Глава 20.
Ночь после выборов в предвыборных штабах всех кандидатов проводят одинаково – пьют: за явку избирателей, за результаты экзетпула, за подсчет первых процентов голосов, за то, что «наша берет!» или за «мы еще себя покажем!». В общем, была бы охота, а причину всегда найдем. И в качестве причин оказываются здоровье кандидата, славная работа команды, ее отдельные недостатки, непременное желание исправить их в следующий раз и за третий русский вопрос: «ты меня уважаешь?»
Обстановка в штабе действующего мэра отличалась от остальных только количеством пьющих и суровостью лица главного пиарщика его предвыборной кампании Александра Крутого. Пил Сарафанов-Крутой не меньше других, закусывал исключительно фруктами, по сему к полночи был уже изрядно пьян, но держался и, чтобы не выдавать себя заплетающимся языком, изо всех сил сдерживал клокочущее желание сказать, кому эта кампашка обязана грядущей победе. Но к полуночи, когда предварительно подсчитанные голоса, поданные за действующего мэра, уже тяжелым валом накатывались на показатели соперников, Сарафанов, требуя всеобщего внимания, поднял вверх руку с бокалом.
- Я знал,- начал он, нарочито напрягая голос.- Я знал, что мы раздавим всех. И на что бы там ни надеялась остальная шелупонь, я знал, что у нас будет не менее семидесяти процентов и полная… виктория в первом туре. И заслуга в этом не только нашей пиар-кампании,- хотя мы были на три головы выше всех – и человека, вокруг которого мы сплотились, но и наших избирателей, которые поверили нам и были с нами… Пьем, друзья!- скомандовал Сарафанов неожиданно подсевшим голосом.
- А за что или за кого пьем?- спросил голос с дальнего конца стола.- Выражайся яснее!
- Кто не понял, может идти вон,- разозлился Сарафанов.
- Пьем за сказанное, - поправил его мэр.
Разом опрокинув содержимое бокала, Сарафанов почувствовал, что из недр его не тощего живота начинает подкатывать тошнота. «С чего бы это?» - подумал он и, сняв с плеча руку мэра, пошел на выход к балкону: надо было отдышаться на свежем воздухе, иначе ему не дотянуть до объявления победных результатов народного волеизъявления.
Балкон ресторана «Верхотура» - любимого места загулов мэра - тянулся вдоль всего семнадцатого этажа городской высотки и служил чем-то вроде смотровой площадки для тех гостей города, которых мэр считал нужным угостить хорошим ужином или обедом. Обычных гостей ресторана сюда не пускали, чтобы, не дай бог, у кого-нибудь ни закружилась голова, и он ни перевалился через довольно низкую ограду. А гости мэра специально приглашались сюда, чтобы могли окинуть взглядом огромную панораму города и восхититься владениями молодого хозяина крупнейшего на Волге мегаполиса. В таких случаях на балкон выгонялась и вся обслуга ресторана, чтобы, во-первых, вовремя предложить кому-то бокал, а во-вторых, предупредить об опасности головокружения, если слишком близко подойдут к барьеру.
Предупредить об этом Сарафанова было некому, он оперся локтями на барьер, глянул вниз и отшатнулся назад – так пугающе поманила его к себе открывшаяся перед ним едва освещенная пустота. Сашок прислонился спиной к кирпичной стене и, чтобы унять страх, прикрыл глаза. В них все поплыло как при сильном головокружении. «Хмель или страх?»- спросил он себя и открыл глаза. Решил: «Хмель!»- чтобы не признаться в боязни высоты. И даже снова шагнул к барьеру, но оперся об него уже вытянутыми руками и не стал заглядывать вниз. Город уходил вдаль сияющими нитями уличного освещения, и редкими прямоугольниками окон среди темных громад спящих домов. «Во, блин! Все уже дрыхнут, и им похеру, кто к утру станет их градоначальником!... Вот и вся демократия! Бейся, Крутой, лбом об стенку, вешай лапшу на уши – им до лампы: спят или строгают потомство… Ну, кто-то пьет, кто-то в ящик глядит… Там вон танцуют, где-то зажимаются в подъездах, и никому не интересно, где и как считают голоса…А я знаю, где и как их считают и сколько их будет в итоге! Мне даже у Волгаря не надо спрашивать, чья сегодня была виктория? … Потому что Викторию делал Крутой!»- Сашок хлопнул ладонью по барьеру и повернулся, чтобы вернуться в зал, но на балкон вышел мэр.
- Вот ты где мерзнешь,- сказал он и протянул Сарафанову открытый портсигар:- Перекурим что ли тревоги наши?…
- У меня тревог нет и я не курю сигареты, - откликнулся Сарафанов.- Сегодня я заработал и хорошую сигару.
- Пока трудно сказать, что мы с тобой заработали. Ясно только сколько потратили. Подсчитано-то еще всего ничего, и отрыв не такой значительный. Экзетпулу на все сто я поверю, когда перевалим за половину… Вот когда перевалим, будет тебе и сигара, и все остальное. А пока пошли в зал, хватит мерзнуть, и не нырни за барьер,- мэр взял Сарафанова за локоть:- Пошли. А то народ там заскучал без твоих тостов.
- Перебьются. Надраться и без меня смогут.- Он помолчал, потом решился спросить: А ты скажи, мы что – много потратили?
Сколько потратили вы – не знаю. А мне эта компания влетела в хорошую кучу баксов,- сухо сообщил мэр.
- Там же Едра платила и спонсоры, - поправил его Сашок.
- Отбивать все равно придется мне… Все до цента. И всем.
- Как это?- спросил Сашок. – Хотя… Чего это я? Не знаю, что в бедной России два общака? У воров и у власти?
- Пойдем, пойдем! А то ты уже хорош и разболтался. В зале только не вякай много.- Мэр крепко подхватил Сарафанова под руку и потащил к выходу. Но Сарафанов резко вырвался, попятился назад, ударился спиной о барьер, откинулся головой назад, и она оказалась слишком тяжелой, потянула его вниз. Он судорожно стал хвататься за кирпичный барьер, ловить руками пиджак отпрянувшего мэра, но в пальцах оставалась только пустота. Эта звездная пустота морозного неба билась и в запрокинутые глаза. Он услышал визг мэра: «Эй-эй! Сюда! Все сюда!» Почувствовал, как кто-то пытается выхватить его из пустоты за брючину, за ботинок, но это уже не мешает ему развернуться лицом к темноте и почувствовать открытым для крика ртом упругость ночного морозного воздуха.
«Я падаю?- спросил он себя.- Лицом вниз? Чтобы оно вдрызг? А кто же меня узнает?»- И он инстинктивно отбросил одну руку в сторону под упругую струю ветра, а другую прижал к себе, как это делают парашютисты в свободном парении, и его развернуло лицом к небу, улетающему выше балкона «Верхотуры», в темную синь, куда взлетел и его последний выдох.
Распахнутыми руками мэр сдержал вбегающих на его крик людей, вдавил их обратно в зал. В руках у него был узконосый черный ботинок.
- У нас беда. Саша Крутой нырнул вниз, я не успел его удержать,- сказал мэр глухо и, поймав взглядом пробивавшегося к нему директора «Верхотуры» сказал:- Ты за это ответишь… Сто лет назад надо было сделать ограждение.
- Но мы же всегда принимали меры… Вы же знаете,- заговорил директор, взвинчивая голос почти до плача.
- Допринимались. Вызывай скорую и милицию,- Испортили гады все, что могли…
(продолжение последует)