Неподвижная серость тумана лениво клубится позади, и, прямо на глазах, промерзший воздух начинает рассыпаться крохотными, колючими снежинками. Визжит пронзительно, стонет, словно от невыносимой боли, потревоженный лыжами снег. Короткие всхлипы снежных пластов вязнут в ледяном киселе тумана. Солнце, тусклым пятном повисшее над горизонтом, в тщетной попытке согреть замерзающую землю, скинуло вниз багровый столб холодного света.
Тишина. Кажется - весь мир замерз. Замерзли звери, птицы, деревья. Замерзло все. Колючие лапы стужи проникают под теплые полушубки, настырно щупают тело, отыскивают последние очаги тепла, чтобы тут же отобрать их.
Двое суток сидели они под приютившей их пихтой. Закончился запас продуктов, добыть зверя в такой мороз – на это мог рассчитывать только человек, не бывавший в тайге. Ранним утром отец кое-как вскипятил чай, и это было все, чем они смогли утолить голод. С солнцем они отправились в обратный путь.
Отец идет впереди. Дыхание его, как всегда размеренное, клубится облачками, мгновенно превращаясь в кристаллики льда. Он пытается что-то говорить, Саша не слышит его, тем не менее, понимает смысл сказанного:
- Ни о чем не думай... Забудь обо всем... Надо только идти... Только шагать... Шагать, шагать, все время шагать... - Немтырь понимает - отец обращается к нему, пытаясь внушить нехитрую заповедь сохранения жизни. Он знает это, понимает он и то, что сам отец говорит, не задумываясь - для него это заклинание просто способ самому держать своеобразный транс бесконечного, монотонного движения.
…До избушки оставалось километра полтора-два, они уже вышли на выглаженную бураном поляну, сняли и уложили на нарту лыжи. Идти стало намного легче - утрамбованный ветром и морозом наст не проваливался под ногами. Сейчас будет лощинка, ручей, и - ...
Отец, как-то неуклюже взмахнув руками, внезапно провалился по грудь. Вскрикнув, обернулся к нему. Впервые в жизни увидел Немтырь испуг на лице отца, мимолетный, сменившийся тут же яростной вспышкой гнева на самого себя. Загребая руками, возился он в рыхлом месиве, а вокруг него быстро оседал и темнел снег.
- Наледь... Прихваченный морозом, промерзший до дна ручей пошел наледью и затопил лощинку на их пути. Прихваченное тонкой коркой льда озерко присыпало снегом, и сейчас отец барахтался в мокрой, быстро застывающей каше из воды и снега, пытаясь пробиться к твердому льду. Лощинка была неглубокой, отец стоял ногами на твердом дне, но набрякшая водой одежда не давала выбраться из плена.
Яростный выкрик отца остановил Сашу, когда он бросился на помощь. Теперь он действовал медленно и осмотрительно. Достал и надел лыжи. Встав боком, медленно переставлял ноги, притаптывая снег. При падении отец выпустил из рук ремень, за который тащил нарту. Саша обрезал его у самого передка саней, швырнул конец отцу. Мокрые рукава полушубка и рукавицы отца превратились в камень, он не мог ухватить тонкую веревку, и, наконец, просто подвинул ее к себе, прижав, несколько раз обмотнул вокруг руки, зажав конец зубами.
Встав боком, медленно, не суетясь, Саша начал тянуть его из ледяной купели. Снег под лыжами подавался под двойным грузом, и он понемногу отступал назад, постепенно вытаскивая отца.
Они никогда не смогут вспомнить, сколько продолжалось это неторопливое действо. Веревка вдруг пошла легче, Саша едва не свалился в снег, переступил, удержавшись на ногах. Отец неуклюже барахтался в нескольких шагах, стараясь отползти подальше от полыньи. Так же неуклюже поднялся на ноги, медленно оглядел едва заметную под снегом лощину и молча двинулся в обход. Задержавшись на несколько минут, чтобы привязать ремень к саням, Саша двинулся за ним.
Его не удивила странная поступь отца, по-прежнему бредущего впереди. Заледеневшая одежда не давала ему согнуть ноги и он шел, переваливаясь по-утиному, странно раскачиваясь, поворачиваясь всем телом в такт шагам. У него хватило сил обойти предательскую низинку, выйти на едва заметную дорожку, ведущую к избушке. Сделав несколько шагов по тропинке, отец замер на миг и повалился набок, тяжелой глыбой льда грохнувшись на плотный снег.
Мальчик не испугался - все чувства в нем словно уснули сейчас. Как в трансе подтянул нарту, вытащив нож, перерезал сыромятные ремни, удерживающие поклажу, вывалил все наземь. Подтащив санки к недвижно лежащему телу, попытался взвалить на них отца. Каменно стылая глыба почти не подалась, оставаясь равнодушной к его усилиям. Все так же машинально, размеренно двигаясь, выкопал рядом с телом неглубокую ямку под нарту, сдвинул ее туда - теперь настил едва выступал над поверхностью, ему осталось только сдвинуть тело. Попытался ухватиться за ледяной панцирь, замерзшие руки скользили по обледеневшей одежде и ему пришлось закатывать отца, как бревно. Упираясь головой в заледеневшие ноги отца, затолкал их на нарту, и, встав на ноги, перекинул через плечо постромку.
Ему пришлось рвануть нарту несколько раз, всем телом наваливаясь на повод, прежде чем он смог сдвинуть ее с места. На его счастье тропинка шла к избушке по едва заметному склону. Бездумно уткнувшись взглядом в припорошенную тропку, он тащил нарту вперед и вперед. Только споткнувшись о невысокое крыльцо избушки, остановился, скинув с плеча веревку, попытался ухватить дверную ручку.
Замезшие напрочь пальцы не гнулись, безвольно и мягко скользили по ошкуренному деревянному сучку, прибитому к двери. Не задумавшись на секунду, обернулся, взял лыжину, и, подсунув ее под сучок, навалился всем телом. Протяжный скрип двери был бы чарующей музыкой, если бы он мог слышать ее. А он не слышал, он был занят другим - негнущимися бесчувственными руками свернул веревку в кольцо, умудрившись завязать ее узлом, просунул под лежащего на нарте отца и снова, напрягаясь изо всех сил, в привычном молчании тянул и тянул его за собой.
Скованное льдом тело было неимоверно тяжелым, он выбивался из сил, пытаясь сдвинуть его с места. Бросив веревку, встал на четвереньки, вцепился зубами в воротник отцовского полушубка. Жгучая вспышка боли полоснула губы, язык. Он даже не попытался понять - в чем дело, упираясь руками, рывками пятился назад. Перетащив тело через крыльцо с усилием отодрал от воротника примерзшие губы. Cтруйки крови потекли на подбородок, капали на пол, оставляя яркие, неправдоподобно красивые пятна.
Распахнутая дверь зияла белым пятном, ее надо было плотно прикрыть, а руки уже не слушались его совершенно, и он, склонившись, прихватил сучок зубами, откинувшись назад, рванул дверь на себя.
По-прежнему, ни на миг не изменив ритм монотонного, размеренного движения, насовал в печь дров, прихватывая поленья кистями рук. Cмахнул с припечка коробок спичек. Стащив зубами рукавицу, движением застывшего бесчувственного пальца открыл коробку, зажав меж пальцев несколько спичек, чиркнул ими по коробку.
Сосредоточенно глядя на облизывающие руку язычки пламени, неторопливо поднес огонь к лоскутам бересты, терпеливо ждал, когда пламя прихватит белесые полоски, займется чадящими, буйными огоньками.
Тошнотворный запах паленого мяса мешался с запахом горящей бересты, лез в нос. Дым нестерпимо щипал глаза. Он не обращал на это абсолютно никакого внимания. Даже когда оттаявшие в огне пальцы зажгло невыносимой болью, он равнодушно смотрел на почерневшую кожу, даже не сделав попытки чуть сдвинуть руку в сторону.
Пламя играло в печи, жадно пожирая сухие поленья, когда он убрал руки. Еще несколько минут он оттаивал кисти рук, держа их над раскалившейся плитой. Когда пальцы начали ощущать жар, занялись глубокой внутренней болью, он повернулся к лежащему на полу отцу.
Его надо было быстро освободить от заледеневшей одежды и Немтырь понимал - едва ожившими руками не сможет он содрать с отца закаменевший полушубок, не сможет даже прорезать его, не поранив тела. И тогда он сделал единственное, что пришло в голову - выдернув из печи несколько пылающих поленьев, не обращая внимания на боль от ожогов, уложил их на ледовый панцирь полушубка, зашитив лицо отца полой своего полушубка…