"И ты живёшь в неведении о собственной смерти".
0.
Неведенье, лживое, сладкое, сотканное из серебристых нитей боли и золотых - счастья. Неведенье. Короткий сумбурный сон. Бесцветный, забытый, с ломким отрывистым образом, где чувства, не свойственные миру сновидений, зашкаливают до сорванного сумасшедшего биения сердца.
Влюбиться во сне. Ненавидеть во сне. Умереть во сне. Спастись. Тоже во сне.
Стремиться помнить, но забыть. Хотеть остаться, но исчезнуть. Мечтать вернуться, но не двигаться. Застыть. Покрыться снежным узорчатым дыханием одиночества.
Как же страшно иметь незнакомца, о котором забыл, но который всё ещё помнит тебя. Как объяснить ему, что он не прав, что тот, кого он любил, бесследно пропал? Как не сойти с ума, отчаянно пытаясь вспомнить того, кого видишь впервые?
Как же страшно уходить, когда до головокружения, до удушья, до боли хочешь остаться!.. Как невыносимо оглянуться назад, увидеть родные любимые стены, обхватанные твоими руками, опалённые твоим дыханием, отпечатанные в твоей памяти. Помнишь?.. Или тоже уже нет?
Как же страшно застыть, когда так нестерпимо мечтаешь вернуться. Будто держит тебя кто-то, а после ты оборачиваешься, как в слепом вязком сне, и видишь своё отражение в расколотом надвое зеркале. Быть собственным тюремщиком и мучителем. Что может быть страшнее?.. Разве что вырваться, сбежать из плена и, захлёбываясь счастливыми слезами, вернуться, но больше не узнать свой собственный дом.
Когда он успел стать темницей?
Когда он успел стать склепом?..
Все эти желания и чувства перепутаны, будто безликие одинаковые листы. Сначала ты вовсе не замечаешь, что порядок нарушен. И ты живёшь в неведении о собственной смерти.
Разрушив грани собственного сознания, ты рвёшься только вперёд, будто сбегая от самого леденящего кровь кошмара. Ты сходишь с ума, возвращаясь туда, где тебя уже никто не ждёт. И ты уходишь оттуда, чувствуя внутри иссушающую утрату. И постепенно грани стираются окончательно, когда кошмарное чудовище всё-таки настигает тебя. И ты кричишь от боли и ужаса, непереносимых настолько, что тебе проще забыть своё прошлое, чем жить с ним, окончательно утратившим краски, охлаждённым, безвкусным. И ты смотришь на мир выбеленными пустыми глазами. Твой чёрно-белый мир, прогнивший изнутри. И теперь, когда ты больше не узнаёшь своего дома, все близкие ранее люди становятся для тебя несчастными незнакомцами.
И ты думаешь: что же было "до"?.. Ты не понимаешь, что это абстрактное "ДО" было и не с тобой вовсе.
1.
Ты сидишь на полу и бездумно листаешь старый журнал. Вскоре тебе на глаза попадается какая-то статья, присмотревшись к которой, ты понимаешь, что это короткая повесть-зарисовка некого безызвестного автора. Твои глаза, жадно впитывая информацию, яростно бегают по строчкам. Ближе к концу они проясняются, а на губах возникает лёгкая ненавязчивая улыбка. Но уже на последних строках, прежде чем оторвать потяжелевший раздражённый чем-то взгляд, ты резко мрачнеешь и нервно закусываешь губу.
- Нечестно, - наконец, говоришь, устремив невидящий взор в дождливую туманную хмурь. - Просто нечестно. И не талант это вовсе, когда после прочтения в душе возникает дыра.
Убеждая себя, ты незаметно, тихо, неосознанно плачешь.
- Неправильно, - выдавливаешь. - Писатели дураки. Они пишут несчастные истории, потому что уверены, будто счастье благодаря своей банальности становится скучным. Но разве это действительно так?.. С каких пор счастье банально? Много ли я знаю счастливых людей?.. А ты? - резко выдыхаешь в дикую каменеющую пустоту. - А ты...
2.
«Мой первый день одиночества», - размашисто, ярко, кричаще выводишь ты жирным фломастером прямо на идеальных обоях своей идеальной комнаты.
После ты запираешь все двери и окна, ложишься на кровать и, обхватив себя руками за плечи, плотно закрываешь глаза. Ты слышишь, как кто-то сначала тихо, а после настойчиво стучится к тебе в окно, но ты не встаёшь и не впускаешь нежданного гостя. Ты всё ещё неподвижно лежишь и видишь только густую жгущую глаза темноту, когда из ниоткуда приходит сладковатый запах горелой плоти.
И ты кричишь, но в больше не идеальных стенах твоей больше не идеальной комнаты стоит глухая мёртвая тишина.
3.
- Мама никогда не любила солнце. Она говорила, что оно выжигает глаза. В доме не разрешалось открывать штор. Мама говорила, что боится сгореть заживо.
- Странная у тебя мама, - задумчиво отвечает тебе злая враждебная тишина. И ты думаешь о том, что это неправильно, когда у безмолвия есть свой собственный голос.
Тебе хочется сжать ладонь своей матери и сказать:
- У тебя руки холодные. Опомнись. Проснись. Оживи. Они скучают по солнцу.
Тебе хочется сжать ладонь своей матери.
Но она больше никогда не войдёт в твою комнату хотя бы просто за тем, чтобы посмотреть тебе в глаза, и пусть не спросить, как дела, не заметить в глазах затаившуюся тоску, задушенную боль, пусть, пусть, пусть бездушная, безразличная, хладнокровная, слепая к твоим разбитым мечтам, пустым надеждам, к твоему страдающему больному сердцу, пусть, пусть, но живая, живая, настоящая, дышащая, тёплая даже без прикосновения света…
Она будет лежать в темноте своей запертой изнутри комнаты и гнить заживо.
- Я тебя люблю, - выдыхаешь от внезапно нахлынувших чувств. – Я уже тебя не помню, но всё равно люблю.
Темнота. Ты думаешь, что на самом деле именно она выжигает глаза.
4.
На берегу озера на серебристой блестящей гальке лежали две одетые в одинаковые парусиновые платья девочки. Одна из них собирала самые красивые на её взгляд камушки, подолгу вертела их в тонких пальцах и улыбалась, с интересом разглядывая. Другая почти всё время равнодушно смотрела на воду и изредка, с неодобрением и неприязнью – на свою спутницу.
- Брось это, - наконец, злобно прошипела она. – Мне не нравится, когда ты не обращаешь на меня внимание. Я же могу обидеться и уйти, а после никогда не вернуться!.. Хочешь?
- Нет!.. – резко выронив камешки из рук и вскинув огромные, полные неподдельного страха глаза, воскликнула первая девочка. – Прости… прости меня, пожалуйста!.. Я так больше не буду. Я обещаю. Честно-честно!..
Вторая девочка желчно улыбнулась самыми уголками губ.
- Конечно, я тебе верю, - мягко прошелестел её голос. – Ты же любишь меня даже больше, чем маму, верно?..
- Она больна, - с уклончивой печалью прозвучало в ответ.
- Странная у тебя мама…
- У тебя… - глухо повторила первая девочка и неожиданно горько заплакала.
- Да ладно тебе… Всё же будет хорошо. Я же сто раз тебе говорила. Мама просто хочет согреться.
В ответ на эти слова возник доверчивый самозабвенный взгляд, а после в нём появилось почти неконтролируемое желание кинуться вперёд и обнять. Но этого так и не произошло.
Только разволнованная чем-то озёрная вода плавно и лениво лизала брошенные влажные камни.
5.
Второй день одиночества начинается с мыслей, которые витают на тонкой грани между пробуждением и сном. Всё твоё существо внезапно пронзает исступлённое желание подарить тепло своей заледеневшей безжизненной матери. Ты тоскуешь и плачешь по ней. Тебе кажется, что пыль, осевшая на бесполезной хламиде портьер, ест тебе ноздри. Темнота продолжает сжигать тебя, повсюду рассеян отвратительный и до боли знакомый приторный аромат обугленной плоти.
- Люди зря обременяют себя близкими связями. Изначально все мы появляемся бесчувственными и одинокими. После мы привязываем себя к кому-то, от кого примитивно и смертельно опасно зависим. В конце концов, потеря этих людей или наша собственная смерть не просто выбивает почву из-под ног, а разбивает сердца даже не до кровоточащих ран или уродливых не сходящих рубцов, а калечит до слёзной жалкой агонии наши мнимо бессмертные души.
Некоторое время ты молчишь, едва касаясь пальцами груди в районе сердца.
- Почему же тогда мы, обременённые столькими узами, в самом конце возвращаемся к истокам и умираем тоже в пугающем одиночестве?..
Интересно, думаешь ты, пришли бы к тебе эти мысли, будь ты не одинока?.. Как будто не хватило бы на них времени, будь ты счастливой, радостной, улыбающейся, бесконечно нестерпимо живой.
- Мама, я всегда ненавидела твоё прозябание. Я просила все существующие силы мучить меня вместо тебя. Может, таким образом они вняли моим молитвам. Я не знаю, мама, я правда не знаю.
Тебе больно дышать, но ты не можешь по желанию прекратить. Наверное, в этом простом факте проявляется самая сильнейшая и необъяснимая тяга к жизни. Это же самый безопасный и простой способ доказать самому себе цену простого существования, ведь в любом другом случае попытка убить себя увенчается успехом и ничто не изменит, не исправит, не вернёт несколько кошмарных секунд осознания ошибки и исступлённой жажды жить.
- Мама, ты должна была придушить меня в детстве. Такие, как я, недостойны жить. Я сделала тебя некрасивой, бесформенной, больной и бледной. Я испортила, измучила, высушила, сломала и уничтожила тебя. И оказалась самым неблагодарным существом на земле, после твоей жертвы прозябая пустой, окаменелой, сухой и бесчувственной. Я ещё совсем не жила!.. Мама, ты же тоже живой человек. Многие не видят их в своих матерях. Ты не супер-женщина. Ты не робот. Ты, вопреки множеству заявлений страдающих юношеским максимализмом подростков, не монстр, существующий только с одной целью – превращать жизнь своих отпрысков в неминуемый ад. Проснитесь. Мама умирает у вас на глазах, отдавшая свои красоту, здоровье и молодость за вашу жизнь, загубленную вами же. Я… я не хочу так… это нечестно… это неправильно!..
Твой взгляд приклеивается к потолку. Там есть крошечное пятнышко блестящей розовой краски. Два года назад, когда вы с отцом вместе занимались ремонтом, ты незаметно мазнула кисточкой, покрытой цветной акварелью. Потом, правда, папа всё же заметил, но ничего не спросил. Ты сама ему всё сказала.
- Это чтобы помнить, - улыбаясь, выпалила, проследив за несколько удивлённым взглядом. – Это чтобы белизна не сливалась в одну сводящую с ума пустоту.
Сейчас ты вспоминаешь те свои слова, и они кажутся тебе до ужаса отчаявшимися.
- Мама. Я только хочу, чтобы ты согрелась.
6.
- А ты?.. – шепчут искусанные в кровь губы, когда третий день одиночества терзает душу неопознанным беспокойством. – А ты…
- Никого, - согласно кивает кто-то, выходя из сумрачной какой-то скомканной тени.
- Ну вот, - более уверенно произносишь ты.
- И что же это меняет? – сказано без особого интереса.
- Мою веру, - отчаянный шёпот. – Я всё больше ненавижу людей. Они только и делают, что страдают. Но это вовсе не причина моей ненависти. Разве можно любить их, когда они упиваются своими муками?.. Они же просто одержимы тем, чтобы испытывать или описывать боль, причинять или понимать её, заливаясь при этом притворными ледяными слезами!..
Улыбка скользит по белым губам.
- Думаешь, твоя мать счастлива от того, что страдает?
- Я…
- Ты сделала её такой. Оттуда ты знаешь, что это приятно - причинять людям боль?
- Я ничего ей не сделала!
- Дети всегда портят жизни своим родителям. Каждая мать хотя бы раз думает, что лучше бы она сделала аборт…
- Это неправда!.. Мама… мама любит меня!..
- Она даже не помнит, кто ты такая. Она даже не заметит, если ты вдруг умрёшь.
- Ну и что?.. Ну и что!.. Я же… я же замечу… Замечу, если она… вдруг умрёт.
7.
Мысли становятся беспорядочным месивом. Больными красными глазами следить за замершей на фоне рассветной белизны фигурой. Секунда темноты во время моргания – и нет уже никого.
Было или не было?.. Было или…
Где ты?
- Не уходи… Пожалуйста, не уходи… Ты же сказала мне, что ты… Я всё сделаю… Я помогу ей… Только вернись ко мне, умоляю, вернись…
8.
У тебя две руки и две ноги. У тебя два глаза и один рот. У тебя есть волосы на голове. У тебя, как у всех, по пять пальцев.
Что не так?
Почему у тебя нет друзей? Что в тебе не так?
Ты вспоминаешь странное поведение матери. Возможно, её дурная слава коснулась и тебя. Ты думаешь о том, что это яркий пример того, как дети страдают за своих родителей.
- Но я же должна тебе, верно?..
Губы твои искажаются в злой усмешке.
- Я тебя ненавижу. Я рада, что ты мной изуродована. Я рада, что ты из-за меня страдаешь. Я рада, что отравляю тебе каждый день твоей жизни. Я тебя так сильно, так безумно, так безгранично, так удушающе ненавижу!.. До самой любви!.. И больше!.. И обратно…
Голос нарастает, звенит, срывается, а лицо тем временем остаётся безразличным и неподвижным. Всё ещё тут?
Душа?..
- Эй, не надо меня обвинять, я всего лишь хотела подарить ей свет.
Душа, отзовись, душа, душа, почему у тебя такое имя, такое… душное?..
- Я всего лишь хотела подарить ей солнце, как блестящий леденец на палочке. В детстве я их любила, но никто мне их не покупал. Мама, ты уже тогда проклинала меня за факт моего рождения?
Жестокость собственных слов отрезвляет тебя, а не печалит. Ни слезы. Никогда. Ни разу. И даже после…
Когда…
Когда.
- Мама, я только хотела сделать тебя счастливой. Но это не оправдание. Но мне не нужно твоё прощение.
Освещённой она показалась тебе… счастливее?..
9.
Ты долго смотришь на спичку, на её крошечную коричневую головку. Целую вечность или секунду – неважно. Сейчас каждое мгновение растянулось на годы.
Когда пламя только начинает разгораться, ты держишь вокруг него холодные, чуть подрагивающие ладони, храня его покой, отнимая его тепло. Ты улыбаешься, зная, что скоро она тоже почувствует это.
Тебе уже известно, что после у неё будут холодные руки.
Если руки останутся. Если руки останутся.
Ты до сих пор не можешь понять, что же это всё-таки значит.
А потом ты слышишь крик. И понимаешь, что прошло уже много, слишком много времени, что ты почему-то стоишь в её спальне и с ничего не выражающим лицом наблюдаешь, как она мечется по постели, объятая пламенем. Твой взгляд скользит от её горящего кричащего существа к опадающим обугленным лохмотьям портьер.
И весь мир в тот момент утопает в блистающем солнечном свете.
Золотые нити счастья.
Пронизанная ими она снова живая. Пусть же она вспыхнет в последний раз, как прекрасная сверхновая звезда, чтобы стать, наконец, ничем. Чтобы уснуть.
Ты смутно догадываешься, что она умерла, когда тело её неожиданно затихает. Но ты не думаешь над этим долго. Только не то слова, не то просто сбитое дыхание срывается с непослушных губ:
- Я люблю тебя, мама. Но её… её я люблю больше.
В следующий миг у тебя перед глазами всё темнеет от боли, разрывается на части, обращаясь в красные и лиловые круги от накинувшегося на тебя огненного кошмара. И ты горишь.
Твоё вечное солнечное затмение.
И ты горишь. И этот запах… Сладкий.
10.
- А ты правда моя сестра?..
- Конечно, дурочка. Ты мне не веришь?
- Просто это странно. Я раньше тебя не видела.
- Я уходила кое-куда, а потом вернулась. Ты забыла меня, потому что, когда мы вынужденно расстались, то были слишком маленькими. Ты меня забыла, но ещё обязательно вспомнишь.
- Я хочу… Я очень хочу!..
- Я верю, верю… И ты мне должна, не забывай, этого точно не забывай.
- Я постараюсь!
- Ты любишь меня, сестричка?
- Конечно!
- Я хочу тебя задушить.
- Что?..
- А как ты думаешь, глупая? Я сказала, что тоже люблю тебя.
11.
Первый день одиночества приносит облегчение и покой. Второй - воспринимается чем-то в порядке вещей. Третий - сливается, растушёвывается, не приятен, но ещё не беспокоит. Четвёртый - заставляет задуматься, ещё больше отстраниться, а после ощутить опутавшую горло ледяную цепь. И не вырваться. И не вздохнуть. Пятый день одиночества убивает. И на шестой ты можешь быть снова один без нервов и слёз, потому что уже не чувствуешь ничего, потому что уже не видишь разницы между тишиной и сотней надоедливых голосов. Не смиренный. Одержимый скорее.
На четвёртый день одиночества ты выбегаешь из дома в неловко накинутой куртке поверх лёгкой пижамы и устремляешься дальше по улице, прямо по асфальтовому подъёму, вверх, вверх, вверх!.. И когда ледяной воздух, яростно глотаемый тобой, разрезает тебе горло и лёгкие, ты, наконец, обессилев, с сорванным смехом сквозь предательские слёзы, оседаешь на влажную расползающуюся под тобой липкой грязью землю. И сил хватает лишь на то, чтобы лечь на неё, смиренно и терпеливо ожидая, когда же разверзнувшаяся под тобой бездна всё-таки тебя поглотит.
На четвёртый день одиночества в твоей жизни не появились новые люди. Ты не встретила парня своей мечты и не завела доброго друга. Не было и кого-то из прошлого, милых улыбчивых близких. Никто не подал тебе руку, помогая выбраться из услужливо возникшей могилы. Ты увязала в грязи, проваливалась под землю, пропадала, исчезала, умирала, а рядом не было никого, кто смотрел бы пусть не с любовью, пусть даже не с жалостью, хотя бы с интересом, жестоким, гротескным. Лишь бы твой наблюдатель не остался пугающе равнодушным. Никто не должен быть равнодушен, когда видит смерть.
Ты думаешь о том, что, возможно, именно это чувство промелькнёт в глазах у тех, кто тебя никогда не знал, кто от тебя давно отказался и сразу забыл, когда они увидят твой покрытый грязью зловонный гниющий труп.
Ты думаешь о том, что близость - это иллюзия. Те, кто это понимают, срываются и погибают. Как она. Как те сверхновые звёзды, что взрываются и разлетаются на куски в бескрайней ледяной пустоте, не выдержав кошмарного затягивающего в бездну отчаянья одиночества, что преследует каждую из них, холодных мерцающих вспышек, расположенных так далеко друг от друга в реальности и рассыпанных на гипнотизирующем бездонном небе обманчиво близко в романтичной глупой иллюзии.
Ложь. Неведение.
Все мы давно разобраны на части и пылимся в подвалах. Мы уродливые конструкции, чьи детали заменяют до тех пор, пока не останется ничего подходящего для сломанного и неисправного механизма. Тогда мы пытаемся украсть другие тела, чужие жизни, чтобы отступить от подкравшейся злобной смерти хотя бы на пару шагов, предаём, причиняем боль, пытаем, мучаем, убиваем, лишь бы продлить наше убогое серое прозябание хотя бы на одну ничего не значащую в этом холодном враждебном отчужденном мире секунду.
А потом мы умираем. От нас остаются только ржавые каркасы, разболтанные шарниры и оторванные пластиковые головы с нелепо распахнутыми глазами и нарисованными улыбками. Надо же... Улыбается. Может, правда была счастливая жизнь?.. Должна же быть такой, раз так сильно и печально хотелось за неё цепляться.
Мы часто говорим, что страдаем и хотим умереть. Но, в конце концов, понимаем, что это ложь, иногда - действующая на нас самих. Только жаль, что слишком часто, когда приходит понимание, становится слишком поздно.
Грустно.
Ты всё время мысленно повторяешь это слово и пытаешься нарисовать в голове образ кого-то красивого, умного, сильного... хотя бы любимого?.. Неважно за что или вопреки чему. Пусть же он проводит тебя в небытие.
На четвёртый день одиночества ничего не закончилось. Тебя никто не позвал по имени. Тебя никто не обнял, не забрал домой. Никто не пришёл за тобой в непроницаемую омертвелую тьму. Может, они о тебе забыли. Может, ты заперта в ней за пределами досягаемости. Может, так просто кому-то большому и властному нужно, чтобы ты корчилась от боли и умирала от страха.
Кому это нужно?.. Что в этом хорошего, честного, правильного?.. А если даже этот кто-то жестокий злодей, почему именно ты?..
А почему кто-то другой?
На четвёртый день одиночества ты видишь кого-то смутно знакомого, склонившегося над тобой с безумными глазами и жутким оскалом.
- Ты всё сделала правильно, - шепчет мёртвый голос.
Истлевшие ледяные ладони тянутся к твоему горлу, вцепляются в него, и душат, душат, душат, душат…
И ты задыхаешься, пока не понимаешь, что призрачные руки не способны душить.
На четвёртый день ты приходишь в свой дом, будто никогда в нём не была. Ты касаешься стен, будто они способны тебе поведать секрет. Ты не видишь, что они почернели от погасшего не так давно страшного пламени. Ты не видишь проходящих мимо и сквозь тебя людей. Ты не слышишь их голосов, криков и вздохов. Ты не чувствуешь их тепла.
Больше не чувствуешь.
Призраку не задушить призрака.
Всё гораздо проще среди людей.
- Я уже тогда хотела жить, - тихо звучит голос ещё одного чуждого этому месту пришельца. – Я была скрюченным уродцем в непонятном наполненном жидкостью мешке. Я не мыслила. Но я хотела жить!.. Я помню, как рыдала и содрогалась от боли, когда меня вырвало из тела и понесло в самый мрак. И всё из-за того, что чёртова пуповина, исходящая от твоего тела, обмоталась вокруг моего горла!.. Ты задушила меня, проклятая тварь! Меня вынули по частям и похоронили в крошечном гробу, как груду непонятных безликих деталей!.. Но я не куклой была, забытой, брошенной в пыльной коробке!.. Я живым человеком была, тварь ты бездушная!.. А ты обо мне забыла. Ты выжила. Почему, чёрт возьми, ты, а не я?! Чем ты лучше меня?! Чем я хуже?!! Почему ты хотя бы не сошла с ума, как наша мать?! Она виновата в том, что не умерла вместе со мной, но она хотя бы немного по мне страдала!.. Я умерла… Господи, знаешь ли ты, никчёмное создание, обезумевшее за четыре дня от одиночества, от мира, в котором не было моего призрачного присутствия, как холодно, как страшно там, в бесконечной черноте перепутья, где ты один, совсем один более, чем целую вечность?.. И вырваться я оттуда могла только благодаря своей мести. Она пробудила жизнь даже в призраке. Моя месть оказалась сильнее смерти. Надеюсь, ты насладилась каждым мгновением боли – её и своей собственной. Вскоре нас всех ждёт продолжение. Знаешь, сестрёнка, думаю, даже если ад не существует, его придумают специально для нас.
«А я тебя всё равно люблю, - подумалось тебе, но вслух ты ничего не сказала, даже не взглянула в ответ на голос, только сумрачно продолжала скользить прозрачными бесплотными пальцами по медленно истаивающим растворяющимся стенам твоего уже бывшего дома. – И ты меня тоже любишь. Именно это причиняет тебе сильнейшую боль».
12.
- Мама, я так сильно люблю тебя, - улыбаясь и щурясь от счастья, шепчешь ты.
Длинные тонкие пальцы, выбеленные и охлаждённые постоянной тьмой, медленно скользят по волосам.
- Мама, мы с тобой всегда будем вместе. Куда ты – туда и я.
- Хорошо, милая.
- Видишь там, на потолке?.. Сестричка попросила нарисовать крошечный ожог на белой коже. Она сказала, что это знак. Ты почувствуешь. Ты увидишь. Ты согреешься.
- Хорошо, милая.
- Мама?.. Я уже говорила, как сильно тебя люблю?
13.
Когда вернёшься, ты уже не будешь помнить. И лишь вновь уходя в никуда, ты на короткое мгновение коснёшься истерзанной памяти, но она будет куда больше походить на кошмарный сон.
Как же это всё-таки ужасно – вырваться из мохнатых лап чудовищ, броситься бежать и на середине пути понять, что прятаться негде, оглянуться и увидеть на месте уродливых монстров тех самых близких людей, у кого так хотелось найти убежище. Ужасно.
Мы можем многих любить. Искренне, бесконечно, самоотверженно. Наши большие сердца на удивление гибкие и пластичные. Вот только, как бы мы не отказывались от этого, всегда есть тот, кого любишь сильнее.
Чаще всего выбор ломает нас окончательно.
Хуже этого только одиночество. У каждого свой срок его восприятия, но, так или иначе, все неизбежно сходят с ума.
Но что есть норма жизни, если утрата любимых не делает человека безумным?.. А что есть жизнь без пресловутой утраты?
П/А: Буду крайне признательна тому читателю, что героически прочтёт до конца оплот моей неистовой фантазии и при этом не только не деградирует, но и не останется равнодушным. С удовольствием приму любую оценку, в том числе конструктивную и обоснованную критику, так как именно она ведёт по пути к совершенству.