Красные, желтые листья, шурша, бежали по асфальту разбитого бульвара. Рыжий, как осень, маленький щенок понуро плелся навстречу. Господи, сколько их таких, бездомных, с грустными глазами бродит по городу… Вместо засохших, пожелтевших цветов в клумбах цветут яркие этикетки бутылок. Все к этому привыкли, поэтому проходят мимо, лишь изредка горько вздохнув о чем-то своем. Да, новоторам почему-то невесело. Я села на облезлую лавку, которая когда-то была выкрашена в насыщенный зеленый цвет. Что же будет с городом лет через десять? Совсем обнищает? Или вдруг запестрит разноцветными банкнотами щедрого туризма? Я устало прикрыла глаза. Над головой хмурилось небо. В голове возникали одна за другой картины будущего…
Вот я иду по ровной заасфальтированной дорожке на высоких каблуках. Сейчас все девчонки так ходят. Не потому что модно, а потому что идешь, как по воздуху летишь. И зацепиться ни за что не боишься. Здорово. Направо-налево посмотришь – одни счастливые лица. Потому что у всех теперь зарплата не ниже десяти тысяч рублей в месяц выходит. Да и цены невысокие, позволяют себя побаловать. А все за счет туризма. К две тысячи восемнадцатому году у нас город из захолустья в рай превратился: Тверцу почистили, пляжик небольшой городской сделали, на площади девятого января асфальт выломали, очистили мощенку – красотища, глаз не отвести! На лошадях катают. А для любителей экстрима и граффити на окраинах города площадки особые устроили, они там на огромных бетонных блоках рисуют.
Борисо-Глебский монастырь, нашу гордость, отреставрировали. На его территории теперь и службы проходят, и туристов водят, и праздники православные отмечаются. Церковь на улице Бакунина отдали под мастерскую торжокским кузнецам: они двор мощенкой выложили, заборчик выковали узорчатый. На Старицкой улице церковь, что у дороги самой стоит, отреставрировали, кладбище при ней почистили. Покровку тоже восстановили, такое место красивое! Туристы ходят да языками щелкают.
Реставрации все проходили под чутким руководством сотрудников ВИЭМ. Они в своих архивах поискали и нашли старые, первоначальные виды наших улиц и церквей. Пригласили молодежь, за определенную плату предложили помочь осуществить программу восстановления исторических памятников архитектуры. Ребята хорошо работали: сначала понемногу народу собиралось, а потом толпами ходить стали. Вот и поставили город на ноги.
Еще у нас есть драмтеатр. К нам даже из соседних городов на постановки люди приезжают. Высадят их на Ильинской площади и идут они до спектакля гуляют. После театра туристов ведут на танцплощадку на улице Кирова, где церковь разрушенная раньше была. Сейчас ее снесли, закатали хорошую ровную площадку, установили колонки, лавочки, сделали спуск к реке и маленькую пристань. Теперь и на лодках здесь покататься можно. Вечером на площадке шумно: люди знакомятся, веселятся, танцуют. И совершенно бесплатно.
Вот так преобразился наш город за каких-то десять лет.
Но вот картина прекрасного сменилась на более реальную, более вероятную. Пустые улицы. Вместо людей дороги перебегают лохматые бумажки и рваные пакеты. Старые вековые деревья понуро опустили тяжелые ветви, метя ими заплеванный, в неровных и ненужных заплатах асфальт. Гордые громады церквей будто сгорбились под тяжестью грешных торжокских небес, нахмуривших седые брови сизых туч. На улицах живет Одиночество. Оно потратило десять лет на то, чтобы захватить в свои владения маленький, не оказывающий сопротивления город. Отсюда бегут все. Здесь редко когда встретишь молодые счастливые лица. Остались только умирающие старики. Умрут они – умрет город, его история, и никому не захочется вернуться в мертвую тишину и крикнуть в пустоту: «Я люблю тебя, мой милый город!» Вечный холод, блуждающий по свету, накинется, накроет собой здесь все. А на въезде кто-то криво повесит табличку «Опасная зона». Так закончит свое существование город с богатейшей историей, вынесший нашествие татаро-монгольского ига, несколько раз возрождавшийся из пепла…
Красные, желтые листья, шурша, бежали по асфальту разбитого бульвара. Рыжий, как осень, щенок давно скрылся за поворотом. Низко, над самой землей, летели белые птицы выброшенных кем-то писем. В звенящем воздухе носились запахи гари, бензина, пива и дешевых сигарет. По щеке тихо, крадясь, словно вор, скользнула слеза. Я быстро смахнула ее рукой. Последней картины воображения не будет никогда. Я верю в это. Город будет жить. Ему никто не даст умереть.