2. Может ли быть что доброе из Назарета?
Едва ли не в каждой стране, большой или малой, имеется город, деревня или провинция, жители которой слывут в народе круглыми дураками, лжецами, скупердяями либо обладателями других столь же малопривлекательных качеств. О них рассказываются байки и анекдоты и даже ходят поговорки. Никто уже и не помнит, чем заслужили они такую славу, но она - на века. И неважно, что живут там честные и трудолюбивые люди, что дураков и скупцов там не больше, чем в других городах и селах. Впрочем, жители таких мест обычно обладают чувством юмора и бережно относятся к своей славе, с удовольствием рассказывая анекдоты о самих себе.
В Иудее таким местом был Назарет - провинциальный городишко, лежащий в стороне от больших дорог и великих событий. По всей стране ходила поговорка, которую приходилось выслушивать каждому назаретянину, как только его собеседники узнавали, откуда он родом: "Может ли быть что доброе из Назарета?" В какой-то мере городок оправдывал эту поговорку - чего-либо хорошего от него трудно было ожидать, впрочем, как и плохого. Войны и другие общественные катаклизмы, в изобилии прокатывающиеся по стране, почти не задевали его. Даже когда в соседнем Сепфорисе вспыхнуло восстание зелотов, жестоко подавленное римскими завоевателями, в Назарете ничего не изменилось. Нет, его жители не были трусами, и многие мужчины уходили из дома на борьбу с ненавистными захватчиками, но они либо не возвращались, либо, вернувшись, вновь принимались за свои привычные дела: пасли скот, возделывали землю, строили дома. Кто бы мог подумать, что именно отсюда явится в мир тот, кто самым убедительным образом опровергнет нелестную поговорку. Но пока он был еще десятилетним мальчиком, пасшим овец на склонах окрестных гор, и никто не мог знать его будущей судьбы. Даже родители, казалось, забыли об обстоятельствах, сопутствовавших его появлению на свет. Лишь изредка Мария долгим пристальным взглядом пыталась проникнуть в глубину темных глаз сына в поисках хоть слабого отблеска чего-то неземного. Для всех остальных он был обычным мальчишкой, ну разве что никогда не участвовал в драках. Никто из его сверстников не смог бы объяснить причин этого, просто никому не приходило в голову поднять на него руку. Более того, одно его слово или взгляд часто усмиряли самых яростных драчунов. Вопреки неписаным мальчишеским законам, такое достойное дело, как драка, в его присутствии казалось чем-то постыдным. Близких друзей у него не было: дети каким-то образом чувствовали, что на равных дружба с ним невозможна, а верховодить он не стремился, хотя при желании тог бы с молчаливого согласия всех назаретских мальчишек стать их вожаком.
С самого раннего детства, как только Иисус осознал свою принадлежность к человеческому роду, люди не переставали удивлять его. Более всего он поражался их способности творить зло, причинять страдания другим. Примеряя их поступки на себя, он содрогался от ужаса. Неужели они не видят, как разрушается душа. не чувствуют этой страшной боли. которую, несомненно, чувствовал бы он на их месте? Наблюдая творимое людьми зло, он проникался большим сочувствием к злодею, нежели к его жертве. В попытке объяснить себе непонятное поведение людей он предположил, что зло совершается по ошибке: испытывая потребность делать добро, которую он по собственному опыту считал присущей всем без исключения, люди по разному и чаще всего неправильно понимают, в чем оно заключается, и получают противоположное. Однако вскоре ему пришлось отказаться от этого объяснения - слишком уж оно противоречило очевидным фактам.
Вот проходит через Назарет отряд партизан-зелотов после удачного нападения на римский обоз. Они веселы и возбуждены, потрясают оружием и, сверкая глазами, делятся друг с другом кровавыми подробностями прошедшего сражения. Чему они так радуются? Добычи почти не взяли, уходили налегке, опасаясь преследования. Час освобождения от захватчиков вряд ли приблизили: результатом их вылазки будет скорее всего карательная экспедиция, сожженные деревни, гибель женщин и детей. Да и сами они, вероятно, скоро повиснут на крестах вдоль иерусалимской дороги, если раньше не сложат голову в бою. Значит, вся их радость оттого, что они убили два десятка язычников, потеряв при этом немногим меньше своих бойцов? И вовсе не страдания испытывают они от убийства, а ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения от исполненной мести. И не имеет значения, что убитый тобою римлянин - не тот воин, что сжег твой дом и убил брата, а пожилой обозник, давно уже не бравший в руки оружия, или босоногий мальчишка-сирота, увязавшийся за легионерами на улицах Рима. Месть слепа и неразборчива. Так же неразборчивы будут и враги, убивая и угоняя в рабство ни в чем не повинных женщин и детей. Выходит, люди не способны чувствовать того страшного процесса, что происходит внутри них - распада души, превращения человека не в дикого зверя даже, ибо зверь убивает лишь по необходимости, а в тупую машину для убийства. Ну а если прекратить борьбу, покориться более сильному врагу? Что ж, в истории его народа были и египетское рабство, и вавилонский плен. Разве рабская покорность и бессильная ненависть к угнетателям менее губительна для души, чем путь мести и насилия? Разве не затем Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне, чтобы разрушить связь поколений, детей рабов сделать свободными людьми? Те, чьи души заражены рабством, и на Земле Обетованной остались бы рабами.
Как же разорвать этот порочный круг, сохранить свободу и достоинство, не прибегая к насилию? Неужели и Закон, данный самим Богом избранному им народу, не дает ответа на этот вопрос? Он свято верил, что в Священном Писании есть ответы на все вопросы, надо только постичь его скрытую мудрость. И кто же может научить этому, если не раввины, читающие в синагогах Закон Божий и строго следящие за его исполнением?
Раввины, к которым он обращался, сначала со снисходительной благожелательностью отвечали на вопросы десятилетнего мальчика, потом все более задумывались, прежде чем ответить, и в конце концов, поставленные в тупик, раздраженно отмахивались от него со словами: "не детского ума это дело", или начинали с пристрастием допытываться, кто подучил его задавать такие вопросы.
Исчерпав до дна чашу мудрости местных толкователей Закона, Иисус с нетерпением стал ждать своего церковного совершеннолетия. Когда ему исполнится двенадцать лет, родители возьмут его в Иерусалим на празднование Пасхи - обязательное паломничество для каждого правоверного иудея. Там, в Священном Городе, бродят по улицам мудрые Учителя Закона, фарисеи-книжники. Уж они-то, наверное, постигли всю мудрость Писания!
И вот настал день, когда перед ним впервые открылись врата Священного Города. Паломники из Назарета, договорившись о времени и месте встречи, разбрелись по улицам столицы. Иосиф-плотник с семьей сразу направились к Храму. С замиранием сердца Иисус ждал встречи с Домом Господним. Ему казалось, что, войдя в Храм, он сразу почувствует присутствие Бога, услышит Его голос, полный отеческой любви и заботы. Однако ожидания оказались далеки от действительности. Вступив во двор Храма, Иисус остановился в растерянности. Зрелище, открывшееся перед ним, куда больше напоминало шумный базар, нежели обитель Всевышнего. Вдоль стен стояли многочисленные прилавки торговцев и менял, оттуда слышались громкие крики, брань и звон денег. Двое нищих остервенело рвали друг у друга брошенную кем-то монету. Дым от жертвенников стлался по двору, смешиваясь с запахами благовоний и взмокших от неожиданной для этого времени года жары человеческих тел. И сверкающее золотом великолепие Храма было настолько чуждым всей этой суете, что, казалось, исчезни он в одно мгновение, никто бы и не заметил.
"Зачем пришли сюда все эти люди?" - недоумевал Иисус. - "Разве можно услышать голос Всевышнего в таком шуме? Нужно ли было строить Дом Божий, чтобы делать в нем то же самое, что и на любой базарной площади?"
Мимо прошла группа мужчин в белых одеждах. Руки их были молитвенно сложены, глаза устремлены куда-то вдаль, поверх голов. Всем своим видом они как бы подчеркивали пропасть между ними и суетящейся вокруг толпой. Величественной походкой пересекли они двор и скрылись в притворе Храма.
- Кто эти люди? - спросил Иисус.
- Это фарисеи, о которых я говорил тебе, учителя и толкователи Писания, - отвечал Иосиф.
- Отец, позволь мне пойти с ними!
- Иди, если хочешь. Вечером встретимся на постоялом дворе.
Внутри Храма царил полумрак, звуки снаружи почти не доносились сюда. Происходящее здесь куда более соответствовало этому священному для каждого иудея месту, чем то, что творилось во дворе. Коленопреклоненные люди, погруженные в молитву, раввины, нараспев читающие строки из Писания... Но то же самое Иисус видел и в синагогах родной Галилеи, он пришел сюда не затем, чтобы слушать знакомые слова псалмов. Он жаждал живого разговора, диалога, может быть даже спора, в котором ему откроется истина. Для этого нужно было найти книжников, которых он видел входящими в Храм. И он свернул в одну из боковых галерей.
Здесь было что-то вроде школы: седобородые старцы сидели в окружении учеников, читали им священные книги и разъясняли непонятные места. Переходя от одной группы к другой, Иисус вслушивался в их речи, но все, что говорилось здесь, было им уже давно пройдено и осмыслено. Он устремился дальше, и там, в конце галереи, наконец нашел то, что искал. Ученые мужи, в одиночку или группами по два-три человека, сидели вдоль стены, погруженные в чтение или что-то обсуждающие между собой. Некоторые парами прогуливались взад-вперед, ведя неторопливый разговор. Иисус сразу был замечен: возрастом и одеждой он резко выделялся среди этого собрания. Один из сидевших у стены оторвался от книги и поманил его пальцем. Когда Иисус подошел, книжник оглядел его с головы до ног и строго спросил:
- Кого ты ищешь, мальчик? Кто твой учитель?
- Я никого не знаю здесь, равви. Я впервые в Храме и в городе.
- Тогда зачем ты пришел сюда?
- Я пришел узнать истину, и ищу того, кто ответил бы на мои вопросы.
- Почему же ты прошел мимо тех, кто учит таких, как ты, там, в начале галереи? Сюда приходят лишь те, кто постиг мудрость Священного Писания и своим благочестием заслужил уважение в народе.
- Я не постиг всей мудрости, но то, чему учат там, мне известно. Я хочу говорить с постигшими мудрость. Если они действительно таковы, то смогут помочь мне.
Глаза фарисея округлились от удивления и гнева:
- Дерзкий мальчишка! Ты вообразил, что знаешь больше тех, кто с малых лет слушал Слово Божие из уст лучших учителей! Мало того, мы сомневаешься в способности мудрейших из мудрых ответить на твои глупые вопросы! Вон отсюда, пока я не взял палку и не поколотил тебя!
Однако другой фарисей, сидевший в двух шагах от первого и с интересом слушавший весь разговор, потянул его за рукав и сказал:
- Погоди, Ионафан! Мальчишка, конечно, заслуживает наказания за свою дерзость, но все же интересно узнать, что за вопросы он для нас приготовил. Или ты боишься, что его сомнения могут оказаться не такими уж и беспочвенными? - добавил он, лукаво сверкнув глазами.
Ионафан, немало, по-видимому, опасавшийся насмешек со стороны своих собратьев, поморщился и, немного подумав, произнес с нескрываемой иронией:
- Ладно, задавай свои вопросы. Может быть, ты и в самом деле превосходишь мудростью царя Соломона, а я с тобой так непочтительно обращаюсь. Но если окажется, что ты зря меня потревожил - быть тебе сегодня битым!
Вначале Ионафан отвечал небрежно и снисходительно, каждый раз изображая на лице недоумение - как это можно не знать таких простых вещей? - но, чувствуя, что собственные ответы все более заводят его в тупик, начал сердиться, повышать голос и отпускать обидные реплики в надежде, что этот настырный мальчишка не выдержит и уйдет сам. Просто прогнать его он уже не мог - вокруг них собралось уже не менее десятка фарисеев, и это было бы равносильно позорному поражению. Собравшихся раздирали противоречивые чувства: с одной стороны злорадство при виде того, как двенадцатилетний мальчишка расправляется с их собратом, а с другой - клановая солидарность не позволяла, чтобы всему обществу в лице одного из его членов был нанесен такой удар. Они не простили бы Ионафану позора, и тот, прекрасно это понимая, думал уже только о том, как бы выпутаться из положения.
А Иисус, не подозревая о бушевавших вокруг него страстях, продолжал спрашивать, уточнять, размышлять вслух:
- Ты сказал, равви, что заповедь "не убий" не распространяется на язычников. Но разве они не созданы Богом, как и мы, и разве нет среди них добрых и злых, виновных и невинных? И если правоверный привык убивать их без вины, то остановится ли он перед убийством другого правоверного, если тот станет на его пути?
- Как смеешь ты, ничтожный, - вскричал фарисей, весь трясясь от праведного гнева, - сравнивать сынов Авраама с псами-язычниками? Может быть, ты и сам необрезанный? Отвечай, откуда ты и кто твой отец?
- Я? - переспросил Иисус, удивленный таким неожиданным и ничем, по его мнению, неспровоцированным нападением. - Я из Назарета...
Ярость его собеседника мгновенно улеглась и на лице появилось выражение сочувствия, такое же, впрочем, фальшивое, как и недавний гнев.
- Вот оно что... - медленно протянул он, - Ну тогда все понятно. - И со всей возможной язвительностью под громкий смех собравшихся добавил:
- Может ли быть что доброе из Назарета?
продолжение http://www.proza.ru/2010/01/21/1163