Сцена 1.
По Фрейду.
Очередной спектакль сыгран, а веселья почему-то не прибавилось. Где и когда моя жизнь превратилась в театр одного актера? Тогда ли, когда уходил он? Тогда ли, когда уходили близкие люди? Тогда ли, когда поняла: хороших людей больше, но среди них слишком много ... не будем показывать пальцами? Они заставляют скрывать себя настоящую, чтобы не узнали, не потревожили, не обидели.
Итак. Что мы имеем на этот раз. Легкая истерика (интересно, когда я научилась так надрывно всхлипывать?), признания, отчаяние в голосе и ... – вуаля! – загадочный лирический герой лежит у ног моего сознания разбитым грецким орешком. Впрочем, как выяснилось, не такой загадочный. Я бы еще с удовольствием переворошила его прошлое, материал для исследования хороший, но мотивы поведения очевидны – комплексы на сексуальной почве. Снова перечитываю старика Фрейда.
В данном случае они, по всей видимости, зародились в переходном возрасте, укрепились в юности. Он был прыщавым полноватым мальчишкой, далее - юнцом, в очках и оочень начитанный. А начитанный некрасивый парнишка, ...что-то может быть хуже для окружающих девушек? ...Нервные взгляды из под оправы очков на предмет обожания, а потом ее волнующий образ ночью, под одеялом, чтобы никто не услышал... Фантазия без меры и липкие руки. Потом попытки сделать себя лучше. Первая любовь. Несчастная, конечно. Он – все равно все тот же закомплексованный, еще некрасивый и полноватый. Она – умная, тонкая, ммм, предполагаю, очень эффектная и не любящая. Он не удержал ее. Он был ей не интересен. Она изменила и ушла.
Страдания. Больно. Писал стихи и плакал в душе (или другом интимном помещении). Наверное, около года длились мытарства, пока в его подобие жизни не вошли тонны тупой литературы по психологии. От его поведения отдает наставлениями господина Козлова, того еще женоненавистника. Теперь он мстит. Он пытается изучить женщин досконально. Пользуется, как марионетками. "Будь любезна, дурочка, дерни ручкой", "А ты, дорогая, должна поскучать", "Нет, нет, не ешь эту гадость". Бедняга, наверное, в детстве он хотел играть не с машинками, а в куклы. Нет, нет, дамы, он не садист и не подонок (об этих типажах мы поговорим позже).
Он – самый несчастный человек на свете. Один из тех самых несчастных, которые никогда не обретут душевного равновесия и уюта. Но так отчаянно тянутся к нему. Жаль, хороший был бы мужчина, если бы не прыщи и лишний вес в юности.
Еще один типаж в моей копилке образов. Еще один спектакль. Он долго не поддавался, не раскрывался. У меня было два варианта. Я торопилась расколоть и убедиться в своих предположениях (старею!) – надоело тратить время на заведомо известный результат. Грустно. Последнее слово. Аплодисменты.
Январь, 2010
Сцена 2.
Самодостаточный.
Познакомились случайно. Он написал первым в Одноклассниках и сразу привлек мое внимание умными цепкими замечаниями.
Первое свидание. Пригласил в забегаловку, пропагандирущую себя, как кафе быстрого питания. О н уже сидел за столиком. Подошла не сразу: оставшись незамеченной, присмотрелась. Так, лицо жесткое, но глаза открыты е , смотрит в одну точку – вдаль. Натура явно широкая. О таких говорят – любит размах. Но характер твердый – об этом свидетельствуют не только массивные надбровные дуги, но тяжелый подбородок и сжатые губы. Взгляд умный.
Пили кофе. Он – сладкий со сливками. Я, как обычно, американо без сахара. Заказал десерт – любит сладкое. Значит, добрый. Парень, ты мне уже нравишься.
Говорили о когнитивных воз м ожностях человека, скрытом физическом потенциале, йоге и духовном совершенстве. Рассказала о своей научной работе: ее легко обсуждать с человеком, который разбирается в психологии. Заинтересовался. Тема воздействия на подсознание подвижных графических стимулов и связанных с этим физических процессов его явно заинтересовала. Дал несколько советов. Полезное свидание, - факт.
Второе свидание было уже через три дня. Сначала ужинали. Ест много – слишком большой: прокормить два метра не так легко. Потом долго гуляли. Смеялись. Смех у него, правда, отвратительный. Он начинается из живота, поднимается к груди, тяжелым комом переваливается в горло. Чтобы выдавить его из себя, ему приходиться закидывать голову. И только, когда это двухметровое человечище устроится поудобнее, начинается смех – его широкие губы открываются и голос возмущает воздух тремя-четырьмя взрывоподобными раскатами.
Когда смеялся первый раз, я испугалась. Он заметил. Опять говорили о психологии. Ты мне еще не понятен. Ты странный. Ты слишком умный, слишком увлекающийся. У тебя много интересов, хобби. Мне нравится твой пытливый ум.
Третье свидание. Ресторан. Господи, как можно так много есть. Пью красное сухое вино и черный кофе. Ему нравится, как я это делаю. Стараюсь его не смешить. Боюсь. Он спрашивает, хочу ли уехать за границу на пмж. Как заядлая шпионка отвечаю без ответа (зачем?). С какой целью интересуешься, большой человек?
Говорим об Америке. Совпадение – жили в одном штате, в один и тот же год, буквально в двадцати километрах друг от друга. Может , виделись, - предполагает. Соглашаюсь, может быть. Америка – классическая деревня. Ты спокойный. Дерзкий. Постоянно трогаешь мои руки, на прощание целуешь в губы. Не хочу. Понимаю, к чему ведешь. Зачем тебе это нужно? Просто так не нужно мне. Ты не был обижен вниманием женщин, они любили тебя, ты любил их, все было благополучно. Но тебе не нужен семейный комфорт – ты сам себе хозяин, ты сам настолько большой и в тебе так много всего, что даже в самой большой квартире с тобой будет тесно. Ты собираешься уехать в штат ы . У тебя заветная зеленая карточка. Я пока остаюсь здесь. Целуешь на прощание.
Понимаем оба – в последний раз.
Спасибо, ты – умница.
Ноябрь, 2009.
Сцена 3.
Простак.
Я с тобой почти такая, какая есть. Ходишь за мной по пятам. Говоришь о любви постоянно, утром я для тебя – солнышко, вечером – луна… Обидно, но ты для меня – никто.
Как лукаво распорядилась судьба расписанием. Мы познакомились почти в полночь, на Купалье. Вот такая «папараць-кветка» мне досталась: невысокий, с большими трудовыми руками, волосатый безмерно, картавишь, пегий, глаза зеленые добрющие. Люблю такие. Одним словом, типичный человекобезьян чуть симпатичнее гориллы.
Мы уже давно говорим друг с другом. И столкнулись с проблемой – ты до сих пор со мной не наговорился, а мне с тобой уже не интересно. Но я не отпускаю тебя. Эгоистка. Ты всегда не далеко, всегда придешь на помощь. Я – стерва, понимаю. Но ведь твое желание быть рядом, и я, пусть ведьма, пусть временно, но исполняю твое желание.
Ты мало читал, не любишь. Не учился в университете. Не рассуждаешь о смысле жизни. Не признаешь элитарное кино и поэзию. Не увлекаешься, совершенно не понимаешь абстракционизм. И еще много «не» никогда не сделают нас «вместе».
Я рассказываю тебе о новом спектакле. Вертишься, крутишься, предлагаешь поехать на шашлыки или посмотреть боевик. Тоже нужно иногда, но так, чтобы не приелось.
Я зову тебя гулять в Троицкое предместье. Идем. Молчим. Вспоминаю факты истории, что отчебучил новый политик. Смеешься, снисходительно замечаешь: «Умница ты моя».
Не твоя.
С таким, как ты все просто, как пять копеек, и так же скучно, - слишком мало; старо, но еще не раритет.
Твое счастье: дом, два ребенка, обязательно – девочка и мальчик, собака, жена на кухне в вечернем платье. Хм, мещанский маразм. Но если встретишь подобную себе – станете счастливой семьей.
Ты все время ревнуешь. Такие, как ты, всегда таких, как я, ревнуют. Потому что понимаешь, что не удержишь. Но сильно не беспокоишься. Комплексов, даже не смотря на слабую внешность, нет. Их не может быть: твоих интеллектуальных способностей на это не хватит.
У тебя было много женщин, ты – хороший любовник, гордишься этим. Самое большое несчастье для тебя – потерять это качество. Когда расстаюсь с тобой, чувствую, что потратила много времени. Боюсь деградации. Духовной упрощенности и таких же бытовых мечтаний.
Октябрь, 2009.
Сцена 4.
Режиссер.
Море оставалось любить так близко всего три дня. Три последних дня очередного отпуска. Две недели позади. Я смуглая, стройная, с выгоревшими волосами, счастливая, одинокая.
Вечерняя прогулка. Горланящая набережная: музыка хорошая и плохая, запахи, вонь, голоса, крики, толпа, море, гудки, грязный асфальт, мусор, Волошин, строки Цветавой в голове, галька… Коктебель. Я. Набережная. Поворачиваю за литфонд. Компания сидит прямо на тротуаре. Два гитариста. Что-то из русского рока. Слушаю…
Слышу твой голос. Он неожиданно сзади. Громкий, бархатный, мужской, резкий, такой мой. Оборачиваюсь.
Ты! Только сейчас на моем пути. Светлые волосы до плеч, пушистая непричесанная голова, карие глаза, раскосые, сумасшедшие. Сидишь на асфальте в белых брюках. Теплый вязаный свитер цвета топленого молока с длинным – до ушей – горлом. Мммм, люблю. Холодно.
Мы легко знакомимся. Болтаем. Танцуем. Браслеты на моих смуглых руках зазывно звенят. Огромные сережки оттягивают мочки. Говоришь: “Цыганка”. Соглашаюсь – дай, погадаю. Линии на руке четкие, прямые. Ты мудрый и ненормальный. Идем за вином и пьем на набережной. Босиком танцуем на гальке, волны гладят уставшие ступни. Они красивые у тебя. Целуемся. Пьем виноградное вино и говорим.
К нам привязался какой-то архитектор из Питера. Терпим минут пять его болтовню. Тебе надоело, я предлагаю сбежать. Мы просто убегаем. Срываемся в ночь Коктебеля. Все происходит и быстро, и медленно. Забираемся на частную яхту, лезем в каюту. Ты придерживаешь меня, чтобы я не упала. Потом с диким смехом убегаем от охранника. Оказываемся в яхт-депо. Опять целуемся. Ты накрываешь меня своим уютным свитером, рассказываешь, что работаешь режиссером, проводишь праздники, участвуешь в театральных фестивалях.
Мне пора. Увидимся послезавтра. В мой последний вечер, у тебя впереди еще две недели.
Ищу тебя глазами весь день. Вижу, когда спускаешься с горы Волошина. Здороваемся и проходим мимо друг друга. Вечером вылавливаешь меня недалеко от центра набережной. Ты поешь мне Высоцкого, читаешь Есенина. Ты такой же ненормальный, как я в Коктебеле. Мы можем себе позволить это. Ищем приключений. Идем в “Богему” – там поет Таврический. Джаз, блюз, мы оба это любим, танцуем, играем. Ты режиссер, ты руководишь моей игрой, мне нравится тебе подчиняться. Танцую, как хочешь ты, мой режиссер. Капризничаю. Хочу купаться под луной. Идем на пляж. И вся водная гладь – наша, трогаем луну и звезды руками, волшебная сентябрьская, последняя в Коктебеле ночь...
Греемся коньяком в чайхане. Ты хочешь быть ближе – не подпускаю. Мы не свободны.
За нашими спинами уже поднимается солнце. Это моя самая сумасшедшая в жизни ночь, главная роль, твой – самый удачный спектакль.
Ухожу, не оборачиваясь. Мы не увидимся. Но эта постановка станет для нас классикой.
Сентябрь, 2009.
Сцена 5.
Муж.
Какой диковинный чертенок дернул меня ввязаться в авантюру с громким названием брак, не знаю. Уверена в одном – попадись он мне сейчас на глаза – оторвала бы ему его корявые копытца. И все же со мной случилась, как величал ее Ницше, наиболее изолганная форма половой жизни. Начинались отношения с будущим супружником если не романтично, то, по крайней мере – по-студенчески. Основные характеристики: полное отсутствие цветов (да, я люблю эти «быстровянущие веники, непригодные в хозяйстве»), гуляние по столичным улицам и подворотням в любую погоду и время года (до сих пор не переношу мокрые сапоги и страдаю от хронического насморка), погуделки в общежитии, и собственно, там же - первое «хочу-можно-давай попробуем». Романтически-демоническая аура над нашими полюбовными похождениями нависла с самого момента знакомства: чертовщина произошла в гей-клубе. Нет, нет, оба мы были традиционной ориентации, просто так сошлись судьбы. Да не в фатализме дело - просто это было одно из самых веселых и по-студенчески дешевых ночных заведений. Сейчас вы уже не найдете его на карте города. Оно, равно, как и мой брак, покоится с миром в братской могиле с гранитной плитой, на которой бездушной констатацией факта начертана скупая эпитафия – «Было и прошло». У наших пятилетних отношений четко прослеживаются детство, отрочество, юность, кризис среднего возраста и старость. По году - на каждый период. Молодость прошла мимо, обычно она растягивает браки на долгие годы. Но у нас – не случилась. В детстве мы бегали в дешевую пиццерию, сидели на пеньках в парке, а потом, выпив по бутылочке пива, падали с этих же пеньков. В отрочестве мы сачковали пары в общаге, целовались и смотрели фильмы – умные, иногда веселые и в меру молодой развратности - нескромные. В юности ты устроился на работу, параллельно учился, я приезжала к тебе поздно вечером, мы варили пельмени, горячо спорили о политике, литературе, все время спорили. Было интересно. В юности ты стал холоднее и скупее на любовные эмоции. В юности мы связали себя росписью во Дворце соединения сердец, кошельков и кланов. Она быстро закончилась. Раздражение, эгоизм, вредность – все взаимное, с обеих сторон – привели к кризису среднего возраста. Мы обижали другу друга, дрались, извинялись, уходили в ночь, оскорбляли, быстро мирились, иногда хотели интима… было все, кроме одного, - любви. Мы выбрали простую формулу жизни – каждый сам по себе, и пока не надоест одному из – удобную. Ты первым потянулся к новому комфорту. Раньше меня его нашел. Я не спорила.
Март 2004 – Май 2009.
Сцена 6.
Цыган.
Юность. Перманентное ощущение стыдливости, ожидание первого, сильного, трепетного волнения и уже достаточное женское кокетство, продиктованное инстинктивным чутьем. И все-таки оно у каждого свое – девичество. У одной – скромное, томительное, тургеневское. У другой – не по годам буйное, из разряда: «чтобы внукам было стыдно рассказать». У третьей – всецело отдано учебе и чтению нравоучительных книжонок. У меня оно было индивидуальным и психованным. Благодаря тому, с кем встретилась накануне шестнадцатилетия. Меня сразу утянули его глаза. Они такие же резкие и парадоксальные, как если бы кто-то бросил горсть обжаренных кофейных зерен в пушистую белую вату. Такие же черные на фоне искристой мягкой белизны. Такие большие и не по-русски миндалевидные, и притягательные, как тысячи не пройденных дорог. Такие же кочевые, цыганские. Этими глазами он смотрел на мир жадно и влюбленно. Ежесекундно влюбленные глаза… Как можно на них не откликнуться? Представить полноценнее и полнее себя после того, как его влюбленные глаза остановились на мне, уже не могу. И не смогу, видно, никогда. Целовать так, как целовала его, кого-нибудь другого… Это станет извращением, и вранье тому, кем был он. Год длилось наше платоническое и светлое, больное, наивное, большое. И прервалось. Закончились сумасшедшие прятки на переменах, тайные свидания во время уроков. На коридоре, под лестницей, около столовой. Переглядывания в компании друзей, многоговорящие взгляды, - так мы разговаривали. Потом было три безнадежных года. В каждом троллейбусе, в любом районе города, даже за океаном мои серо-голубые искали твои, кофейные, чтобы согреться. И не могли никак с ними пересечься. Новая встреча была такой же неожиданной, как первая. И одно слово – люблю – и один! – снова самый – месяц, и – больше ни одного звонка, и после одна – на мое последующее – трагедия. Просто прошел один месяц, и ты больше ни разу не позвал. Когда произошло твое отречение, ты не скажешь, не признаешься, но суть его я поняла лишь несколькими годами позднее. Когда была замужем, когда ты смотрел такими же влюбленными глазами и коротко отрезал: «Так правильно. Со мной ты не была бы счастлива. Я люблю, но мне нужна не только ты». Единственное, что не могу простить до сих пор – твоего решения за меня. Я смогла бы быть разной. Я умею, научилась бы. Научусь. Стану женщиной с картины Моди. Без глаз – значит, без души. И, значит, могу быть, кем угодно. Буду вандалом – дорисую их сама. Сыграю все те роли, от которых ты отказался: возлюбленной, жены, страстной любовницы, ревнивицы, дурочки, синего чулка, куклы, жертвы... Соберу целую коллекцию главных и не очень героинь. Моими соавторами станут разные мужчины. Буду руководить их действиями и узнавать, чтобы потом – слышишь, - никогда потом не любить, так, как тебя любила. Впрочем, извини, звонят в дверь. Сейчас я приклею ласковую улыбку на лицо, и - свет на сцену! Первый акт…
Август 2000 – Сентябрь 2005.