Троллейбус едет по раскисшей дороге: удлинившимся днём солнце светит совсем по весеннему и снега и льды бессовестно сдают завоёванные за зиму позиции.
Там, за заляпанным брызгами грязи окном троллейбуса, воздух пахнет весной. В троллейбусе воздух пахнет машинной духотой - водитель не спешит выключать печки. Вдруг эта оттепель, это дневное солнце и свежий, тёплый ветер - лишь краткая передышка? Ведь ещё только февраль. Только февраль...
Февраль. Поздний вечер. Я еду в троллейбусе домой с работы.
Я стою на передней площадке, а в шаге от меня сидит человек. Он сидит лицом ко мне, но несколько в полупрофиль. Он старательно смотрит в окно.
Хотя там за окном уже не день и солнце, там фиолетовый мрак, изрешеченный фонарями и светящимися окнами домов. Там не на что смотреть. Но он смотрит.
Человек этот стар. Глубокие морщины проходят по его щекам. У него высокий подбородок и крупный прямой нос. У него большие седые брови и своим лицом он живо напоминает мне какого-то римского полководца. Или наместника римской провинции. Или даже мыслителя.
Куртка немолодого римского полководца распахнута и там, среди нехитрого серого кашне, видна причина столь сильного увлечения этого человека заоконным созерцанием.
Человек везёт кошку.
Там, за пазухой наместника римской империи сидит закутанная в платок кошка. Закутана она так, что голова её совершенно свободно торчит из платка и кошка могла бы вполне глядеть по сторонам. Но человек, по видимому, стесняется кошки. И потому он запрятал её под куртку. А сам уставился в окно. Чтобы, если уж кошка выглянет или там мяукнет, ни с кем из пассажиров ненароком не встретиться взглядом.
А кошка живая. И ей очень, ну чертовски интересно - что же там, снаружи? И вот она носом отодвигает полу куртки римского мыслителя и - глядит. У неё огромные, прямо таки распахнутые глаза. И ими она глядит с таким нескрываемым удивлением и совсем детским любопытством, что так и кажется - ещё мгновение и она спросит что-нибудь. Она, наверное, не часто ездит в троллейбусе. Она серая в чёрную полоску. Моя жена называет таких кошек "зелёными", а мне они здорово напоминают окуней. Из-за схожего окраса.
Выглядывающая из куртки кошка привлекает к себе внимание других едущих в троллейбусе граждан. Они смотрят на неё, римлянин чувствует на себе эти взгляды и пытается спрятать кошку обратно. Неловко ему, не привык он к излишнему вниманию. И вот так мягко, но настойчиво мыслитель рукой задвигает серую мордочку обратно за пазуху. При этом продолжая смотреть в окно.
А шило в мешке не утаишь. И кошка всё высовывается и высовывается.
А мне надо думать о продолжении своих интернет-записок. У меня суровое лицо и тяжеловесные монологи. И тут - кошка. И такая она... даже не знаю.
В общем всё моё думанье идёт лесом: я начинаю улыбаться той улыбкой, которой улыбаешься вдруг встретив старого друга посреди улицы. Не жалкая, не лживая, не плотоядная, а самая лучшая, самая чистая, детская улыбка прёт из меня неудержимо. И я улыбаюсь.
А кошка выглядывает. А римлянин пытается её спрятать. И вдруг, случайно видимо, поворачивается от окна. И мы встречаемся взглядами. А я улыбаюсь - мочи нет. И римлянин в кожаной кепке с ушами вдруг робко так, несмело мне отвечает.
И рука его, уже изготовленная на то, чтобы прикрыть непослушную животинку курткой, вдруг начинает гладить серую ушастую голову.
И улыбка у него становится увереннее, чище.
Его глаза от улыбки сжимаются в узкие-узкие щёлки, в сетях морщин. И из этих глаз светит солнце.
Троллейбус едет сквозь дыхание близкой весны. А человек, совершенно уже никого не стесняясь, везёт кошку.