Уважаемые читатели! Все выложенные мной произведения не являются какими бы то ни ни было лирическими изысканиями или творческими трудами. Это тупо билеты по средневековой литературе, которые надо распространить для курса. Вот таким дурацкий способом. Администрацию прозары просьба не беспокоиться: как только экзамен закончится, вся эта галиматья будет удалена)
Повесть М. Е. Салтыкова-Щедрина “История одного города” представляет собой цикл рассказов, не связанных между собой сюжетом или одними и теми же героями, но объединенных в одно произведение ввиду общей цели - сатирического изображения современного Салтыкову-Щедрину политического устройства России. “Историю одного города” определяют как сатирическую хронику. Действительно, истории из жизни города Глупова заставляют смеяться и нас, сейчас, более чем через век после смерти писателя. Однако этот смех - это смех над самими собой, так как “История одного города” - это, в сущности, сатирическая история русского общества и государства, изложенная в форме комического описания. В “Истории одного города” ярко выражены жанровые черты политического памфлета. Это заметно уже в “Описи градоначальников”, особенно в описании причин их смерти. Так, один был заеден клопами, другой растерзан собаками, третий умер от обжорства, четвертый - от порчи головного инструмента, пятый - от натуги, силясь постичь начальственный указ, шестой - от стараний в преумножении народонаселения Глупова. В этом ряду стоит и градоначальник Прыщ, фаршированную голову которого откусил предводитель дворянства.
Приемы политического памфлета усилены такими средствами художественного изображения, как фантастика и гротеск.
Чуть ли не главной особенностью этого произведения, безусловно зас-луживающей внимания, является галерея образов градоначальников, не заботящихся о судьбе отданного им во власть города, думающих лишь о собственном благе и выгоде, либо вообще ни о чем не думающих, так как некоторые просто не способны к мыслительному процессу. Показывая образы градоначальников Глупова, Салтыков-Щедрин часто описывает настоящих правителей России, со всеми их недостатками. В глуповских градоначальниках можно без труда узнать и А. Меншикова, и Петра I, и Александра I, и Петра III, и Аракчеева, неприглядную сущность которого показал писатель в образе Угрюм-Бурчеева, правившего в самое трагическое время существования Глупова.
Но сатира Щедрина своеобразна тем, что она не щадит не только правящие круги, вплоть до императоров, но и обычного, заурядного, серого человека, подчиняющегося правителям-самодурам. В этой своей серости и невежестве простой гражданин Глупова готов слепо повиноваться любым, самым нелепым и абсурдным приказам, безоглядно веря в царя-батюшку. И нигде Салтыков-Щедрин так не осуждает начальниколюбие, чинопочитание, как в “Истории одного города”. В одной из первых глав произведения глуповцы, еще именовавшиеся головотяпами, сбиваются с ног в поисках рабских оков, в поисках князя, который будет ими управлять. Причем ищут они не любого, а самого что ни на есть глупого. Но даже самый глупый князь не может не заметить еще большую глупость пришедшего поклониться ему народа. Таким народом он просто отказывается управлять, лишь благосклонно приняв дань и поставив вместо себя в градоначальники “вора-новатора”. Таким образом Салтыков-Щедрин показывает бездеятельность русских правителей, их нежелание сделать что-либо полезное для государства. Сатира Салтыкова-Щедрина разоблачает приспешников государя, льстецов, разворовывающих страну и казну. С особой силой сатирический талант писателя проявился в главе, посвященной Брудастому-Органчику. Этот градоначальник день и ночь писал “все новые и новые понуждения”, по которым “хватали и ловили, еекли и пороли, описывали и продавали”. С глуповцами он объяснялся только при помощи двух реплик: “разорю!” и “не потерплю!”. Именно для этого и был необходим порожний сосуд вместо головы. Но апофеозом начальственного идиотизма является в “Истории одного города” Уг-рюм-Бурчеев. Это самая зловещая фигура во всей галерее глупозских градоначальников. Салтыков-Щедрин называет его и “угрюмым идиотом”, и “угрюмым прохвостом”, и “тугохвостом до мозга костей”. Он не признает ни школ, ни грамотности, а только науку чисел, преподаваемых на пальцах. Главная цель всех его “трудов” - превратить город в казарму, заставить всех маршировать, беспрекословно выполнять абсурдные приказы. По его замыслу даже женихи и невесты должны быть одного роста и телосложения. Налетевший смерч уносит Угрюм-Бурчеева. Такой конец идиота-градоначальника воспринимался современниками Салтыкова-Щедрина как очистительная сила, как символ народного гнева.
Эта галерея всевозможных прохвостов вызывает не просто гомерический хохот, но и тревогу за страну, в которой безголовый манекен может управлять огромной страной.
Конечно, литературное произведение не может решить политических вопросов, поставленных в нем. Но то, что эти вопросы заданы, означает, что кто-то над ними задумался, попытался что-то исправить. Беспощад-ная сатира Салтыкова-едрина похожа на горькое лекарство, необходимое для излечения. Цель писателя- заставить читателя задуматься о —льном неблагополучии, о неправильном государственном устройстве России. Остается надеяться, что произведения Салтыкова-Щедрина достигли цели, помогли хотя бы частично осознать ошибки, хотя бы некоторые из них больше не повторять.
Идейно-художественное своеобразие «Губернских очерков» С.-Щ. «История одного города» как революционно-демократическая сатира на самодержавный режим и бюрократию. Проблема народа и власти. Художественное своеобразие.
«Вятский плен» Салтыкова, начавшийся в 1848 году, продолжал¬ся до конца 1855-го. В январе 1856 года, после смерти Николая 1, он возвратился в Петербург с богатым запасом впечатлений: «...Я видел все безобразия провинциальной жизни,— рассказывал Сал¬тыков,— но не вдумывался в них, а как-то машинально впитывал их телом и только по выезде из Вятки и по возвращении в Петербург, когда снова очутился в литературном кругу, я надумал изобразить пережитое в «Губернских очерках». В обстановке нарастающего общест¬венного подъема «Губернские очерки» были восприняты как знаме-ние времени надежд и ожиданий. «Губернские очерки» сразу же оказались соотнесенными с луч¬шими произведениями писателей «гоголевского направления». В вы¬боре рассказчика, в картине жизни города Крутогорска, в харак¬терах, в лирических отступлениях, в образе дороги, открывающем и завершающем книгу, прослеживаются связи «Губернских очер¬ков» с реализмом Гоголя, Тургенева и других писателей. Но в этих перекличках как раз и открывается то особенное, что дает возмож¬ность говорить о щедринском начале в истории русской литературы. В «Губернских очерках», как в «Мертвых душах», как в «Запис¬ках охотника», заметно стремление к эпической широте изображения жизни, но ракурс ее рассмотрения у Щедрина оказывается иным. В очерках Салтыкова, жанре, популярном в то время, внимание сосредоточено на «одном из далеких углов России», которая рассмат¬ривается с близкого расстояния. В отличие от тургеневского рассказ¬чика — охотника, в известной степени поднятого над жизнью и сво¬бодного в отношениях с ней, рассказчик Салтыкова — чиновник, «отставной надворный советник» Н. Щедрин. В провинции он — свой. Жизнь открывается ему «изнутри». Но Н. Щедрин — не просто чиновник в среде крутогорских обывателей. Это и литератор, зоркий наблюдатель жизни, чутко улавливающий разные ее голоса. В Крутогорске он «оставил часть самого себя» («...я люблю тебя да¬лекий, никем не тронутый край!»). Все, о чем он пишет, «грустно и болезненно» отдается в душе его. Н. Щедрин предстает' в «запис¬ках» негодующим и лиричным, ироничным и тоскующим, одиноким и жаждущим «служить общему делу». Первым шагом к участию в «общем деле» и является для него «обнаружение зла, лжи и поро¬ка». Так выражалась в этот период литературная и общественно-политическая позиция автора «Губернских очерков». «Губернские очерки» — глубокое и разностороннее исследова¬ние провинциальной жизни на разных социальных уровнях, в разных сферах. В калейдоскопе «записок» Щедрина, рассказах, картинах, сценах, пейзажных зарисовках, лирических монологах рождается живой поток жизни в ее многоликости и многоголосье. «Губернские очерки» стояли у истоков «обличительной литера¬туры», ставшей характерным явлением переходного времени. Но Щедрин обличал не отдельные лица и не частные злоупотребления властей, но самодержавно-крепостническую, бюрократическую сис¬тему в целом. Писатель показал, как она реализуется в одной из отдаленных губерний, а значит, и во всей России, определяя не только социальные отношения, но и нравственное состояние общест¬ва. Перед читателем открывается мир насилия и произвола, который порождает чиновников-хищников, фейеров, трясучкиных, купцов-стяжателей, бесполезно существующие «талантливые натуры». В этом мире страдает народ, отданный под власть помещиков и оби¬раемый чиновниками. И тем не менее переворот в сознании, вызванный «Губернскими очерками»,— в другом. Книга поставила читателя лицом к лицу с та¬кой правдой жизни, которая показала сдвинутость естественных представлений о человеке, человеческих отношениях и нравственных ценностях. Книга заставила удивиться и ужаснуться тому, что со¬вершается каждодневно вокруг и становится нормой жизни. Обли¬чение взяточников, казнокрадов, насилия и произвола было и до Щедрина. А вот чиновника, который бы, подобно щедринскому подьячему, не скрывал, не осуждал, но открыто хвастался (!) вир¬туозностью способов обмана и ограбления народа,— такого чиновни¬ка в русской литературе до Щедрина не было. Ирония и сарказм сменяются искренним сочувствием, когда речь идет о народе. В голосах народной толпы — крестьян и дворовых, ремесленников, солдат, странников, богомольцев — писателю слы¬шится беспрерывный стон. Однако именно в мире народной жизни — в житейских заботах о дне насущном, о хлебе, об урожае, о платке для Аннушки, в разго¬ворах о рекрутчине, о земле, о техническом прогрессе — ощущает¬ся движение живой жизни в ее великом горе и великой надежде. В праздничном оживлении, в потоке странников и богомольцев Щед¬рина поражает готовность простого народа к духовному подвигу, рождается чувство единения с ним, в чем-то большом и общем. Будто сдвинувшаяся народная Россия, одержимая идеей обрести счастье, в своем обращении к богу несет надежду на высшую спра¬ведливость. Духовный мир народа и любовь к родине сливаются в миро¬восприятии писателя как положительные начала русской жизни, оп-ределяющие лирическую интонацию некоторых страниц «Губернских очерков». Но лирическая интонация здесь же перебивается иронией. Трезвый взгляд на жизнь разрушает идиллическую мечту о воз¬можности всеобщего единения, да и «чистота» народной души порой вызывает сомнения. Жизнь рассеивает иллюзии, убеждает в том, что отношения со¬циальные, бытовые, семейные — уродливы и аморальны. Однако «Губернские очерки» — книга не безнадежная. Взгляд автора устремлен в будущее. В «Губернских очерках» был найден и наиболее «подходящий», хотя и не единственный и изменявшийся в дальнейшем, жанр — цикл очерков.
Щедрин тоже своеобразно связал в «Истории одного города» сов¬ременность с прошлым. Во многих персонажах «Истории...» нетруд¬но усмотреть черты поведения и облика тех, кто правил Россией в XVIII или в первой четверти XIX столетия. Но внимание сатирика привлекало то, что должно было быть изжито, что издавна отягощало и омрачало русскую жизнь и что тем не менее продолжало в ней присутствовать и_в_60-е годы, уже после падения крепостного права. Знаменательно в этом смысле, что самое крепостное право в «Истории...» не упоминается — оно уже пало, и потому речи о нем впрямую здесь и нет. Идет же речь у Щедрина лишь о том, что определяло собою прежде и продолжало определять и в современности, по его собственному выражению, «необеспечен-ность жизни, произвол, непредусмотрительность, недостаток веры в будущее и т. п.». Поэтому Щедрин и настаивал на том, что «не «историческую», а совершенно обыкновенную сатиру имел... в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною». Главным для Щедрина в его книге было решительное освобождение от всех при¬вычных понятий, представлений о том, как творится история. Он и начал свою «Историю...» с того, что резко высмеял почтительно покорное, а в сущности рабски-несамостоятельное следование тра¬диции, авторитету, как бы последние ни были высоки, хотя бы да¬же традиции и авторитету такого великого памятника культуры, как «Слово о полку Игореве». Щедрин твердо отводит вес приня¬тые способы как видеть ход истории, так и говорить о ней. Он знает и помнит, что понять и оценить все можно, лишь избавившись от лю¬бых привычных шор, от заслоняющих ядро явлений оболочек. Город, где происходит действие, назван у Щедрина Глуповым. А первым в длинном ряду градоначальников мы встречаем Брудастого, того самого, с органчиком в голове вместо нормального, человеческого ее устройства.
По первому же впечатлению щедринское изображение никак не сходится с изображаемым. А дальше последуют «фантастический путешественник», так и представляемый читателю, Прыщ с фар¬шированной головой и другие, им подобные. Между тем ведь в жиз¬ни правители России оставались похожими на людей. Они еще деятельно господствовали и угнетали. Но в самом деле управлять, определять, направление событий уже не могли. Их деятельность не требовала подлинных усилий ума и души. Выгля¬деть они еще продолжали как люди. Однако Щедрин уже открыл, что собственно человеческой материи при подобном типе обществен¬но-исторического поведения сохраниться не может: если заглянуть внутрь —обнаружишьь обязательно какую-нибудь начинку, не больше. Щедрин он был убежден, что речь может идти не о конце человечества, но лишь о конце градоначальников и градоначальничества. звание человека стояло для Щедрина пре¬выше всего, он не мог сохранить градоначальникам людского обли-чия. Как раз это было бы у Щедрина поношением человечества, согласием с казенными, мертвыми понятиями. Чем больше выводил он градоначальников за пределы рода людского, тем точней пере¬давался в самом принципе неприемлемый для него характер всех их деяний. Мера внешнего несходства градоначальников с их жизненными прообразами становилась у Щедрина мерою постижения и осуждения их общественной природы. История Глупова виделась сатирику не только в своей мрачности и бессмысленности, но и в своей окончательной исчерпанности. Потому-то так законченно.и отлились у Щедрина типы градоначаль¬ников. Смех Щедрина горек. Но есть в нем и высокое упоение тем, что все наконец пред стает в истинном свете, всему объявляется настоящая цена, все названо своим именем". Сатирик ни минуты не сомневается в том, что в собственно человеческом качестве градоначаль¬ников и сейчас уже больше не существует Когда речь шла о градоначальниках, Щедрин безоговорочно от¬вергал их право «уцелеть» в каком бы то ни было виде. Самой систе¬ме градоначальничества предстояло, по Щедрину, исчезнуть навсег-да и безостаточно. Населению же Глупова, полагал художник, при¬ходит время устыдиться своей рабской покорности, бессмысленной и гибельной своей несамостоятельности, и, таким образом, перестав быть глуповцами, начать новую неглуповскую жизнь.
История одного города. Одним из шедевров щедринской сатиры стала «ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА» (1869-1870) — сатирический роман-хроника (очерковый роман-обозрение). Символика города Глупова многомерна: это всякий русский город— и уездный, и губернский, и столич¬ный. История Глупова делится на времена летописные и собственно исторические, которые хронологически определены от 1731 до 1825 г. Соответственно этому делению произведение представляет вначале пародию на летописный стиль (в «Обращении к читателю от после¬днего архивариуса-летописца» и в главе «О корени происхождения глуповцев»), а затем пародию на форму исторической монографии. Главы истории, как правило, посвящены деятельности одного из градо¬начальников-монархов, либо эпохальным событиям в жизни государ¬ства: в Глупове — это общий голод, эпидемия пожаров и эпоха усми¬рения бунтов. В содержательном плане пародируются прежде всего концепции историков, утверждавших, будто главной созидательной си¬лой русского государства было самодержавие (С. М. Соловьев, Б. Н. Чи¬черин, К. Д. Кавелин), но здесь одновременно и выпад против исто¬риков-демократов (Н. И. Костомаров, А. П. Щапов), преувеличивав¬ших значение стихийных массовых выступлений народа. «История одного города» — это сатира не только на прошлое, но и на настоящее России, на мало изменяющиеся за века взаимоотношения между вла-стью и народом. Здесь представлена впечатляющая галерея тупоумных и жестоких правителей, но здесь изображены и картины поразительного народного «глуповства», это одновременно сатира и на правителей, и на народ. При всей своей внутренней схожести, градоначальники у Щедрина весьма оригинальны по разнообразию воплощенных в них комических противоречий. Этот комизм отмечен уже в описи градоначальников. Здесь легко просматриваются прототипы некоторых героев — цари Павел I, Александр I, Николай 1 и их сподвижники — Сперанский, Аракчеев и др.
Эта книга ввела у нас сатиру в права высокого вида словесного искусства. В «Истории...» Щедрин создал шедевр, равный выдающимся произведениям мировой сатиры (произведениям Фр. Рабле и Дж. Свиф¬та). Здесь автор смело использовал разнообразные формы сатириче¬ской фантастики: гиперболу, гротеск, реализованную метафору, иносказание и олицетворение; символику и зооморфизм... Специфика гиперболы и гротеска у Щедрина—в наделении людей механическими органами и свойствами хорошо отлаженной машины. Эти черты выражают автоматизм бездушного и жестокого админист¬ративного аппарата, равнодушного к живым стремлениям людей. Однако автоматизм поведения свойствен ие только градоправителям, но и массе глуповцев, проявляющих себя в истории по раз заведенной схеме.
Выход из глуповского царства представляется писателю не следствием развития внутренних сил, а внезапным вмешательством грозного и разрушительного «Оно», пришедшего извне. «Оно» — вовсе не скорая революция, не народное восстание. Путь русского человека от народа «исторического» к народу «демократиче¬скому» представлялся писателю достаточно длительным.