрело человеческие очертания. Прижавшись ко  мне,  словно  ребенок,  она  долго  рассказывала  про  свою  земную   жизнь.  Про  учебу  в
в университете, про парня из параллельной группы, вколовшего ей сегодня кайф. Она внезапно замолчала. Руки, обнимавшие меня, ослабли. Ленка тихо уснула. На тетрадном листке, фантазируя в тему, на одном дыхании, написал:

                Ты колола ресницами вены
                И вводила таинственный яд.
                Потолок, словно коконы стены
                Заполнял твой неоновый взгляд.

                В русло шли голубые шарики
                С ненормальною точкой зрачка.
                Я глотал дым волос, как чинарики
                И блевал потом в жерло толчка.

                И на время забывшись, чокнутый
                Я не знал кто такой я есть.
                И лежал твоим взглядом проткнутый,
                И заколотый пальцами весь.

                Мелкой дрожью я бился в истерике.
                Взгляд твой тайну в меня излучал.
                И твои недоступные ( верить ли! )
                Губы пил и от счастья торчал.

«Не делай так больше, Леночка, в жизни  достаточно удовольствий». – приписал я в постскриптуме, и добавил – «твой неизвестный друг».    

19.

События развивались стремительно. Не сдавший ни одного экзамена, из института вылетел Серег Бес. С нами он не попрощался, и одинокую койку бывшего студента  никто  не занял. Брошенный им гарем, как цыганский табор без вожака, ткнулся в нашу хибару, но, получив достойный отпор от бабки Раисы, отправился по медицинским общежитиям. Надо сказать, одинокими они оставались не долго. Не драл их только ленивый. В душевых, прачечных, в темных коридорах, шумных комнатах. Процесс перехода качества в  количество, похоже, им нравился больше. Чаще всего они останавливались в 234 комнате, прозванной за беспредел «клоакой».
 Крепко сбитый Пахом, хозяин «клоаки», верховодил по всему общежитию. Ни одно происшествие  не обходилось без его участия. Он мог умело использовать как широкую до ушей улыбку, так и огромные каменные кулаки, грязно ругаться, а через мгновение проникновенно читать стихи и называть тебя братом. Соседи по комнате  Филей и Щипан, гармонично дополняли колоритную личность Пахома.
 Филей, ярко выраженный семит, как нарочно, представлял собой собирательный образ пакостного еврея. Отсутствовала только специфическая картавость.  Пронырливость и жадность были написаны у него на лице. Интриган и провокатор, он затевал драки, а потом бежал за помощью к Пахому.
- Не нравится им еврейское лицо! -  жаловался он ему, заливаясь слезами.
Пахом, доверяя Филею, как родному ребенку, расквашивал направо и налево студенческие носы. Пока на десятый раз не решил разобраться, что к чему. Как не крути, виноватым везде выходил Филей. Пахом прижал его к стенке, напугав до смерти, но бить, не стал. Драки в общаге прекратились. О жадности Филея я знал не понаслышке. Сам был свидетелем. За три рубля перед сотней абитуриентов отпрыск земли обетованной катался по грязи немытого двора. Стряхнув с себя тополиный пух, он обратился к присутствующим, не желает ли кто еще оплатить выходку еврея-экстримала.
Щепан, голубоглазый блондин, оторва и прохвост, общался в основном по матушке. Складывалось ощущение, что других слов он не знал вовсе. Подрабатывая, в свободное от учебы время, санитаром в вытрезвителе, потрошил карманы советских алкоголиков и ассистировал тюремному эскулапу. Решив посвятить себя гинекологии, через месяц, насмотревшись на вагины вокзальных шлюх, резко поменял специализацию. 
- Буду кожвенерологом! – утвердительно заявлял Щепан, рассматривая головку собственного члена после очередного коитуса. – А то неизвестно, владельцем какого зверинца являюсь. 
Если на пике веселья Щепан появлялся в кабаке, мы знали, что пора закругляться.
- У ментов план горит, уматывайте. – по-отечески предупреждал будущий венеролог, высматривая в зале кредитоспособных клиентов. 

20.
      Время второго семестра таяло как льдинка. Трудное, во всех отношениях. Но, тем не менее, с Вишняком мы выпустили рукописный альманах рассказов.
 Выбравшись как-то с Томкой на обкомовские дачи у озера, я провел незабываемый день. Рыжеволосая фурия в бикини на фоне заходящего солнца танцевала мне танец живота. Я умирал от желания. Вечером мы оказались на квартире ее подруги. Подруга особо не скучала, забавляясь с курсантом артиллерийского училища. Томка увела меня в другую комнату. Обнимаясь, мы жадно целовались. Я  гладил ее грудь, от чего поцелуи становились желанней. Томка закатывала глаза, а когда моя рука легла на ее пах, как с катушек сорвалась. Да, я и сам был готов рычать от страсти.  Но в этот момент в комнату ворвался пьяный курсант.
- Ты, что Гришке обещала? – вытаращив глаза, завопил будущий генерал. – Он в наряде парится, а ты здесь с этим обмылком трешься.
- Не понял, это я обмылок?
До меня с трудом доходило происходящее, но кулак двигался в нужном направлении. Служака временно выпал в осадок.
- Тома, ты, конечно, извини, но быть дублером…
 Она словно окаменела. Я посмотрел последний раз в ее полные слез глаза. Позови ее тогда, побежала бы на край света. Но, кто такой Гриша?!      
Этим же летом Томка вышла замуж за новоиспеченного лейтенанта Гришу и отбыла с ним на службу в Восточную Германию.
Сдав весеннюю сессию и похудев на очередные десять килограммов, я очутился в пустом городе. Люди были повсюду, но двигались как тени. Казалось, пропали все звуки. Я бродил по улицам, и ничто меня не трогало. Любовь покинула меня. Необычное чувство – не любить никого.  Я остановился у общежития политехнического ВУЗа. Комендантом общаги была моя давняя знакомая, еще молодая, но в перспективе - старая дева. Она накормила меня ужином. Открыла бутылку вина. На проигрыватель поставила пластинку Камбуровой. Послышалось заунывное пение. Я как сломанное механическое пианино напрягался из последних сил. Она, впрочем, была не лучше. Я медленно снимал с нее одежду, как ветхие бинты с мумии, и думал – на хрена мне это надо. Нисколько не сопротивляясь, она лежала, словно бревно.  Как жена, утомившаяся на работе. 
Хочу дать совет – никогда не занимайтесь любовью под Камбурову. Это неизбежно приведет к половым расстройствам. При этом фригидность и импотенция покажутся вам самым меньшим из зол.
21.
   
В качестве подсобного медика я  отправился на строительство коровника в башкирское село. Главным врачом стройотряда назначили Абина.  Сумка со  стандартным набором медикаментов лежала у него в ногах. Поллитровка спирта, которую выпили по дороге, таблетки от газов в животе, анальгин, жгут для остановки кровотечения, перевязочный материал и флакон йода. Для более тяжелых случаев, вдоль дороги, колосился подорожник. Отряд, состоящий из политехников, возглавлял Петр, сержант запаса. Отвечая за нашу мораль и идейное воспитание, водку разрешил пить только в банный день.
Высаженный на площадке у сельсовета отряд дремал в тени забора, дожидаясь разнарядки. Ничем непримечательное место. Что-то вроде загона для скота с коровьими лепешками. Напротив одиноко стоял постамент с бюстом Ленина. Поглядывая на его  бетонный затылок, я как сглазил классика.
 Не разбирая дороги и подпрыгивая на ухабах, по сонной улице несся старенький мотоциклет, с прикрепленными к раме граблями. В люльке, мотая по сторонам непослушной головой, спал усталый косарь. Водитель мотоциклета, не отступая ни на йоту, с размаха въехал в кирпичный постамент Ильича и перелетел через руль. Каска, расколовшись пополам, повисла у него на ушах, а агрегат, весело стрекотавший еще минуту назад, подогнув под себя колеса,  не подавал признаков жизни. В отлетевшей люльке, беззаботно, как ребенок, посапывал его пьяненький сотоварищ. Поднявшись с земли, мотоциклист подобрал поломанные грабли и осоловело  посмотрел в глаза вождю.
- Вот так, Владимир Ильич, мы и живем.
   Под жилье нам отдали сельский клуб. Словно с иконы, по-башкирски прищуриваясь, смотрел на нас, выжженный паяльником, Ильич. Работы, как выяснили командиры, непочатый край, но беда со стройматериалами. Закончились они  через неделю. От вынужденного безделья народ потянулся к культурной жизни села. Но как оказалось без водки, никакой жизни и нет. Появившись на танцах, где пьяненький культработник месил старенький баян, мы распугали местную молодежь. Прижавшись к стене, она стыдливо прятала глаза, и чтобы не нарушать традиций мы молча пошли на гороховое поле. Брожения вывели из себя Петра, и он отменил табу на алкоголь.  Закрыл глаза и на то, что вверенные ему бойцы вытоптали за три дня колхозное гороховое поле. От выпускаемых ночью ветров Ильич прищурился еще больше. Спать приходилось с открытыми настежь дверьми. Благо на дворе стоял июль.
Последней каплей для комиссара стало выступление агитбригады. Снарядив в подшефную деревню гитаристов, чтецов и танцоров, он  заверил, что наши имена впишут золотыми буквами в стройотрядовское движение. Как в воду глядел. Вечером, после работы нас разбили по коллективам, обозначив репертуар. При входе в автобус каждому артисту налили по стакану самогона.  Много ли надо музыкантам-самоучкам на гороховой диете? Тем более после второго стакана.  Подъезжая к деревне, у нас отключился чтец, танцор блевал, высунувшись наполовину из окна. Крепились только гитаристы. Потеряв в пути товарищей, я и Сашка Мухин, предстали перед настороженной публикой.
- Песня о Ленине! – объявил Сашка. 
 Эту песню я знал. Еще с детства. 
- Про портрет? – шепотом спросил я Саню.
Он утвердительно кивнул, неуверенно показывая, в какой тональности брать аккорды. Гитары немного не строили. Да, и ладно.
- Чей портрет мы видим в школе? – неожиданно запел Сашка.
- В классной комнате своей. – подхватил я ему в унисон.
- Чье лицо нам так знакомо? Кто был лучший друг детей? – спросили мы  хором у обалдевших зрителей.
Это Ленин наш родной. Это Ленин дорогой! – пояснили мы несмышленым колхозникам, весело поглядывая друг на друга.
Парторг, сидевший в первом ряду, откликнувшись на мелодию, задвигал по полу галошами.
Оказалось, второй куплет мы начисто забыли, поэтому повторили первый, чуть ли не танцуя под припев. В третий раз петь не стали, усилив мелодию сольной вставкой, сильно смахивающей на башкирскую кадриль, и под конец разразились жизнеутверждающим припевом.
- А теперь все вместе! – крикнул Сашка.
- Это Ленин наш родной. Это Ленин дорогой. – нестройно запели ряды под косым взглядом партийного руководителя.
За кулисами нас ждали с полными стаканами.
- Белая береза, я тебя люблю, протяни мне ветку белую свою. – затянул я беспроигрышный шлягер, завывая на окончаниях.
Сашка вылетел на сцену, и, попадая в ритм моего блеяния, закружился в вальсе, немало удивив ветеранов битвы за урожай. И, наконец, из последних сил ударив по струнам, упал лицом вперед, раздавив барабан гитары. Я постарался поднять товарища, но не смог. Подкатила тошнота. С позором, я бежал за кулисы, а повергнутый товарищ, в наступившей  тишине, громко выпустил газы и содрогнулся от рвотных конвульсий.
- Мне варяги не нужны! – с утра заумно начал Петр. – Своих доморощенных девать некуда. Вам доверили. Меня теперь по партийной линии. Какого хера, я с вами связался!
- А с чего варяг? – обиделся я.
- За тебя Абин ходатайствовал. Друг говорил. Знал бы. Ни в жизнь!
- А что, уже не друг?
- Да пошел ты!
- Ну вот и поговорили…
К обеду состоялось внеочередное комсомольское собрание, посвященное вопросу – что делать?
- Коровник. – раздалось с задних рядов.
- Когда будем работать? – зароптали остальные.
- Работы не будет. Кому хочется уехать, не держу.
Вечером к клубу подошли два парня, спортивного вида.
- Строители есть?
- Да, все здесь строители. Строят из себя кто что может.
- Каменщики есть?
Отторгнутые как чужеродные элементы, с обещаниями, что нам зачтут летнюю практику, я с Абиным оказались среди шабашников. Собрав нехитрые вещички, мы перекочевали на новое место жительства.

22.

Осеменительный пункт, в котором нам предстояло жить, стоял в стороне от деревни. Помещение состояло из трех комнат: двух маленьких с койками в два этажа и большого зала с приспособлениями, больше подходящими для съемки порнографических фильмов о садомазохизме. Напоив парным молоком, нам объяснили задачу. На пустом месте к осени построить общежитие для студентов. В зиму помещение пустят под телятник. Начало нам, по крайней мере, понравилось.
На следующий день я и  Абин, в составе бригады, оказались на строительной площадке с наполовину вырытым котлованом под  фундамент.  Про  котлован,  я  конечно
загнул. Неширокая траншея уходила вглубь на полметра. Обозначив фронт работы, мы с энтузиазмом взялись за кирку и лопаты. Организатор мероприятия, бесцветный мужичок с щеткой рыжих усов, аспирант спортивного ВУЗа, в этот же день отбыл на поиски бетономешалки. К концу рабочего дня траншея была закончена. А брошенный нами стройотряд, от безделья коллективно уничтожал сельскую водку. Деревенский прораб Файрухулла, или просто Федя, куратор и главный координатор строительства появлялся ближе к закату. От природы улыбчивый татарин вносил оживление в довольно скучный процесс. Это с его ведома перераспределялись материальные потоки. Машины со шлакоблоком, цементом и песком поступали каждый день, радуя перспективой. За легкий нрав Федю любили и уважали. Особенно благоговел к нему Ражап, молодой стеснительный парень. С нами Ражап говорил редко, и чаще невпопад, только с приходом Феди чирикал  по-татарски, как воробей на навозной куче.
 На строительной площадке нами управлял Витек, человек сложной судьбы. Колоритная личность, с богатым жизненным опытом. Идеальный вариант для домашних хозяек. Портил его небольшой изъян. Уходил внезапно в запои. В это смутное время Витек трансформировался в одиозную личность. Крал все подряд. До тех пор, пока клептомана не накрывал прозорливый опер. Срок Витек получал небольшой и освобождался, как правило, раньше. Вел праведную жизнь, строил социализм, пока не попадал в цейтнот, опять крал и возвращался на нары.
У бетономешалки копошился  великовозрастный олигофрен Вовчик.  Он ловко, как истопник у паровозной топки, закидывал в бадью ингредиенты, и выдавал «на гора» килограммы строительного раствора.  Его ясные детские глаза светились любовью и чистотой. С блаженством на лице, временно беременея, он поглощал двойные обеды, доедал за нами оставшиеся гарниры, и выпивал «на ура» по пять стаканов компота.      
 - Вовка? – окликнул вечером я добрую душу. – Давай тебя постригу.
 - Угу. – оторвавшись от ведра с простоквашей, согласился он.
Обработав Вовчику треть головы, я понял, что зря затеял стрижку. Глаза слипались, ножницы валились из рук.
- Завтра достригу. Пока кепку поносишь.
Я снял с гвоздя клетчатый «блин» и протянул ясноглазому ангелу.
Проснувшись под утро, я по нужде выбежал на двор. В предрассветном полумраке из бочки с водой торчал чей-то тощий зад. Через минуту на меня смотрели знакомые детские глаза, расположенные на чужом лице.
- Вова, это ты?
- Угу.
- Кто же это тебя?
На голове  Вовчика не было ни волоска. С четырех сторон, как бойницы у крепости, выступали рахитические бугры.
- Андрей.
- А где кепка?
- Тут она.
Вовка хлопнул по оттопыренному карману.
-  Вовчик, ты ее не снимай, а то голову напечет…
   
23.

Через месяц общежитие поднялось до уровня окон. Юношеский энтузиазм плавно перетек в трудовые будни и забуксовал. Во второй половине дня хотелось спать. В обед в столовую привозили кумыс. Может это он, так расслаблял нас? Более божественного напитка, я нигде не встречал. Правда, обоготворил его не сразу. Первый глоток вызвал судорожное движение, и я еле успел выбежать из столовой. Но раз за разом, как алкоголик, я вошел во вкус, и был готов с легкой душой отдать котлету за лишний стакан.
Витек,  разглядев снижение потенциала, не растерялся.
- Сейчас, как мухи летать будете.
Мы только посмеивались, цепляя на него пакостные клички. Ветеран закрытых учреждений разжег небольшой костерок, высыпал в кружку пачку чая и залил водой. Когда вода забурлила, поднимая пену, он протянул нам кружку с пойлом. Содержимое напоминало смолу с ароматным терпким запахом.
- Пейте по очереди. По глотку.
- Так кипяток же.
- В этом вся хитрость.
Вязкая жидкость обожгла рот, вызвав временную тошноту. Когда на дне остались лишь распаренные листья чая, в голове приятно зашумело. Я хотел еще залить воды и повторно заварить чай.
- Нифиля на землю и за работу! – скомандовал Витек.
Надо сказать, что в этот день мы работали, как никогда. А ставший в последствии привычным послеобеденный чефир заменил нам временно алкоголь, женщин и выходные дни.
На счет спиртного мы уговорились сразу. По всей строгости закона. Выпил – прощай. Но к концу месяца Витек после обеда появлялся невменяемым. Мы недоумевали, как же это так. Он вместе с нами все время. Не от компота же его развозит. Кумыс он не пил. Брезговал. Отрывался от нас минут на десять, забегая простирнуть нижнее белье, что бы до вечера просохло. Несколько раз мы специально ждали, наблюдая за его действиями. Витек на минуту пропадал в домике, выносил белье, стирал и шел к нам. Через полчаса, он, распространяя сивушный запах, храпел в тени, строящегося дома. Устроенный шмон в домике результата не дал. Оставалось только развести руки и выгнать из коллектива недееспособного работника. Dura lex, sed lex. Суров закон, но это закон.
Через неделю в осеменительном пункте взорвалась фляга с брагой, стоявшая, между прочим, на видном месте…

24.

Свято место пусто не бывает. Место Витька занял коренастый и кривоногий Серега. Интриган по натуре, он как-то сразу невзлюбил нашего лидера. Аспирант практически не показывался на стройке, и нас это мало волновало. Но с приходом новичка, его скепсис и настроение передалось нам. Мы по кухонному стали ненавидеть ленивого бригадира, зло покусывая его во время отсутствия.
- Конь педальный. Вилок! – бубнил, вечно недовольный, Серега.
Прозвище «Вилок» пришлось всем по душе. 
На выходные дни бригадир привез из города свою мамашу и мерзопакостную собачонку – Джека. Короткопалого и низкожопого кобеля возненавидели сразу. Нелюбовь к Вилку перераспределилась еще на двоих: его мамашу и собаку. Обжившийся Джек, за два дня достал всех. Лаял  днем и ночью, нарушая сон, и хватал  за пятки. Особенно колбасило его в присутствии Вилка.
Естественно втихаря Джек получая тычки. Перепугано визжал и жался к хозяину.
- Что ж ты сукин сын, под ноги лезешь?  - тут же заигрывали мы с гаденышем.
Еле дождались понедельника. Вилок уехал с мамашей, оставив взаперти Джека.
В обед, на осеменительном  пункте, соблюдая все правила протокола, состоялся суд. Когда камеру, то бишь, дверь нашего жилища открыли, подсудимый решил улизнуть, но в проеме двери стоял возмущенный народ. В комнату вошли прокурор и народные обвинители.
 - Подсудимый займите свое место.
Почуяв неладное, Джек испуганно залез под стул и неуверенно тявкнул.
- Слово вам не давали! – рявкнул Серега. – В адвокате  тоже отказано.
- Знаете ли вы сударь, в чем обвиняетесь?
Обвинитель наклонился к Джеку. Поджилки у пса затряслись, он нетерпеливо перебирал лапами, поглядывая на дверь.
- В членовредительстве и нарушении тишины после полуночи.  Что скажите в свое оправдание?
Серега, видимо, пытаясь поддеть  Джека по заду, просунул ногу под стул.
- У кого будут предложения?
Пес зарычал и тяпнул обвинителя за лодыжку.
- Ах, ты волчье вымя! – взвыл Серега.
Присутствующие тут же похватали вещи, попавшиеся под руку. Протокол трещал по швам. Советский гуманный суд спонтанно перерос в суд Линча. Заехав Джеку по спине огрызком старого веника, Серега привел в движение, казалось, неподвижного пса. Джек, ускоряясь, бегал кругами по комнате, истошно визжа больше от страха, чем от боли. Удары, нацеленные в собачонку, не достигали цели. Старые сапоги и тапки, как шрапнель, укладывались спереди и сзади напуганной псины. Из последних сил Джек рванул к двери, и проскочил между ног безмятежного Вовчика. 
Всю ночь рядом с осеменительным пунктом завывала собака.
Приехавший Вилок, по привычке запирал Джека. Наш приход сильно задевал самолюбие домашней скотины и в присутствии хозяина он исходил на говно. Знать урок не шел ему в прок. Однако он чувствовал, что самое безопасное место у ног Вилка. Упертый пес, получая за дело тумаки, шарахался от нас, как от чумы. Наряды выписывались кобелю сразу после обеда, и он бежал привычным маршрутом в сторону деревни.
В один из дней, а такие можно было пересчитать по пальцам, Вилок загорелся желанием внести посильную лепту в строительство общежития. После обеда, изгнанный из дома Джек, прибежал на стройку, и, как положено, прилип к хозяину. В паре с Вилком я носил на леса раствор. Джек, находящийся под носилками, между мной и хозяином, получал под зад пинки резиновым сапогом. Повизгивая, он мешал Вилку. От чего тот, спотыкаясь об кобеля, матерился, пытаясь отпихнуть его ногой.  Но Джек был навязчивей рыбы-прилипалы. Апофеоз случился позднее, когда возможность использовать носилки, была исчерпана, и раствор стали подавали ведрами. Скользя ботинками по шаткой лестнице Вилок, надрываясь под тяжестью раствора, неуверенно покачиваясь, поднимался с ведрами наверх. След вслед за ним, показывая чудеса акробатики, лез Джек.
 Дальнейшее происходило, как в замедленном фильме. Пес несколько поспешил и поставил свои лапы на место, куда через секунду встал кирзовый башмак хозяина. Собака взвыла от боли. Вилок, взмахнув от неожиданности руками, полетел вниз, увлекая за собой Джека. Содержимое ведер окатило неразлучную парочку с ног до головы. Схватив штакетину Вилок, грязно ругаясь, припустил за перепуганным псом. Естественно рабочий день бригадира был закончен.
В лесу раздалось визгливое бабье пение.
- Есть такая народная примета, – многозначительно произнес задумчивый Ражап. – Если девки в лесу поют, то значит хотят…
А недалеко на пригорке, между берез, Витек накручивал сиськи хмельной тетке, яростно визжавшей от удовольствия.      
  Утром бригадир отбыл в город. В люльке его мотоцикла, с прижатыми ушами, уезжала собака, лучший друг человека.

25.

За три месяца жизни в заповедном крае бритва ни разу не коснулась моего лица. Отросшая борода и усы только состарили. За этот короткий промежуток случилось многое. У Андрея родился сын. Общежитие завели под крышу. У Вовчика отрасли волосы.
По субботам в бане мы смывали налипшую грязь и стирали свои робы. Вовка, как правило, сидел на краю лавки, но в парную не заходил.
- Парная – здоровья кладовая. Давай веничком пройдемся. – зазывал его Серега.
- Медведь всю жизнь не моется, потому и здоровый. Попробуй с ним поборись. – резонно отвечал Вовчик, подмывая подмышки тепленькой водичкой.
В начале осени привезли студентов первокурсников. Они, гордо поглядывая на нас,  затаскивали в помещение будущего телятника, панцирные койки. Пацаны нас нисколько не интересовали. Забавляло больше другое. Никогда бы не поверил, что у меня так сильно развито национальное влечение в отношении женщин. Считая себя космополитом, поймал себя на мысли, что нестерпимо скучаю по славянской внешности. Эх, матушка-природа, что же ты с нами творишь!
В обед стало шумно. Приехавшие студенты помогали местной столовой выполнять пятилетний план в четыре года. Столиков не хватало. И робкие городские девчушки присаживались к нам. Рассматривая их во все глаза, мы боялись дышать. Только Вовчик, не снимая кепки, уплетал общепитовские харчи, радуясь присоединившимся соседям.
- Ой, дяденьки, мы не помешаем?
В «дяденьки» нас превратили отросшие стройотрядовские бороды.
- Что вы, очень рады. Откуда будем?
- Студенты университета, – гордо бросил, проходящий мимо сопляк.
Вытертая до дыр, наша одежда не оставляла никаких надежд. Руки с грязными ногтями, предусмотрительно лежали на коленях.
- Да, и мы вроде, не без образования. Аспиранты. Приехали на кооператив подзаработать.  Мужчина в кепке – я кивнул уважительно на набившего защечные мешки Вовчика,  - руководитель наш, доцент кафедры строительной комбинаторики. Внедряем в жизнь его кандидатскую «Влияние суховея на фундаментные блоки в лесостепной зоне». Не правда ли, Владимир Филимонович?
- Угу.
Через неделю стройка закончилась. Поделив заработанные деньги, всплакнули, выпили за расставание. Со своей частью денег пропал Вовчик. Нашелся он в крапиве за деревянным туалетом. Сложив деньги в кепку, трудоголик спал сном младенца. 
К концу дня бригада разъехались по домам. Это были мои первые бешенные деньги. Три тысячи рублей.
26.

В зеркале отражалось лицо хиппана. Оно мне нравилось. Отросшие до плеч волосы. Неухоженная борода, густые усы. Я только что вылез из ванны. Приятная слабость в накаченном теле. А, что если подправить бороду? Баки все равно у меня не растут, сказывалась отягощенная востоком наследственность. Выбрив виски, пришлось подравнять и щеки. Но куда то подевался анархизм. Я продолжал пижониться дальше. Очистились щеки. Нечистокровный белорус по-песняровски щерился из зазеркалья. Французская бородка тоже топорщилась недолго. Калмыцкие усы постепенно перешли в тонкие ниточки зажравшегося нэпмана. Наконец, на меня взглянуло чисто выбритое симпатичное лицо. Оно мне нравилось больше всего. Врубив «маг», я взял гитару, и кривляясь перед зеркалом голосил с Дэвидом Байроном*, пока не высохли волосы.   
У института я появился в вельветовых джинсах и тирольской шляпе. Последнюю я одел в первый и последний раз. Шляп у меня было несколько. И все пошли на корм моли. В них был своеобразный шарм, пока они пылились на магазинных полках. Угнездившись на моей голове, они словно попадали не туда. Шляпам больше подходит длинное бостоновое пальто американского гангстера времен Великой депрессии.
Первым кого я встретил, была Машка Махова. Она неожиданно обрадовалась. Обняла за шею и поцеловала в щеку.
- Приходи вечером в общагу. Поболтаем.
- Я с удовольствием. С жильем разберусь и приду.
- А ты чего вырядился?
- Смешной?
- Шляпа смешная.
- Если помнишь, мы ее в Москве купили.
- Неужели?
- Эх, Залетная!
Шляпа, пролетев несколько метров, застряла в ветках тополя. Не жалейте глупых вещей.
 Рядом с институтом я снял комнату у бойкой пенсионерки. Ванна, туалет, идеальные условия для учебы. В комнате три кровати, но я был единственным жильцом.
Вечером в общаге за бутылкой сухого вина мы отпраздновали начало учебы. Травил байки о проведенном лете. Хохотали до упада. Легкая непринужденная обстановка.
- Машка, ты мне нравишься.
И не поверил в то, что сказал. Странное чувство – не любить никого.
- И ты мне тоже.      
Я положил руки на ее плечи и легонько подтолкнул к кровати. Машка легла на спину и закрыла глаза. Под халатом кроме плавок ничего не было. Я, чуть касаясь, гладил ее. Тело под рукой дыбилось, поднимаясь волнами. Ей, казалось, не хватало воздуха. Я поцеловал ее в губы, и дыхание прекратилось. Затем, словно, сорвали с шеи петлю, жарко и глубоко задышала. Притянула к себе, на ходу стягивая с меня батник. Прижавшись друг к другу, мы с ума сходили от желания.
- Ты уверена?
- Я еще девушка. 
Черт возьми! Откуда у меня столько благородства? Не могу брать то, что отдают даром. О ком забота? О ней, или о себе? В данной ситуации нужно дарить себя нежно и постепенно. Без намека на грубость. Поцелуями и поглаживанием. Чтобы запомнила на всю жизнь. Или наоборот? Дарить ее себе.
Каждый вечер мы с Машкой часами занимались петингом*. Я словно  подготавливал ее к более значительному событию. Изводя друг друга, до боли в чреслах, до ломоты в мошонке, мы расставались до следующего вечера, снимая титаническое напряжение мастурбацией. Сохраняя, таким образом, девственную чистоту. Мы обследовали на теле каждую точку, реагирующую на прикосновение или поцелуй. Машкино тело, казалось, полностью состояло из эрогенных зон, особенно это касалось ушных мочек, при прикосновении к которым она теряла сознание. Я оказался более примитивен. Вся моя чувствительность упиралась в член.   
         
27.

С началом учебы, я устроился на работу. Санитаром на скорую помощь. Хорошее подспорье к стипендии. Старое здание подстанции было напрочь прокурено. От сумок, халатов, матрасов, от стен несло никотиновым перегаром. На работу меня вытащил Абин. С ним в паре мы катали вместе целый месяц. Он натаскивал меня как щенка.
На первом  вызове, измерив давление молодой пациентке, спросил:
- Коллега, что Вы думаете о данном случае?
В конкретном случае я ничего не думал, и даже не знал цифры нормального давления. Попав в неловкую ситуацию, только и мог, что показать исподтишка Абину кулак.
- Итак, коллега я жду.
Я чуть не двинул ему медицинской сумкой по голове. Во мне заиграло самолюбие.
- Сделайте внутривенно два кубика седуксена, и внутримышечно раствор магнезии.
Набрав в шприцы лекарство, я замер в нерешительности. В жизни мне не приходилось ставить уколы.
- Вот этот, - Абин показал на шприц с магнезией, - поставишь в ягодицу.
- Я?!
- Вы, батенька! Вспомните клятву Гиппократа. – шепнул Андрей мне на ухо.
- Ни за что!
- Повернитесь на живот, - обратился к больной Абин, - и оголите ягодицу.
Женщина легко, будто рядом не было мужчин, задрала халат, спустила на колени трусы и улеглась на диван. Я стоял словно зачарованный.
- Приступайте, коллега.
Абин указал пальцем место на симпатичной попке.
- Она же живой человек! – чуть пошевелил я помертвевшими губами.
- Резко и без жалости.
Игла вошла мягко. Раствор пошел из шприца, а я почти терял сознание. Внутривенную инъекцию делал Абин, вслух раскрывая секреты процедуры. Легко и с сознанием дела. У машины, подавленный своей бестолковостью я сорвался на товарище.
- Какого хера ты меня там позорил? Не мог по нормальному объяснять? Я же первый раз… Врача из меня не получится. Потому что тупой.
Андрей сунул мне в губы сигарету.
- На первый раз неплохо.  Пообтешешься.
- Козел!
На втором вызове к парализованному деду, Абин загадочно улыбнулся:
- Тебе предоставляется возможность поупражняться.
- Это как?
- А что, дедушка давно парализован?
Вопрос относился уже к хозяйке квартиры, сухонькой старушке.
- Пятый год  как обездвижен, мычит немтырь. Измучилась я.
- А сегодня, что случилось?
- Не ест, глаза не живые. Помрет, господи прости.
Абин осмотрел неподвижно лежавшего деда, измерил давление, взглянул на веки. Дал мне указание набрать лекарства.
- Ну, с почином.
Он подтолкнул меня к кровати, обратившись к старушке: «Принесите стакан воды».
- Может чаю, сынок?
- Можно и чаю.
Перетянув резиновым жгутом безвольную руку, я нащупал вяло вздувшуюся вену, и проколол кожу. На удивление игла дальше пошла мягко и застряла в вене.
- Не торопись, – подсказывал Андрей. – Оттяни поршень.
Густая темная кровь заклубилась в шприце.
- Ослабь жгут и вводи.
С дури, нажав на поршень,  за секунду вогнал почти все десятикубовое содержимое.
Неожиданно дед открыл помолодевшие глаза. Я еле успел вытащить иглу, как парализованный соскочил с кровати, и отборно матерясь, побежал в направлении туалета. В дверях кухни, разбив стакан с чаем, стояла онемевшая старушка.
- В следующий раз вводи раствор медленнее. – посоветовал Абин.
Притащив под руки из коридора мычащего паралитика, уложили его на место.
- Еще поживет, – уверенно сказал Абин старушке, – Спасибо за чай.   

28.

Надо сказать, что студентам-медикам отгрохали современное девятиэтажное общежитие. Правда, находилось оно у черта на куличках. Но мы и так рыскали по кафедрам, разбросанным по всему городу.  Общежитие славилось всем: душем, туалетом, просторными комнатами.  И что интересно -  не имело пока вахтера. Вход был открыт круглосуточно. А что это значит для революционно настроенных студентов? Только одно -  Содом и Гоморру.
Пивные посиделки в учебных комнатах после учебы были там обычным делом. Частый гость Лехи Люцифера, я становился активным  участником  процесса. Леха, получив место в общежитии, съехал от бабки Раисы, но я его не забывал.
Скинувшись со стипендии, закупалось разливное пиво, коробка килек и несколько булок серого хлеба.  Пиво мы брали в ларьке, тут же у общежития. Продавал его бывший сокурсник Мишка Утан, не выдержавший испытания знаниями.  Ему не помогла даже должность парторга.
- Я вот думаю, чего меня понесло в медицинский? – заливая полиэтиленовые канистры, рассуждал Мишка. – На пиве квартиру сделал. На следующий год машину куплю. Скоро папашей буду. Жена на восьмом месяце. А вы голь перекатная. Копейки считаете.
- Мишка, не хами.
- Держите. – бывший парторг выставил на прилавок влажные канистры.
- Если родится сын, назови его Оранг.
- Зачем?!
- Да потому что Мишка Утан -  не имя для подпольного миллионера.
- Ну и дурачье же вы.
  Уничтожая студенческие деликатесы, мы предавались безделью. А вечерами кто на работе, кто в учебных комнатах постигал теорию медицинской науки.
Сосед Лехи, тощенький Ринат, студент пятого курса, пропахший пенициллином, подпольно специализировался на лечении венерических заболеваний. Студенты и студентки, из кишащих в округе общежитий, шли непрекращающимся потоком. Этого хватало для поддержки штанов. Аморалка  нешуточное дело.
Лечил Ринат пострадавших правильно, попарно, применяя только одно лекарство – бициллин, как полковой лекарь – зеленку.
- Кроме триппера и гонореи бывает еще лобковая вошь. Вот ей пенициллин по барабану. Здесь бритва и керосин нужней. – делился порой опытом Ринатик. – Баба с табачной фабрики приходила ко мне лечиться от аллергии. Говорила на греческий табак реакция. Как только привезли табак, так и зачесалась. Всю промежность себе ободрала, дура.  Я глянул – лобковая вошь! Побрил, как в лучших салонах, керосин втер. Неделю ходила, лечилась. Воняла, правда, как трактор «Беларусь».
- И вылечил?
- Я, как токарь-передовик с собственным клеймом. Проверяю лично. Рискую не меньше сапера.
- Мужиков тоже проверяешь?
- Не понял.
- Чего тут не понять? Марку собственного клейма нужно держать. – смеялись мы. 
Прикладываясь к нашему пиву, Ринатик ни разу не выложил на общий круг и десяти копеек, хотя на бедность ему было грех жаловаться. Не помогало подмешанное в пиво мочегонное. Беспрестанно бегая в туалет, радовался, идиот, что его так пробирает.
- Сколько соли выходит! Чиститься организм.
 Поучая нас, отправлял в рот кильку, уложенную в два слоя на горбушке хлеба.
- Лучше уж ведро воды выпил…
- Лех, может ему «колесо» задвинем?
- А что, идея!
Эффект превзошел все ожидания. Ринат на нашей памяти пиво пил в последний раз. Ночью его разбирало, словно шамана подсевшего на пейотль. 
- Утан, падла, чем-то разбавил пиво. Мне сразу вкус показался странным.
- Может это от кильки?
- Нет, точно от пива.   И, что интересно, матерятся сегодня все, даже маленькие дети…

29.

- Едем в ресторан. Там кому-то плохо. Переел верно.
В фойе, залитом светом, на полу лежал упившийся мужик. Абин не любил, когда вызывали к пьяным. Брезгливо ткнул его носком ботинка. Назвал препараты для инъекций. Сам надломил ампулу с нашатырем и смочил два ватных шарика. После того, как я сделал уколы, Андрей вложил ему оба в ноздри. Взяв алкаша за ногу, протащил по полу, как тряпку, ближе к выходу. Мотая головой, отбиваясь от невидимых врагов, очнулся потерпевший.
- Вот теперь самое время вызывать вытрезвитель.
День был насыщен. Гипертонические кризы, сердечные боли, перевозки.  Вечером в диспетчерскую поступил вызов. 
- Мужчина пожелтел на работе.  Абин на вызов.
Указанный адрес мы искали минут тридцать, пока нам навстречу не выбежал суетливый мужик.
- Следуйте за мной.
Озабоченный, он ввел нас длинными и извилистыми коридорами, и я стал бояться, что  назад мы никогда не выберемся. Остановившись у кабинета, он открыл его ключом. Он, что запер больного на замок? Кабинет был пуст.
- Где больной?
- Я.
Мужчина деловито сел за стол и протянул руку. На ладони красовалось желтое пятно.
- С обеда соскочило. Ничего не пойму.
- Сейчас по всему телу повыскакивают. Потом в язвы перейдут. Мучительная болезнь – кверкус стоеросус.
Я, еле сдерживая смех, отвернулся. Абин только, что произнес абракадабру по-латыни, означающую «дубина стоеросовая».
- Возникает при употреблении алкоголя. Последствия необратимы. Пили сегодня?
- Как все. Стакан. У меня осталось еще.
Он достал из-под стола початую бутылку водки.
- Угоститесь?
Абин из сумки и достал марлевый шарик и смочил его водкой. Вата, пройдя по пятну, окрасилась в лимонный цвет.  Кожа стала девственно чистой, отмылась даже дневная грязь. Мнимый больной онемел, разглядывая ладонь.
- А когда появятся язвы?
Но за нами уже захлопнулась дверь с перемазанной желтой краской ручкой.

30.

Вечером наступило затишье. По телевизору показывали новый сериал. Затем четыре часа город отвел нам под сон.   
 - Бригада Абина на вызов!
 - Абин хватит спать!
Отлично, всего-навсего три часа утра. Еще неизвестно, что там на десерт. К этому времени весьма кстати созревают инфаркты. А текущий час пригоден разве что для подвига.
 - И что же нам, голуба, на завтрак?
 - Спецприемник на Трубной. Там у них бомж третий час в бойлерной блюет.
 - Это надо же, менты сподобились обратить внимание на человека.
 Через четверть часа, очнувшись от полудремы и поеживаясь от прохлады, я с Абиным выскользнули из кабины УАЗика. У подъезда районного распределителя за стеклянными дверьми торчала усатая физиономия  с сонными глазами. Белесые ресницы и ненатурально кукольно-розовые щеки придавали их хозяину вид молодого поросенка увидевшего помои. Еще немного и раздастся радостное похрюкивание. Дежурный сержант молча проводил нас по дорожке, и толкнул незапертую дверь. Удушающего запах сырого помещения пахнул в лицо.
- Сержант, подобие света можно организовать?
-  Так нет.
- На нет и суда нет. Пусть УАЗик сюда подгонят.
В свете фар на земляном полу в собственных нечистотах лежал щуплый мужичок. Мне показалось, что он не дышал. Абин пощупал у него пульс, поглядел зрачок. Молча вышел и сел в машину.
- Поехали.
- Куда? – испугано спросил сержант.
- Мы поехали, а вы остаетесь. Вызывайте труповозку.

31.

На субботу я купил два билета на концерт  «Арсенала». Легендарный Козлов довольно часто приезжал с гастролями. Я не упускал случая послушать саксофонного гения. Машка, на которую был рассчитан второй билет, уехала на выходные, отправив меня на концерт с соседкой по общежитию.
 Элька, восточная красавица с хищными раскосыми глазами, глядящими куда-то внутрь тебя. В ней чувствовалась внутренняя напряженность далекого татарского села. В то время как я, преодолевая собственную провинциальность, в предвкушении концерта, вышагивал гоголем по фойе, она незаметно семенила сзади. В темно-апельсиновом костюме, который необыкновенно ей шел, и видавших виды сапогах, пикантно подчеркивающих изящную кривизну ног.  Я  гордился своей спутницей. Она была до удивления естественна. 
- Я никогда не была на концерте. – искренне призналась Элька.
- Поверь мне, тебе очень понравится.
Саксофон взорвался словно бомба. Накатившая волна, вызвав временную контузию,   ушла в глубь зала. Козлов целый вечер, гипнотизировал внимающую ему публику. Элька, вцепившись в мою руку, не отрывала от сцены восторженного взгляда.
Возвращаясь домой, прижатые друг к другу в тесном троллейбусе, мы не испытывали в этом дискомфорта. Положив мне руку на грудь, Элька прижалась щекой к моему торчащему из-под куртки шарфу.
- Возьми меня куда-нибудь еще.
- Если позволят…

Назавтра, после занятий, я сидел у Машки в комнате и пил чай. В дверь постучали, и вошла Любочка. Ангельский голос, повергающий в трепет. Правильно нарисованное лицо сияло совершенством.
-  Здравствуйте. – сказал херувим.
Я чуть не описался выпитым чаем. Отвернулся и закрыл глаза. Серафимы на небесах творили неземную музыку. Божественная речь о сочинениях классиков марксизма. Нельзя же, святым словом о ереси.
- До свидания.
- Аминь.
 Очнувшись от транса, я посмотрел на Машку. Она была чем-то расстроена и напугана.
- В чем дело?
- Любочка тебе нравится?
Я опустил голову, не зная, что и сказать. И да и нет. Поэтому промолчал.
- Не молчи. Скажи что-нибудь.
- Любочка как ангел.
Ангел среди людей. Дергает незаметно душевные струны, потому что по-другому не умеет. Ее место на небе. Если повезет, я их увижу в изобилии. Когда-нибудь потом.
Вечером  Машка, содрогающаяся от поцелуев, теряла сознание, а мне казалось, что я ласкаю Любочку и обнимаю Эльку. Как Отец, Сын и Святой дух. 

32.

Через два месяца работы на скорой помощи мне показалось, что я уже способен практиковать где-нибудь на стойбище за Полярным кругом. Осталось только научиться бить в бубен. Врачи, с которыми я колесил по городу, менялись как в калейдоскопе.
Врач Перфильев, подпольный иглотерапевт, попутно наведывался к своей клиентуре. Усыпанные десятками иголок, как ежики, они лежали неподвижно в своих кроватях. Помогало им это или нет, мне оставалось только догадываться. Я знал, что подобный метод лечения особо не приветствовался нынешним здравоохранением. На широких просторах  главенствовали, проверенные временем, анальгин и димедролом.
Как свидетель Иеговы, я стоял у истоков проникновения метода на советское пространство.
Слабым местом доктора Перфильева, отца троих детей, оказались девушки. Перед ними он расцветал, как лотос, в период разлива Нила. Ласковый всезнайка принимался обследовать каждый дюйм молодой кожи. Прижимаясь к обнаженным пациенткам, Перфильев, с очень серьезным и озабоченным выражением лица, ощупывал не имеющие отношения к делу подчелюстные миндалины и девственную грудь. У девиц огнем пылали щеки. Из чувства такта, я покидал комнату, зная, что уже не открою медицинскую сумку. Каким-то сверхъестественным образом больные самовыздоравливались. Нас поили чаем, угощали бутербродами, а однажды покинули дом с целым ведром яблок.
- Учись студент. – хмыкнул эротоман.
- А клятва Гиппократа?
- Ты бы еще Моисеевы скрижали вспомнил.
- Не возжелай жены ближнего твоего?
- Бога нет!
- И совести тоже…
На одном из вызовов доктор Перфильев повел себя неожиданно.
 На полу заходилась  в истерике девушка лет восемнадцати. Царапая ногтями лицо и заливаясь слезами. Вокруг суетилась многочисленная родня.
- В чем дело? – проникновенно поинтересовался доктор.
- Вы что не видите? У дочки сердце разрывается! Сколько можно ждать! Час назад вызов сделали.
- Ну, положим, не час, а минут двадцать. – уточнил эскулап.
Девица выгибалось в дугу, словно пораженная столбняком. Увидев белые халаты, на секунду притихла, и через мгновение превратилась в коромысло. Зная по опыту, что бледные сердечники лежат тихо и покрываются холодным потом, меня крайне удивила розовощекая  бестия.
- Папка на джинсы денег не дал. – шепнул мелкий пацан, по-видимому, брат пострадавшей.
- Попрошу всех покинуть больную.
Перфильев чуть не силой вытолкнул жильцов за дверь комнаты. В полумраке он  походил на Сатану. Козлиная бородка, заостренные кончики ушей, горящий адовым огнем взгляд. Мне послышался запах серы, и явный щелчок дьявольского хвоста.  Подняв девицу за ворот халата,  антихрист Перфильев отвесил ей звонкую оплеуху.
- Сейчас поедешь с нами в «дурку»,  там тебе казенные джинсы из сатина выдадут. 
Изменения, произошедшие с ошарашенной девицей, привели меня в восторг. Размазывая сопли по щекам, она вмиг успокоилась, со страхом поглядывая на врача-садиста.
- Где болит?
- А…а…а…
- Десять кубов магнезии в задницу.
Чудо-лекарство магнезия, как палочка-выручалочка, пригодна для любой болезни.  Слабительное и желчегонное, снотворное и успокаивающее, а если перестараться -  действует как кураре. А несчастные ягодицы  надолго покрываются болезненными бугристостями.
- Еще вас переживет. – успокоил родителей сердобольный доктор. – Советую провести курс магнезии в районной поликлинике.
- А если вздумаете покупать джинсы, то берите на два размера больше, не пожалеете. – добавил я, когда за нами захлопнулась дверь.
И мы оба по-идиотски захохотали.
На скамье у подстанции фельдшер Сашка Трухин травил байки. Будучи женатым на ревнивой мегрелке Манане, он не раз попадал в переделки с адюльтером*, но пока из воды выходил сухим.
- Завис я как-то у одной чувихи, – посмеиваясь, незатейливо повествовал Сашка, -  а тут точно кувалдой по двери заехали. Смотрю на подругу. Та в непонятках. Я к двери на цыпочках. Пол скрипит, я по гвоздикам. Прильнул к «глазку». Стоит моя благоверная, перекошенная в лице. Выследила, сука! Теперь устроит блокаду, пока дверь не откроют. А я прыгать с восьмого этажа, к сожалению, не обучен. Похватал одежду и на балкон, оделся впопыхах. Глянул с балкона, чуть не помер. Делать нечего - полез по балконам вниз. До пожарного выхода. Жильцы, сволочи, завалили люки бытовым мусором. Я, как Геракл, прорываюсь вниз, вычищая Авгиевы конюшни. Но и это еще не все. На третьем этаже балконы закончились, а мои родители далеко не голуби. Что делать? Стучу по стеклу. Из квартиры ни гу-гу. Вижу, телевизор работает. Настойчиво стучу. Лучше в милицию, чем к жене на крест. Результат нулевой. Отодрал штапик алюминиевой ложкой, торчавшей из ящика с рассадой. Аккуратно вынул стекло. Залез в комнату, страшно. Никого нет.  Заметут как форточника, не отмазаться. Открыл балконную дверь, вставил, как мог, назад стекло, даже штапик конспиративно подколотил, валявшейся на полу гантелькой. И к выходу. На счастье, замок свободно открывался.  Вылетел пулей из подъезда и в кусты. Хорошо, дождь проливной пошел. Улизнул незаметно. Подруга позже  вышла к Мананке, завернутая в банное полотенце, якобы из ванны.
С честными глазами и сумками, набитыми продуктами, я появился вечером дома. Тихий ужин, вечерняя сказка для малышей по телевизору. Перед сном, в преддверии супружеского долга, вялый мужской стриптиз. Смотрю на Манану, а там грядет девятый вал. Глаза злющие, рот открывает, а вместо слов змеиное шипение. Ничего не понимаю. Она тычет в меня пальцем, но лежит как парализованная. Я посмотрел вниз и обомлел. На мне женские трусы с розочками, причем вывернутые наружу. Демонически хохочу и рассказываю супруге совершенно невероятную историю, про то, как на меня нежданно-негаданно  напала  по дороге диарея, да такая злая, что жидкости на слезы не хватило. Сок, говорю, подозрительно-персиковый выпил в обед из немытого стакана. Пристроился между сарайками во дворе, прикрылся фанерным щитом. Страдал не меньше получаса. Плавки в полную непригодность пришли. Естественно выкинул. Рядом белье сушилось на веревке, но выбора никакого. Пришлось женские трузера одевать. Не простынь же использовать. В луже кое-как  брюки простирнул до чистых промывных вод. Спасибо за своевременные осадки. Штаны после дождя действительно выглядели не лучшим образом. Схватил их в охапку и в ванную замачивать. По пути выкинул злополучные трусы в форточку. Допуска к телу, несмотря на правдивость рассказа, так и не получил. Спал на диване в соседней комнате. Хорошо им, женщинам, обманываться в своих догадках. С тех пор выше второго этажа не поднимаюсь. Неровен час, импотентом станешь, но вместо плавок теперь только трусы.
Трухин замолчал.
- Прошлым летом, - начал новую историю Сашка, -  отдыхали у родственников жены, в Абхазии. Там с бабами строго. Шаг влево, шаг вправо, кишки кинжалом выпустят. Поэтому неделю пил вино  и заскучал. Ради интереса зашел на местную подстанцию скорой помощи. Признав коллегу, пригласили за стол. На поступивший вызов взяли с собой. Заходим к больному. Родственники в наши карманы сзади червонцы запихивают.
- Где больной?
- Вай, дорогой, зачем спешишь, посиди за столом, не обижай хозяйку.
Стол, надо сказать, не уступал свадебному. Шашлык, зелень, сулугуни, вино. Наелись до отвала. Неудобно как-то. Время идет. Больной там жив еще или нет.
- Где больной?
В соседней комнате лежит древняя старушка, щурясь подслеповатыми глазами. Немного зашкалило давление. Рядовой случай. Я, было, открыл рот, но врач легонько коснулся меня рукой.
- Все очень серьезно.
- На сколько серьезно, батоне?!
- Очень серьезно,  что даже таких лекарств нет.
- Что же делать, уважаемый?
- Вот и я думаю, что делать. Есть у меня  заначка. Для мамы приготовил.
- Продай, дорогой!
- Не могу, маму обижу.
- Но это моя мама! Продай, дорогой!
- Двадцать пять рублей.
Деньги перекочевывают из кошелька в карман доктора, и мандариновый целитель смело набрал в шприц магнезию.

33.

Под Новый год Машка решила расстаться с невинностью. Она шила специальное платье, а я расстраивался по поводу предстоящей потери независимости. Но к таинству готовился все равно.  Оливкового цвета полупрозрачный материал выигрышно облегал  тело, выделяя выпуклость сосков.  Машка не носила бюстгальтеров.  Платье держалось на паре тонюсеньких лямочек, легко приводимых в состояние готовности. Одно движение и платье у ног. Нужно только перешагнуть. Очень изящно и непринужденно. Мы даже провели генеральную репетицию.
В получку я себя побаловал. Купил с рук гамбургский альбом «Битлов». За пятьдесят рублей. Дорого. Но поймите состояние меломана – я приобрел икону с набором псалмов, которые знал наизусть. Получив в детстве родовую травму рок-н-роллом, я не представлял без него дальнейшей жизни. Он развивался на моих глазах, переходя в другие ипостаси. Ему придумывали названия, модифицировали, ставили с ног на голову, но не изменяли генетического кода. Оперировать хромосомы тогда еще не научились. Генотип рок-н-ролла вписался в мою ДНК, превратив в человековируса, занимающегося репликацией опасной заразы. Гитара приросла к рукам к четырнадцати годам, и я выучил  репертуар подворотни, предпочитая всему англоязычное прочтение. Все остальное считалось слабой пародией. Маленькая, с кукиш, Англия за десятилетие выбросила на музыкальный рынок столько материала, что не разгрести и за сто лет. Я купался и резвился в этом многообразии, как дельфин, достигший половой зрелости.
Первое публичное выступление состоялось на Новый год, после окончания школы. Группа музыкантов без названия, напрягалась, переводя на русский язык произведения «Битлз» в плоскость сказочных персонажей, наивно полагая, что обходит пропагандистские препоны. Нет ничего смешнее.
Лидер группы, по прозвищу Гнус, творил беззубые басни про любовь лисы к зайцам, умело игнорировал темы, касающиеся активной комсомольской позиции.
- Гнус, сочини что-нибудь про БАМ. Там глядишь, нам новые гитары подкинут.
- Я бы с удовольствием, но  как зарифмовать «социализм»?
- Онанизм…
- Вот и я про тоже.  «Материализм» при всем желании ни в один такт не впишется.
- Зато «заяц» имеет массу рифмовок. Не приходит ли чего на ум?
- Вы испорчены улицей господа. Соль мажор. Поехали.
 Гнус запел очередной зоофильный опус.

                Повстречал лисицу заяц

- А потом лишился яиц… - лаконично закончил барабанщик Ленька, и отбросил палочки в сторону.
Мы надорвали животы от смеха.
- Гнус, может хватит про кроликов?  Давай рок-н-ролла по сто грамм.
Это нравилось всем. Заводиться под гениально простые мелодии. От них меня торкает, и я  подсаживаюсь к микрофону. Искусственно придавая хрипотцу голосу, визжу незамысловатые английские фразы. Уж всяко лучше, чем лесная сермяжная неправда.
Подготовка к празднику начинается с гардероба. Ничего нет проще. Клеши-колокола, ядовито-лимонная шелковая рубашка и сшитая из цветных парашютных полос курточка, а-ля папа Карло. На ноги красные «шузы». Волосы вымыты и подзавиты. На нос темные очки. Все.
Выступаем вторыми, как только отобьют куранты. В танцевальном зале полумрак, пчелиное жужжание толпы, кружащейся около елки. По сто пятьдесят коньяка для храбрости.
- Гнус, давай меховую. – глумятся у сцены пьяненькие почитатели таланта.
- Песня про зайцев. – ерничаю  я в микрофон, давясь смехом, и тут же срываюсь на визг.
                One, two, three. For goodness  sake
                I got the hippy hippy shake   
                Yeah I’ve got to shake
                I got the hippy hippy shake.*

Лучшего рок-н-ролла я не знаю в жизни, а автора увековечил бы в бронзе. Размахивая шевелюрой, я бился в припадке у микрофона. Глядя на меня,  завелся Гнус.
               
                Well now you shake it to the left,
                You shake it to the right*

Отыграв репертуар, мы расслабились остатками коньяка. А пьяный, я почти кудесник. Отбил у Деда Мороза Снегурку и тискал ее за портьерой. От нее, на удивление, эротично пахло сигаретами «Ленинград». И целовалась она не по-снегурочному жарко. 

34.

В институте мне всучили два билета на новогодний бал в соседнем районе. Машка, как специально, опять уехала на выходные.  Я хотел пригласить Эльку, но и она отправилась в свою далекую деревню. Пришлось отправиться с Левинсоном. Чтобы не чувствовать себя белой вороной в незнакомом месте, я распил с ним бутылку портвейна. Леня влился в праздную толпу и растворился, а на меня накатила беспробудная тоска. Пристроился около музыкантов. Родней в зале просто никого не было. Барабанщик выделывал такие кренделя, что весь вечер я простоял с открытым ртом.
 Выйдя на мороз, я сел на лавку, дожидаясь попутного троллейбуса. Окоченевая, с тоской  поглядывал на пустую улицу. Резона ехать на такси не было. Напряг с деньгами. 
Из подъехавшего такси вышли две девицы с кавалером. Остановившийся около меня парень, неожиданно спросил.
- Водку пьешь?
- А кто ее не пьет?
Ночной альтруист извлек из кармана нераспечатанную бутылку «Столичной» и сорвал зубами пробку. Протянул наполовину наполненный стакан. Я выпил. Он налил себе и девчонкам.
- О чем задумался, детина?
- Удивительно грустно и одиноко.
- Не грузись, чувак, двигай с нами. Поможем решить проблему одиночества.  Девчонки, думаю, не возражают.
В тесной накуренной кухне миниатюрная брюнетка, почти девочка, прижавшись ко мне спиной, подняла голову, подставляя губы. Машинально, как птица над гнездом, я слегка коснулся незнакомых губ. И ничего не ощутил. От алкоголя мутило. Подсунутую рюмку с водкой я незаметно вылил в раковину.
- Мне бы полежать. – шепнул я малышке.
- Пойдем в комнату.
В темноте она раздела меня и уложила на расстеленный диван, а через минуту нырнула  вслед за мной, прижавшись кукольным телом.
- Можно потрогаю.
- Не жалко.
В подобной ситуации, я и сам особо не теряюсь. Рука решительно потянулась к  лону. Странно, но нежная кожа лобка была полностью лишена растительности.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать.
-  Тогда почему?!
- Ты не понимаешь?
- Абсолютно.
- Напряги извилины.
Меня бросило в жар. Как напоминание из глубин памяти всплыл хихикающий Ринатик, размахивающий шприцом. И тут осенило. Мандавошки. Первая пришедшая в голову догадка. Накануне таинства с Машкой. Ничего себе мальчишник! Неожиданный новогодний подарок – бритва и керосин.
-  Тебя врач смотрел или подпольно лечилась? – вникал я в ситуацию, хотя, по правде, пока ничего не понимал.
-  Зачем подпольно. Я  в кожвендиспансере работаю. Полы мою. Медики помогли. Устроили к кому надо.
Легче мне, к сожалению, не стало, но предположения усилились.
 Ой! – как из глубины послышалось восклицание.
Это в полной мере относилось к моей опавшей эрекции.
- И что врачи сказали?
- Воздержаться от половой близости дней десять. Операция была на прошлой неделе.
- Вот и повремени.
Я уже стоял на четвереньках на полу, и с чувством облегчения подбирался к своей одежде.
От многокилометровой прогулки по ночному городу на душе стало легче.
И откуда мне было знать, что перед абортом бреют лобок. Я их никогда не делал.

35.

Машка была само очарование, а меня не брал алкоголь. Мешало внутреннее напряжение.
- Слушай, Маняш, на казенной койке как в казарме. Может придумаешь что-либо другое?  Мне лично в голову ничего не лезет. 
- Извини, но кроме общаги ничего не могу предложить. – злилась Машка.
Она заранее поменяла постельное белье, а на подоконнике стояли в ожидании торт и бутылка шампанского. Переволновавшись, я не хотел ни сладкого, ни алкоголя. Меня подташнивало, как перед экзаменом. Общага показалась не тем местом для свершения таинства. Сентиментальный романтизм преследовал меня по жизни.
Пресловутая невинность, где ты только не терялась. В кустах, в сарае, гараже, автомобиле, на траве за амбаром…  Под кайфом, алкоголем, одурев от гормональной отравы, но всегда в порыве охватившего желания, повинуясь секундному помешательству. И теперь предстоящий ритуал представлялся мне, как открытие фабрики, с разрезанием красной ленточки. 
Надо было дернуть Машку сразу. По-животному, с победным трубным ревом.
- Не обижайся. Давай я хозяйку отправлю в кино. Она против не будет. Вечер проведем у меня.
- Делай как хочешь.
Тоскливый Машкин взгляд был весьма красноречив. Я понимал, что она готовилась к данному вечеру, как невеста на свадьбу, а жених, гавнюк, нажрался в стельку. 
- Мань, я же праздника для тебя хочу. Это как обряд посвящения. Чтобы никто не ломился в дверь. Под музыку, хорошее вино. С тортом до завтра ничего не случится.
- Какой ты у меня дурачок. – Машка потихоньку оттаивала, соглашаясь с моими доводами.      
  После дискотеки, нацеловавшись с Машкой, я отправился домой, еще раз прорепетировав с «волшебными» лямочками на платье.
С квартирной хозяйкой я договорился легко. Лишний трояк ее вполне устраивал. Вечер она проведет у подруги.
- Вы золото Зинаида Петровна.
- Дела житейские. – голосом Карлсона согласилась хозяйка.
Ей бы не студентов на постой пускать, а открыть приватный бордель.
На первую пару я не пошел. Убрал комнату и зарядил магнитофон катушкой, на которую четыре раза кряду записал семнадцатиминутный эротический хит  Донны Саммер “Love To Love You Baby”.*
На семинаре по физике меня охватило беспокойство. Что-то случилось. Сокурсники, стыдливо отворачивая глаза, делали вид, что занимаются своими делами.
- Леня, в чем дело?!
Левинсон поднял на меня печальные еврейские глаза и скаламбурил.
- Ты, похоже, один на курсе не в курсе.
- Говори, не томи.
- Машка вчера в общаге с Гансом тискалась. Все видели.
Мне как в лицо плюнули, только утирать нечего. Машка с Гансом?! С этим долговязым марабу? Не верю. Пока сама не скажет, не поверю.
 Однокурсник, бывший рабфаковец Ганс, двухметровый тощий фитиль с тараканьими усами, кроме усмешки, других эмоций у меня не вызывал. Прозвище он получил благодаря носу, похожему на клюв какаду. Девчонки шарахались от него как от чумы. Некрасивые, говорили, дети получатся.
- Выходит, что я, как муж, узнаю все последним?
- Выходит так.
- Машку видел?
- Нет. Ее на занятиях не было.
На перемене я подошел к Эльке. Окликнул ее. Она вздрогнула, но не повернулась.
- Эль, правду говорят?
- Я ничего не знаю.
- Ой ли?       
- Сама пускай расхлебывает.
И подняла глаза полные слез. Мне стало не по себе. Я сел рядом на стул.
- Эль, почему так? Может, я чего-то не понимаю.
- Ты на Машке теперь не женишься?
- Не женюсь, будь уверена.
- Она тоже так думает.
Вечером баба Зина свалила в гости, молодцевато подмигнув мне перед уходом. Старая дура.
 Я включил магнитофон и под стон Донны выпил бокал любимого «Муфатлара». Как я понял за освобождение. А целки пусть ломают специалисты попронырливее  меня.
 Любил ли я Машку?  Мне она нравилась. Но любовь… Мне кажется, что даже перед Любочкой, я благоговел куда больше, и Элька была искреннее. Ангел и восточная пери. А кто Машка?   Обычная глупая баба, которой через месяц после свадьбы я буду наставлять рога. Ты мне, я тебе.  Сильвупле мадам. Сильвупле мосье. Да, не за что.   
Раздался телефонный звонок. Я знал, что это она. Приложив трубку к уху, ждал, что будет дальше.
 - У тебя дурацкая привычка молчать. – послышался осторожный Машкин голос.
Я не знал о чем говорить.
- Я не виновата. – неуверенно начала оправдываться она. – Сидела в фойе. Он подошел сзади и стал целовать. Пошевелиться не могла, а он трогал меня руками, целовал везде. Может, ты поговоришь с ним?
Мне явно нарисовалась картина. Жарко вздыхающая Машка, закатывает глаза, а похотливый Ганс засовывает ей под подол руки.  Рвутся тонкие лямочки платья, сшитого специально ради меня.
- О чем? О технике поцелуев? О чем ты просишь, никак не пойму. Стань ты моей женой, я от тебя что,  всех кобелей отгонять буду?
- Зачем ты так?
- Я думаю как раз вовремя. Ты еще девушка, а я уже боюсь тебя.
- Прости меня.
- Прощай.
Я положил трубку и на повторные звонки больше не подходил к аппарату. Саммер устала петь, вино кончилось. Ближе к полуночи пришла хозяйка.
- Ну, как дела шалунишка?
- Зинаида Петровна, вы подарили мне прекрасный вечер. Я познал истину.
Я понял, что истина – это свобода. А полная свобода – это прописная истина.
 
36.

Началась сессия. На работе я опять с Абиным колесил по городу. Сидя на переднем сидении автомобиля, он втолковывал мне постулаты диванной философии.
- Критерии жизни не так сложны, – поглядывая петушиным глазом, грузил меня товарищ. – Полежать, подумать, покурить.
Андрей, как мягкотелый моллюск, захлопнув створки, жил своей размеренной жизнью. Невольный свидетель его семейных сцен, я раздражался на Абина  за его беззубость, и умение сносить словесные оплеухи. Казалось, он не способен обижаться.
 Но месяц назад Андрей внезапно ушел из семьи. Поступок достойный мужчины. По крайней мере, я увидел логическое завершение банальной ситуации. Далеко не каждый способен на подобный шаг. Положение вещей Абин, как всегда, объяснил туманно, в присущей ему вяло текущей манере.
- Все равно же вернешься. Сына не жалко? 
- Если вернусь, то с апломбом, а люди не меняются за неделю. Пытаться сделать из жены то, что мне нравится, не смогу. И не хочу. Мне на это права не давали. А сын? Я уже не отец, а алиментщик. Исправиться самому? Неизвестно, что еще получится. 
- Может ты и прав.
- Что во мне плохого, кроме лени и слабохарактерности?
- Андрюх, скажи честно, ты ее любил?
- Мы «горели» по-разному. Ей всегда не хватало моей любви. Раньше нас мирила постель, но время экспериментов прошло. Выходит, недостаточно любил, раз бросил.
- Есть предложение после работы надраться водки.
- Отчего бы и нет.
Я узнавал старину Абина.   
После работы с водкой и закуской мы завалились в снимаемую Андреем квартиру. Прицепом за нами следовали безотказные коллеги-медсестры и врач-педиатр  Сашка Забазюлиным, закончивший, похоже, не то учебное заведение. С его эмоциональностью можно было блистать на театральных подмостках. Его цыганисто-еврейский вид вызывал в первую очередь жалость. Тощие плечи некормленого ребенка, глубокие, практически, черные глаза. Чтобы покрыть видимую разницу в возрасте Забазюлин отрастил кучерявую смоляную бородку.
В предвкушении пьянки, он фонтанировал как вулкан. Этим надо было воспользоваться.
- Айболит, помой на кухне стаканы.
- Между прочим, - намывая посуду и перекрывая шум воды, кричал из кухни Сашка, - Айболит – ветеринар.
Наши профессиональные подруги, как будто сошли со страниц святого писания. Вера, красивая замужняя толстушка, работала раньше массажисткой хоккейной команды. Надя, студентка первого курса, прокуренный голос которой напоминал воронье карканье. И, наконец, Люба, как говорится, ни рыба, ни мясо, взятая для укомплектации пары.   
Вера, Надежда, Любовь. Три имени, которые по необъяснимым причинам, мне никогда не нравились. Где-то в голове щелкнул тумблер и произошло замыкание, так же как от просмотра фильма «Чудотворная» по повести Тендрякова. Режиссер расстарался на славу. Меня потом долгие годы тошнило при виде икон.
Наши заумные разговоры, пока мы пили водку, не слишком утомляли женскую половину. Они разнотально похохатывали, налегая на закуску, а потом вдруг заскучали. Андрей не располагал ни магнитофоном, ни завалящим музыкальным инструментом. Из кухонного репродуктора пищал диктор.
- Споем?
«Жил-был художник один». - затянула Вера. Вслед грянул разнобойный квартет. Абин и Надя не пели из принципа. Не умели.  На припеве Забазюлин под столом положил Любе на колено ладонь. Я прижался к Вере, а Абин откровенно посмотрел на Надю.
На подъеме вокального изыска в дверь требовательно заколотили. Старикашка-сосед требовал прекратить нарушение общественного порядка.
- Отец, - выскочил на лестничную площадку Забазюлин, -  у нас такое горе.
Печальные Сашкины глаза не оставляли сомнений. Уткнувшись головой в  потертый пиджак соседа, он неожиданно разрыдался. Остолбеневший ветеран подъезда машинально обнял Сашкину голову.
- Ну-ну, сынок…
- Батя, - сквозь пьяные слезы Забазюлин подсунул хранителю спокойствия  мятый червонец, - сгоняй за водкой.
Сосед вернулся быстро. Опрокинул тут же, в подъезде, полстакана, откланялся и исчез в глубине своей квартиры.
Мне было уже не до пения. На коленях примостилась Верочка, и от тяжести у меня стали неметь ноги. Я был вынужден согласиться на спортивно-эротический массаж. Примостившись на ковре, я в предвкушении счастья постарался расслабиться.
- Ты так и  будешь лежать в одежде?
Стыдливо раздевшись до трусов, я улегся на прежнее место. Железные пальцы замесили по спине. Я только похрюкивал от удовольствия, чувствуя приближающуюся эрекцию. Абин с Надеждой уединился на кухне, а Забазюлин забронировал единственный диван. Темнота комнаты, разбавленная неоновым светом надписи «Коммунизм – наша цель», сгладила жировые складки и прыщи на теле. В спину уткнулись килограммовые груди, и меня словно засыпало землей. Легко перевернутый на спину, только и успел, что положить ногу на ногу, прикрывая тупоголового дружка. Но ненадолго. Деревянностью я не отличался и обетов безбрачия не давал. Верка ухала над моим телом, как  паровой молот. Потом я сам покорял горы Памира, испытывая азарт несущегося навстречу ветру горнолыжника. 
Запьянцованный Забазюлин, белея тощим телом, по-христовски раздвинув руки над Любашкиным телом, проникновенно читал Есенина.

                Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
                Синь очей утративший во мгле.
                Эту жизнь прожил я словно кстати,
                Заодно с другими на земле.

Ближе к полуночи, эмоционально опустошенный Забазюлин, отправился домой на брачное ложе, и заодно проводил до трамвая боевых подруг. Я остался у Абина и проиграл две партии в шахматы. Андрей попросил вколоть ему морфин. Это добро легко добывалось в реанимациях и подстанциях скорой помощи, обходя несложные препоны. Эфедрин, тот вообще лежал на видном месте и имелся в неограниченном количестве, как вода из-под  крана.
Я смотрел на Абина, припоминая закатившиеся после дозы под лоб зрачки Пашки Карелина, но не находил и намека.
- Я выродок. Кайф меня не берет. – Андрей посмотрел на меня абсолютно трезвыми глазами, и очередной раз выиграл партию.
Осторожный, в плане стать асоциальным типом, я все-таки периодически вкушал я запретные плоды. Курение и алкоголь вошли в мою жизнь неотъемлемой частью, хотя я знал, что это только временное явление. Когда-то я стану спортсменом,  и буду пропагандировать здоровый образ жизни. Наркоту попробовал единожды, и ничего кроме отвращения не испытал.

37.

Проводя как-то вечер в компании друзей - портвейна и вермута, получал легко узнаваемые ощущения. За столом сидели старые друзья. В разгар бестолковой беседы в комнате появился Глушитель. Так мы называли Серегу, талантливого парня, рисующего картины, глядя на которые тебя вдруг покидали последние силы, а в душе поселяется тоска. Наполненные вампиризмом, они оставляли надолго глубокий след. Довольно интересный и начитанный собеседник, он подолгу мог рассуждать о гениальном переходе венознокровянного мазка перевязочного материала в фекально-коричневый оттенок на  куске партийной газеты. Причем, никому не давая втиснуть умное слово.
Но на этот раз он был предельно краток.
- Хочешь ширнуться?
- Да, нефиг делать.
- Пошли в сортир.
Упираясь друг в друга в полутораметровом помещении, мы закатали рукава.
- Шприцы стерильные? – пьяно поинтересовался я, и хохотнул.
- У меня все стерильное. – серьезно ответил Глушитель и достал из кармана шприц, завернутый в газету. В другом свертке оказался белый порошок. Отсыпав на глаз его в шприц, Серега из крана долил воды и встряхнул содержимое. Что-то похожее на снежную метель запорошило за медицинским стеклом и стало прозрачным как воздух.
- Давай.
Дурацки посмеиваясь, я протянул пьяную руку. Игла профессионально вошла в вену, и мне показалось, что пуля со смещенным центром тяжести вошла в грудную клетку, и наворачивая легкие, опустилась тяжестью на желудок. От чего сразу затошнило. 
- Мне поставишь?
- Поставлю. – сказал я уверенно, да так, что сам себе поверил.
Бесперспективно тыкая в набухшую вену, я никак не мог проколоть кожу и возил иголкой по руке. Серега разочарованно смотрел на потерянные в процессе данной езды капли и цокал языком. Дело кончилось тем, что он вырвал шприц и одним движением решил проблему дилетанта.
За столом  не успев дотянуться до стакана, меня стало выворачивать чернильно-отвратительной жидкостью. Как все-таки удачно подходит овал унитаза под округлые части человеческого тела.
Утром началось обычно. Примостившись перед унитазом, я привычно ждал сброса ночной выработки. Как бы не так. Антициклон не принес осадков. В принципе и не давило, но что-то подсказывало дело тут не чистое. Посидев  в горячей ванне, я понял, что всегда послушные сфинктеры тела больше не подчиняются мне. Почудился торжествующий уролог с резиновым катетером. Видение так напугало, что пришлось отказался от утреннего кофе. На работе, сославшись на боли в спине,  не стал носить тяжести, и в ожидании строительного раствора присел в теплый угол, чтобы производственный холод не влиял на ускорение обменных процессов.
 Строительная бригада,  в которой я временно прибывал, сплошь состояла из воспитанников вспомогательной школы. На фоне сонма «безумных алмазов», я был просто неограненный страз. Питая к ним необъяснимую привязанность, верно из-за того, что играть на гитаре меня научил полудурок Шурка, я возился с ними, как пионервожатый с октябрятским звеном. Спившиеся бригадиры, как только представлялся случай собраться вместе, устраивая гладиаторские бои между своими питомцами.
- На пузырь «верымихаловны»*, что  мой Бык уложит твоего гавеныша в пять минут? – подзадоривал бригадира Мишку  плотник Юлин, с болезненным взглядом вечного геморроя. 
Бык, малоэмоциональный детина, без усилия влетавший до девятого этажа с бочкой цемента, выглядывал из-за спины антрепренера, как вожак павианьей стаи.      
- Идет. Только против Быка двоих выставлю, чтобы весовые категории сравнять.
- Да, ему пофиг.
Драки проходили под одобрительное улюлюкание зрителей. Бык, словно разбуженный в берлоге медведь, размахивая широко расставленными руками, мыча, словно глухонемой, раскидывал визжащих собратьев в разные стороны. Его чемпионство было неоспоримо. При первом разбитом носе драчунов разнимали, но напоследок Бык профессионально умудрялся послать в лицо соперника плевок.

38.

- Мать вашу!
Кроя  десятиэтажным матом, как всегда неожиданно, появлялся начальник нашего ремонтно-строительного участка Крынкин.  Вывалив утреннюю порцию сквернословия на горе-строителей, так же неожиданно затихал, оглядываясь по сторонам.
- Женщин нет?
- Нет, товарищ начальник…
В ответ следовали недопосланные в полной мере словесные изыски.
Но в это утро бригадир задерживался в конторе, а начальник редко приезжал к началу рабочего дня. Я сидел за струганным столом, как любил выражаться алкоголик Медведев, в «дубильной» компании.  Новичка Рафика, если бы он не умел говорить, можно было отнести к разновидности мелких зеленых макак, недавно показанных «В мире животных». Еще не приученный к трудовой дисциплине, он принес колоду карт и выжидательно смотрел на меня.
- Рафик, – начал я ласково, - уговор такой: проигравший получает щелбан и мы навсегда забываем азартные игры.
Он понимающе хмыкнул и стал сдавать карты, а через пять минут, морщась, подставил лоб. Звук пустой картонной коробки наполнил небольшое помещение. Рафик некоторое время сидел, уставившись в одну точку, не понимая, что же это такое с ним произошло. Оправившись от шока, он схватил заточенную кельму и кинулся на меня.
- Убью, иман батаган. 
Прижатый к каменному полу черенком лопаты, он зло махал инструментом и рассек мне руку, но увидев кровь, тут же обмяк и затих. Я поднял его за шиворот и выкинул в сугроб на улицу.  К удивлению нестандартная ситуация повлияло на меня благотворно. Себе на радость, я наконец-то разговелся  в общественной уборной.

39.

Гистология  давалась  нелегко.   Наука  о  тканях  была  сплетена  из   бесконечного
количества, на первый взгляд, незнакомых слов. Но в процессе учебы непонятное приобретало смысл. Почки, печень и вся остальная требуха состояли из мириад приставок к окончанию «цит». Ботациты, гепатоциты, эритроциты. Одним словом – космос на клеточном уровне. Как потом оказалось, название некоторых созвездий быстро стирались из памяти за ненадобностью, а к окончанию института, вызывало истерический смех от словесной белиберды.
Мужчина по имени Рудик, преподавший гистологию,  показался мне почти ровесником. На что я позволил себе вслух весьма вольную оценку его прикида. Рубашку испанского покроя я обошел стороной. Досталось обтягивающим тощую задницу непонятным штанишкам со шнуровкой на ширинке. Детородный орган, казалось, вот-вот выскочит наружу и потянет за собой критически пережатые джинсой придатки.   Подбородок переростка украшал жидкий плевок французской бородки. Рудик, мне в пику, оказался на удивление находчивым и остроумным, мордуя  меня на каждом семинаре. Я не успевал сдавать отработки по предмету. Спал в обнимку с микроскопом и имел полный дубликат предметных стекол с образцами человеческих тканей, хранившихся на кафедре. На поверку, Рудик, вблизи оказался сморщенным пятидесятилетним доцентом, удачно косившим издалека под мальчонку.  Был ли он педерастом? Понятия не имею. Только однажды на стенде, я случайно остановил взгляд на старой фотографии, запечатлевшей  коллектив кафедры. Крайний справа толстячок, с расходящимся полами халата от выпирающего пуза, почесывал французскую бородку.

40.
 
Квартирная хозяйка пожадничала и подселила ко мне сожителя. Шурик, по каким-то  туманным причинам вылетел из столичного медицинского ВУЗа и был отправлен к нам в ссылку на периферию под крыло дяди, заведующего кафедрой микробиологии. Посмотрев на подселенца, я понял, что корни  профессора  Эльберта не имеют никакого отношения к «фатерлянду», а тянутся далеко на юг за Средиземное море. Прозванный за глаза Москвичем, Шурик, привыкший к столичному броунскому движению, сразу поинтересовался, как тут на счет баб.
- Несметное количество. – обрадовал его я.
Отметив знакомство батоном московского сервелата, Сашка засобирался на ужин к маститому дядюшке, и выпросил на выгул мою новую финскую куртку. К сожалению, потом это вошло у него в привычку.
Зинаида Петровна, работник глубокого тыла, была премирована льготной путевкой в сибирский неврологический санаторий. Не сомневаясь в нашей порядочности, она закрыла на замок свою комнату и с легкой душой, перекрестясь, убыла в окрестности БАМа. Мы проводили ее до вокзала и долго махали вслед уходящему поезду. Москвич не ночевал дома, а вечером следующего дня нарисовался с компанией. Каково же было мое удивление, когда в одной из девиц я узнал чувственную Марго, бывшую пассию Сереги Беса. В связке с ней оказались две невзрачные подружки Настя и Марина, страдающие от незамужества, и чудаковатый парень Ефим с огромным родимым пятном на лице.
 По остаточному принципу мне досталась Настя. Она по-свойски полулегла на мою кровать  и заявила, что у нее месячные. Я скромно присел рядом. С природой не поспоришь. Марину, прозванную Крокодилицей, за вытянутый овал лица, эстетически подпорченный Ефим, сгреб в охапку и склонял к интимной близости.
- Люблю. – божился он, засовывая ей под свитерок огромные лапищи.
- Ой, да вы все так говорите. – жеманилась она перед Ефимом.
Москвич действовал наверняка. Элементы Маргошиного одеяния, как зимние бабочки,  разлетались  по  комнате.  Сашка словно читал Кама-Сутру, перелистывал целые
главы,  останавливаясь на особо интересных местах. А когда пара продемонстрировала                нарвасадату*, я окончательно одеревенел. Ломота в промежности налилась мыльным пузырем. Ефим и Крокодилица затихли в восхищении. Настя зачарованно смотрела на слившиеся тела, стараясь добраться до замка на моих джинсах, и шептала как молитву: «Как стыдно, как не стыдно…».
«Все, мне пора». – ни к месту буркнул я, с удивлением обнаруживая у себя наклонности к вуайеризму** - «У меня сегодня ночная смена. Вы уж тут без меня.» - и поспешил в туалет, где, опасаясь за последствия спермотоксикоза, дал волю рукам.

41.

Катать смену меня поставили с пухлячком Триггером, за глаза которого, только из-за  рифмы, звали Триппером.  В салон он подсадил девушку, одетую в медицинский халат.
- Покатается с нами. Интересуется жизней врачей.
- Корреспондент?
- Что-то вроде этого.
- Лиля. – представилась она, садясь в машину.
От нее приятно пахло молодой кожей. Такие девушки нравятся с первого взгляда. Все в ней вызывало симпатию, даже неловкая улыбка. Лилия оказалась интересной собеседницей. Я на удивление удачно острил в адрес Триггера. На что, он ревниво бросал в нашу сторону  обеспокоенный взгляд.
- Не верь ему, он женат.
- И воспитываю троих детей. – подыгрывал ему я.
- Дети дело наживное. –  отреагировала спутница.
- А вот Триггера пора остановить. У него третий брак с явной тенденцией к неудовлетворенности. – подлил я масла в огонь.
- Что такой ненасытный?
- Наоборот. Не может доставить удовольствие супруге.
- Что нимфоманка?
- Да нет, просто парень устал. А вы, из какой газеты?
- Газеты?
- Триггер, сказал, что вы корреспондент. Практикантка?
- Нет, пока секретарша  в издательстве. Не против, если мы на ты?
- Не против. Первый раз в жизни вижу секретаря не по телевизору. 
- Что они так часто мелькают на экране.
-  Каждый день в единственном числе.
- Не поняла.
- Подсказываю. Неутомимый борец за мир во всем мире…
- Леонид Ильич Брежнев?
- Генеральный секретарь ЦК КПСС.
Мы непринужденно рассмеялись, на что раздосадованный Триггер зло зыркнул в мою сторону, принимая наше веселье на свой счет. 
Ближе к полуночи, я пил с ней чай в маленькой, на два посадочных места, кухоньке. Обиженный Триггер, в комнате напротив, заполнял выездные листы. У него на глазах я поцеловал Лилькины пальцы. Очень нежно. Ей это понравилось. Триггер со стоном упал на казенную кровать. Жалобно скрипнули пружины.
Лилия, девушка с цветочным именем, уходила в ночь, а на моих губах оставался вкус ее кожи. Ни телефона, ни адреса, ни названия издательства. Сволочь Триггер онемел до конца своей жизни.

42.

- Нас Зинаида Петровна сгноит. – подвел я итог творившегося в квартире погрома. Кухня завалена грязной посудой. В воздухе стоял затхлый запах нестиранных носков и табака. Вывернутый с корнем  замок комнаты, где проживала наша старушка, валялся бездыханно на полу. Сам Москвич лежал на кровати Зинаиды Петровны.
- Захотел телевизор посмотреть.
- А что бабке скажем про замок?
- А хотя бы, что трубу прорвало. Замок я сам новый поставлю.
- Слушай Сань, у нее над кроватью портрет мужика висел. Он то где?
- Треснул мужик пополам. Останки в помойном ведре.
Как мог я навел порядок и проветрил комнаты, а свое постельное белье на всякий случай постирал. В мусорном ведре, страдая от сигаретных  ожогов и пивных подтеков, покоился фотографический супруг Зинаиды Петровны.
- Не дрейфь. Все устаканится.  Кстати, я твою куртку возьму?
Ближе к ночи он вернулся, и опять не один. Притащил угрюмого молодого парня.
- Представляешь это наш сосед. Поэт. Но по-русски не пишет. Вообще не пишет. Наговаривает на магнитофон. Я уже послушал. Кажется английский. Ни хрена не понял, но завораживает. 
- Он что,  теперь в коридоре до утра стоять будет?
- Вова, проходи. Я сейчас стаканы принесу.
Я с тоской посмотрел на убранную квартиру. Сизифов труд.
Вова молча пил водку, налегая на тушенку прямо из банки, а когда стол опустел, с тоской произнес: «To be or not to be?»*
- Вряд ли будет, мы сожрали все припасы, а до стипендии далеко. Картошку будешь? Я пожарю.
- Yes It is.**
 Только под утро мы вытолкали  из квартиры прожорливого лирика, собравшегося прочитать свое полное собрание сочинений.
- Саня, я сегодня с такой девушкой познакомился. Цветок любви и королевской власти.
- Так она Лилия. – отозвался столичный эрудит. – А я сегодня опять Маргоше недурственно вдул.
- Твоей Маргоше на плече нужно лилию тавром выжечь, как французской проститутке.
- Если таврить ее за каждую близость, то я стану обладатель огромного букета.
- Давай спать. На тебя отвратно действует иностранная поэзия.
Утром мне показалось, что в городе завыли все собаки. С трудом, отрывая слипшиеся глаза, я не мог понять, откуда идет звук.
- Урою, падлу! -  стонал за дверью туалета Сашка, с такой тоской, на которую способен только смертельно раненый боец.
- Саня, нас обокрал поэт?
- Хуже! Марго, сволочь, подарила мне гонорею!

43.

 Ровно в полдень я познакомил Сашку с Ринатиком.
- Сашка, ты в курсе, что через Марго стал молочным братом трети мужского населения нашей общаги?
- Да ну!
- Клянусь бициллином!
- Помимо этого, чисто гипотетически, ты спишь со всеми особями женского пола, так или иначе вступавшими в контакт с этими мужчинами.
- Не понял…
- Обмен флорой и секреторные выделения дают на то все основания. Микробики сбиваются в стаю, но до определенного момента – внутривидовой борьбы. Выживают сильнейшие. И скоро может получиться цейтнот, бициллин станет не больше, чем вода. Плесень, долгое время спасавшая честь и достоинство кобелирующей части населения, почит в бозе.
- Своего рода – эпидемия гриппа?
- Хуже. Пострадают все. Даже целомудренные, хранящие верность  жены и подруги.
- Ни фига ты мне тут картинку нарисовал.
- Давай, ложись на живот, бициллин в шприце стынет.
Верная рука, как друг индейца, метнула дротик иглы в полурасслабленную ягодицу. Сашка застонал, от вводимого раствора, и заскрипел зубами.
Ближе к ночи в дверь постучали. В полумраке темного подъезда, на фоне похабных надписей на стене, нарисовалась Марго.
- Шурик, - капризно надув губки, загундосила она, - ты меня забыл, я скучаю.
- Я теперь тебя всю жизнь буду помнить.
- Шурик, что случилось? – настороженно поинтересовалась распутница.
Сашка, повернувшись спиной к Марго, снял штаны и тыча пальцем в расплывшийся от укола синяк зло прошептал: «Видишь, раны зализываю с другой стороны!»
За Марго возникла фигура пьяненького поэта, возвращавшегося с ночной смены.
                Не каждый выставит из нас
                Their own small balls and miserable ass.
Влет сочинил экспромт непризнанный гений.
- Вы опять пьете?
- У меня есть бутылка водки. – сглаживая ситуацию, вдруг заговорила онемевшая Марго.
- What is your name?
- My name is Rita.
«Lovely Rita, Rita maid». - запел битловским голосом Вован.
- Допустим, далеко не дева, но по поводу любимой не могу спорить. Вовка забирай Марго к себе. У меня карантин.
- Really?
- Really, really, пока не надавал ей по рылу. – заразившись рифмой, в сторону сказал подобревший Сашка.
Вовка, словно добычу, поволок упирающуюся и обалдевшую от рабовладельческой выходки Марго. Через два дня  за стенкой завыл, причем используя только русский лексикон,   англоязычный поэт.

44.

Военная кафедра встретила нас прогнозируемым дебилизмом. У входа висела, подаренная выпускниками, картина «Дубовая роща» неизвестного автора. Коротко остриженных рекрутов выстроили вдоль длинного коридора, и придирчиво осмотрели. Рассчитавшись на первый-второй, нас разогнал по классам вечный капитан Александр Раскрасов, прозванный ласково Осликом, и не только за жеребячий оскал. Звезд с неба он не хватал.  Слабый до спиртного, капитан несколько раз представлялся к майорской звезде, но по роковому стечению обстоятельств, попадал в вытрезвитель. Ослик был не злобив, и часто проводил время в пьяных студенческих компаниях. Убив детство суворовской романтикой, и проведя ущербную юность в военном училище, Раскрасов, так и не обзавелся семьей, находя единственную радость жизни в непомерном возлиянии.
В кабинет общевойсковой подготовки ворвался похмельного вида педагог, облаченный в засаленную форму, выслушал доклад дежурного, и представился.
- Майор Рыкалов моя фамилия.
Он долго оперировал строгими военными терминами, наводя скуку. Из благопристойного Рыкалова, распространяющего несвежий аромат, он плавно перерос в Рыгалова, но интереснее от этого не стал. Вялая попытка разогреть аудиторию  изысками «ресторанного  способа» также закончилась неудачей. Эта методика, применяемая при отравлениях, сводилась к банальному внедрению указательного и среднего пальцев в полость рта. Класс одобрительно заржал над бывшим курсантом военной академии,  проводившим время чаще в пивнаре, чем в библиотеке. Следы нелегкой учебы отпечатались на его помятом лице. К концу семинара, усиленно борясь со сном, Вишняк предложил после занятий отметить пивком начало изучения ратного дела. Возражать никто не посмел.
Еле высидев лекцию по политэкономии, быстрым шагом, нарушая строевой устав, мы двинулись в местную пивную «Погребок». С дуру, взяв три литра, я изнемогая от тяжести в мочевом пузыре, давился нагло разбавленной кислятиной. Удовольствие доставила только первая кружка. Туалет в заведении, как обычно, закрыли на ремонт.

               О неизвестность мирозданья, и познаванья целый мир!
               Хочу узнать, где в этом зданьи прогресса плод – простой сортир.
               Некстати взрывы во Вселенной, и это видно не за зря!
               Но скоро кончится терпенье у мочевого пузыря…

Нараспев читал Вишняк, успевший набраться теплого пойла. По-английски покинув компанию, я с сильной пульсацией в надлобковой области, припустил к остановке. В автобусе, прижатый  как сельдь в пресервах,  до меня дошел смысл гоголевской фразы «В России две беды – дураки и дороги». Особенно второй ее части. В ту минуту, я проявил идеологическую слабость и по-черному завидовал проклятым буржуинам. Освобождение проявилось во всей красоте, и пресловутый «ресторанный способ имени майора Рыгалова» принес неожиданное облегчение.
Вишняка, занимавшегося посреди центральной улицы мочеиспускательным хулиганством, в тот вечер забрал наряд милиции. От аморалки его спасли длинные мамины связи. 
- Погусарили, черт побери! - близоруко щурясь, оправдывался Вишняк, переписывая  из чужой тетради конспект последнего опуса Брежнева «Целина».
В аудиторию заглянул меченый Ефим. Со слов Сашки-Москвича ему таки удалось побороть Крокодилицу. Убедившись в отсутствии женской половины, Ефим, поломавшись, неожиданно спросил: - «Подскажите, как продлить половой акт?»
- А что, в гиганты набиваешься?
- Проблемы у меня - кончаю быстро.
- Обрезание надо сделать.- подсказал Левинсон.
- А вот крайностей не надо. – Ефим понял, что сейчас в его адрес посыпятся унизительные предложения. – Мужики, я серьезно.
- Достань лидокаин в аэрозоли, брызни пару раз. До утра перегонишь Стаханова. – посоветовал расстрига Вишняк.
Ефим записал на клочке бумаги название, чтобы не забыть, и скрылся за дверью. Появился он на квартире Зинаиды Петровны через неделю. Никогда в жизни я не встречал столько укора во взгляде.
- Увидишь своего дружка, скажи – рожу разобью.
Оказывается Ефим приняв стеб Вишняка  за чистую монету, обегал десяток аптек, пока не нашел заветный флакон.  Перед встречей густо облив чресла чудо-жидкостью, как пенсионер «Шипром» перед походом за водкой, герой-любовник поспешил наминироваться в книгу рекордов Гиннеса.  Для верности, скрываясь за дверью ванной комнаты, еще пару раз пшикнул, а через минуту пришел в полное недоумение. В понимании Ефима, детородный орган был вполне осязаем руками и виден глазом, адекватно реагировал на эротизм обнаженной Крокодилицы, но напрочь потерял чувствительность. Движения собственного таза казались ему издевательской имитацией близости. Правда, был и плюс. Крокодилица впервые в жизни испытала оргазм. Причем неоднократно.

45.

- Где патрет?!
Зинаида Петровна смотрела на нас с глубокой ненавистью. Губы у нее тряслись, как у неопохмелившегося выпивохи. Я стыдливо отвел глаза. Москвич, лежа на своей кровати, на удивление был благодушен и расслаблен.
- Может, за шифоньер залетел? Но, я пас, двигать ничего не буду. Радикулит.
- Варнак! – взвизгнула престарелая валькирия.
- Да у нас всегда так. Если что, так евреи виноваты. – отпарировал Сашка.
- Какие евреи? – не поняла Зинаида Петровна.
- Наши. Доморощенные.
- А при чем здесь евреи?!
- Зинаида Петровна, какая наивность, я и есть еврей.
- Вон! Чтобы духу твоего здесь не было!
- А вот это произвол. Махровый, таки сказать, антисемитизм.
- Квартера моя, и семитизм мой. Кто сломал замок?
- Так вы еще не в курсе, разъяренная моя? У нас был еврейский погром. Портрет пострадал одним из первых, а уж потом я.
Сашка многозначительно посмотрел на область причинного мечта.
- Кстати сказать, сосед с верхнего этажа пострадал тоже.
- А где был ты? – Зинаида Петровна перевела невидящий взгляд на меня.
- На работе…
- А он вообще здесь ни при чем. С таким мурлом пацифиста попадают в рай. – отмазал меня Сашка.
Через час Москвич ушел. Пожав мне руку, он с сожалением посмотрел на мою финскую куртку, и сказал:  «Жилье у меня есть, дядька общагу выбил, заходи».
Я остался у Зинаиды Петровны. Отпоив ее валерьянкой, уложил на кровать.
- Змеищу пригрела! – не могла успокоиться старушка, - Ты сам-то не собираешься уходить?
Вот оно что! Хозяйку, оказывается, душила «жаба». Зинаида Петровна только, что легко потеряла два червонца, а мой уход усугубил бы ее материальное положение. На дворе, извините, не  сезон.
- Куда мне от вас Зинаида Петровна.
- Это правильно. А чего ты ко мне не заходишь телевизор смотреть?
- Так некогда -  работа, учеба.
- Как ты думаешь, он бумагу про семитизм не напишет?
- В ООН?
- Да нет,  в собес.
- Он адреса не знает. 
- Поди, на вокзале ночует?
- Ну да, с отъезжающими в Израиль.
- До чего ж они изворотливое семя.
- У них сперматозоиды, в отличие от нас, имеют головной мозг.
- Не ври!
- Медициной доказано. Лично профессором Шульманом. А в хромосомах нашли ген картавости, ранней лысины и высокую степень приспособляемости.
- До чего наука дошла.
- Семитов этим даром Господь наградил, как избранный народ.

46.

На работе, за отмазку от армии, проставлялся санитар Алексей Шундякин.  Неудачная попытка поступить в медицинский ВУЗ, грозила ему кирзовыми сапогами. Вдыхание сахарной пудры, и подмешивание в мочу крови было оставлено дилетантам. Бесконечные тесты все равно выявляли годность, а откровенное «косилово»  заканчивалось где-нибудь в строительных войсках. Алексей не выбирал трудных путей. Откровенно попросил товарищей отдубасить его в лесопарковой зоне. И даже приготовил, обмотанную старым халатом, деревянную досочку. Предназначалась она для ответственного удара по темечку.  Мероприятие прошло успешно, с вызовом «скорой» на место происшествия и несанкционированной рвотой. Для убедительности в местное отделение милиции была кинуто заявление о хулиганской выходке. В связи с чем, сразу образовался «висяк». Пострадавший, из-за провала памяти, путано описывал налетчиков.  Выйдя из больницы, Шундякин получил полугодовую отсрочку.   
К моему приходу запасы спиртного практически иссякли, и никто не отважился предоставить собственные кошельки в общественное пользование.
Ну-с, по сливяночке? -  предложил неунывающий Алексей.
По сливяночке! – облегченно согласились все.
Шундякин исчез минут на десять и появился с полным стаканом спирта.
- Из каких закромов? – глупо поинтересовался я.
- Из общественных.
Народный медицинский напиток «Сливянка», как оказалось, добывался весьма просто. Представляя собой минимально разбавленный спирт, он хранился в каждой медицинской сумке и предназначался для протирки кожи перед инъекцией. Соединение нескольких флаконов в стакан обозначалось уже как «Сливянка». Для разнообразия иногда добавлялся фруктовый сироп и пили как ликер. Названия придумывали свои. С кофейным сиропом – «Сбрендиктин», с мятным «Парез», по аналогии с «Шартрезом», с вишневым «Обмаретто». Позже благодатный источник испортили. В спирт стали добавлять йодную настойку, чтобы поменять цвет и испортить благородную отрыжку.  Полученную бурду обозвали «Риголетто» и употребляли только с устатку.
Как правило, после застолья устраивалась подпольные  танцульки. В отсветах лампочки магнитофона, при выключенном освещении, чтобы не смущать прищуренного вождя, красный уголок превращался в поле брани. Женская половина оборонялась, мужская интенсивно наступала. Перепачканные кровяной помадой щеки бойцов, давали им вероятность скорого реванша. В праздничном эфире, как исключение, возникали будущие семейные пары, но в основном все сводилось к неприкрытому  блуду.  Женщины побеждались легко. Стоило лишь приобрести навык. Забазюлин и Трухин заключили по пьяни сделку. По рукам мужиков пошла «шахматка» со списком сотрудниц. Страсти накалились до того, что начисто был забыт всесоюзный хоккейный турнир. Забазюлин на каждом углу занимался декламацией Есенина, а Трухин, шевеля калмыцкими усами, травил байки. Преодолев барьер легкодоступных студенток и выпускниц медицинских училищ, соискатели переключились на замужних сотрудниц. Как показала практика, недоступность вещь надуманная. Из числа претенденток исключались невесты, молодожены  и лица пожилого возраста. Геронтофилия особо не приветствовалась. Через месяц с дистанции сошел Трухин,  опасаясь за целостность своей семьи. Манана  в последнее время тщательно обследовала его нижнее белье. Забазюлин совершил невозможное - переспал с заведующей подстанции. Увядающая лупоглазенькая дама отдалась не сразу. В силу возраста, поддерживая ускользающую красоту, директриса сидела на диетах и занималась «моржеванием». Каково же было ее удивление, когда около полыньи образовался тощий Забазюлин. С криком: «Не жалею, не зову, не плачу…», Сашка сиганул в ледяную воду, чуть не потеряв трусы. Отпаивая «новорожденного моржа» горячим чаем, она по матерински обтерла его своим полотенцем. К проруби Забазюлин пришел на разведку, но в порыве безумного эксбиционизма совершил подвиг. Купание в ледяной воде распределило потоки крови в жизненно важные органы и вызвало нешуточную эрекцию. В тот же вечер примадонна отдалась ему  на ковре собственной квартиры. Сашка до крови содрал колени, а утром получил выигранное пиво.  Естественно одной бутылкой не обошлось. Пьяный, но ужасно гордый, Забазюлин врубил на всю катушку «Stargazer» из репертуара «Rainbow»,  и размазывая слезы по небритым щекам старательно подпевал Дио.

                Where is your star?
                Is it far, is it far, is it far.*

Прослушав не менее пяти раз душераздирающую тему, он перевоплотился в Христа, висящего на кресте. К концу дня его страдания усилились. Сашка бесповоротно влюбился в молоденькую студентку, недавно устроившуюся к нам  на подстанцию, и публично заявил, что разведется с женой.   


47.
Опьяненные необычно красивым вечером, за полчаса до закрытия магазина, мы с Абиным терлись в отделе грампластинок. Возможно, духовность возобладала  над низменными желаниями, и мы приобрели два комплекта опусов Моцарта, по пять пластинок в каждом, один мне, другой Андрюхе. Приобщение к прекрасному было всего лишь порывом, но оставляло приятный осадок.
- Скорее послушаю выборочно, не более одного раза, и закину куда-нибудь на антресоли. – сказал я с сожалением. – Рок-н-ролл ближе. Хотя Моцарта в его время держали за попсу.
- У меня и проигрывателя нет.- рассмеялся Абин.
- Андрюха, не поверишь, но сегодня у меня день благих дел. Шел в институт и наткнулся на живодеров. Ненавижу их, и плевать мне на санитарные нормы. Хапают всех подряд,  бродячих и домашних. Ты бешенство в очию видел? Так вот, пока они в помойке накрывали кота, я выпустил весь их утренний улов. Живность разбежалась в  рассыпную как   тараканы.  Обозвал   их   ублюдками.  Они оказались трусоватыми.   Оглянулись  в   испуге.  Кот,   воспользовался    паузой,    сквозанул    в   щель. Я  распалился ни на шутку,
подбирая самые обидные слова. Что они ишаки с рыбьими мозгами, и в жизнь им не произнести без ошибок простое слово – циклопентанпергидрофенантрен, которое я сам заучил только на втором месяце, изучая биохимию.  За спиной образовалась группа поддержки. Кто-то спрашивал фамилии  живодеров, кто-то номер машины записывал. Попав в оборот,  они быстро ретировались, обдав нас клубами копоти. Но ощущение радости, как будто мир спас.
Мы сели в троллейбус. На одной из остановок зашел пьяненький интеллигент.  Встав рядом с нами, распространяя  алкогольные пары, неожиданно сказал: «Извините, молодые люди, хочу пожелать вам всего хорошего. Просто так от всего сердца», и вышел на следующей остановке. Вот так  удивительно заканчивался день.    
Завернув на неосвещенный проулок, мы чуть не налетели на представителей нарождающейся уголовной прослойки. Народ в последнее время, наконец, вылез из сатиновых трусов и краем глаза посматривал на Запад, примеряя отечественный ширпотреб. Заправленные в полусапожки полосатые брюки, клетчатые полупальто и  украшение нынешнего сезона – фетровые «пирожки», прозванные в народе «пидорками». Две сутулые фигуры пугающе взволновали. Я внутренне напрягся. На всякий случай. Интуиция у меня слабая, но на этот раз по телу прокатился животный страх. Не знаю, чем я им приглянулся.  Верно, так собаку провоцирует запах адреналина. В мое горло уперся нож. Мои ноги налились свинцом, и из подмышек кисло запахло. Набор пластинок непроизвольно поехал вниз, скользя по куртке. Свободной рукой хулиган ловко прихватил коробку,  и посмотрев на фотографию лысого Ойстраха, закинул в кусты.   
- Шульбертом увлекаемся?
- Моцартом.
- По бороде. – и обращаясь к подельнику, сквозь зубы процедил, - проверь-ка у них карманы.
Нет ничего унизительнее обыска без санкции прокурора.
- Ни хрена у них нет.  Только сигареты.
- В кулацком хозяйстве и бычий член веревка. Кстати классная куртка.
Мародер рванул вниз замок моей куртки. На середине его заело, и в руке остался оторванный  «язычок». От неожиданности бандит опустил нож. Абин, только, что стоявший с отсутствующим видом, ботинком ткнул в пах противника,  а другому, сколько было силы, опустил на голову свой комплект Моцарта, вдавив «пидорку» по самые уши. Оба бандита, матерясь, высоко завизжали. Не сговариваясь, мы стартанули, будто собирались побить мировой рекорд. Отдышавшись, молча, мы дошли до моего дома.
-  Как хорошо начинался день, и как закончился. – тоскливо вырвалось у меня.
Я не знал, что можно сказать в данной ситуации.
- На высокой ноте. – как в ни в чем не бывало, ответил Абин, вероятно намекая на высоту первой октавы визжащих хулиганов.
-   Знаешь, Андрей, я думаю, классиков есть за что уважать.
Я зашел в подъезд, и на втором лестничном пролете наткнулся на покалеченного алкоголем и венерическими болезнями англоязычного поэта Вовку.  Он непринужденно блевал, уткнувшись лбом и без того засранный угол.
- Как дела, бедолага? – спросил я походя.
- Хреново, с понедельника принимаю целибат.

48.

В городе гастролировала прибалтийская рок-группа «Магнетик Бэнд». На субботу Левинсон достал два билета. Для поднятия боевого духа Леня прихватил с собой  термос с кошерным сбитнем.  Готовил он его легко. Выливал в кастрюлю бутылку водки, столько же сухого вина, доводил до горячего состояния, сдабривал столовой ложкой меда и заливал в термос. Через полчаса напиток был готов. Мы и раньше пользовались оригинальным снадобьем, но делили его человек на десять. Но в этот раз, глядя на гримированного недокормыша Гунара Грапса, бесновавшегося на сцене, мы на пару усидели весь объем. И чем меньше его оставалось, тем больше я вникал в незнакомый язык, да так, что под конец явно понимал о чем речь. В конце концов, Левинсон расколотил термос с остатками сбитня о бетонную ступеньку, и наше окружение заволокло спиртово-медовым ароматом. Подошвы башмаком липли к полу, а во рту чувствовался вкус сиропа.
 Людской поток вынес нас на улицу. Не смотря на согревающую силу сбитня, по коже пробежала гусиная дрожь. Леня пребывал в аналогичном состоянии. Взяв за «червонец» у таксиста бутылку водки, мы непонятным образом оказались на железнодорожном вокзале. Не скрою, есть у меня ничем не обоснованная привычка. Когда мне одиноко и тоскливо, я сажусь в троллейбус и еду на вокзал, сажусь в фанерное общественное кресло и наблюдаю за людьми. Насмотревшись на суету,  успокаиваюсь и отправляюсь спать.  Но только в этот раз было весело. Вокзал, верно, оказался самым доступным и теплым местом. Выпив водки, я начисто потерял связь с действительностью. Мне хотелось спать, а Леню, наоборот, несло. Приходя периодически в сознание, я отмечал, что наша компания увеличивалась, меняя лица и половую принадлежность. Покадровая съемка складывала размытые изображения в извилинах головного мозга. Фотографии билетной кассы, двух абсолютно незнакомых  девиц, моя рука, протягивающая Левинсону студенческий билет, нисколько не укладывались в вечерний сюжет. Запах шпал вернул меня временно в реальность. Я стоял в тамбуре отходящего поезда и отчаянно махал рукой провожающим на перроне. И с этого момента, как отрезало.
Лучше бы я не просыпался. Мы находились в купе поезда.  На моих коленях примостилась и сладко посапывала молоденькая проводница. Левинсон храпел в противоположном углу, приспособив свои огромные ноги на лежащего на полу мужика. На столике в пивной луже дружной пирамидкой стояли пустые бутылки и плавали окурки. Сквозь подмороженное окно я прочитал название города на незнакомом здании вокзала. Сказать, что все волосы тела у меня встали дыбом, значит не сказать ничего. Потому что нас унесло на пятьсот километров вглубь страны, и какого черта мы делали в этом поезде, не приходило на ум. Еле разбудив Леню, я вытолкал его из отходящего поезда. Приходя в себя Левинсон, непонимающе рассматривал чужой пейзаж.
- Где мы?
- В Тель-Авиве, вероятно. Точнее в его городе-побратиме. Как мы на поезд попали, помнишь?
- Ну, ты даешь! Кто бабам обещал турне по сибирскому Золотому кольцу?
- Шутишь. Какое еще сибирской кольцо?
- Уренгой – Помара – Ужгород.
- Что за хрень?
- Сам вчера нес.
- Поясни, не врубаюсь.
- У вокзала, помнишь, двух девиц склеили?
- Помню, кто-то у касс с нами стоял.
- Значит, память возвращается. Ты им все время своего Элюара читал, потом про чистоту озера Байкал рассказывал.
- Кто?! Я дальше Уральского хребта не заезжал.
- Одним словом, мы по студенческим билетам откупили целое купе, а они суки киданули нас перед самым отправлением. Самое смешное, что нам по билетам достались верхние полки, причем все в разных купе. Проводники понимающие попались, увидели у меня авоську с пойлом, к себе пустили.
- Какую авоську?
- Я к таксистам бегал.
- Пиво тоже у таксистов брал?
- Ты в курсе, что вагоны-рестораны до сих пор существуют?
- И что дальше?
- Проводница душевная попалась. Как  водку выпила, так сразу на тебя глаз положила.
- И что?
- Так ты ее целый вечер в засос целовал. Все про отдельное купе спрашивал, и уснул, по мышиному тихо.
- Сколько у нас денег осталось?
Мы с Леней судорожно пошарили по карманам. В итоге набралось не более пяти рублей. На обратную дорогу, слава богу, деньги есть. На еду впритык. Обойдемся хлебом. Не в дефиците.  Студенческие также оказались на месте. Билеты в обратную сторону взяли без проблем, но только на вечер. Мороз придавливал. Пришлось взять билеты на автобусную экскурсию и кататься по областному городу. Выходить из автобуса к достопримечательностям мы не стали и, находясь в полудреме, жевали хлебный мякиш. Вечером, оставшись с последним рублем, сели в поезд. На постельное белье денег не хватало, но спас случай. У проводницы оказался некомплект, который достался нам за полцены. Не просыпаясь, мы ехали до самого дома.

49.

Ближе к обеду, положив на занятия, я, Левинсон и Геррик встретились у донорского пункта. Сдав кровь, мы напились казенного чая, и пошли в «Ривайвл» догоняться пивом. Впереди было два дня халявы, заверенные бумажкой с печатью.  На третий день мы жестоко разыграли  Гешу Геррика, послав ему на дом, от имени станции переливания  крови отпечатанное на машинке письмо,  следующего содержания:

«Уважаемый гражданин Геррик!
Доводим до сведения, что при сдаче крови на донорском пункте у Вас была обнаружена ранее недиагностированная урогенитальная флора, являвшаяся до недавнего времени сапрофитной разновидностью микробов. В последнее время доказано, что разновидности Lobus Obquercus и Anacardium Orientalis, обнаруженные при анализе  Вашей крови, вызывают патологические процессы: эмбицильное  склерозирование  мужских  грудных  желез и тестомаляционную туберозу предстательной железы.
В связи с  прогрессирующим течением  заболевания   требуется   постоянное медицинское  наблюдение  на базе кожно-венерологического  диспансера, с проведением еженедельного контроля анализа мочи.
Рекомендовано обследовать членов семьи, половых партнеров (при наличии домашних животных).
В связи  с затруднениями  лечения данной патологии,  мы имеем возможность, провести лечение на берегу Женевского озера в Швейцарии,  в воде которого обнаружены эксклюзивные лечебные соли, положительно влияющие на заболевание. Для этого Вам рекомендовано обратиться в течение недели в наш центр с полной выкладкой анализов членов семьи.  Количество путевок ограничено».
В конце письма Левинсон жирно расписался Ульяновым-Лениным, что у него всегда хорошо получалось, и варенным яйцом перевел печать со своей донорской справки. К депеше прилагалась небольшая пачка направлений на анализ мочи. Обнаруженную у потерпевшего флору мы выдумали не напрягаясь,  перефразировав на латинский - лбом об дерево и слоновья вошь.
Не прошло и недели, как абсолютно мертвенно-зеленый Геррик пригласил меня с Левинсоном отойти в сторону. 
- Вам письма не приходили?
- Какие?
- Из Центра переливания крови.
- Нет.
Егоша присел, опершись о стену. Из кармана пиджака достал злополучное письмо и протянул нам. Отвернувшись от Геррика,  Левинсон с удивлением на лице читал, написанные им же строки. Я же удерживаясь от смеха, извинился, и сделал вид, что мне приперло мочевой пузырь. По возвращении вид Егоши не улучшился. Леня «грузил» его по полной программе.
- Один плюс. За границей побываешь.
- Какая заграница! Леня ты понимаешь, что говоришь?
- Чего ты расстраиваешься, у нас медицина бесплатная, профсоюз оплатит расходы.
- Боже мой, откуда?!
- Может от Каролины? – войдя в курс дела, предположил я.
- Точно от нее!
- Готовь дополнительную банку. Кстати у тебя  кошка и собака?
- Да…
- Еще две банки.
- А у них как мочу собирать?!
- У кота из плошки, у собаки катетером.
- Ничего себе перспектива. Я, кстати, перерыл всю медицинскую литературу. Нет там таких заболеваний.
- Откуда им взяться, если только выявлять стали. Выходит, ты в пионерах?
- Выходит, что мне кранты?
- Судя по письму, мужское достоинство тебе вернет заграница.
- А нового возбудителя заболевания, вероятно, назовут геррикококк. – мрачно вставил Левинсон.
Геррик всю последующую неделю пребывал в черном унынии, и мы, как могли, помогали ему бестолковыми советами. Он никак не решался сходить в Центр переливания крови, и затер злополучное письмо до дыр. До тех пор, пока в его почтовом ящике не оказался очередной опус Левинсона, в котором сухим канцелярским языком просили извинения за произошедшую ошибку. В повторном анализе сданной крови не выявили никаких отклонений.  Подпись Ульянова-Ленина и яичный оттиск печати.
Как, оказывается, просто сделать человека счастливым.

50.

Звонок Москвича застиг меня врасплох.
- Пошли в кабак?
Если честно, мне надоел алкоголь, но Сашка был настойчив. И я, поклявшись, в ближайшее время, не брать ни капли в рот, поддался минутной слабости. Заказав графинчик водки и две порции пельменей, в ожидании чревоугодия, выискивали взглядом симпатичных девчонок. Ожидания оказались напрасными. Женские особи, сбившиеся за соседними столиками, убивали своим однообразием. Пресловутые русские красавицы в этот вечер напрочь исчезли из страны.
- Сколько мы продержимся в этой кунсткамере? – заскучал я.
- Выпьем водки, поедим. А там, глядишь, зрение сфокусируется.
- Тут фокус наводи не наводи, только резьбу сорвешь.
- Погляди.
Сашка кивнул головой в сторону стола, за которым сидели четыре мужика среднего возраста, по виду командировочные. К ним подсаживались две симпатичные куколки в модных комбинезончиках.  В ход сразу пошло шампанское.
- Не лезут они в возрастные рамки. Исправим положение?
- Подожди, пусть порадуются немного, девок накормят. Да, и мы сами поедим.
Со сцены грянул ансамбль, а мы с Сашкой, как соглядатаи, уминая пельмени, поглядывали на набирающих кондицию девиц. Когда закончилась водка, а с ней и деньги, мы переглянувшись, направились к заветному столику. Пригласив девчонок на танец,  галантно раскланялись перед нерасторопными ухажерами, пообещав вернуться.
- Оля.- представилась пьяненькая девица.            
- Герасим. – соврал я.
- Какое редкое имя.
- Не поверишь, но я потомок того самого Герасима.
- Какого Герасима?
- Который Му-Му утопил.
Оля недоверчиво посмотрела в мои честные глаза.
- Он же литературный герой.
- У каждого героя имеется прототип. Мой прапрадед Герасим действительно существовал, но только не был глухонемым и собак не топил.
- И какой же это прототип.
- Ты, не поверишь, но Тургенев с пращуром поссорился из-за моей прапрабабки. Так вот классик возьми и изуродуй словом лихого гусара-деда, бабку в скверную старуху превратил, да еще живодерство на обеих повесил.  Да так, что весь мир слезами умывается. Наше семейство ни то, что собаку, морскую свинку боится завести. А собака по кличке Му-Му существовала. Ее Тургенев сам за профнепригодность пристрелил.
- За что!?
- Глухая она была. К году только сообразили, что к чему. Иван Тургенев страстный охотник был. Отвел ее на Бежин луг, да там и порешил. Да, ну ее к черту эту историю, поехали с нами в общагу. У нас весело.
- Поехали. Только от «кормильцев» отвязаться надо.
- Действуй.
Покуривая у входа, мы дожидались девиц, поспешно удиравших из зала.
- Познакомься Лариса. – Оля представила свою подружку.
- Гера. – отозвался я, и подмигнул Сашке.
В трамвае Лорке стало плохо, и на следующей остановке, она пулей вылетела на улицу.  Дождавшись следующего трамвая, мы без потерь добрались до общежития. По мрачному коридору бродил подвыпивший студент, нацепивший капитанский китель  Сашки Раскрасова.  Сам Ослик в исподнем, абсолютно невменяемый,  валялся около кровати.
К сковородке жаренной картошки открыли домашние огурцы, и на этом хлебосольство закончилось. Из заначки достали марочное вино. Настреляв еще три рубля, с Лехой Люцифером отправился на проспект отлавливать таксиста, чтобы разжиться водкой. Все бы ничего, но не хватало семи рублей. Пройдясь по комнатам, нам дали понять, что деньги пропиты, а до стипендии целая неделя. На крыльце в безнадежности пересчитали мелочь. Таксисты, как пчелиный рой, неслись по шоссе, увозя в «бардачках» невостребованную жидкость.
- Не хватает? – позади нас раздался мужской голос.
Из-за опущенного стекла «жигуленка» на нас смотрел крепко сбитый дядька.
- Не хватает.
- Сколько?
- Семь рублей.
- Ничего себе.
Тем не менее, из портмоне он достал десятку и протянул нам.
- Давайте вашу мелочь.
Леха вскоре вернулся с водкой, и мы без приглашения влезли на заднее сиденье «жигуленка».
- Стакан есть. – без предисловий приступил к делу Леха, зубами срывая пробку.
Водитель достал пластмассовый стаканчик. Налив его до краев, протянули назад хозяину.
- Да вы что? Я за рулем.
И тут же опрокинул в себя водку. Для вида и мы выпили грамм по пятьдесят.
- Чего размазываем?
- Девчонки  в общаге остались.
- Ерунда. Сейчас товарищ подойдет, у него здесь подружка из медичек. Поедем за водкой, а уж потом по девкам.
Пока ждали товарища, водка закончилась. Я тешил себя надеждой, что Москвич сумеет организовать достойный досуг приглашенным дамам. Наконец, на переднее сиденье автомобиля сел капитан милиции. В первую минуту мы просто остолбенели.
- Михаил. – представил его наш новый знакомый. – Меня, кстати, Юрой зовут.
Юра быстро обрисовал ситуацию. «Жигуленок» рванул с места, и набирая скорость выскочил на проспект. Скорость будоражила подогретую водкой кровь. Водитель проскакивал на красный сигнал светофора, а мы пьяные дураки, заливались от смеха, словно анаши накурились. То, что автомобиль не попал в аварию, способствовала наступающая ночь.
- Юрка. Тебе машину не жалко. Разобьешь. – заволновался я, обеспокоенный собственной безопасностью.
- Не жалко. Машина не наша.
- Как не ваша.
- В отделении взяли со штрафной стоянки. Я, представь себе, начальник РОВД Центрального района, майор Подпругин Юрий Кузьмич. Знакома фамилия?
- Если честно, то нет. Юрий Кузьмич, я что-то жить захотел.
- Кузьмич и в слепую горазд гонять.
Капитан Михаил, снял с себя фуражку, и попытался натянуть на майорское лицо. Машину бросило в сторону. Я рванул фуражку на себя, но в руке остался только оторванный  козырек. 
- Ты знаешь, на чью честь посягнул? – рассматривая кастрированный форменный убор, произнес капитан.
- Наверное, не меньше чем на начальника следственного отдела. – съехидничал я.
- Так точно.
Изуродованный картуз оказалась у меня на голове. Леха Люцифер только посмеивался себе под нос. За нашими спинами завыла милицейская сирена, и лающий в мегафоном голос потребовал остановиться. Как бы не так. Юрка вмял акселератор до самого упора.  На наше счастье движение на проспекте прекратилось,  только одинокие прохожие жались у тротуара. Желтый «воронок» все-таки извернулся и догнал нашу «копейку», угрожая неминуемой расправой. Первое, что увидел страж порядка, было мое необезображенное интеллектом лицо в ментовской бескозырке. К этому времени мне захотелось спать. Вытянутое должностное лицо погасло в моем сознании, как начало киносеанса.
Очнулся я уже в общежитии, поднимаясь по лестнице. Руки сжимали непонятные пакеты, позвякивающие стеклом. Вошедший в раж Михаил пообещал устроить шоковою терапию ожидающим нас дамам. Но промахнулся комнатой. С криком: «Всем на пол. Проверка документов!» ворвался к соседям. Непонятная тишина несколько удивила. В комнате кроме капитана Раскрасова никого не было. По его несвежим кальсонам расползалось желтое пятно.
- Только не в вытрезвитель. – жалобно застонал разжалованный майор.
Уставшие от Москвича девчонки с надеждой смотрели на мои сумки, из которых вываливались ресторанные деликатесы. Я и сам давался диву. Видно в борьбе за существование я проспал нескучные моменты. 
- Откуда? – поднял удивленные брови Москвич.
- Гуманитарная помощь загибающимся студентам. – ввернул Кузьмич. – Стаканы свободные есть?
Остаток вечера или уже ночи прошел насыщенно и напряженно. Капитан Михаил с устатку лег на дальнюю кровать и заснул посапывая, как ребенок. Сашка приревновал Лариску к Кузьмичу, и кулаком вышиб оконное стекло. Мы долго бинтовали его кровоточащую руку. Повязка сползала, сбивалась в комки, мужики тихо матерились. Между делом пили, поливали рану водкой и опять бинтовали. Наконец, дело было сделано. Сашкина рука под километрами бинтов выглядела богатырской палицей.  Он расцеловался с Кузьмичом длинным не мужским поцелуем.
- Любишь что ли? – не растерялся Кузьмич.
- Люблю! Я всех люблю.
И полез целоваться с Лариской, опрокинув на пол остатки вечернего стола.
- Может в «бутылочку» поиграем? – спросила поскучневшая Оля.
- Отнюдь! – завопил Москвич, вероятно запомнивший разговор с Ринатиком о передаче микрофлоры посредством соприкосновения слизистых.
- Из списка мы тебя вычеркиваем. – настырно подвела итог Оля.
- Я через платок.
- Лучше через подушку. – захохотал Кузьмич.
- И в презервативе. – пьяно поддакнул я.
Москвич крутанул порожнюю емкость. Бутылка завертелась, показывая все стороны света, и уткнулась в Кузьмича.
- Ну, братан, тебе видно понравилось.
Послав Сашке воздушный поцелуй, Кузьмич раскрутил бутылку. Горлышко уткнулось в Лариску. Два тела слились в страстном поцелуе. Сашка чуть не заплакал. Чувствую временную ущербность пораненной руки, он молча вышел из комнаты, ударив ватной кувалдой по выключателю.
Послышался глухой стук. Это не выдержав напряжения вертикали, упали на пол целующиеся голубки.      
- Оля, ты где? – шепнул я в темноту.
- Уже рядом.
Ольга забралась ко мне на колени и вцепилась бульдожьей хваткой в губы. Полное ощущение работы пылесоса. Так в детстве прижатая к щеке трубка агрегата волнующее оттягивала молодую кожу.

51.

Проснулся я в полном одиночестве. Комната напоминала воровскую «малину» после хорошего загула. В тарелке крючились нарезанные сыр и варенная колбаса. Из разбитого окна поддувал свежий ветерок, мешающий быстрому пищевому разложению. После чая с завяленными продуктами, я быстро убрал комнату, выкурил несколько  окурков, взятых из пепельницы. Чтобы не обжигать горящим табаком пальцы, приспособил пинцет. Живительный дым завершил цикл жизненно важных удовольствий. На работе выдали аванс, и жизнь вовсе стала  прекрасна и удивительна.
После полудня нашелся Москвич.
- Я в поликлинике. – орал он в трубку телефона. – Вчера сухожилие перерезал стеклом. Руку уже загипсовали.
- Как самочувствие?
- Как у космонавта.
- Вечер закончился удачно?
- Не то слово. Кузьмич устроил ночную автомобильную прогулку. В «жигуленок» набилось человек десять. Пока развезли всех по домам, туда-сюда. Одним словом, ночевал я у Лариски.
- Не понял. А Кузьмич?
- Так у него не встал.
- Это надо же, начальник районного отделения милиции и так опарафинился.
- Ты в кабак сегодня пойдешь?
- Что-то не хочется.
Я погладил ладонью карман рубашки, оттопыренный как грудь девушки пубертатного периода.  Расставаться с деньгами не было никакого желания.
- Ольга и Лариска обещали быть.
- На халяву?
Жадность и холодный экономический расчет заставляли меня малодушничать. Джинсы «Райфл», плотно обтягивающие ягодицы и купленные в долг, давили на совесть.
- Да, нет. У них там девичий междусобойчик, вроде очередной годовщины прихода менструации. Так, идешь или нет?
- Салатик и графинчик водки?
- Что мы - обжоры, водкой обойдемся?
- Тогда два графина.
- Заметано.
Побриться я не успел, надел кримпленовый костюм с прожженной на колене дыркой – овальной зарубкой питейного мероприятия. Общаясь с малознакомыми людьми, я старался прикрывать эстетический дефект другой штаниной, перекрещивая ноги. Мужики, не стесняясь, кивали в сторону туалета или густых кустов, превратно понимая мои намерения. Москвич выпросил у меня джинсы.
- Мои залиты кровью, будто на скотобойне побывал.
Разглядывая себя в зеркале, злился на пройдоху, но поделать ничего не мог.
- Ну, не скотина ли ты?
- Не скотина. Свинья не кошерное животное.
- А что, кроме свиньи другого скота не существует? Ишак, к примеру, кошерное животное?
- Кошерное, дружок, кушают, а ишака имеют.
- Как имеют?!
- С удовольствием.
Далее Сашка поведал мне об особенностях мужания в горных аулах и далеких странах непонятного ислама.
- Девок им не хватает?
- Как тебе объяснить попроще? Ты без зубной щетки обойтись можешь?
- Иногда, но чувствуешь себя не в своей тарелке.
- Вот и у них та же история.
В ресторане нас усадили за отдельный столик. Испытывая внутреннее напряжение, я  рассматривал посетителей. Это состояние, как правило, после первой рюмки проходит. Ольга и Лариска, сидевшие через несколько столиков, весело помахали нам руками. Москвич в ответ поднял загипсованную руку.
- Ты гляди, а подружки у них, как на подбор.
- Банкет завершится в общаге?
- Там видно будет.
Одутловатое, небритое лицо Сашки, после бурной ночи потеряло налет интеллигентности.  Избавляясь  от  боли  в  руке,  он  периодически  доставал  анальгин  и
запивал его клюквенным морсом. Одиночество оказалась не долгим. К нам подсадили пару. Парень и девушка.
- Коля. – запросто представился молодой человек. – Работаю токарем на заводе. А это -  Люся, моя невеста, крановщица.
- Беспартийный? – нагло спросил Москвич.
- Не понял?
- Бывали за границей?
Коля стушевался и растерянно посмотрел на свою спутницу.
- А вам зачем?
- Да так, разговор поддержать. Когда, наконец, принесут водку?
Несчастная Люся превратилась в жену Лота и нервно затеребила край скатерти.
- Не обращайте на него внимания, когда его не беспокоят раны, он мучается запорами. – я постарался разрядить создавшуюся обстановку шуткой, но к сожалению она оказалась слишком медицинской. – Эскулапы мы. Александр врач-гинеколог, а я, с вашего позволения, уролог. Зашли поужинать после работы. Тяжелые выдались нынче сутки. Товарищ вот  на рабочем месте травму получил.
Сашка стыдливо спрятал под стол руку. Коля недоверчиво посмотрел на нас.
- Сломал?!
- От спонтанного мышечного усилия. – подтвердил Москвич.
Люся, извинившись, отошла в туалетную комнату.
- Да такое возможно ли?!
- Возможно. – успокоил я токаря. - Прошу прощения за подробности, но за неделю человека по три обращаются с переломом члена.
- Ни фига себе!
Наконец, официант принес заказ и мы выпили за знакомство. Молодая пара после выпитого расслабились. Коля с ходу рассказал два бородатых анекдота, а Люся, раскрасневшаяся от водки, стала подпевать ансамблю. После съеденного салата Люсю опять понесло в дамскую комнату.
- Коля, Люся у тебя первая невеста? – поинтересовался Москвич.
- А что?
- Да я про любовь с первого взгляда интересуюсь.
- Такая у меня в школе была, а с Люськой на работе познакомился. В столовой. Хорошая деваха. Как раз по мне.
- В ресторанах не знакомился?
- Я здесь второй раз в жизни.
- И как тебе?
- Непонятно. Тоскливо мне. Толи потраченных денег жаль, толи времени. Из-за Люськи пошел.
- Не публичный ты человек, Коля. Как тебе вон тот кукольный квартет? – Сашка кивнул в сторону наших знакомых.
- Эти не про нас.
- А про кого?
- Даже не знаю. К ним подойти страшно.
- Это почему?
- Красивые и гордые.
- Ты просто комплексуешь. Они тебя ждут, не дождутся. Красавицы – самые несчастные твари на свете. Таких дураков, как ты, процентов девяносто. Обделались горохом, и хватают крановщиц почем зря.  Скажи честно, променял бы Люсю на одну из них?
- Это ж какие денжища нужны?
- Даром, Коля, даром.
- Да что вы тут мне сказки рассказываете!
- Давай на «пузырь», что эти красавицы сегодня уйдут с нами.
- Давай. Слабо вам.
Не долго думая, как только со сцены грянула музыка, мы с Москвичом двинули в сторону наших знакомых. Коля вслед злорадно ухмыльнулся. Но когда мы вытащили на середину зала девиц, причем на каждого по две, выражение Колиного лица приобрело оттенок удивления. Девчонки оказались на редкость понятливыми, и на виду у Коли, естественно по сговору, мы расцеловали всех по очереди в губы.  На последнем аккорде Москвич упал перед Лариской на колени и чмокнул ее в аппетитную попку. Ольга проделала тот же финт передо мной. Ничего не оставалось, как грохнуться на колени и прижаться губами к упругой ягодице. Стоявший вокруг онемевший народ, восхищенно захлопал в ладоши. 
- С тебя «пузырь». Мы обо всем договорились. - напомнил Николаю Сашка. - Какая тебе больше нравится? 
Коля было открыл рот, но вернувшаяся из очередного туалетного похода Люся, помешала его сексуальным фантазиям.
До закрытия, пока не устал оркестр, Москвич неустанно показывал чудеса ресторанного разгильдяйства. Мне оставалось только подыгрывать. В конце концов, из лучших побуждений, одна из девиц послала обалдевшему Николаю воздушный поцелуй.
- Как вам не стыдно, мальчики! – разнервничалась возмущенная Люся, и опять засобиралась в туалет.
- Коля, я тебе, конечно, не судья, но где ты нашел эту метелку? - спросил Сашка. – С ее взглядами на современные брачные отношения, тебя будут прессовать как макулатуру, а в день получки выгребать под ноль карманы. Она случаем не беременная?
- С чего ты взял?
- Извини, но ссытся она, как полковая лошадь. Одно из двух, либо беременная, либо больная. Если беременная, то ты попал конкретно. Будешь резьбу наверчивать, и пятилетку в четыре года выполнять, лишь бы дома не появляться. Если больная, то это поправимо. Санатории, курорты. Одним словом, подальше.
Коля бестолково почесал лоб, и крепко задумался.
Когда мы садились в перегруженное такси, из толпы вынырнула несчастная Колькина фигура. Он что-то кричал, и махал руками.
- Я с вами! Подождите! – донес ветер.
- Коля, а как же Люся? – трагическим голосом отозвался Сашка.
- Да пошла она!
- Тогда и ты пошел!

52.

Самый замечательный месяц в году – апрель. Даже само название ласкает слух. Птичий гомон перекрывает суетливый гул улиц, по канавам несутся ручьи. Воздух полон первых ароматов, солнце припекает. Из магнитофона по-весеннему звучит битловский “Let It Be”.
- Весна, бляха-муха! – возбужденно тянет носом воздух Забазюлин.
- Саня, а что это за бляха-муха?
- Думаю муха цеце.
- С чего бы это вдруг?
- Помнишь у Маяковского «…а в Африке солнце, как медная бляха».
- А при чем здесь муха?
- Потому что в Африке водится, бестолочь!
- Если ты такой умный, - не уступая ему в олигофренизме, спросил я - то объясни почему, когда греешь руки дыханием, то идет теплый воздух,  а когда дуешь на обожженный палец, то прохладный.
Сашка тут же провел практический эксперимент и, подумав, честно сказал: «Не знаю».  Через минуту нам подсунули вызов в детский дом. Выскакивая из подстанции, в дверях, я чуть было не столкнулся с девушкой. Ослепленный весенним солнцем, я пролетел мимо нее, припоминая знакомое лицо. Но так и не вспомнил. На дежурное «здравствуйте», дежурный «привет».
На полу комнаты лежал шестилетний пацан. Бледная неухоженная кожа ребенка пугала. Помимо всего его тело содрогалось от мышечных конвульсий. Кроме нянечки из персонала никого не было.
- Где медики? – зло посмотрел на нее Забазюлин.
- А кто их знает. Небось, в магазине за дефицитом давятся.
Под действием лекарства, на игле, ребенок расслабился, глаза полуоткрылись. Я взял малыша на руки и понес к кровати.
- Часто у него приступы?
- Каждую неделю болезного «родимчик» бьет.
- Лекарства даете?
- Кто его знает. Кому они нужны.
На кроватях лежали дети. На бледных лицах, как пятна черной краски, выступали напуганные глаза. Заплакала маленькая девочка, и протянула к Забазюлину руки-тростинки. Саня присел около нее на колени и погладил по голове.
- Ну, чего плачем? – выдавил он бодрым голосом.
- Папа! – еще больше разрыдалась девчушка и прижалась к Сашкиной груди.
По сотрясающимся плечам, я понял, что сентиментальный Забазюлин сейчас разрыдается в полный голос. Я, и сам, еле сдерживал слезы.
- Я бы этих подзаборных сук стерилизовал – утирая слезы, заговорил Сашка, когда мы вышли на улицу. – Живут по программе матушки-природы – родиться, размножиться и сдохнуть. Народу не индийские фильмы показывать надо, а пару раз привести в подобные заведения. Наплачутся от души.
На следующем вызове подросток стыдливо снял штаны и аккуратно грязными пальцами достал член. Из-под крайней плоти, похожей на перезрелую сливу, сочился гной.
- Мастурбируй в следующий раз чистыми руками. – посоветовал начинающему гиперсексуалу Сашка, когда парня доставили в хирургию. – Сейчас тебя в другую веру обращать будут.
- В какую? – напугался паренек.
- Выбирай любую, можешь пригласить по телефону раввина или имама. Тебе по душе больше кто?  Советую ислам, там многоженство разрешено.
- Дяденька, вы на что намекаете?
- Экий ты не понятливый. На обрезание, естественно.

53.

- Старая знакомая. – записывая очередной вызов, произнес Забазюлин.
Тихонько, не хлопая дверьми подъезда, на цыпочках, поглядывая на меня и прижимая указательный палец к губам, Сашка поднялся на второй этаж и неистово забарабанил по обшарпанному дерматину. За дверьми послышались семенящие шаркающие шаги. В проеме образовался старик. Казалось, вместо очков, на нос он приспособил две огромные лупы.
- Кто здесь?  - реагируя, как кобра, на наши белые халаты, для верности спросил дед.
- «Скорая», дедуля. Чип и Дейл спешат на помощь. – заорал в полный голос Сашка. - Ну-с, где тут у нас Маргарита Гавриловна?
- Сашенька, здравствуй. – узнала Забазюлина старушка. - Давно ты у меня не был. Опять сердчишко прихватило, гори оно огнем.
- Сейчас Гавриловна поправим. А может, в больницу поедем? Сами знаете, с первого раза редко у нас получается.
Присевший напротив старик, засопел носом, как паровоз.
- На кого же я деда оставлю?
- Так ты к себе на постой студенток пускаешь?
- Пускаю.
- Они за ним и поухаживают. Накормят овсом, и по очереди с ним спать будут.
- Овес-то он сожрет, а спать вряд ли. – засомневалась Гавриловна.
- Ой ли, поди молодух за зад щиплешь? – обратился к деду Сашка. – Сейчас твою бабку увезем, порезвишься на всю катушку старый хрыч.
Старик только монотонно сопел, никак не реагируя на выпады Забазюлина.
- Ты чего деда достал? – спросил я в машине Сашку. – Он тебе на хвост наступил?
- Не переживай. Старикан, поди, лет пять, как глухой.
- Похоже, сегодня день открытых дверей государственных учреждений.- принимая очередной вызов, развеселился Забазюлин. – Вызов в тюрьму. Там у них зэк помочиться не может вторые сутки.
На нарах сидел пожилой мужик с полным набором страданий на лице. На лбу выступали капли крупного пота, дыхание отдавало ацетоном и гнилыми зубами.
- Сделайте что-нибудь! – закричал он, увидев наше богоявление.
Катетер входил с трудом и вдруг уткнулся в невидимое препятствие.
- Аденома, милый друг. Похоже от беспрерывно рецидивирующей гонореи?
- Да уж, пострадал, было дело.
- Тогда терпи.
После очередного нажима катетер словно провалился в пустоту. Моча под давлением, забрызгав халат Забазюлина, рванула на свободу.
- Мать вашу! – только и вскрикнул Сашка, отряхивая пахучую жидкость.
Мужик на фоне ослабевающей струи, казалось, умирал от счастья.
Под занавес, когда стемнело, нам передали последний вызов.
- Ребенок. Полтора года. Справимся быстро. По опыту знаю, у детей ничего серьезного не бывает. Наверное, затемпературил. – рассуждал Сашка. – Чаю хочу и в койку.
Маленькое немощное тельце с огромной головой практически обвисло на руках матери. Закатившиеся под верхнее веко зрачки не воспринимали свет, дыхания не было слышно.
- Гидроцефалия врожденная?
- Да. – безжизненно ответила молоденькая мамаша.
Я послушал сердце ребенка, посмотрел на не по-детски страшную голову. Только после этого через силу произнес: «Ребенок умер». Мать, показалось, облегченно вздохнула, взяла платок и занавесила зеркало. Неловко пятясь к двери, мы выскочили в подъезд. Никогда я не мог спокойно смотреть на умирающих детей. Слезы катились по щекам. С каждой смерть малыша во мне что-то гасло и вызывало чувство досады на несправедливость судьбы.
- Лучше бы я выучился на ветеринара.
- Животные мрут чаще. И их порой жальче, чем людей.
- Может ты и прав. – согласился я с Сашкой.



54.

Отвлекаясь от тяжелых раздумий, я пытался вспомнить, где мог видеть девушку,  с которой столкнулся на подстанции. Необыкновенно знакомое лицо, только ни с чем не ассоциированное. Машина резко тормознула. Дверь открылась, и в салон заглянул парень с осунувшимся лицом.
- Поставьте укол.
Он протянул мне ампулу с седукфармом. Пока я доставал шприц, он развернулся спиной и спустил штаны. Через минуту, подпоясался, сказал спасибо, и скрылся в темноте. В руке у меня осталась нетронутая ампула. Я показал ее Сашке.
- И что ты ему поставил?
- Два куба пипольвена. По крайней мере, кайф словит, только тяжелый. А в следующий раз подумает, кому подставлять задницу.
Забазюлин, минуя кухню, добрел до койки и бездыханно упал. За столиком у окна сидела девушка. Одного взгляда было достаточно, что бы совместить в целое встречу на входе и позднюю гостью.
- Лилька! – воскликнул я удивленно.
- Привет. Я тебя четвертый час жду.
- Вот тебе на. Я о тебе постоянно думал. Ты куда пропала?
- Уезжала на учебу.
- И кто ты теперь.
- Секретарь-референт в издательстве. Я по тебе скучала.
- Не знал. Но очень приятно.
Я взял ее за руки. Мягкое встречное пожатие окатило горячей волной. Через мгновение мы целовались, как давние любовники. 
- Может, пойдем в парк?
Ночная прогулка по аллеям прошла в непринужденной беседе. Лилька рассказывала про свою жизнь, а я про свою. Брошенная в раннем детстве матерью, она воспитывалась отцом. Отставной полковник преподавал в одном из институтов. Год назад повторно женился, у него родился сын. Мачеха оказалась всего на пять  лет старше Лильки, и отношения у них не сложились. Они постоянно конфликтовали, и Лилька невзлюбила сводного брата. Не могла ничего с собой поделать.
 Парк упирался в современное здание из стекла и бетона.
- Здесь я работаю. Хочешь, покажу свой кабинет?
- Нас пустят?
- У меня ключи.
В темноте мы коридором добрались до большого кабинета. Целовались долго, переводя дыхания. Руки ласкали молодое тело, податливо отвечающее на прикосновения.
- Не сегодня. – жарко шепнула Лилька, когда я принялся стягивать с нее плавки.
- А когда? – глупо спросил я.
- Скоро. Отец с семьей послезавтра уезжает в отпуск.
- Послезавтра? Это же целая вечность. Не знаю, доживу ли.
- Доживешь, обещаю.
В подъезде ее дома, мы никак не могли расстаться. Одурманенный страстью, я больше походил на молодого кобелька, которому досталась сучка не того размера. Уставшая от моих ухаживаний Лилька подтолкнула меня к выходу и исчезла в квартире на первом этаже. С переполненными кровью чреслами, как не доенная корова, я добрался до своего жилья и долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Эротические фантазии фонтанировали через край. Снились обнаженные девки, лопающиеся, как мыльные пузыри, при попытке вступить в любовную связь.
Утро встретило меня юношеской поллюцией, не беспокоившей лет с четырнадцати.

55.

Сутки пролетели в мучительном ожидании. Я старался отвлечься на зазубривании английских слов, пару раз сходил в кино. «Зеркало» Тарковского и индийский фильм «Мазандаранский тигр». От первого я откровенно обалдел, а на втором издевательски хохотал. Наконец наступило послезавтра.
 Лилька встретила меня в скромной квартире, пахнущей детскими пеленками и молочной смесью. Одетая по-домашнему в халат, она поцеловала меня в губы, и провела в свою комнату с широкой расстеленной кроватью.
- Сходи  в ванную.
Начало, по крайней мере, мне понравилось. Наверчивая кран горячей воды, я понял бесплодность моей попытки, зато холодной было - хоть отбавляй. Тщательно подмыв контрольные места, окатил себя струей холодного душа. Подобрав остатки влаги полотенцем, я опять оделся и вышел из ванной. Лилька на кухне варила кофе. На полке с пластинками выбрал диск Джеймса Брауна и поставил на проигрыватель. Зажигательный фанк с хрипловатым повизгиванием меня возбуждал всегда. Композиция «Я - сексуальная машина» пришлась кстати.
- Раздевайся. –  приказала мне Лилька и сунула в руки чашку с дымящимся кофе.
Поставив ее на край стола, я, стараясь не суетиться, разделся до трусов и хотел уже нырнуть под одеяло.
- Догола.
Стыдливо сняв исподнее, чтобы не обнаружить себя во всеоружии, залез под одеяло. Лилька скинула халат и осталась в неглиже, прошлась по комнате, демонстрируя достойные восхищения прелести. Закрыла тяжелой портьерой открытое окно, перебралась через меня к стенке. Там она села, без всякого стыда раздвинув ноги, открывая умопомрачительный кудрявый лобок, и закурила. Меня томили, как тушеного зайца. Я протягивал руку к ее тяжелым грудям, она игриво шлепала меня ладошкой. Выпила кофе. Наклонившись надо мной так, что я мог достать губами ее соски, поставила пустую чашку и резко сдернула с меня одеяло. Я прямо-таки увидел себя со стороны. Нет ничего уродливее лежащего на спине мужика с эрегированным членом.  Полное ощущение неполноценности и беззащитности. Мужик должен быть всегда сверху или, по крайней мере, сзади. Как я ошибался по этому поводу. Лилька наклонилась к моему члену и взяла его в рот. В тело воткнулось миллион иголочек, в воздухе исчез кислород, а сам я взлетел над своим ложем и потерял ощущение гравитации. Покачиваясь в потоке вечернего сквозняка, ласково поддувающего из окна, я мог бы лежать так вечно. Как Ленин в мавзолее. Затем, удивляясь самому себе, и не имея на то ни практической, и даже теоретической подготовки, вытворял с Лилькой чудеса, которые можно смело вписывать в приложение к Кама-Сутре. Джеймс Браун по накалу визгливого вокала был близок к оргазму. Вопрос был в том, кто быстрее кончит. Я опередил его на долю секунды и выплеснул животворящую жидкость на живот Лильки.
- Что ты сделал, дурачок!
- Избежал случайной беременности.
- У меня спираль.
- У меня будет возможность исправиться?
- Причем неоднократно.
Тем не менее, я был уязвлен тем, что девчонка, управлялась со мной как с бестолковым школяром. Недетские навыки, гинекологическая предосторожность – вот это шайба, заброшенная в пустые ворота. Переворачивая диск Брауна в пятый раз, я неутомимо трудился не на страх, а на совесть. И понял одно, что невозможно получить полноценное удовольствие, не доставив его второй половине. За окном кто-то грохнулся с оторванным водосливом, и жалобно матерясь засеменил к соседним кустам, потирая ушибленный бок.
Насмотрелся бесплатно порнухи. – засмеялась Лилька и закрыла окно.
Я сходил на водные процедуры, причем с превеликим удовольствием, выпил остывший кофе и был готов вновь ринутся в бой. Но Лилька, свернувшись калачиком, сонно отбивалась от моих приставаний. Прижавшись к ней, я незаметно провалился в сон.
Утром встретило меня в полном одиночестве. Лильки рядом не было. Она лежала на диване в соседней комнате. Я присел около нее.
- Привет. Ты почему здесь?
- Не могу же я отбиваться от тебя всю ночь.
- Но я спал.
- Твои руки, похоже, не спят никогда. Бесплатное приложение к члену.
- Ты забыла про язык.

Медовый месяц с Лилькой у меня продолжался ровно тридцать дней. На тридцатый первый я с удивлением обнаружил ее прогуливающуюся с молодым пареньком, нараспев читавшим ей Рембо, и умно рассуждающего о концептуальности романов Кафки. А я, бестолковый, в то время тащился от Хемингуэя и Ремарка. Альтруизм валил меня наповал. Я любил людей. Конечно же, не Христос, но все-таки медик по призванию.
- Антон. – представила его Лилька, глядя с такой чистотой в глазах, что я засомневался в действительности нашего бурного романа.
Антоша с убедительным видом собственника прижимал к себе Лильку, что я уже нисколько не сомневался в состоявшейся близости.
- А вы кто? – заинтересовался молоденький интеллектуал.
- Не поверишь. Я твой «молочный» брат.
Развернулся и зашагал прочь. Никто меня не просил вернуться. Вечером я хотел напиться, но водка не лезла в горло. Мне хватило стакана вина. Давно строившая на меня планы однокурсница легко отдалась в пустой комнате общежития. Дальше этого дело не пошло, и мы только по-дружески улыбались при встречах.
Но все равно лучше Лильки у меня женщины не было. Один раз я позвонил ей, она вышла в темный подъезд. Разговор оказался невнятным. Она стояла оперевшись на подоконник и посасывала сигарету. Глядя на ее аппетитный зад, я на правах собственника запустил ей по юбку руки. Лилька небрежно, не меняя позы, пресекла мои намерения.
- Я тебе не проститутка, отдаваться в подъезде.
- Если бы ты отдалась мне на простынях, то смысл поменялся?
- Не лови меня на слове.
- Мне лично все равно где. Хоть на рояле. Ты же поступила со мной, как последняя сука. Хотя я благодарен тебе за все. Лучше женщины, чем ты, я просто еще не знаю. Всем соплякам буду советовать начинать с проституток. Что бы ощутили всю гамму. Только для полного счастья нужно научиться любить. Прощай.
Я вышел на улицу. Моросил мелкий теплый дождь. Он смывал с меня всю накипевшую грязь. Я подставил под струи лицо, долго стоял, глядя в непроглядную темень неба.  Душа светлела. Уходила злоба, уходила обида.   Раскинув в сторону руки, я закричал  что было силы: «Люди-гады, я люблю вас всех!»
- Заткнись, придурок! – принесло мне эхо из далекого открытого окна.   

Эпилог.

Осенью я женился на Инопланетянке. Встретились мы до банальности случайно. В фойе кинотеатра я обратил внимание на миловидную шатенку с огромными небесными глазами и влюбился. Она одиноко стояла у окна в ожидании сеанса. Весь фильм я смотрел на девушку, упиваясь божественным светом, окончательно потеряв интерес к содержанию картины. Следуя за ней, я проводил ее почти до подъезда. Дом показался знакомым.
- Девушка, подождите, пожалуйста.
- Вы что-то хотели?
- Вы верите в любовь с первого взгляда?
Она машинально поднесла руку к лицу. И меня словно током шибануло. Четыре пальца.
- Вас зовут Лена?
- Да. – удивленно протянула она.
- Вы меня не узнаете?

27.04.2005