Проблема, как справить Новый год, перед лейтенантом, полгода назад окончившем училище, не стоит никогда. Понятно, что в наряде или на вахте. По этой причине мы с другом Саней Новый год встретили в ночь с 30-го на 31-е. Спокойно и без суеты. Днем, не до конца проспавшись, двинулись заступать на вахту.
Предпраздничный гарнизон был тих. Под ногами хрустел снег. На душе было гадко и неуютно.
Проходя мимо помойки, мы услышали тихое мяуканье. Скорее даже не мяуканье, а плачь. Тихий и безнадежный. Пройти мимо было просто невозможно.
Сунув голову в помойный бак, я обнаружил на его дне маленький серый комок.
Было невозможно разобрать, где голова, а где хвост и лапы. Бусинки глаз поблекли и выглядели почти безжизненными. Котенок непрерывно трясся.
- Да брось ты его, сдохнет сам. Видишь, уже не жилец.
Саня притоптывал на морозе.
- Пошли быстрее, замерз уже, да и на вахту опоздаем.
Но решение было принято. Вытащив котенка из бака, сунул его в «дипломат» и ускоренным шагом поспешил на пирс.
На лодке первым делом заскочил в отсек. Вызвав матроса, приказал ему отмыть и накормить котенка. Предупредив, чтобы с кормежкой не перестарались. По всему было видно, что малыш изголодался.
Заступив на вахту поднялся на торпедную палубу. Меня встретило мяуканье, но уже заметно более жизнерадостное, чем днем на помойке.
После краткого осмотра кошки было установлено - у нас появилась Манька.
Знакомство с остальным экипажем, происходило уже в новогоднюю ночь. Маню, пришедшую в себя, матросы взяли в кают-компанию, где она, разогнавшись за тараканом, промахнулась и попала в чан с приготовленными по случаю праздника пельменями.
Кошку, отчаянно барахтающуюся и ошалело орущую, выловили и отмыли. Загубленные пельмени пришлось выкинуть на радость местным дворнягам. Но сильно об этом ни кто не горевал. Манька с первого дня своим поведением скрашивая серость флотских будней, стала всеобщей любимицей.
Постепенно жизнь ее на борту лодки налаживалась. Постоянный свет и шум уже не пугали.
В нашем первом отсеке кошка чувствовала себя абсолютной хозяйкой. Здесь, уже через три дня, все было привычно и знакомо. Тут же стояла миска, и лучшие куски с камбуза ей приносили именно сюда.
Если я ночевал на борту, то спала она, конечно, со мной - в каюте. Тихо сворачивалась клубком в ногах и, задумчиво глядя куда-то в переборку, мурлыкала. За это ее особо громкое мурлыканье матросы даже прозвали Маню «дизелюхой», потому что только дизельные лодки в надводном положении могли так монотонно и громко тарахтеть.
А вот днем спать кошка повадилась на святом месте – в командирском кресле. Неизвестно, чем бы такая наглость с ее стороны могла бы закончиться, но командир наш был демократичен по отношению к животным. С его молчаливого согласия Маня периодически посещала ГКП. Со временем, окончательно обнаглев, Маня разваливалась на кресле, видимо уже считая командира «лишним». Забавно было видеть, как он в «канадке» и в унтах, спустившись с мостика, облокачиваясь, нависал над «Каштаном», стараясь аккуратно поместить свою кормовую часть на оставленном кошкой клочке.
И только старпом, как и положено стражу порядка на корабле, подобного отношения к традициям, даже со стороны кошки, терпеть не стал. В отсутствии командира он гонял Маньку по полной программе, ну а заодно доставалось и мне.
В общем и целом, кошачья жизнь текла размеренно и спокойно. Помоечное детство, судя по всему, мучило Маньку редко, да и то в самых страшных снах. Память о нем постепенно стиралась ежедневной любовью всего экипажа. Вот только улицу она переносила плохо. И когда я или матросы брали ее с собой, идя покурить на пирс, она тихо сидела на плече, даже и не помышляя спуститься.
Со временем кошка на плече стала предметом зависти всех матросов флотилии. Каждый хотел сфотографироваться с ней для дембельского альбома. Маня не возражала, и со временем, осознавая, что от нее хотят, научилась принимать довольно живописные позы.
В море кошка освоилась быстро. Ее не укачивало, и она принимала как должное изменявшийся график корабельной жизни. Правда, уже в первый же выход мы заметили, что при включении системы размагничивания корабля Манька вела себя несколько странно. Трясла головой, отказывалась от еды, была вялой. Ясность в происходящее внес механик. Причиной всему были наводки электрического поля, незаметные для людей, а на кошек действующие более ощутимо и негативно. Решение проблемы пришло от ее создателей. Командир дивизиона электриков повесил кошке на шею медный ошейник, сняв его со своего запястья. Кто помнит, носили такие - от гипертонии.
Вот этот предмет - бесполезный, как оказалось, для людей, кошке сделал доброе дело. Проблемы со здоровьем отпали, и видимо чувствуя исходящую от него помощь, Манька ни разу даже не пыталась избавиться от данного предмета.
Со временем на ошейнике сделали надпись – «экипаж Косицына, боевой номер 3-13-К, Маня», что означало – носитель сего принадлежал славному экипажу капитана 1 ранга Косицина С.В.. Первая цифра боевого номера – минно-торпедная боевая часть. Вторая - номер боевого поста. Ну, а буква К – обозначала принадлежность к кошачьему племени, с соответствующей кличкой.
Когда экипаж уходил в отпуск, кошку пришлось вместе со всеми перемещать в береговые казармы. Для нее это было конечно неприятно, но терпимо. Не улица все-таки.
Через месяц матросы под руководством помощника командира поехали на отдых в санаторий «Паратунка». Манька была, как всегда, с коллективом. Увидев кошку, дежурный врач сначала устроил скандал, заявив об антисанитарии животных и всем таком подобном. Но пара банок с корабельной воблой убедили его в том, что данному члену экипажа так же, как и всем остальным, требовался послепоходовый отдых.
Летом, приняв корабль, мы стали готовиться к переходу в Приморский край для сдачи его в завод, на ремонт.
Приготовление к выходу и соответствующая моменту беготня Маньку не волновали. Она, уже повзрослевшая и много к тому времени повидавшая, на жизнь смотрела философски. И только прибытие в отсек старпома могло вывести ее из душевного равновесия. Своим острым умом она, видимо, все-таки соображала, что гоняя ее с ГКП, тот выполнял свой профессиональный долг. Но первый отсек считала своей вотчиной и уступать ее кому-либо не желала. Видя это, мои орлы-торпедисты приучили ее при появлении посторонних на верхней торпедной палубе подбегать к люку и громко мяукать, предупреждая вахтенного. Ну, а когда приходил старпом, то Манька, уже по собственной инициативе, вместо мяуканья начинала грозно шипеть, ощетинив на загривке шерсть, поднимая передние лапы и садясь на хвост. Ни дать, ни взять - пантера.
Старпом подобные выходки терпел, но было видно, что при возможности отыграется.
И вот такой момент настал. Придя на базу в б. Павловского, лодку поставили к пирсу для подготовки к постановке в завод.
Командир отпустил во Владивосток всех имеющих там родственников и, оставив за себя старпома, на выходные сам съехал на берег. Меня тоже отпустили к семье.
Вернувшись в понедельник, от матросов узнаю, что злопамятливый старпом, пользуясь отсутствием покровителей, вывез кошку километров за шесть-семь, к находкинской трассе, и там ее бросил.
Честно говоря, такого я от него не ожидал. Мужик вроде нормальный и вдруг - на тебе. Вместе с матросами мы облазили все окрестности. Никакого результата. Манька пропала.
Чувство было такое, словно потерял боевого товарища.
Вечером мы со штурманом, моим соседом по каюте, жахнули «шила», помянув Маньку. В то, что она, абсолютно домашнее создание, сумеет выжить в лесу, окружавшему базу, я, честно говоря, не верил.
Неделю, весь экипаж ходил, косо поглядывая на старпома. Матросы, нарываясь на наказание, откровенно дерзили. Офицеры и мичмана, делили вид, что не замечают его, общаясь только по службе.
Прошло еще несколько дней. Заступив дежурным по лодке, я сидел на ГКП, пытаясь вчитаться в какой-то журнал. Писк «Каштана», прервал ход мыслей.
- Тащщщь, -привычно буркнул верхневахтенный, - тут с ПРК женщина пришла, просит позвать минера.
Выйдя на пирс, я увидел полную женщину в синем защитном костюме.
- Вы минер? – спросила он меня.
- Да.
- Ну, тогда это вам. Приползла с утра к пирсу. По ошейнику поняли чья. Держите и не теряйте.
Распахнув куртку, она достала облезлый кусок шерсти серого цвета. И только глаза, эти зеленые с вкраплениями глаза, были знакомыми.
Конечно, это была наша Манька. Потрепанная, сильно исхудавшая.
Узнав меня, замурлыкала своей знаменитой трелью и потянулась на руки.
Радости не было предела. Весть о счастливом возращении кошки, мигом облетела весь корабль. В отсек лезли все, кто только мог. Тащили вкусненькое.
К утру следующего дня Маня ожила. Обнюхав знакомые уголки и почувствовав, что ее не забыли, она успокоилась.
Старпом на торпедную палубу подниматься не стал. Но за ужином в кают-компании, сраженный кошачьим возвращением, признал свою вину и прилюдно пообещал больше не трогать экипажную любимицу.
Шло время. Встать в завод не удавалось. Матросы доложили, что Маня стала проявлять не свойственный ей ранее аппетит. Сначала списали все на многодневный голод, но разгадка появилась быстро. Путешествуя по окрестным местам, наша боевая подруга, как говориться, нагуляла прибавление. Но тут как раз пришел приказ на переход в завод.
Ситуация складывалась критическая. Надо было что-то делать, ведь переезда и заводских мучений наша кошка в таком положении могла бы просто и не выдержать.
Сработало минерское братство. Однажды пришел командир торпедолова, мичман лет сорока пяти, одинокий алкоголик, и предложил взять Маньку к себе. Оказывается, он уже долго наблюдал ее сидящей на плечах наших матросов, и она ему очень приглянулась. Узнав о нашей проблеме, был бы не против приютить кошку на своем катере.
Думали мы долго. Расставаться было тяжело. Но все таки здравый смысл победил наш эгоизм. Кошку решили отдать.
Проститься с любимицей пришел почти весь экипаж. Ничего не понимающая Маня вертела головой, изредка тревожно мяукая. Долго тянуть с прощанием не стали, а то могли и передумать.
Через пару часов, стоя на носовой надстройке и командуя швартовой партией в момент, когда лодка проходила мимо торпедолова, мне показалось, что я слышал мяуканье. Или, по крайней мере, мне хотелось его слышать. На душе было тоскливо.
Прошло время. Многое стало забываться.
О Маньке вспоминали в основном в курилке да на экипажных пьянках.
И вот через несколько лет мы вновь оказались в знакомой бухте. Торпедолов ободранным бортом смотрел в сторону пирса. Захватив бутылку «шила», я рискнул сходить на него. К моей радости, командовал катером все тот же мичман, встретивший меня, как старого друга.
- А, минер! Пошли в каюту, поболтаем, как дела, как служба.
Я шел за ним, боясь задать единственный интересующий меня вопрос – что с Маней.
Ответ на него лежал на мичманской койке, в маленькой душной каюте. Маня, отъевшись до просто не приличных размеров, гордо, по-королевски, развалилась прямо на подушке.
Уставившись в меня своими такими знакомыми глазами, она замерла, подняв голову. Я тоже остановился, не зная, как реагировать на происходящее.
И вдруг она встала, мягко ступая прошла по койке и, подойдя ко мне, замурлыкала, стараясь ухом потереться о ладонь.
Все, терпеть больше я уже не мог. Схватив кошку, прижал ее к лицу.
Признала!
Мы долго еще сидели с мичманом за столом, ведя неспешный мужской разговор. И все это время Манька сидела у меня на коленях, продолжая свою песню. Мичман, ревниво и несколько обеспокоенно поглядывал на нас.
Говоря по правде, несмотря на все мои эмоции, я не имел никакого морального права требовать кошку обратно. О чем я и сказал мичману на прощание. И видя счастливый огонек в глазах этого уже немолодого человека, понял, что наша встреча с Маней была последней.
Мы еще несколько дней стояли на соседнем с торпедоловом пирсе. Но я никому из экипажа не сказал, что виделся с кошкой, боясь, что народ побежит ее проведать и не дай Бог попытается забрать с собой
В день отхода на пирсе появился уже ставший прямо-таки родным мичман.
- Здорово, старлей! А я к тебе с подарком.
Из-за пазухи он вытащил серого с белым котенка, месяцев пяти-шести от роду.
- На, держи. Это из последнего Манькиного помета. Думали себе оставить, но раз такое дело…
И крепко пожав руку, не оборачиваясь, он пошел обратно. На тонкой шее котенка висел знакомый медный ошейник с надписью: « экипаж Косицына, боевой номер 3-13-К, Манька»
Вот так в нашем славном экипаже появилась Манька номер два.