Награда

                I

1 июня в 12 часов по московскому времени президент России лично наградил орденом заслуженную актрису бывшего Советского Союза Марьяну Орловскую за заслуги перед отечеством, а в 16 часов 25 минут она уже ехала в тесном автобусе на элитное кладбище.

Её все еще узнавали пожилые москвичи, кто-то даже уступил свое место в переполненном транспорте, а она царственно, как в своих лучших кинолентах, кивала, слегка прикрывая глаза,  и улыбалась  плотно сомкнутыми губами.  Когда-то, в начале шестидесятых, этот её кивок и полуулыбка облетели весь мир, на долгие годы  закрепив за ней имидж "самой загадочной и непостижимой" актрисы современности.  Но это был только имидж. Всю жизнь она гналась за собственной тенью, но так её и не догнала. Она это знала. Знала, с тем самым загадочным, отстраненным выражением глаз, за которым пряталось обессиленное, уставшее от бесконечной погони, сомнений и споров с самой собой, существо. Чего-чего, а искусством "делать выражение",  при полном отсутствии соответствующего ему чувства или мысли,  к своим 75-и годам  она владела в совершенстве. За это, а не за что-то еще, - усмехалась она отражению, - и наградил её сегодня президент страны. Наградил, пожал, а потом, словно спохватившись, поцеловал ей руку. "Вот если б так мог я!..." - наверное,  думал президент, глядя чуть выше, не менее  знаменитого разлета удивленных бровей.
"Если бы, если бы, если бы, бы..." - дразнила,  придуманного президента  Орловская, прижимая к себе небольшую хозяйственную сумку. 

В маленькой церквушке почти никого не было. Марьяна купила свечи, написала записки и, чуть дольше обычного, постояла возле икон. Потом она с трудом спустилась по, довольно высоким, ступенькам, перекрестилась и медленно пошла вниз по асфальтовой дорожке, мимо редких фонарных столбов и номерных указателей. "Она легко несла свое стареющее тело"*, - перефразируя классика, подтрунивала над собой, тем самым, как бы подбадривая, - Орловская.  "Да... Не так уж и легко. Всё, mon sher, вышло твое время".

Сколько она здесь не была - года два,  три, четыре? Болела, жила в "Доме ветеранов кино", снова болела. Долго не была. Но, кажется, за это время тут ничего и не изменилось: те же, серые негнущиеся  закладки асфальтовых дорожек, те же, плотно уложенные в специальные ячейки, как старые, усохшие конфеты в коробке, бугорки могил. На старом дубе, крышей вниз, висит, выцветший от дождей и снега, скворечник. Он висит так с начала восьмидесятых. И почти двадцать лет высиживают в нем своих "перевернутых" птенцов, плюющие на все условности и неудобства, пернатые. А вот она так не могла. И Гарик всегда упрекал её за это. Сначала - мягко убеждал, потом - упрекал, а потом - просто ушел.
Казалось, в её жизни тогда  почти ничего не изменилось: многочисленные съемки, интервью, фестивали, заграничные поездки (сын в то время жил у первой свекрови, его родной бабушки), и опять съемки, фестивали, выступления  перед зрителями. Люди, люди, люди... Очень много людей: плохих и хороших, нужных и нет, случайных и не очень. Как здесь.  Где все эти люди? Там... И Гарик среди них.

Марьяна шла, словно забывшись, не глядя на указатели, лишь изредка останавливаясь, чтобы перевести дыхание: лишний вес, больные ноги, возраст, увы, давали о себе знать, буквально при каждом шаге. 
Кладбище было старым, кое-где встречались надписи конца 18-ого века. Здесь уже не столько хоронили, сколько "подхоранивали", т.е. хоронили к родственникам, поэтому "новые" могилы были значительно ниже и дальше от нынешнего центрального входа.
Время от времени  Марьяна останавливалась, глядела поверх частокола памятных плит и оград, ловила взглядом скользящий меж густой листвы вековых лип и дубов ласковый свет, словно подзаряжаясь недостающей ей жизненной энергией, а потом вздыхала и шла вперед.

                II

- Ну вот, Гарик, я и пришла. С опозданием, как же без этого?.. Ну, ведь пришла же! А ты всё ворчишь, занудно-ворчливый трагико-комик? И как это тебе всегда удавалось: совмещать такие полярные черты? В чем секрет? Ах, говоришь, только со мной тебе такое удавалось! Ну, спасибо, спасибо. Нет, ну отчего же? Приятно услышать, что со мной тебе удавалось,  хоть что-то...
Вот. Я так и знала, мы опять ссоримся. Мы все время, Гарька, с тобой ссоримся! Возмутительно и эгоистично  с твоей стороны. Я приехала к тебе совсем не для того, чтобы снова ссорится. А тогда зачем? Ах, зачем?!.. Послушай, скажи своей замечательной супруге, чтобы она не вмешивалась в наши с тобой разговоры, - это не делает чести её, так называемой,  интеллигентности и псевдо аристократизму!.. Ладно, мир. - Отдышавшись после бурного монолога, Марьяна порылась в сумке и приняла какое-то лекарство.
- …А, как ты хотел?  И у меня, знаешь ли, есть сердце. Тебе, конечно, трудно в это поверить, но оно  даже болит, как у всех людей.

Марьяна Орловская, эта дива экрана шестидесятых, крутившая один роман за другим, много лет сгорала непонятной любовью к Игорю Константиновичу Чарскому –  плохонькому актеру, неказистому, в общем-то, мужчине, с которым они даже поженились по какой-то нелепой случайности и успели, если можно так сказать, прожить совместной жизнью, каких-то неполных четыре года. Но и это, если считать по официальным документам: когда - расписались, когда - развелись. А, на самом деле, и того меньше, потому что,  как раз в этот период Марьяна снималась в Болгарии и Венгрии и постоянно улетала то на одни, то на другие съемки. Без Гарика.
Однако, до того злополучного дня, когда Гарик заявил, что полюбил другую женщину и уходит от нее, Марьяна была абсолютно уверенна, что он не просто любит, что он обожает свою "королеву". Это был уже третий брак Марьяны,  и ей казалось, что на этом официальная часть её бракосочетательных процессов закончилась. Во всяком случае, об этом ей неоднозначно намекали в Союзе кинематографистов: хочешь сниматься и выезжать за границу - биография должна быть "чистой", все-таки, представляешь не себя лично, а творческий коллектив, более того - страну!  Хотя бы для журналистов, хотя бы для официальной версии. 

И вдруг: "Полюбил. Ухожу. Прости". Как гром с ясного неба.  Но, главным было не  разочарование в своем бывшем воздыхателе (знала Марьяна, да и весь Советский Союз был в курсе, разрывы и потяжелее - какие орлы валялись у нее в ногах, какие красавцы доставались после нее новым бездарным пассиям!..), а то, что почти сразу после разрыва этого странного союза (помните, как бывает в сказках: пообещала назло выйти  замуж за первого встречного и - вышла!.. какая уж тут любовь?) Марьяна поняла, что действительно любит Игоря, и что, возможно, это единственный человек, которого бы она хотела видеть возле себя до конца своих дней! Как такое могло произойти, когда? Она не понимала. Только жизнь дивы, с её фейверками и разноголосицей,  постепенно стала ей безразлична. Она целыми днями, словно мазохист, крутила в голове все шутки и фразочки Гарьки, вспоминала его безумные наполеоновские планы и улыбалась - улыбалась! - словно это было именно то, что нужно ей в этой жизни: слышать эти шутки, дотрагиваться пальцами до его рук, класть подбородок на плечо и,  притворно вздыхая, улыбаться щекотною улыбкою в животе, видя, как он грустнеет при её словах: "Гарик, я, наверное, уеду на пару дней, ты не обидишься, если я...", а потом "миловать" и, заливаясь от смеха: "если я прихвачу тебя с собой?!"
Он не делал ей дорогих подарков, не посвящал романов в толстом коленкоровом переплете, но и не раболепствовал, не заискивал. И это ей в нем тоже, как ей теперь казалось, нравилось,  и было нужно здесь, рядом.  Но и этого, почему-то, в одночасье не стало. Почему?! Она не могла понять. Какая такая любовь должна была случиться у этого неудачника Гарьки, вечно перебивающегося "с хлеба на воду", пишущего стихи на мятых сигаретных пачках, путавшего дни рождения собственной мамы и парторга театра?   Откуда она нарисовалась, эта любовь, когда возникла, из чего?! Разве можно было по-настоящему полюбить этого недотепу, этого вечного мальчика, только и могущего, что делать долги и трястись за кулисами перед выходом на сцену в роли какого-нибудь "кушать подано"? А, вот ведь, возникла. И, не просто так, на спор, а по-настоящему: "и в горе и в радости…", на всю жизнь. Разве такое бывает?
У кого-то, по-видимому, да. Только у Марьяны такого не случилось. Ни "до" ни "после".
Нет, она, конечно, бывала  счастлива, даже "безумно счастлива", но это было другое. Не то.

Друзьям тоже было сложно понять эти противоречия Марьяны. Многие (и она догадывалась об этом) считали её стенания обычным капризом  истеричной  "звезды".  Но еще труднее было принимать в этом её горе участие.  Поначалу  друзья-подруги выслушивали сбивчивые монологи (кто-то, действительно,  из сочувствия, но чаще –  из обычного  любопытства): просто сидели и кивали, потому что "зачем" и "почему" самой Марьяне Орловской нужен бездомный, мало кому известный даже у него на работе Гарька Чарский, из её велеречивых эмоциональных излияний понять всё равно было нельзя. 
Сочувствуя, кто-то предлагал мстить и тому подобную дребедень. Но Марьяна понимала (и в этом была еще одна большая странность этой любви), что это не даст желаемых результатов. И тогда она просто начала выть. Она выла часами, пока однажды,  те же подруги не вызвали соответствующего доктора.

Это было давно. Да. Как быстро летит время. Летит, но не всегда лечит, как обещают, перекочевавшие в поговорки,  хитрые мудрецы. 

                III

Вот и этот день стал клониться к закату. Вечерело.
- Ты знаешь, Гарик, я всё это время живу, как во сне. Понимаешь, как во сне, - голос Марьяны тоже стал каким-то вечерним, уставшим, тихим. -   Но я подхожу к зеркалу и вижу: то, что было со мной и вчера и позавчера - это не сон, это моя единственная жизнь, которая никогда не приснится мне заново, с чистого листа. Я никогда больше не буду молодой и беспечной, никогда не буду такой взбалмошной и шумной. Да, я теперь даже шумлю иначе, чем раньше.  Помнишь, ты это называл таким смешным словом - "бузю". Нет, я теперь так не могу.  Я теперь просто не верю, Гаря, что на свете есть что-то действительно такое, из-за чего я зашлась бы в восторженном шумном споре,  чтобы - пар из ушей и - искры из глаз.
Помнишь, я привезла из Испании альбом репродукций Сальвадора Дали? Я не давала тебе спокойно поесть и поспать, ты прятался от меня в туалете, а я все приставала к тебе, чтобы ты признал, что Дали - гений! Как-то в один из таких моих душевных подъемов к нам зашел оператор Стасик. Помнишь?  Я снова начала размахивать руками, рассказывая, какие Дали и Гала были великие безумцы, и как им было на всех наплевать. "Что это с ней?" - перед уходом спросил Стас. А ты улыбнулся, пожал плечами и сказал: "Чумка". Помнишь? Ха-ха-ха!... Это же надо, чумка! А ночью, когда я всё никак не могла угомониться и снова что-то болтала о великом художнике, ты нежно привлек меня к себе и сказал: "Вот увидишь, пройдет совсем немного времени и Правительство нашего государства лично отметит твои заслуги перед отечественным кинематографом". И то, как ты это сказал, как нежно привлек меня, осталось со мной на всю жизнь. Гарик, это, конечно, глупо, но я тогда тебе поверила. Мне совсем не нравились картины Дали, я абсолютно  не понимала чего ради,  все посходили с ума, наперебой расхваливая этих разлагающихся и растекающихся уродцев. Я не понимала, как Гала могла бросить дочь ради какого-то... какого-то... и при этом быть счастливой, красивой и богатой, купаться в роскоши и наслаждаться жизнью.  Но мне нравился весь этот блеск и мишура, нравилось это ощущение особенности, признания своей значимости, и когда ты сказал... - я поверила тебе.

Много лет, Гарик, много долгих, мучительных лет я не могу разгадать эту загадку: мы прожили вместе так мало, виделись так редко, но ты знал меня лучше всех и лучше всех понимал.  Почему, ну почему ты не оставил мне никаких писем, никаких дневников и унес эту тайну с собой? Это так жестоко! - из глаз Марьяны полились давно сдерживаемые горькие искренние слезы. Но,  даже утирая  их, Марьяна продолжала быть заслуженной артисткой бывшего Советского Союза: тут же бубнила себе под нос, что, поскупившись и не купив дорогой импортной водостойкой туши, ей теперь придется ехать через весь город с перемазанной, как у чумички,  лицом, и - поделом.

                IV

А, тем временем, актрису хватились дома. Кто-то из друзей или соседей забил тревогу: все  видели, как  1 июня в 12 часов по московскому времени президент России лично наградил орденом заслуженную актрису бывшего Советского Союза Марьяну Орловскую за заслуги перед отечеством, но потом она вышла из зала и - исчезла.
Конечно, у Марьяны был сотовый телефон, но он не отвечал! (И как бы он мог ответить, когда Марьяне, прежде чем войти в зал для награждения, напомнили, что телефон нужно отключить? Ничего особенного, формальность. Об этом же, например, просят перед началом спектакля  в любом театре. Только включить его снова,  Марьяна забыла).

Учитывая  возраст заслуженной актрисы, о пропавшей сообщили в вечерних выпусках новостей. Начались звонки поклонников и очевидцев. Кто-то уверял, что видел, как Марьяна ехала в машине со спецномерами; кто-то - что видел актрису в рейсовом автобусе; а кто-то уверял, что она только что села в купейный вагон поезда, идущего в Казань...

А на самом деле, Марьяна Орловская пила чай в сторожке кладбищенского сторожа и беседовала о жизни с его "приживалой", как её называл сам сторож, неопределенного возраста женщиной узбекской национальности, откликавшуюся на имя Гуля. Гуля уже несколько лет жила в Москве без жилья и прописки, и очень плохо разговаривала по-русски, но, по всей видимости, была добрым и неприхотливым человеком.

- Она странненькая немножко, Вы, не обращайте, - пояснил сторож. - Иной раз, такое скажет, и не разберешь совсем, а иной раз -  хоть по телевизору показывай, - шутил он, угощая гостью. Полчаса назад Гуля обнаружила, сидящую на обочине асфальтовой дорожки пожилую женщину и догадалась позвать на подмогу сторожа. Ничего страшного, к счастью, не случилось, но самой Марьяне к выходу выбраться было бы, пожалуй, сложно.
- А я  и правда, растерялась: нет никого, темнеет. Кого звать? Спасибо вам огромное!.. - кивала Марьяна Гуле и сторожу.
- Да ладно, пейте, остынет, - потчевал сторож. -   Вот погодите, у меня где-то конфеты были, "Му-му", что ли, называются. Сейчас, погляжу, -  и он не спеша встал из-за стола, и вышел в соседнюю комнатку, служившую подсобкой и кухней. 
Тут же, будто только и ждала этого момента, Гуля метнулась к Марьяне, и, схватив её за руку, начала что-то быстро-быстро говорить. Она говорила непонятной скороговоркой, переплетая слова и срываясь на шепот. Это было настолько неожиданно, что актриса успела по-настоящему испугаться.
- Не бойтесь, - вернувшись с конфетами к чаю, заверил сторож, - это она Вам про Вашу судьбу сказать что-то хочет. Видит она, немножко.
- Как это? - все еще, пытаясь отцепить руку Гули от своей, не поняла Марьяна. -Предсказательница, что ли, ясновидящая?   
- Навроде того, - улыбнулся сторож и добавил: - За руку держит, чтобы "видеть", а без этого - не может. Да Вы не беспокойтесь, пусть полопочет, все равно мало чего разобрать можно. Она - безобидная.

Орловская посмотрела на Гулю: та продолжала что-то говорить, держа Марьяну за руку, глаза у нее были прикрыты. По мере того, как успокаивалась Марьяна,  речь женщины становилась медленнее: сначала стали различимы слова, а потом - и целые фразы, хотя произносила она их, по-прежнему,  довольно тихо.  Марьяна невольно прислушалась. Невероятно, она рассказывала эпизоды из жизни Орловской, в этом не было никакого сомнения! Очень коротко, в виде тезисов, эта  странная, плохо говорящая и плохо понимающая по-русски женщина перечисляла и объясняла события, давно позабытые самой актрисой. Но когда Марьяна попросила что-то уточнить, не поняв какой-то фразы, "предсказательница"  снова начала  волноваться и опять перешла на свой эмоциональный "птичий" язык.
- Понравились Вы ей, уж больно старается, - пояснил сторож. - Торопится сказать. Обычно она не особо долго разговаривает, говорит: "не видится  больше". Но она неплохая - чистоплотная, самсу готовить умеет и плов.

Сторож еще о чем-то говорил, но Марьяна никого не слышала. Она снова и снова прокручивала в голове несколько, довольно четких, фраз Гули, а все остальное, как бы, перестало на время её интересовать. Но голос сторожа, включившего телевизор, вывел её из этого состояния транса.
- Смотрите, что тут такое говорят: потеряли Вас, в розыск объявили! - и он тронул за плечо актрису: с экрана, в стоп-кадре, им улыбалась Марьяна Орловская.
 
                V

- Нехорошо получилось. Такую суматоху вокруг своей персоны подняла, - Марьяна связалась  с друзьями и договорилась, где именно будет ждать, когда за ней приедут, чтобы на машине доставить домой.

По словам ясновидящей-приживалки выходило так, что сын, уехавший в Америку, не вернется, (а ведь каждый раз, когда звонит, обещает, оправдываясь, то одним, то другим!), и внука она, следовательно, тоже больше никогда не увидит. Раньше у нее была своя бурная жизнь и не хватало времени для общения с сыном, а теперь у него нет времени на то, чтобы проведать свою мать. Всё верно. Собрать денег на билет? Она бы смогла. Заняла бы, продала бы что-нибудь. Придумала бы. Но - здоровье... Нет, не одолеть ей этих утомительных сборов и перелетов. Не одолеть. Марьяна тяжело вздохнула и улыбнулась. Надо же, как всё просто. Можно, конечно, продолжать держаться за надежду, которой она себя тешила все эти годы, но уж больно похоже на правду. Не зачем больше врать самой себе: они не приедут.
И Гарик... Оказывается, он был, всего лишь, жалким альфонсом? Бедняга. А она несла ему сегодня свою награду,  как равному, как... Надо же, альфонс: хорошо изучивший  все её привычки, хорошо разбирающийся в женской психологии. Смешно.
Она снова горько усмехнулась тому, какой незатейливой, банальной может оказаться правда. Почему она не замечала очевидного? Да потому, что считала себя умней никчемного Гарьки, вот почему. Она видела  в нем забавного полушута, недотепу, плохого актера. А он, оказывается, был талантливым, одаренным актером, но только -  актером одной роли. И, в общем-то, она ему удалась, что уж: "Браво, Игорь Константинович, Станиславский был бы Вами доволен: я Вам поверила!.. Да, эта странная женщина, она говорила, что я все еще нужна людям, что я еще успею быть нужной, если посмотрю вокруг. Что она хотела этим сказать? Кому именно? Как? Меня давно не приглашают, хотя бы на эпизодические роли; я никогда не могла ходить по инстанциям, чтобы за кого-то, о чем-то хлопотать...  Тогда, чем?".


****
Она сидела на скамейке, крошила помятую булку несуществующим голубям и улыбалась узнававшим её людям, выходящим из электрички: "Нет, в самом деле, не может быть, не может быть, чтобы я никому из них не смогла быть нужной! "...Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?"**... -  тихо говорила Марьяна сама с собой, и мудрые морщинки, словно  всполохи, озаряли её, по-прежнему молодое, лицо.

***
Взошли звезды.  Пошел мелкий дождь. А она все сидела и улыбалась. Электричек больше не было.  Промчался скорый до Адлера, и снова  стало тихо. Только где-то неподалеку, наверное, в одной из кирпичных будок, уютно гудело электричество.
Электричество - это такая полезная вещь, благодаря которой на электричках перевозится масса людей из одного конца - в другой, работает Интернет,  и неопознанные читатели проходят сквозь друг друга, не задевая,  даже вскользь.



* Л.Н. Толстой "Анна Каренина"
**"...Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?" (Мф. 5:44-46).


21.06.09,
25.08.09