Иван Иванович Рождин уже решительно собирался домой – избавлялся от назойливого послевкусия, что, как обычно, оставляли мысли о работе; взвешивал планы на все еще солнечный, но уже прохладный вечер (получалось нечто легкое – купить (собрать) цветы для Ириночки, начать материализацию мечтаний об уютном ужине в магазине «Объеденье»); складывал в свой пожилой портфель небольшой портрет жены, увесистый, но пока невинный блокнот для записей, трехцветную перьевую ручку «Black and white», книгу «Седая старина и кудрявое будущее», чудом спасшийся от расправы бутерброд и проч. – когда раздался знакомый голос.
- Какой же ты все же мещанин, Рождин! – это был секретарь одного из соседних отделов, Землин, кажется, успевший солидно погрузиться во хмель. – Бутербродики-портретики!.. Штучки-яблочки!.. Иван-ваныч, ты ведь весь в этом! Вся жизнь твоя в этом... Занавесочки-улыбочки!.. Противно даже! Да, Пухов?
- Угу... - только и выдавил из себя уже задремавший коллега Землина, чей нечеткий силуэт покачивался рядом.
- Ты думаешь, это и есть настоящая жизнь? – не унимался секретарь. – Чёрта с два! Настоящая жизнь – это... Ни хрена не это! Да и вообще... - на лице Землина появилась недобрая улыбка. – Ты думаешь, что жив? Кукиш! Ты помер давно... И тебе всё кажется. И я, и Пухов... Мы тебе просто видимся! На самом деле, мы уже пару раз приходили к тебе на могилку, распили бутылочку-другую... Мы тебе кажемся, Иван... да-марьич. Да, Пухов?
- Угу...
- Держи, Рождин, свой апельсин, - Землин протянул Ивану Ивановичу ряженого колобка, затерявшегося на столе средь аккуратных бумажных небоскребов. – Правда, и он тебе кажется... Рыжий-рыжий...
По дороге домой Рождина неотрывно преследовало дурное настроение и, лишь когда он увидел Ириночку, склонившуюся над колыбелью Вячеслава, что-то теплое и нежное, уже привычное задышало в его душе, захотелось сказать что-нибудь тихое, сделать что-нибудь уютное.
- Ваня, посмотри, как он смотрит на нас, - Ириночка вновь повернулась к колыбельке. – Мы сейчас для него... Всё, буквально, всё... Два человека, которые ему кажутся целым миром... Да, мой хороший, мы для тебя – весь мир... Вся жизнь... Посмотри, посмотри, как он забавно играет! – жена коснулась руки Ивана Ивановича. – Да, мой хороший, погремушечки... Да, рыжий шарик... Ути-пути...
Иван Иванович то ли в замешательстве, то ли в испуге на какое-то мгновенье замер, после глубоко вздохнул, и лишь затем устало улыбнулся.