Часть1. ГУСИ ЛЕТЯТ….
На весенней Олонецкой равнине.
Говорят, что за весну, самых разных пород гусей на Олонецкой равнине присаживается на отдых около миллиона. Сейчас сотни столичных любителей пострелять по живому и десятки местных охотников, а еще до полусотни иностранцев стараются оказаться в это время года вблизи старинного города Олонца, чтобы приобщиться к заманчивой охоте на гусей. Ведь это возможность вернуться домой с завидным трофеем, глядя на который можно будет еще долго рассказывать друзьям, как был совершен удачный выстрел.
Для меня приобщение к этому волшебному охотничьему действу началось благодаря моему деду, Дмитрию Петровичу Кирсанову, больше сорока пяти лет назад. Когда дед мой решил, что я уже подрос достаточно и впервые взял меня на весеннюю охоту на гусей, мне еще не исполнилось четырнадцати лет. Потом еще лет пять мы ездили с ним именно туда, на олонецкие просторы.
Всё, там, на охоте, было замечательно. Это были, наверное, одни из самых лучших минут моей жизни. Молодость и пробуждающаяся сила играли во мне, в каждой моей клетке. Как молодой щенок, я впитывал в себя как губка массу впечатлений. Сам безусловно числя себя взрослым, я понимал в душе, что многому еще предстоит научиться у самых, на мой взгляд, простых и незамысловатых людей.
Интересно было жить рядом с дедом. Интересно приобщаться к древнему таинству охоты, когда в свои руки можно было трепетно брать настоящее ружьё и добыть настоящую дичь.
Благодаря этим выездам, я мог слушать рассказы дедовых друзей и бывалых охотников. Мне доставляло истинное наслаждение погружение в ту атмосферу житья «при раньшем времени», которое уходило прямо на глазах. Процесс этот шел неуклонно, однако вроде бы и не явно, так что не все это и замечали. Свидетелей же тех грозовых дней с каждым годом становилось всё меньше.
Расспрашивать дедов о Гражданской войне, о Финской кампании, о жизни в оккупации или партизанских рейдах было практически бесполезно.
Дед мой, и его товарищи были немногословны, хотя могли и прокомментировать последние новости, услышанные по радио. Правильно ли, скажем, сделал Никита Хрущев, что сократил армию и не за это ли его сняли? Будут ли опять брать налог с каждой личной коровы и вернут ли власти налог на яблони?
Откровенно поделиться рассказами о событиях, происходивших с ними самими или их товарищами, желающих было не много. Только на охоте, иногда из деда и его друзей, у костра, за рюмкой водки, вдруг прорывались воспоминания. Мне иногда казалось, что они сами себе дали зарок молчания. Очень часто на вопрос, заданный что называется, в лоб, они мне ерошили с улыбкой волосы, приговаривая: «Много будешь знать, скоро состаришься», хотя бывало, приходилось слышать и такое: «Меньше будешь знать, лучше будешь спать».
К открытию охоты каждый год, приезжали мы с ним в одно и то же время, почти затемно, на неспешном, деревенском автобусе. Переваливаясь по неровностям грунтовки и расплёскивая лужи, он, фырча, за полчаса довозил нас от Олонца в Туксу.
Деревни в Олонецком крае почти все стоят, извиваясь шириной в один дом с огородом, или вдоль речек, или вдоль дорог. Чаще всего, это одно и то же. Кажется все с водителем этого автобуса, похожего на катафалк, были знакомы и, поэтому, он притормаживал у каждого дома, где нужно было кому-то слезть.
Вот так, в первый для меня раз, высадились и мы, со своими пожитками у самой калитки старого, потемневшего от времени, карельского дома, каких было большинство в деревне.
Из дома выглянула хозяйка и, повернувшись, закричала по- карельски в сторону открытой двери в избу своим резким, даже, пожалуй, визгливым голосом. Позднее я понял, почему у многих пожилых карелок такие голоса. Очень просто, для того чтобы с подружкой, которая через речку живет словом перекинуться. Ну не ехать же к ней на лодке для этого. Такой тембр голоса был слышен отчетливо не менее чем метров за сто, а в тихую погоду и за двести. Так что новости вдоль реки разносились очень быстро.
- Яшкой! Качу…. Мийтрей Петрович приеххала, брийха ривёз. – кричала она, видно по привычке, что хоть уши затыкай.
И, уже обращаясь к нам и спускаясь по лестнице, вытирая руки об фартук,
- Тэрве тулэ*, Мийтрей. Тулэ тяннэ. Тулэ, тулэ, кодима прохходи –
-Что она говорит?,- спросил я деда.
- Да это по-карельски: мужа звала и что я парня, тебя, то есть, привез, в дом приглашает.
Перебивая её, у крыльца бешено лаял, посаженный на цепь, тёмный лохматый пёс, в котором явно преобладала кровь его предков, медвежьих карельских лаек.
- Что, Вейка, не узнал старого друга? - подошёл к нему дед без боязни.
Тот с рычаньем припал к земле, но потом выпрямился, завилял хвостом и подошёл к нему, виновато прижав уши и начал тереться своей дымчатой шкурой об дедовы сапоги. Был он тут же дедом обласкан, и потрепан за уши. Мы стали неспешно подниматься по широкой деревянной лестнице, двух этажного дома. Я только крутил головой налево и направо, настолько всё было для меня внове.
Кто бывал в карельских деревнях или еще дальше - на поморском севере, тот, конечно же, встречался с этим, веками сложившимся способом строить бревенчатые дома. В них под одной крышей объединялось всё и хлев для скотины, которая жила внизу, и комнаты, в которых, бывало, жило и по три семьи, сеновал, дровяник и прочие необходимые в деревенском быту постройки. Говорят, что этот способ выживания в суровых северных условиях привезли с собой еще новгородские ушкуйники.
Есть, правда, и другая версия, что это ушкуйники у карелов подсмотрели, как такие избы строить, а уж потом начали их строить, когда вернулись и у себя на новгородчине.
Из дома нам навстречу выскочил хозяин в нательной рубахе.
- Мийтрей Петрович, хювя илта. Сопрался к нам- это хювя, харрашо. Суксей отин раз ссего был. Я тумаю, может сегодня приедете? Траствуй, терве тулэ, говорил он, перемешивая карельские и русские слова, обнимая деда за плечи и, похлопывая по спине.
- Тэрве, Тэрве, Яша, здравствуй. Приехали, как видишь. Разве открытие можно пропустить? А это внучёк мой, Женька.-
- Траствуй, Женька, тэрве. Меня Яков Фомич зовут. Мы с твоим дедом двадцать лет назад, в Ильинском такие дела было творили, такое заворачивали…. Ну, давай сидор, да в избу проходите.
- Чего, давай? – переспросил я, не поняв.
- Рюкзак сними, - улыбнулся, подсказав мне, дед.
Миновав сени, мы вошли в просторную хорошо протопленную горницу, ярко освещенную электрической лампочкой, висевшей под потолком прямо на шнуре. Три входа без дверей вели из горницы в комнаты.
В самой меньшей мы и расположились.
- Сюльви, на стол собирай, ужинать пора.-
Жена Якова захлопотала, выставляя на стол, свои домашние яства, а мы с дедом сполоснув руки присели к столу, который непривычно стоял вплотную к стене между двумя окнами. Два старых товарища сели у окон напротив друг друга, а мы с Сюльви уже ближе к печке.
Дед и Яков расспрашивали друг друга о новостях, иногда вспоминая эпизоды из прошлой жизни, которые начинались словами,-
- А помнишь Яша? ...
- А помнишь Петрович? …
Я, глядя на них, слушал с интересом обрывки их воспоминаний, хотя кое-что они явно не договаривали. Им обоим достаточно было полуслова, чтобы окунуться в атмосферу минувших лет, когда один был еще не старый, а второй еще моложе. Ведь это время они вспоминали с удовольствием. По-моему у них даже глаза светились. Я как-то спросил у деда,
- Когда вы с друзьями встречаетесь, я вижу, что вам нравится вспоминать свою жизнь. Неужели тогда было всё так хорошо?
- Нет внучек, не всё хорошо было, а временами просто паршиво, но мы были молодыми, нам хотелось жить и сделать свою жизнь лучше. Порой нам казалось, что это удается. Вон у Якова сын уже полковник, в Калининграде служит, дочки у меня тоже образованные, внуки уже есть, пенсии на жизнь хватает. Чего же еще вроде желать-то? А потом, знаешь, человеческая память имеет некоторые особенности. Мы ведь, даже вспоминая те, тяжелые годы, находим в них хорошие моменты. Когда кто-то нас выручил или от смерти удалось уйти, или вместе мы что-то хорошее сотворили. Совсем уж хреновые дни и тогда, конечно были. Было их внучек, ох как не мало. Да чего их вспоминать? Помянем, бывает, рюмкой тех, кто до светлых дней не дожил, да и опять что-то доброе вспомнить хочется.
Весьма проголодавшись, я уплетал с удовольствием рассыпчатую картошку. Доставали мы её деревянными ложками из большой миски, где она лежала дымящейся горкой. Масла сливочного, к которому я привык, на столе не было, но за то сметана была такая, которой я в жизни не ел. Она была чуть розоватой в небольшом глиняном горшочке и такой плотности, что попытки вылить из него хотя бы малую толику, заканчивались безуспешно. Она буквально таяла на языке. Цепляя ее ложкой и сдабривая этим вкусно пахнущим чудом размятую картошку и солёные грузди, я закусывал их карельской ватрушкой. С непривычной начинкой из горячей пшенной каши она носила еще и смешное названием «калитка»,.
Хозяйка ласково смотрела на меня. Ей явно нравилось, как я отдавал должное ее стряпне.
Вскоре закипел самовар, а у мужиков закончилась бутылка «Московской», которую дед выставил на стол. Мы принялись пить ароматный индийский чай, заваренный из пачки со слоном в фарфоровом чайнике с ядовито-малиновыми цветами на пузатых боках, который был установлен на верхушке самовара.
Я тогда впервые ощутил, что значит хороший чай, на хорошей воде. С тех пор люблю этот древний напиток, с которым кофе сравниться, по-моему, не может. А, впрочем, зачем их сравнивать? Наверное, традиции и приверженность к разным напиткам даже у родственных народов, все же имеется. Если в Финляндии предпочитают кофе всем остальным напиткам, то в Карелии, конечно же, чай держит первое место. Здесь его и чтят, и различают по сортам. У каждой хозяйки свой способ заваривания и своя культура чаепития, которая в средней России во многом утрачена. Чай, нужно признать, в Карелии предпочитают крепкий и иронизируют при этом над москвичами. В каком-нибудь самом захудалом карельском доме у вас могут спросить:-
-Вам заварки по-нашему или по-московски?
Наконец, вскоре, я услышал, как разговор старых приятелей перешел на гусей, ведь именно гусиная охота и была целью нашего приезда.
- Петрович, не сомневайся, всё готово,- говорил убежденно деду Яков.- Засиды я сделал на ржаном поле, гусь туда каждый день на кормёжку прилетает. Жаль только, что не сказал ты про внучка. Придётся ему по первости в телеге ждать. Ружьём, я так понял, ты его пока не снабдил. Пусть сначала посмотрит, что к чему, а потом что- нибудь придумаем. Сейчас пусть лучше идёт, вздремнет маненько, через три часа поедем. –
Я плюхнулся в маленькой комнате на кушетку, не раздеваясь, и мгновенно отключился от действительности.
Лёгкое потряхивание дедом моего плеча пробудило меня. Тут же я вскочил, пытаясь сообразить, что происходит.
- Давай, охотник, умывайся, да чаю стакан выпей.-
Когда я это сделал, мы надели телогрейки и сапоги, и вышли на крыльцо.
Охота.
В деревне, освещаемой полной луной как прожектором, стояла тишина. Только собаки иногда взлаивали то в одном конце деревни, то в другом. У крыльца стояла лошадь, запряженная в телегу с большим ворохом сена на ней. Мы закинули в телегу мешок с припасами, дедово ружьё и уселись на скамью, на передке сел Яков. Чуть тронув лошадь вожжами, он почти не слышно, повез нас по ровной грунтовке, уходящей за деревенские заборы в поля с перелесками.
- Как лошадь твою зовут, дядя Яша? – спросил я у хозяина.
- Руськой кличут, - отозвался он.
- А почему Руськой? - удивился я, - Она ведь не русая, а темно – гнедая.
- Вот поэтому,- буркнул Яков.
Когда мы тронулись, дед тихонько нагнулся ко мне и сказал.
- Это Сюльви лошадь так назвала. Она первая ее на руки взяла, когда лесхозовская кобыла жеребилась. Руска - это по карельски "коричневый".
-Вот это да,- подумалось мне, - так может и название зайца «русак» от этого карельского слова происходит? Заяц ведь большую часть своей жизни и правда коричневатый, а не русый вовсе. А к русским у него весьма косвенное отношение.-
Минут через сорок этой езды мы остановились.
-Петрович, давай устраивайся, это твоя засида.-
Я слез с телеги, посмотреть, что за место предназначено для деда.
«Засида», как сказал Яков, была сделана в канаве, прорытой для осушения полей. Позднее, я узнал, что они называются мелиоративными.
Поскольку по дну канавы по щиколотку текла вода, Яков зарыл в землю, обрезанную по кругу двухсотлитровую бочку, сплющенную в овал, где было сделано сиденье для охотника. Дед достал из рюкзака жилет из брезента, на котором сзади были нашиты длинные карманчики. Надев его прямо на телогрейку, застегнул его на пуговицы, одернув, подвигался, чтобы почувствовать удобно ли. Яков принес веток, наломанных с растущего невдалеке куста и понавтыкал ему веток в эти карманчики. Когда дед сел в бочку, то сзади от растущего куста его было не отличить. Перед лицом у него росли Яковом заранее вкопанные два небольших кустика, так что если положить на бруствер руки, а на них голову, то лица охотника практически не было видно. Дед положил перед собой ружьё и коробку с патронами.
- Ну, Яша, теперь дай бог, чтоб прилетели.
- Не сомневайся, Петрович, я вчера к вечеру по говнам проверял. Свежего много было и погода подходящая.-
Потом Яков достал со дна телеги, из-под сена профили гусей и установил их сзади дедовой засиды. Я их насчитал восемь штук. Он их ставил слегка наклонно, как бы к деду из поля. Профили были хорошо разрисованы масляными красками, хотя в такой темноте, больше отсвечивали в лунном свете их крашеные бока, чем была различима окраска.
Завершив свою работу, он сел на телегу и вместе со мной отъехал метров на восемьдесят, где у него была сделана точно такая же засида, как у деда, Разве что справа метрах в двадцати рос довольно раскидистый ивовый куст на краю канавы. Он велел мне привязать лошадь к кусту и спрятаться под сено, а сам установил профили недалеко от себя.
Закрепив вожжи, я умял сено в телеге, накрывшись с головой большим ворохом, в котором прокопал небольшое отверстие, чтобы наблюдать за происходящим.
Тишина стояла над олонецкой равниной, светили звезды, хотя стало чуть-чуть брезжить на востоке. Лежать в сене было хорошо. От его душистого запаха и чистого воздуха у меня даже слегка кружилась голова, и я снова задремал. Вдруг с западной стороны, откуда мы ждали прилёта гусей, захлопали дальние выстрелы. Судя по звуку до них было не меньше километра. Через пару минут над телегой, со свистом от машущих крыльев, пролетели два гуся - разведчика, мгновенно скрывшиеся в темноте.
Прошло минут десять тягостного ожидания, когда я до боли в глазах всматривался в начинающую становиться серой темноту, пытаясь разглядеть, есть ли в небе летящие гуси или нет. Наконец со стороны горизонта, где на конце огромного поля чернела полоска леса, послышалось неясное гоготание. Оно, то становилось слышнее, то, как бы перекатывалось слева направо. Послышались опять хлопки выстрелов по всему горизонту.
- Га-гак, га- гак, га-гак,- Вдруг прозвучало прямо передо мной, и я увидел налетающую почти прямо на меня и идущую на снижение стаю больших, темных, на фоне светлеющего неба, птиц. Когда я их увидел, до них было метров семьдесят, не больше. Послышалось шевеление слева от меня. Это Яков встал, уже не таясь, во весь рост. Гуси начали, было, отворачивать вверх и влево от него, но скорость их полёта была слишком высока. Два выстрела разорвали тишину своим грохотом и вспышками от вылетевших зарядов. Один гусь был убит и падал со сложенными крыльями, как явно неодушевленный предмет. Он упал в пяти метрах от засиды Якова, ударившись грудью об землю так, что в стороны брызнула мягкая земля олонецкой пашни.
Ударил еще один выстрел. Это дед стрелял в угон, развернувшись в своей бочке, по улетающей стае. Один гусь вывалился из разлетающегося в стороны косяка и боком упал на пашню сзади нас, хлопая одним крылом и приподнимая носатую голову. Вторым выстрелом дед его добрал.
Яков шустро выскочил из бочки и подбежал к гусям, лежавшим на пашне. Заостренную палочку с концом в виде вилки он воткнул в землю, оперев на нее голову убитого гуся. Казалось, что гусь сидит и осматривает окрестности. Второму он подпер шею посередине такой же палочкой, только покороче. Этот изображал из себя теперь гуся кормящегося. Всё это заняло не больше пяти минут. После этого он впрыгнул в свою бочку и затаился. Это он сделал как раз вовремя.
Опять от горизонта донеслись хлопки, и послышалось гоготание, гораздо более громкое, чем раньше. Я сообразил, что теперь на нас идет не стая передового отряда, как в первый раз, а основной эшелон. Десятки косяков шли в нашу сторону, теперь уже ясно видные на фоне облаков в заметно посветлевшем небе.
-Га-гак, - га-гак, - всё явственнее слышалось по всему горизонту.
- Га-га-га-гак, га-га, га-га-га-гак, - вдруг громко раздалось со стороны засиды Якова.
- Как, похоже, - подумал я. - Если бы не знать, что это манит охотник, подумал бы, что за кустом гусак сидит и подругу кличет.
Четыре или пять косяков налетали на нас, идя на снижение.
Манящее гагаканье Якова звучало всё заманчивее. Две стаи, миновав нас, снизились до предела и пошли на посадку над самой землёй. Они рассаживались на кормежку метрах в тридцати за профилями со стороны деда. Стая, птиц, около двух десятков, сделав один круг над полем перед засидами, пошла на второй и приготовилась к посадке. Мне из - под сена хорошо было видно расставленные лапы серых гусей, которые, махнув по паре раз крыльями в обратную сторону, с размаху садились на пашню. Они тут же начали клевать какие-то корешки, остатки ржи, чистили перья и ходили туда - сюда, с изумлением, как мне казалось, поглядывая на профили и убитых гусей, подпёртых палочками. Два сторожевых гуся по краям стаи зорко поглядывали вокруг и оберегали покой остальных.
Яков начал медленно поднимать своё ружьё. Ему это удалось сделать, не спугнув осторожных птиц. Дед в своей засиде не шевелился, очевидно, опасаясь помешать товарищу.
Бац - бац, дважды бухнуло ружьё слева от меня. Это отдуплился Яков, дождавшись, наконец, когда несколько гусей сойдутся так, чтобы их шеи перекрывались выстрелами.
Два гуся были убиты наповал сразу, один еще трепыхался. Сидя, Якову было не удобно быстро перезаряжать ружьё, и он встал. Стая шарахнулась от него. Гуси, после двух-трёх шагов пробежки по пашне, вышли на крыло, но стрелок уже перезарядил ружьё и послал два выстрела вдогонку уходящим вверх птицам.
Расстояние было убойное и еще два гуся вывалились из стаи. Дед же после первого дуплета понял, что таиться теперь ни к чему и, развернувшись, тоже дал дуплет по сидящим сзади него гуменникам, которые уже начали взлетать. Два матёрых гуся в результате осталось лежать на пашне.
Сердце у меня прыгало от радости, адреналин стучал в каждой жилке. Мне никогда не доводилось присутствовать при такой интересной охоте. Рябчиков я уже стрелял два раз, но увиденное было куда интереснее. Выстрелы грохотали отовсюду. Оказалось, что некоторые охотники находятся от нас не так уж далеко: метров двести- триста не более. Поэтому порой, после того как в стороне слышался выстрел, по соломе или веткам куста слышно было, как шлёпает, падающая в них на излёте, дробь. Руська даже шарахнулась один раз, когда несколько дробин шлёпнуло её по коричневой лоснящейся шкуре.
Сдвоенный выстрел.
Мы посидели еще с полчаса каждый на своём месте: мало ли гуси снова налетят. Однако сплошная канонада на горизонте говорила о том, что птиц, летящих на кормёжку с Ладоги, встречают выстрелами уже десятки, а может сотни охотников. Напуганные гуси отворачивают в сторону и летят потом на высоте недосягаемой для дробового заряда.
Из своей бочки вылез Яков и пошёл собирать убитых гусей. Тоже самое сделал мой дед. Я выбрался из- под сена. К Якову было поближе, и я решил ему помочь. Когда я подошел, он уже успел две пары битых гусей связать за лапы и уже хотел, было перекинуть через плечо. Однако что-то привлекло его внимание.
- Женька, гляди, гусь – то удрал.-
Я, было, бросился вслед за убегающей по пашне птицей, у которой волочилось одно крыло. Но меня остановил окрик Якова.
- Стой. Попасть сможешь?- протянул он мне свою длинноствольную курковку.
Не чуя себя от радости, схватил я ружьё, щелкнул, взводя, резными курками и поймав на мушку голову гуся, спустил курок.
Во время выстрела, при отдаче, мой средний палец случайно нажал и второй курок., Два выстрела, оттого, что я оба пальца засунул в предохранительную скобу слились в результате практически в один. Заряды были крепкими. Удар, который я получил от этого дуплета, не успев толком прижать приклад к плечу, был страшным. Я отлетел от отдачи метра на два, упав навзничь, и выронил ружьё из рук.
Яков подбежал ко мне и тряс меня, что-то крича, но что я не слышал, оглушенный выстрелом. У меня болело плечо и правая скула, по которой ударил прыгнувший при выстреле приклад. Охотник мне казался маленьким и уходящим куда-то вдаль, а слова его до меня не доходили. Как мне потом объяснили, похоже, было, что я получил небольшое сотрясенье мозга. Скоро сознанье стало возвращаться ко мне, и я стал воспринимать происходящее. Подбежал испуганный дед, которого позвал Яков, и они вдвоём осматривали ружьё и меня.
- Я же тебе, Женька, говорил,- качая головой, высказывал мне дед, - ни за что два пальца в курки не засовывай, разобьет выстрелом обязательно. А тут видишь, вон что получилось. -
- Ружьё мне мог испортить,- кричал Яков, кто же два курка одновременно нажимает? Тут же на гусей заряды усиленные. А если бы приклад лопнул или казенник из скобы вырвало, что тогда?-
В общем, мне уже было не до охоты. На телегу мои мужики свалили битых гусей, в том числе и того, что я стрелял своим непроизвольным дуплетом. Сдвоенный выстрел срезал ему голову у самой шеи. Потом собрали профили, уложив их на дно телеги. Я лёг на сено, и мы тронулись через поле по дороге в сторону леса, откуда еще время от времени слышалась ружейная пальба. Отличная погода и езда на повозке под мерное шлепанье копыт Руськи о влажную дорогу произвели на меня благотворное действие и, через полчаса, я уже практически пришёл в себя.
Гуси летят.
Солнце поднялось уже высоко. Перелёт гусей на поля уже закончился, а с ним и основная охота. Еще кое-где слышны были выстрелы, но это были уже остатки похожие на позднее эхо той канонады, которая была два час назад.
Мы свернули с поля на дорогу, которая вела вдоль леса, и Руська бодро затопала по ней. Охотники компаниями устраивались на отдых, разводили костры, некоторые уже начинали драть перья с битых гусей. То там, то сям из леска среди деревьев можно было разглядеть стоявшие машины. Это сейчас в Олонецком крае джипы, «Лэндроверы» и «Ландкруизеры», Тойоты и Хонды, не говоря уже о «Нивах» обычный транспорт на открытие охоты.
Тогда кое-где стояли начинавшие появляться в продаже «Москвичи-408», которые явно валили свом внешним видом на малолитражный «Форд», а в основном по обочине, возле кустов, стояли старенькие «Москвичи 407, а то и 401», да видавшие виды «Победы». Редко встречавшиеся «Волги» с оленями на капотах говорили о том, что в охоте принимает участие и партийное начальство из какого-нибудь горкома или райкома. Военные на пенсии, те предпочитали ГАЗ-67, называемый в народе «Виллис» или почему-то «бобик», или «козлик». Встречались и трофейные «Опели» и «Фольксвагены». Те офицеры, что еще продолжали служить приезжали на служебных Газ-69, которые, впрочем, тоже величались «козликами». Но это был народ из города. Деревенские, те что поближе, топали пешком, дальние добирались на мотоциклах. Тяжелый мотоцикл по тем временам был для деревни почти царский транспорт.
В котелках, висящих над костерками, у некоторых компаний уже булькало немудрящее варево, разливалась припасенная водка. Охотники поднимали тосты за встречу, и поздравляли наиболее удачливых с трофеями. Иные хвастались оружием перед друзьями.
Тогда кроме «тулок» и «ижевок» довольно много было трофейных ружей и поступавших из Германии по репарации*. У деда, например, был «Зауэр», подаренный ему за хорошую работу, от Министерства лесной промышленности. В те времена хорошее ружье было достаточно частым и весьма почётным подарком, за трудовые успехи. Никакого разрешения для этого не требовалось. А Яков, к примеру, из Венгрии, где он закончил войну привёз в качестве трофея, бельгийскую двустволку «Льеж». Так что разбирать надписи на незнакомых языках и догадываться о клеймах на них, тоже было одним из охотничьих ритуалов, в котором были свои знатоки.
Охотники, показывая свои навыки, частенько палили влёт по уже опустошенным бутылкам, которые подкидывали им в воздух товарищи. Когда я увидел эту забаву, мне стали понятны те частые выстрелы, которые всё еще раздавались то там, то здесь, не смотря на то, что утренний лёт гусей уже закончился.
В общем, мне казалось, что я оказался в каком-то общем охотничьем братстве на веселом празднике. Да ведь, наверное, оно так тогда и было.
Многие узнавали деда и Якова, приглашая, присоединится к их биваку. Иные шутливо спрашивали,-
- Петрович, что ж ты не на «Победе»*?- зная конечно, что дед на пенсии, а машины за свою жизнь не нажил.
Он отшучивался,- на кобылке привычней, да и для дичи спокойней.
С некоторыми они с Яковом здоровались, не слезая с телеги, к другим подходили, чтобы поздороваться за руку или обняться, но от наливаемой водки вежливо отказывались.
Залезая потом на телегу, после того как мы отъезжали, я интересовался, что это были за люди. Дед всегда отвечал, то сразу, то, немного задумавшись, как бы вспоминая что-то, хотя было видно, что когда-то этих людей он знал хорошо. Он называл или нынешнюю должность или ту, в которой он человека запомнил.
-Начальник стройуправления, районный прокурор, сторож со зверофермы, лесничий, механик с лесозавода, тракторист, - иногда прибавляя отчество, или чем ему запомнился человек. – Это Иван Максимыч, пенсионер, в войну диверсионным отрядом командовал.-
-Герой? – спросил я.
- Не трус это точно. Был неудачный рейд, который стал последним для его отряда. Он один назад пробился. Весь его отряд за линией фронта лежать остался. Пять лет потом Максимыч в лагерях отмантулил, а потом у меня на лесосплаве работал.
- Он что был виноват в гибели отряда? – изумился я, глядя на крепкого еще мужика с седой бородой.
- Был бы сильно виноват - расстреляли бы.-
- А если не виноват, за что сидел?-
- Значит, какую-то вину не сумел с себя снять, время было такое, – вздохнул дед. - Этот, с лысиной, в кирзачах, видишь? Это – Гаврилыч. Он сейчас зав. кинотеатром работает, коллективизацию здесь проводил в конце двадцатых.
-Уважаемый человек? –
- Для кого как. Это с чьей стороны смотреть. Ведь, кто с раскулаченных сапоги сдирал, да на себя одевал, а кто без сапог на Кольский полуостров к примеру Апатиты и город Кировск поехали строить.
- Туда, где дядя Аркадий наш живёт.
Дед только утвердительно мотнул головой и печально вздохнул.
Я начал уже догадываться, что и этот замечательный дядька, который в далекой мурманской области работал на огромном комбинате, вырабатывая апатит для удобрений, тоже на Севере оказался не по своей воле. В школе мы проходили, что все кулаки были богатые и злые, используя труд бедных крестьян, он на бедных наживались. А еще они убили пионера- Павлика Морозова, который был герой.
-Что, неужто он тоже был кулак?- спросил я про дядю Аркадия, - Ведь он же тогда маленький был? - усомнился я, прикидывая, что по возрасту он, вряд ли был матерым кулаком. – Он же добрый, весёлый, какой же он кулак?
- Родителей его сослали, а он уж там родился, когда ссыльные обустраиваться начали. А ты себе как кулаков представляешь? По картинкам в журнале «Крокодил»?* Должны они ходить в лаковых сапогах, с ножом в зубах и обрезом в руках? А хозяин фабрики непременно в цилиндре и с мешком денег за спиной?–
Тогда, наверное, впервые до меня начало доходить, что не всё было весело в той прошлой жизни, когда в газетах и кинофильмах людей убеждали, что «…жить стало и лучше и веселее…». Я тогда начал узнавать, что все великие довоенные стройки Страны Советов велись, в основном, руками и на костях заключенных или сосланных раскулаченных мужиков.
Однако это всё дошло позднее. А тут мне интересны были эти живые люди, каждый со своей судьбой, своей историей. В ту пору я еще не осознавал, что дед мой и есть, та частица, живая пока ещё, осязаемой, а не из учебников, истории Великой страны, где мне довелось родиться.
Так не спешно мы подъехали к костерку, где сидели на пеньках трое. В стороне стоял тяжелый мотоцикл с коляской грязно-зеленого цвета. Позже я узнал, что это был трофейный «Цундап»*.
Дед соскочил с телеги и распростёртыми руками пошёл навстречу такому же седому, как он сам, лысому белобровому деду, который протянул ему навстречу, длинные натруженные руки с узловатыми пальцами.
- Здравствуй, Стёпа! Жив ещё? Как я рад тебя видеть. Охоту, гляжу, не забываешь. Мне говорили, приболел ты крепко, а то вон здесь. -
- Тэрве, Мийтрей. - заулыбался ему тот, - Каждому карелу Юмала- это Каспоть Бох, пол года жизни дарит, кто «ханхен ленто» встречает в поле. -Кууси лейтят,
- Я уже подзабыл карельский. Что это «ханхен ленто?»,- переспросил дед.
-Минан пухун венян, я ше каварю тебе по-русски: КУУССИ ЛЕТЯТ!
- Ты, Стёпа, лаконичен прямо как Юлий Цезарь. Хорошо ты это сказал: «ГУСИ ЛЕТЯТ». Больше и добавить нечего. Всё ясно, как же тут дома усидишь?–
Дед потом обнялся со вторым, помоложе, которого он назвал Миша, потом протянул руку Алексею, средних лет кряжистому мужику.
Яков тоже с ними поздоровался и залопотал о чём-то по-карельски.
На брезентовом плаще у них была разложена немудрящая снедь: вареная картошка «в мундире», несколько яиц, зеленым пучком лежал болотный лук, какие-то лепёшки и эти вкусные ржаные карельские калитки. Рядом, под кустом, лежали настрелянные за утро гуси.
- Неплохо отстрелялись, - одобрительно заметил дед, доставая свой саквояж со съестными припасами.
- А у вас как?- поинтересовался Алексей.
- Загляни под сено, - пригласил его Яков, который начал уже рассёдлывать лошадь. Тот подошёл и присвистнул.
- Ну, вы даром время не теряли.
- Кто рано встаёт тому Бог даёт, а кто поздно глаза продирает, тот чужой стол вытирает, - проговорил дед.
- Всё у тебя, Дмитрий Петрович, прибаутки, а ведь и мы не поздно встали. Но так как Яков гусей манит, у нас не многие могут. Как ты меня учил дядя Митя, - вспомнил Алексей – в таких случаях нужно говорить? С полем вас, Дмитрий Петрович и Яков Гаврилыч.
Дед заулыбался, тут же подхватив,-
- А вас, мужики, со сладкой водочкой.
Это было для меня еще одна новинка в охотничьем ритуале.
- Дед откуда ты эту поговорку взял? –
- Бывало, у нас баре на охоту съедутся, а любили они перепелов пострелять, а то и на дудаков поедут. Так обязательно, если только какой из них удачный выстрел сделает, первому, кто поздравил его, этими словами, бутылка водки доставалась.
- Ты что и помещиков помнишь, и как они охотились?
- Всё я, внучек, за свою жизнь помню.
- А что ж ты мне так мало рассказываешь?
- Сначала казалось, о чём говорить-то? Жизнь как жизнь. Да и не обо всём можно было рассказывать. Малой ты был еще. А сейчас гляжу, кое-что, пожалуй, можно и поведать, может, поймёшь и не осудишь. Всё меньше нас остаётся из прошлого века, скоро не от кого услышать будет, как всё было.
- Ага, одни учебники по истории останутся, - подхватил я сдуру.
- Да ведь и учебники частенько врут.
- Как это? Не может быть, - изумился я, – История ведь одна?
- Одна. Только книжки живые люди пишут. Здесь подправил, здесь умолчал, глядишь, совсем другая история получается.
Все вместе мы присели к этому, немудрящему, охотничьему столу. Мужики стали выпивать и закусывать, мне по молодости лет водки не наливали, и я пил горячий чай из эмалированной кружки, наливая его из закопченного чайника и уплетая калитки с картошкой, намазанные сверху солёной щучьей икрой. Потекли потом не заметно у моих старших товарищей разговоры и воспоминания. Даже немногословный карел Степан Неволайнен иногда вставлял словцо.
- Женька, а ты знаешь, что это из-за Степана я в Карелии оказался? – вдруг спросил меня дед.
- Откуда же мне знать? Никто не говорил.
- Он, ведь, мне в гражданскую, когда мы с Деникиным воевали, жизнь спас. Вот я потом и решил, надо мне пожить в том краю, где такие настоящие мужики живут.
Дед с мужиками выпил за Степана и своё счастливое избавление от смерти. В котелке, тем временем, поспела гусятина с картошкой, и мы начали растаскивать её по мискам. Блюдо было, как мне показалось, вкусноты необыкновенной.
- Жень, а ведь я, можно сказать из-за гусей в Красную Армию пошёл, – вдруг сказал изрядно захмелевший дед.
- Как это? – изумился я.
- Вот так, как-нибудь расскажу. Ты только мне напомни. Сейчас другие разговоры есть.
Полет вдвоем.
День у нас завершился тоже не плохо. Покинув бивак наших друзей, после того как мы всласть на свежем воздухе выспались, навёрстывая короткую предыдущую ночёвку, мы двинулись дальше за поле, где были залитые водой еще не высохшие лужи. Это были места кормёжки крякв, куликов, и прочей водоплавающей, и болотной живности. Вот тут мне Яков объяснил, как можно охотиться с помощью лошади. Я спрятался с дедовым ружьем под сено и мы с Руськой тихонько тронулись в сторону спокойно сидящих метрах в ста уток. Оказалось, что подпускают они лошадь, по крайней мере, метров на двадцать, ближе я не пробовал, да и ни к чему ближе, при наличии ружья.
Дистанция для стрельбы лучше и желать не надо. Более того, после первого моего дуплета по стае уток, не все они сообразили, что происходит, поэтому я, уже разогнувшись, смог перезарядить «Зауэр» и шарахнуть еще раз, по тем, которые остались сидеть. Оценил я и помощь Руськи, которая не боялась выстрелов, даже если я стрелял с телеги.
Добил я двух подранков и с шестью утками, чуть не лопаясь от гордости, подъехал, к ждавшим меня деду и Якову. Дичи у нас было набито, для первого дня охоты, больше чем достаточно. Мои мужики решили ехать домой, но при этом приняли решение заглянуть в совхозную чайную. Это был небольшой крюк, лишних два километра. Поэтому с разговорами и воспоминаниями друзей-стариков, обсуждая, кто и как сегодня действовал, дорога эта не показалась мне скучной.
Когда мы подъехали к чайной, там уже народу было полно. Она всего-то вмещала человек двадцать. Вообще у нее только название было «Чайная», а так это была обычная, на мой взгляд, сельская столовая, где можно было съесть дежурные щи, а на второе получить расползшиеся теплые макароны с сухой котлетой, состоящей наполовину из хлеба, щедро политой луковым соусом. Мужики туда заходили по выходным и праздникам в основном попить пивка, завозимое туда в настоящих дубовых бочках. При этом, чтобы налить каждую кружку, нужно было поработать ручкой насоса. Были там, в разлив и «Портвейн №33» и водочка трех сортов, а еще была возможность общаться за небольшие деньги.
Сельские женщины не очень жаловали эту чайную и появлялись там редко. Но если муж пропал из дома на пару часов, то, по крайней мере, ясно было, где его искать.
Нам повезло. Как раз две такие энергичные карелки, не стесняясь в выражениях, вытащили своих мужей из-за стола, иногда награждая их тумаками, и направили их к выходу. За ними потянулись других двое, сидевших с ними за столом. Короче неожиданно освободилось четыре места за столом слева от выхода, что деда с его другом как раз очень устраивало.
Мы расположились за столом. Точнее они положили свои кепки на стулья и встали в очередь за пивом, а за столом расположился только я. В очереди перед ними было человека три. Когда мои друзья-охотники, взяв по паре кружек, подхватили их, чтобы пойти присесть уже за наш стол, дверь в чайной распахнулась от удара ногой, и в нее ввалились четверо молодых людей, будучи изрядно под хмельком. Одному в сапогах гармошками, над которыми нависали, заправленные в них серые брюки, было лет двадцать пять, тому, что был в невиданной мною ранее чёрной форме и черном берете, было едва двадцать, еще двоим было по семнадцать-восемнадцать не больше.
Оглядев помещение чайной, старший из них сразу шагнул к нашему столу со словами, -
- Пацан, давай выметайся отсюда, рано тебе еще пиво пить. А может ты портвейна ждёшь?
Он сам, и трое, что были с ним, захохотали, а он выдернул из-под меня стул, так что я чуть не шлепнулся на пол.
- Я не портвейн, я деда жду, - дрожащим от обиды голосом пролепетал я.
- Вот на улице и подожди, - заржал он, усаживаясь на моё место, остальные начали рассаживаться вслед за ним.
В это время с кружками полными пива в руках подошли дед с Яковом и поставили их на стол.
- Ошибочка вышла, молодые люди, - произнёс дед, - за этим столом мы сидим. Вот и кепки наши-
- Это мы сидим, а вы пока стоите. Кепочки можете свои забрать, они нам на фиг не нужны, - захохотал опять старший, сверкая золотыми фиксами. Он достал из кармана серого пиджака пачку «Беломора» и, вынув папиросу, постучал её об пачку и закурил. Я заметил, что у него на правой руке, на пальцах вытатуированы два перстня. – Садись, Васёк, - обратился он к парню в форме, - продолжим наш праздник, ты же недаром два года этих обормотов защищал. Теперь гуляй, Вася.-
- Те, кто Родину защищают, сейчас на Кубе порядок наводят, а не в пивных дедам грубят, – вмешался Яков.
Тот, что в чёрной форме, на груди которого звенели разные значки, еще не успел опуститься на стул. Однако он обиделся и заорал.
- А я что, на Дальнем Востоке, карамельки сосал? А ну, извинись старый пень, а то плохо тебе будет.-
- Это что за форма на тебе такая?- спросил его строго мой дед.
- Морская пехота, чтоб ты знал,-
- Ни хрена ты тогда из своей службы не понял, раз на стариков замахиваешься.-
- Я сам «старик» . Я - дембель. Слыхал такое слово?-
- Сосунок ты, а не старик. –
- Выйди на улицу, - заревел деду в лицо морпех, брызгая пьяной слюной.
Я стоял ни живой, ни мёртвый, понимая, что если будет драка, то каждый из четверых значительно сильнее меня и я вряд ли смогу оказать своим серьезную помощь.
- Вы тут не хулиганьте,- пытался утихомирить их Яков.
-А то, что? Вы нас в угол поставите? – перебил его фиксатый, и все они опять заржали.
Мужики в пивной, прекратив разговоры, наблюдали за происходящим. Было видно, что они явно не одобряют действия этой молодой компании, но вмешиваться не решались.
- Ну что, дед, ссышь?- громко хмыкнул морпех.
- Хрен с тобой, пошли, только не сбеги, - вдруг согласился дед и направился к выходу.
За ним пошел небрежной походкой морпех, за ним встал их старший, потом Яков, потом повалили остальные. Я едва протиснулся тоже в дверь.
Когда они спустились с крыльца, и дед сделал шагов пять под горку, то его остановил морпех.
- Не надо, старик, далеко ходить, всё и так будет ясно.-
- Пожалуй, - согласился дед, повернувшись к нему.
Морпех схватил его за отвороты телогрейки, прикидывая, очевидно, как лучше свалить.
-Бить я тебя не буду, старый ты, а вот поклониться мне придется,- пьяно ухмыляясь, проговорил верзила в форменке.
- Крепко держишь и не вырваться, - вдруг съехидничал дед. Руки его висели вдоль тела.
- Что он делает? – со страхом подумал я, - Зачем его злит? Ведь парень-то здоровый и выше деда.
- Крепче держи, а то не удержишь, - вдруг сказал дед, слегка отступая назад. –
- Удержу, сквозь зубы выдавил морпех, и, действительно, у него даже пальцы побелели, которыми он держал деда за телогрейку.
Вдруг дед рявкнул ему в лицо, так, что даже вокруг все вздрогнули, -
- Полундра!!! –
Сам он при этом схватил его за форменку со значками, так что некоторые, отстегнувшись, отлетели на землю, и резко спиной бросился на землю назад, под горку. Правая нога его при этом уперлась в живот морпеха. В тот момент, когда дед лопатками согнутой колесом спины коснулся земли, я увидел, как его правая нога с силой разогнулась. Противник его, который и так летел через него, с величайшим изумлением на лице, грохнулся, перевернувшись, во весь свой рост на землю. Дед же, перекатившись через, голову, вскочил на ноги и встал над поверженным морпехом в полусогнутой стойке со сжатыми кулаками.
В это время на горушке ближе к пивной, где стояла толпа несколько растерянных происходящим зрителей, раздался крик
- Бей их мужики. –
Началась драка. Хотя на драку это уже было мало похоже. Это было избиение. Золотозубому ударили в ухо, и его кепочка серым блином покатилась по земле. Когда он хотел ответить своему обидчику, его еще раз самого ударили по затылку, так, что он упал на колени, и тогда его начали бить сапогами деревенские мужики. Видно было, что он здесь всем уже надоел. Двух малолеток, что были с ним, нахлопали по ушам и пинками отправили вниз. Минуты две морпех ничком лежал на земле, видно расшибся об каменистую горку и приходил в себя. Он открыл глаза, перевернулся на спину и увидел деда в стойке над ним, потом облизал языком разбитые губы языком и медленно сел.
- Сынок, ты не расшибся? – участливо, с издёвкой, спросил дед.
- Ни хрена себе музыка, - пробормотал тот, мотая опущенной головой, - а ты дед не прост.-
- Извиниться не хочешь?
- Ну, извини…
- Не ну, извини, а «Извините, пожалуйста».
Видя, как сверкнули при этом глаза поверженного противника и мышцы его плеч начали перекатываться под форменкой, добавил – Не извинишься, будешь сидеть на земле, я сидячих не бью, но встать не дам.
Толпа, бросив лупить золотозубого, сгрудилась вокруг них.
- Извинись лучше, Василий, неправ кругом,- крикнул кто-то.
- Извините, бес попутал,- опустил голову дембель.
Послышался треск тяжелого мотоцикла, и у чайной, лихо развернувшись, остановился милицейский мотоцикл. Из него вылез милиционер в синей форме с серебряными погонами старшего лейтенанта, обутый в начищенные хромовые сапоги и коричневой кожаной планшеткой в руке. Я понял, что это деревенский участковый.
- Что за шум? – спросил он.
Мужики загалдели, пытаясь каждый по-своему объяснить ему происходящее.
- Всё, помолчите, сам разберусь. –
Мужики замолкли. Он подошёл к фиксатому, который вытирал кровь с лица носовым платком, уже поднявшись на ноги.
- Что, Петя, выпросил, наконец, у населения благодарность?-
- Ничего, это сегодня они храбрые. Да еще энкаведешника откуда-то чёрт принес, а там опять на моей улице праздник будет.-
- Посажу я тебя, и не будет. Что тут за энкаведешник объявился? – спросил он, подходя к деду.
Я понял, почему его так назвал татуированный. Дед, хотя и был в защитного цвета телогрейке, галифе на нём были суконные, чёрные и блестящие хромовые сапоги. Когда участковый подошёл к нему и приложил руку к козырьку, очевидно желая потребовать документы, дед вдруг бросился к нему.
- Ревенко, ты? –
- Дмитрий Петрович, отец родной. Да ты ли это?-
- Как видишь. –
- Опять воюешь?-
- Пришлось, хотя и не хотелось.-
-В гости заходи, хозяйка рада будет.-
Он заметил морпеха, который собирал с земли потерянные значки.
-Васька, а ты тут что делаешь? Всё не нагуляешься? Ведь третий день пьешь. Мать стол накрыла, невеста с родителями к вам пришла, а ты с шелупонью этой связался. А ну, садись в коляску. –
И они через минуту укатили, треща и воняя мотоциклетным выхлопом по посёлку. Мужики вернулись в пивную, бурно обсуждая происшедшее. Сели за стол и мы. Пока они пили своё пиво, я выдул бутылку крюшона, и мы поехали на Руське к Якову домой.
- Дед, что за приём ты показал этому парню? Это что, самбо? –
- Не знаю, есть ли такой в самбо, я ведь его не изучал.-
-А что же это?-
- Была такая борьба, у японцев, жиу-житсу называется, говорят у китайцев, похожая тоже есть. Этот прием по-японски «томоэ нагэ» называется. Если перевести, то это будет примерно как «полёт вдвоем».
Я только слышал мимолетом, что была борьба с таким названием в начале века. Но нас всегда уверяли, что самбо, борьба, изобретенная в Советском Союзе, гораздо лучше. В то время восточные единоборства не рекламировались.
- Вот здорово. И ты этой борьбой владеешь? –
- Да что ты. Для этого несколько лет заниматься нужно. Два десятка приёмов я видел, как выполняются, а три знаю как следует.-
- Где же ты научился? У нас ведь эту борьбу не преподают? –
- Японец один показал. –
- А японца где ты нашёл?-
- Китайская рота рядом с нашей стояла. Это еще в Гражданскую было. Вот в этой роте один большой умелец этой борьбы служил. Он мастером был настоящим. Что успел мне показать, я на всю жизнь запомнил.
- Когда это? Какие китайцы? Разве они за красных воевали?– изумился я.
- В гражданскую, да еще как воевали. И латыши, и мадьяры, и немцы, и финны, и китайцы за красных воевали, ну не все конечно, но довольно много. Ты про интербригады* слышал? Вот такая китайская рота интербригадовцев у нас воевала. А японец к ним случайно затесался. Но вояка был хоть куда.-
- И что с ними стало?-
- Не повезло им. Слышал я, на них казаки Улагая налетели, а те рубаки были отменные. Так что саблями посекли их всех до единого. Да, я гляжу, вас не очень хорошо в школе учат. Ты вон отличник, а многого не знаешь, что не так уж давно и было.-
- Всё знать нельзя.-
- Но стремиться то к этому надо,- улыбнулся он. Ты меня чаще спрашивай. Я, что помню сам, расскажу. –
Так мы с дедом заключили как бы негласный договор. На охоте, часто у костра, когда мы с ним бывали вдвоём, он мне понемногу рассказывал кое-что из событий с ним за его долгую жизнь происходивших. Набравшись впечатлений от рассказов о тех временах и его делах, я любил потом заглядывать в специальную литературу, пытаясь оценить и ситуацию, и поступки людей, живших за сорок – пятьдесят лет до моего рождения. Постепенно дедовы рассказы стали формироваться в некоторую повесть его жизни. Потом уже я осознал, что это не только история жизни моего предка, это часть истории моей страны, моей Родины.
Ведь в начале века дед оказался в самой гуще событий, которые, меняли не только его жизнь и быт его семьи, на его глазах менялся весь мир и он был одним из тех, кто подталкивал эти перемены. Последние дела и слова деда моего, были такими же энергичными как он сам, хотя ему уже стукнуло восемьдесят пять. Они остались в моей памяти надолго.
Частенько я приставал к нему с расспросами:-
- Дед, а ты Ленина видел?-
- Нет, лично не довелось.-
- А Сталина видел?-
- Видел, в 1919 году, но помню плохо. Он тогда на меня впечатления не произвел.
- Как это? Ведь в ваше время его называли «Великий вождь всех времен и народов».-
- Это уж позже, после Гражданской, когда Ленин умер, а тогда в 1919совсем другие были герои.-
Я всё пытался у него добиться не жалеет ли он о том, что Октябрьская революция произошла. Отвечал он мне по-разному. Для себя я понял, что не все то, что делали красные и Советская власть, было ему по нутру, однако он поверил в Великую идею всеобщего равенства и благоденствия, которых без революции быть не могло. Мой детский вопрос: «а как бы вы без революции жили?» вызвал у него улыбку.
- Да так бы и жили - не тужили, - отвечал он.
- Так ведь до революции в России голод и нищета была, а страной кровавый царь и буржуи управляли, получив твердые жизненные установки из советских учебников, все допытывался я до истины.
- Что-то я голода у нас до революции не припомню. Вот в двадцать пятом, в двадцать восьмом и в начале тридцатых, вот тогда голод был. В тридцать втором даже новое слово появилось «голодомор». Вот институт при царе вряд ли бы я окончил,- рассуждал он,- и дети мои в университетах бы тоже не учились. Так может и не всем надо туда? Кто-то и на земле работать должен?-
В моем детском сознании дед всегда был большим лесным начальником, который летом ходил в белоснежном кителе и белой фуражке с бархатным зеленым околышем, а если шел по поселку, то все с ним здоровались. Родители мои были люди весьма образованные. Отец был геологом, а мать в университете преподавала. Я никогда не задумывался, а кто же были их родители, к какому социальному слою они относились. Поэтому, услышав такое, спросил я деда и о происхождении его семьи.
- Да из крестьян я, внучек, из обыкновенных крестьян.
-Так, ты не всегда лесом командовал?
- Да, что ты. До этого много всего было. Узнаешь еще, не все сразу.
Много лет спустя, после смерти деда, я как-то подумал, что будет не правильно, если я своим внукам не поведаю- кто же был мой дед, как жил, что творил. Люди должны помнить о своих предках, о делах их славных и не очень.
Деда своего, Кирсанова Дмитрия Петровича, я в последний раз увидел незадолго перед смертью. Он лежал в больнице для ветеранов. Поместили его уже в отдельную палату, куда переводили безнадежных пациентов. Он иногда пытался встать и что-то говорить, но дни его были сочтены.
Я заканчивал свою учебу в Москве в Академии. Когда уже экзамены были сданы и я, как тогда говорили, «вышел на диплом», появилось у меня три свободных дня, что дало возможность махнуть в родной Петрозаводск.
Когда я вошел в палату, конечно, дед меня узнал. Слезы потекли по его плохо выбритым щекам с трехдневной щетиной. От пакета с фруктами и пирожками он отмахнулся и потянулся ко мне,
-Женька. Приехал всё-таки. Я думал, уже тебя не увижу,- шептал он, когда я одновременно и обнимал его и придерживал за спину. – Мне ведь совсем недолго осталось.
- Ну, что ты, дед,- успокаивал я его, - выкарабкаешься. Не такое бывало. Мы еще на гусей с тобой съездим.
- Нет, помотал он головой,- не видать мне больше, как гуси летят.
Его начал бить кашель, который перешел в приступ астмы и я нажал кнопку. В плату быстро вошла медицинская сестра с причиндалами для укола, выполнив который, заявила весьма безапелляционно,-
- Посещение заканчивайте. Время вышло. Больному, кажется, ваш разговор не на пользу.
Дед сквозь кашель сделал мне знак: останься. Я заверил ее, что долго не задержусь и опять нагнулся к нему. Он понемногу остановил свой удушающий кашель.
- Просрали мы, Женька, революцию!- вдруг неожиданно ясно заявил он.- Эх, жаль годы уже не те.
- Что случилось, дед?- изумился я такому заявлению, прикидывая, что может быть на его сознании уже начинает сказываться развитие болезни. Однако дед был в своем уме. Немного пожевав губами и набрав воздуха, он продолжил свою мысль,
-Как же мы не заметили, что вырастили партийное барство? Незаметно за сладкими речами, наших же партийных засранцев, и колыханьем красных знамен на съездах, на шею простым людям уселись говнюки. Плевать они хотели на народ. С трибуны одно, а на деле другое. Да разве за это мы сражались? Начинать надо всё по новой. Андропыч, было, взялся, да здоровья у него не хватило. Нельзя давать превращать себя в быдло, запомни это. Хотя, не дай вам Боже, для этого искупаться в крови. Это укрепляет сознание собственной правоты, но очень пачкает руки. Делайте все так, чтобы никогда не пожалеть о том, что вы сделали.
Когда я выходил из его палаты, та же дежурная сестра не сводя глаз с моих капитанских погон, спросила,
-Это правда, Ваш родной дед?
- Правда, а в чем дело?
- Он позавчера нам тут такое устроил.
Из ее сбивчивого рассказа я понял, что дед зашел по ошибке не в свою плату, где он лежал вдвоем с ветераном войны, а в ту палату, что была этажом выше, где лежал на профилактическом обследовании секретарь обкома партии.
В это время в Карелии продуктов давно уже не хватало. Введено в оборот было более 20 видов талонов на продукты питания и жизнь с каждым днем становилась все хуже. Убранство палаты и еда, которая была на столе партфункционера были в резком контрасте с тем, что было у других.
Дед мой начал было говорить, что партийный руководитель должен быть скромнее и жить как все, а тот заявил старику, что, кажется, выжил он из ума. Оба были искренни в своих эмоциях. Но, когда секретарь заявил, что ему достаточно пальцем шевельнуть, чтобы Кирсанова убрали из больницы, старик в ответ назвал его «недобитой контрой» и «гнидой». Секретарь кнопкой вызвал медперсонал. Прибежали медсестры, но дед не дал себя спеленать, даже тогда, когда они на подмогу вызвали санитара. К тому времени он уже покинул секретарскую палату, плюнув на последок на пол. Догнали его этажом ниже в пяти шагах от нужной ему двери. Дмтрий Петрович пообещал, взяв свою суковатую палку наизготовку, что переломает кости каждому, кто до него дотронется. Так от него и отстали. К вечеру у него схватило сердце и стало становиться всё хуже. Через неделю, так и не оправившись от стресса, дед мой умер.
Заканчивался 1985 год. К власти уже пришел Горбачев, начинало веять духом больших перемен в обществе и в Мире.
Дед немного не дожил до, начавшейся вскоре, перестройки и, я думаю, не все бы принял «на ура» из нашей сегодняшней жизни. Думаю, он не понял бы, скажем, развала СССР и фильмов про Колчака, и «белогвардейцев" тоже, но то, что страна нуждалась в переменах, понимал даже он, человек в самом раннем периоде, принявший революцию и стоявший за ее идеалы. Сейчас, всё больше, модно вспоминать участников «Белого движения», однако и тем, кто воевал в Красной армии, было, что вспомнить. Многое свалилось на плечи людей того поколения. Они работали и сражались, отстояли Родину в величайшей из войн и поставили ее на ноги. Были победы, были и ошибки. Сейчас судить об этом проще, но давайте о них не забывать. Все мы потомки россиян и у нас одно прошлое.
Вечная нашим предкам память!