Главная площадь Марракеша зашлась в дневном гвалте. Десятки людей продавали и покупали, меняли и попрошайничали, воровали и просто глазели на этот восточный калейдоскоп торговли. Здесь было все, что может пожелать от Восточной Африки непритязательное обывательское сердце: и «золотые» побрякушки, и цветастые дешевые ткани, и ковры с диковинными орнаментами, и шкурки опаснейших змей. На каждом шагу стояли грязнющие обшарпанные трейлеры, откуда доносились возгласы на многие языках: « Сок! Свежевыжатый сок! Очень хороший!» Огромные кучи апельсинов и грейпфрутов томились внутри этих железных каркасов, и только изредка один из торговцев брал еще несколько сочных спелых фруктов и опускал на жернов, чтобы в и без того полный чан медленно по стенке стекла недолгая струйка свежего напитка.
На самом краю трепещущего улья из людей, лошадей, мулов, скарба, шатров и лотков несколько десятков человек образовали широкий, но плотный круг, внутри которого царило оживление – там происходило нечто интересное. Посреди образовавшейся пустоты сидел старый араб в феске и громко пародировал крик обезьяны. На его руку была намотана цепь, другой конец которой крепился к изящному ошейничку на шее маленькой макаки, которая при каждом новом кличе хозяина срывалась на одного из зрителей, готовая, казалось, растерзать бедолагу. Но всегда не добежав самой малости, так что испуганный зевака был готов броситься наутек, обезьянка чувствовала на шее прочную сталь и покорно поворачивала обратно. Прыгая снова на руки хозяину, она делала просительный жест лапкой и получала в ответ кусочек чего-то маленького и определенно вкусного. Старик, в свою очередь, время от времени предлагал зрителям поощрить его скромный труд дрессировщика дикой макаки.
Со стороны главной мечети Марракеша и пляжа народ все прибывал. Было четыре часа пополудни, и туристы самых разных мастей, возрастов и достатка свежим потоком вливались в это бурлящее людское озеро. Некоторые подъезжали к пешеходной зоне на дорогих европейских авто, другие – на местных старых такси-мерседесах без стекол и практически без подвески, третьи выходили из огромных, разноцветных туристических автобусов, озираясь кругом в поисках снеди и питья. Но самыми элегантными были те немногие оригиналы, подъезжавшие прямо к площади на зеленых с позолотой фиакрах, чьи лошади гулко цокали по брусчатке, переминаясь с ноги на ногу, пока пассажир спрыгивал на грязную и душную мостовую, уже видя себя в гуще событий этого «африканского Бродвея».
Пустые фиакры, дожидавшиеся пассажиров, заказавших обратную поездку, стояли поодаль от входа на площадь, где ежеминутно столпотворение лишь усиливалось. Под звуки восточных дудок, громогласные увещевание продавцов, скрип колес, цоканье копыт и непрестанный говор, люди сталкивались, извиняясь и извиняя на чужих языках, проталкивались дальше, крепко зажав в потных руках кошельки, детей, дамские сумочки и, с особым остервенением, купленные вещи.
Внезапно две лошади из упряжки одного из фиакров повздорили. Бледно - палевый конь стал исступленно пытаться укусить своего товарища по несчастью – вороного коня размером поменьше. Кучер-араб сразу издал невообразимый рев, который даже в многослойном гомоне звучал устрашающе, и стал бичевать напавшего бедолагу хлыстом прямо по его крапчатой морде. Мне сразу вспомнился Достоевский с его сном про лошадку, забитую до смерти злым хозяином.
Во всей этой бойкой, кричащей, наглой и пестрой картине каким-то шестым чувством различалась сама суть древнего Востока. Словно при помощи фантастической временной машины площадь и торговля на ней были перенесены в 21 век и выставлены на нескольких квадратных километрах в качестве экспоната, как памятники древности выставляют в музеях.
Хотя океан был совсем близко, терпкий морской воздух редко достигал носов снующих по площади людей. Но даже редкий солоноватый привкус во рту быстро заглушался запахом пряностей и нечистот.
День клонился к вечеру. Оживление базара поутихло. Туристы расходились по отелям, удовлетворив свою жажду покупок и зрелищ. Изредка автобусы с запоздалыми зеваками еще подъезжали на угол площади, останавливались рядом с мечетью, а из их открытых как пасти дверей бусинками высыпали азиаты. Но то была малая струйка на фоне потока уходящих, уезжающих и уносящихся с площади людей. Площадь пустела, но торговцы все так же настойчиво зазывали тех немногих, что оставались, попрошайки еще остервенело клянчили, а старик с мартышкой все так же пугал зрителей выходками своей подопечной.
Казалось, что вот настанет ночь, останутся лишь считанные смельчаки, искатели приключений да бандиты, а продавцы, мимы и заклинатели останутся на своих местах: загорелые, хитрые и сметливые. Потом будет утро, а они не уйдут со своих мест, позавтракают грейпфрутовым соком и снова примутся горланить и заклинать. И так многие дни, месяцы, годы. Одни торговцы умрут, другие родятся, вырастут и заменят почивших. Потом умрут и их внуки. И вдруг мучительно захотелось пройти сквозь время и увидеть в далеком будущем только одно: как круг поколений замкнется еще тысячу раз, но площадь с базаром будет так же шуметь и искриться энергией, фиакры все так же скрипеть, макаки будут развлекаться и развлекать, океан - шуметь, лошади так же вздорить, апельсиновый сок будет таким же желанным для пересохших глоток туристов, как в этот жаркий июльский день. Дай то Бог. Дай то Бог.