«Смирение – это не лихорадочное отстранение от жизненного правдоподобия, не оправданная жертва, и не забаррикадированная нора отшельника. А великое право на выбор.. Не порой напоминающий миру, что ты жива инзиж… Жизнь. Всегда и везде»
Leh Verhoven.
Стонет пустынный рассвет,
вяло свернувшийся в фиге...
Хочешь хороший совет?
Выбрось хорошие книги!
Скверные тоже забудь.
Хватит мириться с мирами!
И одиночества грудь
хватит сосать вечерами!
Толку от этой возни!..
Подлинный мир пред тобою.
Палку покрепче возьми,
выверни чувства!.. И – к бою!
Цену ничтожным мирам
знают акулы и тигры.
В Боге не пункты программ,
в Боге – жестокие игры.
Щелкнул затвором закат...
Слышите? Время охоты!
Люди как листья летят
с этой обрывистой ноты...
Калым Гамзиев. "Время и стекло".
Однажды я чуть не утонул. Мой очень близкий друг, простой парень, металлург, любитель выпить и «оттопыриться», зазвал меня на рыбалку. Поэт согласился. И, таким образом, поучаствовал в ловле рыбы на живца первый и последний раз в жизни.
Уже не помню технические детали, но товарищ привязал на берегу длинную резинку, обкрутил ею кусок кирпича и вручил его мне. «Гена, забрось его подальше.» Удивляясь, что этот богатырь поручает задохлику метать каменья, я было размахнулся, но он остановил меня и пояснил, что нужно поплыть и бросить груз где-то на глубине подальше от берега. Мы уже выпили по два литра пива, мне всё было внове, идея показалась дико забавной.
И я поплыл. Я, хоть и не спортсмен, плавать умею хорошо. Но с кирпичом плыл впервые.
Дальнейшее трудно описать, но я попробую…
Да, кстати, изваять это эссе меня подвигло знакомство с творчеством автора Прозы.Ру Леха Верховена. Так что героями у нас с вами будут сегодня два моих друга. Друг дней моих суровых, вполне осязаемый и вкусно пахнущий пивом… И друг моего общения в Инете, творец виртуального театра.
Произведения Верховена меня ошеломили… Причём, именно в изначальном значении этого слова – огреть палицей да по шелому (шлему).
Прежде всего, меня поразило количество (да и качество) цитат. На мой взгляд, оне длинноваты, но я не критик и не буду об этом судить. Как сравнительно малочитающий человек, я с огромным интересом вникал в мысли умнейших писателей, философов, политиков… Некоторые из них мне были «на слух» знакомы, но читать в контексте, в стиле речи автора – интереснее.
И между этими громоздкими цитатищами, как между хмурыми, гордо взметнувшимися в небо, замшелыми, исполинскими утёсами струится речь самого Леха Верховена. Словно фантастическая речка, которая играет всеми цветами радуги, пузырится, клокочет, бурлит, всхлипывает, свивается водоворотами, ворчит, гребешком быстрой волны ловит зазевавшуюся мошку, стонет, пенится и – водопадом низвергается в бездну очередной катастрофы. Любви, страсти, стихии творчества, судьбы, страшной ошибки…
Или другой образ автора и его творчества. Он возник у меня после прочтения «Архиполя» http://proza.ru/2009/11/06/1001 и «Опустотель Д1» http://proza.ru/avtor/adver2&book=2#2 Юный бог-гигант, играя красивыми мышцами, хватает обломки древних скульптур и руины легендарных храмов, и бежит с ними, бежит, бежит… пошатываясь под их тяжестью, пригибаясь, будто солдат под обстрелом, отдуваясь, напрягая икры и сцепив зубы.
Однако, в те далёкие времена, о которых я завёл речь (это было года четыре назад), я ещё не знал господина Верховена, Прозу… Да и вообще – Инет был для меня разновидностью средств связи. (Я и сейчас презираю «социальные «авоськи».)
Увы и увы, дамы и господа, я стал банально тонуть. По-первам, я мужественно грёб одной рукой, влекомый в пучину камнем, даже пытался, чуть обернув голову, весело захлёбываясь восторгом, а паче – днепровскою водицею, кричать другу (которого не видел и не слышал): «Ну, чё! Ещё дальше?»
Алкоголь и прелесть новизны затуманили мой разум. Но я быстренько «раздуплился», когда кто-то в моей голове зарегистрировал факт, что она (голова) чаще пребывает под водой, нежели над оной.
Тогда пришёл страх. И я стал погружаться. Я плохо это помню. Паника не заставила меня брыкаться и дёргаться, как часто бывает… Я просто «затих» в ледяном отчаянии. Бывает и такая паника.
Друзья, сейчас будет страшно.
Помню одно – булькающую заложенность ушей, грохот крови где-то за горизонтом и…
Какой-то голос во мне надсадно вопил: «Вдохни! Хочу вдоха! вдоха!! вдоха!!! Немогу-у-у-у!»
Другой голос полосовал мои нервы: «НЕТ! Нельзя! Вдыхать нельзя! Ни в коем случае!»
«Дышать!.. Дышать!.. Вдохнуть! лёгкие сплющились!..»
«НЕТ! НЕЛЬЗЯ!!!!!!!!!!!»
Конечно, этот театральный диалог лишь бледно передаёт то, что за доли секунд пронеслось в моём полупарализованном сознании.
И вдруг! Третий голос:
Б Р О С Ь К А М Е Н Ь
Плохо помню, как я оказался на берегу. Единственное, - чётко знаю, что сам добрался. И, как ни странно, быстро отошёл (милостив Бог к юноше, не отягощает Он память его), даже высмеивал себя, ржал, шутки шутил с другом, - который, впрочем, слегка нервничал…
Пардон, забыл сказать. Товарищ попросил меня «транспортировать» кирпич на глубину потому, что у него была какая-то травма на ступне, и он, зная, как загажены прибрежные воды, «стремАлся» мокать туда «свежую вавку». Увидев мой фонтанный припадок в речке, он серьёзно переосмыслил свои предосторожности.
Дальше всё было, как на обычной рыбалке. Я помогал ему ловить мальков, вешать их, мы, хохоча, отпускали резинку…
Но именно благодаря тому, что я пережил, - я тогда стал воспринимать милые заботы вблизи воды, хлопоты на песке, как своеобразный «фронтовой будень», - всё врезАлось в память.
Однако же, вернёмся к образу смуглого молодого титана, тяжко бегущего с великолепным, но несносным грузом в руках. Собственная речь в произведениях Верховена (хоть её там и не много порой) – словно тончайшая живая кожа, по которой зайчиками трансцендентальных прожекторов бегают, вальсируя и тасуясь, эрогенные, космогенные и хаосогенные зоны. И вся поверхность этой кожи испещеренА (чтоб не сказать испещЕрена) перспективным рисунком цитат. Так что каждая новая поклонница бесспорного таланта, если она захочет поцеловать Леха (а она захочет), неизбежно скользнёт горячими губками по монументальным татуировкам. Думается, классики вряд ли бы возражали… Но их никто особо и не спрашивал.
Кстати, о татуировках. Мой друг, тогда, на пляже, покрестивший меня страхом смерти (полагаю, всё-таки не умышленно), снял футболку, - и вдруг… Я глазам не поверил. То есть, сначала я только приметил типически синеватую надпись у него не груди, вызывающую ассоциации с зэками и дальнобойщиками, - а потом вчитался. «Душа грустит о небесах, она не здешних нив жилица.»
Меня поразила эта «нежанровая» наколка. Память у Геннадия Петрова не плохая и не хорошая, - я могу забыть о прокормлении самоё себя на утро, о проблеме своих близких, о печали друга (не со зла, конечно), могу забыть поздравить с днём рождения мою девушку… Но то, что поражает всё моё существо, я запоминаю навсегда.
Позже я эту стихотворную фразу процитировал своему кузену в контексте, дескать, какой у нас бывает замечательный пролетариат (ага! который гениальных поэтов в реке, с кирпичами, топит), такое стилистически пафосное могёт сочинить, мол… А брат мне сказал, что это Есенин.
Душа грустит о небесах,
она не здешних нив жилица.
Люблю, когда на деревах
огонь зелёный шевелится.
(Эту циТАТОО я вспомнил, решив написать о моём интернетном друге – Верховене и об использовании нами цитат.)
Впрочем, я что-то такое подсознательно предчувствовал. Потому что, когда я (там, на рыбалке) лениво упомянул, что знаю наизусть не меньше сотни стихов Лермонтова, мой товарищ заметил, потягивая из пластиковой баклажки тёплое уже пиво: «А мне нравится поэма «Демон». И стал читать её. В смысле, декламировать.
Я сидел на песке, подогнув под себя волосатые свои ноги и слушал. Он читал невыразительно, и, пожалуй, не особо чувствовал смысл (хотя… мне ли судить об этом?), но сорок минут пролетели незаметно, и мой простецкий друг жизни, щурясь из-под блайзера на солнечные гребешки волн, не сбился ни разу.
Вспоминая о легендарной Тамаре, стоит отметить, что цитаты, избранные Лехом Верховеном, вращаются, словно планеты, вокруг раскалённого светила – Женщины (во всяком случае, в тех творениях, которые я имел честь прочесть, извините за каламбур).
«Я бы сказал, что я люблю… Но почему-то выходит, что я больше ненавижу. Возможно так - я люблю? А может, это и есть - любовь? Потому как ненависть эта все склоняет и склоняет меня… Вместо того, что бы рушить… Апофеоз? Нет, скорее истина… Откройте глаза и шагните на потолок... Уткнитесь темечком в землю, а не топчите ее… Устала она… Но все же… Любит.»
Leh Verhoven «Возможности Kollizey».
Поэтому я тоже хотел бы сейчас привести одну интересную цитату, о которой я расскажу позже.
Я нынче на ужин с подружкой
купил фаршированный смысл.
Он был с чесноком и петрушкой,
но всё-таки горек и кисл.
И повар бранил поварёнка...
Занудно бубня "не реви",
он дёргал за ухо ребёнка
рукою по локоть в крови.
А мы, не доевши гарнира,
забравшись по горло в постель,
под соусом скисшего мира
нашарили новую цель.
Грааль в оцинкованной кружке,
надкушенный глаз на ноже...
И влажные губы подружки
шептали: мы сыты уже...
Олег Ткаченко, "Скопище скопцов". Днепропетровск. Издательство "Просвіта".
Итак, цитата… О, цитата! Ты – филе в нашем фирменном авторском блюде! Ты – сперма почившего таланта, любовно переданная потомкам (точнее, потомицам) в горсти нашего произведения. Ты – сакральная праматерь шлюхи-гиперссылки, лениво разлёгшейся на активированной черте и развратно мерцающей. Ты – острый осколок, оставшийся в нежной плоти трепещущего, живого текста, после того, как автор вернулся с поля боя, каковым есть процесс размышления и творчества для писателя. Ты – пластырь на гноящейся ране смыслов нового творения. Ты – гремящее цепями прошлое, в заточении настоящего. Ты – драгоценный камень, бережно вставленный в диадему новеллы или колье романа. О, цитата!
Татуированное двустишие навело меня в тот далёкий летний день на многие думы. Когда мы с другом зашли в заводь с пластмассовой противокомариной сеткой (такую вставляют в окна) и, бродя по колено в зеленоватой воде, загоняли этим импровизированным неводом мальков, я грустно размышлял о Роке. А когда стали нанизывать их на крючки, развешенные на резинке, мне пришло в голову, что это ведь удивительный символ!
Может быть, именно так поэт насаживает своего героя на гнутую, острую сталь, дабы, разинувший сознание, читатель, алчно проглотил бы его – и попался? Или, может, именно так судьба протыкает автора, чтобы ловить на живца бессмысленно блуждающую, но прожорливую жизнь человечества?
Вообще, тогда вокруг меня постоянно кружилось ноющее облако ассоциаций. Особенно, когда я заходил в ивовую тень (пиво давало себя знать). Даже мазь от комаров не помогла, - я чесался, телесно и духовно, ещё двое суток спустя.
Свободы, вот чего хотим мы. Свободы жаждет мятежный Лех, искренне наплевавший на конъюнктуру и стандарты, о которых тетеревино токуют критикантропы и какадемики… Свободы.
Но будет только крюк. Или даже мельче – крючок… Но будет только слюнявый, сладострастный, зловонный и жадный зев. Или даже мельче – ленивый зевок…
Отведав холодного плова
сухих, хрящеватых начал,
я плюнул на славу и слово
и тайно свободу зачал.
Не верил прогнозам и картам, -
в игрушечной вечности сна
следил с азиатским азартом
как хищно крепчает она.
Взорвались кровавые роды!..
И вот, расцвели надо мной
соборные своды свободы
и яростной истины зной.
Я алчным влагалищем мозга
вбираю торжественный жар...
Но мира свирепая розга
со шкурой мне спустит загар.
Крамольность свою понимая
на прочно порочном ремне,
свобода мне кости ломает
и душу насилует мне.
Отрывок стихотворного романа "Пот неба". С. П. Резников-Загорский.
На той рыбалке я потерял наручные часы, подаренные мне, ещё в детстве, покойной матерью, - повесил на ветку дерева, когда шёл на заплыв с камнем, и спьяну забыл. В этом тоже, если угодно, можно усмотреть какой-то символ. А если не угодно – можно и не усматривать. Зато я остался жив.
Помнится, я заметил, обращаясь к другу, или к самому себе: «Что испытывают эти мальки, развешенные как лампы на новогодней гирлянде или флажки на растяжках шапито? Вот, подплывает к нему крупная рыбёшка…»
«Не ссы, – успокоил меня товарищ. – Они дохнут, когда мы отпускаем резинку.»
«Тонут?» - саркастически уточнил я.
«Убиваются. Ты видел, с каким махом они в воду влетают? Резинка хорошая!»
Ох, неблагодарное дело рассказывать о рыбалке. Особенно если рассказчик в ней мало что понимает. Но Геннадий Петров известен не тем, что он гений, а тем, что он объективен, точен и непредвзят. В том числе, по отношению к автору Леху Верховену, к которому я снова возвращаюсь.
Может быть, цитаты – это строительные леса для Верховенских текстов?.. Или – мраморная колоннада, среди которой в тумане и полумраке происходят фантастически реальные и документально мистические вещи – истории Леха?.. Может, - костыли? Или – порталы, этакие Ю-Эс-Би для подсоединения к влажно поблескивающим язвам и гениталиям человеческой культуры?
Этого не знает никто, даже Лех Верховен.
А может быть, разгадка в том, что в каждом новом его творении среди цитат классиков экзистенциализма обязательно присутствуют самоцитаты?
« Никогда не думай о том, что ты ЕСТЬ… И всегда чти ТО, что тебя нет…»
Leh Verhoven.
Накануне Нового года (2010) одна читательница моей поэмы «Петрушка» выразила заинтересованность цитатами традиционных (рифмованных) стихотворений, которые там приводятся. «Я не нашла этих поэтов в поисковиках», - призналась она. «Влада, это мои стихи», - пояснил я. Просто мне нужно было кое-что показать… Об этом мой герой сказал своей «чудо-деве» в лесу, в начале последней главы, как всегда поигрывая ножом в веснушчатой ладони: «Поверь, малоизвестные поэты намного интересней знаменитых. Мир лучшее на свет не выставляет. Есть гений славы. Есть же – гений слова…»
Мир впопыхах рождает счастье
и распадается на части,
роняя рыхлые куски
томленья, скуки и тоски.
И на шершавой шкуре мира
мозаикой зияют дыры;
ты запрокидываешь взгляд
и сонно впитываешь яд.
В пустой стеклянной колбе взора -
ажурность жуткого узора,
крадётся свет далёких фар,
и тишина душна, как пар,
и грузно с потолка свисает
очаровательный sweecide.
(Лист из блокнота в клетку. Саша К. Не включено в архив; висит на стенке. Пометка на полях: "Самоубийца. Безграмотный поклонник Саши Блока.")
С этого момента оставим в покое упомянутого мною «реал»-друга, с его рыбалкой и «Демоном», он счастлив обычной земной жизнью.
А Петрову и Верховену, думаю, ничто и никто не может запретить цитировать, в том числе, и самих себя – как тайно, так и явно. Чёткая, точная, удачная или яркая мысль достойна повторения, пусть даже и самим автором (если пока – больше некому её повторить). А СКРОМНОСТЬ – бесспорная добродетель в житейском мире, - если её проносят в искусство – прокрустово ложе, подгузник, ядро каторжника, испанский сапог, беспалая варежка, «пояс верности», марлевый намордник, карцер для художника.
Пусть лучше меня убьёт одинокая Свобода, чем всеобщая скука!
С почтением,
Геннадий Петров
(Как всегда, благодарю от всего сердца мою помощницу, почти соавтора, -
хотя она обещала отравить Геннадия Петрова мышьяком в утреннем кофе, если он станет называть её чем-то большим, нежели «редактор».)