***

                ТРИ ОСЕННИХ ДНЯ В НОВОЙ АНГЛИИ.


                ХЭЛЛОУИН


   

   Дом был похож на жилище заядлого охотника. Со стен смотрели стеклянные глаза оленей и кабанов, головы которых, прикреплённые к деревянным медальонам привели бы в ужас любого защитника природы. Крутые стропила уводили крышу далеко вверх. Это было царство дерева и камня. Внутрь выдавались декоративные пилоны, сложенные из неотёсанных валунов, условно делившие огромное пространство на отдельные зоны: кухню, столовую, кабинет, комнату развлечений, биллиардную и даже ванную с джакузи и душевой кабинкой.


   Хозяин всего этого великолепия высокий крепкий человек лет под сорок с длинной стремянки развешивал полотнища декоративной паутины. В окнах-витринах уже стояли выдолбленные тыквы с горящими свечами внутри. У высоких дубовых дверей, отделанных ореховым шпоном, приткнулся внушительный мешок, доверху наполненный конфетами – для соседских ребятишек.
   На диване, поверх наброшенных на него волчьих шкур, был аккуратно разложен чёрный балахон, маска, рыжий парик, мешковатые чёрные панталоны и грубые ботинки с высокой шнуровкой. Сверху, на балахоне лежал топор-секира, грубо сляпанный из цветной пластмассы. Вид этого явно копеечного предмета совершенно не вязался со всем окружающим. Даже маскарадный костюм был сшит из дорогого тяжёлого и плотного шёлка. Да и башмаки, при ближайшем рассмотрении, несмотря на неказистый вид, явно были высокого качества.


   В дверь позвонили. Трое ребятишек мал-мала меньше закричали хором:
   ; Трик о трит? Трик о трит?
   ; О'Кей, малыши. Что вы мне покажете?
   ; Танцы, ; прошепелявил самый маленький. Дети начали кружиться и выделывать неуклюжие па.
   Дождавшись окончания танца, великан щедро оделил малышей конфетами, зачёрпывая из мешков огромные горсти широкой, как лопата, ладонью. Ещё несколько раз у двери верещали счастливые детишки. Наконец, мешок опустел, и довольный хозяин убрал его в чулан.
   Аккуратно сложив маскарадную одежду в чёрный пластиковый мешок для мусора, он оделся – куртка, бейсболка, приготовленные заранее башмаки, тонкие лайковые перчатки. Отнёс мешок и уродливый топор в машину – Додж Рэм 3500, сияющий красным лаком и выехал из гаража.
   Дорога до города заняла больше обычного – тысячи машин плелись широкой лентой, запрудив все три полосы хайвэя, всё труднее втекая в забитый народом городок. Но водитель Доджа хорошо знал местность. Свернув на узкую дорогу, казалось, ведущую в никуда, он скоро оказался у большого супермаркета и довольно легко нашёл место для парковки.              Переодевшись в машине и добавив остроконечные туфли, которые он надел поверх ботинок, в маске-черепе, балахоне, с топором в руках и рыжими длинными волосами парика, свисающими на плечи, он превратился в устрашающую фигуру. Странной и страшной казалась фигура, пересекающая забитый машинами паркинг. Возвышаясь над крышами автомобилей, как будто шёл на ходулях, зловещий силуэт был настолько нереальным, что спешащие с корзинами покупок, покупатели останавливались, замирая от ужаса. Но потом, вспомнив, какой сегодня день, с нервным смехом залезали в свои Кадиллаки и форды и с некоторым облегчением разъезжались по домам.
   Не прошло и получаса, как чёрное страшилище оказалось в густой маскарадной толпе. Здесь его вид, совершенно уместный среди тысяч и тысяч таких же ряженых, ни у кого не вызывал страха. Девчонки, конечно, повизгивали, шарахаясь от него, но это была игра, доставлявшая удовольствие всем участникам.
   Фигура остановилась у двери Дома ужасов, откуда доносились страшные вопли и завывания. Странно, но до этого торопившийся в гущу Хэллоуина, он стоял, терпеливо ожидая чего-то, поигрывая топором. Женщина, одетая ведьмой, в сопровождении волшебника в островерхой шляпе, усыпанной звёздами из золотой фольги, подошла к двери, из которой, как и прежде, доносились стук, вопли и визг посетителей. Парочка смело шагнула вперёд. Чёрный гигант неожиданно последовал за ними. Его движения, до сих пор размашистые и угловатые, странно изменились. Теперь он двигался, как индеец на охоте – шаг стал лёгким, неслышным, спина чуть согнулась вперёд, локти прижаты к бокам.
   В тёмном коридоре, выгороженном фанерными стенами из ниш, слегка подсвеченных красным снизу, высовывались окровавленные руки, кости скелетов, черепа. Всё это скрипело, охало и завывало. Два силуэты – мужской и женский, обнявшись, шли, поглаживая друг друга по спинам.
   Чёрный балахон взмахнул топором. От страшного удара голова мужчины раскололась, как арбуз. Пластмасса разлетелась на мелкие осколки. Оказывается, внутри уродливого футляра была спрятана небольшая секира из сияющей стали. Стряхнув обломки пластиковой ручки на пол, убийца нанёс второй удар, еще ничего не понявшей ведьме. Топор перерубил шею. Парик свалился, и голова с коротко остриженными светлыми волосами, покатилась по коридору вперёд. Фонтан крови залил стену, плащ и маску убийцы.
   Он спокойно перешагнул через тела и быстрым шагом двинулся вперёд, по ходу сбрасывая парик, одежду и длинноносые башмаки-галоши, натянутые поверх ботинок. Секира полетела в угол.
   Наконец, попетляв по коридору, убийца выскочил на улицу.

   Обыкновенный добродушный и весёлый американец в тёплой куртке американских военно-воздушных сил, чистых, застиранных до белизны джинсах и ботинках с высокой шнуровкой, шёл в толпе скелетов, ведьм, волшебников и совсем невероятных персонажей. Кто-то был наряжен игральной костью, кто-то одноглазым пиратом. Встречались и летучие мыши, и рыцарь, были даже две ярочки. Из-под овечьих физиономий-капюшонов высовывались две милые мордашки.
   ; Прелестные овечки! Можно я буду вашим пастушком, ; прозвучал весёлый бас.
   Далее троица проследовала в битком забитый бар.
   Около полуночи сияющий в резком свете фонарей Додж-Рэм остановился у высоких входных дверей. Овечки выпорхнули первыми и с восхищением оглядывали сияющий огнями дом.
Скоро загудел камин, в котором с шипением и треском горел огромный пень. Прямо на полу среди подушек и шкур две голенькие овечки нежно ласкали разомлевшего здоровяка, отрываясь на секунду, чтобы глотнуть шампанского прямо из бутылки, стоящей рядом.
На эту сладострастную картину с милой улыбкой смотрела молодая женщина с коротко остриженными волосами. Она стояла на лугу в розовых цветах клевера, такая юная, в лёгкой креп-сатиновом платье, сквозь которое просвечивало яркое весеннее солнце так, что она казалась обнажённой, в светлом ореоле лёгкой прозрачной материи.
   Здоровяк, отрываясь от прелестей юных овечек, поглядывал на каминную полку, где стояла эта фотография, и добродушно подмигивал изображению.
   Хэллоуин подходил к концу.



                ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ

   Сколько нас? ; Думал Аристарх Платонович, ; я – это один, он – это два, нет, скорее нас полтора. Его ведь и не видно почти. Так, вскочит, сожрёт всё самое вкусное и шасть обратно в нору. Теперь она – самая главная, но зато не ест почти. Тоже половинка? И ещё одна она – целая. Значит, три? Или четыре?
   Аристарх почесал свой щетинистый затылок, потом поскрёб его ногтями и пристально осмотрел их на предмет чистоты. Потёр об штанину, для блеска и взглянул на часы. В круглом окошечке успокаивающе колебалось колёсико турбийона.
   ; Пора, ; со вздохом поднялся из уютного кресла Аристарх и, вооружившись ножницами, двинулся в кухню. Там, в плите, доходила обмазанная горчицей индейка.
   Подташнивало. Есть не хотелось совершенно. Вспоров пластиковый мешок, Аристарх Платонович вдохнул облачко пара, пропитанного характерным индюшачьим ароматом с отдушкой горчицы и печёных яблок, и почувствовал, как тошнота подбирается к горлу.
   Смеркалось. Тени мокрых веток шарахались по кухне. Солнце последним лучом впилось в глаз и, наконец, рухнуло за горизонт. Стало легче. «Хливкие шарьки ширялись» за окнами, подгоняя разжиревших злобных белок, этих древесных крыс, которые, обнаглев до полного ризоположения, иногда кусали Аристарха за твёрдые жёлтые пятки, если ранним утром он осмеливался выходить в сад в шлёпанцах и без своего верного Ремингтона. А Ремингтон был хорош. Воронение сошло с части ствола, цевьё, которое Аристарх Платонович передёргивал несчётное число раз, паля по жирным белкам, худым и толстым людям и, конечно, по летающим тарелочкам на стрельбище, давно не блестело – лак стёрся под жёсткой мозолистой ладонью Аристарха.
   Подумав, подавляя тошноту, он решил дать бой проклятым белкам. Щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк – пять патронов с утиной дробью заскочили в магазин. Аристарх обулся в резиновые полусапожки, натянул толстую кожаную куртку и смело шагнул в прелую листву.
   Прямо перед ним на широкой лапчатой ветке кривой, изгибающейся буквой S сосны, которую Аристарх любил за долларовую форму, сидела жирная наглая белка и щерилась на него острыми плоскими резцами, похожими на маленькие лезвия долот. Аристарх медленно поднял ствол. Белка и не думала убегать. Наоборот, подёргивая хвостом, она противно застрекотала и изготовилась к атаке. Аристарх плавно нажал на спуск. Ду-дум. Белку смело с ветки, вместе с ошмётками хвои.
   ; Раз. ; Отсчитал Аристарх.
   Сзади раздался шорох и поскрипывание. Две белки ползли по карнизу крыши, явно собираясь атаковать Аристарха со спины. Стрелять нельзя – жалко было новой черепицы и водостоков. Аристарх побежал вперёд к S-образной сосне. Белки спрыгнули на перила крыльца. Теперь они оказались перед дверью морёного дуба с прекрасным витражом, который Аристарх купил в Венеции. Стрельба исключалась. Аристарх спиной отбежал к бассейну – довольно резво для пятящегося человека. Этим он преследовал две цели. Выманить белок подальше от дома, а в случае промаха прыгнуть в бассейн. Белки боялись воды и не посмели бы последовать за ним.
   С характерным цоканьем белки соскочили на газон. Их серо-розовая шерсть распушилась, толстые, как трубы, хвосты подрагивали от ярости. Бусины чёрных глаз сверлили Аристарха, как амбразуры дотов.
   Ду-дум! Ду-дум!
   Дробь выела на газоне две рваные проплешины, но и два тела, отброшенные к дому точными попаданиями, оросили траву алой кровью.
   Аристарх полез в карман и щёлк, щёлк, щёлк дослал в магазин три патрона. С картечью. Он-то знал. Это были только разведчики. Теперь должны показаться настоящие бойцы.                Зашуршало в камышах, и с десяток отборных крупных белок высунули свои страшные ощеренные морды. Налитые кровью глаза, щёлкающие зубы. Ужас. Другой, не такой закалённый боец, как Аристарх Платонович, скорее всего, побежал бы к дому или попытался выманить белок из камышей. Но он знал – на газоне они рассредоточатся, а малое расстояние позволит подстрелить только пять-шесть штук. Остальные набросятся на Аристарха. Отбиться от них прикладом будет тяжело, скорее всего, невозможно. Аристарх принял единственно верное решение. С тридцати шагов дробь и картечь давали хороший разлет, и вероятность поразить врагов резко возрастала. Огромная ржаво-серая белка выпрыгнула из камышей. Ждать было нельзя.
   Пять выстрелов почти слились в один залп. Аристарх передёргивал цевьё с невероятной скоростью. Тра-та-та.
   ; Плохо, ; проскочило в мозгу Аристарха.
   Две оставшиеся в живых зверюги продолжили свой стремительный скок. Первая прыгнула… и рухнула с тяжёлым шлепком на каменную плиту обрамления бассейна. Удар приклада пришёлся точно в голову. Вторая вцепилась в рукав куртки из буйволиной кожи, но Аристарх свободной правой рукой, Ремингтон он бросил под ноги, выхватил тяжёлый обоюдоострый испанский нож, с которым не расставался даже в постели, и вонзил его в бок озверевшей белки. Хлынула кровь, и последний страшный враг повис на широком лезвии.
   Только сейчас Аристарх ощутил на лице влагу от мелкой измороси, серую тишину неба и прохладный, терпкий от преющей листвы, воздух. Он вдохнул его полной грудью и, тяжело шагая, двинулся к дому, не забыв поднять свободной рукой верный Ремингтон. Пронзённая клинком белка при каждом шаге слегка сдвигалась вниз и у крыльца, соскользнув, упала на первую ступеньку с глухим стуком.

 
   Аристарх вошёл в дом, защёлкнул нижний замок, задвинул засов и опустил жалюзи на всех окнах. Вынул из плиты противень с индейкой, обложенной яблоками. Опять почувствовал лёгкую тошноту. Передёрнулся и потащил противень на стол.

   День Благодарения вступил в решающую фазу.




                ЧЁРНАЯ ПЯТНИЦА

   Все знали. Рассвета не будет. Так повелось уже много лет назад. Особенно черно, даже темнее, чем вокруг, небо сгущалось над большими магазинами. Поэтому толпы страждущих, собиравшихся на огромных паркингах, издалека были похожи на рои светлячков. Машины подъезжали и подъезжали, хрипели и истерично вскрикивали гудки. Фары выхватывали из мрака ручейки и реки скукоженных под холодным ветром покупателей, текущих к запертым дверям. Слабый свет у входов, разбавленный красными колпаками сигнализации, и тьма за витринами. Люди кашляли, плевались, что было затруднительно в такой плотной толпе. Все вооружались фонарями. Они имели двойное назначение – трёхбатареечный длинный стальной фонарь был не только источником столь необходимого во тьме света, но и прекрасным средством нападения и защиты в возможной давке.
   Самые смелые пытались протиснуться поближе к дверям, рискуя быть раздавленными в первые секунды после их открытия. Эмансипация проявлялась здесь в полной мере. Женщины бились за лучшие места наравне с мужчинами.
Пока обходилось без серьёзных эксцессов. “Sorry” и “pardon me” звучало чаще, чем “fuck you”. Но вот из глубины чёрных залов побежали цепочки загорающихся люминесцентных ламп. Толпа вздохнула и зашевелилась. Сверху это было похоже на вспучивающуюся из-за выходящих газов болотную трясину. Тёмные воронки, вихри и колебания всей этой массы от берега до берега уплотняли и уплотняли толпу.
   С внутренней стороны дверей появились фигурки в синей униформе. Они нерешительно топтались, говорили по рации что-то неслышное прижатым к дверям людям, и часто поглядывали на часы.
   Небо разверзлось холодным ливнем. Толпа покрылась нашлёпками зонтов, которые не смогли заглушить начавшийся гомон и вопли пострадавших, некоторым несчастным спицы раскрывающихся зонтов попали в глаза.
   Из чёрной болотной жижи толпа стала превращаться в море во время шторма. Волны от задних бесформенных его оконечностей, набирая силу, катились к зданию магазина, вспухали у витрины и пеной раздавленных тел опадали к каменному цоколю.
   Гул и вскрики перешли в вой. Улучив момент, когда очередная волна опала и вдавленные внутрь стёкла выровнялись так и не лопнув, служители отщёлкнули запоры на дверях и опрометью кинулись внутрь, спасаясь от втекающей внутрь толпы.
   В-у-у-у-уп. Чёрное море всосалось в сияющие залы и, не обращая внимания на упавших и растоптанных, рассеялось на цветные группки и отдельных хромающих особей. Кто-то, волоча сломанную ногу, всё-таки пробился к полкам и схватил огромную коробку с плазменным телевизором, кто-то, обливаясь слезами, скользил по полу на заднице, двигая перед собой стопу коробок. Женщины метались по сложным траекториям, отскакивая от внушительных мужчин, как горошинки от гирь.
   К пяти тридцати многочисленные машины скорой помощи унеслись взвывая сиренами. Полицейские в островках, обозначенных жёлтой лентой, идентифицировали погибших. К шести утра ничто не напоминало о многочисленных трагедиях, кроме меловых контуров, быстро исчезающих под ногами покупателей. Последние слёзы душ, несомненно, попавших в консьюмер хейвен – покупательский рай, истаяли.

 
   Чёрная пятница пошла своим чередом.