Ночь спускалась на землю на мягких лапах. Сон вместе с морозом сковывал город. Постепенно, одно за другим, гасли окошки в домах. Городская окраина. Трамвайное депо. Тишина. Только холодный северный ветер играет проводами, да иногда надсадно треснет в тишине, пугая случайных прохожих, промёрзшая до основания металлическая коробка. Бездушная. Окоченевшая.
Но вот последние окошки погасают, закрываются, как сонные глаза. Ветер гуляет по крышам, отпуская за собой шлейф из облаков, которые то и дело закрывают прозрачными бледными ладонями серп месяца.
В трамвайном депо всё так же тихо. Трамваи, как большие разноцветные гусеницы, уснувшие, сгрудившись вместе, чтоб было не так холодно. Но сегодня один из них стоит в стороне. На запасных путях. А рядом с ним – холодная яма. В эту яму завтра утром залезет, чертыхаясь, механик. Он долго будет ковырять брюхо старого трамвая, вынимать и снова вставлять на место детали. Гаечный ключ будет постоянно выскальзывать из окоченевших пальцев, срываясь, может, ранит руку. Но ничего не получится. Механик вылезет из-под трамвая, махнёт рукой и скажет: «Всё! Сдох!»
И он это знает. Он – это не механик, а трамвай. Он знает уже сегодня, как завтра эти холодные руки врежутся в его нутро, как они оставят там хаос и пустоту. И ничем уже не помогут. Напрасная, бесполезная мука. И надежда бесполезная. Он же сам знает, что что-то умерло в нём. И никогда уже не оживёт. Сегодня он в последний раз пришёл в депо.
Но ближе к утру безысходность сменяется страхом, а за страхом приходит надежда. А что если придёт другой механик? Что если у него получится починить? А если…
Депо начинает оживать. Спешат на работу кондукторы и водители, разбираю свои трамваи, разъезжаются в разные концы города. Звёзды на небе гаснут. Да и само оно как бы выцветает, становясь из насыщенно синего бледно-голубым. Дымят трубы дальнего завода. А трамвай думает: «что это там на одном из стёкол?»
Он долго вглядывается в неясный отпечаток на замороженном окне. Да это же маленькая ладошка! Кто-то не хотел просто сидеть внутри, снял варежку, приложил ладонь к стеклу. А потом всю дорогу смотрел, как солнце играет в этом отпечатке, как его вновь замерзающие края обрастают прозрачным пушком.
Трамвай подумал об этом, и ему стало теплее. Ему показалось не так страшно, что придёт механик. Может, его не спишут, а прицепят к другому трамваю. Он будет так же спешить по рельсам каждый день: с утра до позднего вечера. А люди, улыбаясь, будут прикладывать к стеклу свои ладони.