Конец декабря. Сквозь противную мокрую серость раннего утра и порывы взбалмошного ветра медленно пробирается странная парочка. В сонную тишину спящего города всасывается чавканье грязной жижи под их ногами. Всего несколько дней до Нового года, а на мороз даже намёка нет. Снег стремительно растаял, вместе с мечтами о нарядном морозном празднике с настоящими сугробами и заснеженными ёлками - потепление!
«Не везёт, так не везёт. Во всём не везёт!» - думал долговязый тощий мужик в облезшей заячьей шапке и чёрной куртке, похожей на спецовку. Он тащил две огромные сумки и сутулился под тяжестью пузатого рюкзака. При этом старался не отстать от своей дородной, нарядно одетой жены, колобком перекатывающейся в сторону автовокзала; в мыслях размышлял о несчастливой своей доле. Мерзкая погода, вынужденная бессонная ночь, прошедшая в бестолковых сборах, тяжёлая поклажа – всё питало нерадостные мысли чёрным унынием.
Звали мужчину Виктор, по фамилии - Голытьба. Да! Вы смеётесь, а он мучился с этой фамилией всю сознательную жизнь, до самых своих сорока четырёх. И как-то ни просвета, ни передыха в его мучениях не наступает. Отца никогда не видел, мать рано спилась, интернат, училище, завод. Мечтал: вот жЕнится и наладится его жизнь, отогреет лаской жена, но жена, Маруся, попалась крикливая, вздорная, и уже на второй неделе совместной жизни чётко обозначила его, Витькино, место у неё под каблуком. Что-то в её женских делах не заладилось и Марусины несколько беременностей закончились неудачно. Бог детей им не дал. Виктор переживал: и жену жалко, и деток хотелось, и надеялся, что с рождением ребёнка Маруся станет добрей и покладистей. В этом тоже не повезло.
Казалось, неприглядная, почти ругательная, фамилия наложила чёрную печать на его незавидную жизнь. Маруся всегда была чем-нибудь недовольна, смолоду пышная, с годами ещё раздалась в размерах, и приноровилась поколачивать мужа время от времени. Он молча терпел, копил в себе досаду и раз в месяц, в получку, устраивал бунт. Забредал в какое-нибудь укромное место на соседней заброшенной стройке, доставал из пакета припасённые бутылку водки, пластиковую полторашку пива, буханку хлеба и кругляш дешёвой колбасы. Сразу откуда-то бодро подтягивались бездомные псы - один, другой - такие же никому ненужные бедолаги, как он. Витя пил водку из пластмассового стаканчика, запивал пивом из пластиковой бутылки, занюхивал корочкой хлеба и рассказывал псам-слушателям о своей горькой жизни. Те ловили брошенные им куски хлеба и колбасы, и между делом внимательно слушали Витькины откровения. Животные всегда безошибочно чуют доброго человека и возможность поживиться. Еда заканчивалась, и собаки разбегались по своим важным делам, помахав хвостами на прощание. Виктор добирался каким-то образом домой, всем своим непотребным видом выражая протест против супружеской тирании, на утро очень болел и смиренно терпел Марусины тычки и крики. Жизнь текла дальше.
Каждый Новый год Виктор ждал с тайной надеждой, что праздник принесёт какие-то изменения. Не то, чтобы он верил в чудеса и деда Мороза, но каждый раз чего-то ждал. В новогоднюю ночь, после того, как жена засыпала возле телевизора, убирал со стола, пристраивал тарелочки со снедью в холодильник, и тихонько выбирался во двор. Смотрел на небо, на звёзды, гладил рукой снежные сугробы, топтался, вслушиваясь в скрип сыпучего снега, и кому-то рассказывал свои беды-печали, просил хоть какой-то маленькой поблажки, хоть какого-то тепла в его зябкую жизнь. Потом вытирал подёрнувшиеся слезой глаза и шёл в дом, с надеждой, что этот «кто-то» его услышал. «Должно что-то измениться, должно».
Спроси его – чего же он ждёт? – вряд ли ответил наверняка. А может и сказал бы, что мечтается ему, чтобы Маруся, наконец, перестала им помыкать, чтобы начальство когда-нибудь оценило его трудолюбие и безотказность. Вот, наверное, и всё, что мог решиться попросить для себя этот мужичок. А что ещё? Любви? Чьей? Его и мать-то родная никогда не любила. Рос щенком, подбирая куски с её пьяных столов. Мать гнала его из дому, каждый раз, когда на пороге появлялся очередной хахаль. Под перезвон бутылок из пакета. "Витька,вон пашооол!" - вот и вся любовь.
Кто ещё его полюбит? В молодости девчата шарахались, как от прокажённого. Неказистый, долговязый, бесквартирный, и фамилия - клеймо! Ухаживать не очень горазд был, смущался всегда, говорил невпопад. Незавидный жених, одним словом. Поэтому, когда Маруся из соседнего профтехучилища к нему клинышки подбивать стала, пирожками приваживать да льнуть всеми выпуклостями, как-то смутился. Была Маруся крепка телом, широка лицом, некрасива и груба, но ухаживала жарко и настойчиво. Подумал Витя и решил не сопротивляться, сдался без боя. Так сошлись, расписались, и жить начали. Почти двадцать лет уж прожили. Куда деваться то?
Этот Новый год Виктор тоже ждал, ох как ждал. Но Маруся списалась с тёщей и решила ехать на праздники к матери, в неблизкий районный центр соседней области. Это был удар. Жестокий удар! Боялся Витя свою тёщу, как огня, и не любил. Маруся против своей матери была нежной овечкой. Да и Марусина родня, живущая в той дальней округе, пугала Витю злобной язвительностью, матерными ссорами и завистливыми пересудами. Дальнее расстояние в двести километров спасало от частых встреч, но даже редкие семейные торжества откладывались в душе Виктора холодком неприязни и страха.
Ещё неделю назад, когда Маруся огорошила его своим решением, Виктор понял, что праздника не будет. Резкая замена пышных снежных сугробов грязной, вязкой кашей на дорогах, а потом и лужами из жидкой грязи, стала безжалостным подтверждением его опасений. Почему ж так не везёт?
Виктор тащил сумки набитые подарками: консервными банками с рыбой на этикетках, сахаром, макаронами, сгущённым молоком, тушёнкой. Маруся работала поваром в тюремной столовой и тащила оттуда всё, что могла. Поэтому считала себя кормилицей, а Витю - нахлебником, несмотря на стабильно приносимую им неплохую зарплату. Скопившиеся излишки Марусиной «добычи» в этот раз стали новогодним подарком для матери. Обычно, тёща сама приезжала за продовольственным пособием, заодно, проведывала «доцю», которая с годами всё больше походила на мать. Обе - толстые тётки с маленькими глазками за толстыми стёклами очков, маленькими птичьими клювиками носов, теряющихся между рыхлых щек, и губами-ниточками, почти незаметными на просторных лицах. Вечерами тёща рассуждала вслух о некчёмности «зятька», а Маруся, посмеиваясь, подкидывала в разговор подробности их семейной жизни и рассказы о разных его, Витьки, оплошностях. Всякие попытки протеста, «родственницами» пресекались жёстко и на корню. Ох, и не любил Виктор приезды тёщи, ох и не любил!
Супруги, наконец, добрались к цели - показался автовокзал, освещённый яркими фонарями. Маруся сунула супругу пакет, который несла, приказала двигаться к площадке, на которой обычно стоял автобус в соседнюю область, а сама пошла в туалет, облегчиться на дорожку. Виктор тащил, согнувшись свою поклажу, и думал: «Вот возьму сейчас, брошу сумки и уйду! И не поеду никуда! Не поеду!». Думал, но шёл. В кармане рублей десять звенело, как с ними бунтовать?
Добравшись до автобуса, Витя постучал водителю, который наливал себе что-то горячее из термоса, видимо, завтракал на дорожку. До отправления минут сорок, пассажиров ещё не было. Водитель рявкнул и недовольно махнул рукой потревожившему его мужику. Отстань, мол, рано. Виктор развернулся спиной и показал свой огромный рюкзак, просить начал, чтобы поклажу разрешил в багажник положить, успокоил, что не рвётся в салон, не будет мешать. Водитель крикнул, что багажник открыт, клади. А Виктору и не надо больше ничего, руки бы только освободить да покурить, пока Маруся не вернулась. Она же не позволит.
Виктор кое-как впихнул огромные баулы, рюкзак, расправил затёкшие плечи, шею потёр, спину размял, повертев плечами в разные стороны, присел пару раз и вдруг увидел под автобусом, прямо рядом с колесом, бумажник. Он был мокрый, грязный, но даже так выглядел солидно и основательно.
«Выкинул кто-то. Живут же люди, хорошие вещи выкидывают», - подумал Виктор и спешно закурил. Первые же затяжки крепкого дыма принесли успокоение. Вроде и усталость сразу сошла, и холод отступил. Затянулся ещё, уже не торопясь, наслаждаясь. Одну руку в карман опустил - согреть.
Он стоял, курил, и не думал уже о жизни, о Марусе, о тёще. Просто смотрел на светлеющее небо, на каркающих птиц, учинивших утренние разборки. Смотрел, как красиво свет от огромных светильников просеивается через плотный, сырой воздух, рассматривал красивые машины, прошмыгивающие по огибающей площадку-стоянку дороге, на редких прохожих, которые появились уже на улице, по которой они только что шли.
Рука нащупала шуршащий пакет в кармане. Ну да, обычный пакет, в который всегда можно положить булку хлеба или пакет молока. Виктор всегда носил в кармане разные нужные мелочи. «Надо взять бумажник. Хорошая же ещё вещь, у меня такого и не было никогда… Заверну в пакет, у тёщи вымою и высушу… А зачем он мне? У меня денег отродясь не водится, Маруся всё выгребает… Нет, надо взять. Просто хорошая вещь… Пусть не деньги, что-нибудь складывать буду».
Виктор выбросил обжегший руки, крохотный окурок «Примы», и быстро наклонился за бумажником, положил его в пакет, обернул, закутал, свернув пакет в несколько раз. Услышал голос Маруси и ещё нескольких женщин. Видно попутчиц встретила. Вот умеют некоторые женщины как-то сразу обжиться, освоиться в дороге, перезнакомиться и даже стать подругами. Залпом рассказать всю свою жизнь, посочувствовать и надавать кучу советов друг другу, полюбить и забыть через пару дней после расставания. Виктор всегда удивлялся этой женской способности лёгкого общения. Он быстро спрятал находку в карман, поправил на себе куртку и шапку, чтобы произвести хоть немного приятное впечатление на Марусиных спутниц и не раздражить её саму.
Подошла Маруся и ещё три тётки. Сразу стало шумно, суетно. Водитель беспрекословно открыл двери автобуса и сам вышел командовать укладкой багажа в багажные отсеки. Завязалась перебранка, потому, что женщины имели своё представление о порядке, требовали своим сумкам особого внимания, бесконечно меняли их местами, спорили между собой, договорившись, накинулись с шумом на шофёра, который махнул рукой - «Делайте, что хотите» - и направился прочь. Маруся тут же толкнула к сумкам Витьку и женщины в четыре горла принялись галдеть вокруг него. Наконец, сумки стояли так, что все были довольны. Женщины направились к входу в автобус, а Виктор, пятясь, попытался скрыться от Маруси между соседними машинами. «Куда?» - грозно проревела жена, а Витя замялся, неопределённо взмахнул руками, при этом переступив с ноги на ногу. «Мне надо, Маруся…» - жалобно замычал. Маруся показала увесистый кулак и сквозь зубы выдала: « Смотри у меня! И бегом, чтоб…»
Виктор стремительно рванул к забору, обозначившему какую-то стройку, совсем рядом с площадкой, на которой стояли автобусы. Конечно, подготовиться к дороге надо, потребность была, но и бумажник хотелось рассмотреть во всех подробностях. Прямо мальчишеский азарт проснулся. Настоящая мужицкая вещь, да ещё и дорогая по виду, и выкинули. Надо же…
Когда Виктор, справив нужду, развернул пакет и, стараясь не испачкать руки, осторожно раскрыл бумажник, увиденное навело оторопь. Дух захватило так, как будто на крутом ухабе резко подкинуло и сразу отпустило. Дыхание сбилось. Деньги, деньги лежали внутри! Да много, и разные! Прямо стопочками аккуратненькими в разных отделениях.
В одном кармашке лежали стольники, полтинники и пару десяток, в другом – красные пятитысячные купюры, штук двадцать. Виктор подрагивающими руками расстегнул тугую молнию на потайном кармашке и совсем дурманом голову взяло. Там лежали несколько денежных листиков, похожих на конфетные фантики, жёлтые и сиреневые, евро написано, двести, пятьсот. И несколько долларовых сторублёвок, которых он сроду в руках не держал. Угаром обдало: «Сколько же это денег?... Кто же потерять-то мог?... Это ж и убить за такие деньги могут?...Делать-то что?»
Виктор прислонился к забору потому, что ноги потеряли уверенность, а тело просилось на землю, в грязь да лужи. Голова болью взялась. Он снял шапку, расстегнул куртку, виски потёр. Мысли метались, как мухи в банке: «Кто же потерять мог такие деньжищи? А если это мафиози какой?... И какой мафиози на автовокзале ошиваться будет?... А если кто-то казённые деньги потерял, беда ж человеку? А кто казённые деньги вот так, в гамане носит?"
Непереносимое испытание подкинула Виктору жизнь, он совершенно не понимал, что же делать дальше? Может выкинуть, пока не поздно?
Вспомнил о Марусе. Надо идти, она же орать сейчас начнёт, на весь автобус, не стесняясь. Надо идти, иначе позору не оберёшься…
Непереносимую ношу возложила на плечи затейница-судьба. Сердце в тиски сжало, как будто страх или тоска намертво вцепились. Совсем тяжело идти.
Виктор шёл медленно, перетаскивая ноги, одну за другой. В голове стучало громко, до боли: «Ну почему я нашёл этот бумажник, почему я?»
Уже почти рядом с автобусом остановился и решил ещё сигарету выкурить, очень уж муторно на душе, успокоиться нужно, дух перевести. Закурил, затянулся, ещё раз, ещё, вроде как воды крупным глотком пил - жар гасил.
Вдруг услышал, как водитель их автобуса - тоже покурить вышел - кому-то рассказывает:
- Не спал почти ночь. Кофе сейчас выпил, вроде отошёл. А мне ехать почти четыре часа.
- А что ж так? - спросил «кто-то».
- Вечером пассажиров выгрузил, на место встал, думал, как всегда, к Верке нырну. А тут «Газель» подъехала, рядом паркуется. Полная цыган. Две тётки, два старика бородатых и мужиков, парней, с десяток. Невесту приезжали присмотреть. Ты бы слышал, сколько шуму от этого табора было. Уйти не могу, чёрти, что от них ждать? Как машину оставить?
- А кто же их сюда запустил? А милиция?
- Да отстегнули дежурному, и ментам сунули, и всё. И водку пили, и шумели, и дрались. Ужас! Я уж ментам говорил, чтоб приструнили, они только переминаются. Говорят, что ночью автобус их будет, они уедут. Оно и понятно, деньги взяли, да и возиться надо, если всех оформлять. А те наглые, ведут себя отвязно. Я два раза за монтировку хватался, хотелось выскочить из кабины да накостылять. Они автобус дождались, уехали, а я потом успокоиться никак не мог.
- И откуда ж они?
- Не знаю. Уехали на Ростовском, в четыре утра. Но куда-то дальше им. Кажется, с Украины они.
- Да-а. Дела-а. Ты уж смотри, аккуратно на трассе. Дорога плохая.
- Понимаю, не маленький.
Виктор понял, откуда его находка взялась. Выбросил окурок и пошёл в автобус, вроде как спокойней стало. Подумать нужно, что дальше делать?
"Марусе нужно всё рассказать, всё равно найдёт и отберёт. Но в автобусе, при всех не расскажешь. Потом, по дороге, на остановке какой-нибудь, когда из автобуса выйти можно будет", - подумал и успокоился совсем, как будто сбросил свою ношу.-" Правильно, пусть Маруся решит, ей виднее".
Виктор зашёл в салон автобуса, пробрался к своему месту. Маруся, как ни странно, кричать не стала, но в бок локтем больно ткнула, пока он к окну мимо неё пробирался. Витя молча сел, прижался лбом к стеклу, шапку на ухо сбил. Ещё минут пять и поедет, тронется автобус. Он закрыл глаза и сразу провалился в какое-то забытьё, то ли сон, то ли обморок, видно перенервничал сильно.
Увидел в бесчувствии своём женщину в голубой прозрачной накидке, такой как платья у Аллы Пугачёвой. Женщина кружилась, размахивая воздушной тканью, покрывающей руки, танцевала, потом остановилась и посмотрела на него. Это была его мать. Не та, которую он помнил – пьяную, разящую перегаром и запахом мочи, а красивая, молодая, такая, какую он видел на одной фотографии, у их соседки в альбоме. Так и не догадался попросить эту фотографию у Нины Ивановны, когда матери не стало и его отправили в интернат. Но лицо той, красивой мамы запомнил.
И вдруг, она сейчас пришла. Она стала звать его - он подошёл, совсем маленький мальчик в белой рубашонке до колен. Виктор никогда не видел этого мальчика, но сразу понял, что это он сам, Витя. Мать погладила его по волосам, потом присела перед ним на колени, обняла и прижала к себе. Затем отстранилась, посмотрела в глаза и заплакала. А мальчик спросил:
- Ты чего плачешь?
- Прости меня сынок, прости. Христом Богом тебя прошу, прости!
- За что, мама?
- Я забыла тебе сказать, что люблю тебя! Ты самый лучший, Витенька, и я люблю тебя, маленький мой, - она поцеловала его в лоб и опять заговорила, - а ни разу тебе не сказала. Знала, что должна сказать и не сказала. А сейчас мучаюсь, виню себя страшно. Прости меня сынок. Простишь? Простииишь?
Она начала удаляться, как будто улетать, как если бы кто-то потянул её за верёвочку, прикрепленную к спине. А руки тянулись к нему, и лицо матери исказилось, как при сильной боли. И слёзы ручьём. А он, то есть мальчик, стоял и смотрел, совсем не шевелясь. Потом вдруг сорвался с места и побежал, пытаясь догнать свою мать. Кричать начал: « Мама, мама. Мамаааа!» Откуда-то из облаков, куда исчезло видение, донеслось: «Беги, сынок, беги. Ты успеешь».
Виктор испуганно открыл глаза и сначала ничего не понял. Автобус стоял на месте, но пассажиры уже рассаживались по местам. Маруся трясла его за ворот и вроде кричала что-то, впилась в него своими крохотными глазками, которые от ярости не увеличились, но стали выпуклыми, почти выскочили из орбит. Он понял, что кричал не во сне, а на самом деле. Он смотрел, на людей, которые смотрели с удивлением на него; смотрел на Марусю, у которой безгубый рот при крике превратился в круглую дырку на лице, щёки тряслись, глаза злые; как он устал от неё, как же душно от этой злой, вечно кричащей женщины.
С какого дна поднялась в нём ярость, какая сила подхватила его, и толкнула вперёд - он не понял, но вдруг вскочил со своего места, махом перелез через толстые Марусины ноги и рванул к выходу. Маруся кричала вслед. Нет, она визжала вслед, но ему было всё равно, его толкала непонятная сила. Виктор скомандывал шофёру, который уже стронул с места автобус: « Стой, стой тебе говорят!»
Шофёр резко затормозил, автобус дёрнулся, и Виктор упал на какую-то тётку, которая тоже завизжала.
-Мужик, ты что, забыл чего-то? – это уже водитель поднялся, держась за баранку.
- Нет, вспомнил, - уверенно сказал Виктор, соскакивая с подножки на землю. Потом показал энергичным жестом, - Езжай, езжай.
Автобус зафырчал, осторожно двинулся с места и медленно поплыл по площадке на выезд из автовокзала. К стеклу прижалась Маруся, расплющив своё лицо в испуганный блин, а Виктор поднял воротник, нахлобучил глубже шапку, спрятавшись от усилившихся холодных порывов колючего ветра, посмотрел на небо: « Кажется, снег пойдёт» и улыбнулся.