SASCHA FINSTERNIS
Глаз цвета хаки
Пока ты сильный, пока ты прёшься по борьбе,
любая кукла умрёт от счастья на тебе.
Пока ты веришь, пока ты давишь рычаги,
рвутся целки, умирают целки от любви.
Глеб Самойлов
Вива, Кальман!!!
Две предыстории любви
Найти себя, умыть и причесать
В прокуренном до самых слёз сиротстве.
Вадим Самойлов
Ладно…
Ладно…
Так тебе и надо…
Поделом
тебе, поделом…
Глеб Самойлов
-Катер, ну честное слово уже! Ну хватит… Нельзя так… - Анкер обняла сестру за плечи. Та похоронно кивнула:
-Ага…
-Не ага, а нельзя! Кать, хватит. Ну ты же знала. И он ведь правда компьютерный гений. Чего он тут добьётся? Ему надо в Москву. Правда же!
- Ему надо в Москву, - кивнув головой, оттранслировала за сестрой Катер. – Я ж разве ж спорю?!
-Лучше б спорила, - вздохнула Анкер. – Сидишь тут, как будто уже померла. Я так не могу. Я с тобой тоже помираю.
-Анют, успокойся! Я живая.
-Не очень.
-Не очень, - опять согласилась Катер.
За окнами такси мелькали дачи «Океана», минут десять ещё – и Шамора…
-Ну хоть поплачь ты… - вздохнула опять горестно младшая сестрёнка, этот весёлый ангел добра, обычно всемогущий, оказавшийся сейчас, однако, бессильным против глухой стены печали сестры старшей. – Правда, поплачь. Легче будет.
-То-то что не будет… - мотнула головой Катер и прижала сестрёнку к себе. – Да не переживай, не умру я и вообще ничего такого.
-Да вон Коля на меня и не смотрит даже, - подняла брови Анкер. – А я всё равно не кисну. А Лёшка тебя всё-таки любит.
-Всё с этим. Я больше ничего не хочу. Так – не хочу. Ему действительно надо в Москву. А мне не надо. И всё. И хватит об этом.
-Тебе покурить надо. И давай на Шаморе выйдем. Я купальники взяла. Потом на автобусе нормально доедем. И денег целую кучу сэкономим! Давай! Ой, «Вива, Кальман!»!
В самом начале песни, поставленной у Катер на звонке, Вадим Самойлов, царь и бог, на которого любимый её, Лёшка, и не был совсем похож, так вот, Вадим Самойлов, царь и бог, истерически орал: «Вива, Кальман!», и лишь потом начиналась мелодия. Так что – в довершение всех стрессовых факторов – ещё и телефон звонил. А сейчас всё, что бы ни случилось, было, конечно, не к добру. Катер обречённо взяла трубку: слово «мама» на экране тоже сейчас обещало лишь неприятности.
-Нельзя ли побыстрее? – раздражённо сказала в трубке мать. – Женька болеет, а они время тянут.
-Побыстрее не от нас зависит, - раздражённо ответила Катер. – Как такси довезёт, так и доедем.
-С нашими доходами на такси только ездить! – зло бросила мать. – Вот скоро будешь сама деньги зарабатывать, семью содержать, узнаешь, каково это. Никуда от курса не отклоняться, сразу домой!
-Ясно, - бесцветным голосом сказала Катер, ничего не спросив по неясному совсем вопросу о деньгах. И, уже сестре: - Сама видишь, никакой Шаморы…
***
Новостью – по голове – с порога:
-Я с работы уволилась. Пока ещё новую найду… Как-то надо пока перебиваться. Тебе, Катерина, работать идти надо. Я хоть пока с Женькой посижу…
-Женька б больше мороженого жрал – вообще б тоннами – так и всё бы лето с ангиной без перерыва провалялся, - в сердцах сказала Анкер.
-И это, - с каким-то комичным горестным выражением – чересчур неуместным для мальчишки восьмилетнего – сказал Женька, - моя жизнь. Родные сёстры ни в грош не ставят.
-Такая жизнь и бывает у тех, кто другим жизнь отравляет, - с серьёзной миной сказала Анкер и не выдержала, подошла, обняла братишку, - Жень, брось, мы тебя любим, хоть ты и поросёнок.
Мать сердито бросила:
-Не уходите от разговора. Кать, надо работать идти…
-А учиться?! – недоумённо посмотрела Катер на мать.
-И учиться, – кивнула мать. В универе поспрашивай. Ты же в компах разбираешься. И к медалистам вообще отношение в универе как к людям.
-В универе как к людям, а дома как к собаке… Ладно, понимаю… найду что-нибудь, - кивнула Катер. И подумала, что если всё время будет забито под завязку, некогда будет не то что тосковать – на это-то времени особого не надо, это – фоном, но – плакать из-за Лёшкиного отъезда. И, не прячась – имеет право, раз семью кормить должна – пошла на балкон покурить. Ещё матери крикнула:
-Чего уволилась?
-Не твоё дело! – сердито бросила мать. – Своё делай, в чужие не лезь.
-Не лезь так не лезь… - вздохнула Катер. – Ладно…
***
-Мария Владимировна?
Взгляд. Недоумённый. Молчание.
-Можно?
-Можно. А по какому поводу?
-Я в компьютерах разбираюсь. Мне работа нужна. Есть что-нибудь для меня? Хотя бы минимальное. Есть?
-А ты кто? С какого курса?
-С первого… - вздохнула Катер – пошлёт её сейчас, похоже, завлаб. – Катя я. Иваненко.
Но Мария Владимировна улыбнулась. – Иваненко, говоришь? Медалистка, стобалльница? Найдём, если работать собираешься. А не только деньги получать.
-Собираюсь, - кивнула Катер. – Работать, а не только деньги.
-Будешь у нас лаборантом в лаборатории.
-Хорошо! – обрадовалась Катер.
-Да вот ещё… - вздохнула начальница. – Моего охламона-неформала по физике подтянешь? Со старшим, понимаешь, никаких проблем. Нефор-то нефор, а дело знает, а этот… Еле как в восьмой класс переполз, устала за него в школе краснеть… - она устало махнула рукой. – Я платить буду. Не очень чтоб много, но нормально. Возьмёшься? Хотя зачем тебе это?
-Мать не работает, отец алиментов не платит, сестра в десятом классе и брат во втором. Короче, на меня надеются.
-Ну хорошо. Оформляю тебя, выходи завтра к четырём. А к восьми прямо сюда оболтуса пришлю. Надеюсь, поладите. О, да у тебя сколько серёжек-то в ухе в левом?
-Всего-то четыре…
-Сочувствуешь?
-Более чем. Сама из нефоров. Бывают, понимаете ли, - позволила себе Катер некоторую вольность, - нефоры – да сами же про старшего говорите – которые дело знают. Я – знаю.
-Ну хорошо, хорошо, - закивала Мария Владимировна. – Договорились.
***
Похоже, ни третьекурснику Витьке, ни Васе с пятого работа эта самым важным делом в жизни не кажется. К восьми часам ни того ни другого в лабе уже не было. Катер одиноко ловила зловредный вирус, который, по слухам, даже самого Касперского у кого-то загрыз. А чтоб не скучно было, включила в телефоне любимую «Агату». И вот ведь Лёшка – ну совсем вовсе не Вадим и не Самойлов… Так что ж так душа-то болит… И не пишет Лёшка. И не напишет, нечего даже и в мыло лезть. Она сама сказала, что не отношения это, когда он в Москве, а она здесь. И что в Москве быть не только не может, но и не хочет. Куда она без Владика? Этот город – наверно, больше, чем даже любимый человек. Сама решила. А всё одно тошно…
«…Что-то там нужно решать…
Уроки приготовив на «пять» и «четыре» -
можно даже не проверять.
Историю СССР
выучил на лихой манер.
Прочти эти сказки маме –
ей это будет приятно!»
Дверь распахнулась в семь минут девятого. Мальчишка шагнул в лабу.
Сперва она заметила лишь идеальную красоту нежного лица. Чёрные (слишком уж чёрные, может, крашеные?!) волосы доходили до середины спины. Две большие серебряные серьги вызывающе блестели в левом ухе. На грани фола, но… симпатично… Со вкусом. Короче, выглядел мальчик абсолютно оторвано, и всё же действительно чувствовался вкус. Вот только майка «Rammstein»…
-Буш козёл, «Rammstein» попса, - делано поморщилась Катер.
-Классно меня здесь встречают, - улыбнулся он, и от её уверенности, что красивые люди никогда не бывают обаятельными, не осталось и следа. – «Rammstein» не попса, - тряхнул он волосами.
-Но Буш-то козёл? – усмехнулась Катер.
-Буш-то козёл, - утвердительно кивнул он. И вдруг: - А «Агата» не попса?
-Не знаю, - пожала она плечами. – Я люблю, и всё тут…
-Тогда придём к консенсусу и не будем задевать музыкальные вкусы друг друга. Тебя Катей зовут? Мама сказала.
-Катя, - кивнула она. – Для друзей – Катер. Надеюсь, подружимся. – Она уже почему-то действительно надеялась на это. Хотела этого.
-А я – Миша. – Он опять тряхнул волосами. – На Михуила отзываюсь, но не очень охотно.
-Вот что, Миша, - улыбнулась она – имя очень шло к этому совсем не похожего на мишку мальчишке – просто ласковое такое, словно он сам… - Да вот, Миша… Если ждёшь от меня книжной мудрости, разжёвывания сухомятины из учебника – то ждёшь напрасно. Не любишь ведь физику?
-Не люблю! – чёрные волосищи метнулись факелом.
-А я люблю, - заверила его Катер. – Во-первых, знать, как устроен мир, уж-жасно романтично. А во-вторых… наверняка ведь ты музыкант?
-Ага, - кивнул он.
-Ну и что за музыкант без знания акустики?! И в-третьих. Точные науки мозги развивают. Самые лучшие лирики – по жизни физики. – И не удержалась, добавила: - Типа Вадима Самойлова. Но и это ещё не всё. Скорее всего, до сих пор тебя учили физике люди, которые не являются фанатами оной. Отныне всё будет иначе. – Катер сама рассмеялась пафосу своих слов.
Он смотрел выжидательно, только очень зелёные глаза смеялись, хотя губы были плотно сжаты. Глазищи… Впрочем, въявь присутствовал лишь один – левый. Правый скрывался за длиннющей чёлкой – почти эмовской, но всё же не эмовской – просто это стёб такой. Впрочем, как вот и у Вадима её обожаемого. Хотя сам он на Вадима ну никак не походил – разве что только красив настолько же. Худенький, невысокий. Катер поймала себя на том, что взгляд её уже неприлично долог…
-Приступим? – спросила она.
«… Я люблю всё живое, но все живое безобразно…» - пел Глеб Самойлов – чистый, надо признать, гуманитарий, в отличие от брата, и потому особыми её симпатиями не пользующийся. Но эта песня ей нравилась. Очень.
-Приступим, - кивнул он. И вдруг спросил: - А «Агату» выключим?
-Придётся, - вздохнула она. И тогда он вдруг сказал:
-Жалко.
И майку с восточными своими немцами одёрнул…
…Через полтора часа ей казалось, что они были знакомы – всегда. Он то всё схватывал на лету, удивляясь, как здорово может быть то, что раньше казалось лишь докучливой обузой, а то начинал нещадно тупить, отвлекаясь при этом на темы абсолютно посторонние. Мало того, с милой улыбкой говорил о вещах, от которых её бросало в дрожь, а тут – применительно к себе – и без тени страха. И она уже не задавала вопросов – спросила один раз что-то уточняющее – а он закрылся, опять – только физика, но скоро оттаял, улыбался дружески…
-На катер поздно уже, - сказал он, когда отучились. – Придётся на автобус. Ты где живёшь?
-Я сама себе Катер, - улыбнулась она. – Хочешь, и тебе буду?
-Хочу! – он опять мотнул длинными волосами, и она поймала себя на мысли, что они, наверно, очень мягкие (и скорее всего всё-таки действительно крашеные, настоящие чёрные волосы обычно жёсткие), и так и просят, чтоб по ним – нежно-нежно – ладошкой. Едва-едва прикасаясь…
-Так где ты живёшь-то? – опять спросил он.
-На Чуркине, - сказала она. – На Берёзовой.
-И я на Чуркине, - обрадовался он. – Возле «Чайки». Поехали вместе. По дороге ещё поболтаем. О физике! – он рассмеялся. И она тоже улыбнулась.
-И давай телефонами обменяемся, - предложил он.
-Конечно, - сказала она. – Давай забью тебе, потом мне скинешь.
-Ага, - всё улыбался он, и она в этот момент верила, что жизнь прекрасна.
Вот Лёшка уехал, а она не умерла… И жизнь продолжается. И есть на свете хорошие ребята. Жалко всё-таки, что он маленький…
Или не жалко? А хорошо, что маленький? Во всяком случае она в него не влюбится. А то только этого-то ей и не хватало… Для полного счастья… Хорошо.
Они вышли на улицу. Катер закурила.
-Дай, - властно потребовал Миша.
-Не рано тебе? – поморщилась она.
-А мне всё равно, - дёрнул он плечами. – Ни за что не держусь. Ни за здоровье, ни за даже жизнь. Вот и за невинность не дрожал, - вызывающе бросил он, - лишился год назад легко и радостно.
-Тебе, я смотрю, на свою драгоценную персону вообще наплевать? В отличие от красоты неописуемой? – в её голосе прорвалась боль, и она вдруг подумала, что он сейчас опять закроется. Не закрылся.
-Есть такое… - ответил.
-Что, так уж совсем всё плохо? – с тревогой, которую опять не удалось от него скрыть, она заглянула в его глаза цвета хаки. А он опять не закрылся.
-Нет. Не так и не совсем. – Он вытащил сигарету из её пачки. – Но плохо.
И она не стала ничего говорить. Только, отчаянно боясь, что он всё же закроется, провела ладонью по его ладошке. Но он всё равно не закрылся. Улыбнулся, зажигалкой щёлкнул:
-Пошли на автобус.
***
-Ой, Катер!.. Я с таким пацаном познакомилась! Вообще! Он такой! Такой!
-Не ори, Женьку разбудишь, - одёрнула её мать.
-Не бери в голову, - сказала Катер. – Какой?
-Ну такой! Такой! В общем, идеальный. Я за ним из автобуса за две остановки вылетела! Мы телефонами обменялись! Он позвонить обещал!
-Ты объясни хоть, что значит идеальный, - тормошила добрую и восторженную сестрёнку Катер, а та – не понимала:
-Идеальный – значит идеальный. Что ещё?! Лучше быть просто не может!
-Да в каком смысле?!
-А во всех!! – Анкер, похоже, что-то анализировать была сейчас абсолютно не способна. – Катька, я влюбилась! Катька, родненькая, я так влюбилась!
-А как же Коля?!
-А что Коля?! Он и внимания-то на меня не обращает. Переживёт.
-Он-то переживёт, - кивнула Катер. – А ты?
-Да тихо вы! – опять крикнула мать. – У Женьки опять температура!
-Двух недель воздержания от мороженого не выдержал… - вздохнула Анкер. И – опять сестре: -А я что?!
-Изменщицей себя не чувствуешь?
-Абсолютно! Зачем!? Всем хорошо – что же лучше?!
-А надолго?
-Не знаю! – безмятежно потянулась Анкер. – Я же позитивная. Я во всём хорошее вижу. И надеюсь на лучшее. А там – как фишка ляжет, как твой Лёшка говорил… Поживём – увидим. Мне хорошо сейчас, я хочу, чтоб и тебе было. А ты всё по Лёшке киснешь. Может, будет уже?
-А знаешь, - улыбнулась Катер, - похоже, и не кисну уже. Может, и предательница я, а вот – утешилась.
-Почему предательница?! – подлетела Анкер. – Кому это надо?! Лёшке твоему надо?! Вот ещё?! Забей! Забей, я сказала!
-А знаешь… - Катер, удивляясь своим мыслям, мерила сестру странным взглядом. – Я, кажется, уже и забила?! Ладно, всё хорошо! «Все довольны, все смеются!»
***
Солнышко, всегда сиявшее в добрейших на свете Анюткиных глазах, похоже, решило спрятаться за тучку… День за днём Катер пыталась разговорить сестрёнку, но та грустно улыбалась и говорила, что всё хорошо. Всё в полном абсолютном порядке. Хотя… Ведь ясно же всё… Опять влюбилась девчонка, и, кажется, опять неудачно…
-Не звонит твой идеальный? – спросила наконец Катер.
Анкер мотнула головой:
-Что поделаешь… Он для меня идеален, а я для него, видно, нет. Да он маленький. Восьмиклассник… Зачем я ему?! Как сказал Ёдзи про Ямато и Койю – бабка… - изрекла с немного деланной, но деланной лишь настолько, чтоб скрыть истинную, печалью Анкер, широко известная друзьям и сестре тоже под именем Рицка.
-Брось, какая ты бабка, пусть даже и для восьмиклассника, - думая про восьмиклассника своего, а не Анюткиного, сказала Катер. Пошли «Loveless» смотреть.
-Конечно! – Анкер заставила себя улыбнуться.
Как говорил Соби? Дыхание – это почти что прикосновение. Можно ласкать шёпотом, нежными, хотя вроде бы и нейтральными, словами… У них с Мишкой ничего нет. И всё же… Иногда, нет, наверно точнее сказать всегда, на автобусной остановке они стоят так близко друг к другу, что до того, чтобы притянуть его голову к себе на плечо, до того, чтобы ткнуться носом в такие мягкие – вот уверена, что мягкие! – волосы – ничтожные сантиметры… Он сам – как Соби. Такой же гордый и сильный, такой же немыслимо красивый – и с такой же глубоко спрятанной в душе постоянной болью, которой хоть и не стесняется, но и не афиширует, потому что может быть самим собой, не может только одного – скулить и ныть.
И вот – гвоздь забит в руку Соби… Короткий вскрик. И – молчание – ни мольбы, ничего. И – гордость, гордость, гордость вселенская. Потом всё будет хорошо. В их общем сиротстве Соби и Рицка всё же найдут друг друга, ибо всегда в конце концов так в жизни бывает, что поймут того, кто умеет ценить верность, преданность, благородство… Сэймэй не умел, а Рицка – оценил. И ему досталась преданность Соби.
Вот и у Катер с Мишкой тоже сиротство общее. Мария Владимировна классная тётка, да вот только не понимает, что младшего сына тоже любить надо, а не только воспитывать.
Рицка и Соби… Катер и Мишка. Но… Рицка-то ведь не она, а Анкер. Хотя… Тогда при чём здесь Мишка?!
-Кать, странная ты какая-то в последнее время… Что с тобой?
-Какая?
-Счастливая, что ли… Не знаю…
-Влюбилась, наверно… - Катер хотела сказать это в шутку. Только вышло, кажется, всерьёз. К собственному её огромному удивлению.
Анкер умница. Не стала ни о чём спрашивать. Сказала только:
-Я за тебя рада. Очень-очень. Правда! Хотя… А если опять как с Лешкой? Пока-то хоть всё хорошо?
-Не знаю… - Катер улыбалась глупо и отстранённо. – Я потом всё расскажу. Пока просто не в состоянии.
***
Сколько солнца!! Сколько сияния!!! С ума сойти! Вот приходишь в воскресенье домой – а сестра такая! Так хоть пока мать с Женькой где-то ходят, успеть! Узнать, что за радость такая выплёскивается из сестрёнки.
Хотя Анюткина радость так же понятна и объяснима, как и печаль. Всё плохо – грустит, всё хорошо – ликует. Так что? Сложилось? Нашёлся её идеальный?
-Ну?! – а чего долго-то кругами рядом ходить. Анкер отмалчиваться не станет – видно же, как её распирает желание поделиться радостью, чтобы она стала ещё больше.
-Он позвонил! И пришёл!! Он мой первый мужчина!! Класс! Я такая счастливая, Катька, я не могу!!
Катер радостно закружила сестру по комнате.
А потом села на диван и задумалась. Почему у них с сестрой никогда не получается сразу у обеих хорошо?! Но ладно, пусть хоть у Рицки всё хорошо будет – может, этот её идеальный и есть её Соби?! У неё-то самой последнее время туман в душе. Или – мгла. Короче, Nebel… Что-то печальное и беспросветное. Потому что Мишка вроде и не прячет глаз, но и делится уже далеко не самым важным… И сантиметров между ними на автобусной остановке словно больше стало… И не спросишь ведь: что? Потому что переспросит: а что? Сделает вид, что ничего не происходит. Может, и не происходит. Раньше происходило, а теперь нет.
А ухаживания одногруппника Женьки просто бесят. И тортики, которые Витька в лабу носит – из-за неё же! – стоят только того, чтобы их съесть. А Васькины цветы так в лабе и стоят охапками. Ей просто всё равно. Потому что есть Мишка, а у них с Мишкой ничего нет!..
***
Мишка появился в лабе не к восьми, а четырёх ещё не было. Ни Витёк, ни Васька не появлялись ещё, Мария Владимировна с Катер одни колдовали над не желавшей устанавливаться программой. Сказал: с матерью срочно переговорить надо. Переговорил… Вопли обоих, наверно, в другом конце коридора люди слыхали. Но вернулся, сел рядом с Катер – улыбаясь.
-Я тебя подожду, - сказал.
-Не долго? Надоест, поди. Иди погуляй пока.
Тряхнул гривой:
-Не-а. Не хочу. Чего гонишь?!
-Не гоню. Сиди, ради бога. Я тебе всегда рада. Чего вопили-то? Мать твоя говорит, у тебя в школе лучше.
-Ага, - кивнул он. – До того хорошо, что в школу сегодня вызывают. Прям щас. Она меня убьёт, как вернётся. А ты прикроешь.
-А чего? – спросила она.
-Чего «чего»? – буркнул Мишка.
-Чего вызывают?
-Подумаешь, нос своему же другу расквасил. Чего лезут, мы ж уже помирились!
-А зачем расквасил?
-Достал он меня.
-Ну-ну, - только и сказала она.
Похоже, он бы и ей сейчас сказал какую гадость, но появился Витька. Как это с ним частенько бывало, с тортиком. Нет чтоб делом заняться – чай пошёл ставить. Мишка смерил его неприязненным взглядом.
-Давайте чай пить, - предложил Витёк. – Ты Марии Владимировны сын?
-Сын, сын, - зло кивнул Мишка. И обернулся к Катер: - Ты что, не видишь, что эта баба с целлюлитной жопой за тобой увивается?! На *** нужны эти лесбийские заморочки?! Как ты с ним можешь вообще разговаривать?! Он меня бесит!!
-А тебе что, педофильских надо? - не выдержал наконец Витёк. – Твоё какое что, хоть ты и сын завлаба? Не лезь не в своё дело. Катина личная жизнь тебя не касается!
-Не касается?! – Мишка в упор посмотрел на Катер.
-Касается! – сказала она. – Витёк, завянь. Ты меня давно утомил. Мишка б не встрял – долго б ещё терпела и мучалась. Непонятно только зачем. По форме грубо, но по сути я его поддерживаю.
-Вот как? – обиделся Витька.
-Так, так! – радостно погрозил ему пальцем Мишка, довольный, похоже, поддержкой Катер. И тут… Можно сказать: картина следующая. Те же и Васька. С букетиком дежурных ромашек. И эта следующая картина от предыдущей отличалась лишь по форме, но никак не по содержанию. В итоге Витёк и Васька тортик умяли вдвоём и оскорблено пошли работать, а Катер с Мишкой четыре часа балансировали между физикой и каким-то странным рваным разговором – обо всём – но полунамёками… Мария же Владимировна, вернувшись, оболтуса своего убивать не стала – взглянула укоризненно и только рукой махнула, услышав Катино:
-Ну пожалуйста, не надо… Он хороший, он всё понял.
Наконец все разошлись, оставив их вдвоём.
-Хватит уже учится, надоело, - сказал Мишка. И тогда Катер решилась:
-Зачем ты так-то уж?!
-Как? – вскинулся Мишка.
-Чего ты укушенный такой?
-А чего я? Я спокойный. Они сами!
И тогда она решилась на большее, чем просто покритиковать буйность его нрава. Провела рукой, отчаянно боясь, что он всё-таки закроется, по действительно бесподобно мягким волосам.
Не закрылся. Улыбнулся. Только зелень глаз мерцала странно и непонятно.
***
-Что-то ты, Якорёк, совсем меня не замечаешь, - подошел на большой перемене Коля. – Я тебе больше не нравлюсь? Совсем?
-Ну почему же?! – улыбнулась Анкер. – Всё в порядке. Вполне нравишься.
-Раньше больше внимания уделяла.
-Раньше оно тебе не нужно было, - потупилась Анкер, сама не зная, кокетничает с ним по привычке или всё же что-то это для неё и по сей день значит.
-Ясно, Якорёк. Всё по «нашему всему» Пушкину: «Чем меньше женщину мы…» и тэ дэ.
-Ну почему… - Анкер сама не понимала, что с ней. То ли правда всё всколыхнулось, рухнуло непрочное равнодушие от одной Колиной улыбки? Но как же?.. Но он же… Он же просто очень красивый, а ещё он ей – зачем? Он же маленький. Чего хорошего он может ей показать, открыть, рассказать? А Коля такой интересный человек… Она ведь любила его, любила ведь, любила…
-Ну так приходи в гости! – Коля протянул ей листочек. – Вот адрес. – И видя, что она не готова так уж что-то прямо сейчас с ним начинать, предложил: - Ну хочешь, с Катер приходи. Давай, приходите в воскресенье часов в одиннадцать. Придёте?
-Если Катер захочет.
-А не захочет, приходи сама.
-Ладно, - согласилась наконец Анкер. – Но я её уговорю.
***
Не так-то просто оказалось уговорить. Катер не могла понять, прочувствовать, зачем она нужна сестре в такой вроде бы интимной ситуации, та же сама сомневалась, хочет ли она идти, или всё же не навсегда пропал её случайный идеал, с которым она и не знала о чём говорить, только целовала пару раз упавшее на неё, перепавшее ей счастье. А Коля… Он такой … С ним-то и о музыке, и о философии, и обо всём… И посмеяться. Наверно, его бы она целовала весело и счастливо, а не так, как этого, про которого каждый миг думаешь, что вот сейчас улетит.
Наконец Катер сдалась.
Подходя к дому прямо за «Чайкой», она подумала с грустью, что где-то же здесь и Мишка живёт, да только вряд ли когда он её в гости пригласит…
А дальше…
Дальше был только звонок в дверь.
***
Оторопь…
Мишка нашёлся первым.
-Вы как меня нашли?! Да ещё вместе?! Вы знакомы?! Подруги?!
-Сёстры… - ничего не понимая, сказали сёстры. И поглядели друг на друга: - И ты тоже его знаешь?!
И опять молчание. А потом Катер сказала сестре:
-Это и есть тот… - и тихонечко, в надежде, что Мишка не обратит внимания: - Идеальный…
Анкер потрясённо кивала.
Ох, как сердце прихватило… Какая боль… Охладел к ней – потому что с Анкер познакомился. Ох, сестрёнка-сестрёнка, и не хотела ведь переходить дорогу, а перешла…
-Нас Коля пригласил, - выдавила наконец Анкер. – И никак мы тебя тут увидеть не предполагали. И даже, как видишь, друг про друга не знали, что ты знаком с обеими.
-Брат сейчас придёт, - сказал Мишка. Он за дисками пошёл, мы кое-что записали, ему скинуть сейчас как раз должны. И, кажется, за тортиком. – И улыбнулся ободряюще: - И за цветами. Девчонки, вы чего, всё же замечательно! Заходите!
-Я не знала, что у Коли брат есть… - всё ещё в трансе произнесла Анкер.
-Ну мы просто в разных школах же. Куда мне, до недавних пор, - Миша улыбнулся Катер, - двоечнику, в математическую… Заходите, сейчас чай поставлю и музыку.
Коля пришёл минут через десять, принёс диск с записью их пусть пока только формирующейся, оформляющейся, но всё же группы. И на самом деле – тортик и цветы. И разговор был общий, хороший, добрый и интересный, на четверых. А о том, что было у Анкер с его братом, он не догадался, а сказать ему – никто ничего не сказал. Зачем?! Все ж видели, что он и Анкер – вместе, что им вместе – хорошо, и отныне так и будет – вместе…
***
Появился, как все последние разы – без нескольких минут восемь. Волосы хвостом, концы красным – выкрасил, позер бесстыжий! – полыхают – пожаром в её сердце. Да не в том дело, какой он красивый, не это для неё важно. Для Анкер – да, а ей – бешеная энергетика его. Но и от красоты его тоже можно голову потерять. А то и сознание.
Ни разу они не возвращались в разговорах к тому дню. Физика и не только, но только не встреча на четверых. Физика и жизнь, а в жизни полно всякого, кроме этой их встречи на четверых. Вся беда в том, что и встреча эта – тоже в их жизни, и без неё жизнь уже не вся. Не целая. Да она и так не целая. Разбитая…
Но когда он погладил руку её, она не выдержала:
-Я знаю, что ты был с Анкер. Знала ещё тогда, когда не знала, что ты – это ты. Ладно, лучше уж знать всё. Я ж в невинности тебя не подозревала… Сколько тебе лет? Тринадцать?
-Четырнадцать, - сказал он. – Я в четвёртый класс ходил. Да не парься ты по этому поводу. Подумаешь, семнадцать. Или восемнадцать? Всё равно не старуха.
-Шестнадцать ещё, - вздохнула она. – В конце ноября ещё только семнадцать будет. Анкер летом пятнадцать исполнилось. Ладно, хватит, давай физикой займёмся. Мать говорит, четвёрки получаешь? Могу гордиться подопечным…
-Выше бери, - рассмеялся Миша. Я не безнадёжен. И опекуном горжусь. Кать, всё хорошо! Правда, давай физику! Кстати… Почему вас так зовут? Ну, кто в смысле имена переделал?
-Да у нас бабушка на Нейбута пару лет назад переехала. Вот приехали мы к ней, идём, видим вывеска: «Катер». Подходим ближе, оказывается, там часть вывески загорожена, а полностью – «Катерина». Так и пошло. А Анютка – по аналогии. А по-немецки Anker – якорь. Отсюда – Якорёк. Якорь ведь символ надежды. А Анютка и мёртвого надеяться заставит. А ещё двоюродная есть сестра Татьяна в Находке. Так она – Танкер. Ну там габариты соответствующие. Ой, ладно, давай заниматься всё-таки…
Вот так. Часок физики – и домой же надо добраться. Получается, он был у них дома. А её тогда не было. К Анкер пришёл. А к ней – придёт? Вряд ли. Анкер… Хотя она-то у них бывает. Видятся. Он не так уж стремился к ней, так, приключение. Что ж глаза в последнее время, или только кажется ей это, невесёлые?..
…Надо было идти на автобус, а они сидели друг напротив друга и молчали. И Катер не справилась со своим желанием снова коснуться его волос, заметно, странно даже, отросших за недолгие недели – ну, пара же месяцев всего! Вернее, и не старалась справиться. Протянула руку. Он улыбался ободряюще. Сняла резинку. Сердце ухало где-то в горле. Взлохматила волосы. Улыбнулась, невероятным усилием воли выравнивая дыхание:
-Вот так куда как лучше!
-Только резинку? – спросил он, улыбаясь весело, но очень напряжённо.
-А? – выдохнула Катер.
-Снимешь, - пояснил он.
-Можно? Нужно? – одним словом, одним жарким выдохом.
Он кивнул и больше не разговаривал – притянул её, впился в губы губами, зубами, язык где-то между её зубов перекрывал дыхание, лишал сознания, и она кусала и ласкала – с жадностью и радостью на витке умопомрачения, на пике возможного и того, что человек способен пережить.
С Лёшкой было иначе – нежность и печаль. Хорошо было. И больно. Да и сейчас, впрочем, больно. Но только сейчас боль была не против счастья, а – частью его. И нежность была сейчас – тоже. И – не надо, наверно, бояться этого слова – страсть, граничащая с похотью, но и похоть оказывалась прекрасной, если людям хочется беречь друг друга. Отныне – только друг друга, а что раньше было – за скобки вынесли.
Майка с восточными немцами полетела на пол, рядом – та, которую сорвал он с неё – с «Агатой Кристи». Две пары джинсов – в ту же кучу. И всё остальное. И – совсем ничего не осталось на них. И – свершилось. И смешались выкрашенные в синий цвет волосы с разноцветными чёрно-красными прядями.
Счастье её свершилось. Мечта.
А его? Счастье? Мечта? Или – случайность, которую она всё же принимает с радостью и благодарностью?
Всё равно ведь принимает…
-Тебе хорошо было? – всё же спросила она его, когда оделись наконец – ещё немного, и на автобус не успеют, а пешком ох как долго, да и трезвонить скоро начнут домашние, такое получится «Вива, Кальман!»!
-Не то слово, - улыбнулся Миша и погладил Катер по щеке. – Ты у меня замечательная. Ты ведь моя?
-Твоя, - радостно выдохнула она. – Твоя, Мишенька, твоя! Люблю!
Он опять коснулся её губ губами, словно закрывая тему нежным и горячим поцелуем, чтобы не спросила она его о том же самом:
-Пошли! Пора!
***
Не то чтоб Анкер рыдала, но на диване лежала отвернувшись к стенке и тихонько хлюпала носом, который, когда она всё же повернулась к сестре, оказался красным и распухшим.
-С Колей поссорилась? Из-за чего? – допытывалась Катер.
-Из-за постели, - оглядываясь на дверь, за которой мать заставляла Женьку делать уроки, сказала Анкер. – Он теперь считает, что я его не люблю. А Мишку убить грозится. Ревнует страшно.
-Зачем ты ему сказала, что была именно с Мишкой?! – ужаснулась Катер.
-Да не говорила я, - простонала Анкер. – Он сам умный… А меня теперь, наверно, бросит…
-Не бросит, - уверенно сказала Катер. Переживает – значит, любит, и вообще никакому Коле не позволительно доводить мою любимую сестру до слёз. Будет обижать – убью!
-Не смей, - всхлипнула Анкер. – Не смей его обижать. Я его люблю! Он такой умный! Они с Мишкой такую музыку играют!
-Ревнивыми бывают люди вовсе даже не умные! – возмутилась Катер. Может, и не очень логичными были её аргументы, но и не логика нужна была Анкер сейчас.
Да и сама Анкер логично рассуждать была сейчас вряд ли в состоянии.
-Они с Мишкой… А Мишку не любишь? Любила же?
-Да это увлечение было! Он такой немыслимо красивый… Он хороший. Только Колю я всю жизнь любила. А Мишка найдёт ещё своё счастье! Я ему всего только самого хорошего хочу! Он славный! Только маленький! Он найдёт! Честно-честно!
-Надеюсь, что уже нашёл… - вздохнула Катер – вот ведь, сестра в трансах, а она о своём думает!
-С тобой?! – догадалась Анкер – даже слёзы высохли.
-Ну… - смутилась Катер. – Ты не будешь меня ненавидеть за это? Я его правда люблю. Очень-очень. Я его беречь буду… Не сердись! Не сердишься?
-Нет, конечно! – с жаром заверила сестру Анкер. – Я за вас рада! Он в надёжных руках! Ты правда его береги! Он замечательный! Просто я не могу его любить! Мне кроме Коли никто не нужен! – Анкер опять вздохнула: - А он больше не позвонит даже!..
-Обязательно позвонит! – уверяла сестру Катер. – И очень скоро!
Но Анкер не верила. Махнула мысленно рукой на себя, за Катер переживала:
-Катюш, а ты с ним уже была?
-Была!.. – Блаженная её улыбка не укрылась от глаз сестры.
-Сногсшибательно, да? – вздохнула Анкер.
-Сногсшибательно, да… - только и смогла, что повторить слова сестры Катер. – Только больно думать, что он нас с тобой сравнивает. Ладно, прости… А Коля позвонит. Честно! И очень скоро!
-Когда? – чуть капризно сказала Анкер – словно готова она уже поверить, но пусть ещё поуговаривают её.
-Очень скоро! – заверила Катер. – Прямо сейчас. Вот уже звонит!
Телефон и правда взорвался гудками, а Анкер всё не верила, что неприятности остаются понемногу позади.
-Возьми трубку! – напомнила Катер.
-Не могу! – испугалась Анкер. – Ты возьми!
Взяла.
-Якорёк дома? – спросил Коля.
-Дома-то дома, - сказала Анкер, но трубку получит тогда, когда ты поймёшь, что обижать её тебе или там кому ещё я не позволю. Никому не позволю, - успела крикнуть Катер, а Анкер уже навалилась и вырывала трубку.
-Якорёк, прости, я болван ревнивый и глупый, сам внимания на тебя не обращал, пока Мишка мне, получается, глаза не раскрыл. Вы ни в чём не виноваты, я понимаю, просто мне больно. Якорёк, ну не плачь, прости! Давай всё сначала. Я на Мишку не сержусь, он умней меня оказался.
-Давай, - плакала в трубку Анкер. – Приходи сейчас. Можешь?
-Иду, - радостно согласился Коля. – Через двадцать мин буду!
***
Этот секс пару раз в неделю по вечерам в лабе украдкой, когда забываешь обо всём, себя забываешь… Когда есть только этот бешеный, огненный и нежный, любимый и желанный, маленький и мудрый – этот немыслимый Мишка. Когда смеёшься, стаскивая с волос его резинку, запуская в них пальцы, наслаждаясь их шёлковой мягкостью. Когда гладишь руку его и знаешь, что гладишь – душу… Когда он делает то же самое – и хаки глаз лучится солнцем. Зелёное Солнце ласкает её своими лучиками.
По воскресеньям они почему-то не хотели гулять у себя на Чуркине – тянуло поближе к универу, так счастливо познакомившему их. В гастрономе «Хризантема» взять каких-нибудь салатиков – и в сквер Константина Суханова. А там голуби – как в фильме ужасов. Смыкают кольцо, учувствовав что-то съедобное, надвигаются, как неотвратимое возмездие. Не отвяжутся, пока чего-нибудь им не кинешь. Мишку это забавляло. Он говорил, что надо бы ужастик написать. В соавторстве, почему бы и нет?!
А тут пришёл с утра в гости. Не предупреждая, снегом на голову. Так и задумано, видно было. Собирались в девять на автобус до города. А он в восемь – вот он весь. Сюрприз драгоценный. И знает, наверно, что Коля в девять к Анкер придёт. Но видать это лучший способ объяснить всё Коле, не объясняя в сущности ничего. Только вот мать косо смотрит. И Женька – вот маленький – а что-то ему уже не нравится…
Коля пришёл, брата увидел, удивляться не стал, во всяком случае – вслух. Мать от шумной компании Женьку от греха подальше увела. А вчетвером – чего бы не посидеть. Сейчас между ними не ощущалось напряжения. Никакого. Ну вот все нашли своё, и всё тип-топ!..
-Пошли к нам? – позвал наконец Катер Миша.
-А мама? – сковано спросила она.
-Мама, – кивнул он. – А также папа. И всё нормально. Я им сказал, что ты моя девушка. Мама была очень рада, а папа ей поверил, что ты чудо.
-А что я твоя женщина, ты им не сказал? – удивляясь его то ли смелой наглости, то ли наглой смелости, спросила Катер.
-Успею ещё. Не подводить же пока тебя под статью, - хмыкнул Миша. – Пошли. Пойдешь?
Это было замечательное воскресенье. А потом был вторник в лабе. Тоже, казалось бы, замечательный…
Как он ласкал её…Умереть можно… И она все свои – на грани смертельного – чувства в ласки свои вкладывала. Да, действительно – умереть можно!
Нет, не от ласк… От того, что он шепнул…
-Анкер…
Показалось, что отшатнулась от него. Только как тут отшатнёшься: он – в ней… Нет, не отшатнулась. Только обмякла вся, ослабела. И слёзы хлынули – так что он вмиг в них промок. Вот тогда отшатнулся он:
-Что?!
-Что ты сказал?! – выдохнула она.
-Что? – не понял он.
-«Анкер»… - её всю трясло. – Ты всё ещё о ней думаешь?! Тогда зачем я?! Просто потому что моя сестра – с твоим братом?!
-Нет! – Хаки глаз налито ужасом. – Нет! Не поэтому! Не просто! Это случайно! Честно! Я не думал о ней! Я тебя люблю! Кать, ну не плачь же! – Казалось, он сам мог расплакаться сейчас – он же маленький, что такое четырнадцать его лет?! – Катер, прости! Я не знаю! Честно!
Она хотела верить. Она поверила. Случайная, глупая оговорка – она только лишь из прошлого. И плакала теперь уже не отталкивая его, а на его плече – блаженно. Успокаиваясь – и всё же боясь, что вдруг что-то сломалось у них сейчас безвозвратно…
Они попрощались мирно, избежав своей первой настоящей ссоры, первого отчуждения не до начала отношений, когда всё случалось, ибо не было понимания, кто они друг другу и что же между ними происходит, а когда были уже вместе… И в среду – ну вот нет возможности каждый день видеться, так хоть по телефону «Вива, Кальман!» - её ежедневная отрада – разговаривали мирно и без задних мыслей.
А в четверг он не понял, почему она сказала, что не может. Почему целует, а раздеть не даёт, хотя целует вроде бы – а он бы почувствовал! – без прохладцы.
Пришлось всё ему, неразумному, объяснять. Что не так долго они вместе, чтобы раньше был у него шанс с женскими его проблемами столкнуться. Хотя эти проблемы и имеют обыкновение душевную боль обострять. Так что всё прощено, но не забыто. Мишка грустил, возможно, и физический дискомфорт тоже испытывал, даже скорее всего, но Катер утешал, как мог. И в воскресенье, когда она сказала, что ехать в сквер не в состоянии, пришёл к ней. Она сидела в кресле, а он рядом на полу, за руку держал, и разговор шёл уже вполне весёлый. Он рассказывал, что отец в последнее время постоянно доказывает матери, что Мишка не в пример ответственнее стал и более уважительного отношения заслуживает. А та вроде и соглашается, признавая явную в этом заслугу Катер.
Вроде бы хорошо всё было, да только всё равно тревога грызла её душу. Вот казалось ей, что если вот так расслабляться и не бояться почти, всё очень быстро сломается. И что всё это – затишье перед бурей, первым буревестником же ей всё так же казалась та досадная Мишкина оговорка…
***
Было уже десять минут девятого, Васьки и Витьки след простыл, а Мишка всё не приходил. Катер нервничала, звонила – а он трубку не брал.
Наконец «Вива, Кальман!» грянул, вселяя надежду. Она полезла в карман, отчаянно боясь, что это не он. Но это был он. Тогда она испугалась, что он скажет ей сейчас, что она не нужна больше. Хотя и было предчувствие, что всё ещё даже хуже этого…
Она взяла трубку.
-Катер, прости… Я шёл. Я не дошёл. Я не виноват. Вот сейчас только отстали, позвонить смог. Прости, родная!
Она поняла только две вещи: с Мишкой плохо и она ему нужна.
-Где ты? – крикнула она в трубку.
-В Сухановском сквере восьми ждал.
-Сейчас там?!
-Да.
-Бегу! – крикнула она в трубку, нажала отбой и понеслась, на ходу попадая руками мимо рукавов куртки.
…Он сидел на земле, присыпанной первым ноябрьским снежком – холодно же! На кожаную куртку капала кровь. Нос распух, глаз – левый, обычно не прячущийся за чёлкой, заплыл. От шикарных волосищ остались жалкие ошметки – только эта чёлка почти эмовская, считай, и осталась, а в остальном не поймёшь, можно ли ещё подстричься, пусть коротко, или бриться придётся. Она испугалась вдруг, что может быть – не только кровь капает, но тут же поняла, что сейчас это не важно, не до смакования оттенков чувств.
Катер подбежала, немного картинно – но как еще подобраться к нему поближе? – опустилась на колени.
-Кто?
-Не знаю, - сказал он. – Шестеро. Не знаю никого. Просто, видать, нефоров ненавидят.
-Голова болит? – спросила Катер. Он прислушался к себе:
-Как ни странно…
-Что «как ни странно»? – не поняла она – не очень они оба сейчас могли логично говорить и мыслить.
-Не болит. – Он ощупал заплывший глаз, распухший нос. – Только фейс – весьма изрядно. Да ладно. Живой, и хорошо.
-А не тошнит?! – не могла успокоиться Катер.
-Неа, – мотнул он головой и поморщился – всё-таки больно было, наверно…
-Сотрясения, наверно, нет? – с робкой надеждой сказала Катер.
-Да нет, поди, - согласился Мишка.
Тогда она сказала о том, что было, ясное дело, позади мыслей о здоровье его, но всё же…
-А волосы?.. Ты ж так над ними трясся. Как же теперь?
-Побреюсь, - сказал Мишка. – Ты меня бритого любить будешь?
-Да хоть какого! Хоть совсем страшного! – с жаром заверила она (а он и был сейчас – совсем страшный…) и наконец заплакала облегчающими душу слезами, поняв, что ни жизни, ни похоже, здоровью его (только б не простыл сейчас – надо встать с земли-то) ничего не угрожает, и пострадала только внешность, да и то на время, чего там, синяки сойдут, волосы отрастут, да и хоть бы и шрамы, они ж мужчин украшают, как известно…
-Ну что ж ты плачешь? – огорчился он. – Всё же хорошо. Я такой счастливый. Я люблю замечательную девушку. Очень-очень люблю. И она меня любит. Чего ж ещё? Херня всё остальное! Ты ведь любишь меня? Правда?
Теперь она знала, что слёзы её счастливые. Она потянула его с земли:
-Вставай, простудишься. Люблю? Конечно! Ещё как! Даже и объяснить слов нет. Никто никого никогда – и так далее. Мишка! Да ты что! Люблю, конечно! Люблю! Очень-очень! – и она улыбнулась сквозь слёзы. А он рассмеялся.