***

                Я помню те далёкие времена


       Я помню те далёкие времена, когда ещё вчерашним утром мы приехали на эту грёбанную дачу ловить редких птиц в местном захудалом лесу. Солнце светило так, что готово было разорвать грузовик на части, и эти части вряд ли уже можно было бы собрать в единое целое, я думаю... Но сейчас не об этом. Дело в том, что на задней части грузовика сидел мой молодой человек, которого я всегда звала Петя, впрочем, он не обижался... Петя был суровый тип, и вовсе не поэтому он сидел на задней части грузовика, а потому, что он просто был Петя, ему нравились задние места, ему просто нравилось сидеть на задней части грузовика. Мы приехали, когда солнце всё ещё светило, и зелёная трава так и грозила вспыхнуть и завонять шашлыком, местные редкие птицы весело перепрыгивали через друг друга, день катился ко всем чертям.
       Грузовик остался позади, а впереди нас ждала целая стая завороженных ублюдков, которым так и не терпелось создать вокруг напряжение. Но всё обошлось. Ублюдки канули в лету, а мы двинулись дальше, продираясь сквозь кусты и желание попятиться назад. Но всё, как я уже сказала, обошлось, и назад само попятилось к нам, а мы двинулись вперёд, продираясь теперь уже только сквозь кусты. Лёгкое затмение не омрачило нашего настроения, тем более, что солнце светило всё ярче, видимо в желании лопнуть и прекратить наконец нагревать наши лбы. Кустистые овраги сменились вновь обретением верного пути, и первым на этот путь встал Когун. Это была его фамилия, а имени его никто не знал, потому что он его тщательно скрывал, маскируясь сотней обретённых в беспутстве кличек. Но я не знала ни одной из этих кличек, и за это он меня любил. А Петя конечно же ревновал, и когда Когун первым встал на верный путь, Петя от отчаяния подёрнулся судорогой. Затем он упал, как сражённый стрелою пехотинец, и на губах его выступила пена, но я то знала, что это всё солнце, нагревшее его лоб. Лоб у Пети был широкий, мускулистый... и, наверное, за это я его любила.
       Верный путь оказался извилистым. Мы шли петляя, сталкиваясь друг с другом и обнажая свои чувства. Пока, наконец, Петю не обуяло природное желание, и он обнажил кое-что и помимо своих чувств. Я помню, как Петя стоял на обочине верного пути, широко расставив свои ботинки и изливая в кустистый овраг, через который так долго пришлось продираться, рискуя потерять попятившееся назад, потоки искристой влаги. Я всегда знала, что Петя был крут. В чём-то даже круче Когуна, который был крут от рождения, а не потому что его таким сделала жизнь. У Пети было два внебрачных сына от других женщин, я об этом знала, но тщательно скрывала это это от Пети. Но сейчас не об этом. Когда мы завернули за угол, я подумала, что сейчас самое время задуматься о своём беспутстве, и я долго шла и думала об этом. Все меня спрашивали о чём-то, но я не поддавалась никаким уговорам ответить на чей-нибудь вопрос, я просто шла и думала об этом. Только когда меня спросили: «...Будешь?», я ответила: «...Буду», и чем-то запахло в воздухе, таким приятным и сбивающим с толку...
       Верный путь вывел нас к деревянному зданию, чем-то напоминающему небоскрёб. Здание ломилось от зловоний и поскрипывало тягучим скрипом. Первым открыл дверь этого здания Марцик, который, пригнувшись, обходным манёвром, широко разбрасывая ноги в попыхах, обогнул Когуна. Пола не оказалось, Марцик провалился в дерьмо. Захлёбываясь, он мурлыкал, как котёнок. Все облепили сортир и стали думать, как ему помочь. Даже я отбросила мысли о своём беспутстве и стала думать, как помочь Марцику. Но было уже поздно. Марцик безудержно цепляясь за стены сортира вылез наружу, весь в дерьме. Прекрасные весенние запахи как-то отошли на второй план... Марцику сказали, что ему нужно помыться. Но мыться было ещё далеко, впереди  было поле, и решили, что Марцик пойдёт по полю, вдалеке от  всех. Марцик несколько раз порывался приблизиться, но все дружно останавливались, размахивали руками и кричали, и Марцик тоже останавливался и шёл дальше, понурив голову.
       Поле заставило меня позабыть о беспутстве, и я скинула с себя французскую шаль, укрывавшую мои плечи. Ветер подхватил её и унёс на попятившееся назад. Слава богу, Петя этого не заметил. Туча, ожидавшая нас у порога леса, съела зарвавшееся солнце, и тогда я поняла что солнце с нами и попыталась объяснить это Пете. Но Петя меня не понял. А жаль. Оставив Петю в покое, я почувствовала себя плохо, потому что хотелось есть, а Петя этого не понимал. Этого никто не понимал, потому что всем тоже хотелось есть, каждому по-своему. Но еды мы с собою не взяли, ожидая полакомиться редкими птицами. Впрочем, в лесу все начали беспокоиться, как бы редкие птицы сами не полакомились нами, в таком лесу они могли достигнуть немалых размеров. Все шли, беспокойно озираясь по сторонам, пока наконец Борислав не вспомнил о Марцике. Из всех нас у него единственного была память. Все поняли, что Борислав вспомнил о Марцике, когда он наконец перестал беспокойно оглядываться по сторонам. Тогда все остановились. Предположили, что Марцик, расставшись с надеждами приблизиться к общей группе, так и прошёл в лес, никуда не сворачивая с тонкой, одному ему ведомой линии. Испугавшись за Марцика, все ринулись в лес его искать. Я помню, как поддавшись общему порыву я очутилась в лесу среди деревьев. Они так и норовили меня стукнуть, и от этого меня стало тошнить. Я отстановила свой бег и прислонилась к одному из деревьев, с намерением показать свой мирный настрой. Чтобы подтвердить это, я избавилась от чувства тошноты. Но мирный настрой куда-то исчез, а осталось только чувство обиды за то, что из-за какого-то евнуха, извалявшегося в дерьме, я чувствую себя полной дурой в этом лесу. Шатаясь от горя, стараясь избегать столкновений с упрямыми деревьями, я вдруг поняла, что осталась одна, и рядом никого нет. Мои зрачки расширились и я подняла голову вверх, чтобы убедиться, что небо всё ещё тут. Деревья старались тщательно это скрыть, специально расширясь к верху. Я поняла, что они меня заманили и хотят нанести удар первыми. Я не знала боевых искусств, но подумала, что сейчас не время думать об этом, и поэтому выставила руки вперёд, растопырив пальцы на ладонях, как это видела смутно в китайских фильмах. Медленно вращаясь вокруг своей оси, готовая отразить удар с любой стороны, я наткнулась на невидимую линию и поняла, что это линия Марцика.
       Теперь я уже знала, что иду по следу Марцика. Он то точно знал, что я пойду по его следу и поэтому оставил для меня свой след. Я была ему благодарна за это, хоть и не любила его по веским причинам. Возможно, он тоже меня не любил, но его разум был превыше всего, по крайней мере для него самого... Я знала, что докучливые деревья не посмеют ступить на его линию и поэтому закрыла глаза, чтобы сосредоточить внимание на его следе.  Я уверенно шла вперёд, не обращая внимание на то, что ноги стали проваливаться куда-то и мокнуть. Пока меня не ударило что-то в голову. Что-то тяжёлое, тупое и явно превосходившее размерами мой собственный лоб... Это был удар. Настоящий удар, когда я очнулась. Всё стало рушиться – мечты, надежды на счастье... линия Марцика оказалась не-на-дёж-на! Я открыла глаза не в силах увидеть этот обезумевший мир и увидела самого Марцика. Он лежал у меня в ногах и медленно стягивал с меня последние рваные джинсы. Одной рукой, а другой держался за голову и стонал. Я была в шоке! Как я ошибалась в нём!.. Как мы все ошибались... Но не могла же я позволить снять с меня эти джинсы, ведь потом так трудно было бы их одеть. Я не знала, как его остановить, и поэтому закричала. А Марцик, словно с цепи сорвавшись, бросился бежать, даже не поглядев мне в глаза. И тут я всё поняла! Я поняла, что обязательно должна его догнать, иначе я снова останусь одна. Это было трудно сделать. Марцик уже наловчился и умело огибал деревья. А у меня перед глазами было темно, я практически ничего не видела, мешали спущенные штаны и противное ощущение женской слабости, даже перед таким мужчиной как Марцик.
       Боже! Как же долго это продолжалось! Продолжалось, продолжалось и продолжалось... Но я сумела выстоять... точнее выбежать из этого сурового леса, который был, в совокупности, пожалуй даже более суровым, чем мой Петя. А Марцик остался где-то там... я его обогнала на одном из поворотов. С головной болью, чувством неудовлетворённого мужского достоинства и весь в дерьме. Уж лучше бы он оставался... тем, кем я его считала. За лесом встал продуктовый магазин. Он был повёрнут к лесу шикарной вывеской с двумя отломанными буквами «Р», словно этот суровый лес был его главным покупателем... а может быть, я просто не заметила, как завернула за угол... Так или иначе, мне было туда. И я открыла дверь, смотря с осторожностью вниз, памятуя о случае с Марциком. Там оказалась вся наша компания. Кроме Пети... Это уже показалось мне странным и зловещим. Напряжение нарастало, пока я наконец не поняла, что просто не нужно спрашивать ни у кого о нём, и тогда мне стало легко и приятно. Но все как-то странно косились на меня... Это продолжалось до тех пор, пока Люся не подошла ко мне и не шепнула на ухо, что у меня приспущены джинсы. Люся всегда так и норовила указать на чужую ошибку. За это я не любила её, но, по правде говоря, у неё было много других достоинств... Но о них позже. Я помню, что в тот момент я готова была вцепиться в Люсину правую грудь... а может быть, в левую... Какая разница, Люсю это явно не волновало, обе её груди были одинакового, большого размера, явно большего, чем мои собственные... Но сейчас не об этом. Зачем она это сказала!.. Так было хорошо, когда я не знала об этом, а тут пришлось на глазах у всех застёгивать грёбанную старую молнию, никогда не поддававшуюся с первого раза. Все стояли чуть ли не в ряд и смотрели на меня. Паша первый понял, как мне было плохо и в какую переделку я попала. Он никогда не проявлял сочувствие ни к кому, но сейчас он проявил явное участие. Он вышел из ряда остальных и обернулся, заслонив своей спиной меня от идиотских взглядов. Тогда я поняла, как хорошо, что в магазине не было Пети. Но ведь ему расскажут... обязательно расскажут... если вспомнят. Надо сделать так, чтобы забыли. И тогда я сказала всем: «Пора...». И меня поняли. И дружно повалили из магазина.
       Пошёл дождик. Это была первая мысль, которая пришла в голову, когда ветер унёс запахи, приятные и сбивающие с толку... Сейчас нужно было обязательно не сбиться с толку и удостовериться, что все забыли про спущенные джинсы. Я подходила к каждому и к каждой и задавала один и тот же вопрос: «Ты помнишь...?». После слова «помнишь» я терялась, но все, кажется, понимали меня и отрицательно мотали головами. Всё складывалось хорошо, но я не была уверена... Пока наконец не поняла, что зря подхожу ко всем остальным. Был только один из нас, кто представлял для меня опасность, Борислав – единственный из нас, обладавший искусством памяти. Кажется, он понимал суть, потому как сторонился меня, идя по краю дороги и явно стараясь поотстать. Этого я ему не могла позволить. Сблизившись с Бориславом, я, в первую очередь, попыталась понять – какой от него исходит запах. Запах многое говорит о человеке, тем более многое он мог сказать о Бориславе. Но Борислав не пах. Я удивилась и подумала, что, видимо, о таком человеке и сказать-то нечего. Мне стало обидно за Борислава, и я решила сказать что-нибудь про него, что-нибудь доброе, от чего ему не стало бы ещё  хуже. Борислав меня, кажется, понял – его ухо расширилось и затрепыхалось в волнении от предполагаемого услышанного. Я собралась с мыслями и произнесла: «Борислав, ты помнишь...». Но Борислав сделался печален от моих слов, его нижняя губа отвисла и шевелением своим сопроводила его унылые слова: «Нет, я не помню...». Я поняла, что сейчас его лучше не трогать и отошла в сторону. Появился Петя. Откуда – стало для меня загадкой, как только я его увидела. Петя шёл вместе со всеми, чуть вытянув голову вперёд, не обращая на меня внимание. В его походке угадывалось напряжение, мне показалось, что он знает... Я не знала, как к нему подступиться, а ведь идти оставалось совсем немного. Я попыталась прокричать его имя, но из груди у меня вырвался только какой-то хрип, и я поняла, что не смогу остановить Петю. Мне стало страшно. Страшно за Петю и за нас, Петя напряжённо шагал вперёд – навстречу пропасти. Впереди дорога заворачивала, я поняла, что скоро все завернут вместе с дорогой, но не Петя. Я хорошо знала его и по его уверенным движениям догадалась, что он не изменит направления. Нужно было его остановить, во что бы то ни стало, и я решилась на отчаянный поступок. Собрав всю свою волю, я догнала Петю и схватила его за рукав, и потянула назад, упираясь ногами в землю. Петя, похоже, испугался, повернув лицо ко мне, он посмотрел на меня своими глазами навыкате и жалобно застонал. Я прокричала, как смогла: «Петя, это я!.. Не делай этого!!..»...