Мишка, немцев не помнил по малолетству, хотя многие взрослые с оглядкой рассказывали, что вместе с немцами в город пришел порядок. Военные патрули прекратили преступные выходки местной шпаны. В городе заработали кинотеатр, ресторан и танцплощадка. Забылся предвоенный голод и в Мишкину семью, жившую бедно в не большем приграничном городке западной Украины неожиданно вместе с немцами пришло долгожданное благополучие. Сестра Оксанка устроилась работать официанткой в кафе и к всеобщему восторгу и восхищению после первого месяца работы принесла паек, такого изобилия продуктов многодетная семья не видяла даже в лучшие периоды жизни.
Немцев Мишка не помнил, а вот вкус немецкого шоколада твердого, необычайно ароматного в блестящей упаковке из фольги, доставшегося ему как самому младшему из детей он запомнил на всю жизнь. И этот вкус чувствовал он на губах в самые трудные для него времена, когда он мотался с геологами по заполярной тундре, таская на плечах неподъемный рюкзак с образцами минералов. Сидел в тюремном бараке. Хоронил погибшего в шахте брата. Напивался до беспамятства, чтобы заглушить боль о разлученной семье, расставании с родными и вспышки воспоминаний о том, как за немцами пришли наши. Как его малыша спрятал от неминуемого помещения в специальный детский дом, сердобольный старик сосед. Как колонна грузовиков с вооруженными солдатами увозила всех близких, родных ему людей его семью и в последнем замыкающем грузовике сидел хмурый солдат, баюкавший как ребенка в руках одетых в рукавички с узором связанные Мишкиной мамой, тяжелую, черную винтовку.
Помнил Мишка старую грушу, растущую на высоком холме, где он ребенком пас коров ее плоды падали на траву и были очень маленькими и сладкими на вкус.
И закружилась, понеслась, жизнь длинной железной дорогой нес его состав к его второй родине к долгожданной встрече с сестрой, которая уже отсидела свой срок и звала Мишку к себе в суровый, заполярный город и ближе и роднее сестры не было у него никого на свете. И он в ожидании курил в холодном тамбуре, под лязг сцепки и сердце его сжималось от предвкушения скорой встречи, молодой и счастливой новой жизни, которая ждала его впереди.
ОКСАНА
В бараке было холодно так, что ночью поверх одеял девчонки накидывали ватники и старые солдатские шинели. Вот уже пятый год Оксана живет в этом холодном городе. Вот уже пятый год думает она о том, что эта ссылку не кончится никогда. Никогда больше не увидеть ей теплые яблоневые сады, розовый куст цветущий у калитки их маленького домика.
Дрожа от холода, худенькая Оксана выбралась из под одеяла, опустила озябшие ноги в валенки подбежала к ржавой буржуйке, чадящей тлеющими углями, зашлась глухим тяжелым кашлем. Кашляла долго, до слез, когда прошел приступ, вынула из кармана выцветшего ватника беломорину, привычным движением размяла её тонкими белыми пальцами, прикурила от лучины, глубоко затянувшись сизым табачным дымком, прикрыла глаза.
Через три часа на работу в чертежную мастерскую по темноте и морозу. Оксана улыбнулась, вспомнив, что тропинка идет мимо стройки, где работают доходные зеки, латыши. Один из заключенных нескладный высокий парень с интелегентный лицом, ждет ее каждое утро с грустной улыбкой и каждое утро она неловко перебрасывает ему через «колючку», замороженную картофелину, морковку или краюху хлеба, которую заранее прячет в карман. Он, неуклюже спотыкаясь в глубоких сугробах, бежит, смешно выбрасывая длинные замерзшие ноги, подбирает переданные продукты, спешно рассовывая их по карманам с благодарностью, озираясь кивает ей головой и говорит, что-то хорошее на непонятном ей певучем языке.
Такие отношения длились между ними уже три года и Оксанка уже с трудом начала понимать, о чем говорит ей этот единственный близкий мужчина, на переплетающемся с русскими словами, латышском.
Иногда, когда не было поблизости охранников, он говорил с ей о том, что умер от воспаления легких его земляк, Андрес с данной ему лагерным начальством, для простоты произношения фамилией, Двойкин. О том, сколько их пленных латышей уже умерло за годы его заключения, и что если бы не она, Оксана, он как и его товарищи давно умер. О том, что когда рассмотрят его прошение и освободят, он получит хорошую работу. Ведь в той прошлой жизни он был благородный человек, блестящий инженер из уважаемой в Латвии семьи и когда освободится, они обязательно поженятся, и он отвезет её к себе и познакомит с мамой.
Эти мысли согрели Оксанке душу, она щелчком послала окурок в печь, шаркая валенками, дошла до нар, нырнула под холодное одеяло и зашлась в привычном утреннем кашле. Наступало черное Воркутинское утро.
ИВАН
Пот застилал Ване глаза, темнота, пыль, лязг шахтного железа, тусклый желтый свет налобных фонарей все сливалось в один мощный гул, бивший в унисон с его сердцем. Высокий, широкоплечий не знающий усталости парень вызывал у изнуренных тяжелой работой шахтеров непростое, двоякое отношение. Многие с завистью смотрели ему в широкую обтянутую спецовкой спину. Мол, что малый заработать здесь хочет, только жилы надорвет под землей без году неделя, а уже Иван Иванович, видели мы таких и другим из-за него покоя нет. Ни покурить, ни отдохнуть. Не наш мужик, не шахтер.
Иван от природы будучи человеком добрым, не обращал внимания на косые взгляды, редко делился своими проблемами с окружающими и надеялся только на себя. Шел он по жизни уверенно, не оглядываясь назад, улыбаясь встречным, широкими тяжелыми шагами рабочего человека.
Вперед и только вперед каждый шаг отдавался уверенно как удар шахтерской кувалды. И этой кувалдой махал Иван с ловкостью циркового жонглера.
Чувство стыда и неловкости испытывал перед собственной совестью, а не перед окружающими людьми, которые редко обращали на него внимание считая парнем чудаковатым. Стыд мучил его когда поднявшись на гора он мылся в шахтерской бане, одевал чистое белье, и забежав в столовую, чтобы съесть самый дешевый обед, деньги на который были отложены заранее в потайной карман болоньевого плаща. Чего он в столовой брал вдоволь и ел с удовольствием так это несколько широких кусков белого хлеба, которого в Орловской деревне, от куда он родом никогда не было.
После обеда сидя в общежитии на своей пружинной койке он просто физически страдал от вынужденного безделья, из-за того, что смена закончилась и до следующей работать не придется. Во сне ему снилось, что его мама наблюдает за ним, хмуро глядя изподобья, и в её взгляде он видел для себя молчаливый укор. Мол, что же ты сынок отдыхаешь, как же мы долг за дом отдавать станем. И как ушат холодной воды обрушивался на него, в холодную Заполярную ночь, вскакивал он со скрипучей кровати. Лихорадочно открывал тумбочку, ища заначку, и в очередной раз пересчитывал уже пересчитанные купюры, шепча одними губами.
- Скоро мама, скоро я заработаю, долг мы отдадим.
Потом он складывал деньги обратно, бережно пряча небольшой газетный сверток на самую нижнюю полку тумбочки. Ворочался на скрипучей кровати в ожидании утренней смены. Вспоминал сестер, маму. Взявшего кредит на постройку дома и внезапно умершего отца. Потом он засыпал, и снились ему яблони в саду, новый отцовский дом и зеленый заливной луг перед ним, скамеечка и улыбающаяся ему в праздничной одежде мама.
- Скоро я заработаю, долг мы отдадим.