Стал я нудиться, туда, сюда похаживать. Остановлюсь, ногу в сторону отставлю, да задумаюсь, что же я здесь делаю. Так картинно, как журавль, стою, одна нога на отлёте, отдыхает, у нас на фронте видал у нашего полковника такую позу, и мне понравилась, вид такой солидный, значительный при этом. Только потом заметил, что у Елены глаза на мокром месте, спросил:
-Что с тобой, или матери хуже стало?-
Ногу переменил, теперь другую отдыхать отставил, и непонимающе на неё смотрю. А она мне и брякнула:
-Митя, давай поженимся, я тебе ребёночка рожу, такой же красивый, как ты будет.-
А я ей прямо говорю:
-Я же студент ещё, нельзя мне детей, здесь я у отца-матери на побывке, а осенью снова в город укачу, у меня там койка в общежитии, да мой фанерный чемодан. Куда я тебя возьму.-
Она развела бабскую канитель:
- Я тебя ждать буду, а ты выучись, и ко мне воротись. А ребёнок немного есть просит, я его молочком кормить буду, огородик засажу бульбой, как-то проживём. А бог даст, мать поправится, да тоже работать станет, внучку, или там внука вынянчит. А когда ты большим начальником станешь (это я ей сдуру мою заветную мечту у пруда поведал, расчувствовался, дурак!), заберёшь нас к себе в город, у тебя уже взрослый ребёнок будет, ни тебе пелёнок, ни криков и плача не услышишь.-
Вот такая у Елены развёрнутая картина маслом получается. А я, как последняя сволочь, в этот момент только и думаю, что у неё тоже запах из подмышек ощутимый. Да и хотелось только лёгкого летнего романа с ней, в тело её вжаться, а она – жениться! Думал я, думал, и ничего путного не придумал. Сели мы есть картошку с укропом и луком зелёным, а я молчу, ответ на её предложение помягче готовлю. Поели мы, стал я собираться, сказать-то ничего хорошего не могу. Она в плач, я подошёл утешать, и доутешался, в постели с ней оказался. Конечно, я этого хотел, за этим и пришёл. Это с одной стороны. А с другой стороны, а ну, как она ко мне в город приедет, да с ребёнком и милицией заявится. А, будь что будет! Поцеловал я её, простился и пошёл. А дома все уже спали, отец отворил дверь, ничего не сказал, только зыркнул недобро.
Встречался я с Еленой по вечерам, когда после работы ещё силы оставались. Она всё про стыд перед матерью говорила, как-то сказала мне, что та не спала, когда мы с ней сношались. Но от близости со мной не отказывалась, у меня после долгого воздержания, пардон, прямо по штанам текло, и я с порога к ней прилипал.
Начался сбор урожая, наша автомастерская с моей помощью ожила, и две-три машины тарахтели на дорогах, перевозя зерно с полей в закрома. Убирали рожь и пшеницу вручную, молотили тоже, поэтому зерна было немного, перевезли быстро. За уборкой я не заметил, как и осень подкатила, задождила. Не хотел Шпак со мной расставаться, да пришлось. Выдали мне продуктами мешок зерна, немного соли, сахару да чечевицы в котомку насыпали. Оставил я отцу с матерью пшеницу, а остальное с собой в город забрал. Всё же какой-никакой приварок к стипендии.
Когда с Леной прощался, пообещал, что её не забуду. А она так неуверенно мне сказала, что, может, уже ребёночка ждёт. Я еле от неё отвязался.
Учиться на третьем курсе стало легче, сноровка появилась, да и интересно стало после живой работы с машинами. Удалось познакомиться с выдающимся учёным – самим Вальтером! Он одно время читал нам физику, раскрывал перед студентами такие возможности этой науки, рассказывал об атомной энергии, устройстве мира. Как-то меня выбрали в совет фронтовиков, и мне удалось с Вальтеров поближе познакомиться, даже дома у него побывал. Как раз тогда он со Стрелковым жёнами поменялся, и мы видели у него дома Стрелкова с женой. Стрелков позже написал учебник физики для ВУЗов. В разговоре с Вальтером я немного подыграл ему, сказал, что меня очень интересуют проблемы физики, атомное ядро, радио, полупроводники. На самом деле я немного слыхал об этом, немного в газетах читал, и о самом Вальтере справлялся. Ну, он мне и предложил:
-Дима, я вижу, вы способный студент. Хотите, к нам переходите, на физический факультет университета, я там в основном студентам читаю. Могу в этом помочь.-
Мне стало неудобно, ведь сам, дурак, напросился. Теперь выкручиваться пришлось. Что мне, ему признаваться, дескать, оценки хорошие в школе мне мамочка «натянула», сам я физику и математику не очень-то жаловал, но стараться тоже немного приходилось. Хотя я к ним дышал равнодушно, каюсь. И экзаменов, признаюсь, всегда немного боялся. Такое было чувство, что вот и ответ знаю, а сам боюсь, скажу не так, словно чёрт меня подбивает сказать неправильно. Вот говорю я : чёрт, бог, а сам знаю, что ничего этого нет, ни бога, ни чёрта, сам теперь убедился, после смерти своей. Только чёрную воронку, когда отходил, и помню, как меня всего сплющивало, сжимало, и в неё протягивало. Ну, когда-нибудь все через это пройдут, не я первый, не я последний.
Так с Вальтером ничем и окончилось. Я как-то боком, боком, выкрутился, мол, война за плечами, поздно мне что-то менять, вон пусть молодые пробуют. И Вальтер ко мне разом интерес потерял, и больше к себе не приглашал. Зачёт по физике сдавали уже другому преподавателю, нашему, Вальтер только подменял его. Как-то сдали, и ладно. Но это сияние, что ли, от Вальтера исходившее, иногда вспоминал, и меня скручивала тоска, что в жизни что-то мимо прошло. И не вернулось больше никогда. Как с Мусей тогда, на железнодорожном переезде, вся юность уплыла, и любовь с ней вместе.
Окончился и мой третий курс в начале лета 1947 года. Я этот год хорошо запомнил, третью зарубку на душе сделал. Вернулся я к своим в Андреевку, с матерью, отцом и сёстрами встретился. С матерью наедине остался, о Лене спросил:
-Мама, как она там, ты не узнавала?-
А мать моя в слёзы, и ну меня упрекать:
-Что ты наделал, ведь у неё недавно сын родился. А больше в деревне и мужиков, кроме тебя, не было. И время сходится. А её мать, видно, последние дни доживает. Совсем не встаёт больше. Я к ним заходила, посмотрела.на неё. Хорошая дивчина, но всё же деревенская… Сходи к ней, проведай. Что ж ты теперь делать будешь, совсем ты мальчишка, хоть и большой вырос.-
Я в Харькове за занятиями о Лене и думать забыл. Мне стало немного не по себе от мысли, что она одна, с ребёнком на руках, с больной матерью. И вину свою ощущая, но и недовольный матерью, что не в своё дело лезет, отвечаю:
-Знаешь мамочка, я сам разберусь, что и как, а теперь отдохну немного, и позже к ней зайду.