Беда Лунгина в том, что его «Царь» опоздал на двадцать лет. Тогда многие из нас, и я в том числе, охотно увидели бы в изображенном им моральном уроде на троне параллель с уродами, совсем недавно нами командовавшими, и этим бы удовлетворились, не вникая в объем истории, так как преобладало стремление расстаться с негативным прошлым. Теперь же, совсем в другую эпоху, нам мало такого плоского, двумерного, партийного отношения к истории, и в том же Иване IV мы хотели бы видеть не только шаблон «грозного», но и его одаренность, человечность, не только низость, но и высоту его духа – одним словом, теперь нам интересно увидеть всего человека, а не просто марионетку политического и психического хаоса, не только примитивную карикатуру, стоящую на полдороге к плохой сатире.
Еще три года назад, посмотрев «Остров», я почуял неладное, увидев в фильме какой-то безжизненный, опять же, шаблон, трафарет «вечного православия», сработанный явно не для живой жизни, а как будто по идеологическому заказу тех, кто невосприимчив к изменениям жизни в России. Политические «истоки» такого заказа лежат на поверхности, поэтому говорить о них не интересно, ибо выбор «заказа» в конце концов делает психология, которая лежит глубже. Так что же это за психология, в которой варится режиссер Лунгин?
Все стало ясно, когда я взял в руки номер «Известий» за 13 января, где в конце страницы 10, отданной в основном начальству фантастического Фонда им.Святителя Василия Великого, сообщается, что Лунгин в конце перестройки эмигрировал во Францию.
Вот оно что! Теперь все превосходно объясняется. Все, что делает Лунгин последние двадцать лет, есть, по сути, продолжение фильма «Такси-блюз», превращение его в мыльную вечноперестроечную оперу. Иначе и быть не может, потому что Лунгин – эмигрант, то есть человек, ментально тормозящийся на той точке времени, когда он поменял пространство. Эмигрант по-своему любит ту страну, которую бросил, и подсознательно не хочет, чтобы она стала другой: ведь тогда его развод лишается «красивой» позы, которая может длиться вечно, если внушать себе, что ничего не изменилось. Эмигрант спит и, до конца жизни, видит во сне родину того момента, в который его нога ступила за кордон. И потому все его контакты с родиной и суждения о ней неизменно хромают на эту ногу, превращая всё глубокое, что в человеке связано с его происхождением, в искаженную статическую картину. Наиболее проницательные из эмигрантов, вероятно, догадываются о психологической ловушке, в которую они попали, и об их обреченности на анахронизм сознания – возможно, поэтому Иосиф Бродский так и не рискнул приехать в Россию, боясь попасть именно в другой мир, а не в тот, который он покидал.
Итак, если отбросить всякую банальную политизацию, следует заключить, что эмигрант Лунгин работает для эмиграции. Ну и пусть себе работает, как говорится, свой для своих – а мы-то, не герои, не эмигранты, простые обыватели, мы-то тут при чем? Почему шум на телевизоре-газете на всю страну? Дошло до того, что целая громадная полоса «Известий» отдается какой-то сомнительной чете, в сотнях строк вопящей о глумлении над Россией негодяя режиссера! Все бы ничего, ну обиделись, ну вопят, бывает, можно понять и посочувствовать, но нет, не все так просто. Вопят-то с претензией, вопят под знаменами, погонами, с хоругвями вопят, как бы выдвигая полки против супостата вопят! Агрессивно вопят. Ни много ни мало Русь спасают. Это надо же, всего один интеллигентишко-эмигрантик, правда, с помощью порнографа-сценариста, а такого страху нагнал на великую державу!.. Ай-яй-яй! Ну и как же нам с такой ранимой душой в грубый ХХI век шагать, где за каждым поворотом всякое кун-фу подстерегает? Пропадем, ни за грош пропадем…
Однако, если вдуматься, то из пафоса боевой четы державных спасателей можно извлечь и надежду, что выдюжим и останемся живы. Если ссуммировать все заглавные буквы, цырлы, придыхания, губки гузкой и прочий елей, которым сопровождается их дискурс в защиту народа, православия, государства и крупных исторических деятелей, то на горизонте для нас с вами вырисовывается некий ковчег спасения, назовем его НЛП, Национально-Лакированное Православие, которое, если ему верно и строго следовать, – то есть осудить и казнить домашним шариатом Лунгина и ему подобных, – должно привести нас в ПТУ, Православно-Тоталитарное Убежище (или Убожество). Так что не все потеряно…
Заканчивая чтение статьи «защитников» наших ценностей, я обратил внимание на первые слова полного названия Фонда в их подписях: «Русский Культурно-Просветительный». И подумал, а не из Парижа ли эти «защитнички»? В Москве достаточно было бы вывеску начать со слова «православный», а такое подчеркнуто вынесенное вперед слово «русский», мне кажется, говорит, скорее, об этнокультурной изоляции небольшой группы, опять же, эмигрантов, об их естественно усиленном желании подчеркнуть свою принадлежность ко всему русскому.
Если моя догадка верна, то мы с вами и вовсе попадаем в какие-то внутриэмигрантские разборки, неизвестно почему широко освещаемые в московской прессе. В таком случае, подумал я, не пора ли нынешнему российскому обществу преодолеть болезненную привычку, унаследованную от перестроечных времен, смотреть в рот эмиграции, и левой, и правой, покаянно считая ее за оракула? Нам давно уже нечему у нее учиться. Эмиграция – это отколовшаяся часть, и не более. Так как у нее нет своей жизни и она живет только прошлым, то она всегда будет тащить нас в ту партийную сторону, к которой принадлежит. Целое – это мы, и это целое никогда не будет жить по партийным желаниям эмигрантов. В конце концов, кто кому нужен? Ясно, что Россия нужна эмигрантам как рынок сбыта ее домыслов о родине, фильмов, книг и прочей лапши, которая западных аборигенов вовсе не интересует. Но вся эта ее «интеллектуальная» продукция России уже не нужна, потому что она уже отстает от российского времени. С Россией теперь смогут иметь дело только те из эмигрантов, которые найдут в себе силы вернуться домой и попытаться заново натурализоваться, то есть догнать время страны. Остальные останутся эмиграцией, прозябающим между мирами «третьим миром», который мы в плане морального оздоровления обязаны предоставить самому себе, наедине с добытой им свободой. Оставим эмиграцию в покое.
Но даже если я ошибся, и боевая чета имени Василия Великого живет не в Париже, а в Москве, то суть дела не меняется. Столь острое вынесение русскости на знамя Фонда там, где определенно нет никакой этнической изоляции, тем более свидетельствует о той же эмиграции: эти люди внутренне вынесли себя за пределы страны и смотрят на нас с вами со стороны как на объект своей непрошенной заботы-манипуляции.
Увы, такая «забота» в век глобального «трайбализма», когда возвращающиеся к своим корням этносы ревностно высматривают, не ущемил ли кто-нибудь их достоинство и племенное сознание, не сулит ни личности как таковой, ни гражданскому обществу, из личностей состоящему, ничего хорошего. Если от эмигрантов либерализма можно легко отмахнуться, сказав, что вы, ребята, уже отстаете и плохо мышей ловите, то от новоявленных эмигрантов трайбализма, идущих нас «спасать» под флагом государственной религии, отделаться будет гораздо трудней.
14¬ января 2010