Вместо предисловия
Каждая история – человека, семьи, рода, дома, улицы, деревни, города - да и мало ли ещё чего – имеет своё начало, свой конец, взлёт и падения, славу и бесславие.
Вот и этот дом, ушедший по самые окна в землю, давно почерневший, разорённый пришедшими из-за оврага молодцами, когда-то был нов, красив, необычен, раскинулся среди хатёнок, крытых соломой, горделивой осанкой, посылал приветы новоявленным авиаторам, своей яркой новой крышей, выкрашенной в цвет зелёного папортника.
А когда-то и дома этого не было, а так – конура. Она и обитателям её, как это водится в деревнях, дала прозвище – Конурцовы. Оно надолго к ним прилипло, и только потом, когда вырос один из сыновей того, кто взял себе в жёны красавицу Зарязанскую и дом этот причудливый ей отстроил, и стал приезжать в родной по матери дом из родного по отцу города, пошла гулять по селу новая незнакомая фамилия.
Тогда-то и двери широко в доме открылись, всеми створками, и окна распахнули ставни,
а стар и мал тропинки протоптали, хоть от близкой улицы, хоть от далёкой. Кто шёл поговорить, кто за каким лекарством, кто с просьбой, кто с луком или морковкой. Кто отдохнуть, кто поглазеть, кто, как водится, себя показать.
Были и такие, которые отправляли сюда на лето детей, бледных, городских, асфальтовых, у которых ручонки червячками, а ноженьки и мягкой травочки не знали.
Они возвращались живчиками, удивляли родителей каким-то незнакомым москвичам загаром, а иногда и словами чудными.
Вокруг того дома – вишнёвый сад, а перед ним, в саду, у крыльца – длинный стол, да такой длинный, что терялся где-то в зелени и ни одного из концов его видно не было.
Только в середине, под белыми с голубыми наличниками окнами, где яркие лучи солнечные на белой скатерти, видны были милые лица родных.
Уж не рай ли, не сказка?
А у стола, за ним, ближе к дому – хозяйка, круглолицая, курносая, улыбчивая со смешной точечкой на кончике носа. Отец мечтал её то ли Каролиной, то ли Матильдой назвать, только умная жена отсоветовала:
- Ну, что ты - так сейчас детей не называют. А вдруг неказистой будет – засмеют.
И своё имя придумала – Зиночка.
Это имя, лучше не придумаешь, было ей под стать. Оно подходило к её лицу, коротенькой толстенькой фигурке, быстрым движениям, иногда немножко суетливым. Она – вечно в хлопотах – в борщах, пирожках, оладышках - всех привечала, руки раскинув.
Показалась многим эта Зиночка такой милой, что пошло это имя по селу тому разгуливать. Смотришь, и в этом доме Зиночка растёт, и в том.
А однажды хозяйка вдруг без пирогов и явств вдоль стола в тень прошла. Туда, где терялись, казались неясными фигуры мужчин, женщин. Иногда кто-нибудь из них оглядывался, и становилось радостно от встречи, от улыбки и, мечталось, что все они вместе навсегда.
Иногда, что странно было, кто-то молодой и здоровый, налив себе чай из самовара, пересаживался в тенёк, вот молодой мужчина, почти юноша или даже ещё мальчик, красивый, в деда и прабабку Зарязанскую, наполнил кипяточком кружку, и куда-то в вишняк, направился.
А этот, в железнодорожной форме, светлой, летней, которого за ветками почти и видно не было, вдруг оглянулся, улыбкой всех одарил и все вспомнили тогда о своих крестиках им купленных, и потрогали у шеи – тут ли. Это он - Восприемник, у всего их рода-племени…
После того как не стало матери, хозяйские дочери, хоть и хлопотали понемногу, но ещё в тот же год, как мать умерла, решили стол перенести от дома подальше и заменить его на другой, обычный, чтоб только для своей семьи. Они перестали приглашать к себе старозаветных старушек, дарить им на именины платочки и в престольные праздники стали собираться только самые близкие, почему-то стало тесно.
Правда, отец их, старый уже, иногда звонил в колокольчик и говорил, прибежавшим дочерям:
- Позовите сегодня ко мне на именины…, и имя называл кого-нибудь, с кем его когда-то жизнь близко сводила, обычно мужское.
Потом и его не стало... И дочери состарились.… А внуки разминулись…. И стоит одинокий дом, скрипят от ветра его двери, то открываясь, то захлопываясь, наметает в сени снег, по полу ветер гоняет обрывки детских книжек…