- Зачем это вы отпирали часовню? – раздался вдруг удивлённый голос Роны. Я покраснел ещё гуще, заподозрив, что она могла слышать конец нашего разговора – вернее, последние слова Холмса.
-Мы отпирали часовню, - «полным» ответом ответил Холмс, - чтобы временно положить в неё мёртвое тело Говарда Лонгли. До завтра. Завтра Наркрот вернётся.
- Лонгли убит? – ахнула Рона.
- Скорее, покончил с собой. Тело вынесло на пляж с приливом, а это значит, что в воду он попал с южной оконечности, где берег выше. Покуда не стемнело, можно пойти и поискать это место, если хотите.
- Может быть, стоит пригласить с собой Пьера? – вслух задумалась Рона. – И пусть посмотрит на тело – он ведь всё-таки врач.
Я задохнулся от возмущения – значит, Пьер Дегар – для неё врач, а я что, коновал, что ли?
- Не стоит, - мягко возразил Шерлок Холмс.- Мы потратим на это время, а собирается дождь, и он может нам помешать.
Я посмотрел на небо – никакого дождя не собиралось. Рона тоже посмотрела на небо, потом – на меня, но ничего не сказала.
Они с Холмсом пошли рядом, о чём-то очень тихо переговариваясь, а я нарочно отстал от них – мне хотелось быть одному.
На этот раз путь наш лежал не по спускающейся вниз песчаной тропе, а мимо разрушенной ограды сада вверх, через холм, поросший, как темя курчавым волосом, мелколистым вязом, сиренью и шиповником. Отсюда, с этого ракурса, башня усадьбы выглядела особенно зловеще и бесприютно – я это заметил, случайно обернувшись. На фоне закатного неба её острый шпиль казался иллюстрацией к немецкому роману ужасов, невольно возникало ожидание того, что вот-вот из чердачного окна вылетит летучая мышь и исчезнет вдали.
- Холмс, на чердаке живут летучие мыши? – спросил я.
- Да. Попадаются крупные экземпляры.
- Не они ли дают пищу для досужих вымыслов вроде болезненных фантазий Перлинса?
- В какой-то степени может быть. Но что с этим поделаешь! Не убивать же несчастных животных. Иногда, правда, они очень шумно пищат и возятся на чердаке, но зато, кажется, уничтожают комаров.
- Посмотрите, - сказала вдруг Рона, указывая куда-то себе под ноги. – Что это?
Я опустил взгляд и увидел следы. Едва ли они могли принадлежать Лонгли – размер был больше, чем у несчастного самоубийцы. На плотной каменистой тропинке мы не могли их видеть, но на её краю, где стояла узкая заболоченная, по-видимому, никогда не пересыхающая лужа, они отпечатались ясно. Каблук неизвестного при этом вдавил в почву клочок чего-то белого – бумаги или картона. Но я не успел разглядеть, что это такое – Холмс поднял клочок с земли и быстро спрятал в карман.
- Здесь кто-то прятался за кустами, - сказала Рона, - а потом шёл, ступая осторожно – почти крался. Кусты он помял и оставил несколько сувениров. Папа, лупа с тобой?
- За что люблю шиповник, - усмехнулся Холмс, доставая лупу, - так это за его колючки. Подарить тебе увеличительное стекло, Рона?
- Ещё обзаведусь… Значит, так: вот эти волоконца – от шерстяной ткани бежевого цвета – пальто или пиджак. А эти, у самой земли, похожей плотности, но другого цвета – более тёмного. Возможно, брюки или юбка.
- Странно, что он не позаботился оставить нам ещё кусочков от ботинок, - пошутил я. – Я только не совсем понимаю, зачем вам нужен этот тип? Мало ли кто мог идти по тропе. Мы ведь хотели увидеть следы Лонгли, а это – не Лонгли.
- Это не Лонгли, - согласился Холмс. – Но Лонгли, очень вероятно, прошёл к обрыву, чтобы броситься с него, именно здесь, а человек, оставивший следы, прятался и крался той же дорогой и тоже до наступления утра.
- Почему до наступления утра? Почему не утром?
- Потому что при свете дня ему едва ли хватило бы для укрытия такого чахлого куста, и он едва ли наступил бы прямо в грязь. Да и…, - Холмс вдруг быстро присел на корточки, - жечь спички просто так не стал бы.
- Возможно, он прикуривал.
- Три спички, - возразил Холмс, демонстрируя свою находку. – И две из них сгорели до самого конца. Этого хватит, чтобы раскурить Фудзияму. Нет-нет, он что-то хотел рассмотреть при свете огня. А значит, было темно. Но давайте дойдём до конца, до обрыва – может быть, нам и там посчастливится что-нибудь увидеть.
- А почему вы решили, что Лонгли должен был пройти именно здесь, прежде чем броситься в воду? – спросил я – мне-то самому такая уверенность показалась неоправданной.
Холмс пожал плечами:
- Самое удобное место. Берег высоко над водой, отрицательной крутизны, дорога выводит к самой верхней точке. Не в бухте же топиться, где идёшь-идёшь – и всё по пояс. А в других местах к берегу подойти мешают заросли того же шиповника.
- А что если этот, второй, столкнул его? – предположил я.
Холмс остановился и внимательным взглядом посмотрел на меня. Потом вздохнул и кротко попросил:
- Помолчите, Уотсон.
Я замолчал, снова немного уязвлённый. Между тем закат, дойдя до своего апогея, начал угасать. На западе небо, правда, ещё пылало во всю силу, но с востока уже наползали сгущающиеся сумерки. Открывшаяся перед нами водяная гладь казалась неподвижной, как лист фольги или туманная поверхность старого зеркала. Как всегда, на этой стадии заката меня охватило странное щемящее чувство – не то смутное беспокойство, не то острое сожаление о чём-то. Мучительное, трудно выносимое состояние. Мне было известно, что большинство самоубийств совершается в утренние предрассветные часы, но буде мне пришлось бы самому сводить счёты с жизнью, я покончил бы с собой в вечерних сумерках.
Холмс и Рона осматривали почву на краю обрыва, а я снова отстал от них, проникнувшись вдруг глубоким презрением и даже болезненным отвращением к их суетному интересу. Ей-ей, будь у меня хоть какие-то деньги, я повернулся бы и пошёл прочь, не останавливаясь, до самого Фулворта, где сел бы на Лондонский поезд и вернулся домой. Никогда-никогда я не чувствовал себя таким чужим и посторонним. «Какое мне дело до этого Лонгли с его самоубийством или даже убийством? – подумал я. – Зачем я сюда приехал?»
Рона вдруг подняла голову, и мы встретились с ней глазами. О, в этих глазах я прочёл очень многое, а она, боюсь, прочла ещё больше в моих. Оставив свои исследования над обрывом, она выпрямилась и подошла ко мне очень близко. Холмс же, казалось, напротив, страшно заинтересовался какими-то следами на почве – он так и улез на коленях за большой серый валун, похожий на спящего бегемота.
- Зачем ты приехал? – прямо спросила Рона. Отговариваться и вилять не было смысла. Я ответил так же прямо:
- Я люблю тебя. Я приехал просить твоей руки.
Она молчала, опустив глаза, долго – очень долго. Потом медленно покачала головой:
- Я выйду замуж за Пьера Дегара.
- Но почему? – против воли вырвалось у меня.
- Мы упустили своё время, Джон. А время, знаешь ли, нельзя упускать.
- Что за дикая чушь!
- Не кричи. Это никакая не чушь.
- Ты любишь его?
- Главное, что он любит меня.
- Так ты не любишь его?!
- Не кричи, Джон, - устало повторила она. – Люблю я его или нет, не имеет никакого значения. Я выхожу за него замуж – это вопрос решённый. И не поднимай его снова – не мучай ни меня, ни себя.
Она повернулась спиной и пошла к валуну-бегемоту. Я растерянно нашаривал в кармане привезённое из Лондона кольцо, и в горле у меня скребло и царапало, словно я простыл на холодном ветру. Спросить у Холмса денег взаймы на обратный путь? Но… А достойно ли вот так сразу взять и сдаться? Сумерки против меня. Но завтра будет утро. Рона сказала: «люблю я или нет, не имеет значения». Разве может это не иметь значения? Я разжал пальцы, готовые в сердцах швырнуть кольцо с обрыва в воду, и поднял голову.
Холмс выбрался из-за камня. Его брюки на коленях позеленели от травы и почернели от грязи.
- Ну? – крикнул я почти весело. – Нашли что-нибудь?
- Что-нибудь… Идите сюда, что вы там стоите?
Я подошёл. За камнем валялся полу разорванный мужской галстук и два манжета в столь же плачевном состоянии. Запонки были выдраны «с мясом» и валялись там, куда отлетели – простенькие, позолоченные с горным хрусталём. Следы тоже имелись – следы тех самых ботинок, что мы видели на ногах утопленника.
- Наш таинственный незнакомец из кустов шиповника сюда, кажется, не подходил, - прокомментировал Холмс. – В целом же события представляются мне так: покинув дом полковника Шеппарда, Лонгли в великом возбуждении от чего-то, бросился сюда, к берегу. Думаю, не будет преувеличением сказать, что он был буквально вне себя. Здесь он яростно сорвал свои жениховские атрибуты – галстук и манжеты – а потом бросился в воду, в чём был, и утонул. Даже если он и умел плавать, это неудивительно, потому что высота здесь большая, и удар о воду был бы очень сильный. К тому же, дно неровное, так что во время ветра или прибоя образуются водовороты.
- А тот, другой человек, наблюдал его смерть издали? – спросила Рона.
- Весьма вероятно.
- И никому ничего не сказал?
- Наверное, это не согласовывалось с его планами. У каждого человека могут быть свои интересы и свои собственные тайны.
Небо погасло. Погас кровавый отсвет на воде пролива. Я почувствовал, что боюсь наступающей ночи – своих мыслей и снов. Небо над башней усадьбы рассекла маленькая чёрная молния – похоже, обитательницы чердака вышли на охоту. Стояла необыкновенная, давящая тишина, непривычная уху горожанина. Только тихий плеск воды нарушал её, парадоксальным образом и усиливая. Мы возвращались той же дорогой, но теперь в кустах таились невыразимо печальные или зловещие тени, и их невнятное перешёптывание терзало мою душу. Мне хотелось закричать или разрыдаться, и останавливало только опасение оказаться в компании с чудаковатым Перлинсом, пополнив ряды здешних сумасшедших.