Не то, чтобы Кешка чувствовал приближение болезней и старости, ну какая, скажите, пожалуйста, старость в сорок лет. И не то, чтобы он был как-то особенно одинок. Были же у него женщины, и даже сразу несколько. И вроде бы даже хорошие женщины, каждая, конечно, по-своему. Но затеял он этот разговор почему-то ни с кем-нибудь, и ни с одной из этих уже хорошо побитых жизнью баб или тёток, как он их называл, а со своей двенадцатилетней дочерью.
Разговор этот происходил в один из тех выходных, который дочь проводила с ним в его большой холостяцкой квартире. Знаете, такой, где на самом виду компьютер, телевизор и неубранная постель на диване - такой современный рабоче-отдыхательно-развлекательный комбайн. За этим комбайном они и проводили обычно свои выходные – играли, стреляли , возможно даже чему-то там интересному учились. Любому, взглянувшему со стороны, времяпрепровождение это показалось бы, вероятно, скучным и совершенно лишённым разнообразия, но им обоим нравилось.
Девочке нравилось, вероятно, потому, что вырывалась она сюда из большой, очень богатой, но бестолковой и суматошной семьи, в которой она жила теперь со своей матерью и отчимом. Это, вероятно, тоже очень всё надоедает - Ницца, каратэ, личный шофёр, ревнивая сестрёнка, отель на Кипре, французский, слуги, кормление слонов в Таиланде, маленький братишка, шоппинг в Париже и теннисные корты в Лондоне. А, главное, всегда отсутствующая или очень занятая чем-то важным мама. А тут всё-таки всегда принадлежащий только ей одной папа.
Все эти семьи, где четыре поколения вместе чинно и мирно пьют чай с вишнёвым вареньем под липой в саду и разговаривают про жизнь, давно, конечно, канули в прошлое, но как хочется! А, может, и не было этого никогда, так, наше идеалистическое представление о прошлом.
Но жизнь девочки даже по нашим современным меркам была очень уж насыщенной внешними событиями и, боюсь даже подумать, недостаточной и худосочной в эмоциональном плане.
А ещё этот поразительный контраст между существованием отца и матери, он и взрослого-то человека валил наповал, что уж тут говорить о ребёнке. Хотя, дети как-то спокойнее адаптируются ко всему, принимают всё как должное, что ли.
Ну, вот, в один из таких воскресных спокойных дней между игрой на комьютере и обедом, состоявшим из гречневой каши и чая, что тоже, наверное, интересно после икры и лангустов-то, папа и затеял почему-то этот разговор.
Надо сказать, что в этой квартире он родился и провёл всю свою жизнь. Если в детстве родители и вывозили его, так сказать, оздоравливать, на Чёрное море или в Прибалтику, то за свою врослую жизнь он практически никуда не выбирался за пределы Москвы, своего Пролетарского района и этой квартиры, доставшейся ему от родителей. И, безусловно, к этому месту на Земле, а вовсе не к Кипру или какой-нибудь там Земле Франца Иосифа чувствовал он привязанность и, если хотите, даже любовь.
- Так вот, - начал он разговор с дочерью, - Саша, ты знаешь тот большой мост около станции метро?
- Да, папа, конечно, знаю.
- Ну, вот, когда я умру, пойди, пожалуйста, на середину этого моста и развей мой прах оттуда.
Ничего романтического в этой картине не было, так как на мосту стояли в постоянной пробке сигналившие машины со злыми водителями, а под мостом проходила загаженная железная дорога с приткнувшимися к ней гаражами, а совсем не тихая река со склонившимися к ней плакучими ивами, как вы, наверное, уже себе напредставляли.
Девочка внутренне сжалась, но покорно кивнула головой, и на этом разговор как бы закончился. Недели через две Кешка решил проверить, как она выучила этот урок, тем более, что урок был совершенно необычным, а ему хотелось, чтобы она его запомнила.
- Саша ты помнишь, о чём я говорил с тобой пару недель тому назад и велел тебе запомнить?
Девочка наморщила лоб, стараясь вспомнить:
- Да, папа, кажется, помню.
- Ну, тогда, повтори мне, что я тебе тогда сказал.
Девочка помялась немного под строгим взглядом отца и, наконец, выпалила:
- Ты, кажется, сказал, что я должна взобраться на этот большой мост и раскидать оттуда твои потроха.
Кешка долго смеялся потом, до слёз, до истерики, а девочка никак не могла взять в толк, что такого смешного или нелепого она сказала. Они тогда долго ещё сидели на кухне после обеда, и радио голосом Нани Бригвадзе негромко пело Кешкин любимый "Снегопад".
- Саша, а про что это она поёт "Снегопад, снегопад, не мети мне на косы", - спросил Кешка.
Девочка задумалась, явно не зная ответа, и Кешка решил немного помочь дочери:
- Ну, что это такое белое сыпалось ей на волосы?
- А-а-а, лапша на уши, что ли? – радостно догадалась девочка.