Анечка разделась и легла рядом. На травку. Позагорать.
На берегу реки песка не было, но была трава, мягкая и зелёная.
И было солнце, не жесткое, как летом, но по-осеннему мягкое, всё ещё теплое.
И было небо, высокое, выпуклое и, само собой, голубое; мелкие белые облачка картинно подчёркивали голубизну и глубину неба.
И плескалась вода в реке с искристым бликом на ленивой волне.
Лучи солнца чувствительно припекали, однако холодный ветерок время от времени напоминал, что уже сентябрь, и осень всё же наступила. Последнее тепло в этих широтах, последний загар, последняя попытка насладиться уходящим летом.
Последняя попытка насладиться... У Анечки красивое тело, она молода, ей не более двадцати. Откровенно любуюсь её стройностью, чистой кожей с милыми пупырышками и волнительными линиями её обнаженного тела. Взглядом прожигаю голубенькие узкие плавки на бёдрах и почти ощущаю пушистый лобок. Она лежит рядом, нежится под солнышком; глаза её закрыты, и это позволяет мне медленно и подробно рассматривать её милое лицо с крапинками веснушек на девичьем носике. Задерживаю взгляд на Анечкиных губках, полных, чуть выпяченных, с крупными продольными прорезями, которые придавали губам рельеф. Ненакрашенные, они были прелестны тем, что отдавали розовостью живой плоти… Эх, впиться бы!
Она лежит рядом, но так далека, так недоступна!
«Это тело мне уже недоступно», - думаю, и острая свежая тоска медленно разрезает грудь. Но – «может быть»?.. Смешная и нелепая надежда. Какой там «может быть»! У нас с Анечкой такой разрыв в возрасте, что он просто непреодолим. Она воспринимает меня, как взрослого, много пожившего друга и не более.
Откуда-то в голове возникают голоса опытных мужиков, которые меня подталкивают, и я уже слышу их возбужденное: «Можно же обольстить, соблазнить, обмануть молодую дурочку и овладеть... Или, в конце концов, купить». Конечно, молодое тело, - не это, так другое, - можно купить, коль продаётся, да ведь тоска-то не столько по телу... Хочется её искренних чувств, хочется самозабвенной отдачи, а не минутного обладания телом кукольной девицы. Тоска-то по любви, мужики, вы меня понимаете? И эта тоска охватывает и когда тебе за сорок, и когда за шестьдесят.
Но чем старше, тем недоступнее молодая страсть, бурный порыв, взаимный вихрь чувств с молодой красавицей. Какими бы я достоинствами ни обладал, молодые будут выбирать молодых, потому что выбирают гормонами и ничем другим. Бывает, что молоденькая влюбляется в пожилого, так у неё просто сбой в гормональной системе. Уродство в природе случается, увы...
Мужики моего возраста ещё пытаются вскочить на подножку уходящего поезда, да подножка скользкая - иногда они ноги ломают, иногда свои судьбы разбивают. Возраст неотвратим, а они не хотят смириться. Тело подвяло, уже не та мощь, но ведь чувства всё ещё свежие, всё ещё мощные! Эмоциональная неудовлетворённость. Вот и мечутся, сумасбродничают, тоскуют и – хвастают! Сергей, ровесник, подробно расписывал, хоть я его об этом не просил, как он поимел «молоденькую», словно поиметь профурситочку – самая большая гордость и честь. «Я ещё могу!» - вот что его греет. Мол, я ещё ценюсь, ещё котируюсь на рынке мужчин. Вот и Геннадий туда же: вчера ни с того, ни с сего стал рассказывать о своих молодых подвигах на фронте любви. Хвастал, что мог девку «мусолить дуплетом»: после первого оргазма не останавливался и продолжал до второго...
Эх, а душой-то ещё молоды - не осознаём своего возраста, не смиряемся и потому не успеваем переключиться с плоти на более ценные вещи.
…Анечка лежит рядом, почти голенькая. Знает, что я смотрю на неё, поедаю глазами, как лакомку, и, черт побери, кажется, ей это нравится… Не потому ль так томно переворачивается на животик и так величаво выпячивает попку? Когда она перевернулась, то передо мной оказалась её загорелая, темно-коричневая спинка с ниточной полоской от лифчика. Я с юных забав знаю, что если по загорелой коже водить чем-нибудь остреньким и неопасным, то остаются линии. Срываю сухую травинку и предлагаю:
- Ань, давай я тебе нарисую на спинке красивую картину.
- А это потом смоется?
- Как захочешь.
- Рисуй, - она милостива, как королева. Наверно, от разморенности на солнце.
Провожу травинкой по загорелой коже – остаётся тонкая белая линия. Анечка молчит, но потому, как она чуть напряглась, понимаю, что ей приятно чуть остренькое ощущение травинки. Я провожу травинкой ещё линию, потом ещё, ещё, получается рисунок – стены, крыша, дом.
- Вот это будет дом, - поясняю Анечке свой замысел и спрашиваю: «Ты хочешь дом?»
- Хочу, - отвечает, почти мурлычет.
- Дом будет двухэтажный, большой, - говорю вслух, продолжая рисовать. – Здесь разместится спальня, рядом – ванная, а дальше – детская... У нас будут дети?
Анька не отвергает моё наглое «у нас». Может, из лени. Но вдруг отвечает:
- Да, будет двое, мальчик и девочка.
- Тогда надо две детских, - спохватываюсь я и деловито правлю рисунок на её спинке.
Я уже стою на коленях, уже навис над её красивым телом, продолжаю рисовать и пояснять:
- Дети вырастут, у них должны быть отдельные комнаты.
- Согласна, - одобряет Анечка.
- А вокруг дома будет газон, - я травинкой штрихую девичью спинку, словно массирую. – Кроме газона будет беседка, мы там будем чай пить на свежем воздухе. Вокруг беседки посадим клумбы с цветами. Анют, ты любишь цветы?
- Да, особенно розы.
- О, у нас будет много-много роз!.. – рисую, изображаю, обогащаю картину мелкими деталями и дивными узорами
Я увлёкся, я вошёл в раж, я в творческом порыве изрисовал всё юное тело. Но клумбы с цветами не вмещались! Трагедия! Они начинались на пояснице и упирались в плавки. Мне, пылкому художнику, не хватало полотна, мой гениальный замысел не воплощался до конца... Как так?! Великолепной картине не дают развернуться! Но я преломлю ситуацию в свою пользу! Я создам шедевр! Я ещё могу! И... я решительно сдёрнул вниз девичьи плавки, чтоб... на упругой попке нарисовать Анечке красивые клумбы с розами!