Глава 14. Рейнланд

Марк Дубинский
 
Мы надеялись, что в январе будем наступать на Рейнланд в самой Германии. Однако, из-за успешного немецкого контрнаступления на американцев в Арденнах наше наступление было отложено. Оказалось, что наши войска будут по-прежнему платить дорогую цену за отсутствие единого координационного командования. Монтгомери не раз предлагал Эйзенхауэру такое командование создать.

Снова наступило длительное ожидание, и у меня появилась возможность потренировать солдат. Обходя места нашей дислокации, мы с Дагом Хамильтоном нашли отличное уединенное место для тренировок. Внезапно вокруг нас засвистели пули.  Поскольку мы находились на занятиях, единственным оружием была моя маленькая девятимиллиметровая  полуавтоматическая "Беретта". Мы прыгнули в канаву, я быстро опустошил несколько обойм в направлении врага, и мы поспешно отступили. Видимо на нас наткнулся небольшой патруль, который быстро убежал в другую сторону. Происшедшее сильно напугало, поскольку нас могли и расстрелять, и обезоружить во время занятий. И это после того, как мы уцелели в настоящих боях. Это было бы двойной насмешкой, поскольку за три месяца моего командования рота не потеряла ни одного человека.

Однажды Стив Летт, наш командир, сказал мне: "Вы выдвинуты кандидатом от Либеральной партии по округу Спадина на предстоящих выборах." Информация была громом среди ясного неба, поскольку я никогда не проявлял интереса к политике либералов. Он посоветовал мне согласиться, тогда у меня не будет соперников.

Здесь была определенная логика, которую я начал понимать. Спадина была в большой степени  еврейским округом. Либералы решили, что еврейский «герой войны», одетый в хаки, будет непобедим. Перспективы политической карьеры – весьма соблазнительная штука. Еще один соблазн – если я соглашусь, меня отправят в Канаду для участия в избирательной кампании, я побуду вне этого фронтового ада.

Однако, поразмышляв немного, я решил, что вступать в партию Маккензи Кинга  не совсем порядочно из-за его закона о воинской обязанности. Придя к такому решению, я вернулся в свою роту. Новость о моем выдвижении обогнала меня, я был встречен солдатской делегацией. Один из них, молодой парень, сказал со слезой в голосе: «Не уезжайте, сэр, иначе мы погибнем»

Подобная вера в офицера нелогична, конечно, но если она существует, то с такими солдатами нет ничего невозможного, они пойдут за мной везде. Я помолился, чтобы удача не покидала нас, и сообщил полковнику, что вынужден отклонить его предложение.

До сих пор у меня было хорошее здоровье, однако недавно начались приступы высокой температуры.  Я сказал  нашему медику, что подозреваю малярию, но он не давал мне хинин,  требуя сначала сдать анализы в госпитале. Я же считал, что мое место рядом с моими солдатами, поскольку мы готовимся к наступлению. Подготовка включала и переодевание в белый камуфляж для маскировки на снегу, что в нашем случае было бесполезно, поскольку немцы взорвали дамбы на Рейне, и мы должны были наступать через затопленные луга.

Наступление обещало быть одним из важнейших в войне. Перед генералом Крераром, первым  канадцем, командующим целой армией на поле боя, была поставлена задача гнать немцев через Рейн обратно в Германию. Дивизия же наша должна была двигаться из Неймегена на север к Миллингену, потом на юго-восток через мощно укрепленные Рейхвальд и Хохвальд к Рейну возле Веселя.

 По нашим звуковым традициям с девяти утра начался грохот артиллерийской и авиационной бомбардировки. Не знаю как он подействовал на противника, но меня, ей-богу, напугал. Гром был такой, что поверг нас в шок. Затем последовал сигнал, и мы двинулись через политую дождями  и затопленную Ваальскую равнину, которую успели так хорошо разглядеть. Слева от нас был Северобережный полк, справа – Чаудерский. Преодолев небольшое сопротивление, два батальона вскоре достигли намеченных мест, и мы перекатились через них. На дорогах, затопленных всего на несколько дюймов, сопротивление было слабым  Если и сделал противник что-то, то это скорее во вред, чем на пользу - взорвал насыпи, и все его оборонительные позиции затопило. Мы же просто покрывали огнем тяжелых минометов все, что возвышалось над землей,  часто поджигая при этом дома. Нам удавалось двигаться вперед без потерь и скоро мы вошли в город Миллинген, наш конечный пункт.

Войдя с предосторожностями в Миллинген в составе передовых отрядов, я увидел, что значит быть вражеским парашютистом, идущим к центру города и случайно наткнувшимся на нас. В мгновение ока мы спрятались за забор и навели на него все наши стволы. Когда он приблизился на шесть футов, я встал, направил автомат ему в живот и приказал остановиться. Он вытаращил глаза и спросил: «Разве ты не знаешь меня, Бен?». Сначала я, действительно, не узнал, что его сильно поразило, поскольку это был мой старый друг из Канады, Лео Хипс. Его отец был членом Парламента и Лео иногда проводил часть летних каникул в нашем доме на озере Симхо. Лео воевал эксцентрично, совершая весьма таинственные действия в странных местах, но что он делал, болтаясь на Рейне в форме сильно похожей на форму немецкого парашютиста я понять не мог.

Оправившись от неожиданности, мы поспешили занять позиции на обратной стороне склона рейнской дамбы. Насколько я знаю, мы первыми из союзников во Второй Мировой войне захватили и удержали позиции на Рейне. Это было прямо напротив того места, где Рейн сливается с Нижним Рейном и на востоке от нас  впадает в Маас. Пока все шло невероятно легко, и враг досаждал нам меньше, чем ледоход. В одном месте, где дорога была в низине, я вынужден был помогать двум низкорослым солдатам, держа их за воротники, чтобы подбородки были над водой.

Наши войска расположились на склоне насыпи на высокой стороне. Каждый взвод разместился в деревенском доме. Подвалы домов были полны заготовок на зиму, скотные дворы – кур и коров. Они бы все равно утонули, и наши повара из гуманных соображений были только рады избавить их от медленной смерти. Хотя взятие Миллингена прошло удивительно легко, но триста вражеских снарядов, брошенных на деревню, убили и моего друга капитана Джорджа Бина, имевшего Военный крест.

В двадцатых числах февраля нас сменило подразделение 43-й английской дивизии, которое приняло жаркий бой в районе Рейчвалда. Их командир предупредил меня, что если мы ввяжемся в бой в этом районе, то должны немедленно оставить захваченные объекты, если хотим выжить, поскольку противник обрушивает на взятые позиции массированный артиллерийский и минометный огонь. Сейчас вода поднялась на несколько футов, и мы эвакуировались с наших позиций на амфибиях. После высадки и построения меня поразил внешний вид солдат. Это был строй огородных пугал. Грязная форма, как и небритые лица могли быть любого цвета. Что-то бандитское было и в том, что у каждого на ремне болталась пара куриц. К счастью, встречавшие нас бригадный генерал Робертс и полковник Летт были слишком вежливы или слишком осведомлены о важности надежного продовольственного снабжения на поле боя, чтобы делать замечания.

Вторая фаза операции называлась «Блокбастер», ее цель – вытеснить немцев с позиции в Хочвалде, известной как линия Шлифена. Напомню, что наша поддержка была столь же мощной и оглушительной, как и в первой фазе. 26-го числа мы должны были выступить в 4.30, Чаудерский полк  справа – в 8.45 и Северобережный - по центру в  8.30.

Нас подняли в 3.30, отвратительное время для пробуждения и понимания того, что шансы не проснуться больше никогда весьма высоки. Как обычно накормили горячим кофе, ромом, сэндвичами. Проверили солдатское снаряжение и оружие. Артиллерия достигла крещендо, когда в 4.00 мы двинулись на рубеж атаки. Наш первый объект – маленькая деревня Мушов. Предыдущие атаки на Мушов, Стиг и Виммершов захлебнулись и наступавшие с тяжелыми потерями были отброшены назад отборными немецкими  парашютно-десантными войсками. Эти войска успешно остановили наступление союзников по всему фронту.  Мы знали, что вступаем в серьезную драку.

Все эпизоды той атаки помню отчетливо. Наступая, мы держались как можно ближе к  ползущему огневому валу. Снаряды взрывались не далее, чем в десяти ярдах перед нами. Хотя было четыре часа, раннее февральское утро, светло было как днем, Монти как обычно обеспечил нам искусственный лунный свет прожекторами, игравшими в облаках.

Я двигался в центре роты: 16-й взвод слева, 17-й – справа и 18-й под командой Джона Ханкока сзади. Мы двигались с максимально возможной осторожностью, прижимаясь к огневому валу. Преодолев сопротивление врага, достигли нашей цели – фермерских домов Мушова.

Пока все хорошо. Ни одного убитого! Но я знал что надвигается и прокричал приказ командирам взводов рассредоточиться и хорошо окопаться в стороне от захваченных немецких позиций.

Немецкая оборонительная тактика была блестяще продумана и строго соблюдалась одними из лучших солдат Европы. Нет упорной обороне: продержаться сколько можно в превосходно защищенных окопах, отступить на подготовленные чуть позади позиции, немедленно подвергнуть мощному обстрелу из заранее пристрелянных пушек и минометов только что оставленные окопы, даже если там остались свои же солдаты. Обстрел координируется с атакой пехоты, идущей отбивать потерянную позицию. Отличная тактика.

То же самое происходило сейчас. Как только они оставили деревенские дома,  началась контратака. На наших солдат обрушился тяжелый и точный шквал снарядов. Посыльный пришел сказать мне, что 16-й взвод, не оставивший занятые позиции, оказался в огненном  смерче и его просто громят. Посмотрев туда, я увидел обрушившийся на них ад. Каждую минуту пораженных становилось больше. Солдаты 17-го взвода подошли помочь вынести раненых и попали в ту же огненную ловушку. Все это место превратилось в бойню. Тела раненых, убитых, умирающих лежали везде, куда падал взгляд. Это был кошмар.

С этими солдатами я прожил более трех месяцев. Я заботился о них и как хороший офицер пытался защитить от подобных переделок. Они шли за мной в эту атаку, как обычно полностью мне доверяя, надеясь, что я выведу их живыми. Теперь я не мог сделать ничего, только помочь вынести тела в укрытие, пытаясь по возможности перевязать так, чтобы они не умерли от  потери крови.

Штурм продолжался с убийственной эффективностью. Мы пытались держаться, но вражеская контратака блокировала дома, занятые 16-м взводом. Бой переходил от атаки к контратаке с тяжелыми потерями с обеих сторон. Бой за Мушов, как и многие другие, завис в равновесном состоянии. Один из немногих выживших бойцов 16-го взвода, сержант Обри Козенс не сдавался. Вот официальное описание событий.

«В Голландии ночью 25-26-го февраля 1945 года 1-й батальон Собственного Королевского полка Канады начал штурм  деревни Мушов - важного плацдарма для будущего наступления.

Взвод сержанта  Козенса с двумя танками поддержки атаковал вражеские огневые позиции в трех фермерских домах, но дважды был отброшен фанатично сопротивляющимся противником. После чего пошел в жестокую контратаку, в которой понес тяжелые потери, а командир взвода был убит.

Сержант  Козенс возглавил группу из четырех выживших бойцов, разместил их на позиции, позволяющей прикрыть его огнем, сам же перебежал по открытому участку под тяжелым минометным и артиллерийским обстрелом к уцелевшему танку, где, презирая опасность, встал на открытом месте возле башни и направлял огонь.

После отражения следующей контратаки противника сержант  Козенс приказал танкистам атаковать дома, четыре уцелевших солдата двигались следом. Когда танк протаранил первый дом, сержант вошел в него один, нескольких обитателей убил,  остальных захватил в плен.

В одиночку, под интенсивным пулеметным и автоматным огнем, он затем вошел во второй и третий дома и лично убил или взял в плен и их обитателей.

Сразу после подавления этих важных огневых точек, сержант  Козенс был поражен снайперским выстрелом в голову, после чего почти мгновенно умер.

Выдающаяся отвага, инициативность и несомненное лидерство  храброго сержанта, который лично убил по крайней мере двенадцать вражеских солдат и столько же взял в плен, позволили захватить жизненно необходимые для дальнейших действий бригады позиции.»
               
                Лондонская газета, 22 мая 1945 г.

Сержант  Обри Козенс был посмертно награжден Крестом Победы.

Теперь, из-за множества убитых и раненых, 16-й и 17-й взводы  перестали существовать как боевые подразделения. Под дождем вражеских пуль и снарядов нам ничего не оставалось кроме как залечь, прибегнув к помощи 18-го взвода Джона Ханкока и нескольких танков поддержки, и надеяться, что вражеские контратаки прекратятся.

Это и произошло. Сначала прекратился обстрел, потом пара моих солдат привели шестерых пленных. Наши испытания закончились, и мы смогли управлять происходящим. После героического подвига Козенса, который остановил контратаки, мы завладели позицией просто оставшись на ней до конца.

Но цена была чудовищна. В конце того страшного дня только тридцать шесть бойцов осталось в моей роте из ста пятнадцати, пересекших рубеж атаки. Я был единственным не пострадавшим офицером вместе с единственным сержантом.

Теперь прибыла и выдвинулась вперед рота B. Она заняла Виммершов без особого сопротивления. Мы тоже пошли на  Виммершов, где, смертельно уставшие, забрались в подвал сельского дома. Нетрудно разместить в подвале целую роту, если в ней не более тридцати шести бойцов. Солдаты приволокли мне кровать, на которой я устроился. Остальные легли на полу.

Я выдохся. Боль в теле. Еще больше в душе. Ни до, ни после не было у меня дороже и ближе солдат, чем те парни из роты D. Они поверили мне, я сделал все, что в моих силах, чтобы оправдать доверие. Плохо спалось в эту ночь несмотря на усталость

  Мы были в жалком состоянии после Мушова. Я был единственным офицером и почти не имел сержантов. Рота понесла ужасные потери и нуждалась в срочном отдыхе, пополнении и переформировании. Казалось и думать нельзя о немедленном продолжении боевых действий. Однако, в приказе на следующий день командир объявил, что батальон, включая роту D, должен двигаться вперед и освободить Хочвальд. Я был потрясен и сказал ему, что у меня всего тридцать шесть солдат, один сержант и ни одного офицера, что рота не может воевать.  Он сочувственно кивнул, но приказ не отменил, только сказал, чтобы мы следовали позади остальных рот и участвовали в меру своих сил.

С трудом помню, что произошло в следующие пару дней. Я был почти без сознания.  Лихорадка свирепствовала, я был измотан физически и душевно. Но могу сложить кусочки дня, чтобы получить точную картину. Пока батальон шел через Балбергер Вальд в Хочвальд моя рота шла за ротой B, шедшей в свою очередь за танками. Внезапно впереди раздались взрывы, сопровождаемые криками и стонами. Один из танков напоролся на теллер-мину, вырвавшую трак, лишив его возможности двигаться. В то же время разведчики роты В попали на минное поле. Несколько человек наступили на противопехотные мины, им оторвало ноги. Один из танкистов поврежденного танка выпрыгнул наружу и тоже наступил на противопехотную мину.  Раненые катались по земле в судорогах, пытаясь заглушить стоны. Но, разумеется, стоны усиливались, раздавались снова и снова, пока их товарищи безуспешно пытались вколоть им морфий, чтобы заглушить боль.

Я прошел вперед посмотреть что происходит, почему мы остановилось.  Растерявшиеся танкисты и рота В не были готовы продолжать движение. Я приказал командиру танкистов двигаться вперед и проложить нам путь. Он растерялся, а ведь  в самом худшем случае мина могла всего лишь вырвать гусеничный трак, и отказался выполнить приказ, сославшись на то, что его танки не являются подразделением нашего батальона, «просто поддержка», это не обязывает его выполнять команды наших офицеров. Я поговорил с командиром батальона. Он поддержал меня, но командир танкистов отказался сдвинуться с места. Наш командир обратился к командиру танкистов – не помогло. Спор был долгий и ожесточенный. В какой-то момент я вынул пистолет и пригрозил расстрелять командира танка, если он не пойдет вперед. Но он оказался не менее храбрым и отказался подчиниться даже под угрозой. Я связался с полковником снова. Время уходило, наше продвижение застопорилось, тормозя все наступление в целом. Ситуация была критической. Почти безнадежно полковник сказал: «Я оставляю решение за вами. Ищите выход.»

Поскольку танки отказывались двигаться вперед, а в роте B упал боевой дух, оставался единственный вариант – выдвинуть вперед остатки моей потрепанной роты. Это казалось очень несправедливым, однако делать было нечего. Я имел право настоять на вызове саперов для разминирования, но мы потеряли бы драгоценное время и не смогли бы компенсировать задержку.

Я собрал солдат роты D и сказал, что мы возглавим движение. Солдаты были свидетелями спора и понимали ситуацию.  Возможно они были возмущены, как и я, но приняли  ответственность  без единого звука.  Постоянные стоны раненых, подорвавшихся на минном поле и покалечившихся на всю жизнь, были жестоким напоминанием о тяжести этой ответственности. Мы собирались двигаться с максимальной осторожностью, зная, что стоит на кону.

Решили посовещаться. У кого есть идеи? Я всегда просил своих солдат высказывать предложения, что, может быть, непривычно другим офицерам, но определенно эффективно. Я спросил: "Если бы вы засевали минное поле в лесу, где бы вы закладывали мины?". В ответ услышал, что большая помеха - корни деревьев. Я ухватился за эту мысль. Точно! Никому неохота укладывать мины под корни деревьев.  Где много корней?  Конечно у основания дерева.

Вопрос был решен. Мы двинулись на глазах колонны. Начали продвигаться вперед, прыгая от дерева к дереву, стараясь приземляться около самого основания. Это не так трудно, как кажется, если деревья растут густо. Возможно это выглядело уродливо, напоминало какой-то странный балет, но хитрость сработала. В течение напряженного и страшного часа мы преодолели минное поле без единой потери.   

Потом последовало два события.

За участие в Хочвальдском бою меня наградили орденом «За Выдающиеся заслуги».

Позже, спустя годы, я пришел на разбирательство к заместителю главы Департамента скоростных дорог Онтарио, человеку по имени Аллен. У меня были трудности  с планированием торгового центра в Торонто. Мои эксперты изложили дело. Инженеры департамента высказали противоположную точку зрения. Тогда Аллен сказал, отвергая предложения своих же инженеров: «Вы видите этого человека – Дункельмана? У него есть основания просить!»  Воцарилось недоуменное молчание.  «Видите ли, - объяснил он, - я шел с ним через Хочвальд. Мы, саперы, потеряли половину солдат. Я не знаю как прошел там он».

Насколько я помню, это был единственный случай, когда я получил реальную выгоду от своих военных приключений.

У меня был посыльный - человек с запада, по имени Парадиз, один из ветеранов роты. Умный, смелый и надежный. Когда мы наступали через лес, я подозвал его. «Вы теперь сержант», - сказал я. Ему это не понравилось, он не хотел повышений. Я настаивал. Не только потому, что не хватало сержантов. Я думал, что это повышение и, как следствие, сержантская школа  - способ обезопасить его. После той бойни, которую мы перенесли, я как минимум должен был постараться спасти выживших.

Мы шли вперед, прячась за буграми, извлекая максимум возможного из этих прикрытий, пока один из моих разведчиков не попал под огонь. Со мной был офицер из пополнения, я попросил его взять несколько солдат и зайти с другой стороны посмотреть, кто стреляет. Парадиз вызвался, как его сержант, помочь офицеру. Они обошли фланг, как я им сказал. Но неопытный и возбужденный офицер повел их вокруг незащищенной стороны бугра прямо под вражеский огонь. Парадиз был убит.

Нет нужды говорить, что недалеко бы мы ушли во всех наших наступлениях без горячей пищи и боеприпасов, которые обеспечивала нам замечательная группа под командой ротного старшины Билли Айвса и ротного сержанта-квартирмейстера Салтстона. Я хорошо помню, как Билли Айвс принес горячую пищу под вечер того дня, когда мы попали на минное поле. Я никогда не узнаю, как он прошел через него. Однако как бы тяжело ни трудились наши повара, ничего похожего на домашнюю кухню у них не получалось. После взятия Хочвалда, мы отдыхали в Рейчвалде и там я получил чудесный сюрприз: одну из великолепнейших маминых посылок с множеством деликатесов, включая прекрасную "салями". Насладившись несколькими кусочками, я повесил остальное на  ветку над моей  землянкой.  Позже, выйдя отрезать еще, я увидел что "салями" исчезла.

Я видимо сошел с ума. Иначе мое поведение объяснить невозможно. Я приказал старшине построить роту, так как был уверен, что один из них, моих лучших друзей и верных однополчан, украл мою "салями"! Я ходил перед строем взад-вперед Бог знает сколько времени, рассуждая о том, как неблагодарно они обошлись со мной, а я считал себя их другом, заботился о них, и т.д., и т.д. Когда я высказал все, что должен был сказать, отпустил их расстроенных и вернулся в землянку, то чуть не подпрыгнул, наступив на что-то, лежащее на земле. Отшвырнув листья, я нагнулся и обнаружил пропавшую "салями". Она просто свалилась с ветки.

Мне было безгранично стыдно и досадно и не хватило смелости признать ошибку. Вместо этого я спрятал "салями" и никогда не вспоминал о происшедшем. Если эти строки читает кто-нибудь из получивших тот незаслуженный разнос, надеюсь, мои запоздалые извинения будут приняты.

28-го марта батальон перешел Рейн по мосту в Ресе, взятому несколькими днями раньше 51-й Британской дивизией, поддерживаемой отрядом коммандос. Батальон вновь преследовал врага, который хоть и был дезорганизован, в любой момент мог остановиться и нанести удар. Вскоре, однако, нас вывели из наступления и вернули в Голландию завершать  освобождение севера страны.

Это была приятная часть войны, типа той, какую любят показывать в кино. Мою роту на  много дней отделили от батальона. В сопровождении танков, 25-фунтовых гаубиц, трехдюймовых минометов и легких пулеметов мы ухаживали за сельскими женщинами,  принимали сдавшихся в плен немцев и веселились. Голландцы принимали нас по-королевски, пекли торты с большими кленовыми листьями на них* и устраивали роскошные банкеты. Ничего не жалели для канадцев-освободителей.

Однако были не только удовольствия и игры. Никогда не знаешь, когда наткнешься на нацистского фанатика, готового к страшному концу, что и случилось в последнем бою. Когда мы подошли к Зейдерзее и были возле мощеной дамбы, мне приказали вести роту вместе с танками, артиллерией, бронетранспортерами и минометами на север и освободить Пингам, который по предположениям обороняло триста нацистов под командой печально известного эсэсовца Зеленая Рубашка. Он был инструктором СС, значит на порядок безумнее остальных эсэсовцев. Страна была плоской, мы двигались на высоте и открыто по главной дороге к городу. В миле от него остановились для рекогносцировки. На перекрестке стоял дом и живший в нем голландец сказал мне, что немцы готовы сдаться, я могу поговорить с их командиром по телефону, если хочу. Когда мы поговорили, он согласился  сдаться и обещал позвонить мне после совещания со своим штабом.  Прошло шесть часов, он все еще не звонил. Командир голландских подпольщиков вызвался поговорить с ним от моего имени. Он сообщил, что немецкий командир просит еще подождать. Мы прождали весь день, и вечером история повторилась снова. Наш нацистский друг играл с нами в игру.

Город был заполнен гражданским населением, и я сильно колебался, принимая решение о штурме. Ситуация осложнялась тем, что враг окопался вокруг города и находился в зданиях на участке, чуть возвышающемся над местностью. Наше наступление, к несчастью, ограничивалось главной дорогой, идущей  к городу по возвышенному открытому пространству и несомненно давно пристрелянной. Я всю ночь просидел над картой, думая, что делать. Наконец увидел дорогу, ведущую в город с севера, это был крюк миль в пятнадцать. Я снова позвонил немецкому командиру и предъявил ультиматум. Пока он хмыкал и бормотал, я собрал танковую группу, пулеметчиков и минометчиков под начало Джона Ханкока, приказав ему обойти город справа и быть готовым атаковать с тыла. По расчетам для обхода и выхода на позиции нужно три часа, потому объявил двухчасовой ультиматум. Естественно, по истечении срока немцы сдаваться не собирались. Мы имитировали атаку с юга, открыв сильный огонь, и как раз в этот момент откуда ни возьмись появился Джон и атаковал с севера. Когда он приблизился к зданиям, я приказал ему войти. В тылу были небольшие силы противника, открывшие огонь. Но Большой Джон, шести футов четырех дюймов росту, выбежал впереди своих солдат на дорогу и по-немецки призвал сдаться, объяснив, что никакого смысла в сопротивлении нет. Его смелые действия несомненно спасли много жизней, за что он был награжден Военным Крестом.

Теперь батальон рассеялся по всей северной Голландии, замечательно проводя время. Но с 20 по 22 апреля нас сменили и приказали вернуться в Германию. Война для меня близилась к завершению. По возвращении в Германию я сдал роту капитану С. В. Фуллертону и слег от истощения. Меня лихорадило и мучили приступы малярии. Муки были не только физические: постоянное напряжение от боев и опасностей, шок от кровавой бани в Мушове – все это вместе с болезнью привело меня в госпиталь в Генте. Я был там, когда в 8 часов утра 5 мая 1945 года объявили официальное прекращение огня.   
 
Я не знаю как описать нашу кампанию тем, кто никогда не испытал ничего подобного. 330 дней канадские солдаты, не имея достаточного количества людей и боеприпасов, шли с боями от берегов Нормандии до берегов Балтики, внеся свой вклад в тяжелейшие в истории сражения. В своем итоговом докладе Эйзенхауэр говорил о трех важнейших для достижения победы событиях. Это бой на побережье Нормандии, бой в Фалезском котле и бои на Рейне в феврале-марте. Во всех трех канадцы играли существенную роль. Об освобождении портов Канала, устья Шельды, кампании Золушки, пусть заключительное слово скажет Монтгомери:

«Канадцы показали себя великолепными, воистину великолепными воинами. Их работа на побережье Канала, освобождение Шельды были величайшими военными достижениями, за которые они заслуживают высочайшей похвалы. Эту работу могли выполнить  только  первоклассные войска. Войска второго класса проиграли бы».

___________________________________________________
*Кленовый лист - символ Канады. Прим. перев.

Глава 15. Возвращение с войны  http://www.proza.ru/2010/01/23/1114