Сны во время бега трусцой
Повесть
Из цикла «Волжское ретро-1980»
Глава 2. «Звездочки переменные»
1.
Андрей вздрогнул.
Сбоку стояла Клара, наблюдала за ним и, похоже, не первую уже минуту.
- Ты что телепатка? - переведя дух, спросил Жерлов.
- Да, а ты что, действительно, искал далекое созвездие Тау Кита?
- Нет, Высоцкий тебя обманул. Своя Тау есть практически в каждом созвездии. Но насчет Кита - в десятку. Честно говоря, удивлен твоей космогонической эрудицией.
- Типичное заблуждение мужей. Ревнивые собственники, вы думаете обо всем, только не о внутреннем мире жен. – Клара смотрела так, что трудно было понять: шутит или…
Может, я, правда, не совсем был прав?
- Надеюсь, новый супруг заботится о наиполнейшем раскрытии вашего внутреннего мира.
- Исключительно. - Садистски осклабилась Клара. - Если бы не его любимые "эмигранты" и "одесситы", я никогда бы и про Тау Кита не узнала. Долбилин ведь не делает разницы между Токаревым и Высоцким. Первый от уроков астрономии воздержался, а вот второй-то насчет далекого созвездия Тау Кита просветил.
- Теперь доступно. Остается уповать на то, что ко мне у тебя особых претензий не осталось. – («Кажись, при разделе никого не обидел»). - Или тебя заинтересовало наследство Фаддея Серафимовича? К сожалению, для тебя, я получил его после развода с вами.
- Андрей, почему ты стал такой жестокий?
- Можно бы помянуть самое избитое - учителей, да шут с ними. Я давно понял, все дело - в естестве, генетической "перфокарте". – Он выговаривал эти слова вымученно, хотя совсем не так давно они могли принести моральное удовлетворение.
- Тебя, вероятно, злорадство берет, когда ты видишь мою ситуацию? – безочково сверкнула Клара.
- Я давно не пристален к чужим ситуациям. А если ты насчет этого... - Андрей небрежно кивнул в сторону Долбилина, дебильно раскачивающегося на стуле. - Пфу... не смеши. Я эту мормышку в первый же год раскусил, и ты тоже. Только тебя с некоторых пор стала вдруг прельщать временная разница в наших статусах.
- Нет. Можешь трунить, но я давно поняла: дело не в них.
- Нет. Ты просто поздно поняла, что поторопилась со ставками на аукционе… Или тотализаторе… Или ипподроме… Вот старый мерин и остался в хвосте. И закономерно!
- Да, Андрюша… Ты… А, в принципе, на аукционах иногда не замечают раритетов и тогда котируются красивые поделки.
- Даже очень красивые поделки, - Андрей невозмутимо обвел холодными влажностями уродливую фигурку ее избранника, в данный момент, буквально, загибающегося от икоты. – Что-то не пойму, ты вознамерилась пробрать меня лестью или просто накипело и нужен дырявый платок для излияний? Ведь я ж тебя знаю: ты не дура. А ты, уверен, не забыла, кто я? Так к чему это все?
- Я смешная. Да? – она хохотнула. - Все дело, видимо, в вине.
Вина! Вино! Они слиянны. Как русло и рукав.
- Сваливать все на вино… это не довод. Тем более, сегодня в почете трезвость. Скоро во всем будет виновата она. Или чай с лимоном.
- Слушай. Одного никогда не могла понять. Ты мне всегда рисовался этаким почти идеальным… положительный такой тип, герой, персонаж… какого открывает наша современная литература. Продукт блуждающего поколения перестройки. Но вот, сдается мне, чего-то в тебе не до конца. Чего-то фальшивит, спускает. – («Можно подумать, перестройка и гласность – дамы, которые идеально гармонизируют героическому периоду ускорения»). - Ты юродствуешь надо мно… над всем. Ты голый озлобленный шуткарь. Как герою, тебе недостает слёз. По моему разумению, ты должен бы смеяться, одновременно плача от боли за то, во что превращены мир и идеалы. Почему в книгах и картинах наших мастеров у положительных героев присутствует, сквозит эта боль? – («Эти мастера остались в прошлом, а кто выжил – ускоренно перестраиваются, уплотненно строятся и цинично высмеивают все, что воспевали»). – У тебя же во всем – игра, бравада, самолюбяж.
- Какой вираж! Бедный Мандрашов, ворон ловит. Значит, я для тебя почти идеальный герой перестройки? Благодарствуем. Так, может, меня вовсе и нет или я всего лишь нарисован?
- Уж прям. Та еще плоть. Ух! - Засмеялась она, хвастаясь полярной белизной зубов. – Ядрёненький ядреналин!
- Спасибо. Так вот, потому что я «ух», я ни под чьим пером и не сгибаюсь. Я живу по уму своему, а не по фантазии некоего сочинителя. Ни один еще автор до конца не перевоплотился в своего "героя", ибо тогда ему пришлось бы отложить перышко воображения и поступать так, как должен поступать, по его разумению, его герой. Иначе, зачем же еще создавать себя, когда ты уже есть? Создают подобие того, чего ждут. А если в тебе уже есть то, что ты хотел создать и что ждут, то тут уже самому нужно просто жить, не корча из себя Геракла или Фучика... – Андрей приблизился к ней вплотную, ее лицо потянулось вверх, но он резко отдалился, задав глазами полярную дистанцию. - А насчет боли, слез и издевательств... Да откуда ты знаешь, как это замешено во мне? Может быть, в это тесто добавили такие дрожжи, что двадцать-тридцать лет назад из того же состава вышло бы что-то настоящее, стоящее, а теперь, независимо от моего хотения-нехотения, - "кисля-тина". А это, знаешь ли, боль еще та. Боль не от обиды, а от осознания железной, неотвратимой предрешенности всей нашей прежней жизни… поругания наших святынь… и какой-то свербящей безнадеги… от которых нет противоядия… и… истоков которых, как и у рака, не можешь сыскать при всем великом желании оставаться "хорошим"… таким, какого требуют, а то и провозглашают в "данности" наши лозунги и плакаты...
- Ты изменился. - Задумчиво произнесла Клара. - Раньше ты не опускался до таких сентиментальных, - она горько сморгнула, - самооткровений и саморазнагишаний. Ты бывал искренен иногда, это да. Но сразу подминал естество показушной куражливостью и неприступностью. Человек-скала а-ля Шварценеггер.
Вот и перенапрягся.
- А ты сама-то опускалась до таких психотерапевтических сеансов?
- Да уж... Уцелил в больное. Многое я поняла, понимаешь, потом.
ПОТОМ… Главное наше слово. Наш символ. Все - на ПОТОМ…
- Все ради ПОТОМ! Все - для ПОТОМ! Обо всём - ПОТОМ! Всё дело, вся идея - в ПОТОМ, прекрасном и далеком ПОТОМ. Не потому ли мы здесь и "на месте" и не такие, какими хотим быть не только потом, но уже сейчас? Сейчас, ибо без "СЕЙЧАСа" и нас сейчас таких, какими мы ждем себя потом, не будет ПОТОМ, а будет "потом" с нами такими, какие мы сейчас, без признаков развития, а это уже не прекрасное ДАЛЁКО-ПОТОМ, а серенькое "сейчас" в бесконечности, и мы занимаемся не "культурой тела", а уродливой пародией на бег - бег не по пологой поверхности земли, устремленной к горизонту и дальше вниз, а бежок по внутренней окружности "беличьего колесика".
- Андрей, я дура….
(Я все это сказал или подумал?)…
- …Прости, но я ведь нарочно притащила сюда Долбилина, чтоб повод был… одной нельзя. Всё ради надежды на встречу с… Я молилась на то, чтоб он наклюкался… Я надеялась на встречу с … Андрей, ты понимаешь?..
Но на иную встречу, с иными запросами, с иным Андреем... Андреем - обладателем престижненького "форда" и тридцати тысяч "тугриков". Так?
(Это точно не только про себя)…
- Это грубо... – она сузила глаза. - Но в целом... хотя чересчур схематично.
- Это и неудивительно, Долбилин большой знаток мудреных схем, не скажу умных. Он и тебя вписал в определенную "схемку".
- Но я-то не вписалась. Вся. Не вся вписалась…
- Я понимаю. Но все одно впишешься, рано или поздно, потому что я-то не стану ответвлением этой "схемы".
- Слушай, ты когда-нибудь любил меня?
- Теперь не знаю, - Андрей медленно, но нервно принялся переминать сигарету «Визит».
- Почему: теперь?
- Потому что за время нашей разлуки я открыл то, что открыли до меня тыщу лет назад. - Андрей ткнул фильтром в звезды.
Сириус свирепствовал сумасшедшим семафором.
- Ты поэт.
(У нас трудно угадываемая интонация!)…
- Нет, ты не поняла. Я открыл звезды не в поэтическом смысле.
"Господи, к чему я это мелю?"…
- Их же всякий раз открываешь по-разному. И не надоедает.
"Ну, хватит, Андрей, брось, что за спесь?!»…
- Я открыл особый сорт звезд - переменные светила.
"Он, правда, изощренно жесток. Садист. Ведь жалко. Остановись».
- Ну и что же? - она горько усмехнулась. - Как там созвездие Тау Кита?
«Ты что, ненавидишь? Ведь нет! Тогда чего ради?»…
- Тау Кита? Нет такого созвездия. Есть звезда Тау в Созвездии Кит.
- Ну и что же? Как там звездочка Тау из созвездия Кита?
- Насчет Тау не знаю. Но Микрон тамошний весьма и весьма переменчив.
- Плохое название "микрон". Какое-то безликое, карликовое, формулами отдает и с Китом не гармонирует.
- Да. Микронов много, хотя этот Микрон… он такой замечательный и такой выдающийся Микрон. Из-за этой звездули человечество впервые усомнилось в стабильности, постоянстве и верности СВЕТИЛ. Оттого-то сия кокеточка и носит одно из самых знаменитых\звездных имен.
- Любопытно, какое же? Вау? Хау? Мау?
- Нет, Тау и прочие мордификации – это, вообще, ион какой-то. Тау и Микрон – это, собственно, буквы греческого алфавита…
«Умеем припадать в охотку. Ты не можешь не понимать, что это уже не просто утомляет, а начинает раздражать… Правда, я не знаю, кого в этом следует винить больше»...
- А, понятно. Что же тогда: Лира, Вега, Капелла, Кассиопея или, может, та самая Андромеда?
Каждый, и это было заметно, "играл" по инерции и часто невпопад…
- А также Степашка и Хрюша. Нет. Наверное, не угадаешь. Очень коротко и звучно. Мира! В переводе с греческого - удивительная.
- Красиво и со вкусом. Я считала ее еврейским. Мира Арнольдовна Мопсик…
Маникюрша. Жена Арона Теодоровича, зубного техника. ЗнаМ! Вам волю дай, не только Миру, МИР в еврейство запишете.
- …Ну, вот ты уже опять-таки прежний. Заведомо несерьезный и насмешливый.
"Наконец-то".
- Ага. Устал придуряться. Ведь кто умный и откровенный, тот дурак.
- Но со мной ты почему-то капельку откровенен. Я же тебя неплохо знаю. Со мной-то к чему выдуриваться?
- Потому что ты жена, потому и откровенен. Потому что ты бывшая жена, потому временно и частично откровенен.
- Да, с тобой было всегда приятно поговорить, - очень многосмысленно протянула бывшая жена Жерлова.
Его окурок как раз выписывал прощальную дугу к земле…
2.
- Так вот они где - голубчики! - прокрался иззади лисий голос Леночки (можно, подумать, в ее двухкамерной есть где развернуться жмуркам). - А я-то с ног сбилась - ищу партнера для медленного...
- Что? Резкая нехватка? - подивился Андрей, ступая в гостиную.
- Конечно же. Резкая и хроническая нехватка мужчин, - пропела именинница, вертя задком, на какой запал бы любой ходок по сексопатологам. – Катастрофическая нехватка, - она перешла на мурляк, - мр-мр, Андрюшочек.
Да, со стороны Леночки да в отношении Кларочки это, по меньшей мере…
А плевать! Мне-то до обеих…
- Ну, ты мила, родная моя именинница.
- Конечно. Разве я не была твоей супругой?
- Тссс... Чего-то ты не того... Прости, конечно.
- Все того же, родной ты мой... Я пьяна. - Леночка лихом доказала свое заверение, едва не уронив Андрея на диван.
- Я, в принципе, то же. Так и что же?
- Ну, ты и хам. Ну, ты и вурдалак. - Леночка прищурилась, силясь воспринять свою постельную мечту как можно объемнее, после чего резко подпрыгнула, повесив ноги по его бокам.
- Ой! Ты б уж хоть предупреждала.
- А я нонеча не-под-суд-на. - Отважно залепила Лена и засосала страстно, аж жуть! - И молчи. Не то я примусь вразнос бухать, возбухать и скандалюкать.
- Повод?
- Важный. Чего эт ты с этой дурой три часа на перилах виснул? - Похоже, Лена совсем забыла, чем в данный миг занимается сама. А главное: на ком.
- Эта дура, худо бедно, была моей женой, - защищался Жерлов.
- Да? Да!!! Вот именно, что была. И это ее не избавило от таланта быть ДУРОЙ...
- Ну, ты, Лена, и злёна, А я-то обрадовался, мол, они с Кларкой чуть не подружки: такие на диванце у вас были обжиманцы, такие нежные шепоточки…
- Короче, ты-то мне мозги не пудри. Я именинница. – Ее глаза сверкали хрустально и беспощадно, как у неподкупного божка тольтеков, а до кучи и ацтеков… И с вызовом. Они алкали кровавой жатвы. – Я именинница?
- Неоспоримо.
- День рожденья - светлый праздник?
- Да.
- Деннорожденцев забижать не полагать?
- Не-а.
- Так и не забижать же, Андрейчик, любимый мой, милый, хороший... - в две секунды пьяная ацтекская жрица сноровисто и прочно обосновалась на рэмбической раме Андрея. Самой нижней точкой ее тела были пятки, подрагивающие на уровне его поясницы.
Да уж. Вот это закрут! Неудобно, в самом деле. Хотя, собственно, перед кем?
Перед Кларой? На фоне ее-то Долбёши? Клара баба с понятием и со стажем.
Перед Шубкиным? Ну, уж если и перед ним миндальничать, можно смело предать мир на-во власть ханжей и снобов...
Альтернативы, впрочем, также нету. Леночка существо слабое, но сейчас ее ручки и ножки дали бы фору хоть кобре, хоть питону, хоть Василию Алексееву.
Поразмыслив, Жерлов понес женщину в тот жилой отсек, где человечество искони выслеживает первопричину своего продления.
Ровно на миг мелькнула фарфоровая иллюзия: "Авось, сон сморит". Но лишь на миг: ее тотчас погрёб пионовый раскрас этого плотоядного рта!
Аккуратно сложив на пол гостиной обездвиженные составляющие голотурии, носящей славную фамилию Стопкин, Жерлов тысячу раз извинился перед "новорожденной" и вышел проводить припозднившийся контингент.
В передней он поочередно жал руки. Всем. В том числе, Кларе Лаврентьевне, и, кстати, дольше прочих (и это была не столько его инициатива)… Шубкину и Сократу «Долбеллесу» рук жать не довелось: первый торжественно выносил тело… второго.
Вернувшись в спальню, Андрей перекрестился и со вздохом приговоренного к плахе предоставил бренную свою плоть на растерзание пламенной фанатки Изиды, Астарты, Венеры, истолченных Леночкой в бурное зелье НОЧИ.
Ночью Андрею спать не пришлось…
И уже в полседьмого он был на ногах.
Правда, ноги эти были нетверды, а очень многое, как жидкое, так и твердое, в их районе ломило: сладко, но сильно.
Укрыв укрощенную сном вакханку пледом, он оделся, худо-бедно навел на себе порядок.
Опаньки! Входная дверь незакрыта: волшебным образом моллюску Стопкину удалось-таки найти ключи управления, как минимум, нижними пальцами.
На улице было паскудно и пусто…
3.
В восемь Андрей сигналил под окнами студенческой девятиэтажки. С балкона седьмого этажа ему кивнули и помахали беленьким флажком… дамской ручки.
Андрей улыбнулся и вышел размяться.
В ближайшем от общаги жилом доме, между прочим, обитал доцент С.В. Долбилин. Не успел Андрей об этом подумать, как из первого подъезда с грохотом выкаились двое. Ямщицкого вида мужичонка с черепным передом, не допускавшим и намека на резервацию юмора, отягощенный тюком журналов, сникших до земли, пятился от незабвенного Сократа Долбеллеса волжских широт.
Жерлов понял сразу и все.
Человек с многолетней подписной коллекцией по разведению свиней невнятно гудел то, что съедалось рёвом некрупного доцента крупного института.
Неутомимо расплескивая по утреннему эфиру фиоритуры, в этажности не уступающие студенческой общаге, доцент помаленьку оттеснял раннего гостя от родного подъезда.
Когда этот подвиг был геркулесирован, Сократ жигулевских высот извлек платочек и, избавляя лоб от влажных виноградин, поковылял в сторону… «форда». Да так бы и прошел, не заметив, кабы:
- Здравы бувайте, Сократ Васильевич, – его не приветствовал Жерлов, готовый тайно заплакать от близящейся «физиономической Герники».
Великий доцент вздрогнул, но бывало изваял улыбку, ради которой пришлось на время пожертвовать зрением: почтенные глазки утонули в отеках. Гонитель местечковых свиноводов и калмыцких рапсодов сипло проблеял:
- Доброе утро, Андрюша. Ох, и тяжко ж опосля давешнего. А тут ешшо етот засранец с журналами. Нет, сейчшас бы до работы допёхать, а там как рухну, да как засяду опровержения строчшить. У нас там копирка чшто ля найдется? Ой! Башка, ба-ашка-та!
- Угу, - Андрей сунул руку в задний карман сиденья и преподнес кандидату в морг бутылку "славянского".
Тот втерся в "эликсир" взглядом евнуха, воспаленного прелестями гаремных бесстыдниц!
- Да не ссы… бойтесь. Никто не видит. - Поддразнил Андрей и, отплюнув пробку, приложился сам. Долбилинские комплексы рассыпались в руины. Залпом оприходовав пенную панацею, видный ученый провинциального калибра порозовел, осмелел и, еще чуток стыдливо помявшись, выдал:
- Ты не на работу, случшаем, Андрюша?
Ну, наглец. Усади свинью за стол…
- Нет. Что вы, Сократ Васильевич, я же послеобеденный, - напомнил полуставочник. – И рад бы подбросить, но никак...
- Да я не напрашиваюсь. - Промямлил изобретатель долбулятора и трепетно засеменил на трамвай.
Да припёрло старичка! Брат Шубкин мстить умеет. Долбократа макулатурой задолбили! Парадокс!
Андрей развернул хрустящую обертку, опустил на язык пластинку жевательной резинки. Дождался, когда жвачка начала распространять мяту по полости рта, становясь все мягче и вязче. И только уже потом зачавкал.
Из дверей "общаги" выпорхнуло чудное виденье, которое при близком просмотре явило красивую шатенку: белые "бананы" на спелых бедрах, сетчатая блуз-кольчужка на грудях! Таня выглядела, ам-ам-ам-ап-ап-апп-етит-но! Етит. Дверцу заклинило. И Андрей провозился с нею аккурат к подплытию павы.
С грацией, рассчитанной не столько на внутри сидящего, студентка впорхнула в "форд". Жерлов иронически причмокнул. Он еще терпел эффекты, но давно разжаловал их.
- Привет, трогаем, - это были ее первые слова, что обращались, скорее, к зеркальцу.
- Как скажешь.
- У тебя весьма свежий вид, - продолжая красоваться, она так и не удосужилась глянуть на кавалера.
- Это льстит. Если учесть, что я сегодня еще не спал, - Андрей протянул ей сигарету.
- О... - нагнулась, прикуривая, затем отстранилась подальше и оказала-таки честь - прищурилась. – Да, ах-ах, глазки будто воспалёны. Ты, честно, поедешь со мной на лекцию?
- Конечно, я же говорил, что давно мечтаю подышать чистым озоном студенческой аудитории. Надеюсь, меня не турнут?
- Ты о чем?! Там соберется не меньше роты. И все с похмелья изрыгают чистый озон. Но если ты такой бояка, мы сплавимся ближе к Аляске.
- Не возражаю.
«Правда, у нас это называлось Чукоткой». То ли обратно Америку собрались присоединять, то ли нас в их штат уже вводят.
Они пришли первыми. Удивило, что на Андрея почти никто не обратил внимания. Или же просто умело задрапировал свой интерес. Чего не сказать о «Форде», что великолепно просматривался из леволокотних окон. Восторг перед заморской диковиной долго не отпускал ведущую массу.
Андрей и Таня уселись в предпоследнем ряду. Там же, поближе к периферии, кучковался тыловой массив факультетских сачков.
Пожилая лекторша смиренно включила авторскую колыбельную, что сулило долгожданный комфорт всем, кто не выспался. То бишь… всем.
«Мы от природы внушению неподатны. Но данный сеанс гипноза свалит, пожалуй, и Луну», - с тоской подумал Андрей.
Имитируя конспектирование, Таня регулярно вшептывала в андреево ухо всякости. Но это были не те смешинки, которые способны изгнать сон...
4.
Он уже бултыхался в лениво настигающей дрёме, когда за спиной злостно затрепыхалось оживление.
Народ шуршал и похихикивал, Таню тронули за плечо, в ее руках бабочкой запорхала записка, девушка нетерпеливо развернула крылья.
Сверху был текст, снизу - приписка с грядкой зачеркнутых имен. Последним значилась "Таня".
Таня прочитала, прыснула, и сразу же принялась спазматически давиться.
"Прочти," – наконец, вышло у нее, в руку Андрея просунулся загадочный поминальник.
"Неудобно", - протестующе зевнул он, ей стало еще веселее. Заинтригованный Жерлов отсморнкул «гипнос» и с барской ленцою вбурил зрак в эпистолу. Там было следующее:
«Макаронников Федот
Сшиб соплёю самолет
И щекочет с нежностью
Им в своей промежности.
Посткриптм. Ув. Вова (зачеркнуто) Алиса (зачеркнуто) Слава (зачеркнуто)... Татьяна… значительный пропуск для вписки новых имен… будь добр (а), передай записку, боженьки ради, Федоту».
Андрей хрюкнул в унисон Тане, что, по-пластунски вдавливаясь в плоскость стола, перечеркнула свое имя, приписала ниже череды чернильных молний "Вера" и толкнула в бок соседку. Та проснулась, приняла записку и превратилась в маленького поросенка.
Хрю-хрю-хрю…
- Вот, значит, как вы боретесь со скукой. - Повел щеками Андрей. - Кто же такой Макаронников Федот? Местный... мессия? Муций Сцевола?
- Вон смотри. - Таня указала на крайне правый стол первого ряда. Там сидел лохматый, страшноватый и морщинистый переросток лет двадцати-тридцати.
- Он что - мишень чьего-то остроумия?
- Всенародного.
- Многовато. Должен же быть записной юморист.
- Тогда это наш Леша Калёнов, отчаянный фольклорный куплетист.
- Ага, только вместо придуманного Козьмы Пруткова для вас неистощимый Иппокрена – живой Федюша Макаронников.
- Немеркнущая легенда вуза, - подхватила Таня.
- Но ведь это антигуманно...
- Можно подумать, сам таким не был. И потом, разве гуманно проваливать способных абитуриентов и принимать племянников декановских дружков, у которых в башке вместо мозгов ливер?
- А, так Федот - индивидуум с некоторым эстетическим дефектом? - предположил Андрей.
- Да ты сам проверь. Смотри-смотри…
В этот миг манифест настиг "получателя".
Когда Федота толкали под локоть, уникум нелепо дрыгнул конечностями, а потом долго трепыхался, как от 380-вольтного поцелуя. Замедлив студень-вариации, он сверхмедленно развернул писульку, еще медленней расправил все гармошинки и заторможенно задвигал совиными глазами под телескопическими лупами.
Програбливая текст, Федя печально отшвартовал нижнюю губу, тщательно огляделся и очень медленно и очень демонстративно принялся рвать бумажку. Его лик потихоньку воспламенялся, пока, наконец, не запылал, как обложка учебника по истории КПСС. Халтурно соструганное лицо драконилось на швы, тяжи и рытвины бессильного бешенства. В них шипуче плавились слезы. Андрей четко узрел: то был не эстетический дефект, а антиэстетическая дефекация планетарного масштаба.
- В чем дело, Федот? - поинтересовалась с желтой кафедры авторша научно-популярной «колыбельной».
Терпеливо роняя глаза в тетрадь, Макаронников усупился, набубнил что-то скрытно-устрашающее и скрежетально-зубовное.
По залу прокатилась конвульсия - слабая, но потрясшая атмосферную стагнацию.
- И все ж таки не гуманно, - пробормотал Андрей, сам удивляясь своему возрастному фарисейству.
- Знаешь, не надо ля-ля. Благородные серы бывают только в мелодрамах. В школе за глупость наказывают куда сердитей. А этот куда сунулся?.. Погоди, чего ты там накропал? Дай-ка, дай-ка... Ну, дай же. - Она выдрала из рук Жерлова листочек, наморщив лобик, прочла:
«Макаронников Федот
Отломил "Зилка" капот.
То же повторит лишь тот,
Кто во сне спагетти жрёт».
В те же секунды Андрей разбирал полустёртые каракули на лаковой поверхности стола:
«Шел топиться наш Федот,
Проглотил фекалий плот
И теперь лишь стонет,
Что никак не тонет».
- Да, ну и угодил я. Какой у вас, однако, разносторонний юмор. - Восхитился Жерлов.
- Нет. Это ты напрасно. Федя - свежая "шиза". Хроническая она только для Леши Калёнова. Причем с первого дня «картошки».
- Понимаю. Эпиграммисты нынче в моде. Хотя «Вокруг смеха» котируются другие фамилии.
- А когда они не были в моде?
- Конечно же, всегда они были в моде, даже в прошлом веке. Пушкин, Курочкин, Минаев, А.К. Толстой очень даже недурственные пародии царапали. Теперь вот Калёнов. Жалко, что тогда Федота Макаронникова не было, самим выкручиваться приходилось. А вот Калёнову дьявольски повезло: зачем Бенкендорфов кусать? И на кой лысых императоров за парики дергать? Есть же Федя! Бороться с Федей, макать Федю - каков риск?! Какой масштаб! Бездна вдохновения!
- Всё! Успокойся. Лучше покемарь.
- Да… Насытился озоном. - Андрей удобно сложил руки и опустил на них левый висок.
А может, все бросить и сойтись с Кларой. В одну реку дважды не… зас…ы…паю…
5.
... Андрей не помнил, как так вышло, что ему доверили снимать этот фильм. Фильм рассказывал о советской мафии…
Но теперь уж ничего не попишешь. В качестве режиссера он бодро расхаживает по съемочной площадке среди бочек с сельдью и раздает указивки съемочной группе.
- В бочках с сельдью обязательно должна быть ставрида. – После столь крутой заявки он с размаху всаживает в щель покрышки гвоздодер. - Внимание. Наливай!
Его осветили.
Завбазы состряпал умоляющее лицо и отчаянно замахал руками:
- Не эти, не эти!!!
Поздно. Андрей, одновременно исполнитель роли инспектора УГРО, подковырнул крышку. Она с треском отлетела. Андрей ахнул.
Нет, внутри была не селедка и не ставрида. Эту рыбу с цепкой гнутых шилец на хребте он видел только на картинках: стерлядь и севрюга! Осетровые набили бочку плотней, чем папиросы пачку «Беломора». Завбазы удерживал сердце. Жерлов с усилием вытянул за колючки среднюю, где-нибудь на метр, рыбину и гневно вопросил:
- А это что?!
Затем, подскочив ко второй бочке, пинком опрокинул ее на бок, катнул, расшил гвоздодером верх. Грузно чмокая, фаршем осетрина испорожнилась на грязный пол.
- А это что?!
Он подступил к третьей бочке, и тут оператор противным писком кастрата объявил:
- Хана, пленка кончилась.
- Ничего, достаточно и этого. – Пригубив «Пэл-Мэл», Жерлов сел на покатую бочину, прикурил и сказал:
- Перекур. Продолжим через пятнадцать минут.
- Пленки нет, - повторно огнусил оператор.
- Как так: нет? - возмутился Андрей.
- Ваще, нет. - Упрямствовал нерадивый симулянт.
- Так достаньте.
- Я уже распорядился, послали человечка на Шосткинский химкомбинат.
- Зачем?
- Так там же пленку делают. Еще после каждого фильма титры дают: пленка изготовлена на Шосткинском комбинате.
- А как же «Свема»? Идиоты! Промедление смерти подобно. Мы ж на настоящую мафию нарвались. Кстати, где мы снимаем?
- Как где? Разумеется, в Николаеве.
- Как? - рассердился режиссер. - А я полагал, в Ростове-на-Дону, - инспектор с ожесточением заплевал бычок. - Кого послали за пленкой.
- Макаронникова Федота Крокодиловича.
- Молодца!!! Самого дельного, самого толкового – Федю! Ах, вы ж умницы! - в "эпилоге" Жерлов красиво выругался и с изящной оттяжкой матюгнулся.
К нему успел уже подтянуться мужчина: абсолютно лысый череп приправлен взглядом Дракулы, на долговязом костяке - черный кожаный плащ.
- А вам вот еще чего тут? - раздраженно буркнул Андрей.
- Вы снимаете картину о черноморской мафии? – прочревовещал «фантомас», не нагружая ни единого мускула лица.
- Я. – Вызывающе отвечал Андрей. - А что?
- И кто исполнитель главной роли? - кожаный проходимец продолжил допрос.
- Тоже я.
- Никита Михалков что ли?
- Представь себе. - Язвительно скривился Жерлов.
- Вот и кати в Неаполь, где очи чернее ночи. – Присоветовал непроницаемый тип.
- А ты чё раскомандовался, аллигатор? Мне чё без тебя делать нечего?
- Тута нечего. В Палермо снимай своего «спрута». И там будь хоть Микеле Плачидо и комиссаром Катаньи в одну харю, хоть до кучи Джеймсом Бондом и доктором Ватсоном. – «Черная кожа» стоял на своем.
- А ты, ваще, откуда такой?
- Из Одессы. – Лысак впервые фиглярски сморщился и высвистнул «жемчужину у моря».
- То-то смотрю: борзой!
- Уж, какой есть.
- Чего докопался-то? Хочу - снимаю.
- Мало ли чего ты там хочешь. Снимает он. Тёлок снимай, а про мафию не снимай. Ишь, хочучки ему!
- А чё ты тут указываешь? Указывальщик нашелся.
- Значит, знаю, чего. - С угрозой продавил последыш Дракулы.
- И я знаю, чего.
- Ни хрена ты не знаешь. Ни фига не волокёшь. Дилетант! A кто дилетант, так и снимай заменители, суррогаты, паллиативы. А то, глянь-ка на него, взялся ворованную осетрину снимать. Задолбали дилетанты!
- А ты кто есть? - сощурился Андрей.
- Я? Я мафиози. Советико. А это мой товар. Не веришь?
- Верю-верю. Жалко пленки нету.
- И не будет. - Злорадно осклабился тип.
- Ты почем знаешь?
- Знаю.
- Не знаешь. - Насмешливо сказал Андрей, но в промежность закралась тревога.
- Знаю-знаю. - Потирая от радости ладошки, прогундел нехороший человек. – Шосткинский химкомбинат кооперативным заделался. И там нашим рэкетом все схвачено! - сволочь в коже самодовольно взирала на загрустившего режиссера и инспектора. - А твоего Федота прикатят в бочке, где его оформят раком в масле.
- Вали отсюда, трепло. - Болезненно поморщился Жерлов, не находя другой фени.
- Я трепло? – вспылил кожан.
- Ты трепло. - С удовольствием подтвердил Андрей, видя, что задел мерзавчика за живое.
- Я?! – тот начал астматически задыхаться.
- Ты. – Певуче повторял Жерлов.
- А ты тогда кто?
- А я кинорежиссер, - гордо сказывал Андрей.
- Фуфло ты. - С невыразимым наслаждением исправил мафиози.
- А докажи. - Ударился в запал Андрей.
- Фуфло! - упрямо гнул умный спорщик.
- А вот ты докажи сперва, что я не режиссер.
- А чего доказывать, когда у тебя пленки нет. - Торжествующе ухмыльнулся кожаный.
- А у тебя есть? - злобно проворчал Андрей.
- А мне пленка не нужна. - Измывался криминальный элемент.
- Тоже верно. А! Так у тебя валюта должна быть. – Быстро нашелся Жерлов и ехидно уставился на хама. Хам всунул лапу в карман и вытащил пузатую пачку с изображениями какого-то видного американского номенклатурщика.
- Хватит? - он высокомерно ухмыльнулся и протянул ее Андрею. Тот брезгливо повертел купюры у носа: не пахнут, - и, оттопырив зад, смачно шлепнул прессухой по "очку".
- Вот!
- Чего вот? Мало? - потеряв челюсть, зачесался мафиози. – Ну, хрен с тобой, на еще. И отчаливай.
- Вот на что они годные. - Спокойно сказал Жерлов, смеряя растерявшегося нахала немигающим принципиальным взглядом из революционных боевиков, и продублировал предыдущую комбинацию с завершающим «очком».
- Ты это… того… никак японулся? - от изумления бандюга даже попятился.
- Нет. Знаю только, что фальшивые.
- Это почему это? – «вампир» растворил грот с остренькими потесанными сталактитами без единого сталагмита. Вот, стало быть, разгадка тайны чревовещания.
- Потому что у тебя все насквозь фальшивое! – пафосно воскликнул Жерлов и быстренько добавил. – Хер в коже!
- Что? Кто? Я хер? – детину аж вспучило и едва не вывернуло. – Ну, всё. Поиграли и будет! Я тебя предупредил. - Слизывая холодный пот, теневик тяжко ощерился, поддернул плащ сунутыми в карманы руками и потопал на выход. Минуя икающего от страха завбазы, он приподнял правую полу плаща...
6.
Грянуло...
БУДЖУХ!!!
Сухо как орех.
Ослепительная вспышка раскроила дорогую несоветскую замшу. Политый кровью завбазы перестал икать. На лежбище осетров близ ошеломленного Жерлова приземлился вороненый "вальтер".
Андрей нагнулся, тупо пощупал дуло. Указательный обожгло.
Он вскинул глаза на выход. Вместо чернокожника джомолунгмились двое. В серых плащах.
Один приблизился к Андрею, вынул из его руки теплый пистолет, бесстрастно посмотрел в глаза и кибернетически щелкнул:
- Факт. Налицо. Пройдемте. Гражданин.
Второй равнодушно заглянул под веко завбазы.
- Напопал. - Сурово заключил он и пригнулся за пачкой денег. - Устойчивый запах рыбы. Бумага с лицом капитана Немо, но не исключено, что президента Гранта.
- Валюта. – Угадал серый двойник.
- Конечно, фальшивая, - с нотками интереса и одновременного утверждения хрипнул напарник, пристегивая руку Андрея наручником к своей жуткой пальцедавильне. - Пройдемте.
- Вы кого хапаете? – протестующее прошептал потрясенный Андрей.
- Факты. - Холодно молвил серый № 2, деловито чертя мелом контуры вокруг тела завбазы.
- А, так вы куплены! - Взвился от страшной догадки Жерлов. – Ну, конечно. Все спланировано и разыграно по ноткам, - и обернулся к съемочной группе. - Товарищи...
Товарищи стыдливо казали тыл. Оператор и директор картины, не стесняясь, поспешно набивали подмороженной осетриной футляры и пиджаки.
Неожиданно в дверях появился узкоплечий выродец. Это был он – Федот Макаронников. С горою пленки в лапах.
При виде арестованного постановщика он выронил ношу на нечистый пол. У одной коробки с пленкой отлетела крышка. Андрей мужественно прянул наземь, увлекая за собой коррумпированного конвоира.
- Руки вверх! - растерянно попросил тот, пропахивая иззубренным хребтом рыбы правую щеку.
- Дурак! - разочарованно сказал Жерлов Макаронникову, потрясая обрывком ленты. – Это разве пленка? Это же некондиция! Да еще и, ё-мое, фотографическая!
- Зато цветная! – неистовый Федот разверзнул затхлую пещеру.
- Что-то ты дерганый стал. Зевал, ворочался, как спящий лев, который у американцев вместо «Мосфильма». – Сочилось сквозь затворы…
Таня! Уфффффф…
- Ты меня не будила?
- Нет, ты сам закопошился. Снилось необычное?
- Да! Макаронников Федот в роли импресарио рок-фестиваля.
- Вот видишь, до чего яркая, гипнотизирующая личность наш Федя. Сейчас будет звонок.
Она угадала.
- Сегодня увидимся? - спросила уже в холле.
- Вряд ли.
- И ладушки. A то у меня встреча назначена.
- Поздравляю.
- Ты даже не интересуешься, с кем?
- Интересуюсь. С кем? - вяло отреагировал Андрей, с трудом давя зевоту.
- С Чалиным! - многозначительно доложилась она. - Виталием Гоэрловичем.
- Даже? Может я и ошибаясь, но буквально вчера кто-то находил его чрезвычайно занимательным собеседником. – Маскируя усмешку, зацепил Жерлов.
- Ну это… Да нет, в нем что-то есть. Упрямство, стихия, стержень, волна… Притом, что это не просто ведь встреча, а по поводу.
- Даже?
- Даже… Видишь, какой ты холодный и черствый, у товарища решающее событие, а ты зеваешь.
- Событие? Надеюсь, не свадьба?
- Роман. - Она смотрела то ли желчно, то ли грустно. – Опять не понял! У Виталия Гоэрловича Чалина роман вышел! В достаточно солидном журнале.
Она назвала журнал.
- Фьюить, япона! - уловив под ложечкой ножевое проникновение, только и вымолвил Андрей и постарался взять себя в руки. - Да, это, конечно, шоковая новость. Без всякого зубоскальства. И что, тебе Чалин сразу показался значительным, да? Хотя, помнится, вчера...
- Ну, что было, то…
- Смешно, - опередил Андрей, моментально припомнив давнюю присказку. – Ну, прощай.
- Оревуарчик.
Он дважды прогладил ее льняные волосы и повернулся к «форду»...
7.
Итого, какой же теперь у нас расклад? Похоже, с Таней ВСЁ!
Она девка хваткая. Да он никогда и не обольщался насчет любви. У них и близости-то, по большому, не было. Так, полгода ездил с нею, гулял. Точно с красивым и забавным… Кем, чем? Зверьком или ребенком? Либо всего лишь трогательным "солнечным зайчиком", залетевшим из далекой студенческой поры? Неважно. Конечно. Но, черт побери, как ни странно, а ведь привык. Старею, безрадостно думалось голове, никому ненужная облезлая калоша. И, глянув на руль «форда»: нет, не облезлая, блестящая калоша. И к чему, спрашивается, вот это всё? Всё-всё? Шиковое? Модерновое? Морда новая. Он с досадой ударил по рулю, насмерть перепугав мамашу, в уши которой брызнул не камерный блюз детройтской авто-сирены.
Самое стрёмное: Чалин вчера точно знал и не сказал… допоздна, скрывал до последнего. Ну, ладно, этот, допустим, боялся сглазить!
Но она-то?! Таня? Танечка знает уже. Сегодня! С раннего утра! И, возможно, знала вчера еще …
…НИИ пузырился энергией. Энергией, от которой пузыри летели. Летели да лопались. Так никуда и не долетев.
В лаборатории царила угрюмая и тягостная хмарь. Изнуренный Долбилин через копирку штамповал опровержения городским и сельским свинолюбам, лапландским частушечникам и бурятским страдальщикам касательно обмена их продукции на сочинения Дюма и Скотта. Коля-оптимист замогильно предрекал ему еще более жестокие испытания. Эменес Стопкин дурашливо раскачивал ладонями чугунную голову со слипшимися окулярами, не в силах вспомнить, как умножают на микрокалькуляторе. Леночка Дюкич дотошно исследовала миниатюрное зеркальце. При виде Андрея она игриво-укоризненно покачала головкой…
- Привет, - сказал Жерлов Шубкину, пройдя по коридору до лаборатории-конкурентки.
Тот весело кивнул и погрузился в вечные расчеты.
До конца рабочего дня его больше не взволнует ничто. Просто не сможет всколыхнуть или отвлечь, ну разве что Везувий под стулом Долбилина. Но даже с карандашом в руке Шубкин переполнен эмоциями: лицо то осенено бурным восторгом, то оттенено ученою заботой.
И как так можно? - недоумевал Андрей. Вчера это был континуум задора и куража. Но сегодня, на работе для нас нет ничего важнее какой-то теоретической дилеммы. И штуковина эта для аспиранта Шубкина, ясен арафат, куда важнее и отраднее самой забористой гулянки.
Одно время Жерлов было взялся подражать Шубкину. Пытался внушать всем и даже себе, что всерьез увлекся «твердым телом». Вот только хватило ненадолго. И скоро скука заела. Об отсутствии таланта он уж старался и не вспоминать. Даже обыкновенное хотение быть честным и исполнительным функционером потерпело крах: без духовной привязки ты, оказывается, не способен даже на второе.
Не твое это, Дрюня…
Но разве ты плохой человек? Да не светоч разума, не факельщик прогресса. Даже не трудяга с золотыми руками. Но он же никому не желает зла, он не стремится к …любию: власто-, корысто-, често-...
…Единственное что он ценит в людях это доброта и отсутствие вот этого многоликого любия и особенно хамства И разве этого мало Да, если бы другие все были хотя бы как я то никто бы не возжелал ближнему зла и не выпячивался за счет других И разве не к этому в конечном счете стремимся мы все Так почему же я плохой Это моя беда что я не знаю своего призвания Но я не камуфлируюсь я открыт несмотря на то что считаю свое «я» целиком утопил в себе и в вине…
Он не желает зла. И это главное. Для него. Только для него. Потому что все равно его назовут трутнем и лишним человеком, краснобаем и бездельником... Это печально... Но никакие злые ярлыки не заставят Тебя отказаться от созерцательных раздумий.
А теперь еще Чалин, счастливый, черт побери, человек! И ведь, ежели по справедливости, ничуть не умнее меня, Андрея Фаддеевича Жерлова. Но счастливый это он – Чалин. Как и Шубкин... Почему? У второго есть талант и, больше того, творческое горение. У первого - талант, нет, уже не только талант, но и, наконец-то, Признание!
Не мешало б заглянуть в киоск. В киоск при институте. Здесь при желании можно урвать любой дефицитный журнал: лирика в науке сейчас не популярна.
Андрей не ошибся…
Ему дали названный Таней пухлый журнал.
Пробежал глазами содержание...
Ага, вот: Виталий Чалин «Игры в жмурки, или марафон внутри колеса». Роман.
Следственно, Таня не обманула, и неудачник В.Г. Чалин нынче утром проснулся знаменитым.
Семьдесят одна страница убористым шрифтом. Плюс «Продолжение следует»…
Андрею стало до идиотиков смешно. И он глупо лыбился до окончания трудового дня.
И за рулем тоже.
Сам себе.
И над собой…
"Продолжение следует"?
Продолжение следует.
Все главы - http://www.proza.ru/avtor/plotsam1963&book=21#21\
Коллаж взят в интернете, авторство не установлено, в случае претензии будет удален.