Homo Ludens - Человек играющий

                Человек бывает вполне               
                человечным лишь тогда,
                когда играет...
                Ф.ШИЛЛЕР               

 Мир прекрасен - в нем нашлось место моим увлечениям.
Спасибо!
 Счастливая память сохранила следы моего ненасытного любопытства. И, если мне очень хочется жить до 120 – это означает, что я не утолил его в полной мере. Ведь все мужчины до старости мальчишки - всю жизнь играют! А в чем отличие старых и малых?
C годами цена игрушек растет! И только.
И я всегда был открыт для того, чтобы учиться, освоить новое... Мне нравилось игра, как средство перехитрить противника, сбить его с толку, ввести в заблуждение, застать  врасплох.
 
 Когда я был маленьким все вокруг так светилось - и свечи на редкой у нас елке,* и подарки родителей, и ловко-неповоротливые красавицы бабочки на полевых цветах,  и прыгающие кузнечики на солнечной опушке, и футбольные голы на заваленной кирпичами поляне у каменной ограды, громко звучали смех друзей, и добрые указания родителей, учителей. Потом сверкали и срывались "звезды", они падали и все равно смеялись мне... Потом счастливая cемейная пора и годы вновь проживаемого детства. А в рабочем "котле" и бытовухе летели в тар-тарары мои утраченные надежды, несбывшиеся планы.
Да, Это все спутники моей жизни, и я с благодарностью кричу им: что бы я без вас делал?!
 
 Я был застенчив, наверное, поэтому, никогда не приставал ни к кому со своими увлечениями и все они, внезапно появляясь, проносились метеором в моей жизни, азартно обжигали,  потом  окрыляли и медленно уплывали, как  рыбы, вычерчивая в памяти неисчезающий никогда след...
Каждое увлечение, как дровишки, которые кидал я в костер своей жизни. И сейчас в зрелом возрасте я вспоминаю о них с радостью и грустью. Конечно, они помогли мне ярче познать мир людей, наслаждаться жизнью, непрестанно чувствовать ее новый калорит, открыть свое второе «Я», стать тем, кем я стал. И жаль, что я не помню – кем я хотел быть, не помню и все, и завидую тем, кто в детские годы видел себя в смелых мечтах.
 Я постоянно стремился к полноте бытия и увлекался мгновенно, не позволял «душе лениться», а, наоборот, заставлял ее распахнуться остроте ощущений, чему-то новому и, при этом, везде меня влекло тщеславие, звали победы, я видел только их.

 Я часто болел, однако неплохо бегал, хорошо бил по маленькому мячу металлической клюшкой, которую сам гнул «под себя» из толстой проволки. Очень увлекался в мире детских игр, забывал обо всем на свете... Наверное, не я играл, а игра владела, тормошила мной.
 У меня не было солдатиков, зато был тяжелый, цельнолитой, из свинцового сплава пистолет, спусковой «крючок» которого находился сбоку. Стрелял он пробками, которые я покупал у цыгана, что чистил сапоги у магазина на Капельском ( три штуки на рубль). Я забивал пробку в дуло, натягивал боек, отставлял руку далеко в сторону, вверх и сбрасывал его ногтевой поверхностью большого пальца. Раздавался громкий бух... Однажды даже дуло полностью оторвало.
Так я врывался в новый для меня мир со своими законами, эмоциями, свободой, свободой быть таким, каким ты есть. Здесь природой сорваны все воспитательные уздечки. И все зависит только от тебя, ты сам дуешь в свои паруса.
В жизни хорошо, когда есть немного игры...
               
 
 Основным увлечением детской поры был, конечно, футбол. В послевоенной Москве мы играли консервной банкой, детской игрушкой, набитой тряпками, редко - почти настоящим мячом. Играли азартно, целыми днями, на небольшой площадке у каменной ограды. А в непогоду придумали ему замену: пуговичный футбол на столе, где мячом был маленький, круглый, засохший хлебный катыш, воротами - коробочка спичечного коробка, игроками - пуговицы и трансляция матча через форточку.
  Футбол долго сопровождал меня, как всякого мальчишку: летом в чувашской Козловке, где меня-москвича брали в команду даже старшие ребята; в пионерских лагерях, где я обычно входил в сборную; в школе, где мы с Мишкой Бруном во время урока физкультуры делили класс на две команды и самозабвенно соперничали; а после уроков бежали поиграть на площадке у церкви, что на Измайловском проспекте; в институте в перерывах между лекциями... Футбол был рядом и с моим спортом.
  Как я играл? Увлеченно! Любил нападать и бить по воротам. Носился, как ягуар, кричал на всех, как ревун Амазонии... И кажется мне сегодня, что футбол создает реальность разыгрываемых конфликтов, роднит его с будущим, высвечивает характер любого мальчишки, как регби - маленького новозеландца! И в жизни я чаще видел ошибки других, чем свои, относился к этому несдержанно, порой грубо.
  А, как мы с Юркой в студенческие годы 'болели' за 'Зенит'!? С какой внутренней легкостью после тяжелейшей пересдачи анатомии мы проникали на центральную трибуну стадиона С.М.Кирова, чтобы беспрестанно в течение всего матча криками подбадривать Сергея Завидонова, Льва Бурчалкина -'Выручалкина' в поединке с итальянской 'Фиорентиной'...
  Радостны были наши эмоции, молоды и сильны мы были, как и советский футбол!
   
 
 В детские годы я никогда не чувствовал себя чужаком среди ребят, но уединяться любил, чтобы почитать, побездельничать. Однажды глухим вечером, сидя на широком подоконнике, я отдыхал от «Молодой гвардии» и так заигрался со спичками, которые Мама хранила в алюминиевом, походном солдатском котелке (его, наверное, привез Папа), что чуть не устроил пожар. Успел, бегемот*, догадаться сорвать и затоптать тюлевую занавеску, которая вспыхнула синим пламенем.
 Но желанным развлечением в то военное время было у нас кино - непостижимое, увлекательное, движущееся, дерущееся на белом экране. Все мальчишки нашего двора были настоящими психами, рассказывая новый фильм, и, ведь, не жалели на фильмы ни времени, ни футбола, ни копеек. Безусловно, кино учило нас  не только образно-метафорически, но и окунало в музыкальный мир слов, движущуюся живописную картинку, учило оценивать поступки и игру людей.
О маминых деньгах я не говорю, у меня была дружеская поддержка - Тля-Тля, он пел в перерыве между сеансами и поэтому в кино нас пропускали без билетов.
Да, я вырос в этом новом типе культуры, новом виде общения людей, которое, по-моему, сегодня и на десятую долю процента не реализовало свой художественный и технологический потенциал, постоянно обновляемый талантами и Know How.               
 В середине января с Полиной мы побывали в Центре Цепи Поколений, что у Западной стены останков храма царя Соломона –  знаменитой «Стены плача» в Иерусалиме. В музее, да, нет –это не музей, скорее это духовница, трагичная и счастливая цепочка сердец к твоим истокам, делавшая тебя сопричастным к истории своего народа в нескончаемом беге времени, которое могут сохранить только живущие.  В призмах зеленого стекла вереница имен неслышно говорит с тобой, клубятся пары, тянутся световые столбы и ты сам определяешь свое место в этой цепи...               
И вот, усевшись кружком, мы все видим в центре на небольшом постаменте мужчину в черной тройке и цилиндре, с приятным, богообразным лицом. Он сидит, говорит с тобой в темноте небольшого зала, двигается в такт слов. И нет никакого экрана, но он живой! Я чувствую тепло его большого лба, изрезанного бороздками, гибкую, полную руку.       
Теперь я могу представить будущее - «лазерное Кино»!


 Увлечения действуют подобно раскаленному клейму, оставляют в памяти неизгладимый след. Конечно, я не могу пройти мимо своего первого серьезного действа, которым сегодня владеет даже ленивый.
 Я заканчивал начальную школу.
- Чем отметим грамоту? – спросил меня Отец. Я втайне так надеялся, что возникнет повод просить у родителей фотоаппарат, который я видел прошлым летом у ростовских братьев, и не раздумывал ни минуты!
Первые дни, месяцы освоения столь сложной для меня техники, связанной с выдержкой, диафрагмированием, проявлением, печатью, светочувствительностью были смешны до слез!
 В первое же солнечное воскресенье мы всей семьей отправились в Ботанический сад, что на Первой Мещанской (теп. пр. Мира).  Когда я снимал родителей, усевшихся рядышком на скамейке у пруда, Мама сказала:
- Нет, сынок, так дело не пойдет... Вспомни, как фотограф снимает тебя в ателье. Он долго не закрывает затвор, все вертит крышкой. А ты – чик-чик и все...
Эту пленку я так и не проявил, я просто выбросил ее в ведро, а вместо нее «проявлял» плотную черно-оранжевую бумагу, которая прикрывала пленку в фотоаппарате «Комсомолец». Кто это  помнит?
Я внимательно приготовил растворы проявителя, закрепителя, воды, поставил все на круглый стол в центре комнаты и начал...
Уже дымился красный галстук, коим я обмотал настольную лампу, уже рвется под натиском проявителя пленка-бумага, которую я волтузил в суповой тарелке, а я бы все проявлял и проявлял, если бы не сосед-студент Володя. Он вошел в комнату, взглянул в тарелку и спросил:
- А где пленка? - И я грустно посмотрел в ведро...
Моя «фотолаборатория» была под столом. Там было достаточно темно. Для контактной печати я использовал спички. Под столовой скатертью я и старался.
Сестренка Люда сегодня показывает мне девичьи гимнастические пирамиды, которые я фотографировал в ее школе, вспоминает, как в морозные дни я просил, гнал ее во двор для очередной своей фотоработы...
Сегодня почти у каждого в руках цифровик.  Спроси, что такое проявитель? Уверен, не многие пояснят. И я думаю, что совсем скоро фотоаппараты по свои размерам будут такие же маленькие, как твои сегодняшние усилия сфотографировать любимых - не более кольца на твоем безымянном пальце...

 
  По сути я застенчивый интроверт. Любил одиночество, что-то делать, но для меня многое значили и значат впечатления, эмоции. Я всегда был страстно категоричен, имел свое суждение, любил бывать в кругу ребят, доказывать что-то.
Этому, наверное, хорошо служили различные игры, которые я усваивал очень быстро.
Когда я стал играть в шашки с моим другом по дому Русланом, я почувствовал себя полководцем, мне дали в руки армию, и сказали: "попробуй, победи противника в схватке". А простые правила игры, возможность коварных ловушек просто покорили меня. И вскоре ноги несут меня в Дом пионеров в шашечный кружок. Вот и первый турнир с такими же, как я, новичками. Играем. Я еще не умею думать, расчитывать по-настоящему, а все равно интуитивно выигрываю. Быстро выполнил пятый, четвертый, третий разряды... Почитал теорию шашечной игры, побродил по истокам и протокам дебютов, освоил «треугольник Петрова», партии с «колом», «косяком», «тычком» и за год выполнил второй и первый разряды. Так я постигал науку продумывать свои действия «на шаг вперед».
На первенстве школ Ленинграда я играл на первой доске за свою 285! Самое сильное впечатление – это стыковая игра. Две школы, набрали одинаковое количество очков и первые доски в дополнительном сражении должны выявить победителя. Нас посадили в отдельной комнате, судья, часы. Это была моя лучшая партия в шашки! Я помню, как меня обнимали и поздравляли ребята, как мы все радовались нашей победе...
На этом моя шашечная карьера не кончилась.
Год я работал чертежником в «Ленгипрошахте», что рядом с храмом «Спаса-на-Крови», потому как в Павловский медицинский институт с первого раза не поступил. Если сказать, что я расстроился, значит промолчать. Но сейчас, с высоты лет, я нисколько не жалею об этом. Впереди, я интуитивно знал, будет лучше и не ошибся. А то, что умение читать чертежи и мой калиграфический почерк так пригодятся в жизни, я не ожидал.
Меня учили прекрасные инженеры, я познал чертежную деталировку, у меня был свой кульман, я постигал жизнь в коллективе, делал первые шаги серьезного труда. Проектировщики - народ интеллектуальный, думающий. Высокий, с белой, седой шевелюрой, очень мягкий в движениях, с вкрадчивым, теплым голосом Аркадий Семенович учил меня еще и понимать живопись. Его жена, сухонькая, «седая мышка», работала смотрителем в «Русском музее» и мы частенько с ним простаивали у полотна Брюллова «Гибель Помпеи». Он задавал мне десятки вопросов, давал задания на дом, теребил мою познавательную силу, направлял, опережая известную сегодня телепередачу «Что? Где? Когда?».
Начальник нашей группы, небольшого роста, крепкий мужчина лет 45, аккуратный, настойчивый Михаил Наумович был большим любителем шашек и сыграв со мной пару партий тут же поволок меня к шашистам.
Оказывается коллектив участвовал в соревнованиях на первенство Ленинграда. Меня признали, посадили на вторую доску команды, и, вскоре я уже получал подарки: «памятный набор сигарет», когда мы играли на фабрике Урицкого, «фигурный шоколад с «Каракумом» - на фабрике Н.К.Крупской, тащил домой с мясокомбината им С.М.Кирова шмат буженины. Потом, когда мы победили, я ни разу не был обойдем в коллективе благодарностями ко всем праздникам – Дню Советской армии, Майским-трудовым. А в заключении даже получил медаль «Двухсотпятидесятилетия Ленинграда»,  несмотря на то, что в последние месяцы был наказан зарплатой за то, что, дурак, не поздоровался с начальником отдела... Что ж, хорошая школа!

 
 От шашек, естественно, к шахматам, путь прямой...
В один из первых дней снежной осени, Андрей, мой напарточник в начальной школе, показывал, где он живет. Это было в Москве. Мы свернули с Первой Мещанской в его двор.
- Посмотришь, где я обитаю, - сказал он мне загадочно и тут же победно - ликующе добавил:
- Точно над нами живет Михаил Ботвинник, чемпион мира по шахматам.
Небольшой балкон на четвертом этаже обычного московского дома, падают крупные снежинки, лепят  белоснежную шапку на черном бублике огромного лаврового венка. Закрою глаза и вижу эту картину... 
Вскоре уже «торопятся мои ноги в путь веселый» к шахматам в Аничков дворец – ленинградский Дворец пионеров. Помню огромный, украшенный настенной лепниной высоченный зал, тихих, сосредоточенных ребят, свой столик, который обычно искал вблизи окна.               
В свободные от игры минуты я любил прогуляться по мраморным залам дворца, разглядывать своды, стены, украшенные рисунками и золотом. После занятий с удовольствием поощрял свою давнюю привычку – ходил в кинозал Дворца, смотрел тележурналы, мультфильмы. Однажды рядом со мной  оказалась старушка. Увидев, что я кручу головой по сторонам, она тихо спросила:
- Хочешь знать тайну этого зала? – И, увидев мой вопросительный взор, продолжила:
- Раньше здесь была церковь (и она перекрестилась), а на месте экрана поражал своим великолепием одиннадцатиметровый иконостас!
В этот момент зажегся экран, лицо ее потемнело, только глаза горели отраженным светом, но я был уже там в киноистории...
В шахматных турнирах я быстро выполнил третий разряд, потом второй. Не прошел мимо шашечный опыт, я сразу стал осваивать шахматные примудрости, увлекли любимые Ботвинником «защита Нимцовича», «Ферзевый гамбит», «Английское начало». Я неплохо считал и это помогало. Шахматы как-то заставляли планировать жизнь, действовать целеустремленно. И я благодарен им за это.
Однажды после очередной партии я вышел из зала отдохнуть, прогуляться по анфиладе парадных комнат дворца, среди стройных рядов благородных, ионических колонн. Возращаюсь. Вижу, у дверей стоит Владимир, высокий мальчишка с красивой светло-рыжей шевелюрой. Нам предстоит встреча - мы играем в одном турнире.
- Отдай мне партию,- без всяких обиняков берет меня за руку «Белокурая бестия»***, - тебе без разницы, а мне надо выполнить разряд.
 И я отдаю.
На следующий год мы расстались, но, как оказалось, не надолго...


 Как-то на одном из наших дружеских «совещаний» Симка неспешно встал и подбоченясь, игриво - серьезно спросил Бориса и меня:
- Так, господа, «непуганные идиоты», пока мы живем низким сортом... Согласны? Готовим новую партию старичков, да? Когда по-настоящему приблизимся к двигам?
Так по – бендерски, лапидарно он выражался...
На следующий день после уроков мы уже шастаем по спортивным школам. Хорошо помню первую -на Измайловском проспекте, двух серьезных мужчин, сидевших в тренерской за письменными столами. Мы поздоровались и спросили:
-  В волейбольную секцию записаться можно?
Оба окинули нас оценивающим взглядом:
-  Малы ребята, для волейбола не годитесь...
В другой – нам предложили греблю.
И, разочарованные, мы отправились погулять на Невский. С трамвая сошли на Садовой улице и мимо «Катькиного садика» направились к «Аничкову мосту». На металлической ограде сада Борис заметил объявление. «Желающим заниматься фехтованием»...
И в воскресенье мы втроем спешим в спортивный зал «Дворца пионеров». Испытания выдержал лишь Борис, а нам с Симкой осталось лишь быть повнимательнее ко всяким объявлениям, приклееннным на стенах домов. И, надо же, вскоре повезло. Однажды, на Загородном проспекте я прочитал: "прием в секцию фехтования..."
Батальон мальчишек того далекого набора в течение трех месяцев  постигал основы фехтования в школе у Витебского вокзала под руководством Веры Григорьевны Булочко. Даже своего напартника Андрея Груна я соблазнил.
Чуть отвлекусь. В прошлом году, летом  я встретил моего Андрея, уже многоопытного инженера, никак не желающего пенсировать... Нисколько не изменился мой школьный друг, тот же лучистый взгляд, знакомый каскад веселых мыслей и теплых воспоминаний. У него оказался телефон нашей учительницы английского языка Валентины Васильевны и мы позвонили. Как была рада она, помнившая нас!
 Со всеми занималась Вера Григорьевна без всяких испытаний. Многие мечтали сразу о мушкетерских боях и не выдерживали обычной школьно-спортивной муштры. Уходили. А впереди нас, оставшихся в солидной роте, ждал экзамен. Теперь Вере Григорьевне предстояло отобрать двадцать пять мальчишек.
И вот день испытаний. Вызывают по одному в центр спортзала, предлагают задания и... Оценивать нас – трясогузок, готовятся ребята прозанимавшиеся фехтованием год. Вдруг, среди судей я замечаю «Белокурую бестию».
Да, вы правы: сполна отплатил мне Володя за ту прошлогоднюю партию в шахматы, отданную ему без боя – поставил за мои усилия 9,9 баллов, когда все давали не больше семи.
Как увлеченно я тренировался, с каким азартом постигал шагистику, защиты, атаки, выпады...
На своих первых соревнованиях - чемпионате Ленинграда (соревнования проходили в мае во дворце «Английского собрания», что на Миллионной улице), год прозанимавшись, я занял седьмое место по своему возрасту (так было развито фехтование в Ленинграде!) и дважды был горд, когда свой первый бой в финале смог выиграть у чемпиона Ленинграда прошлого года.
Остался в памяти огромный зал, залитый солнцем, тщеславные, глупые мысли, которые крутились у меня в голове, и предстартовый мандраж, когда от волнения куда-то уходили силы, дрожали ноги, пульс барабанил в висках и я «стегал» себя, заставлял двигаться, атаковать и защищаться, как учили...
Через всю мою молодую жизнь, через тяжелую болезнь, когда я с пОтом сбрасывал лишние пуды веса, прошли тренировки и соревнования. Их было много. С рапирами, шпагами я побывал в очень многих городах Советского союза. И был несказанно рад активному веселью в здравии, встречам с друзьями, тому, что выполнил норму «мастера спорта СССР», да кофию с коньяком и зефиром, которые мы вечерами трескали в Киеве на первенстве Советского союза с моим фехтовальным другом Борисом Бродером.****
В столице Советского Заполярья я трудился тридцать шесть лет, здесь и прошла моя фехтовальная жизнь.
Обычно после работы, а потом двух пар занятий в торгово-кулинарном училище, я спешил в тридцать четвертую школу, там меня ждал фехтовальный друг, солдат срочной службы Эмануил Крупкин и наша группа юных динамовцев.
Пройдут годы и в Кфар – Сабе на соревнованиях в Израиле я увижу стройного парня с надписью на спине «Крупкин». Я подошел, спросил и выяснил: отец вон ходит... И Эмка не узнал меня... Меняемся мы, что ли? Что делать, но очень хочется оставаться спокойным, дружелюбным, по - детски открытым.
В тридцать четвертой школе Мурманска мы были на правах пасынков, но нам очень благоволила директор Анна Яковлевна Сексте, ее мы часто встречали уходившей с работы последней в эти поздние вечерние часы.
Наши ученики... Их было около тридцати, но и сейчас я каждого вижу. Вот думающий, гибкий рапирист Валерий Иванов, входил в сборную российского общества, работает преподавателем физкультуры в школах.  Братья Казанские. Где ты, Сергей, корявый, но отчаянный шпажист – рубака? Ты, ведь, так любил побеждать, а не тренироваться. Знаю: твой брат, Игорь, физически слабый, инфантильный мальчик окончил МГИМО, служит по дипломатическому ведомству. Я как-то был в его конторе в Москве на Марксистской.
С грустной улыбкой я вспоминаю Юрия Оспельникова, светлого, солнечного мальчишку. Перед самым отъездом, в областной стоматологической поликлинике я встретил опустившегося, обрюзгшего, спившегося мужика, что-то лепетавшего мне в оправдание. Олег Константиниди, серьезный, вдумчивый, очень контактный. Пошел по профсоюзной линии. Володя Матвеев, мягкий, добросердечный саблист. Работал на Судоверфи. Девоньки оказались более успешными, почти все закончили институты. Люда Рыгалова, улыбчивая молчунья, программист. Оля Орлова, тишайшая, скромная, худенькая девушка – прокурор (кто бы мог подумать!); годы спустя, в острой ситуации она дала мне хороший совет. Нина Константиниди, решительная, разумная – врач-гинеколог. Таня, смешливая красавица – врач-дерматолог.
С Эмкой мы были в «одном весе» и после работы с ребятами, в широких рекреациях мы натаскивали друг друга. Так было практически каждый день. Эмануил после демобилизации уехал в Горький, закончил институт физкультуры, воспитал чемпиона Советского союза. Сегодня он в Маалоте успешно тренирует шпажистов Израиля.
Как я «работал» на дорожке? Во-первых, никогда не видел, не чувствовал зрителей, меня не волновало их присутствие. Во-вторых, в сопернике я всегда видел врага, настраивал себя соответственно, злил, дескать, он... В-третьих, всегда старался искать путь к победам. Например, атаку старался начать, пластично, плавно, максимально ускорялся лишь в конце. Физиологические законы подсказывали мне: резко замахнись на человека, попытайся ударить, он также резко отскочит или подставит руку, а сделай тоже мягко, чуть замедленно, он и не заметит... У меня было свое, любимое место атаки – чуть ниже подмышки у соперника. Был и свой кумир – Яков Рыльский, прекрасный саблист, веселый, добродушный. Я даже его привычку курить между боями взял на вооружение, правда, он курил «Беломор», а я –маленькие, болгарские сигареты...               
 Ни раз я встречался на фехтовальной дорожке с чемпионами мира.
Первенство Вооруженных Сил во Львове, я выступаю за Северный флот, хотя всю спортивную жизнь был динамовцем.
Поединок с Германом Свешниковым, он в прошлом году на чемпионате мира в Москве стал чемпионом. Проигрывая 2-4, Герман вырвал у меня победу, используя свою фирменную защиту с шагом вперед и уколом в мое плечо.
На следующий год я отыгрался в бою с Юрием Сисикиным, чемпионом и героем Токийской Олимпиады. Выигрывая в четвертьфинале 4-1, я снова пропустил три укола подряд и, поправляя клинок перед решительной схваткой отметил про себя: Юрий любит сложные атаки - надо контратаковать. Ну, что ж, и по команде судьи я пошел в контратаку. Он наткнулся на мой клинок... Победы над чемпионами союза Рудовым, Шевелевым жгли мое тщеславное сердце.
А сегодня я часто вижу «Белокурую Бестию» – Володю Балона, часто мелькающего на телеэкране героя «Трех мушкетеров», знаю, что Виктору Ждановичу, нашему первому олимпийскому чемпиону по фехтованию, отметили в Санкт-Петербурге торжественную дату. Но ничего я не слышал о Борисе Мельникове, втором олимпийском чемпионе той далекой, звездной компании...


 Так, дорогие мои, льется шлейф моих увлечений. Я будто актер, спешу менять костюмы, или, может быть, меня, наездника, тяготит однообразный бег рысью моих любимых скакунов, и я перехожу на галоп, так хочется испытать неизведанное напряжение, риск, новый, неизвестный кусочек жизни... Наверное, это вспыхивают игровые гены моего деда Исака, отца Мамы. Но я счастлив, что игры, всегда дарили мне здоровое общение, несли сюрпризы и доставляли просто благие, эмоциональные минуты.
И я продолжаю...


 Учился я, как все, с желанием. Школа у нас была небольшая, но растущая, поэтому мы всегодно - первосменники. Утром, обычно, легко вставал, но, как правило, долго приводил себя и учебники в порядок, медленно ел, поэтому часто опаздывал, что вошло в привычку и заставляло потом краснеть все рабочие годы. В классе сижу на второй парте. Аркадий сидит у окна, я - у прохода. Учились мы весело, без большого напряга.
Но дни экзаменов я всегда ждал. Уж больно, нравилось мне по утрам в залитой солнцем комнате, неспешно сделать зарядку, повертеться перед большим зеркалом, что в дверце маминого шкафа, оглядывая свою фигуру, неспешно откушать кашу. Потом я садился у своего стола, раскрывал учебник. А заточить карандаш, как учили, да положить стопку белых листов бумаги справа – святое дело. Прямо передо мной - пришпиленная на стене бумажка, на которой я тщательно писал последовательность экзаменов, даты и оставлял место для отметки.
Несколько часов работы, потом обед. Мама оставляла за окном обычно наваристые борщи и котлеты с жареной картошкой, которые я люблю и поныне. Компот, естественно...
Надо отдохнуть. Иду в сад, что напротив нашего дома. Мужики там играют в домино – забивают «Козла». Занимаю очередь... Первые игры я неграмотно «юлил» меж костяшек, как пенсионеры, которых я последнее время забивающих «козла», редко вижу в санкт-петербургских дворах.
Чуть позже в домино открылась мне истина: дикая сложность игры не позволяет старикам усвоить ее, поэтому лишь развлекает и веселит, позволяет философствовать наобум.
Теперь каждый день я играю. Познакомился с Антоном, студентом военмеха и понеслось...
Да, скажу я вам, чтобы хорошо играть в домино, соображалка нужна, как в бридже. После первых ходов надо практически знать костяшки не только своего напарника, но и соперников - это перманентно. Я сразу взял за правило – всегда помогай товарищу, наступай на горло собственной песни, даже если чувствуешь, что в руках расклад круче, главное – «порть кровь» противнику и выручай своего. У Антона моя игра вызывала упоение, радость, он улыбался, даже когда мы проигрывали. Я старался держать в голове, какими костяшками атакует партнер, соперники, какие - не нравится всем. А ведь, надо помнить с какими костями они сопряжены и еще остаются в игре, стараться выманить у соперников (и знать у кого!) наше оружие и не дать ему выставить на кон свое. Внимательность, концентрация памяти и никаких отвлечений! А уж, как я был горд, когда в конце игры точно знал, какие кости остались у моего и обоих противников.
Я добился такой добротности в игре, что в отсутствие Антона ко мне многие просто рвались в напарники.
Позже, когда я поступил в Институт, на первых курсах, после занятий мы с Юркой шли домой к Изольду Кролю, где нас ждал его отец, и там мы играли...  Домино, скажу я вам, доставляло мне ликование, присущее, наверное, только скачущему козлику.
Чуть отвлекусь. Что делать? С Изольдом у меня связаны теплые воспоминания.
Прошли годы. Я покинул Ленинград, родителей, живу с семьей в столице Советского Заполярья.
Однажды Папа вызвал скорую помощь, сердце... Приехал молодой врач. Дальше мне рассказывал уже Изольд.
«Я приехал, измерил давление у отца - повышено, ввел лекарство, измерил – слишком низкое, снова ввел. А сам оглядываю квартиру, ведь здесь я когда-то был. Только, когда твоему отцу от моих усилий стало лучше, спросил:
- А, как ваша фамилия? – и рассмеялся, вот, ведь, дурак в карточку не посмотрел...»
Моя единственная послеинститутская встреча с Изольдом состоялась в первый год моей работы в областной санэпидстации. Я поехал знакомиться с объектом атомщиков – «Полярные зори». Возвращался домой, вспрыгнул на подножку проходящего товарного поезда (пассажирского надо было долго ждать) и на площадке лицом к лицу столкнулся с Изольдом, он, призванный в армию, охранником сопровождал груз до Мурманска.
Весь путь мы с ним проговорили, вспоминая студенческие годы, игры в домино... Потом он попросил рубль и я с радостью сунул ему десятку. 

 
 Начало учебы в девятом классе совпало с новым увлечением. Мы втроем, Борис, Симка и я, потихоньку осваивали преферанс. Играли, когда появлялось свободное время: у Бориса после радиотехники, у Симки – чтения, у меня – тренировок. В теплое время ездили в ЦПКО, садились в траву, загарали и чертили «ленинградку». Позже к нам присоединился Вадим, жених сестры Симки, Юли, славный был парень... На их сводьбе, танцуя с Юлей, я сказал:
- Какая вы прекрасная пара! – Она поцеловала меня.
К сожалению, пожили молодые инженеры недолго, мотаясь по съемным квартирам, где частенько мы писали «пульку» по 0,25. Ушел отличный парень Вадим, прыгнув с девятого этажа...
А мы продолжали играть.  Летом, по воскресеньям ездили загород, в дома отдыха... Зимой, уже в студенческие годы часто хаживали в квартиру на Московском проспекте у Фрунзенского универмага, где молодые супруги, большие любители карт, организовали «ночной картежный клуб». Надо было лишь принести небольшую закусь и вино. Там я играючи тренировал мозги, осваивал «бридж»...
В первое лето нашего знакомства с латвийской Краславой мы втроем: Папа, маленькая Лешка и я, сняли комнату у супругов: добрейшей тети Вали ( помню, как Лешка прятала за спиной от меня ее котлеты, а они падали на землю...) и Володи, донецкого шахтера. Они построили дом у самого соснового леса на берегу красавицы Даугавы. Володя  выпивал, естественно, и в конце концов плохо кончил...
 Папа тогда быстро сколотил стол и мы частенько под соснами, пригласив третьего, писали «пульку». Папа играл очень азартно, не мог сидеть и ждать хорошую карту, надеялся на прикуп отчаянно. А я, дурак, ворчал, не понимал, что Это его стиль, стиль жизни, иначе он просто не может.
В Заполярном Мурманске пару недель во время переподготовки по гражданской обороне, увиливая от нее (кто воспринимал ее серьезно, как и многое, что нам тогда говорилось...), мы шли на квартиру к Рудольфу, психоневрологу, с Олегом Синопальниковым, главным педиатром города, и весь день с перекусами играли. В лице Рудольфа я, неплохо играющий, увидел блестящего преферансиста, настоящего картежного асса. Оказывается, это было его любимым и постоянным хобби. Олег играл слабее, но когда я видел его удачный ход, с легкой и благодарной улыбкой вспоминал окуневую рыбалку в заливе у «Зеленого бора», он там работал, а я приезжал в командировку.
Заканчивал картежную эпопею я в новой, солнечной стране, на берегу Средиземного моря и в киббуце Бейт-Ха-Эмек. Компании подбирались разные, наверное, поэтому иногда быстро разваливались. Меня почти не волновал результат, деньги не являлись элементом стратегии, главным был процесс игры, общение. Мне хотелось погутарить, повеселиться, поэтому я часто опережал события, любил шутить, подсказывать и не терпел хамского отношения к другим..
 

 В июле с группой десятиклассников я решил пройти южным берегом Крыма. Из Симферополя по самой длинной в Европе троллейбусной трассе, преодолев Ангарский перевал, по горному серпантину мы добрались до Алушты и в течение двух недель шли берегом моря в сторону Алупки – нашей конечной цели. Побывали в Воронцовском дворце с дивным, но мне показалось, запущенным садом, здесь мы потешались, пытаясь поймать золотую рыбку в небольшом бассейне; обошли Ласточкино гнездо – миниатюрный рыцарский замок в Гаспре; погуляли по Левадийскому дворцу.
Потом я переехал в Евпаторию, знаменитый детский курорт. Там я ночевал у каких-то родственников, питался отвратительно, не следил за собой. Почему? Был неорганизован, а попросту, не готов к самостоятельной жизни! И вскоре Это сказалось...
 Ни парки, ни леса, ни растения, ни воздушные «витамины» моря – весь этот гигантский естественный ингаляторий не смог защитить мои легкие от жестокой напасти...
 Впервые я почувствовал неладное, когда в декабре не расстроился, узнав, что юношеское первенство Ленинграда по фехтованию не состоится, в связи с эпидемией гриппа... Уже тогда я был непривычно слабосилен, вял.
 В феврале я оказался в огромной палате на Песочной набережной среди больных, кашляющих кровью, худых, подростков... Пневмоторакс, пневмоперитонеум, горсти Паска...
Сотрясают мою память и ночные «велосипеды» - горящие бумажки между пальцев в ночи и постоянное лежание в постели.
В те дни я читал «Семнадцатилетние». Автор менторским тоном устами десятиклассниц излагал жизнь советской школы, но книга читалась с интересом, может быть, из-за того, что речь шла о девичьей школе, а возможно и потому, что я был несогласен по мелочам и с попытками  Константина Семеновича, нового преподавалеля школы, «выпотрошить» своих героинь, или, например, его пастулатом: «Звонок на перемену – для учителя!» Почему-то запомнилась Зинаида Дмитриевна - учительница, которую все ругали и называли нянькой. Так уж, устроен мир, что через четверть века заслуженная учительница России по литературе, Зинаида Дмитриевна будет доброй феей для моих детей, зятя.
Мой врач, Наталья Максимовна, сразу очень расположила к себе. До сих пор я чувствую прикосновение ее нежных, требовательных рук, вот она вертит меня, постоянно вслушивается в мои легкие, ловит дыхательные шумы, и я слышу ее голос с прокуренной хрипотцой. Все, что она говорила, я понимал буквально.
Прощаясь, она тихо напутствовала, касаясь моего плеча :
- Поправляйся...
И теперь за каждой трапезой я ел хлеб с толстым слоем масла, трескал кротовый жир, принесенный Мамой, жадно пил молоко с пенкой...
Сворачивая трубочки фонендоскопа после: «Вдохни, выдохни, не дыши...», она однажды добавила:
- Дышать надо уметь...
И мои друзья, Борис и Симка несут мне «Наставление по правильному дыханию», издание старое, зачитанное, потрепанное.
Дыхательная гимнастика индийского брамина г-на Чандры Джонсона стала моим увлечением и превосходным тренингом на всю жизнь.
«Чем дольше, размеренней твое полное дыхание, тем больше накопил ты жизненных сил», обещал брамин и я пошел его дорогой.
Первые  шаги я сделал из солнечного кабинета Натальи Максимовны, который уютно расположился в основном санаторном корпусе на втором этаже. Меня поразили в нем вазоны стоявшие везде, где только можно, с ухоженными кустиками можжевельника, чей смолистый, терпкий запах оживлял эту обычную канцелярскую обитель.
Однажды, заметив, что я внимательно оглядываю ее любимцев, она прокашлялась и произнесла охрипшим  голосом:
- Говорят, гектар можжевелового леса способен оздоровить воздух большого города. А уж, мне, курильщице, сам бог велел...
И на следующий день я озабоченно шастал в окружном сосняке, искал мозжуху... Долго бродил, но встречались лишь одинокие кусты вдоль тропинок. И вот, когда я уже повернул к дому и поднялся на небольшой холм через поредевший лес, мимо слабых сосенок, пытавшихся прижиться среди старой вырубки – больших полуистлевших пней, в низине я увидел заросли высоченного, стройного, как кипарис, можжевельника. Ветер играл, раскачивал остроносые вершинки, словно приглашал меня на посиделки к уютным, песчаным островкам, призывно раскинутым среди кустарников, точно столы у хлебосольных хозяев.
И все лето, осень, как северо-американский индеец,***** в своих можжевеловых джунглях я здоровил, проветривал, освежал мои больные легкие. Каждый час я делал перерыв в штудировании учебников ( я заканчивал десятилетку в школе при санатории) и дышал, не раз выполняя любимое упражнение из хатхи-йоги****** «сукша – пурвак». Как оно выполняется? Хотите знать? Извольте.
Я делал «полное дыхание», распределяя воздух, настоенный на фитонцидах можжевельника, по всему объему легких. Начинал с нижней части, выпячивая живот, затем наполнял средние легкие, вдавливая его и работая дифрагмой, в заключении поднимал руки вверх – заполнял верхушки легких, обычно, неоправданно дремлющие. Все это я и сейчас делаю плавно, динамично, непрерывно в течение одного вдоха. Замечу, полное дыхание не есть нечто исусственное, так и сегодня дышат близкие к природе ее нецивилизованные жители.
Потом задержу дыхание на пять-семь секунд, и не раздувая щек с силой, порциями выдыхаю воздух через плотно сжатые губы.
Для себя я выбрал с десяток дыхательных упражнений, среди них дыхание через одну ноздрю, медленное, полное выдыхание всего воздуха, задержку дыхания на вдохе и выдохе и т.д.
Я еженедельно контролировал емкость своих легких на спирометре, пробираясь в кабинет функциональной диагностики.
И каждый раз счастливо отмечал медленный, но динамичный рост этого жизненного показателя...
 Прошел год... Мой вечный поклон Родителям, Наталье Максимовне, Можжевельнику и «С.Пурваку» за безмерную поддержку, мудрость, за то, что не дремали рядом.
Мы выдержали. Мы победили!

 

 Сумрачный апрельский день. Недавно прошел дождь. Сыро. Тихо шушукаются сосновые ветки под звуки порывов ветра и капели. Родители провожают меня в подростковый санаторий. О нем я писал выше, а сейчас я расскажу вам о своем очередном увлечении, только, пожалуйста, не сравнивайте его с "йогой", оно не стоит того.
   С Финляндского вокзала мы доехали до станции Токсово. Перешли пути и пошли сосновым лесом. Отец ведет нас, он знает дорогу, а мы с Мамой бредем позади, по обочине. Мама держит меня за руку, изредка улыбается и, как всегда, озабоченно напутствует. Папа сердит, вышагивает по центру дороги, молчит.
   Это я сегодня понимаю: не привык он видеть меня болящим. Мое нездоровое детство пролетело мимо него: поначалу в войне, потом он уехал работать в Молотов, затем Чувашия... Мама одна возилась с всеми, кроме коклюша, моими детскими инфекциями. И Папа не виноват в этом.
  Наконец, в санатории я определился с кроватью и уже успокаиваю плачущую Маму. Папа, прошаясь обнял меня:
  - Выздоравливай... Я хочу...
  И вытащил из кармана платок.
  Санаторий - это громко сказано, но сделано абы как - временно, наверное, для галочки. Один деревянный, двухэтажный корпус, стоявший в глубине леса, пару подсобных помещений и дорожки, многочисленные тропинки в сосновый бор. В больнице я уже слышал о нем, ведь, стезя с Песочной набережной для всех одна...
  К новой обстановке я привыкаю достаточно быстро, а здесь еще Ваня, мой "коечный" сосед по больнице. Он на неделю раньше меня сюда прибыл, уже освоился и быстро ведет меня по курсу. Мы вдвоем и шастаем, развлекаемся. Со стороны дома, обращенной к лесу, усмотрели дверь, она оказалась чуть приоткрытой и мы, конечно, сунули в щель носы. В полутьме, среди поломанных стульев и скрюченных металлических кроватей, в пыли и обрывках газет мы обнаружили небольшой, но очень тяжелый бильярдный стол. Естественно, вытащили его на свет божий, осмотрели со всех сторон, порадовались, что не повреждены  игровое поле и, особенно, обшивка. И решили: приведем его в порядок. Ведь, нам, ребятам, так нужны игры, а нас, выздоравливающих, ограничили лишь едой, сном, волейбольной площадкой в низинке у дороги и изредка музыкальными викторинами (о них я узнаю позже, и в одной - я даже победил, угадав лишь одну мелодию).
  Во время прогулок по лесу Иван, парень небольшого роста, веселый, белобрысый, с огромными, оттопыренными, как у совы, ушами, часто останавливаясь, увлеченно рассказывал мне, как готовить блинчики с вареньем (Иван учился в ПТУ на повара), а я занимался маниловщиной: хорошо бы поплавать в бассейне, поиграть в баскетбол в спортивном зале, покататься на лошади, походить, пусть в небольшие, походы... 
  - Ты прав, побольше бы нам двигательных игрищ,- поддерживал меня Ваня.
  Мы аккуратно, тряпками, мягкой, зубной щеточкой, почистили сукно стола, немного поправили борты, лузы, соорудили кОзлы, благо деревянных досок вокруг было в достатке, установили на них наш бильярдный стол, и, подровняв лопатой достаточно большую площадку у огромной сосны, ждали шары и кии, которые Симка и Борис обещали мне привезти. И еще я попросил ребят - хоть, какой-нибудь учебник по бильярду. В Советском союзе не очень-то уважали это трактирное детище Петра, которое в миру давно по праву входит в тройку древних, достойных увлечений, поэтому я почти не надеялся на удачу.
  Но ребята "откопали" в "салтыковке" и классический учебник по обучению игры на бильярде В.И.Гофмейстера, 1947 г издания.
  И теперь каждый день после дневного сна (в первой половине я готовился к экзаменам в можжевеловой роще, вы знаете) мы вытаскивали наш бильярд из подвала, вслух поочереди читали, пытаясь освоить "школу", постичь термины и удары, так ласкающие слух: Африканка, Карамболь, кикс, флюк, дуплет...
  Итак, работаем! Стойка бельярдиста прежде всего. И мы уже пробуем, поддерживаем друг друга: "Близко стал... "Выпрями правую ногу, чуть согни левую... "Где прямой угол кия и предплечья?..." "Теперь удары слегка расслабленной правой и сгибание левой ладони на сукне - строим мостик..."
  Мы не стремились сразу окунуться в игру, понимали: поначалу надо хорошо вникнуть, освоить бильярдные азы, тогда магия зеленого сукна нам обязательно откроется, куда ей деться... И в этом мне очень помогала основательность Ивана, его постоянное стремление неспешно все познать, постичь.
  В течение нескольких недель мы тренируем "подкатку" шара, попадание битком в точку, отмеченную мелом на борту, осваиваем прямые удары, гоняем "своего" в разные лузы, кладем "чужого"...
  Наконец, настало время крепить наши достижения игрой... И, со временем, должен вам сказать, неплохо получалось. Мы уже осваиваем вращения. Это не сложно. Метим по разным бочкам шара и все. Конечно, чтобы хорошо освоить игру, требуются тысячи часов, миллионы ударов, но мы стараемся. Поэтому играем одни, каждый день по 1,5-2 часа, дыщим сосняком, и, одновременно, что-то рассказываем друг другу. Мы понимали, что поступаем не благородно. Но, один стол для всех - это так мало, и мы пытаемся оправдать этим наше скупердяйство. Потом, когда зачастили дожди, мы вытащили наш бильярд на веранду, тогда днем оставляли его ребятам с условием, что вторую половину дня будем командовать мы.
   Хорошо помню, как я расхаживаю вокруг стола, вдыхаю смолистый запах и между ударами вспоминаю бильярдную байку, которая недавно произошла со мной.
  Мои родители из Москвы переехали в Ленинград и жили мы в гостинице "Европейская". Практически ежедневно я, пятиклассник, перекусывал простоквашей и рисовой кашей в молочном кафе "Аврора", что приютилось недалеко на Невском, рядом с Малой Садовой. Однажды за мой столик сел немолодой мужчина со значком "мастер спорта СССР" на лацкане пиджака. Слово за слово и, почувствовав мой неприкрытый интерес, он предложил мне отгадать: в каком виде спорта он выполнил норму "мастера". Дал десять попыток. -
  Если ответишь правильно, сказал он мне,- десять пирожных из "Норда" - твои, не ответишь - останешься с носом...
  И я не смог ответить правильно, даже не подозревал, что такой спорт существует.
  - Можешь себе представить, Вань : "Перед тобой, - сказал он мне тогда после моих титанических услилий,- Единственный в союзе "мастер спорта" по бильярду!"
  Уже, убирая шары и кии, я вспомнил:
  - Знаешь, я теперь понимаю, что имел в виду Николай Березин, так он представился, когда говорил "ставлю свой шар, куда хочу" А победил он на первенстве Советского союза по "русскому" бильярду в 1947 г.
  Летом следующего года я готовился в институт. Мама сняла хибарку в Зеленогорске, там мы жили рядом с ее подругой Тамарой Александровной и ее девочками, Галей и Ирой, а вечерами после умственного труда, я бежал в парк, чтобы поиграть в настольный теннис (о нем следующий сказ) и в бильярд. Я познакомился с маркером, дядей Сашей, и он подтвердил мне, что Берзин был лучшим в союзе бильярдистом, у него даже прозвище было "Свой" - умел он ставить биток, куда хотел.
  Позже, учась в институте, с Симкой и Борисом в воскресные дни мы ездили по чудесным пригородам Ленинграда: в Павловск, Петергоф, Царское Село, Пушкин и кроме восприятия прекрасного, везде мы находили бильярдную, чтобы час-два погонять шары. ФОТО 17 После летней экзаменационной сессии в профкоме института, куда я поступил через два года после окончания школы, мне предложили путевку в санаторий под Выборгом.
  Из развлечений, кроме, крынки кумыса на полдник, огромных щук в заливе, которых мы ловили на "дорожку", медленно двигаясь на лодке вдоль берега, заросшего болотиной и тростником, был бильярд и я немало в него поигрывал. Даже впервые участвовал в соревнованиях и был награжден необычным призом в виде усеченного шара шоколадного цвета с прямыми золотистыми прожилками.
  Заключительный, достаточно большой период игры в бильярд был у меня в Ленинграде, когда я находился четыре месяца на усовершенствовании. Гуляя по набережной Невы, я случайно забрел в "Дом ученых" и наткнулся на бильярдную. Свободные столы "русского бильярда", напарник член-корреспондент академии наук Вячеслав Сергеевич и долгие часы в "пирамидку" сопровождали всю мою учебу в ГИДУВе.
  И сегодня я не прочь сыграть и был благодарен Сергею, племяннику Полины, мы познакомились с ним в бильярдной в Кфар-Сабе и за кружкой пива я с радостью погонял с ним две короткие партии...
  Теперь в сотнях телепрограмм я нахожу полюбившийся мне "Снукер", болею за австралийца Нила Робертсона, игра которого мне импонирует сочетанием азарта, разумного риска и рассудка. Я хорошо чувствую игру и безмерно этому рад.
   И, если в "Русской пирамиде" ширина лузы равна диаметру шара и все принесено в жертву точности, то в "Снукер" луза пропустит почти два шара вместе, что создает прекрасную картину разнообразных, красивых ударов.
  Но во всех бильярдных играх, сухой, как потрескивание смоляка в камине, звук бильярдных шаров удивительно греет мое сердце...
   

 Первая проба на, казалось мне тогда, очень большом столе состоялась, конечно, в подмосковном пионерском лагере. Деревянной ракеткой, перебрасывая через сетку высоко прыгающий мячик, я, мальчишка, случайно обыграл своего вожатого. Это было давно.
  А в ноябре я вернулся домой из санатория вполне здоровым, готовым к жизни, почти стокилограммовым тяжеловесом (рост 178 см вес 97 кг = + 35 кг). Чувство слабости, утомляемости, физической ограниченности, как будто, прошло. И я уже не так настороженно прислушиваюсь к себе.
  Через несколько дней безделия, спасибо Маме, вечерами я начал заниматься на подготовительных курсах в институте метрологии, совсем недалеко от моего дома, у метро "Технологический институт".
  В помещении, больше похожим на склад, за длинным столом сидели мы, десяток будущих абитуриентов, а за шкафами, диванами-развалюхами стоял теннисный стол. Найти сетку и ракетки - нечего делать. И теперь после вечерних занятий мы, четверо любителей, до полуночи резались в настольный теннис.
  А физикой, химией и литературой на курсах я занимался очень увлеченно,- соскучился, видать, по серьезной учебе. Да и преподаватели подобрались превосходные, предлагали нам материал, зачастую, выходящий за рамки школы, что мне на вступительных экзаменах безрезультатно помогло. Днем и, особенно, перед сном я штудировал, тщательно записываемые лекции, и с каждым днем чувствовал себя все уверенней.
  В августе я поступал в Павловский медицинский институт и это вылилось: пятерки по физике (за подъемную силу крыла самолета), химии ( написал формулу хлорноватистой кислоты и даже добавил, что соли ее сильные окислители) и четверки по сочинению и английскому. Все вместе - 18 баллов из 20 не подарили мне титула студента... Но разговор не об этом.
  Теннисом я увлекся настолько, что, как домушник, сделал копию ключа от нашего загруженного поломанной мебелью зала и теперь мы ни от кого не зависим, играем до и после занятий... Теннис оказался вполне приемлимым для моего разжиревшего тела, а физические усилия - не так высоки, технически же я вооружался, поедая глазами корифеев тенниса - Сергея и Игоря, они н/теннисом занимались в спортивных школах...
  В Зеленогорске, летом я продолжал играть, совмещая бильярд и теннис под солнцем... Я уже научился "накатывать" справа, подрезать слева, и позже, везде, где я видел теннисный стол, с удовольствием играл.
  Однажды умение неплохо держать мяч в игре выручило меня от голода. Это было в "Нафталане". Вы можете себе представить город - курорт Нафталан в Азербайджанской ССР, недалеко от г.Кировобада и его "золото" - несозревшую нефть, редчайший источник  в мире?
  Мой радикулит (в результате переохлаждений во время тренировок в широких школьных рекреациях) не смог устоять под уникальными по целебной силе 15-минутными нафталановыми ваннами. Я не только почувствовал, но ознакомился и с работами ученых местной, постоянно пустотелой, экспериментальной лаборатории, которая совсем недавно праздновала свое семидесятилетие.
   Путевку в санаторий "Нафталан" я достал в обкоме Профсоюза, куда стекались все путевки страны, и, надо сказать, они служили надежной валютной "силой" этого "рабочего" органа...
  И вот в апреле, когда солнышко уже припекает солончаки, я обследую санаторно - городские площади пыльного города Нафталана. Десяток шестиэтажных панельных корпусов для болящих, одно-двухэтажные - для обслуги и длинные помещения барачного типа - лечебные ванны. Нет, прошу простить, был еще рынок, да вечно пустое помещение исполкома, куда я хаживал ни раз, чтобы получить отметку для бесплатной "заполярной" дороги. А искал я в городе-санатории обычную спортивную площадку или теннисный корт, плавательный бассейн или тенистую аллею, в конце концов, так, на всякий  случай.
  За одним из лечебных зданий, на самом отшибе увидел стол для настольного тенниса, вокруг которого крутились азербайджанцы. Единственным достойным соперником оказался высокий, худощавый парень, он и "попросил" всех удалиться. И мы с ним потом ни раз поиграли всласть...
 Но это еще не все. Оказалось, что он работает поваром в моем корпусе. И вопрос: "Что ты хочешь поесть на обед, ужин?" теперь звучал каждый раз, когда мы заканчивали игру.
 Начал я скромно - с яичницы, потом пошли бифштексы, и просто мясо с помидорами... А все потому, что каждый раз вечерами (мой домик был рядом с кухней, на краю санатория) я провожал взглядом поворят, тащивших что-то ведрами домой.
  Заканчивал я эту маленькую теннисную эпопею зональными соревнованиями профсоюзов в Орле, когда с трудом собрал областную команду. Позже я организовал соревнования в городе и области по многим видам спорта, включая н/теннис, волейбол, лыжи, шахматы, легкую атлетику. И область могла выставить теперь вполне приличных спортсменов. А тогда, в Орле, я лишь с удовольствием  подышал воздухом И.С.Тургенева в Спасском-Лутавинове, посетил одрехлевшую усадьбу, одичавший тургеневский сад.
   


 Я могу на пальцах одной руки посчитать мои путешествия с Отцом: "Красная площадь" в июньские Победные дни, летним, жарким воскресеньем река Сестра под Ленинградом, московский ипподром на краю осени и все.
  Почему Папа тогда выбрал ипподром, я ответить не могу. Судя по играм в преферанс, он был азартен, а других увлечений, к сожалению, у него не было. Правда, была одна фотография времен войны - он в Будапеште верхом на черном рысаке, но он никогда не рассказывал мне об этом. Ко всякой животине Папа относился трогательно, это я сужу по кролям и индюку в Краславе. Но на мою детскую просьбу: завести собаку, Отец всегда отвечал молчаливым отказом.
   На трамвае мы доехали до Беговой улицы, прошли садиком, обдуваемые сладким, осенним ветерком с запахом листвы, и вот мы сидим на центральной трибуне московского ипподрома. Очень много людей, какой-то странный, перекатами гул, ржанье лошадей отпечаталось в моей памяти. Разыгрываются какие-то призы, Папа с кем-то советуется, выспрашивает, уходит, возвращается и мне поясняет, что взял билет "дубль" на победителей двух заездов.
  - В первом заезде должен победить мастер-наездник Лакс на Гроге,- как-то неуверенно говорит отец, всматриваясь в програмку. 
  - Почему? - спросил я, - И что это значит - Грог? 
  - Очень быстрая лошадь,- опередил отца сидевший рядом мужчина в шляпе и, улыбнувщись добавил:
  - А грог - это горячая водка.
  Я редко видел улыбающегося отца, а здесь он так легко улыбнулся и улыбка потом не сходила с его лица во время проводки лошадей и, особенно, во время заезда, а как он обрадовался, смеялся и хлопал в ладоши, когда наша лошадь действительно пришла первой...
  - Теперь Арлекин, вот если он не сбоит, не поскачет, а будет идти всю дистанцию рысью, то мы выиграем, - сказал отец, не отрывая глаз от дорожки...
  Мы проиграли.
  Но я-то навсегда удержал в памяти эту дивную "картину" рысистых испытаний, неотчетливую, смутную прелесть лошадиных бегов, тугой стук копыт и громкие вскрики предвкушающих победу зрителей - игроков.
  Следующим летом я поехал к деду в Ростов-Дон. Дед Исак был отчаянным игроком. Обычно к вечеру он говорил мне:
  - Сегодня в пять я не чую духа твоего, внучек...
  Это означало, что подойдут игроки в "триньку". Они сядут за стол, накрытый коричневым, тяжелым столешником и встанут где-то около десяти.
  А по субботам и воскресеньям мы обязательно шли с ним на ипподром, там он давал мне пять рублей и говорил :
  - Играй сам, встретимся после бегов у выхода.
   Но сроднился я с лошадьми позже, на московском ипподроме, когда в очередной раз приехал на курсы усовершенствования. Жил я на Беговой улице и не пропускал ни одного дня испытаний.
  Многое мне удалось повидать тогда. Я видел "купленные" заезды, когда успел поставить за "кидалой" десять выигрышных билетов, наблюдал действия подкупленных жокеев, которые придерживали своих красавцев. Однажды я выигрывал десять заездов подряд, это могло случиться лишь в день призовых бегов. Я был даже истинным "провидцем", такая дикая уверенность проявилась лишь один раз нежданно-негаданно. Но в основном я был простаком, который боролся в одиночку, как Дон Кихот, с лошадьми, жокеями, букмекерами.
  А самое интересное произошло со мной в последние дни перед отъездом домой. В субботу я купил программу и сидел на скамейке в садике ипподрома, продумывал свои предстоящие ставки. Ко мне подсел пожилой мужчина. Мы разговорились и, неожиданно, он предложил мне помощь.
  - Я сейчас не играю, а лишь наблюдаю. Сижу, понимаешь, на трибуне с секундомером, секу пробежки лошадей от столба до столба, хорошо их знаю, фиксирую... - рассказывал он, показывая мне толстую, потрепанную тетрадь.
  И я ему поверил. Кто из игроков откажется от такой, профессиональной поддержки?
  В моей програмке он отметил ряд лошадей, на которых стоит ставить.
  "А, Гея, - сказал он мне, - держи обязательно!" И я против Гея поставил три восклицательных знака.
   Рассказать, как я стал бегемотом? Не хочу, обидно... Поясню, лишь, любознательным, пытаясь, хоть как-то оправдать себя. На всех лошадей, которых он мне указал, я честно ставил, и - безрезультатно, поэтому последнего в этом списке Гея просто игнорировал, несмотря на мои "!!!".
  Гей победил, а победная сумма в рублях составила почти две автомашины!
   Но это - не основное. Я мог быть единственным победителем из десятка тысяч игроков на центральном московском ипподроме!
  Это до сих пор обдает жаром мой забубенный котелок. И где бы я ни был, в какой город не бросала меня судьба, я всегда искал ипподром, и обязательно играл, не азартно, скорее сдержанно, просто из любви к лошади, с надеждой поддержать этот спорт. Я рад, что играл на многих ипподромах, что ставил доллары даже в Окленде в Новой Зеландии, на прекрасном ипподроме Ellerslie...
  И остается мне сегодня ваять из керамики бегущих по пшеничным полям и морским волнам гнедых...

   
 Первым школьным летом я полетел с отцом в Донецк. Я бы, наверное, забыл об этом, но случилось так, что во время полета я оказался на коленях у одного из летчиков. Во все глаза мальчишка оглядывал кабину «Дугласа» и не мог понять: как это самолет летит сам, а штурвал двигается без рук; от огромной панели с приборами, я просто не мог оторвать глаз, приборов было так много, что мне стало не по себе... Не знаю, может поэтому, у меня заболела голова и я весь полет
продремал.               
Когда в Донецке мы сошли с самолета, мне стало совсем худо... Папа, помню, купил шоколадку, я отломил кусочек и...  И проснулся в больнице. Большая комната, кровати, кровати по стенам и горшок в центре палаты... А за стеклом плачущая Мама.               
После скарлатины я долго выздоравливал. Живем мы за городом, в солнечной комнате, в тишине и зелени лета... Однажды я обещал маме почитать книжку и забыл, зарисовался...               
 – Лучше быть осторожным в обещаниях, чем безалаберным в их исполнении, - сказала мне укоризненно мама.               
Я бы забыл и эту картинку моей жизни, если бы любимое слово мамы «безалаберный» я ни раз слышал из ее уст... Прошли годы. Руковожу коллективом. И до сих пор не могу понять: почему я не хотел защищать «честь мундира», если жаловались дети родителей на нерадивость или грубость  сотрудника, почему я не мог никому отказать, когда ко мне обращались с просьбами? И не важно – посмотреть ли мне ребенка, помочь ли советом или написать контрольное задание «по крови» заочнику института. Теперь я понимаю, не каждый сможет сходу, как проф. Преображенский, сказать категоричное «нет», не объясняя причины... Может быть, эти мелочи отрывали меня от дел, от чего-то главного, смыслового, возможно вместо серебряной медали ВДНХ СССР я получил бы золотую, если бы дослал запрашиваемый текст к своему буклету...       
Поздним вечером кто-то постучал в кабинет. Дверь открыл  пожилой мужчина. Поздоровались. Он поблагодарил Зою Григорьевну, инструктора, за сына и протянул мне небольшую картину на дереве покрытую глянцевым лаком.               
– Спасибо,- поблагодарил в свою очередь я, разглядывая рукотворную иконку. Мы разговорились и он пригласил меня в свою мастерскую. 
В то время я занимался марками - соблазнил меня мой друг Вадим. Мой собирательский уровень был невысок, я лишь плотно вошел в обойму коллекционеров и каждый раз покупал в книжном магазине своих любимцев-животных, птиц, прекрасные  живописные картинки экзотических стран. И под завывания северного ветра, плюхающего порывами белую пыль на окна, поздними вечерами, когда все улеглись спать, я любил разглядывать их, выискивать информацию о неведанных, африканских существах, благо у нас была великолепная библиотека, которую пестовала Галя.               
Подвальное помещение моего нового приятеля было завалено бумагами, мебельным ломом, стульями с грязными спинками, на полу древесные опилки, пахло красками и лаком. После небольшой теоретической части Всеволод предложил мне сделать самому картинку...               
Прежде всего я должен точно вымерить деревянную заготовку, обработать ее края ножом, рашпилем, потом марку или картину приклеить клеем БФ-6, дать высохнуть, затем залить всю клеем БФ-2, чтобы защитить краски от прозрачного нитрацеллюлезного лака, прогрунтовать края, смесью, в которую Всеволод вводил специальный, ему одному известный пигмент, обработать рамку, и завершить операцию двуслойным покрытием прозрачным нитролаком... Я сделал несколько картин. Среди них «Прекрасная шоколадница» Ж-Э.Лиотара, «Купание красного коня» Кузьмы Петрова-Водкина, натюрморты, цветы, особенно хорошо получились «Лесные фиалки» И.Левитана, и многие другие миниатюры из моих марок.               
В то далекое время в каждом концелярском магазине помимо картин, изображающих непоколебимых ленинцев - членов Политбюро СССР, продавались масса репродукций работ великих художников, ими я увешивал многочисленные двери квартиры, туалет, и, естественно, использовал для создания картин на дереве под лаком...               
А с Всеволодом мне пришлось довольно быстро расстаться, уж больно нездоровая обстановка – работа с красками, лаками в плохо проветриваемом помещении...


 Областная научная библиотека в моем почти полумиллионном городе прижалась пятиэтажной спиной к сопке на самой тихой,  небольшой, центральной улице, названной именем дочери губернатора Санкт-Петербурга маленькой, худенькой Сони Перовской, взмахом белого платочка указавшей цель бомбо-метальщикам 1 марта 1881 г. у ажурной ограды Михайловского сада Санкт – Петербурга... Вот так. Заполярье и террористка... Связь, понятная лишь власть державшим... Все остальное я могу пояснить: спасибо, опять же,  дочери Первого секретаря обкома КПСС, она трудилась, наверное, не простым библиотекарем...               
Неспешный воскресный день, мы с шестилетним Димой идем в музыкальный отдел, поднимаемся на четвертый этаж, садимся в небольшом кабинете, отделанным аппликациями из дерева, понятно, с северной символикой – оленями, полярным сиянием, перколями...               
Сегодня у нас час музыки и я очень надеюсь: богатое вокальное наследие вскормит звуковую культуру малыша. Моя цель дать маленькому Диме представление о прекрасном, эталонном пении... Несколько предварительных слов о легенде мирового голоса, о бархатистом бельканто Энрико Карузо и мы начинаем. Я выбираю его неополитанские песни.  Звучит голос неповторимого тембра: «O Sole mio», «Santa Lucia»,  «Giamaica»...  Смотрю на Диму. Он слушает молча, чуть прикрыв глаза. Может быть, в эти минуты он слушает ни как нарастает прекрасный голос певца, заполняет собой все пространство, а себя, и мысленно убегает в свой детский мир? Не знаю. Но и это хорошо, согласитесь... 
Через несколько лет мы побываем с Димой, уже подростком, в Неаполе, где больше будем говорить и фотографировать мотоциклы, нежели вспоминать великого Карузо. Что делать? У Димы увлечение гитарой и тяжелой музыкой. И кажется мне сегодня, что существует какая-то связь между любимой музыкой и жизненным стилем...               
 А тогда нам удалось послушать многих выдающихся певцов, среди них: Тито Гоби и Марио дель Монако, Мария Каллас и Лолита Торрес, Беньямино Джильи и Борис Штоколов, Федор Шаляпин и Анастасия Вяльцева, Эдит Пиаф и Сергей Лемешев, Фрэнк Синатра и Элвис Пресли... И то, что Дима, студент медицинской санкт-петербургской академии, сегодня любит музицировать и понимает музыку, я думаю, есть заслуга и тех неспешных, заполярных часов.               
Однажды воскресным днем в библиотеке я просматривал журналы. Люблю это спокойное время, особенно, когда просторный зал через широкие окна после долгой полярной ночи заливает ласковым, солнечным светом, на тебя вопросительно взирает библиотекарь, а вокруг тишина... Кстати, по-моему, библиотекарь - одна из немногих в трудовом реестре страны душевная и внимательная специальность... Итак, я просматриваю монографии, статьи. Обратил внимание на растущую популярность биоритмологии не только в астрологии...               
Все мы знаем по себе, что бывают дни, когда все дается легко, ладится, спорится и, наоборот, встречаются долгие часы, когда многое срывается, делается с напрягом, без настроения, да и самочувствие неважное... В некоторых работах рекомендуют учитывать это в рабочей жизни. Тренеры стараются планировать нагрузку спортсменов теперь в зависимости от индивидуальных физических биоритмов. Полеты в космос также включают оценку эмоционального и интеллектуального многодневных состояний астронавтов, как тесты совместимости...               
В понедельник я стараюсь придти на работу пораньше, чтобы в тишине спланировать, выделить важные вопросы, решить срочные, простые... Беру корреспонденцию. Она обычна: указания, запросы поликлиник, больниц по реабилитации, планы спортивных мероприятий... Стоп! Бумажка из Москвы, из спорткомитета: наша пятнадцатилетняя батутистка Валентина Петрова включена в состав сборной команды Советского союза. Я хорошо знаю ее тренера Альфреда Покрамовича. Думающий, серьезный, амбициозный, он учится заочно в институте физкультуры им. П.Ф.Лесгафта в Ленинграде. Отношения наши уважительны, плодотворны. Однажды он попросил меня срочно помочь ему с рефератом «по крови», а через годы он в сложной ситуации уже отплатит мне деятельным участием...               
Пролетел рабочий день. Вечером я одеваюсь домой, внезапно стук в дверь. Регистратор Валентина Васильевна протягивает мне  экстренное извещение со скорой помощи: час назад во время тренировки упала «с батута» Валентина Петрова, с повреждением позвоночника госпитализирована в областную больницу.
О, господи, как же обманчив и хрупок этот мир, как случайна и, порой, фатальна судьба... Позвонил в нейрохирургическое отделение, потом - в спортивный зал «Трудовых резервов». Альфред  уехал на соревнования. Второй тренер, проводивший тренировку и страховавший Валентину у батута, на следующий день рассказывал мне:               
- Тренировку закончил, четко сказал Валентине об этом, как положено, и отошел от батута. Вдруг слышу удар, обернулся... Одиннадцать четвертей, дуреха, решила крутануть напоследок...      
Дома не покидают мысли о Валентине, которой предстоят сложнейшие операции и многое неопределенно – похоже, заинтересован спинной мозг... Я пытаюсь отбросить тяжелые предчувствия. Чтобы чем-то занять себя начинаю расчитывать биоритмы Валентины, данные о ней я помню... Вчера было 25 февраля... Отталкиваюсь от даты рождения Валентины и... Через несколько минут я в полной растерянности. Оказалось, что Этот день - самый тяжелый День в году для Валентины: физический и интеллектуальный биоритмы – в критических днях, а эмоциональный статус – в отрицательной фазе.               
На следующий вечер с моим заместителем Олегом мы обсуждаем неожиданную связь: травму и биоритмы Валентины... Уж, больно в «десятку»... Надо проверить...               
– У нас есть несколько вариантов, - подытоживаю я - Спортивный травматизм и суицид по области. Травмой займешься ты, а я пойду в судмедэкспертизу... Пару дней, я думаю нам хватит...            
 И вот мы снова в вечерней «мозговой атаке». Совпадения  тяжелых травм и молодежных трагедий значительны... Случайны ли? Решаем посмотреть многодневные ритмы больных при  инфарктах миокарда и инсультах. Требуется лишь менее затратная по времени система подсчета. Может прибор? И мы снова в «мозговой атаке». К нам присоединяется опытный инженер Александр.               
Я хорошо помню тот вечер. Мы сидим в моем кабинете, курим, пытаемся объять проблему, нащупываем разные возможности, чтобы приблизиться к цели, сосредоточенно ищем... Все вооружены карандашами, склонились над большим белым листом, лежащим на стуле. Каждый что-то предлагает... Вот, как будто, проявляется общий принцип решения...               
– Ребята,- прерываю я атаку,- Во имя справедливости, мы, покидая этот кабинет, должны забыть, кто, какую роль сегодня сыграет в нашем общем действе. Согласны?               
И мы еще долго продолжаем наш воистину творческий запрос... Наконец, вырисовываются детали...               
 Через год мы получили патент на изобретение «биоритмокалькулятора» и более семисот предложений со всего союза.  Александр ездил в Новосибирск, Москву... Я выступал с докладами в Москве на всесоюзном съезде кардиологов (критические биоритмы при инфарктах миокарда), где впервые сидел на первом ряду партера в Большом театре, смотрел «Даму с собачкой» Родиона Щедрина с неподражаемой Маей Плисецкой. Ездил в Горький на конференцию медицинского обеспечения автопрофессионалов. Интересуетесь по какому поводу? Предложили Пигареву Леониду, начальнику крупнейшего автопарка нашего города методику снижения ДТП... Заключили договор, который будет реализован в случае удачи (так и зафиксировали)... Расчитали водителям биоритмы и через диспетчера каждый водитель теперь получал в свои неблагоприятные дни талон: «... сегодня у тебя неблагоприятный день, будь дважды внимателен в пути!» ДТП снизились за год на 6,2%!
Но с трибуны я говорил не о биоритмах, ушел от этой темы, а о невнимании создателей автомобилей к условиям работы водителей, ибо не решены вопросы тепла в кабине на севере, вентилляции на юге, функционального сидения...               
За неделю до распада союза мы получили, наверное, одними из последних, знак «изобретателя СССР».               
Тебя интересует, как я относился к биоритмам?  Как к очередному увлечению, как к мертвому штилю, что предшествует шторму... Биоритмы, как безобидное ружье, которое висит над тобой, помогает тем, кто нуждается в нем, кого подстегивает сознание предстоящей опасности, кто склонен принимать не когнитивность проблемы, а желаемое и ясное предупреждение...               
Как-то я приехал в Новороссийск. Гуляя, обратил внимание на свеже-покрашенные фасады домов на центральной улице города – улице Советов. Оказывается за три дня до меня здесь побывал «герой Малой земли» генеральный секретарь земли советской Леонид Брежнев. Журналисты долго терзали старушку, которую Леонид Ильич спросил:               
- Как живешь, Бабушка? – Бабушка ответила,- Хорошо, милый, главное, чтобы войны не было...               
 Так примитивно было повернуто мировоззрение людей...
Я ни раз посещал Валю. Уже больше двадцати пяти лет она живет – лежит на жесткой кровати с балкой над головой, которая помогает приподнять жаждущее движений тело. Хорошо хоть, дали квартиру на первом этаже, чтобы на каталке в погожий день на балконе она могла подышать городским воздухом. Да и телефонная работа появилась в последние годы, чуть отвлекает... Вот так.               


 От ствола дерева растут толстые ветви, от них тянутся ветки поменьше, потоньше, так и у меня, простираются увлечения со всех сторон и ждут они меня, покачиваясь на ветру...


 Вы бывали в Латвии? Нет, не на Рижском Взморье, а в Латвии, на границе с Белоруссией? Недалеко от Даугавпилса? В уютных небольших городках Латгалии? С них начинается Латвия. Нет? А нам посчастливилось... Краслава. Слышали? Хорошо, тогда я расскажу и не взыщите, заодно, буду наслаждаться воспоминаниями, нырну с головой в те блаженные дни...               
Обычно мы с Галей задолго до отъезда намечали место летнего отдыха, но процесс выбора настолько упоительно согревал наши охладевшие за полярную ночь сердца, что мы, порой, умышленно муссировали, затягивали его решение.               
Лешке нет трех лет, весной она перенесла тяжелую пневмонию. Через обычное для каждого советского человека «нехочу» я тогда положил ее в городскую больницу, чтобы каждый вечер, засыпая, она обязательно держала за руку бабушку Галю или меня.
Теперь для здоровья Лешке требуется живительный сосновый воздух, солнце и альвары можжевельника – по себе знаю. И по наводке Нины, двоюродной сестры Гали, мы выбираем деревушку в Белоруссии недалеко от Бигосово.               
Начало летнего отдыха должны положить Папа и я.               
Июнь. Маленькую Лешку «в охапку» и - в путь.               
Жаркое солнце встретило нас в Даугавпилсе. До белорусской деревушки, нам сказали, километров семьдесят.               
Янис, водитель такси оказался парнем речистым, его веселый говор сопровождал весь наш путь на извилистом шоссе, с солидно выплывающими из-за поворотов, как космические корабли, рядами небольших, уютных домишек. Янис с любовью рассказывал о своей земле. А меандры быстрой Даугавы сразу приковали мое внимание и даже на расстоянии взгляд улыбался разливистой реке, которая бежит себе торопливо, огибая островки, шивера по изрезанной оврагами равнине, всхолмленной в ее левобережной части.               
- Передохните в Краславе. Очень свежий, красивый городок, взгляните, так, на всякий случай, -  через час езды, поглядывая на маленькую Лешку, предложил Янис.
Городок оказался действительно необычным, будто «разрезанным» рекой на две части. Понтонный мост гостеприимно прогибался, когда мы переезжали через быструю Даугаву. Сразу повернули направо и у трансформаторной будки остановились. Папа с Лешкой устроились на непиленных сосновых бревнах, а я закурил и прошел к лесу, потом повернул по тихой улочке...               
Благословенная моя Краслава, я не вздрогнул, не почуял, что прошествовал тогда мимо низенького, невзрачного на вид дома с высокой трубой и солнечным участком земли,  домика, который через четверть века целое десятилетие подарит моей семье счастливые, летние месяцы. Без всякого интереса я оглядел и строящийся, ладный домишко впереди, в конце этой маленькой улицы, его вскоре приобретут родители, и он станет на несколько лет и нашим домом; целиком захватит Папу, который будет ежедневно вставать в пять утра и копаться с курами, кроликами, индюками... Я тогда плохо помогал ему. Однажды соорудил такой курятник, что Папа тут же сломал его. Мама, в основном, занималась готовкой, и, помню, легонько и безрезультатно «подталкивала» нас к земле...               
Итак, мы передохнули и поехали дальше к Бигосово.
Из белорусской деревни мы без оглядки летели назад в Краславу, после того, как Папа перебрался на утлой лодчонке через озеро к "несравненной" деревушке с обычными сельскими "услугами" и сельмагом, посмотрел и молча вернулся... Подъехала Нина с маленьким Андреем.          
Первую ночь в Краславе мы провели в гостинице у площади, что напротив рынка. А утром случилось непредвиденное - приступ астмы у Нины. Через час, положив Нину в больницу, я оставил Папу с двумя детьми, и пошел искать жилье. Прошел через мост, поднялся по невысокому косогору к кемпингу, заглянул в домик к начальнику. Познакомились. Владимир, донецкий шахтер, недавно с женой Валентиной переехал и построился в Краславе. На его немолодом, простом русском лице явственно читались добродушие и склонность к спиртному... Володя сразу предложил мне комнату в своем новом доме. И мы решили: наша летняя стоянка будет у него, на Приедайне - сельском берегу, рядом с лесом и бурливой Даугавой, а городская цивилизация правобережья с рестораном, магазинами, рынком, больницей должны гармонично дополнить быт нашего отдыха.               
Я вынужден пропустить сказы о долгих годах, когда с удовольствием и радостью, как наркоманы, мы вахтовым методом летели в милую Краславу, снимали жилье, рыбачили, валялись на золотом пляже, дурачились в воде на автомобильной камере у каменисто-песчанного берега  Даугавы  красивейшего Рума, топали жаркими, полдневными часами на обед в ресторан или столовую, ходили солнечным утром на рынок, а в молочном магазине каждый день просили молоденьких продавщиц оставить нам до вечера в холодильнике простоквашу, сметану и творог... Вечерами вместе с детьми мы выпивали по стакану парного молока у бабушки Веры или бабушки Насти, гуляли всей семьей по разморенному хвоей лесу, любили постоять на высоком берегу Даугавы или у таинственной, бегущей у ног воды в красно-бордовом закате и тишине, изредка нарушаемой гулкими ударами речных хищников и редким сонным криком коростеля, его скрипучим «крэк-крэк», напоминающим треск деревянной палочки по зубьям гребня...               
  Я вспоминаю эти милые часы, и благодарная печаль всецело овладевает мной, и я снова иду в лунном свете, по тихой, ночной Краславе после рачьей охоты, и радушно встречают меня знакомые до боли дома, Даугава... Да, этот маленький латышский городок навсегда покорил нас редким, гармоничным сочетанием цивилизации и уютной деревушки с приземистыми, бревенчатыми домами, кинозалом в бывшей конюшне, пыльными в летнюю сушь дорогами, лесными тропинками, со стоящими «на часах» статными соснами, красавицей Даугавой...
Но, главными остались в моей памяти – мои помошники, учителя. И я никогда не забуду соседа Богдановича, который учил, помогал тесать доски; Доната, который доставал шифер и доски, а его супруга делала нам дивный творог и сметану на завтрак; Володю, печкура, сложившего нам камин и печки; любителя выпить, одинокого трудягу, Виктора, который поставил нам превосходные калитки, ворота, рамы на кухне и потребовал за оплату четыре пузыря; кузнеца Сашу, он ковал мне козырьки - навесы, скамейки, рыцарские подсвечники, латгальское оружие, которое я повесил на камин, и все он делал справно по моим рисункам и чертежам; Чеслава, он с приятелем обшивал вогонкой весь дом внутри, приладил двери по комнатам, обучал меня плотницкому делу и работе с цементом; Володю и Яниса из ремонтно-строительного треста, которые помогали достать мне сетку для огородки участка, пинотекс, вагонку, огнеупорный кирпич. И, конечно, Броню и Алика, которые тепло опекали нас все годы...               
Но это еще будет, а пока  мы ежегодно снимаем жилье и радуемся, что родители  купили тот славный голубой домик в конце улицы у леса. Его сделал Адамыч, спокойный, работящий мужик, на которого в ту пору много наговаривали. Теперь каждое лето мы привозили Лешку и Вадима к деду и бабушке. Но, через четыре года родители продали это теплое, ласковое гнездо. Тяжелое  решение Мамы я пережил с неврозом, а Папа - и вовсе не смог, и вскоре «покинул» нас...               
И снова несколько лет мы снимаем комнату и веранду, теперь на углу улиц Безделигу и Дарза у старого, одинокого отца Алика. И каждый день на нас укоризненно смотрят большие глазницы голубого родительского дома... Но я тогда ничего не замечал, рыбалка отваживала меня от тяжелых дум, Галю увлекал лес, ребят - пляж...               
Потом зимой произошло Это.               
Я хорошо помню тот необычный вечер. Раздался телефонный звонок, трубку подняла Галя. Закончив разговор, она вопросительно-серьезно посмотрела на меня и сказала:               
- Звонила Броня. «Ушел» отец Алика. Они предлагают нам купить дом за десять тысяч...               
Через месяц с деньгами я уже ехал в Краславу. А шли последние годы Советской империи...               
Вечером перед первой для меня, крупной сделкой, я растерянно блукал по пустому дому, заглядывал в углы, старался высмотреть нижние венцы дома, трогал рамы, зачем-то посидел на печи... Потом посчитал деньги и отнес Алику.               
На следующий день мы быстро оформили сделку у натариуса и я позвонил Гале.               
–  Как невеста? – весело  спросила жена.               
–  Хороша до невозможности, но больно грязна, отмыть надобно, - ответил я ей в тон и мы посмеялись.
Через месяц Лешка с Олегом уже открывали свой дом и, как они рассказывали потом, провели счастливое время. Я сужу об этом по сердечкам и стрелам, во множестве нарисованным ярко-красной губной помадой на стенах и дверях дома. И доброй памяти детей, которая до сего дня хранит: и Домик Ксендза с «пивным»(сырным) салатом, и походами в городскую баню, а потом в нашу просторную парилку, и голубой, уютный интерьер ресторанчика, где я тискал пухлые Лешкины щечки, и «поеданием» очами берегов красавицы Даугавы в ожидании парома с беседующими о житье-бытье селянами, и праздник ЛИГО - ночи Яна Купала, на берегу Приеданья с алусом, домашними хлебами, копчеными курями из Аглоны, сырами и песнями, и наши завтраки с домашними творогом, сметаной от добродушнейшей Веры и моими бутербродами «на один зубок» с нежнейшей свининой домашнего копчения, и кулинарные сладости в магазинчике, что рядом с полицейским участком на улице, ведущей вверх к Костелу, и парное козье молоко с ивовым привкусом бабушки из домика в лесу, и напутствие Лешке бабушки Сони: «без полной банки земляники из лесу ни ногой!»...               
Я приехал в конце лета, когда скворцы уже собирались небольшими стайками, знать, готовились к перелетам.               
 Как ошалевшая, голодная мышь, попавшая на сельское жнивье, я впрягся в ремонт дома с такой неутомимой решительностью, что мысли и желание творить иногда самому казались запредельными, нереальными...
«Это – мое!» - все верещало и голосило во мне невыносимо. «Я сделаю все, что хочу! И никто меня не остановит!»          
Во мне проснулась жилка Отца – все заготавливать впрок и делать основательно, солидно; черта характера Мамы - умение искать пути, наводить контакты. Я научился торговаться, убеждать, доказывать,- наверное, помогали мне гены деда Исака. А не бояться всего нового, необычного – это уже мой небольшой жизненный опыт: во-первых, с детских лет я любил все свежее, даже, - обязательно, новые учебники в школе, во-вторых, не сомневался: надо ввязаться в задуманное, и все получится.               
Но, главное, во мне воспарило чувство Собственника – Хозяина, забитое советской соцдействительностью!               
Дом бревенчатый, сороколетний, нижние венцы еще крепки и надежны... Но, с чего же начать? И я вспомнил: у римлян была поговорка Горация «ab ovo...» - от начала, наши предки вольно перевели ее – танцуй от печки! И я сдираю все обои, убираю электропроводку, и остаюсь наедине с оголенным срубом, который уже мысленно делю на четыре комнатушки перегородкой «крестом».               
Я отчаянно загорелся: соберу вместо печки камин, простой, деревенский для обогрева (без  камина не мыслил я дачный уют, неповторимый мир спокойствия и размеренности), круговую, металлическую печь заменю высокой «голландкой», стены обошью вогонкой под морилкой и лаком, сделаю руками ребят нашего четырнадцатого профтехучилища простую, деревенскую мебель с лавками и столами, повешу кованное, зачерненное, латгальское оружие на камин...
Я многое тогда реализовал впервые: освещение - кованные по моим эскизам бра, светили только со стен; розетки и выключатели приютились на перегородках на уровне опущенной кисти руки; я подобрал и приспособил под декоративные карнизы на окна, выброшенные из парикмахерской резные, деревянные поделки; привез контейнером качалку, которая служила председателю нашего облисполкома в сауне и поставил ее у камина...               
 И получилось! Не дом, а игрушка!
Но это все прелюдия, главным была земля, посадки...
Будто низверглась во мне первобытная, забытая, но непереходящая, как дары природы, любовь к земле.          
Я вспахивал ее необычно, по-английски (начитался). Первый год, правда, я позволил соседу с лошадной силой взрезать, вывернуть почву, а вечером, почему-то, заболела душа - я посчитал себя безграмотно обманутым. На следующий год агрессивную пахотную вспашку я заменил бережной, щадящей, человечной. Я легонько приподнимал землю лопатой, минимально нарушая ее структуру, не обнажая плодородный слой, хотелось  сохранить трудяг-червей и копилляры однолетних растений, а затем клал землю на место. Потом нежно, вручную боронил. Я шел с лопатой по огороду и всегда чувствовал  подъем сил и веселья!               
С заполярного круга мы везли азофоску. Я добавлял ее в почву помимо золы, яичной скорлупы, испитого чая. Я выписывал большое количество сортов семян, завел дружбу с местным помидорником...               
А ранней, весной мы с Галей дома готовили рассаду по всем законам агротехники, везли ее, аж, с заполярного круга и высаживали в парнике.
В конце мая, первый и единственный раз, наш огород расцветился колышками с наименованиями плодов будущего урожая - указатель нашей агротехнической любви и  малограмотности!       
Я отчаянно ждал этот солнечный месяц май – радостное время моих посадок. Я увлеченно копался в земле, в запахах сирени, сладкого весеннего ветерка, и не замечал выходных, за что однажды получил выволочку от соседей, дескать, и отдыхать надо уметь. Теперь в воскресенье я шел за Рум, читал и засыпал на теплой, припорошенной сосновыми иглами земле, и она снова была рядом со мной и не было ничего приятнее такого отдыха, и я забывал все, даже любимую рыбалку.               
Обычно я вставал рано, когда в горницу игриво закатывалось солнце, и работал (заслуживал завтрак), потом дневная сиеста после обеда на скамейке у дома, и снова до вечера -   в парнике, в сарае. Я совсем не уставал, наверное потому, что часто менял работы, а может быть потому, что посадив морковь и капусту, считал, что сделал что-то на благо земли.               
Вечером, обычно еще бежал километра три-четыре по сосновому лесу. И разные мысли во время бега лезли в голову. Я вдруг решил, что настоящие мужчины – это те, у кого есть кусочек своей верной, никогда нестареющей земли, что  они любят возится с ней, и ежегодно со штофом хорошего вина отмечают праздник нашего Дома - День Земли (Earth Day). И славно, что мы, как листья, растем, скручиваемся в папироски, и слетаем на землю, чтобы долго лежать, прильнув к ней, оставляя нашим детям не только крылья, но и корни...               
Потом я уезжал, чтобы в июле вернуться, и Лешка подменяла меня, возилась с курями, кролями, занималась прополкой огорода.               
По осени земля радовала нас дарами и я отчаянно любил, встав по утру, снять огурец, свеженький, ароматный, пупырчатый, с капельками росы, помыть его в дождевой бочке, разрезать на две половинки, намазать медом и, аппетитно похрустывая, степенно обойти, благодарно разглядывая свой участок земли о двенадцати соток...          
А мягкими, августовскими сумерками, когда приятный смолистый аромат леса вяжется с моим случайным садовым поселенцем - чубушником у сарая, я трясу тонкий ствол нашей любимицы -золотистой сливы, что растет совсем рядом с домом, и подаю сочные, медовые плоды моим родным...               
Каждый год хороши были урожаи моркови, помидор, кабачков, которые я иногда даже таскал  на рынок. А вот картошка, капуста нас не баловали, не хотела земля и все тут.               
До посадок я ежегодно ездил в Дагду за тремя–четырьмя курями, прикупал одного петуха для порядка и укрошал всю эту живую картинку  нарядной, карликовой бентамкой. Жила и ела у нас эта куриная братия по всем правилам, поэтому, наверное, и неслись все справно... Одного я им не давал - моих червей земельных!
Для Димы держали кролей, совсем маленькие они жили у нас в изготовленной мною двухкомнатной квартирке под крышей сарая и каждый день гуляли по огороду и изумляли нас, выделывая кренделя своими прыжками, когда Дима их пытался вернуть домой. До отвала мы кормили их листьями одуванчиков, крапивой с комбикормом, подорожником, полынью. И по осени ботелых отдавали хозяйке...               
 Десять лет Краслава баловала нас субботней парилкой и воскресными шашлыками, которые я неспешно готовил из баранины или свинины на выкованной моим кузнецом шашлычнице, под дымком из яблоневых и грушевых веток и полениц. Когда я пробовал шашлыки, глотал так жирно и вкусно пахнущие грушей куски, казалось, что вот-вот к нам сбегутся собаки со всей Приеданье.  Каждый год я квасил две большие бадейки красной смородины, чтобы вечерком мы всей семьей, усевшись у дома под старой  грушами за нашим большим столом или у трепетного пламени камина, выпивали по бокалу прозрачного, вкусного рубинового вина...
Все, к сожалению, заканчивается когда-то. Пронеслись и эти леты и одно я жалею: ни разу за десять лет я не смог привезти в этот райский уголок мою Маму, и нет мне оправданья... И сегодня я понимаю, покинув  благословенную Краславу, совершил бегство в разочарование, и был полным дураком, вняв совету дьявола...
Благодарная, незабываемая Земля!  Спасибо  ТЕБЕ, приютившая нас Краслава!

                Мой глиняный киббуц.

 В эти дни я легко встаю в пять утра с приветной мелодией будильника. И под пение громкоголосой славки выкатываюсь в свежий сумрак ясного, безоблачного неба с рассветной  белизной меж двух гор, напоминающих женские прелести. Ранним утром у нас нет "лучистых алмазов" - капелек росы на зеленых ветках кустарников cредиземноморских потериума, тимьяна, нет и российского утреннего холодка даже в зимние месяцы, поэтому ветровка, купленная Полиной, служит мне редко.
 Ровно без пяти минут шесть, улыбнувшись водителю на его "доброе утро, мотек", я сажусь в автобус, заполненный наполовину солдатами и солдатками. Через 20 минут мягкой, скоростной езды жму сигнал - надо сойти на перекрестке в Кабри. В эти ранние, утренние часы до своего киббуца я могу добраться только тремпом. И каждый раз второй-третий водитель не оставляет мою просьбу "ле Бейт-хаЭмек" без внимания, причем, присоседиться к женщинам-водителям я и не пытаюсь - бесполезно, а число приятелей-мужчин, не раз переодически подвозивших меня, постоянно увеличивается.
 В начале восьмого приезжает "монитка" и везут нас в киббуц Эйно-Мифрац, что недалеко от старого Акко. Киббуц этот просторней нашего, как все, чистый, уютный, без кустовых заборов-зарослей фумана. Многочисленные эвкалипты по периметру больших полян больше служат для подвески бело-голубых флагов страны, которые израильтяне в дни национальных праздников, как и множество гирлянд со звездой Давида, вывешивают везде - на домах, машинах, в садах и уличных прилавках.
  В эти апрельские дни памяти 22682 солдат, погибших в беспрестанных войнах, по всему Израилю дважды - в 11 и в 20 часов прокатывается поминальная серена (она звучит ежегодно) и по всей стране в эти мгновения останавливаются поезда, машины, на две минуты замирают все, где бы их не застал сигнал...
 В киббуцах селяне ездят на велосипедах по асфальтированным дорожкам (чтобы максимально облегчить жизнь велосипедистам у стены бомбоубежища выведены шланги для подкачки шин), как правило, за "железными конями" трусят, срезая углы дорожек, собаки с высунутыми языками. Они живут здесь без поводка, но с ошейником, очень дружелюбны и ленивы: лежат в тенечке и бьют о траву хвостом, радуясь твоей руке. С кошками в киббуцах сложнее. Их много, потому как еды и тепла достаточно, но переодически их популяцию сдерживает особая служба. Я наблюдал, как бережно они отловили моих Певицу и Бегунью, и через неделю, уже стерилизованных, вернули.
   Вообще киббуцы - это обычная деревня с почтой, столовой на 200-300 посадочных мест, небольшим супермаркетом (если "спрятался" киббуц среди полей), с бассейном, теннисным кортом и прекрасной футбольной поляной, тренажерной и детской спортивными площадками, поликлиникой, обязательной молочной фермой на 200-400 "немых"(сытых, чистых), голштинских коров, нужными населению службами, включая специальную остановку транспорта для инвалидов, выкрашенную в голубой цвет с символом. В нашем небольшом киббуце три школы: для детей больных аутизмом, даунов (c реабилитацией, естественно) и обычная...

  В эти ранние часы меня обгоняют фуры, груженые бананами.
  Когда я бегу мимо банановых рощ, приветствую тайцев, они работают в нашем киббуце на банановых плантациях, укрытых специальной пленкой с запечатанными под ней в синих, полиэтиленовых чехлах плодами. Частенько ребята оставляют на моей скамье нежнейшую гроздь спелых бананов. Бананы в Израиле, в основном, сорта Кавендиш, не велики, но безумно сладки. Может быть, еще и поэтому мировой теннисист Рафа Надаль, игру которого я смотрю с удовольствием, в коротких перерывах между геймами так бережно лакомится банановой энергетической "бомбой", накаченной, как предполагают некоторые, доппингом. ФОТО 31 Кстати, после падения Берлинской стены жители ФРГ дарили каждому жителю ГДР гроздь надежды - этот чудо-фрукт из Израиля.
  Все, что мне обычно остается от подарка знакомых тайцев (ведь живу я в "модале" среди выходцев из России, которые в любой обстановке так падки на "холяву", что не оттащить их от притягательной грозди доброго продукта) я использую днем для перекуса или тихим вечерком поджарю в оливковом масле.
  До завтрака я успеваю потренинговать, сделаю около тысячи движений за полчаса под перистой финиковой пальмой с нежными голубыми цветами на колонновидном стволе. С завистью понаблюдаю за медленно идущей небольшой стайкой двухлетних израильтян, сопровождаемой двумя девицами, безумолку что-то рассказывающими детям.
 После сытных овощей с манной кашей я с предвкушением и страхом сажусь к своему рабочему месту у окна.
  Три часа с небольшим перерывом на чай, не отвлекаясь ни на секунду, я буду пытаться из куска глины выжать образ, смелую форму или замысловатый узор, работаю со страстью, которую никогда бы не смог в себе предположить. Хочу вдохнуть жизнь в кусочек глины. Наверное, вспыхнула в моей душе беспокойная жажда деятельности предков - кочевников, отголоском в крови отзвались удары по камню неандертальца...
 Потом небольшая прогулка в лимонной или ореховой роще. Я люблю посидеть и на скамье полуциркульной арки в тенистой тиши, около скромного киббуцного кладбища.               
Должен сказать, что кладбища в Израиле – место особое, к нему ведут единственные! в киббуце указатели, начиная с самого въезда в киббуц. Расположено оно на краю поселения в тенистых схронах олив, кипарисов, эвкалиптов. Здесь всегда хозяйничает легкий фен – ветер просторных, рабочих полей, наверное, чтобы отдыхать Им было неодиноко, комфортно, и не надо было снова «его искать». Покои ушедших (чаще далеко не молодых), четко спланированы скромными, одинаковыми могильными плитами и надгробным камнем в изголовье (похороны на перый-второй день, бесплатны) и Ничто не огорожено забором или оградкой. И думаю я в эти минуты, что человеческая жизнь – важнейшая ценность, но не мертвецы созидают ее, поэтому лучше добрые дела творить при жизни и доброе имя сохранить в памяти, чем вычурно-дорогие, мраморные скульптурные украшения усопшим, выставленные на всеобщий елей... На надгробных плитах я вижу не цветы, а кучки обычных морских камешков –голяков – следы не очень частых посещений близких.
 Здесь живет семья моих друзей мангустов. Впервые они прошествовали пару лет назад, метрах в пятнадцати от меня, показали трех своих малышей. Теперь иногда я вижу гибких, серо-серебристых зверьков, обычно по одиночке и после полудня. Вчера вылез из кустов, вопросительно посмотрел на меня и медленно, лениво удалился сам папаша с длинным, рельефным хвостом. И вспыхнула в эти минуты моя память. Перед глазами – привезенное с Кубы, чучело мангуста и кобры, которая обвила его тельце. Чучело долго стояло на комоде слева от окна в большой комнате заполярного Мурманска. И каждую субботу я обтирал с них пыль. Потом они упали с комода во время вечеринки у Лешки и я старательно пришил копюшен кобры к ее тельцу. А через годы, во время посещения с Димой Кунсткамеры — кабинета редкостей, первого музея России  Петра Великого В Санкт-Петербурге, мы увидели точную копию "нашей" битвы кобры и мангуста.
После прогулки я посижу в копьютерной, посмотрю новости. На обед на выбор предлагают курячье бедрышко, или шашлык индюшачий, "принцессу Нила" или говяжью котлету в перце, все очень вкусное, естественно, с овощными, по-израильски сладкими гарнирами.
  После еды нас ждут снова "монитки", чтобы вернуть домой размягших и сытых общением, выбранным увлечением, едой.
  Для приземленных сообщу: до недавнего времени государство Израиль дарил мне все Это за 4 доллара в день, но год назад "израильский фонд помощи пострадавшим в катастрофе" снизил этот подарок до 1,5 долларов. Правда, для этого я должен был доказать, что во время нападения фашистской Германии на Советский союз был спешно эвакуирован с Мамой из Донецка в Казахстан. С этой целью я запросил все возможные инстанции в России, включая Красный Крест, и всюду получил отказ. Оставалась единственная надежда: маленькая, черно-белая, 4х6 фотография, где я сфотографирован с Мамой, а на ее обороте рукой Мамы полуистертая надпись карандашем "20/VII - 43 г Караганда". Этого оказалось вполне достаточно!
  К керамике я пристрастился недавно, лет пять-шесть назад и не предполагал, что она так меня захватит и, что я что-то смогу. Раньше с удовольствием перерисовывал картинки, которые попадались под руку. Помню новогодние, красочные, с цветами. Папа присылал их с фронта из Австрии, как и яркие, сочные краски в добротном черном металлическом футляре. Я любил ими раскрашивать. Они казались мне блестящими и естественными в переходах, прозрачными и мягкими в непонятных мне оттенках, которые я оцениваю только по насыщенности цветовой гаммы. Когда я поступил в институт, около года занимался рисованием в доме культуры  С.М.Кирова в Ленинграде. Там мы перерисовывали натюрморты, греческие скульптуры, здания. Вот и весь мой художественный опыт.
  А свои гончарные поделки я начал, как все, с маленькой тарелки, чашки, книжки.
  Сейчас хвастну - могу ваять все, главное, чтобы глаза видели модель или несколько фотографий с разных точек, а упорства моему резцу, сил и терпения, к счастью, не занимать. Я одеваю фартук, когда-то принадлежавший Александре Васильевне, моей славной сватье (пусть земля ее холит и привечает!), сажусь у окна и выкладываю свои инструменты-
стеки. Работа предстоит долгая, но чрезвычайно занятная и добродетельная вечным ученичеством. Серо-белую серебристую глину я сначала намочу для однородности, отобью на доске, и пока она мягка, сделаю фактуру, заготовку будущего изделия. Со временем глина становится более плотной, что позволяет мне отрабатывать частности, детали. Около трех недель работа сохнет вдали от солнца, затем шлифовка шкуркой вручную и для обжига - в печь.  Выну изделие из печи, украшу, как получится, глазурью и - снова в печь со счастливым ожиданием рыбака... 
  Особое место в своих поделках я отвожу динамичным сценам: схватке леопардов,  лошади, бегущей по берегу моря или по пшеничному полю, корриде. Вообще, лошади - это моя страсть. Я неплохо понимаю экстерьер ипподромных красавцев, хорошо изучил анатомию рысаков, а приезжая в Санкт-Петербург в семью дочери Лешки, могу долго стоять на Невском мосту через р.Фонтанку, разглядывая клодтовские сцены укрощения коней.
  Главное в работе с глиной, найти и не упустить мелочи: жилку, мышцу, складку, равновесие и логику орнамента, завитушку... С удовольствием делаю подсвечники, фоторамки на римские темы, улицу города, читающую лягушку - все, что таит художественный замысел и свободную работу с глиной.
  Но я не заблуждаюсь, ибо достиг совсем немного. Для меня нанесение цветной лазури - один из самых сложных моментов в изготовлении керамических поделок, ибо мне, дальтонику, не дано видеть игру красок, оттенков. И когда я загружаю свое изделие в печь для обжига, никогда не уверен, что получу что-нибудь интересное обратно...
  Теперь каждую свободную минуту я в поисках и рядом со мной всегда блокнот.
Если у вас есть время, силы, желание, я думаю, и Вам стоит попробовать... Уверен -получится! Удачи!
 Ну, что ж, лучше говорят, один раз увидеть и я с удовольстивием в декабре показывал товар лицом на выставке в Иерусалиме. 
 
               

 К нардам я всегда относился скептически. Элемент случайности, казалось мне, часто определяет победу в этой древней, восточной игре, а постоянная, до последних минут "надежда на кость" вызывала чувство отталкивающей несправедливости. Только сейчас, когда появились время и компьютер, битва на деревянной доске притянула, привлекла меня. Чем?
Символизмом и возможностью азартного общения!
Двенадцать стоянок-месяцев на игровом поле, двадцать четыре пункта-часовой, суточный ритм, а мои круговые шаги, подобны движению звезд по ночному небу.
  Когда я жил в своем киббуце Бейт-ХаЭмек (Домик в долине), то, играя у компьютера, я всегда пытался представить по стилю игры, репликам, своих, виртуальных противников: итальянца или англичанина, китайца или немца...
  Интернет - большой 'сын' компьютера, предоставляет широчайшее поле общения. Я знаю не одну пару молодых людей, создавших семью после знакомства в 'аське'. Сам, пытаясь найти пути поездки в Новую Зеландию с Димой, познакомился с москвичкой Витой, преподавательницей математики, покинувшей вместе с семьей Москву в смутные годы конца двадцатого века, и дважды побывал по ее приглашению в доме ее и дочери Лены, мужа Лены - на четверть аборигена земли вулканов-маори и их маленького сына Дани, в Окленде на северном острове Новой Зеландии. Это было запредельное, потрясающее путешествие...
  Я нисколько не сомневаюсь, что человечество в ближайшие годы совершит невиданный доселе прыжок к прогрессу, благодаря вездесущему и моментальному информационному ящику, незаменимому сегодня в работе, отдыхе, образовании, и верном помошнике на все случаи жизни! Уже вчера и сегодня, планируя наши ежегодные, самостоятельные путешествия по Бельгии, Нидерландам, Австрии, Германии (в этом году), Полина в полной мере использует возможности незаменимого Компа для заказа жилья, авиа и железнодорожных поездок, расписания всех видов транспорта и советов знающих путешественников в форумах.
  По сравнению с предисловием мои рассуждения о нардах, конечно, мелковаты, но я, собственно, рассказывая о своем увлечении, хочу подчеркнуть силу и власть "потомка", родившегося в середине двадцатого столетия от 'Колосса'.
  Кстати, с компьютером я впервые столкнулся, когда работал над диссертацией. Надо было обработать большой объем информации, найти все статистические параметры, корреляцию... Свой взор я обратил к Морскому Биологическому институту, зашел к заведующей отдела копьютерной обработки. Валентина Федоровна, полноватая, симпатичная блондинка, оказалась дальней родственницей моей жены и она легко согласилась выполнить эту работу. Огромный, во всю стену, высокий черный металлический шкаф, как оказалось, простаивает, и Валентина Федоровна обещала выполнить мою просьбу в течение недели. Слово свое она сдержала, спасибо ей.
  А сегодня в инете я играю в нарды, и медленно кую собственную стратегию игры, которой удивляется даже компьютер постоянными вопросительными знаками, когда я играю с ним в киббуце Эйно-Мифрац. А что же соперники? Те уже через пару ходов сразу предлагают мне doubling - удвоить ставку игры.
  В чем же заключается мой план игры в короткие нарды? В начале игры я поддаюсь, открывая любыми путями свои фишки для ударов соперника в собственном домике. Противник жадно выставляет их в 'бар' и несутся мои 'троянские кони' в стан противника. Моя цель заложить минимум по две фишки в 23 и 24 пункты и четыре-пять фишек впереди для отходов. Этим я частично затрудняю движение соперника в его домик и одновременно, неспешно строю защитный редут в собственном доме, здесь я стараюсь выстроить четыре-пять барьеров на полях четыре-восемь.
  Противник начинает сброс своих фишек, я выжидаю и предлагаю так, для порядка, ответный ход raccon - повторное удвоение. Как правило, у меня появляется одна-две возможности атаковать открывающиеся фишки противника с двух полей: двадцать третьего и двадцать четвертого. И я надеюсь, что мои 'кони' ударят точно, изобразят легкий "кокс". Это похоже на 'русскую рулетку'. Получается, конечно, не всегда, а точнее - 'фифти - фифти'...
  В случае попадания, действительно, разгорается настоящая, азартная игра. Бывает, что фишка соперника выпрыгивает из загона, тогда 'работают' мои чистильщики, возвращающие его в мой домик. Затем, когда я построю у себя надежный шести-пунктный забор, я выдавливаю фишку противника, блокирую весь свой домик и сбрасываю свои фишки.
  Было и такое, что одна-единственная фишка соперника не могла выиграть сражение с моими пятнадцатью. Конечно, я играю гибко, если "фишка" не позволяет вести свою игру, я тут же перестраиваюсь, благо атакующих у меня хватает.
  Игре в нарды я обучил Полину. И особое наслаждение игрока я испытываю, когда, после ее "смертельного" удара, вертуальный соперник трусливо покидает соревнование...
  Но ничего не может заменить общение даже на расстоянии, добрые восклицания, и 'good game' или 'good job' на прощание...


 Как всякий мужчина, я хочу, конечно, хвастнуть и рассказать о своей самой страстной увлеченности – о рыбачестве... Яркой «картиной маслом» пронеслась она сквозь мою жизнь, украшая неземными красками каждое мгновение у реки, на озере, в море...               
 Впервые я увидел близко это древнее действо, да еще ночное, на реке Волге у чувашской деревни (теперь это город) Козловка. Худым, прозрачным школьником третьего класса я приехал летом к Отцу.  Помню, как с десятком ребят (моих друзей по футболу, с мячом мы носились целыми днями) на закате солнца переправлялись на трех лодках на другой берег огромной реки, как я чуть не утонул в ее придонной яме, прыгнув в воду и пытаясь вплавь достичь берега. Ночной костер, ребячьи игры на рассвете, и вот я, волнуясь, уже тяну донку, хватаю стерлядку, трепещущую в руках, и осторожно снимаю ее с крючка...               
 А свои первые рыболовные шаги к реке с ивовым хлыстиком, леской и поплавком из пробки я сделал, как и многие мальчишки, в пионерском лагере. Я и сейчас вижу, как с консервной банкой, полной червями мы с моим другом Петром сбегаем с небольшого обрыва к длинной песчанной косе маленькой речушки Морье, что под Ленинградом у Всеволожска. Там теплыми, короткими вечерами мы ловим пескарей и несем их куда-то на веточке - кукане...               
 Закончил школу, институт... Санаторий под Выборгом "Пихтовый".  Небольшой поселок «Свободный» на берегу подковообразного Анохинского озера. В далекие времена, рассказывала мне старожилиха этого финского края тетушка Мари, раздавая нам на полдник крынки кумыса, здесь врачевал шведский доктор Эдвард, высокий, статный, с добрыми глазами и огромной шевелюрой черных волос, он лечил легочных больных своим методом, по-особому, больше овощами, фруктами, творогом. Она помнит его друга, Самуила Маршака, он творил в тишине этого зеленого края и любил рыбачить на озере. И мы, два толстяка (к тому времени, после болезни, я  прибавил в весе тридцать килограммов), частенько садились с Игорем, будущим юристом, в лодку, один на корме блеснит «дорожкой», другой медленно гребет вдоль прибрежной осоки. Сколько веселья доставляли нам эти прогулки, особливо, когда вдруг чувствуешь пальцем удар по блесне, что зацеп, и тащишь в лодку щуку килограмма на два- на три c пучком травы в зубах...               
 Пройдут годы...  Мы с Димой на Волдае в поселке Ватцы, где пять сельских избушек (деревня «умирает», остались лишь несколько  семей) превращены в гостевые дома со всеми удобствами, собственным рестораном, с едой по нашим заказам, небольшим ипподромом для верховой езды на лошадях ( вечерами мы ежедневно в седле) и парой лодок на озере Патрушиха. Мы близко познакомились с администратом Сашей и ключ от замка одной из них был наш  все две недели...               
Как-то мы с Димой устали безрезультатно метать спиннинг с берега, с трудом выбирая окна «чистой» воды, и я вспомнил «выборгскую дорожку». Теперь после завтрака мы спускаем лодку на воду, я сажусь на весла, а Дима - на корме готовит снасть... Как были солнечны эти прогулки, я с удовольствием, не уставая, греб часами, ласкаемый нежным, озерным ветерком, смеялся, когда слышал радостный возглас Димы, и с теплой памятью своих "рыбьих" побед смотрел, как он осторожно, боясь упустить, поднимал шучку (не «карандаш»!) в лодку.               
Почти каждый день мы теперь трескаем наваристую уху, приготовленную, по нашей просьбе, поварихой...
 Не забываем и платный карповник, в который ездили трижды. Здесь на прекрасном озере, окруженным сосновником, на кукурузу мы ловим карпов. Клев превосходен и Дима, бегая от донки к донке, даже поскользнулся и оказался в воде в пасмурный, прохладный день. И мы выпили тогда. Здесь впервые мы с Димой отпускали небольших карпиков назад в озеро и, однажды, оно даже поблагодарило нас: нет, не карпом, а неплохиим спиннингом, видимо зазевавшегося рыболова.               
 Дом отдыха «Межциемс» под Даугавпилсом раскинулся на правом берегу Даугавы. Здесь иные рыбацкие плацдармы: речные перекаты, шивера на реке, за которыми любят стоять стаи головлей, жерехов в ожидании всякой живности: жучков, гусениц, кузнечиков, сбитых ветром с веток или упавших в воду по неосторожности. Этот вид рыбалки предложил мне освоить сосед по столовой Геннадий. Пару вечеров просидел я на берегу, с завистью глядя, как он сноровисто подсекает, ведет крупных красавцев, снимает их с крючка и бросает на берег. Теперь в ранние утренние часы я спускаюсь с обрывистого берега, поднимаюсь метров на тридцать выше переката, как учил Гена, и уже несет к подводным камням мою снасть с небольшим закамуфлированным поплавком, плывущим в метре от тройника N5, каждое жало которого спрятано в теле маленькой стрекозки. Легкокрылые хорошо держат тройничок на плаву, создают головлю полную иллюзию естественной добычи. Большеголовый обычно не раздумывает, броском, заглатывает приманку и тянет ее к середине и вглубь реки. О, как сжимается сердце в это мгновение! Я замираю, полностью поглощенный удачей... А, уж как интересно выводить его! Подсек и десятки метров потаенно чувствуешь удары, подергивания, попытки уйти в траву. Позже, в Краславе я приобрел опыт мягко приподнимать головлиную голову над водой и спокойно вести к берегу охмелевшего от глотка воздуха большеротого... А тогда я просто выдергивал головлей из воды.               
Вспомню и Селигер – озеро в новгородчине, которое мы выбрали с Галей для нашего медового месяца. Славное было время, счастливое, лучезарные дни будто висели в воздухе, плыли над дивным, огромным озером, несмотря на частые пасмурности и короткие, теплые дожди. Я приспособился ловить рыбу на зорьке, не вылезая из палатки. Откину полог и наблюдаю прелести просыпающейся природы. Легкая озерная вода ласкает наш маленький пляж с золотисто-серым песком, косые лучи утреннего солнца играют с моим поплавком, бросают светлые тени на прибрежные рогозы. И таскаю я плотвичек, окуньков, красноперок одну за одной.. Конечно, мелочь, но уха душиста и жареха обильна...               
 Закончен институт (забавно, но лишь первая и заключительная сессии у меня были «отличными», а между ними обычная «хвостатая» неразбериха...), наш первый отпуск решили (кто-то посоветовал Гале) провести в Джубге, небольшом курортном городке на Черном море, севернее Туапсе. Приехали, сняли комнату и месяц нежились на солнечном пляже, купались, играли в большой теннис на корте Дома отдыха, и до сих пор жжет меня ничем неоправданная моя спортивная жадность, когда иногда Гале я предпочитал хорошо играющего теннисиста!               
Как-то на рынке, куда мы частенько ходили, я разговорился с одним парнем и рассказал он мне о самодуре – рыбной ловле в море. Я соорудил снасть: спиннинг, невская катушка, четыре средних крючка на коротких поводках и вот я на небольшом судне, специально, для таких, как я, самодуров, стою на якоре в километре от берега. Ловля проста до чертиков и тупа до безобразия: стравил длинную леску с тяжелым поплавком вертикально в воду (глубина до полусотни метров), оторвал немного от дна и подергивай, пока не почувствуешь поклевку пустых крючков или не зацепишь жалом ставриду с ладонь. Иногда вытаскивал на всех четырех крючках, жадных до еды, неосторожных рыбешек...               
Пытался ли я поохотиться под водой?  Да, было однажды. Андрей, сосед по даче, увлекался подводной охотой, помню целыми днями он перебирал, чистил свое ружье и как-то на пляже предложил мне попробовать. Опять же хвастну - стрелок я неплохой, на городских соревнованиях из мелкокалиберной винтовки на пятьдесят метров, естественно без упора, из тридцати выстрелов и я ни разу не вышел за пределы девятки (пятикопеечной монеты): выбил двести восемьдесят из трехсот. Поэтому я решительно надел маску, взял ружье и шагнул в море. Отплыл метров пятьдесят от берега, осматриваю дно, пытаюсь даже потренировать задержку дыхания. И мне повезло: в теплой, прозрачной воде на глубине метров пять я увидел двух немаленьких на полтора-два килограмма, так показалось (благо вода неплохо преломляет), горбылей у большого камня. Легонько вдохнул и опустился на дно, присел на камне, наладил резиновую тягу, прицелился в длинное, узкое туловище и, как обычно, перед выстрелом в тире сделал глубокий вд... и выскочил, как пробка на поверхость... Откашлялся с трудом и похвалил себя, что не выпустил из рук ружье.               
В пасмурные дни мы с Галей шли на берег небольшой речушки Джубги у места ее впадения в море, Галя читала, а я пытался что-нибудь поймать, и нет, чтобы обозревать морской простор на закате, так я не свожу сторожевых глаз с молчащего поплавка. Поклевок совсем не было, но однажды, сматывая удочку, я случайно подсек головля на хороший килограмм. Оказывается, бывает и такое, но очень редко.               
Вечерами с Андреем, светловолосым инженером из Перми,  мы частенько обсуждали наши неудачи на рыбацком фронте и однажды он спросил меня:
- Ты когда-нибудь ловил головлей на прыгающих по воде кузнечников?               
- Даже не представляю себе этот вид ловли.. – ответил я. Он промолчал.               
 А на следующий день вечером мы уже готовили снасть. Рыбалка была очень занятной и, главное, наглядной, открытой. Недалеко от моста через Джубгу в самой широкой ее части мы перебросили леску. Я стал на одном берегу, Андрей - на другом. На середине реки прыгали по воде два поводка с кузнечиками. Нам оставалось лишь хорошо имитировать, управляя ими, упавшую в воду живность. Впервые я так отчетливо видел поклевку головля, как он с разгона хватает и тянет добычу в глубину реки. Целое ведро небольших голавликов мы тогда словили...               
Джубга еще пару раз принимала нас на летний отдых, но запомнилась она и ловлей крабов. Сначала мы с Вадимом, ему двенадцать лет, он спортивен и, естественно, увлечен рыбалкой, ловили на самодур ставриду, потом, пользуясь ей, как приманкой, вытаскивали из щелей в камнях крупных крабов. Меня поразила живучесть рыб. Мы их поймали, несем домой, сутки они в холодильнике, и пока мы на следующий день идем теплым вечером к мысу за крабами и я хочу порезать ставриду на кусочки, она вдруг оживает! И отпущенные в воду, рыбешки уплывают! Это нечто!             
А пойманных крабов мы пытались «заспиртовать» в формалине (благо я работал в доме отдыха врачом, как договорились с директором) но, жаль, ничего не вышло... Запомнилось тогда процитированное газетой «Комсомольская правда» (мы с Вадимом через газету играли с Чемпионом мира по шахматам Анатолием Карповым) наше изречение «Тише едишь, дальше будешь»... Если знаешь, конечно, куда едишь...               
Черное море... Не пришлось мне порыбачить на Белом... Я, ведь,  договорился с дядей Сашей, мужем Людмилы Дмитриевны, подруги тещи, даже с отпуска привез дни с запасом... Однако...  Простой был мужик дядя Саша, круглолицый, с лысым черепом и добрыми смеющимися глазами, говорливый, до чертиков. Бывало, придут они к нам вечером, так он к еде не прикоснется: все говорит, рассказывает... Жаль, осадил его Всевышний в лодке во время рыбалки на Белом море за несколько дней до нашего свидания...               
Мы с Галей работаем в Заполярном Мурманске. Иногда теплыми, летними днями выезжаем на близлежащие болотистые озера. Галя собирает грибы. Бывали годы, когда грибов так много, что можно их косить, тогда присоединяюсь и я. А мои попытки порыбачить в многочисленных озерцах и речушках безрезультатны. Это не Кольский залив, где, бывало, «дневными» ночами вместе с Пал Николаевичем, супругом добрейшей тети Веры, мы выезжали во время прилива на лодке к середине сурового, никогда не замерзающего Кольского залива. Нехитрая доночная снасть и на морского червя мы ловили камбалу. Как я вздрагивал, напрягался, когда подсекал и с трудом отрывал от дна, кажущуюся мне огромной, рыбину, а вытаскиваю – камбала с ладошку.               
Пролетят годы и с маленьким Димой сентябрьскими воскресеньями мы переплываем залив на Абрам-мыс. Прогулка на катере, на палубе, да под морским ветерком, до жути интересна нам обоим. С пирса на доночную снасть я учу его рыбалить. И, как мы оба торжествуем, когда он, пяти-шестилетний малыш, пыхтит и, подпрыгивая, снимает с крючка им же пойманную перколь или я помогаю ему снять морского ежа...               
Заполярный край, особенно его уединенные речушки, тихие озерца запомнились мне удивительной рыбалкой.               
В пос. Умба осенним вечером я ловил форель в нешироком быстром протоке Родвинге. Течет она в красивой долине, обрамленной каменистыми горами. Форель клевала отчаянно, и я беспрестанно тащу одну за одной.               
– Мелковата, - говорит мне местный главный врач Василий Степанович, - Не хочешь пройти подальше?               
 – Не хочу, - отвечаю я ему, не в силах оторваться от энергичных поклевок небольших форелей...               
 А Зеленый Бор и Олег Синопальников, высокий, общительный, педиатр ( довелось судьбой нам много и радостно поработать  - мы сотворили, так нужные краю, Стандарты физического развития школьников). Олег повез меня к какому-то затону. Четыре рыбака стояли на небольшом пятачке и таскали окуней-горбылей, которые готовы были голый крючок разнести...               
 Но особенно мне запомнилась река Воронья. Пригласил меня  местный рыболов, супруг Галиной подопечной. Сразу после работы в субботу я приехал к нему в Ловозеро, перекусили и отправились на рыбалку. Сели в лодку, Михаил прилаживает мотор, спешит... Пытается его завести, вдруг, мотор чихнул и... свалился в воду: слабовато прикрепил его Миша. Благо второй, за которым Михаил сбегал домой, вскоре энергично поволок нас по реке ...  И понеслись мимо спокойные берега, наполненные незаходящим заполярным солнцем, выбегающими песчанными пляжами, ламбинами, порогами, макушками печально солютующих нам затопленных сосен и многочисленными островками, на одном из которых, через пару часов езды, мы и поставили нашу палатку у журчащего ручья, спрятанного в можжевеловых зарослях. «Рыбалка» в этих краях проста до изнеможения.               
– Главное,- пояснил мне Михаил,- Найти свободное место, чтобы не зацепить чужую сеть. Вся Воронья в этих местах перегорожена...   
Мы ставим три «сороковки» и возвращаемся к палатке, чтобы в  отблесках вечернего костра, разогревшись спиртным, неспешно побеседовать... О чем? Естественно о своих победах на всех фронтах... Потом помахаемся с комарами и перед засыпом, закрывая глаза, я представляю себе огромных, необычных рыб, сующих носы в наши сети...               
Ранней осенью рассвет в заполярье незаметен и солнце, переселившись, чуть согревает свежую, тихую тишину... Наскоро перекусив, мы прыгаем в лодку. Быстро находим наши маркеры, Михаил поднимает сеть. Вот и первые запутавшиеся двух-трех-килограммовые сиги, небольшая кумжа... Жалкое зрелище, почему-то, подумалось мне. Конечно, это не ловля, это «добыча» в самом примитивном виде, отражающая первобытное отношение человека к рыбе... И когда, разделав четырех сигов и одну кумжу, Михаил поместил их в полиэтиленовый мешок, а икру - в банку, скрутив палочками пленку, я отрешенно вздохнул, взял ружье и медленно пошел вглубь острова.               
Прогулка вдоль озера по мшистым тропам в звенящей тишине прозрачного воздуха освежает. Подул северный ветер, знать, погода меняется - это характерно для заполярья. Сквозь листву Михаил заметил знакомых рыбаков. Остановился, разглядывапет их и повернувшись ко мне, говорит:               
– Предлагаю, чуть пошевелить «корешков». Тебя никто не знает, инспекторов видим не многажды... Годится?               
 Идея заманчива, курьезна. Я улыбнулся, поправил ружье и бодрым шагом двинулся к кострищу... Раздвинул кусты и вышел на поляну.               
– Привет, ребята, как рыбалка? – Разве я мог тогда подумать, что когда-нибудь мне выпадет столь «сладкое пиршество» описать эту немую сцену? Я и сейчас вижу, как замер с чайником у костра толстяк, как молодой крепыш в шляпе лихорадочно мнет в зубах папиросу, третий раскрыл рот...               
–Так,- продолжал я издевательски,- Хочу видеть...               
Тут из кустов показался Михаил... Такого облегченного смеха, больше похожего на хихиканье и уханье я больше никогда не слышал...               
Река Гауя близ латвийского города Цесис – не Даугава, но порожиста и шумлива. Здесь я с Лешкой и Вадимом в Доме отдыха. Днем мы гуляем, нежимся на пляже, я читаю В.Пикуля «Реквием каравану PQ-17». А после обеда, уложив ребят отдыхать, иду на Гаую, ловлю каждый день по три-четыре головастых, отдаю их в столовую, где готовят нам уху или продаю жителям по три рубля за килограмм, и покупаю шоколад, который мы трескаем на закате и течет наша отдыхательная пора, как быстрая и полноводная Гауя.
 Самую интересную рыбью охоту я оставил на заглатку. Это, конечно, Краслава. Здесь я познал уловы на донки, в совершенстве овладел уженьем на головля в проводку, здесь прикипели к рыбалке Вадим и Дима. И пока у нас не было собственного дома и земли, мы не знали удержу, бывало, лишь за час до отъезда бросали удочки, спиннинги, оставляли немытую посуду...  Каковы успехи? Иногда стол ломился от угрей, лещей, головлей, сомов. Особенно были вкусны они в копчении. А с Димой мы ежегодно строили планы: обязательно словить крупного говля, угря и сома... И не было года, чтобы мы его не выполнили. У нас были свои излюбленные места: у меандра Даугавы недалеко от пляжа за двумя шиверами всегда стоял голавль, чуть дальше в глубоких затонах – шастали сомы, а на Руме под крутым берегом – ночные хищники-угри.               
Однажды вечером у самого пляжа я поставил две донки на выползков, которых мы ловили ночами, с трудом вытягивая их из нор на дорожках в старинном парке.               
И вот раннее утро. Свежо. Туман повис над рекой. Прохладно. Природа будто замерза в ожидании.
С Олегом мы спускаемся к реке, плавно несет свои воды неширокая в этом месте Даугава. Я взялся за леску, чувствую что-то есть, но леска поддается легко. Понятно – зацеп у самого берега. И нет у меня, дурака, подсачника! Олег раздевается, с уханьем, размахивая руками, шагает в воду. Я на ходу инструктирую (лучше бы молчал), даю ему нож... Крупный сом (он чувствовал его сильные потяжки), думаю был безмерно благодарен нам.               
Похожая ситуация вскоре повторилась на моей головлиной рыбалке. Не голавль, а сом взял пучок стрекоз, это я сразу понял, когда после поклевки поплавок отправился не в глубину реки, а - к самому берегу. И, видит бог, как я на леске 0,3 старался его взять, легонько подтягивал к берегу и отпускал, подтягивал и отпускал, стараясь, чтобы уходил он от меня против течения, я при этом низко нагибался к воде, пытаясь, если не вывести, то хоть высмотреть, каков он красавец... Но нет! Отвратительный для каждого рыбака короткий «дзань» и видел я его...               
Угри на Даугаве – особый разговор. Вместе со Станиславом вскоре после приезда в Краславу мы открыли для себя раскошный Рум и поставили по три донки на пучки червей. Рано утром, до восхода солнца лесом мы идем снимать. Тащим почти одновременно. И у самого берега вдруг замечаем змеиные тела, вспенивавшие воду - у меня один угрь, у Славы - два! Как мы рванули по крутому берегу наверх, подальше от реки!               
Несколько раз мы находили донки нашего соседа Евгения с угрями, потом радовались улову вместе с ним...
Бывало угри уходили у самого берега, перетирая вращениями леску, и эти моменты буквально впечатывались в сознание...               
Занятый землей и живностью, Отец редко ловил рыбу в Даугаве.  Но один улов, того крупного головля, которого поймал он с пантонного моста на майского жука, мне пересказывал ни один раз. Увлекаясь, я иногда забывал об Отце... И снова скверная картина перед глазами: мы идем ставить донки с Гариком, а он скромно шагает за нами сзади. Что думал он в эти минуты? Об этом, перебирая сотни различных крючков (Папа так любил их покупать впрок), я вспоминаю с большим сожалением.               

 Сейчас я живу практически у моря, но морская рыбалка меня не прельщает. И ранним
субботним утром я иногда смотрю телепередачи о зарубежной рыбалке монстров Атлантики: мечь-рыбы, катрана, ската... Смотрю с замиранием, сопереживая усилиям рыбаков, и тепло вспоминаю свои летние приключения не только у реки. И пытаюсь все оформить и преподнести вам...



  П Р И М Е Ч А Н И Я:

*- В Заполярном Мурманске каждый год в двадцатых числах декабря ранним, воскресеным, темным утром я шел на вокзал к вологодскому поезду. Там у проводников я выбирал красавицу-елку, чтобы порадовать моих Лешку и Вадима.
               
** - самое глупое животное

***- наберите поисковиком «Балон, Владимир Яковлевич».

****- Борис был чемпионом России, стал «почетным гражданином» Мурманска.
 
*****-  Североамериканские индейцы, наверное, знали, что можжевельник не имеет себе равных по объему выделяемых фитонцидов, сила которых в 6 раз больше, чем у сосны, в 15 – чем у лиственных и в 20 – чем у чеснока, поэтому и помещали своих больных в заросли можжевельника и не выпускали оттуда до полного излечения.
               
******- система йоги и сотни ее производных стала вновь популярной в начале двадцать первого века, проводятся даже чампионаты мира.