***
…У нашего ротного командира была самая неармейская, какая только может быть фамилия, – Калашников. В отличие от наших баранов в погонах с университетской военной кафедры это был бравый кадровый офицер, благородный гусар, хотя и неудачник. Иначе не загремел бы служить в чине капитана в самый отсталый и бесполезный со стратегической точки зрения Одесский военный округ, находящийся в плотном кольце братских стран Варшавского договора.
Негодяи и мерзавцы, хреновы побратимы по оружию, из моего взвода как-то подсказали ротному, что у меня хороший почерк, и я вполне могу быть писарем. Капитан Калашников вечно был под мухой, поэтому и оценил неадекватно мои каракули, похожие на пьяных пляшущих человечков, и произвел соответствующее назначение. Будучи всегда навеселе, он постоянно куда-то совал список вечерней поверки и потом не мог его найти. И я всякий раз после отбоя, когда побратимы пьянствовали и всеми иными доступными способами нарушали воинский устав и армейскую дисциплину, сидел в штабной палатке и кропал новый взамен утерянного реестр из ста десяти фамилий. Мою порцию вина или самогона мерзавцы и негодяи приносили в походной фляге прямо туда, и я на глазах дежурного офицера постепенно доводил себя до нужной кондиции.
Из перлов капитана Калашникова Всякий раз, шмоная у зажиточных курсантов-сынков, то есть нас, сигареты, брал исключительно без фильтра, приговаривая: Я предпочитаю наши – противозачаточные. А вручая мне перед принятием присяги автомат Калашникова 1974 года выпуска, стреляющего пулями дум-дум со смещенным центром тяжести капитан Калашников в присущей ему манере напутствовал: Пользуйтесь всегда автоматом, товарищ писарь Тхоров, помня, что пистолет настоящему офицеру нужен только для того, чтобы застрелиться.
***
…Ройтман сел под раструб ручного гранатомета, и если бы не бдительность курсового офицера – майора Чухлова, генетического антисемита, то после нажатия на спусковой крючок его светлая еврейская, знающая несколько иностранных языков, голова, смешавшись с пороховыми газами, улетела бы в соседний Флорештский район Молдавии, примыкающий с востока к городу Бельцы с известным на весь ОдВО полигоном. Драматизм ситуации, которую можно было бы назвать, как разгул юдофобии в среде нашего начальства, подкрепляли торчавшие из ушей Ройтмана ватные локоны. Зная, что предстоят стрельбы из рпг, хитрый еврей, распотрошивши ночью свой матрац, умело действуя указательными пальцами, запихал его внутренности себе в слуховые проходы так, чтобы их, значит, не закладывало после выстрела. Свисающая до плеч бахрома ваты создавала иллюзию, что у Ройтмана растут пейсы, и, вообще, он не просто боец Ройтман, а наш ротный раввин. Этого уже русская душа армейского пьяницы и неудачника Чухлова вынести не могла. Он подошел к Ройтману, который все теми же указательными пальцами придерживал свои импровизированные пейсы, вследствие чего действительно ничего не слышал. Включая гневные окрики майора. Уже после двух слов «курсант Ройтман», он перешел на ненормативную лексику оценки ситуации и больше не выходил из этого очень популярного в народе пласта живого великорусского языка. Апофеозом его тирады, сплошь состоявшей из непарламентских выражений, стал увесистый пинок офицерского сапога, направленный в толстый еврейский зад курсанта Ройтмана. Мировая сионистская общественность, конечно же, отреагировала на этот откровенный антисемитский акт массовыми акциями протеста, прокатившимися по Израилю, США и странам Западной Европы…
Гениальные слова майора Чухлова в адрес Ройтмана: напихал себе в уши полматраса ваты, и сидит, как дебил, перед раструбом гранатомета ручного противотанкового, ждет, когда его тупую башку оторвет.
***
…Подполковник Хоменко, ответственный за огневую подготовку, к курсанту Ройтману был еще менее снисходителен. Когда метали наступательную гранату РГД-5 с радиусом поражения в 25 метров, Ройтман, как и подобает еврейской творческой натуре, выполнял норматив очень уж эмоционально. Создавалось впечатление, что перед ним в момент выдергивания чеки, стоял не хам Хоменко, а какая-нибудь возлюбленная Циля и Двойра, которую он страстно вожделел. У бомбиста тряслись руки, ноги, голова и вялые мышцы пресса, будто он был не Ройтманом, а Паркинсоном (тоже, между прочим, не славянин), на что подполковник отреагировал вполне адекватно: - Ну что, ну что ты дрожишь, как цуцик? Ничего же страшного ведь не случиться. Ну, разве что башку оторвет твою тупую…
…Подполковник Хоменко для своего profession de voir необычайно интеллектуален. Вот как он наставлял нас, молодых, необстрелянных бойцов, которым Отчизна вручила в руки оружие. Цитата (с сохранением солдафонской стилистики и идиоматики): Товарищи курсанты, когда вы станете офицерами – командирами мотострелковых рот, и грянет третья мировая война, ваша задача, вывести вверенных вам солдат в чистое поле и в течение получаса всех их, включая себя, положить за Родину и нашу родную Коммунистическую партию. Я исполнял обязанности писаря, и поэтому мне многое, в сравнении с другими побратимами по несчастью (простите, я хотел сказать: по оружию,) позволялось. Признаться полечь в течение получаса, даже если этого требует Родина и родная Коммунистическая партия в то время во главе с Константином Устиновичем Черненко, не очень-то хотелось. Поэтому я, в нарушение воинского устава, мягко возразил ему: Пусть уж она (эта самая третья мировая война) никогда не грянет, товарищ подполковник. Хоменко сначала покраснел, потом побагровел и, наконец, посинел. Кто такой! – кричит он мне. – Фамилия, курсант! – Курсант писарь Тхоров! – представляюсь я, называя ему все свои воинские регалии. Он стал лиловым, похожим на сентябрьский баклажан: Что вы такое несете, товарищ писарь?! А ну, немедленно замолчите! Ишь что удумал!
***
…Когда меня спрашивают, служил ли я в действующей армии, я отвечают утвердительно, хотя это было не совсем так. Вернее, совсем не так. Однако меня нельзя уличить во лжи, ибо за полтора месяца студенческих военных сборов я и мои товарищи, гуманитарии до мозга костей, прошли все ступени деградации, которые проходит солдат, призванный на защиту Родины, за два года, а краснофлотец – за три. Да и то этого срока далеко не всегда хватает, чтобы опуститься до степени оголения задницы в кузове бортовой машины и показа оной водителям и пассажирам всех идущих на обгон автомобилей, включая рейсовые и школьные автобусы с несовершеннолетними.
***
…Все, что создано нашими руками, должно быть надежно защищено… – читаю я на транспаранте наглядной агитации и добавляю про себя, – … от прапорщиков. Золотые слова, пришедшие в мою светлую курчавую курсантскую голову, обритую, между прочим, наголо, полностью подтверждает наш ротный старшина прапорщик Веред. Веред – это малороссийская фамилия, которая в Толковом словаре живого великорусского языка Даля определяется, как чирей или фурункул. Прямо какая-то гоголевщина, скажу я вам, по части говорящих фамилий. Так вот, этот самый Веред был виртуозом-несуном. Умело действуя автоматным штык-ножом, он за пять минут обрабатывал на полевой кухне свиную тушу так, что от нее оставались только кости, кожа и сало, любовно именуемые в нашей солдатско-студенческой среде вареными гандонами. Однажды курсанты нашего батальона забастовали, требуя от отцов-командиров положенных в солдатском рационе 80 граммов мяса в день. В расположение привезли забитого кабанчика центнера этак на два. Веред поступил с ним традиционно. Впоследствии, поедая с явным неудовольствием гороховый концентрат с салом, курсанты роптали, выбирая из отвратительного месива жирные, соплистые куски в отдельную тарелку. И тут в столовку вошел прапорщик Веред. Что ж вы, – упрекнул он нас, - просили мясо, а сами так плохо жрете. Я на правах вконец обнаглевшего писаря спросил его: Товарищ прапорщик, вы любите сало. – Конечно, я же – хохол! – бойко ответил он, не чувствуя подвоха. – А какой хохол не любит сала(опять гоголевщина, хотя уверен, что Веред Гоголя не только не читал, но и представления не имел, что был такой писатель). – Тогда жрите на здоровье, - сказал я ему я и пододвинул тарелку с вареным салом. Его физиономия выразила чувство глубокого омерзения: Нет, что вы, я такого сала не ем.
Не зная тогда этимологической составляющей фамилии Веред, мы довольно быстро перекрестили его в Перед, а потом и вовсе стали называть Задом, поскольку прапорщик Веред был говнюком по своей натуре. И где же ты был тогда Владимир Иванович Даль? Где угодно, но только не в наших деградирующих просветленных головах. Ведь как это гармонично звучит: чирей на заднице.
Как-то раз, отчитывая прапорщика Вереда перед строем, подполковник-десантник Гулый, обозвал его пьянчужкой и обвинил, между прочим, в том, что тот неподалеку от нашего летнего лагеря держит овечий загон. Представьте себе, экая сволочь! Имел целое стадо баранов, а воровал у курсантов мясо…