Жизнь сначала
Шестилетнему сыну моей знакомой – мы вместе посещали курсы английского языка – так понравился свитер, который я связала вручную на спицах, что он готов был носить его целый день и даже спать в нём, если позволят.
Свитер действительно получился наславу: мягкий, пушистый, тёплый… На груди – красивый узор с бегущими белыми оленями и падающими на них снежинками.
Свитер понравился так же Фане – подруге моей знакомой – и она привезла её ко мне: поучиться, как связать такой же свитер для её сына Иосика.
- Ладно, научу… Приходите, гости дорогие!
Мы разобрались с рисунком…
За пару часов связали образец…
Довольные своей усердной работой, уселись за чаепитие.
Тихий вечер…
Мягкий свет торшера…
Душистый чай их фарфорового чайника для заварки, а не из бумажных пакетиков….
И мы почувствовали себя так, как будто мы не в Нью-Йорке.
И никуда не уезжали из нашей Москвы.
- Мне нужно домой позвонить, - повернулась Фани ко мне, - где у вас телефон?
- Вон там на тумбочке.
Разговаривала Фани с мужем на каком-то странном языке: это была смесь идиш, английского и русского.
- Разноцветный у вас язык, однако, - засмеялась я.
- Он у неё американец, - сказала приятельница.
- Ну и скорости у Вас, однако! – удивилась я. – Вы уже успели выйти замуж за американца?
Слово за слово мы разговорились, и Фани рассказала нам свою историю.
- Ох, девочки мои милые! За свою короткую жизнь я успела столько пережить – вспомнить страшно. Мы с сыном в Нью-Йорк попали, как на необитаемый остров:
никого – ни родных, ни знакомых. Единственный близкий человек – свекровь – и та отказалась от меня. Даже разговаривать со мной перестала. Не могла простить мне… А разве я была виновата в этой трагедии… До сих пор думаю: разве виновата…
А случилось вот что: Фаня с мужем Мариком и маленьким сыном Иосиком жили в Москве.
В те времена начался выезд евреев в другие страны.
Не просто выезд, а массовый исход.
Уехать – это была мечта и цель жизнь каждого еврея.
О том же мечтала и Фаня.
Они с мужем уже два года были в отказе и, что называется, сидели на чемоданах.
Свекровь Фани предлагала отказаться от этой затеи уехать, и предлагала спокойно жить в Москве, раз уж у них такая судьба, что их не выпускают.
Но Фани была непреклонна – она хотела лучшей жизни для своего маленького сына.
И конечно, перед каждым очередным походом в ОВИР, в семье начинался шумный разговор со свекровью.
Победа всегда была за Фани…
Муж был на её стороне – у них была дружная семья.
Он всегда о ней очень заботился. Но был на несколько лет старше и будучи уверенным в том, что уйдёт в мир иной раньше, любил поговаривать, глядя на неё с любовью:
- Я и оттуда буду всегда о тебе заботиться, - и поднимал палец вверх.
- Не морочь голову! – обычно отвечала ему Фани.
И вот, наконец, после двухлетнего мучительного ожидания, им разрешили выезд и вызвали в ОВИР для оформления документов.
Радости в семье не было предела.
Даже свекровь улыбалась и, кажется, помолодела на десять лет.
Сказать, что Фаня и Марик мчались в ОВИР на крыльях – значит, ничего не сказать.
Они стояли у дверей приёмной за полчаса до открытия офиса.
Документы на выезд были оформлены безо всякой задержки.
И счастливая пара помчалась к выходу.
Легко открыли дверь на выход. Марик перешагнул через порог, покачнулся и … упал.
Фаня подбежала к лежащему на полу мужу, приподняла его голову.
В ужасе она увидела, как синеют его губы и закатываются его глаза.
Муж умирал у неё на руках…
«Скорая помощь», прибывшая на место происшествия, могла только констатировать его смерть.
После смерти мужа депрессия Фани была настолько глубока, казалось, она даже не замечала своего собственного сына.
Он ходил за ней следом как маленький козлёнок. Личико его осунулось, подбородочек заострился, под глазами появились огромные синяки.
Тело кремировали…
Урну выдали на руки – Фани решила взять прах мужа с собой…
Целыми днями она сидела неподвижно в комнате и смотрела в одну точку.
Точка эта была – маленькая урна с прахом. Это всё, что осталось от её самого дорогого человека – мужа.
Свекровь плакала безутешно.
Она набрасывалась на Фани с горькими упрёками, заявляя, что это она погубила её сына своим настойчивым желанием уехать. Держала его в непосильном стрессе…
Она категорически отказалась выезжать вместе со своим внуком и Фани.
В конце концов, вообще, перестала с ней разговаривать.
Срок, выданной в ОВИРе выездной визы, истекал.
А у Фани не было сил ни на что.
Не было сил собираться.
Руки её просто висели вдоль туловища…
При малейшем поползновении делать что-нибудь только совершали мелкие беспорядочные движения.
Однажды утром Фани сидела в своей привычной позе, смотрела в одну точку, перебирая, как драгоценности, слова Марика, когда-то сказанные ей :
- Я и оттуда буду заботиться о тебе, - вспомнилось ей.
- Родной ты мой, - горько усмехнулась Фани, - и вдруг неожиданно встала и начала упаковывать вещи.
Первое, что она сделала – она уложила в маленький ящичек урну с прахом.
Аккуратно обернула его бумагой и заклеила как посылку на почте.
Собрала самый необходимый минимум носильных вещей для Иосика и после этого пошла покупать билеты.
Это было всё, на что у неё хватило сил…
Но это было уже много.
Это было начало пути…
Через три дня Фаня с Иосиком в Вену – пересылочный пункт для всех иммигрантов из Союза.
Просидев в Вене положенный срок, экономно питаясь куриными потрохами, Фаня получила разрешение для въезда в Америку.
Прижимая одной рукой к груди урну с прахом и, держа другой за маленькую ручку Иосика, Фаня сошла с трапа самолёта в Нью-Йорке.
Прибыла как в пустыню одиночества…
У неё не было здесь ни родных, ни знакомых.
Закончив с необходимым оформлением документов и поисками жилья, Фаня отправилась в местную синагогу.
Рассказав раввину свою печальную историю, она попросила помочь ей с деньгами на захоронение праха своего усопшего мужа.
В этом ей отказали…
По еврейским законам кремация запрещена.
Зато настойчиво предложили в самое кратчайшее время сделать маленькому Иосику обрезание. Иначе он не может считаться настоящим евреем. Вся ответственность за этот грех ляжет на Фаню.
Обрезание сделали.
Операцию Иосик перенес не очень хорошо. Личико его опять осунулось. Было больно надевать трусики. Но зато теперь, если бы он захотел – он мог бы каждому показать, что он настоящий и избранный.
Пособия им не прибавили.
Денег на захоронение урны по-прежнему не давали…
Вернувшись домой, Фаня поставила урну к себе под кровать и начала, что называется, «обивать пороги» различных еврейских организаций в поисках денежной помощи на захоронение.
Безрезультатно…
Так урна с прахом простояла на одном и том же месте в течение полугода.
Депрессия и чувство безнадёжности охватили Фаню с новой силой.
Она стала избегать людей. И уклоняться от новых знакомств в синагоге.
Маленький Иосик тихо сидел со своей мамой, иногда часами не проронив ни одного слова.
Однажды, вглядевшись в лицо своего сына, Фаня заметила, какая бледная у него кожа – как будто прозрачная с синеватым отливом.
И это – в самый разгар лета!
Собрав свои последние силы, Фаня оделась, собрала Иосика и отправилась с ним на пляж.
Странное впечатление производила женщина, тихо бредущая по морскому песку, с идущим следом на ней мальчиком в рубашке и куртке в жаркий летний день.
Наконец, она остановилась неподалёку от шезлонга, на котором загорала пожилая женщина. Расстелила на песке своё покрывало и, сев на него, сняла тёплую одежду со своего сына.
Разрешив Иосику подойти поближе к воде и поплескаться около берега, Фаня продолжала сидеть на покрывале и глядеть вдаль.
Женщина, лежащая на шезлонге, приподняла с глаз тёмные очки и с любопытством взглянула на женщину, которая сидела, не шевелясь, явно чем-то удручённая.
Женщина водрузила темные очки на место.
Через короткое время она снова сняла очки. Приподнявшись на локте, посмотрела на Фаню и спросила её по-русски:
- Вы, наверно, недавно здесь? Вы – иммигрантка?
Фани не хотелось вступать ни с кем в разговор. Ей хотелось встать и перенести своё покрывало в другое место. Она приподнялась и взглянула на женщину в шезлонге. И увидела спокойное, приветливое лицо старой еврейской женщины. Может быть, даже чуть похожее на лицо её собственной матери.
Фани села обратно на своё покрывало и ответила на вопросы женщины.
Они познакомились и начали разговаривать.
Иоська плескался у бережка и собирал камушки.
А Фани уже рассказывала женщине свою печальную историю о безутешном горе.
Та слушала её молча, не перебивая, не мешая изливать свою душу.
Фани закончила свой рассказ, и они обе сидели, думая о своём.
Наконец, старая женщина отложила в сторону свои тёмные очки и, указав рукой вдаль, спросила:
- Видишь вон то дерево?
- Где? – спросила Фани.
- Вон там – далеко на пригорке.
- Вижу.
- Так вот, - сказала женщина, - ты сейчас должна сделать выбор из двух вещей.
- Каких?
- Или сейчас ты возьмешь верёвку, пойдёшь к тому дереву и повесишься на нём. Или ты начнёшь жить заново….
И дашь жить своему маленькому сыну.
Фани взглянула с удивлением на женщину.
Как?! Никакого сочувствия её горю?
Лицо старой еврейской женщины было спокойным и строгим…
После разговора с этой женщиной Фаня стала задумываться, что ей делать дальше…
Снова начала ходить по организациям и стала больше разговаривать с людьми.
Через некоторое время Фаня деньги, всё-таки, получила от синагоги в качестве пожертвования от нескольких её членов – с правом использования всей суммы по своему усмотрению.
На эти деньги Фаня и произвела захоронение урны с прахом.
На душе у нее стало как-то спокойнее. Она даже начала посещать курсы английского языка.
Но самое главное и любимое ею времяпрепровождение было – посещение музеев и художественных выставок города Нью-Йорка.
Она готова была пересмотреть их все подряд, начиная от крохотного музея Рериха и кончая громадным историческим музеем.
Тем более, что у неё нашелся неутомимый спутник – член синагоги Аркадий, польский еврей, говорящий по-русски.
Закоренелый холостяк, он жил в своём собственном доме, унаследованным от матери, и работал в местном почтовом отделении. Служба его была государственная, работа – постоянная. Безработица ему не грозила.
Аркадий жил в Нью-Йорке всю свою жизнь, но был несказанно удивлен, узнав от Фани, сколько в городе прекрасных музеев. И был поражен, какие знания имеет эта русская еврейка об искусстве и жизни художников.
Он был искренне благодарен Фани за то, что она согласилась ликвидировать пробелы в его образовании и таскать его по музеям.
Старше Фани на несколько лет, немного полноватый, Аркадий обладал прекрасным чувством юмора и каким-то особым свойством – создавать своим присутствием атмосферу спокойствия и комфорта.
Для хождения по нью-йоркским музеям это было совсем не лишним. Кроме того, в обмен на лекции о художниках, Аркадий предоставил Фани обучение предмету, которое он знал довольно хорошо. А именно: тонкостям простой американской кухни - китайская еда со знаменитым кисло-сладким соусом, разнообразные итальянские пиццы и даже грузинские шашлыки…
Так что каждый поход в художественную галерею отмечался или в Sizler’e или заедался сытной пиццей с говядиной и грибами.
Иосик за короткое время привязался к Аркадию со всей искренностью так, как это умеют только дети. Он был неназойливым, если можно так выразиться, очень тактичным ребёнком и никогда не надоедал Аркадию.
Когда тот приходил к ним и разговаривал о чём-нибудь с мамой, Иосик стоял неподалёку и просто смотрел на него с обожанием. Глаза его лучились такой искренней радостью, таким счастьем, что, глядя на него, было совершенно невозможно оставаться равнодушным.
Хотелось приласкать этого ребёнка, посадить его к себе на колени и доверительно поговорить с ним о его сугубо важных детских делах…
Так прошли ещё полгода жизни Фани в Нью-Йорке.
Она уже начала привыкать к мрачному нью-йоркскому метро и стала подумывать о приобретении какой-нибудь новой специальности.
Аркадий своим братским отношением к ней поддерживал её во всех начинаниях.
Да и вообще, его постоянное присутствие скрашивало её одинокую иммигрантскую жизнь и даже, можно сказать, избавило её от депрессии.
Но однажды Аркадий не пришёл…
Он позвонил и сказал, что в доме у него ремонт и его присутствие обязательно.
Аркадий не пришел на второй и на третий день…
И даже не позвонил.
Иосик то бродил печально по комнате из угла в угол, не находя себе места, то подходил к окну и прижимался носом к стеклу так крепко, что нос становился белым и расплюснутым. То садился на диван в уголочек и тихо сидел, прислушиваясь к малейшему шороху за входными дверьми…
В музей Фани идти не хотелось.
Наконец, на пятый день своего отсутствия Аркадий снова постучал в дверь.
Вошел.
Сел на привычное место к столу, сказал, что замотался со своим ремонтом.
Действительно – вид у него был усталый.
Фани не знала, как реагировать на его отсутствие.
Повисла неловкая пауза.
Фани начала накрывать на стол, чтоб хоть как-то разрядить неловкость.
Зато Иосик, забыв свою благовоспитанность и привычную сдержанность, не скрывая своего истинного отношения, кинулся к Аркадию, обхватил ручонками его за шею, бесцеремонно забрался к нему на колени, и вцепившись обеими ручонками в его клетчатую рубашку, как маленький обезьянчик в шерсть матери, просто прилип к нему.
Вряд ли было возможно отодрать его…
Аркадий обнял Иосика и тихо покачал его на коленях.
Фани не сделала замечания своему сыну. Она, молча посмотрела на эту сцену встречи и начала разливать чай.
После первой, выпитой чашки чая, Аркадий сказал, что он очень устал, что забежал только на минутку сказать, чтобы они не беспокоились. Отдохнёт и придёт завтра.
- Хорошо, - ответила Фани. И после некоторой паузы, глядя Аркадию в лицо, добавила:
- Вот что, друг, мы уже достаточно хорошо знаем друг друга. У тебя есть выбор: или ты женишься на мне, или ты больше не придёшь к нам. Никогда…
Я не позволю разбивать сердце ребёнка.
Опять наступила пауза.
- Я лучше женюсь, - сказал польский еврей с некоторым страхом в голосе.
Через неделю Фани с Иосиком переехали к нему в дом…
Свой день рождения Фани отмечала в своём новом доме.
Аркадий развернул подарок. Яркой краской блеснул халат из китайского шёлка…
- Ух, ты! – восторженно выдохнула Фани и погладила блестящую ткань.
- А кто еще так о тебе позаботится? – засмеялся довольный Аркадий.
- Не морочь мне голову! – вырвалось вдруг у Фани.