Документальная проза

Григорий Галич
   Григорий Галич               

                ИЗ ДОКУМЕНТАЛЬНОЙ ПРОЗЫ
               
                КАРТОФЕЛЬНЫЙ СУП ДЛЯ ИЖДИВЕНЦА

Было это весной 1944 года в городе Омске. Мой пятидесятидвухлетний отец, за плечами которого уже остались две войны - Первая мировая и Гражданская, и старший брат Абрам воевали на фронте. Мать, изнуряемая постоянными  печеночными приступами, работала санитаркой в госпитале. Чтобы помочь семье свести концы с концами, моя старшая сестра Роня, худая и желтая от терзавшей ее малярии, перешла учиться в вечернюю школу, а днем стала работать курьером в какой-то конторе. Самая старшая из нас - сестра Фрида бедствовала со своим мужем-туберкулезником и шестью девчонками мал -мала меньше. Как и многие мои сверстники, из детства я помню лишь два ощущения - голод и холод. Зарплата госпитальной санитарки за вычетом принудительной подписки на сталинские займы практически равнялась нулю, поэтому остатков ее едва хватало на приобретение мизерного количества картошки и капусты. Это было какой-никакой прибавкой к хлебному пайку, выкупаемому по карточкам: шестьсот грамм - работающему, триста грамм - иждивенцу, то есть - мне. Спасал нас офицерский «аттестат» брата, который он, отрывая от себя, высылал нам с фронта. Матери, когда подходила ее очередь, разрешали брать с госпитальной кухни картофельные очистки. Дома она их мыла, пропускала через мясорубку, делала из этой массы котлеты и жарила на чем придется - на глицерине, касторке, воде. Для того, чтобы «отоварить» карточки хлебом или мукой, приходилось с ночи занимать очередь в магазин, к которому нас «прикрепили». И горе было тому, кто умудрялся потерять карточки, у кого шпана вытаскивала их из сумок, вырывала из рук. Расплатой за ротозейство был смертельный голод. Однажды нам на карточки вместо хлеба выдали муку, пропахшую керосином, вероятно их вместе хранили на складе. Вкус и запах пресных лепешек из прокеросиненной муки, подсушенных на горячей сковородке, навсегда остался для меня знаком военного детства.
Спасением от полной дистрофии для таких пацанов как я, должен был стать детский сад. Там худо-бедно чем-то кормили. Правда, весь калорийный провиант разворовывался. Общеизвестно, что в годы войны наиболее ухватистый нород нужно было искать не на фронте, а в ОРСах/отделах рабочего снабжения при заводах/, в магазинах Военторга, на складах, базах. Кухни столовых, больниц, детсадов тоже числились «хлебными местами». Детская память отчетливо зафиксировала такое событие, как привоз в наш детсад двумя мужиками в телогрейках и валенках с галошами нескольких бараньих туш., наваленных в двухколеснукю тележку. Мы, дети, уже хорошо представляя ситуацию, по-взрослому злословили между собой, что это мясо не про нас. Так оно и случилось - его постигла судьба масла, сахара, печенья, предназначенных детям, но растащенных по домам персоналом детсада во главе с заведующей Ниной Александровной. Официально все это выяснилось после войны на суде, где она получила срок за обкрадывание детей. Зато детей она наказывала за малейшие шалости - запирала в чулан, где хранилась хлорная известь и бегали худые злые крысы, приводившие нас в ужас.
Основой нашего питания в зимне-весеннее время служила мороженая картошка во всех видах - в супе, вареная, жареная. Не забыть тот суп, где в белесой жиже плавали похожие на шерстяные нитки картофельные волокна. Но и его мы съедали с жадностью. Мне он памятен еще и тем, что когда однажды я стал вылизывать свою алюминиевую тарелку, воспитательница - семнадцатилетняя здоровая деваха  - дочь заведующей, выхватила ее и прошипев: «У, жиденок!», ударила меня ребром этой тарелки по лицу и сильно рассекла бровь. Не помню, чтобы ее смутила кровь, заливающая мне глаз и щеку. Было очень больно, но обида заглушала физическую боль. Так в пятилетнем возрасте пришло осознание, что я не такой, как другие дети, а почему-то хуже их. И государство в лице этой особы навсегда обозначило мою неполноценность. А правая бровь с той поры всегда задирается вверх, как ее не приглаживай.



РЕЗЕРВ ГЛАВНОГО КОМАНДОВАНИЯ

                Наша Слободская улица, что в городе Омске, носила до революции название Кагальной по причине проживания на ней значительного количества еврейских семей и расположенной неподалеку синагоги. Кроме евреев жили здесь казахи, татары, немцы и , конечно, русские. За исключением двух сестер Борьки Лендера - Фирки и Мирки, во всех семьях были одни мальчишки. Отцы наши воевали на фронте, а мы - мелкота четырех-семи лет играли в свои военные игры и радовались любому событию на улице, которое занимало нас, помогая на время отвлечься от постоянных мыслей о еде.
                Начиная с 1942 года, с мая по сентябрь , каждое последнее воскресенье месяца появлялся на Слободской улице высокий, сутулый, с глубоко запавшими глазами человек - уполномоченный Осоавиахима Семен Мукасей, одетый в хлопчатобумажную без знаков различия гимнастерку, перетянутую, однако, офицерским ремнем, и в видавшие виды брюки-галифе. Солдатские кирзовые сапоги и защитного цвета картуз с матерчатым козырьком и красной эмалированной звездочкой на околыше дополняли его облачение. Он обходил подряд  дома нашего околотка и собирал на улице всех женщин. Там были моя мама Брайна, жена ее брата Миши - тетя Голда /их старший сын Исай был убит в первый год войны/, врач Софья Львовна Лось-Гербер, чьи острые лопатки обтягивала видавшая виды кофта; жена моего другого дяди - Фроима тихая Клара; красивая и холеная Надежда Григорьевна - мать Валерки Жодзишского и жена известного в городе врача/ мы даже не решались называть ее тетей Надей, а звали только по имени-отчеству/; ворчливая старуха Жмаиха с нашего двора, краснолицая баба Шура -молоканка и ее нелюбимая невестка Рая - мать Витьки и Кольки Шириковых; похожая на колобок из сказки бабка Расина, сестры-старушки Квитко, сухощавая и строгая Ирма Карловна - медсестра нашей участковой поликлиники, и с десяток других женщин, имена которых стерлись из памяти. Конечно, они не были старухами и бабками в общепринятом смысле этих слов - никому из них не было и шестидесяти, а многим - пятидесяти и даже сорока лет. Просто мы были слишком малы и поэтому они все казались нам пожилыми.
                Итак, вся эта маловоинственная группа выстраивалась Мукасеем вне зависмости от возраста, роста и комплекции в живописную шеренгу. После переклички всем раздавались деревянные муляжи винтовок с проволочными штыками /фронтовики рассказывали, что в первые дни войны из-за нехватки настоящего оружия солдатам и ополченцам выдавались такие же/ и противогазы, которые хранились до поры у квартальной старосты Сони Саметник. Здесь будет нелишним сделать небольшое отступление, чтобы пояснить, что в сталинские времена за порядок в многоквартирных домах отвечали управдомы, а за порядок в каждом городском квартале - квартальные старосты, назначаемые на эту общественную должность милицией. Они были обязаны наблюдать за санитарным состоянием улиц и дворов, следить, чтобы ни у кого не проживали непрописанные личности, регулярно проводить общие собрания жильцов и доводить до них распоряжения местных властей, а также информировать органы милиции и прочие органы обо всем, что предписывалось инструкцией.
                Занятия начинались с отдаваемой Мукасеем команды, которую мы-мальчишки ожидали с особым интересом: «Надеть противогазы!» Поскольку все противогазы были из тех, что завалялись на складах из-за их нестандартных размеров, команда выполнялась со значительными отступлениями от «Боевого устава пехоты». Кому-то, как моей маме, везло - ей почти всегда доставался громадный противогаз с брезентовым ремешками, надеть который не составляло никакого труда. Надежде Григорьевне наоборот, попадался, как назло, маленький и полностью резиновый, Она каждый раз громко возмущалась и, вообще, брезговала его надевать. Круглолицая бабка Расина добросовестно натягивала свой противогаз, но при выполнении последующей команды: «Смирно!», когда она, подав живот вперед, брала ружье к ноге, он почти всегда соскакивал с ее физиономии обратно. Облачив с горем пополам свое подразделение в устрашившие бы любого врага доспехи, Мукасей начинал строевую подготовку.Наши матери и бабушки и в обычном состоянии были плохо приспособлены к выполнению армейских команд, а в противогазах, стесняющих дыхание и затрудняющих обзор, да с деревянными трехлинейками дело у них вовсе не клеилось. После команды: «Направо в колонну по одному, левое плечо вперед, шагом марш!», - отряд, шаркая разномастной и разнокалиберной обувью - от резиновых сапог до домашних тапок, поднимал пыль по всей улице. Отсутствие строевых и боевых навыков сказывалось сразу же при выполнении классических команд. Так каманда «Кругом!» трактовалась ополченками весьма своеобразно: сестры Квитко поворачивались вместо положенных 180 градусов на 360 и почти всегда в разные стороны, а Жмаиха по причине своей полноты никак не могла с одного раза повернуться больше, чем на 60 градусов. Бабушка Расина, почему-то всегда оказывающаяся рядом с ней, поворачивалась в неположенную сторону и при этом сталкивалась с Жмаихой животами. Коренастая Витьки-Колькина баба Шура  легко выполняла артикулы с громоздким оружием, но не умела ходить в ногу. Зато ее сноха Рая хорошо ходила в ногу, но по команде: «Стой!» никогда не останавливалась сразу назло свекрови, и всегда натыкалась на нее. Мне несколько раз было стыдно за маму, когда она при поворотах роняла «ружье». Мать трех братьев - Алтын-Булата-Васьки, Кенже-Булата-Кольки и Мирза-Булата-Митьки - Айгуль в толстом, зеленого вельвета халате с висящими на нем многочисленными монетами царской и советской чеканки, плохо знала русский язык.Поэтому перед тем, как выполнить очередную команду, она смотрела, что делают ее соседки по строю, и старательно им подражала, Но, поскольку ошибались все, то она чаще других попадала впросак. Белыми воронами в этой компании были Софья  Львовна и Ирма Карловна, которые несмотря на свою хрупкость, с большим старанием, ответственностью и, главное, правильно выполняли все положенные артикулы. Мукасей неоднократно ставил их в пример «однополчанкам».
                После двух часов занятий, раздраженный вялостью подопечных, красный от надсадного кашля Мукасей отдавал команды так громко, что его голос был слышен на соседних - Учебной  и Лагерной улицах. Но порядком уставшее воинство и в пятый, и в десятый раз меланхолично и с безнадежным непрофессионализмом выполняло команду: «Коли!». Наконец, по истечении урочного времени, отерев большим серым платком пот с шеи и лица, уполномоченный миролюбиво прощался со всеми и уходил. Женщины относили свой боевой инвентарь в сарай к Соне Саметник и расходились по домам. А вечером, сидя по двое - по трое на скамейках у ворот , обсуждали перипетии утренних занятий, делились новостями с фронта, полученными от мужей и сыновей в письмах-треугольниках со штампами цензуры, соображали, чем завтра кормить детей, и дружно жалели больного туберкулезом Мукасея.

                ДАМОКЛОВ МЕЧ НАД УНИТАЗОМ
После Октябрьской революции многие десятилетия никто в стране Советов, кроме высшей партноменклатуры не подозревал о существовании туалетной бумаги.Вместо нее исользовались газеты. В каждом приличном доме считалосьь хорошим тоном иметь в туалете на гвоздике, или в полотняной, украшенной вышивкой сумочке, аккуратно нарезанные листочки газетной бумаги. А посольку все газеты в СССР были печатными органими партии, то они изобиловали портретами членов Политбюро, не говоря уже о тысячекратно тиражируемой физиономии усатого тирана. Поэтому, используя сии печатные органы не по назначению /а по большому счету – именно по назначению/, каждый гражданин Советского Союза находился под постоянной угрозой попасть в места не столь отдаленные «за кощунственное надругательство над образами вождей партии»...
И очень многие попадали.