Анатолий Максимов. ТАК БЫЛО... 56. Книга вторая. Франция–СССР. Часть IX.
А.И.Микоян
В январе шестьдесят четвертого года была особенная передача по телевизору: А.И.Микоян комментировал свою поездку в Японию. Он говорил о том, что рабочие кабинеты большие, светлые. Что письменные столы без ящиков. Что на столах после рабочего дня нет никаких папок, никаких бумаг.
Это было вступлением. Основное, на что «давил» А.И.Микоян, – это чистота и порядок в цехах и на заводах. «Битых стекол на фасаде заводов я не видел, – продолжал А.И.Микоян. – Перед заводом нет разбросанного материала или техники, а есть площадки с газоном»!
Эта передача мне показалась не случайной. Во-первых, руководитель страны такого высокого ранга неспроста критикует свои, советские заводы. Если ему «не по душе» директор завода, то он его снимет с должности и заменит «кем надо». Следовательно, есть какая то другая причина. Во-вторых, эта передача была запрограммирована на новогодние праздники – телезрителей больше, чем в обычное время!
В то время моя фирма работала с Государственным институтом азотной промышленности (ГИАП). Принимая все эти данные к сведению, я рассказал моему начальству о телевизионной передаче и предложил расширить круг наших связей, чтобы в какой-то момент не оказаться не у дел. Каким-то образом мой «рассказ» попал на стол Премьера, который приказал «выяснить дело». У меня была встреча с чиновниками, которым я объяснил свою точку зрения. На этом мы расстались.
К Рождественским праздникам я получил ящик с шампанским, коньяком и вином, и визитной карточкой: «С праздниками – кабинет Премьера»!
Как известно, осенью «произошли сдвиги» на верхушке аппарата: Никиту Сергеевича «попросили» освободить кресло для Леонида Ильича!
Миша Р.
Судьба Миши Р. сложилась на редкость странно. У него был старший брат – преподаватель восточных языков в Сорбонне, который принимал участие в сопротивлении, был арестован немцами и расстрелян.
Ненависть Миши к немцам, за расстрел брата, не знала границ: он мстил тем, что при малейшем успехе Красной армии трубил, что немецкие войска потерпели серьезное поражение и что в скором времени "наши" будут в Берлине.
Такие восхваления успехов Красной армии не прошли мимо ушей французской полиции, и она завела на Мишу карточку – "советский".
Но Миша по убеждению не был коммунистом.
Война окончена. Сталин "простил" эмигрантам все их вольные и невольные грехи против советской власти: «Возвращайтесь на родину!». Многие эмигранты поверили Сталину и взяли советские паспорта. Для них был открыт клуб "Советский патриот", который размещался в особняке, в центре Парижа, – не то купленном, не то арендованном советским посольством.
В клуб могли приходить и не «патриоты», встретиться и поговорить с приятелями, выпить чаю с пирожными, просмотреть советские газеты. Одним словом, приятно провести время. Естественно, что жизнь клуба, равно как и всех его посетителей, находилась под наблюдением французского ока.
В 1947 и затем в 1951 годах, французское правительство решило выслать, не помню под каким предлогом, обладателей советского паспорта в их новоприобретенную страну. Уезжающим говорили, что «война все разрушила, что все пригодится на новом месте». И люди упаковывали все, чем обзавелись за долгие годы эмигрантской и что могло «пригодиться на месте»: мебель, кастрюли, чайники, кухонные и столовые приборы, всевозможные инструменты и прочее добро.
Советский паспорт Миша не взял, но это его не спасло от высылки, и он попал в одну из отъезжающих групп. Приехавшие в Союз «новые граждане» подвергались опросу – ответы сверялись с имеющимися данными об их личной жизни и деятельности, о близких или далеких родственниках, о соседях.
Дошла очередь до Миши. Офицер долго перелистывал и переворачивал страницы папки и, наконец, спросил:
– А вы, без паспорта, чего приехали с этой группой? Какова цель вашего приезда в Советский Союз? С каким заданием?
И много других нудных и «профессиональных» вопросов.
В результате Миша оказался в глухой провинции, без права бывать в больших городах и, тем более, в Москве. Там он преподавал арифметику в начальных школах, а сам бегал на вечерние курсы.
Прошло несколько лет провинциальной жизни. Некоторые из его друзей по Парижу и «по группе» попали в Москву и заняли по протекции «хорошие» места. Потом они помогли Мише получить прописку в Москве и двухкомнатную квартиру для него одного!
Года за два до моего приезда в Советский Союз я увидел во французской газете фотографию группы туристов в Москве – и Мишу среди них.
Миша жив!
Прибыв в Москву, я начал его разыскивать: звонил в отдел переводчиков и гидов Интуриста, звонил в адресный стол, звонил еще куда-то.
Безрезультатно!
Я вернулся с работы. Ко мне подошел Василий, портье гостиницы, и сказал: «Вас спрашивали и придут немного позже».
Я насторожился: «спрашивали» – это же множественное число, но тогда сколько их по какому делу?
Я поблагодарил Василия и поднялся в квартиру. Не прошло и получаса, как раздался звонок и в раме дверей вырос Миша.
Молча, мы крепко обняли друг друга и замерли на пороге.
Итак, Миша действительно жив!
Позднее мы сидели в саду, и Миша мне рассказывал о захолустье, о всевозможных мытарствах, о попытках попасть в Москву, о срывах надежд на благополучный исход и о том, что «вдруг» все уладилось: «Я работаю с иностранцами – для наших органов»!
– Я тоже иностранец? – спросил я.
– Ты на особом положении, ты русского происхождения, ты это понимаешь? – заявил Миша и добавил:
– По протекции друзей меня назначили на пост руководителя радио– вещания на французском языке. Кроме того, иногда меня вызывают к Н.Хрущеву – в качестве переводчика при переговорах с французскими делегациями.
– И ты пишешь короткий отчет о том, что говорилось и кем?
– А ты думаешь, что разговоры на таком уровне никого не интересуют? – спросил Миша.
Время текло. После каждой моей поездке в Париж я привозил Мише запрещенные в Союзе книги французских авторов. «Мне это необходимо для работы» – говорил Миша. Он же «вводил меня в жизнь столицы», о которой мало кто догадывался.
Мише, как журналисту радио, были доступны закрытые клубы писателей, артистов и журналистов с их закрытыми ресторанами. Мы бывали в клубах деятелей искусства с такими же закрытыми ресторанами. Бывали на художественных выставках, которые устраивались на квартирах авторов, да еще с хорошим даровым буфетом. Таким образом, я познакомился с акварелистом А.Богаткиным, который мне предложил «заглядывать без церемоний». Я часто бывал в его доме. Перед моим окончательным отъездом в Париж А.Богаткин предложил заглянуть в папку.
– Я хочу дать тебе что-либо на память. Возьми, что тебе понравится!
И я взял несколько акварелей с видами города Риги.
Многократно Миша мне доставал билеты в театры. Я не знаток театрального искусства, но как любой зритель или слушатель уходил со спектакля с определенным впечатлением. Например, мне не очень нравились оперы, в которых преобладали певцы или певицы с большим стажем и хорошей игрой, но с выдохшимися голосами. В некоторых постановках хотелось слышать мощь голосов, захватывающих слушателя своим энтузиазмом, но этого я не ощутил – не было молодых певцов и певиц.
Зато я был в полном восторге от пьес, которые создавали впечатление, что актер превращался в «атмосферу» слов, жестов, молчаний, как будто сам актер «стерся», не существует!
Я бывал с Мишей на вечеринках молодежи, на которых выпивали больше, чем танцевали, и бывало «кое-что еще, чему не учат в школе»!..
Внешне я был веселым и разговорчивым. Но внутренне я был скован неизвестностью.
Как-то я вышел на балкон покурить. Две тени остановились на пороге балкона, и до меня донесся их разговор: – «Ты его знаешь, который в очках? –«Нет, а ты знаешь, кто такой Миша?» – «Нет»!
Все было бы хорошо, если бы меня не сверлила мысль о том, в какой момент Миша был другом, а в какой он был «на работе»! Это меня заставляло быть постоянно начеку, чтобы не сказать лишнего!
«Молчи, глуха – меньше греха»!
Наступил день, когда нам нужно было «выйти на арену» и выступить с поднятым забралом. Миша мне объяснил, что мы должны «официально» встретиться в ресторане и что он должен будет меня убедить в том, что в Советском Союзе все обстоит так же хорошо, как и в любой западной стране. Я согласился на поединок, но поставил одно условие: будем говорить только на экономическую тему, оставив политические вопросы в стороне.
В этот день мы сидели «за столиком на двоих», без соседей – их рассадили поодаль. Как обычно, мы выпили, закусили, еще выпили, и языки распустились: я с жаром отстаивал преимущество личной инициативы во всех областях человеческой деятельности – как культурной, так и экономической, а Миша мне отвечал, что личная инициатива не противоречит коммунистической доктрине, если она приносит пользу коллективу.
– О какой доктрине ты говоришь? О какой пользе?
– Той доктрине, которая позволила Советскому Союзу запустить спутник, а потом послать в космос человека. Вот в чем достоинство коммунистической доктрины, – заключил Миша.
Аргумент, конечно, «веский» – по сравнению с космосом!
Нам подали обед. Мы выпили «еще по одной» и с усердием принялись за еду.
– Признаю, – сказал я после некоторой паузы, – что ты «на коне»! Я не живу, как ты, в Советском Союзе и поэтому не знаком ни с обстановкой, ни с «доктриной» коллективной инициативы!
На этом мы закончили наш обед и разъехались.
Миша появился через неделю после нашего обеда.
– Слушай, вчера меня вызвало начальство и похвалило за мою победу в поединке с тобой и выдало наградные – понимаешь? Приходи сегодня вечером ко мне, и мы отметим это дело.
Вечером я был у Миши. На столе стояли банки с маринованными овощами, несколько сортов колбас, серый хлеб (мой любимый) и, конечно, замороженная водка. Наша «непринужденная» беседа с пением старых романсов под гитару затянулась до четырех утра.
На дворе было морозно – градусов под двадцать, без ветра. Пальто расстегнуто, настроение хорошее, и я, подпевая сам себе, неожиданно оказался перед входом в гостиницу. В холле находились два офицера милиции и портье Василий, который подошел ко мне поздороваться и познакомить с офицерами. После рукопожатий я пошел к дежурной за ключом.
– Что ж Вы так поздно? – спросила она.
– Не поздно, а рано, – ответил я.
– Где же вы так задержались?
– Вы, наверное, хотели бы знать с кем?
– А, правда, с кем?
Я показал дежурной кукиш и пожелал спокойной ночи.
Направляясь к лифту, слышу за спиной голос Василия: «Нарвалась? Не тебе задавать такие вопросы»!
У Миши было много друзей в Париже, с которыми я довольно часто встречался, но никогда и никому не рассказывал о том, что мне поведал Миша: он, ведь, тоже хотел жить!..
Поcле моего перевода на липецкий завод я потерял всякую связь с Мишей.
Несмотря на свою осторожность, я с любопытством и любознательностью знакомился со всем тем, что мне показывал Миша: меня интересовали люди, их обыденная ежедневная жизнь, их проблемы, их надежды.
В гостинице я часто сидел с дежурными или уборщицами. Мы пили «настоящий» грузинский чай и говорили о ценах на продукты питания и о недостаточной зарплате.
В то время их зарплата не превышала 41 рубля!