Он был весь темно-нудный, въедливый и гадкий этот дождь. Раскисшая грунтовая дорога страстно присасывалась к сапогам, сопливо чавкая с какой-то жадной радостью. Промокший ватник весил триста пятьдесят восемь килограмм и сорок шесть грамм, но его это совсем не беспокоило. Он мокро обнимая мои замерзшие плечи, почти дремал на мне, продолжая ехидно впитывать всю окружающую мокрую действительность.
Сапоги с многопудовой грязью, вяло переставляя ноги, как-то грустно и безнадежно шлепали в жиже раскисшей колеи. Тощий вещмешок, единственный, постоянный и верный друг русского солдата, заботливо покрывал пока еще сухую спину. Старая форменная фуражка своим черным лакированным козырьком старательно берегла глаза от встречных безучастно-холодных дождинок.
Ночь и густая темень черноземной полосы беспощадным грузом легла на всю округу этой части земного шара. В беспросветности ночи была какая-то угрюмая тоска и безнадежность бытия.
Идти становилось все труднее, сказывалась общая усталость. Начал пропускать воду правый сапог. Желание съесть последний небольшой ломоть сухого хлеба становилось все сильнее. Было далеко заполночь и это обстоятельство слегка ободряло, теряющий силы организм.
Дорога неожиданно вошла в лес, здесь стало несколько уютней, но идти - труднее: ноги постоянно разъезжались, цеплялись за корни деревьев, невидимые в темноте мокрые ветки, нагло стегали по лицу.
Впереди скорее угадал, чем увидел знакомую поляну с могучим, вековым дубом в центре. Что-то нежно так шевельнулось в душе, далекие воспоминания расслабили, в её заскорузлости, тонкую струну связи с прошлым.
Вокруг дуба была построена беседка с крышей. Это было место, где вечерами, вдали от бдительных очей старших, собиралась молодежь. И если о девушке говорили: "Она уже к дубу ходит", то это значило, что скоро свадьба.
До этого места нас, тогда в том далеком сорок первом, провожали всем селом. Плакали матери, жены, невесты. А мы, разухабисто-пьяные, собравшись в кружок, храбрясь, орали: " По доли-и-нам и по взгорья-я-я м шли дивизии вперё-ё-ё-д…"
Потом… потом… А потом старший лейтенант из военкомата скомандовал:
- Становись!
Женщины заголосили сильнее и, расхватав нас, стали торопливо целовать, орошая горькими слезами и причитаниями.
Только я стоял один… Родители двадцатого июня уехали в Сибирь погостить у родственников. Я остался на хозяйстве. И вот…
Было грустно, не по себе. И вдруг кто-то сзади тронул меня за рукав. Обернулся. Передо мною стояла семиклассница Анька, соседская девчонка.
- О! Анька! Ты чего тут?
Она схватила меня за руку и потащила за ближайший куст. Там, закинув толстую косу за спину, торопясь и краснея, зашептала:
- Я буду ждать тебя…
- Чего?!… Ты что, Аньк…
- Буду,… буду… Потому,… потому что… я люблю тебя… с третьего класса…
- Анька! Ты что бормочешь! Брысь отсюда!
- Да, да, да… Люблю,… люблю… на всю жизнь…
Посмотрел в её затуманенные огромные глаза из-под трепещущих, заплаканных ресниц и понял, что это действительно на всю жизнь… Что-то заныло сладко в моем вдруг пересохшем горле, и я робко взял её за руки. Она вырвала их, обняла меня, прижавшись ко мне всем телом. Мои и её неумелые губы встретились.
- Вот,… вот,…верь мне… верь… Я буду,… я буду… - целуя и, задыхаясь, повторяла она.
Потом вдруг отстранилась и, схватив за руку, увлекла на дно старого оврага. Там, не отпуская, села под наклонившийся куст и потянула меня:
- Иди сюда…
И вот этот дуб… В темноте он казался еще необъятнее и загадочнее.
- Пожалуй, тут и отдохнуть немного можно… - подумалось мне.
Но вдруг - какой-то новый звук. Я остановился и присел. Это был инстинкт, выработанный за все опасные годы в разведке.
И тут же поднялся:
- Ну, ты даешь… - сказал (все-таки шепотом…) сам себе, - какая война, какая разведка …
… а рука сама потянулась к голенищу сапога, нащупывая рукоять ножа.
Продолжая стоять, размышлял:
- И кого это в такую непогодь носит в лесу, когда хороший хозяин и собаку не выгонит во двор… Посмотрим…
Осторожно, почти на ощупь, мокрыми кустами подошел к дубу. Там уже стояла телега, и два мужских голоса негромко переговаривались между собой:
- Где веревка?
- Да вот она ,… в передке… Под ее ногами…
- О-о-о, она еще брыкается…. А тут у нее тепло… Теплая деваха… Ну-ка давай отпустим ей грехи перед смертью… Хочешь?
- А то!
-Тогда давай… первый… Ну, председательша колхоза, порадуем тебя… А я пока веревочку через сук перекину…
Он подошел к толстой нижней ветке, которая проходила от дерева у меня над головой, пряталась в ближних кустах и повернулся ко мне спиной. Я вышел из-за куста. Левая рука зажала ему рот. Правая…
Переступив через него, в два неслышных скока достиг телеги. Другой стоял на коленях на возку перед распятой фигурой женщины, расстегивая штаны… Его тело мокро хлюпнуло к ногам лошади…
Сдерживая дыхание, посмотрел вокруг себя, прислушался и подошел к привязанной и вытащил изо рта кляп. Она глубоко вдохнула и зарыдала. Перерезал веревки и помог подняться. Продолжая тихо плакать, сползла с телеги и, отвернувшись от меня, стала поправлять на себе одежду.
Дождь усилился. Ударил вблизи гром. Молния осветила лицо повернувшейся ко мне женщины.
Это была Аня…
Я был разведчик, профессионал. У меня другой профессии не было… И я сказал:
- Иди домой. Утром заявишь в милицию.
- Ой, спасибо Вам большое… Это не наши…
Она стала приглядываться ко мне, но я, волнуясь и сдерживая себя, торопливо сказал:
- Иди,… иди…
… повернулся и ушел в обратную сторону.
Аня, растерянно постояв минутку, бросилась, скользя и падая, в село. Я, помедлив, развернулся и пошел за ней, чутко прислушиваясь к шуму дождя…
У самого ее и моего дома, остановился и, стряхнув с себя усталость, пошел в райцентр другой дорогой. Утром в райкоме партии сказали:
- Ты , фронтовик, разведчик… Пойдешь работать в милицию.
- Но…
- Никаких "но"! Партии ты нужен там.
Начальник милиции сказал:
- Иди на склад, получи обмундирование и оружие. Эта Сосновка твое село? Через час поедешь туда. Разберешься. Поговоришь с председателем колхоза. Это она звонила. Хорошая девушка. Можешь жениться, если глянешься…
Несколько лет спустя, под тем дубом, мы с Аней ожидали автобус. Надвигалась гроза, а он пришел переполненный. Водитель не собирался останавливаться. Аня была беременная. Я вышел на дорогу и загородил дорогу.
- Вот ее возьмешь, - сказал водителю, я - пёхом…
- Нет, я тебя не оставлю… Я пойду с тобой… - почему-то сказала Аня.
И я взволнованный тоном, каким были сказаны эти слова, тоном глубочайшей любви и преданности, открыв дверь переполненного автобуса, сказал, как тогда ночью здесь:
- Иди,…иди…
Она, вдруг обняв меня, разрыдалась и, захлебываясь прошептала на ухо мне:
- Это ты был,… это ты тогда… я всегда знала…