Сон гинеколога

Вниманию читателя предлагаются отрывки из рассказа "Сон гинеколога"

Все события и персонажи вымышленные, и любые совпадения случайны. Если кто-то сочтёт, что данное произведение является оскорбительным для лиц каких-либо определённых профессий, национальностей, конфессий и пр., то автор заранее предупреждает, что это субъективное мнение читателя, но на всякий случай приносит искренние извинения за стиль рассказа.

***

18+
СОН ГИНЕКОЛОГА
Кто прольет кровь человеческую,
того кровь прольется рукою человека:
ибо человек создан по образу Божию
Бытие 9:6

Илья

Илюша Душенькин был самым невысоким в классе. Самым невысоким не только среди мальчиков - он был вообще меньше всех, меньше мальчиков и меньше девочек. Кроме того, Илья всегда был честен и бескорыстно добр. Наверное, поэтому за ним прочно закрепилась кличка Илюшенька-душенька.
Сказать, что Илья переживал из-за своей низкорослости и смешной фамилии – это не сказать ничего. Переживал, да еще как! Но Илья был натурой деятельной. Справедливо рассудив, что слезами горю не поможешь, он, перейдя во второй класс, пошел в детскую спортивную секцию. 

К своему великому сожалению, результатов от бесконечных тренировок Илья не увидел – расти быстрее своих одноклассников он не начал. Но однажды, будучи уже в пятом классе, неожиданно выяснил для себя, что тренировался не зря. Это случилось зимой, в январе, после уроков. Илья вышел из школы, спустился по ступенькам и пошёл по хрустящему, только что выпавшему снегу в сторону дома. Всё вокруг – школьный двор, его окрестности, пустырь неподалёку – было белым, как чистый лист бумаги, несколько машин у забора превратились в огромных белых жуков, а контур забора и деревья, казалось, были нарисованы простым карандашом. Лишь выстроившиеся в ряд пятиэтажки были не белыми, а слегка сероватыми. Они смотрели на улицу тёмными квадратами окон, и Илье хотелось скорее домой, в тепло, туда, где будет тихо до самого вечера, пока с работы не вернётся мама и не включит надоедливый, то уютно воркующий, то пугающе грохочущий, то истерично вопящий телевизор. Несмотря на сугробы, Илья решил сократить дорогу. Он проскользнул в щель в заборе, из которой торчал кусок арматуры, зацепивший карман его короткого клетчатого пальто. Возле забора стоял мальчуган из параллельного класса, бойкий Лёня Кусков. Сегодня он получил двойку по городской контрольной и от этого, видимо, пребывал не в духе, потому что ни за что ни про что саданул Илью по голове ранцем. Реакция Ильи была неожиданной для него самого: Лёня, на две головы выше Ильи, получил профессиональный апперкот. Он упал на снег и, морщась от внезапного «сюрприза», процедил сквозь зубы:
- Ты чего? Сдурел, что ли?
- Не лезь ко мне. У меня шапка новая, – сказал Илья, поправляя растянутую чёрную рукавицу, смягчившую удар.

Дурацкую кроличью шапку-ушанку, подаренную мамой в прошлом месяце на день рождения, Илья невзлюбил сразу. Но огорчать маму, которая с лета копила деньги на подарок единственному сыну, не хотел. Он послушно надевал шапку каждое утро, глядя в потемневшее зеркало в коридоре, и шёл в школу. 

С тех пор Илью никто не трогал.
До шестого класса мальчик оставался низкорослым, а потом вдруг, за каких-то два-три года, превратился в Илью Муромца: стал одним из самым высоких в классе.
Как-то у учительницы по физике пропала ее любимая, подаренная покойным мужем, авторучка. Ольга Павловна так безутешно плакала, что Илья решил разобраться в случившемся. 
Дело выглядело в его глазах настолько простым, что Илья, недолго думая, отпросился с урока «в туалет» и через 5 минут торжественно вручил пропажу Ольге Павловне.
- Как же ты нашел ее? – спросила она, вытирая слезы с покрасневшего носа и с восторгом глядя на мальчика.
- Петренко из 6 «В» любит всё мелкое. Авторучки постоянно дома «забывает», просит запасные у всех и разбирает их на уроках, как маньяк. Вечно из его карманов что-то сыплется. К тому же, он у девчонок заколки таскает. Их класс как раз сейчас на физкультуре. Я зашел в раздевалку, проверил его карманы, и точно. Нашёл, - пожал плечами Илья.
С тех пор Илью называли не иначе, как Мент. 
Школьные хулиганы во главе с Лёней Кусковым его не любили, даже побаивались. Илье же было безразлично, как к нему относились: он был таким, какой есть. Был самим собой. Не старался казаться лучше, не искал ни уважения, ни поклонения.

Окончив школу с серебряной медалью, Илья поступил в Высшую школу милиции: к кличке Мент он привык – она не угнетала его так, как Илюшенька-душенька.


22 сентября 2014
Илья сидел за столом, глядя в компьютер покрасневшими глазами. Убийство. Убийство, но ничего не ясно. Ни одной зацепки.
«Глинская Лариса Фёдоровна, 1967 года рождения. Место рождения – город Москва. Адрес: Малая Волокитинская, дом 24, строение 2, квартира 8. Место работы: женская консультация №2. Профессия: акушер-гинеколог».
Убита по дороге домой, шла с работы, мимо старых гаражей.
Вспомнив разговор с Палычем, судебным патологоанатомом, Илья тяжело вздохнул: никаких зацепок!
Лариса Федоровна была банально задушена. Обычными капроновыми колготами, коих продаётся бесчисленное количество на рынках типа Черкизовского и на «развалах» у каждой станции метро.

Раздался вой сирены. Жена Ильи, Светлана, которая вечно упрекала мужа за то, что он никогда не бывает дома, установила ему на мобильный телефон этот звонок – сирену.
Илья воспринял это спокойно. Вернее, ему было безразлично, какой у него звонок – похоже, он этого даже не заметил.
- Привет, Светуль.
- Привет, лапуль. Ты скоро? Ты мои сообщения, вообще, читаешь? Мы с Геной котлет нажарили, - сказала Света, как всегда, обиженным голосом.
Илья, сглотнув (знает, ох знает жена, чем заманить мужа), успокоил:
- Сейчас выезжаю.

У Ильи была единственная слабость – он любил поесть. Хорошо поесть, плотно. Именно тогда у него, как он выражался, «начинал варить котелок».
- Знаю я твоё «сейчас». Давай скорее, а то Генка всё слопает! – предупредила Света.
Девятилетний Геннадий был настоящим сыном своего отца – он очень любил поесть. Но, к сожалению, пока еда впрок ему не шла: как и папа, Гена был самым низкорослым, и к тому же самым худеньким мальчиком в классе.

Илья нажал на «отбой», взглянул на часы в телефоне и удивился: почти десять вечера!
Уже подводя курсор мыши к «завершению сеанса», он услышал сигнал: пришло письмо.
Обреченно вздохнув, Илья открыл его. 
- Длинное, зараза… а дома котлеты, - тихо сказал он и, подумав секунду, добавил:
- Ну, ничего. Я тебя дома прочитаю, после ужина.


Илья заканчивал ужин, слушая воркование Светы об оценках сына, о его успехах и неудачах в спортивной школе. Чайник закипел, и Света заварила мужу крепкий чёрный чай в его любимой большой чашке. Телефонный звонок раздался очень вовремя, и Светлана убежала секретничать по телефону со своей лучшей подругой Кариной, у которой почему-то никак не складывалась личная жизнь. Опять у нее что-то случилось, что ли? Ох, эти женщины… А у этой Ларисы Федоровны что произошло, интересно? Кто ее убил, почему?
Илья зашёл в почту со смартфона и начал читать. Он был настоящим профессионалом по раскрытию самых сложных дел именно потому, что ни на секунду не забывал о работе: всё думал, думал, искал ответы. Искал везде. В воздухе. В осенней листве. В музыке.
В тех же котлетах…
Котлеты. Хорошие были котлеты. Наверное, фарш Светлана купила свежий. Фарш. Интересно, при чём тут фарш? Почему-то это слово пришло ему на ум и навязчиво засело в его голове…
Прочитав письмо, Илья задумчиво почесал подбородок.
Писал его коллега из Тушино. Сегодня у них был обнаружен труп женщины, задушенной колготами. Женщина работала в больнице. В гинекологическом отделении. Акушером-гинекологом.

В кухню влетела Света и обняла Илью:
- Лапуль, кажется, Каринка выходит замуж!
«Светуль, кажется, у меня серия», - подумал Илья, глядя на пустую тарелку, где еще недавно лежали вкусные котлеты из свежего фарша.

25 сентября 2014
- Илья Анатольевич?
Илья поднял голову. В дверях стоял Виктор Трошин. Этот молодой человек, сын генерала Трошина, наглый выскочка, работавший у них всего два с половиной месяца но имевший вид командира, раздражал Илью, как никто другой. Дотошный, разговаривавший время от времени на дурацком молодёжном сленге по телефону, Трошин хотел всё знать, везде бывать, и его рассуждения порой доводили спокойного Илью до белого каления: то он предполагал, что старичок, страдавший болезнью Паркинсона, и по совместительству муж старушки, умершей от пневмонии, виновен в её смерти, то искал «убийц» удавившегося алкоголика-самоубийцы, то остервенело пытался раскрыть никчемное дело об ограблении подвальчика, откуда вынесли бензопилу, болгарку, ящик с шурупами и перфоратор.
- Илья Анатольич!
- Чего тебе? – буркнул, наконец, Илья и, повернувшись к нему спиной, достал из тумбочки помятую упаковку с чайными пакетиками.
- Какие будут распоряжения?
- Уже четыре! –  Герасин встал из-за стола и торжествующе потряс перед носом Ильи внушительной папкой.
- Что четыре? – не понял Илья.
- Гинеколога, - громко и важно произнёс Герасин и положил на стол папку.
Капитан Аркадий Юрьевич Герасин работал с Ильёй уже четыре года и был его «правой рукой».
Виктор Трошин медленно приблизился к столу, взял папку и молча открыл её.
- Главный врач коммерческого Центра красоты и здоровья акушер-гинеколог Лебедева Вера Игоревна. Эмилия Ашотовна Геворкян, заведующая гинекологическим отделением клинической больницы номер 33, - отчитался Герасин.
- Тоже колготами? – задумчиво уточнил Илья.
- Да! Чёрными!
Задрав подбородок, капитан Герасин важно взирал на Илью, и от гордости у него шевелился кадык.
Илья покраснел - Юрьич прав, с этой текучкой он пока не успел проверить «висяки», уточнить, не было ли среди них гинекологов, задушенных колготками.
- Это всё?
- Пока всё, - Герасин сделал акцент на слове «пока», отчего Илья тяжело вздохнул, покачал головой и достал пакет с сушками. Все его напарники курили, а он предпочитал что-нибудь погрызть. Что-нибудь, что громко хрустит, чтобы, как он выражался, «очистить мозг от ненужных мыслей». По его словам, это было необходимо для того, чтобы в голове осталось самое важное, что можно «разобрать» и «разложить по полочкам».
- Хочешь, наверное, поехать со мной, поговорить со свидетелями, - пробурчал Илья, глядя на Трошина.
- Не особо, - хмуро ответил Трошин.
Тогда Илья бодро скомандовал:
- Поехали.

***

Яков
15 мая 2013
- Яша, ты пришёл? Не ставь туфли на полку! Пусть сначала стекут на коврике. И не забудь поставить в угол зонт. А то сейчас, как всегда, на вешалку его повесишь, а он ведь совсем мокрый! Вода намочит обои, они отойдут, и снова придётся их переклеивать…
Сквозь какую-то пелену он слушал голос Регины, а в ушах всё ещё переливалась, дрожа, мелодия телефона Эмилии. Её телефон зазвонил в самый неподходящий момент.
Повесив плащ на вешалку, он подошёл к Регине и посмотрел на неё. Она провела рукой по тщательно прокрашенной макушке, на которой из-под поредевших волос виднелась розовая кожа. От роскошной шевелюры Регины не осталось, наверное, и трети. Тридцать лет назад, когда они познакомились, Регина была стройной девушкой с толстенной каштановой косой до пояса.
- Рина, у меня голова раскалывается. Я пойду в душ, а потом прилягу.
- Сколько раз я тебе говорила, не ходи под дождём! У тебя хронический фарингит и тонзиллит, как промокнешь – сразу начинается ангина!
Он закрыл дверь ванной на задвижку, включил воду в раковине и с облегчением вздохнул – вода заглушила голос Регины.
Теперь ему плевать на ангину. После того, что случилось сегодня, ему было безразлично абсолютно всё. Он включил горячую воду и с наслаждением встал под душ. Ему отчаянно хотелось согреться, но противная, мелкая дрожь продолжала пронизывать всё тело, и он трясся, как беспомощная марионетка, которую, привязав за верёвочки, брезгливо потряхивала чья-то холодная, жестокая рука.
Сегодня он узнал всё. Узнал, почему его перевели, а потом сократили. Почему не взяли в долю. Сволочи! Сволочи… Он верил ей, своей Эмили, он был её мальчиком на побегушках, несмотря на то, что она была моложе его на целых десять лет.
Они стали близки в первую же неделю знакомства, когда он, уставший после ночного дежурства, сидел и курил на узенькой кушетке, едва умещавшейся на угловом балконе. Он обожал этот балкон за единственную возможность уединиться, потеряться в зарослях старых тополей, почувствовать на секунду, что он один на целом свете. Этот маленький, неправильной формы балкон на втором этаже гинекологического отделения старой московской больницы был для него своеобразным убежищем от реальности, в его собственную, личную реальность, туда, где можно было почувствовать себя геологом. Он всегда мечтал стать геологом, но за компанию с другом Ромой зачем-то поступил в медицинский. Пчелинский перестал с ним общаться ещё на втором курсе, когда Рома женился и уехал с молодой женой куда-то в Забайкалье. А он как был, так и остался ведомым: вместо Ромы появилась Регина, которая намертво вцепилась в него, скромного интеллигентного романтичного парня, и ему ничего не оставалось, как доучиваться вместе с ней.
Яков никогда не был бабником, в подростковом возрасте его не мучили ни женские образы, ни похотливые желания. Регина стала его первой женщиной, когда ему уже исполнилось девятнадцать. Профессию, кажущуюся многим такой пикантной, он получил потому, что Регина вскоре забеременела. Он с нежностью и интересом следил за развитием своего ребёнка, поэтому решил стать гинекологом, ведь это чудо, самое удивительное чудо, и только ради этого можно было продолжить обучение в ненавистном, опостылевшем меде. Что может быть прекраснее новой жизни, такой таинственной, такой маленькой, но маленькой до поры до времени, ведь это целая жизнь, целый мир, целая вселенная! Поначалу крохотная точка, спрятавшаяся глубоко внутри, будто затерявшийся в тайге человек, один на один с собой, один на один с природой, с неизвестностью… Беременность протекала хорошо, и в начале третьего курса у них с Риной родился сын. Регина оставила институт и впоследствии так и не восстановилась.
Он обожал сына, но с появлением ребёнка характер жены испортился основательно: хроническая усталость, истерики, растяжки на животе, невозможность реализовать себя превратили милую худенькую девушку в вечно недовольную женщину с отёкшим лицом. Она никогда не высыпалась, она постоянно хотела отдыхать, она всегда не успевала убираться, стирать и готовить. Она не подпускала к сыну его мать, которая хотела помочь, скандалила с ней, и через какое-то время мать с отцом не выдержали и переехали жить на дачу, благо дом был крепкий и тёплый, и пенсия отца, в прошлом военного, позволяла им существовать относительно безбедно.
Став хозяйкой двухкомнатной квартиры, Регина за короткий срок основательно запустила её. От былого уюта не осталось и следа: исчезли милые семейные фотографии в рамочках; сшитые мамиными руками белоснежные накрахмаленные шторы стали серыми и безжизненно, как таявшие сосульки, висели вдоль окна; ковры потускнели, цветы на подоконниках завяли; и даже стекло на оранжевом абажуре в прихожей треснуло. Несколько лет Яков честно пытался быть хорошим отцом и заботливым мужем, но с каждым днём это получалось у него всё хуже и хуже. Но совсем невыносимо стало ещё через несколько лет, когда Регина родила дочку, Анфису. У малышки без конца то болел живот, то резались зубы, она всё время кричала, а Рина без конца плакала, жаловалась и ругалась, и ему отчаянно не хотелось возвращаться домой после работы, туда, где стоял детский визг, а под ноги постоянно попадалась то машинка, то пустышка, то крошки от печенья.
В то утро, когда после ночного дежурства он уединился на балконе, Эмилия зашла к нему и нагло села рядом. Она практиковала уже год до того, как была переведена в их больницу. Эмилия изо всех сил старалась быть похожей на популярную когда-то Мерилин Монро, и это у неё почти получалось. Лишь жёсткий взгляд, узкий, какой-то лисий подбородок и длинный нос с небольшой горбинкой выдавали её - Эмилия была вовсе не наивная милашка, а самая настоящая хищница. Её тёмные от природы волосы были обесцвечены до золотисто-рыжеватого оттенка, большие миндалевидной формы карие глаза смотрели из-под полуопущенных век внимательно и слегка презрительно, лицо было покрыто тонким слоем светлой, почти белой, пудры и казалось маской из-за ярко-алой помады, которой был обведён большой чувственный рот. Он отвернулся – цвет крови был ему неприятен. К тому же, не прошло и получаса с тех пор, как он постанывал в объятиях весьма пухленькой, но очень нежной медсестры Инночки. И это не было секретом для Эмилии, но она всё же сидела рядом. Был конец октября, холодно.
- Простудитесь, - сказал он, надеясь, что она уйдёт и даст ему возможность побыть наедине с тополями ещё несколько минут.
Но вместо этого она бесстыдно прижалась к его бедру своей ногой, обтянутой полупрозрачными колготами. Подол юбки поднялся высоко, но это его не смутило.
Посидев ещё минуту, она резко поднялась. Он решил, что Эмилия уходит, но она села к нему на колени и поцеловала его. Он ответил, почему бы и нет? Не то чтобы она ему очень нравилась – нет, тогда она была ему безразлична, как были безразличны почти все окружавшие его женщины: молодые и не очень, красивые и обычные, здоровые и больные – он был приветливо-равнодушен со всеми, не брезгуя, впрочем, тем, что он называл «быстрый секс». Сексом он не только не брезговал - он без него уже не мог жить. Яков вполне отдавал себе отчет в том, что то спокойное время, когда он механически-холодно выполнял свою работу, прошло.
Он помнил тот день, когда во время аборта сорокалетняя пациентка, находясь под наркозом, была сильно возбуждена. Она податливо двигалась навстречу кюретке и сладко постанывала. Это было чудовищно – мать получает удовольствие во время убийства своего собственного ребёнка, но это завораживало! Её рот был слегка приоткрыт, мягкий живот трепетал, соски под тонкой рубашкой затвердели. Медсестра придерживала её полноватые дряблые колени, а он вынимал по частям её ребёнка. Во время того аборта он возбудился, и от этого стал сам себе омерзителен. В тот день он ушёл пораньше домой и набросился на жену так неистово, что испугал её, но удовольствие, которое он получил, было ярким, как никогда. А некоторое время спустя он понял, что для интима в любой момент можно найти безотказную коллегу. Вскоре секс на работе стал для него привычным делом. Яков всегда нравился женщинам: он был симпатичным, хорошо сложенным молодым брюнетом, с крепким прямым носом, широкими бровями и трогательной ямочкой на подбородке. Он без труда заводил вялотекущие романы с медсёстрами, а однажды ему удалось соблазнить хирурга, статную пожилую даму, и они встречались лет пять, пока она не ушла на пенсию. Как ни странно, после того, как он начал изменять жене, его отношения с Риной потеплели. Всегда уставшая, каждый вечер норовившая отказаться от близости, чтобы поспать подольше, она радовалась тому, что муж стал менее навязчивым, зато более спокойным и внимательным. Ей и в голову не могло прийти, что её закомплексованный Яша изменял ей. А он играл с Риной, как кошка с мышью, и наслаждался её наивностью, невинно целуя жену в макушку – этого маленького проявления нежности ей хватало, чтобы поверить в то, что муж её любит.
Он знал женщин, можно сказать, изнутри. Он помнил их виноватый, подавленный вид и взволнованный взгляд до аборта и каждый раз поражался какой-то дерзкой, злой весёлости и неистовой дурашливости после того, как наркоз переставал действовать, и они приходили в сознание. Иногда, правда, некоторые женщины плакали, осознав случившееся, но таких было немного, да и они через некоторое время успокаивались, глядя на беззаботно смеявшихся соседок по палате.
В женщинах, избавившихся от ребёнка, появлялось что-то новое, неведомое, необъяснимое. Звериное. Бесстрашие, безжалостность, что-то ещё, что нельзя передать словами. Он чувствовал, что женщина, пройдя через аборт, безвозвратно утрачивала что-то чисто женское, нежное, словно вместе с сердцем плода он вынимал из лона несостоявшейся матери её сердце. Особенно отчетливо он наблюдал эту метаморфозу у женщин, переживших первый аборт.
Его многолетний роман с Эмили не был похож на беззаботные, ничего не значащие отношения с другими женщинами. Эмилия расслабляла его не только физически, но и душевно. С ней можно было посмеяться, пошутить, она всегда умела выслушать, она была всегда доступна, в отличие от вечно уставшей жены. Они подолгу бродили по маленьким дворикам вдоль Садового кольца, целовались, забегали в их любимую закусочную, где подавали самый вкусный на свете шашлык, а потом шли к ней домой. В её комнате, на дне шкафа, где висели её платья, Якова всегда ждала бутылка коньяка, конфеты или приторно-сладкий ликёр, который прекрасно сочетался с крепким кофе. Кофе Эмили умела варить так вкусно, как никто другой.
Он искренне привязался к ней, баловал её подарками, но намёки по поводу того, что ему пора бы развестись, всерьёз не воспринимал. С ней было комфортно, ей можно было доверять, она была его боевой подругой, но иных отношений он не желал. Зачем? Чтобы снова упасть в омут опостылевших семейных проблем? Новые дети, маленькие, орущие, писающие и какающие, а рядом – не весёлая подруга, а невыспавшаяся непричёсанная баба, которая уделяет всё своё время не ему, а детям. Поцелуи – детям, объятия – детям, нежности, вкусности, покупки только детям, детям, детям.
Его просто тошнило от детей, этих паразитов, тихо притаившихся внутри до поры до времени, которые, рождаясь, становились божками для своих родителей, бабушек и дедушек.
Яков жил от отпуска до отпуска – только тогда он мог съездить к родителям на дачу хотя бы на несколько дней. Его мечтой было выспаться, отдохнуть, наесться любимых маминых оладушек с нежнейшим самодельным творогом. Он мог пойти один на дикий пруд, находившийся в глубине лесного массива, и часами в одиночестве исступлённо нырять, не боясь никаких советов, вопросов и упреков.
Возвратившись от родителей весёлым, посвежевшим и загорелым к жене и детям, он получал новую порцию обид и претензий: как же, ведь он бросил их и поехал отдыхать! Никакие объяснения и уговоры на Рину не действовали: отпускать детей с мужем к бабушке с дедушкой или ехать с ними на дачу она не желала категорически. Ей хотелось, чтобы муж был постоянно при ней, возил её по магазинам, гулял на детской площадке с ней и с детьми, стоял вместе с ними в очередях в поликлинике. А Яков смертельно устал от всего этого. Он ненавидел Рину, ненавидел быт, иногда ему даже казалось, что он ненавидит своих собственных детей с густыми, как у жены, каштановыми волосами.

***

Илья
25 сентября 2014
Дочь Эмилии Геворкян жила вместе с потерпевшей, в районе Садового кольца, в Княжьем переулке. Так и не успевший пообедать, голодный и невыспавшийся, уставший от текучки и бесконечных пробок, Илья широко зевал, а Виктор сидел рядом и ел шоколадный батончик, методично потряхивая головой. Из его ушей торчали маленькие зелёные наушники.
Илья покосился на батончик. Чем, интересно, порадует его сегодня Светлана? Вяло ползущая впереди машина вдруг резко тронулась, и Илья, надавив на газ, тяжело вздохнул. Он чувствовал, что сегодня вряд ли поужинает раньше полуночи.


- Можно нам чайку? – нагло спросил Трошин, глядя на огромную конфетницу, возвышающуюся над плоским блюдцем с печеньем.
- Да, конечно, - растерянно ответила женщина лет двадцати пяти.
Она подошла к плите, зажгла газ и поставила ярко-оранжевый, как огонь, чайник на плиту.
Илья, с благодарностью посмотрев на Трошина, попросил:
- Продолжайте, пожалуйста.
- Как я уже говорила вашему сотруднику, в тот день мама была на дне рождения одного из коллег. Мы с ней не созванивались, подробностей я не знаю, - сказала женщина и, поджав губы, вытерла набежавшие слёзы.
- Я бы хотел ещё раз осмотреть её комнату.
- Пожалуйста, - кивнула дочь погибшей, ставя на стол две большие белые чашки с чёрной каймой по краям и огромными круглыми ручками, чем-то напомнившие Илье тазы. Или ночные горшки. Он, мысленно поёжившись от такого сравнения, встал и пошёл по длинному коридору, в конце которого располагалась огромная, вероятно больше 30 метров, комната неправильной формы. Илья взялся за ручку двери, и тут его взгляд упал на небольшую старинную этажерку, стоявшую в тёмном углу коридора. Она была завалена пыльными старыми журналами. На нижней полке Илья увидел какие-то яркие буклеты, и, протянув руку, зачем- то взял один из них.
«Аборт – это убийство», - прочитал он. Оторвав взгляд от буклета, он задумчиво посмотрел куда-то в сторону, нахмурив светлые, но очень красивые выразительные брови.
- Илья Анатольич!
Трошин помешал ему углубиться в раздумья и поймать за хвостик мысль, которая то и дело мелькала, каждый раз проносясь мимо. Илья недовольно вздохнул и сказал:
- Подожди!
- Чай готов, Анатольич! – выкрикнул из кухни назойливый Трошин, который до сих пор не понял, что когда Илья думает, отвлекать его просто недопустимо.
Пить. Чай. Илья, сглотнув, развернул буклет и поморщился – на белом судне с чёрной окантовкой, которое держали руки в окровавленных перчатках, лежало маленькое детское тельце. На другой фотографии Илья увидел кровавое месиво, в котором угадывались крохотные ручки, ножки и расплющенные головки.
Это судно чем-то напомнило Илье чашки, которые поставила на стол дочь убитой.
Он хотел уже пойти на кухню, но что-то не давало ему уйти. Это чувство он знал давно, оно было проверенным – его личное шестое чувство, которое всегда подсказывало ему, что нужно непременно искать улики в том месте, где была найдена хоть какая-то зацепка. Илья присел на корточки и увидел кончик полиэтиленового пакета, заваленного сверху женскими журналами. Он потянул его, и неожиданно из пакета высыпались крохотные резиновые куклы размером с мизинец. Но они не были похожи на кукол, а скорее на тех человечков, что на картинке на буклете против абортов.
- Илья Анатольич! – нетерпеливо крикнул Виктор.
- Иду, - задумчиво протянул Илья.
- Я дозвонился до Семёна Павловича Головина! – похвастался Трошин. Это гинеколог из клиники, где Геворкян работала. Договорился, что мы будем у него примерно через час. Что это у тебя?
Трошин взял из рук Ильи маленького человечка, потом буклет, и нахмурил лоб.
Машинально, не глядя, Илья положил в чашку два куска сахара, вынул из блюдца маленькое круглое печенье и взял ложку, чтобы размешать сахар. Илья посмотрел вниз, в чашку, и к его горлу внезапно подступила тошнота: в белую чашку с тонкой чёрной каймой был налит красный чай каркадэ. Чай казался почти бордовым в полутёмной кухне, окно которой было плотно занавешено зелёными шторами. Лепестки плавали на дне, напоминая фарш, или кровавое месиво, в которое превратились убитые абортами эмбрионы, чьи фотографии он только что видел на буклете.
- Думаешь, это имеет отношение к нашему делу? – спросил Трошин, рассматривая буклет.
- Пока не знаю, - ответил Илья и, повернувшись к женщине, спросил:
- Откуда это у вас?
- Наверное, мама с работы принесла, - пожала плечами она.
- Если вы не против, мы заберём это и это, сказал Илья и положил на стол буклет, а поверх него - муляж эмбриона.
Он откусил кусок печенья, но к чаю так и не притронулся.


- Ну кто тебя дёрнул договариваться на сегодня? – спросил Илья, сердито поворачивая ключ зажигания.
- Тут недалеко, Анатольич! – виновато ответил Виктор.
- Недалеко, а пробка! – проворчал Илья, не спуская руки с коробки передач.
- Давай туда, дворами, а потом на набережную, - предложил Трошин. Илья, кивнув, резко повернул руль.
Через двадцать минут они уже были на месте. Семён Павлович Головин находился на дежурстве, но подойти не мог – недавно привезли больную с кровотечением.
- Начавшийся аборт, срочно ушёл делать выскабливание, - сказала медсестра.
- Выскабливание? – переспросил Трошин.
- Операцию, - сказала молоденькая медсестра, кокетливо глядя на Трошина.
- Начавшийся аборт? А его что, остановить было нельзя? – спросил Трошин.
- Не знаю, - пожала плечами медсестра. – Вроде там отслойка плодного яйца.
- Понятно, - как-то недобро ответил Трошин, глядя в окно, поверх старых тополей, окружавших больничный двор.
- Присядьте, он скоро подойдёт.
- Как скоро? Это же операция. Надолго, наверное.
- Что вы, это быстро. Минут семь-десять, - ответила медсестра и, вынимая из кармана зазвонивший телефон, скрылась в ординаторской.
Илья с недоумением посмотрел на Трошина:
- Что это с тобой?
- В смысле? – удивился Трошин.
- С каких это пор ты гинекологией интересуешься?
- Так. Просто спросил, - ответил Виктор, глядя в пол сузившимися глазами.
Вскоре к ним подошёл невысокий плотный мужчина.
- Семён Павлович Головин, - представился он певучим голосом, протянув руку Илье, и, повернувшись к Трошину, спросил:
- Мы знакомы?
- Не думаю, – широко улыбнулся Трошин.
- Кажется, я вас где-то видел. У меня хорошая память на лица, я несостоявшийся скульптор, - мечтательно сказал Семён Павлович.
- Мы вас надолго не задержим, у нас несколько вопросов, - сказал Илья, садясь на неудобную кушетку у окна.
- Пожалуйста, я на дежурстве, никуда не тороплюсь, - приветливо ответил Семён Павлович.
- В день убийства вы общались с потерпевшей? Заметили что-то необычное в её поведении?
- Она немного нервничала в последнее время, - кивнул Головин.
- В чём причина, как вы считаете? – спросил Илья.
- Без понятия, - развёл руками Семён Павлович.
- Где у вас туалет? Я отойду на несколько минут, - тихо сказал Трошин.
- Пожалуйста, по коридору налево, вторая дверь направо, - махнул рукой Головин и, посмотрев вслед быстро скрывшемуся за поворотом Виктору, добавил:
- Точно помню – где-то я его видел!
- Скажите, пожалуйста, может быть, кто-то приходил к ней? Кто-то, кого вы не знаете?
- Нет, не было никого. Только пациенты и их близкие. Правда, как-то раз ребята зашли. Молодые. Это были точно не пациенты.
- Почему вы решили, что это были не пациенты? – уточнил Илья.
- Пациенты и их родственники ведут себя иначе, - покачал головой доктор, - а эти спорили, что-то доказывали ей, причём, весьма эмоционально.
- Сколько их было? – спросил Илья. Крылья его носа затрепетали.
- Два парня и девушка, - Головин, задумавшись, наморщил лоб.
Тут из ординаторской раздался дребезжащий голос анестезиолога:
- Семён Палыч! Вас Иван Андреич к городскому телефону!
- Одну минуточку, - вежливо попросил Головин и быстро зашёл в ординаторскую.
У Ильи возникло знакомое чувство, будто бы рыба соскочила с крючка.
Пискнул телефон – пришло смс. Он вынул телефон из кармана и прочитал сообщение жены. На ужин сегодня его ждал салат, картофельное пюре и запечённая рыба.
Через несколько минут вышел Головин и снова повторил, что, в сущности, ничего необычного в последние недели и месяцы жизни Геворкян не происходило.
- Вы говорили, что приходили молодые люди, - напомнил ему Илья.
- Да, но я этих ребят не запомнил, потому что они стояли ко мне спиной, - махнул рукой Семён Павлович, – но сейчас припоминаю, что слышал, как Эмилия Ашотовна рассказывала кому-то по телефону, что приходили молодые люди и принесли несколько листовок. Может быть, это были те самые молодые люди? Видимо, они хотели, чтобы мы разрешили разложить их листовки у нас в холле, на стойке информации.
- Что за листовки? – спросил Илья.
- Буклеты против абортов, - усмехнулся Головин.
- И она разрешила?
- Нет, что вы, - рассмеялся врач.
- Почему же? – удивился Илья.
- Ну… понимаете ли, у женщин и так стрессовое состояние. Зачем его усугублять?
- Насколько я понял, буклеты содержат информацию о том, что аборт является убийством? – спросил Илья.
Головин, тяжело вздохнув, ответил:
- Понимаете, к нам приходят пациентки с уже принятым решением, и принято оно, уверяю вас, не от хорошей жизни. Зачем действовать им на нервы?
- Процедура аборта платная? – догадался Илья.
- Аборты производятся как по ОМС, так и на платной основе, - ответил врач и, посмотрев на часы, встал:
- Простите, в данный момент я не имею возможности уделить вам время.
Илья тоже встал, и Семён Павлович скороговоркой произнёс:
- Если вспомню что-то важное, то непременно позвоню. Визитка вашего коллеги, который беседовал со мной после того, как произошло это несчастье, до сих пор лежит у меня в столе.
Илья вышел на больничный двор и огляделся. Виктора нигде не было видно, и он пошёл к машине.
- Анатольич, я здесь, - послышался из-за кустов голос Трошина.
- Куда пропал? – спросил Илья, открывая дверь.
- Ходил воды купить. Пить хотелось.
- В углу, напротив нас, стоял кулер.
- Да? А я не заметил, - пожал плечами Виктор, вставил в уши наушники и отвернулся к окну, явно не желая продолжать разговор.
- Что с тобой сегодня? – спросил Илья.
Он с неодобрением посмотрел на Трошина, скептически поджал губы и покачал головой.
Виктор Трошин был в каком-то смысле чужеродным телом – и в управлении, и в отделе, и в группе майора Душенькина. Таких, как он, опера между собой называли «шерстяными» - сыновей, племянников и прочих родственников влиятельных людей. Его отец служил начальником соседнего окружного управления. Виктор минувшим летом закончил юридический факультет университета. Будучи студентом, он собирался заняться адвокатской деятельностью или консультированием. Однако, на последнем курсе его, что называется, «переклинило», и он добился от отца, чтобы тот пристроил его в полицию, причём именно в уголовный розыск. Более того, ему удалось попасть не в районный отдел, где служат начинающие оперативники, а сразу в окружное управление. Сейчас, проработав там около двух с половиной месяцев, он тянул лямку стажёра. Илья видел, что Трошина это не тяготило и не смущало, так же как и то, что звания ему не присваивали, служебными наградами и благодарностями не одаривали, неофитского его рвения особо не поощряли, а к серьёзным делам – таким, как вот это дело с убитыми гинекологами, – привлекали нечасто.

Следующие несколько дней пролетели в бешеном темпе: три драки, два ограбления, одно изнасилование. Но Илья всё равно нашёл время и опросил тех близких убитых гинекологов, с которыми удалось договориться о встрече. Никаких зацепок – никто ничего необычного не заметил, не было никаких подозрительных звонков, новых друзей и даже гостей. Единственное – у Глинской Ларисы Фёдоровны в серванте, в хрустальной пепельнице лежала резиновая куколка, муляж эмбриона. Точь-в-точь как у Геворкян.
Сомнений не оставалось – было необходимо выяснить, откуда эти муляжи и кто автор душераздирающих буклетов с фотографиями крошечных растерзанных тел неродившихся детей. Вглядываясь в фотографии, Илья, повидавший на своём веку много трупов, вдруг чётко осознал, что аборт это действительно убийство. Вот маленький человечек, который прожил всего шесть недель. Илья внимательно посмотрел на него и тяжело вздохнул – его Светлана тоже делала аборт, через год после рождения сына, и кажется, именно на этом сроке.
Илья был против прерывания беременности. Но не от того, что он хотел второго ребёнка – просто он понимал, чувствовал, что аборт это неправильное решение. Илья пытался спорить, но жена, находясь под воздействием ныне уже покойной тёщи, была непреклонна. Причин было несколько: во-первых, муж редко бывал дома, и весь быт лежал на её плечах; во-вторых, сын был ещё маленький, и ей было тяжело; и в третьих, хронически не хватало денег. В общем, она, как всегда, оказалась права, и ему ничего не оставалось, как смириться, хотя в душе появилась боль, обида на жену и какой-то неприятный холодок. Но так совпало, что в это время его отдел занимался расследованием заказного убийства генерального директора крупного банка, работы было через край, с одного бока трясло родное начальство, с другого – «следаки», и вероятно поэтому он не нашёл ни сил, ни возможности быть рядом с женой в тот непростой момент, не смог должным образом поддержать её. Жалела ли она о том, что сделала? Скорее всего, да. Они не говорили об этом, но первые полгода после произошедшего он часто, придя с работы, заставал жену с отёкшими от слёз глазами и покрасневшим носом.
Ожила Света только после приезда двоюродной сестры Татьяны, которая прибыла к ним из Тувы на несколько дней. До этого Светлана общалась с Таней редко, встречаясь в основном на свадьбах и похоронах их многочисленных родственников, но в тот раз Таня попросила разрешения пожить у них три дня – у её младшего сына подозревали какое-то сложное заболевание, и надо было проконсультироваться в Москве у профессора Синявского. Слава Богу, болезнь не подтвердилась, а Света с Татьяной стали близкими подругами. Таня настояла на том, чтобы пойти в ближайший храм и покрестить Гену. Она стала его крёстной. После отъезда Татьяны Света сильно изменилась. Она начала ходить в храм, и в её глазах снова появилась радость жизни, которая так притягивала Илью в первые месяцы их знакомства.
Больше Света не беременела, хотя вот уже три года они не предохранялись – ей очень хотелось родить дочку.
Илья тяжело вздохнул и посмотрел на экран монитора. Выходит, что аборт – это убийство, причём циничное и безжалостное. Убийство ребёнка собственными родителями. Убийство с отягчающими обстоятельствами, заказное. Ведь есть заказчик-мать, свидетель-отец, и есть исполнитель-врач. Врач-палач.
Илья кликнул мышкой на одну из посмертных фотографий Глинской. Полуприкрытые закатившиеся глаза, открытый рот. Лариса Федоровна всю жизнь проработала палачом и сама в итоге погибла от рук палача, насильственно, так же как эти крошечные дети, жертвы её «работы». Они лежали в лужах крови с полуоткрытыми глазами, в которых читалась смесь ужаса и удивления – есть чему удивляться, ведь мир не принял их, хотя они ещё не успели сделать ничего плохого.
Бандиты убивают друг друга, работники правоохранительных органов спасают общество от воров, насильников и прочих злодеев. Как никто, Илья знал, что в подавляющем большинстве тот, кого убивают, бывает хоть в чём-то виноват. Но почему к смерти приговорены неродившиеся дети, маленькие и невинные, уютно свернувшиеся в утробах своих матерей? Почему так случилось, что убийство детей своими родителями разрешено законодательно? Быть может, тут какая-то ошибка, и группа маргиналов-преступников желает навязать миру свою нездоровую модель поведения?
Илья потёр покрасневшие глаза и погасил ночник. Светлана мирно спала, склонив голову на плечо. Книга, которую она читала, была готова вот-вот соскользнуть с одеяла. Илья взял книгу и положил ее на подоконник. Это была медицинская книга – «Как бороться с аллергией у детей».
- В каком возрасте дети уже не эмбрионы, а дети? Вернее, люди? Кажется, по закону Геккеля человеческое существо проходит все стадии эволюции, следовательно, на сроке, например, пять недель оно не может являться человеком. Интересно, что думает об этом современная наука? – прошептал Илья и открыл поисковик.

***

Яков
27 августа 1995
Когда Рина сообщила ему о своей третьей беременности, он, не долго думая, попросил её, чтобы она приехала к нему после обеда. Он сам хотел сделать ей УЗИ.
На экране весело двигались, жили своей жизнью два маленьких тельца, две вселенные. Четыре ручки, четыре ножки, две непропорционально большие, но вполне нормальные для срока девять недель головки. Два младенца. В два раза больше крика, в два раза больше пелёнок, в два раза меньше сна…
Он возненавидел их сразу, как только увидел. Решение созрело мгновенно.
- Яша, ну что там? – нетерпеливо спросила Рина.
- Замершая.
- Что? – она привстала. Её губы задрожали, а глаза наполнились слезами.
Он быстро выключил монитор и встал:
- Надо срочно выскабливать. Плодное яйцо уже почти разложилось.
- Не может быть! Как же так? Я себя прекрасно чувствую! Меня даже не тошнит! И кажется, я чувствовала шевеления…
- Какие могут быть шевеления? Это газы, наверное, - отрезал Яков.
- Давай подождём дня три. Может, ребёнок очнётся и будет развиваться? Ну хотя бы до завтра, пожалуйста, - умоляюще посмотрела на него жена.
- Рина, ты хочешь, чтобы у тебя начался сепсис? – строго спросил он.
Совершенно ошарашенная, Регина сидела на кушетке и не могла произнести ни слова, чувствуя себя абсолютно беспомощной.
- Рина, побудь здесь. Я через пять минут приду. Сейчас закрою дверь, чтобы тебя никто не побеспокоил, - он поцеловал её в лоб и выскочил из кабинета, на ходу доставая ключи.
Он встретил Эмилию на лестнице, когда она уже собралась уходить. Рядом никого не было, и он схватил её за талию и впился губами в её ярко накрашенный рот. Она не отстранилась. Когда он отпустил её, она услышала:
- Эмили, ты должна сделать аборт. Прямо сейчас.
- Так ведь сегодня ты дежуришь? – с недоумением спросила она.
Он на секунду опустил ресницы, а когда взглянул на неё своими ясными прозрачными глазами, то его взгляд был совершенно ледяным:
- Я не имею права. Пациентка - моя жена.
- Ну, знаешь… - она яростно оттолкнула его и попыталась было выскочить из кабинета, но он схватил её за плечи и как следует тряхнул:
- Я не смогу развестись и жениться на тебе, если у меня родится ещё один ребёнок!
- Ты же говорил, что у вас с ней давно ничего нет, а она оказалась беременной!! Значит, спал с ней! А мне врал, да? – спросила она. Из её глаз ручьём текли слёзы, оставляя на щеках грязные бороздки туши.
- Было разок… Почему ты ревнуешь меня именно к жене, а не, скажем, к Инночке, Наде или Наталье Павловне?
- Потому что она жена. И потому что она беременная, - процедила сквозь зубы Эмилия. Злобно прищурившись, она достала из кармана пачку сигарет с ментолом, вынула одну, распотрошила её и брезгливо бросила на подоконник.
- Давай сейчас не будем об этом, пожалуйста. Помоги мне. Помоги нам. Спаси наши отношения.
Оттолкнув его, она быстро поднялась по лестнице, вошла в кабинет, распахнула окно и прикурила. Сделав несколько затяжек подряд, она с каким-то остервенением вдавила бычок в красивую нежную пепельницу в форме белой лилии, стоявшую на подоконнике, и сказала:
- Хорошо. Готовь её.
- Миля… - он хотел обнять её, но она больно пихнула его кулаком в грудь, подошла к раковине, взяла салфетку и стала оттирать следы туши. Щёки её покраснели, глаза искрились такой ненавистью, что на секунду ему стало страшно и захотелось побежать к жене, схватить её в охапку и отвезти домой.
Он постоял несколько секунд, глядя на Эмилию, затем кинулся к шкафчику с лекарствами, достал успокоительное и капнул несколько капель в маленький пластиковый стаканчик. Потом нахмурился, накапал ещё столько же и быстрым шагом пошёл в кабинет УЗИ, где его ждала жена.

Двадцать минут спустя Регина, совершенно безучастная ко всему, лежала в кресле. Её коса свисала почти до самого пола, глаза были устремлены куда-то на белую плитку, которой была обложена стена операционной.
- Я спасу тебя. Ничего не спрашивай и ничего не говори. Не волнуйся, это быстро, - прошептал он ей и кивнул анестезиологу.
Тот ввёл иглу в вену.
Регина закрыла глаза.
Эмилия взяла в руки расширитель.
- Там двойня, - тихо предупредил он.
- Ну ты и сволочь, - едва слышно прошептала она, замешкавшись всего лишь на несколько секунд.
Вскоре тельца, ручки, ножки и головки, на которых он смотрел ещё каких-то полчаса назад с экрана монитора, стали плюхаться в судно, стоящее между ног Рины. Жизнь двух вселенных, двух галактик, которые могли существовать вечно, бесславно закончилась за несколько минут, а затем послышался звук, напоминающий хруст снега – Эмилия с остервенением выскабливала, драила матку Регины изнутри.
Глаза её бешено блестели.
- Хватит, - тихо попросил он.
- Хочешь сам? – ехидно, тонким голосом, спросила она.
Он стащил с себя маску и выскочил из кабинета, хлопнув дверью.
Медсестра отвернулась к окну и понимающе вздохнула.
По окончании операции Яков с Эмилией закрылись в ординаторской, и пока Регина приходила в себя после наркоза, занимались сексом на маленьком неудобном диване. В тот раз она была особенно ненасытна.

***

Он
2 октября 2013
Юля вернулась домой, когда он сидел за ноутбуком и играл. Он услышал её, но ему хотелось пройти этот уровень, и он сделал вид, что не заметил, как она пришла.
Впрочем, Юля не подошла к нему и даже не позвала его, как обычно. Просто зашла на кухню, села на диванчик, не снимая офисный пиджак, и достала сигареты.
Когда он закончил, то, захватив пустые банки из-под коктейля, пошёл к ней.
- Ты пришла?
Он обнял её, но она отстранилась, встала и подошла к окну.
- Я беременна, - сказала она, накручивая на палец отпоровшийся кусок тесьмы, свисающий с занавески.
Он подошёл к ней, обхватил её и поцеловал в щёку.
- Я никак не могла понять, в чём дело. Месяц задержки. Думала, это оттого, что я гриппом болела. Подташнивало иногда. Но ведь я ем что попало, ты же знаешь, поэтому не придавала значения и этому. А сегодня мы с девчонками стояли, курили, и разговор зашёл о беременности и тестах, и тут меня как током ударило! Я отпросилась на 10 минут, побежала в аптеку, купила тест, а потом сразу в туалет! И – две полоски! Что ты молчишь? Ты вообще, меня слышишь? – спросила Юля и, схватив его ладонями за щёки, посмотрела ему в глаза.
В его глазах стояли слёзы радости.
- Любимая… я так рад, - улыбнулся он.
Но девушку это только разозлило:
- Ты что, тупой?
Он с удивлением посмотрел на неё, не веря своим ушам.
- Я не буду рожать! – в её голосе проскользнула стальная нотка.
- А что ты будешь делать?
- Аборт, конечно! Что же ещё?
- Зачем? Я люблю тебя. Пусть ребёнок родится. Давай поженимся, - сказал он и обнял её.
Он совсем не рассердился на Юлю, потому что понимал, что состояние беременности – особое. Когда мама забеременела сестрой, ему было почти шестнадцать, и отец рассказал ему, что у беременных бывают гормональные сбои, поэтому они всё время нервничают. В тот период его мама волновалась постоянно. Плакала из-за всякой ерунды. Например, из-за того, что завял комнатный цветок, из-за того, что по телевизору показали сюжет о детском хосписе, из-за того, что в течение трёх часов не могла дозвониться папе.
- Ты выйдешь за меня замуж? – спросил он.
- Издеваешься? – спросила она, зажигая сигарету, - как мы будем жить? Ты учишься на дневном, толку от тебя – как от козла молока! Я одна работаю, на свои деньги снимаю квартиру, покупаю еду!
Он опустил голову. Действительно, он как-то не думал, что деньги, которые подкидывали родители, он тратил в основном на себя: на новый мобильный телефон, рюкзаки, прикольные футболки. Ещё ему были нужны кроссовки для бега, кроссовки на каждый день, толстовки, джинсы, спортивные костюмы…
Покраснев, он тихо сказал:
- Я еду иногда приношу. Принёс нам чайник и микроволновую печь. И ещё фужеры.
- А что мне твои фужеры? Твоя допотопная, провонявшая жиром микроволновка? Старый электрический чайник, у которого западает кнопка? Я хочу новые, красивые вещи! Хочу чайник с голубой подсветкой! Хочу дизайнерские жалюзи вместо старых занавесок! И вообще, я не хочу всю жизнь жить в этой съёмной крошечной однокомнатной квартире! Хочу купить свою, большую, сделать в ней ремонт, хочу ездить на море каждый год! А потом уже, может быть, заводить детей! – выкрикнула Юля и затянулась сигаретой.
- Успокойся, пожалуйста. Всё это у нас будет. Я закончу институт и пойду работать. Поговорю с родителями, возможно, они согласятся разменять нашу квартиру, или заберут к себе дедушку, а мы переедем в квартиру деда, в Царицыно! Я могу устроиться подрабатывать уже сейчас. В крайнем случае, брошу институт.
Юля оттолкнула его и зло прошипела:
- «Будет», «буду», «поговорю», «возможно» - это всё хорошо, а что ты можешь предложить мне сейчас? Через две недели ежемесячный платёж за квартиру – это половина моей зарплаты. Для того чтобы ребёнок родился нормальным и здоровым, надо много отдыхать, дышать свежим воздухом и хорошо питаться, а ты знаешь, что окна нашего офиса выходят на третье транспортное кольцо! Знаешь, что я работаю пять дней в неделю с восьми утра до шести вечера! Знаешь, что я питаюсь пирожками, газировкой и кофе! Скажи, ты можешь сейчас, прямо сейчас дать мне денег на аренду или покупку жилья, на еду для твоего будущего ребёнка? Дать денег, чтобы я жила спокойно, не думая, чем платить за квартиру и на что купить продукты? Чтобы я гуляла в парке и отдыхала целыми днями, ни в чём не нуждаясь, и ни о чём не заботясь?
Он опустил голову и задумался.
- Ты ничего не можешь, только клянчить у родителей! – выкрикнула она.
- Если ты не собираешься за меня замуж, если не хочешь рожать ребёнка, зачем тогда эти отношения? Ты же знала, что от этого появляются дети, но не предохранялась?
Юля подошла к раковине, налила воды в чайник, и, усмехнувшись, процедила сквозь зубы:
- Секс полезен для здоровья и даёт жизненные силы. А не предохранялась я потому, что, как мне сказал врач, детей у меня не будет. Я уже делала аборт, когда мне было семнадцать лет, и после этого у меня начались осложнения. Собственно, я не расстроилась, потому что детей не хотела никогда, но вот, всё равно забеременела! – выкрикнула Юля и бухнула чайник на подставку со всей силы, так, что вода выплеснулась из горлышка.
Каждое её слово хлестало его, словно плеть. Взяв в руки пепельницу, он пошёл в комнату, открыл ноутбук и набрал в поисковике слово «аборт».
Конечно, он слышал об абортах и раньше, но ни разу не задумывался об этом. Страница открылась, и он увидел зазывающие объявления: «аборт в день обращения, недорого». Быстро просмотрев их, он нажал «картинки». Его взору предстали самые что ни на есть настоящие фотографии крошечных детей, растерзанных и окровавленных. Схватив ноутбук, он побежал на кухню и бросил его на стол. Стоящая рядом чашка опрокинулась, и горячий чай пролился на колени Юле.
- Ты что, с ума сошёл? Придурок! – взвизгнула она, вскакивая и стягивая с себя чёрную офисную юбку.
- Я не позволю убивать своего ребёнка! – крикнул он.
- Я сама буду решать, что мне делать! Пошёл отсюда! – взвизгнула Юля и скрылась в ванной.
Он посидел ещё минут пять, потом встал, надел кроссовки и выскочил за дверь.

С Юлей он встречался месяцев пять. Она была старше его на четыре года. Познакомились они самым банальным образом: в кафе, где отмечали день рождения его одногруппника. На Юлю, сидевшую за соседним столиком со своей подругой, он сначала  вообще не обратил никакого внимания. Тогда он был влюблён в яркую и неприступную отличницу Алису, от которой были без ума все парни в институте. Но Алиса жёстко отказывала всем, полагая, что ребятам от неё нужно только одно, что, впрочем, было недалеко от истины. Никто не желал ждать вечно, всем хотелось любви прямо сейчас, а не когда-нибудь, и постепенно у молодых людей появлялись девушки более сговорчивые, чем кареглазая блондинка Алиса.
Собственно, на тот день рождения он пошёл только потому, что надеялся увидеть Алису. Но она так и не пришла, и он от безысходности пил что попало, безудержно смеялся, шутил, а под конец, когда все начали расходиться, понял, что едва стоит на ногах. Тем временем общительный именинник познакомился с Юлей и её подругой. Вечеринка кончилась за полночь. Кто-то из ребят был за рулём, и сразу несколько человек попросили подвезти их до метро, чтобы не опоздать на последние поезда. В итоге, на заднем сиденье машины каким-то образом оказалось пять человек, не считая его.
На его коленях сидела незнакомая девушка в чёрных полупрозрачных колготах, обтягивающих её стройные ножки. Кто-то из сидящих рядом ребят случайно навалился на него на повороте, и его рука оказалась у неё на бедре. Нога, обтянутая колготами, оказалась упругой, словно футбольный мяч. Он робко посмотрел на девушку. Ему был виден только её профиль, ровный короткий нос и губы, но они были так близко, что он ощущал её дыхание. Перед светофором машина резко затормозила, и их губы соприкоснулись. Она обняла его и поцеловала. И он ответил.
Потом они оказались у неё дома, и там случилось всё, о чём он так долго мечтал. В реальности это было гораздо приятнее, чем он себе представлял.
Он полюбил её сразу, ведь она была его первой женщиной. Её лицо было широковатым, глаза небольшими и узкими, и он никак не мог уловить её взгляд, прочувствовать её, но профиль Юли был безупречен, и он любовался им, когда они были вместе, и вспоминал чёткое очертание губ и ровный нос, когда её не было рядом. Стройные ноги Юли в чёрных колготах сводили его с ума, и ему хотелось ещё, ещё и ещё. Она никогда ему не отказывала, и он был уверен, что она его любит, и они всегда будут вместе. А теперь оказалось, что всё не так, как он себе представлял.
Придя домой, он сразу подошёл к матери, которая гладила в комнате бельё и смотрела сериал. Его сестрёнка сидела и рисовала тут же, рядом. Он вспомнил, как тяжело его мама переносила беременность, как лежала в больницах, как быстро рос живот, а потом папа увёз маму в роддом и через неделю привёз домой уже с малышкой. Он помнил сморщенный крохотный носик сестрёнки, её нахмуренные бровки, её пронзительный плач. Помнил, насколько был беззащитен этот маленький человечек, который даже не мог держать головку. Так же были беззащитны и те растерзанные дети на фотографиях, не успевшие родиться. И вот теперь у него тоже будет малыш. Он схватил сестрёнку на руки и прижал её к себе.
- Смотли, это домик. А это плинцессы! – сказала она, показывая пальчиком на рисунок.
- Мам, привет. Мне срочно нужны деньги, - сказал он, ставя девочку на пол.
- Что случилось? – настороженно спросила мама, проводя утюгом по белоснежной наволочке.
- У меня полетел ноут. Окончательно.
- Как?
- Вот так…
- Но ему ещё и года нет! – удивилась мама.
- Мам, скоро сессия, рефераты писать надо. Мне без ноута никак, - виновато сказал он и, посмотрев в пол, добавил:
- Срочно надо. Для учёбы!
Мама тяжело вздохнула, выключила утюг и пошла в спальню.
Она вернулась через несколько минут и, увидев сидевшего на стуле сына, который держал на коленях сестрёнку и рисовал возле домика рыцаря на лошади, улыбнулась:
- Вот всё, что у меня есть. Ты сегодня вернёшься? Или останешься у своей подружки?
- Или.
- Может, всё-таки познакомишь нас с ней?
- Обязательно! Может, даже завтра.
Он поцеловал мать в щёку, накинул толстовку и выскочил за дверь.
Сорок минут спустя он уже подходил к дому, в котором снимала квартиру Юля.
Он открыл дверь своим ключом, снял кроссовки и зашёл на кухню. Его ноутбук был закрыт. Юля сидела за столом и красила лаком ногти на руках. Он положил деньги на стол и сел рядом с ней.
- Не тошнит тебя от этого запаха? Мою маму тошнило. Она даже перестала красить ногти во время беременности.
- И что, ты думаешь, этих денег надолго хватит? – ехидно спросила Юля, пересчитав купюры. Она положила их на холодильник, зевнула, потянулась и стала дуть на ногти.
- Юля, ты видела фотографии в моём ноутбуке? Я не хочу, чтобы убивали моего ребёнка!
- Смешной! На таком сроке это не ребёнок, а набор клеток, - ответила она.
- Набор клеток моего ребёнка, - тихо, но твёрдо сказал он.
- Поцелуй меня, - прошептала она. Пушистый розовый халат соскользнул с неё, обнажая круглые, молочно-белые плечи и упругую грудь.
Он приблизился к Юле и обнял её.
- Осторожно, ногти ещё не высохли!

На другой день, выйдя из института, он подумал о том, что с Юлей так и не удалось нормально поговорить – они легли спать, а утром Юля была немногословна, собираясь на работу. Наверное, плохо себя чувствовала из-за беременности. Он улыбнулся и посмотрел на небо. Кто бы мог подумать – совсем скоро он будет запускать воздушные шары с дочкой! Почему-то он сразу решил, что у него будет дочка. 
Он не думал о том, как признается матери в том, что никакого нового ноутбука нет, не думал, как будет жить дальше, он просто представлял себе свёрток с малышкой, которую держит на руках, потом кругленькую девочку в забавном розовом костюмчике, делающую первые шаги, потом четырёхлетнюю принцессу на празднике в детском саду. Он не был романтиком, но чувство, что он скоро станет отцом, просто оглушило его – он больше не мог ни о чём думать. Он был рад этому неожиданному ребёнку и ни на секунду не мог представить, что может случиться такое, что его ребёнок не родится.
Он вышел из автобуса и посмотрел на ларёк с цветами, примыкавший к остановке. В его кармане лежало немного денег, и он купил три небольшие алые розы. Юли не было дома, и он привычно пошёл в комнату, открыл ноутбук и увидел ту самую страницу с фотографиями абортированных детей.
Нахмурившись, он открыл один из сайтов и начал изучать информацию обо всём, что было связано с абортами. Убитые дети на фотографиях были разного возраста, то есть разного срока беременности. Он решил выяснить, когда родится его ребёнок. Получалось, что если задержка месяц, то срок беременности уже примерно шесть-семь недель! Значит, через семь с половиной месяцев он будет отцом. Он улыбнулся и стал читать календарь беременности.
Оказывается, к этому времени у малыша есть ручки, ножки и даже малюсенькие пальчики. Ещё вчера он не знал о существовании своего ребёнка, а у его крохи уже есть даже мышцы и кости, которые растут очень быстро, развивается кишечник и поджелудочная железа, которая обеспечивает выработку гормона инсулина. Формируются губы, нос, язык, черты лица малыша – интересно, на кого будет похожа их дочка? На этом сроке уже появляется способность плакать, потому что в уголках глаз ребёнка начинает формироваться слезная железа.
На этой неделе растут два больших полушария мозга ребенка. Нервные клетки в мозге формируются, образуя нервную ось, которая к концу беременности превратится в миллиарды нейронов.
Мечтательно улыбаясь, он открывал новые и новые вкладки и читал, как будет развиваться его ребёнок. Он был уверен, что всё будет хорошо, ведь иначе и быть не могло.
Юля вернулась неожиданно рано, ещё не было и пяти часов. Она едва стояла на ногах, и лицо её было каким-то серым.
- Привет, - сказал он и обнял её.
- Привет.
- Я купил тебе розы, - улыбнулся он.
- Зачем?
- Затем, что ты носишь нашего малыша, - ответил он и подхватил её на руки.
- Нет малыша. Отвали от меня, - сказала она, отталкивая его ладонями.
- Что значит «нет»? Ты же вчера показывала мне тест? – удивился он.
- Вчера был, а сегодня нет. Я сделала аборт.
Он поставил её на пол, и взял за плечи:
- Ты шутишь?
- Я только из клиники, какие тут шутки, - ответила она, вынимая из сумочки файл, - вот договор с клиникой, вот чек.
- Как? Не может быть, ведь я дал тебе деньги! – он не мог поверить в случившееся.
-Ну, так на эти деньги я и сделала аборт, - усмехнулась Юля, стаскивая с себя колготы.
Она положила руку на спинку стула и, сощурившись, посмотрела прямо на него.
Когда он поймал, наконец, её взгляд, холодный, презрительный и беспощадный, ему стало жутко. В глазах его потемнело. Он выхватил из её рук колготы, обвил ими шею Юли и, рыдая, закричал:
- Сука! За что ты убила моего ребёнка?! За что?!
Он пришёл в себя, когда почувствовал, что Юля перестала сопротивляться и стала какой-то тяжёлой. Опустив её на пол, он освободил от колгот тонкую шею. Она лежала, как сломанная кукла. Её глаза, в которых застыло недоумение и обречённость, были открыты, на губах выступила пена.
Он никогда не думал, что может стать убийцей. Он – убийца? Он?! Это невозможно… невозможно… не… возможно?
Он прислушался к себе. Он был оглушён горем, но ему совсем не жаль было ту, которую он ещё вчера неистово целовал. Ему было жаль своего ребёнка. Его девочку, которую она убила. Он ощущал неизведанное ранее чувство утраты.
***
 Рассказ Георгия Дмитриевича
Был самый конец июня, один из последних дней, точно не помню. После суток, проведённых на работе, мне хотелось спать и есть одновременно, но есть было нечего, а выспаться не было никакой возможности.

 - Блин, да что ж это за жизнь! - Лялька, моя супруга, затянувшись в последний раз, со злостью вдавила недокуренную сигарету в кучу бычков, которыми была забита красивая, в форме перламутровой раковины, пепельница.
- А что я могу сделать, - вяло пожал я плечами и взял зажигалку.
Лялька выхватила у меня только что закуренную сигарету, вскочила, выдернула свой вечно заряжающийся старенький мобильник из розетки. Выдернула с такой силой, что едва не вырвала из стены розетку, да и вообще всю дряхлую проводку нашей квартиры. Мы снимали квартиру в старенькой пятиэтажке, на последнем этаже.
- Как меня все достало! - она хлопнула замусоленной кухонной дверью так, что задребезжало давно треснутое стекло.
- Пойдем, малышка, вот так… надеваем кофточку… - донеслось из комнаты.
- Снова к маме собралась. Обиделась? Ну и вали, хоть высплюсь, - прошептал я, зевая и протягивая руку за куревом. Но в пачке не оказалось ни одной сигареты.
Лялька собиралась преувеличенно громко – видно, надеясь, что я помогу вытащить на улицу коляску.
- Не угадала, - ехидно сказал я и, на ходу стягивая футболку, пошел в ванную.
В ванной был хронический бардак, впрочем, как и на кухне, как и в единственной комнате нашей съемной квартиры. Я бросил пропотевшую футболку на пол, в кучу описанных Алинкой пелёнок и колгот, Лялькиных стрингов, полотенец и другого барахла и включил душ. Восемьдесят процентов воды полилось не из лейки, а из шланга, который я всё время не успевал или просто забывал починить. Эх, давно надо бы купить новый, но денег нет… Я настроил душ так, чтобы струя из дырки плотным потоком была направлена на меня, и сквозь шум воды услышал: «Козел!», сопровождаемое отнюдь не слабым ударом в дверь. Понятно, за что – я не помог спустить с пятого этажа лёгкую прогулочную коляску-трость.
- Ничего, не сломаешься, - зевнул я и открыл пластиковую крышку шампуня. Упаковка оказалась пустой.
Намыливая голову крохотным засаленным куском мыла, я понимал, что Лялька, наверное, в чём-то права.

Безденежье удручало. Денег не было ни на что. Ни на сигареты. Ни на памперсы. Ни на новые джинсы. Ни на жратву. Ни на «Фейри». Да и посуды у нас толком не было.
Неожиданно раздался резкий звонок в дверь. Я уже забыл, что сегодня ко мне в гости должен приехать старый приятель, который каждое лето становился моим лучшим и единственным другом, потому что в нашем садовом товариществе общаться толком было не с кем. Только занудные девчонки-плаксы, малышня, и унылый толстяк Саня, которого заставляли всё лето читать литературу, заданную на каникулы.
Завернувшись в полотенце, я выскочил из ванной и открыл дверь. Мой друг вошёл и, похоже, обалдел, увидев наше семейное гнёздышко.
- Привет, - я протянул ему мокрую ладонь.
- Привет. Ты всегда был выше меня, а теперь мы почти сравнялись, - улыбнулся он.
- Да. Сколько лет мы не виделись? Пять или шесть? Заходи, - пригласил я.
- Купил пива и на всякий случай чебуреки. В чебуречной рядом с вокзалом. Не удержался – не знаю, вкусные они или нет, но запах потрясающий!
- Правильно сделал. Там продают отменные чебуреки, - сказал я, вынимая один и быстро запихивая его в рот.
- Ты хоть оденься, - снова улыбнулся он.
- Сейчас, - спохватился я и скрылся в ванной. Повесив полотенце, я быстро натянул шорты, держа чебурек во рту.
- Ты так неожиданно женился, - сказал он, глядя на Алинкин стульчик с лежавшим на нём грязным фартучком.

- Мы с Лялькой, то есть Олькой, поженились полтора года назад, - сказал я, наливая пиво в чашку с отколотой ручкой.
- Гоша, тебе с ней хорошо? – спросил он, глядя на фотографию моей жены, уголком воткнутую в щель между стеной и старым, пятилетней давности календарём с изображёнными на нём котятами.
В его голосе я услышал сомнение.
- Не знаю. Мы разные.
Что меня дернуло связаться с восемнадцатилетней веселой, постоянно рот до ушей, невысокой девчушкой с роскошным бюстом? Ответа на твой вопрос у меня нет. Сначала вроде всё было хорошо – я как раз окончил институт и, что называется, «отрывался», упиваясь свободой и собственной взрослостью. Ведь ни к кому не относятся так уважительно-подобострастно, как к врачам. От которых зависит не только здоровье, но порой и жизнь. С Лялькой я, напротив, чувствовал себя юным и безбашенным – таким, как, наверное, только в детстве, с тобой. Мы с ней бродили по старому парку до четырёх утра, без конца болтали и курили, каждые полчаса бегали к круглосуточному магазинчику за пивом. Лялькины друзья и подруги тусовались в глубине парка, на веранде, у старых сломанных каруселей. На веранде было хорошо и в дождь – кусок крыши у стены держался прочно, и всегда, даже в самый сильный ливень, было сухо и как-то по-особенному уютно.
С Лялькой и её компанией мы познакомились случайно, шли как-то с братом, спорили, и неожиданно хлынул дождь. Зонтиков у нас не было, разговор был не закончен, пиво не допито. В общем, по домам идти было ещё рано, и мы побежали к веранде - быстро, пока сигареты не намокли. Веранда оказалась занята, две симпатичные девчонки сидели на большом бревне и рассматривали какой-то журнал. Увидев нас, они обрадовались и попросили поделиться сигаретами. Потом – пивом.
Дождь полил сильнее и почему-то в нашу сторону, поэтому нам пришлось прижаться к самой стене, куда не попадали капли. Так мы и стояли вчетвером, прислонившись друг к другу – вспотевшие от душного летнего дня, немного промокшие.… Потом дождь кончился, мы с Митькой уже не помнили, о чем спорили и продолжали стоять вместе с девушками, болтая о какой-то ерунде… Я забыл о завтрашнем дежурстве, о том, что у отца сегодня день рождения, и надо бы вообще-то позвонить и поздравить его. Я стоял и прижимался к черной Лялькиной маечке с дурацким розовым улыбающимся черепом. Майка была немного залита чем-то сладким и давно высохшим, наверное, соком. Тогда меня это умилило…
- Романтика, - улыбнулся Виктор.
- Ближе к вечеру подтянулась компания Ляльки – трое ребят и две девчонки, с двумя гитарами и бутылкой дешёвого вина. Митяй, потусовавшись еще часок, отправился к жене, которая уже закидала его эсэмэсками, а я остался.
В тот вечер, да и во все остальные, я был спонсором – один из ребят несколько раз бегал за пивом, сжимая в потном кулаке мои честно заработанные деньги. Я слушал песни «Наутилуса» и «Агаты Кристи», курил, тискал Ляльку и чувствовал себя абсолютно счастливым и беззаботным.

Следующее утро я встретил дома у Ляльки. Проснулся от запаха сигарет. Лялька сидела и курила рядом со мной в постели, подложив под спину две подушки. Пепел падал на пододеяльник, и я машинально воскликнул:
 -Осторожно!
- А, забей! - Лялька встала, взяла пододеяльник и, стряхнув пепел прямо на пол, вновь улеглась рядом.
Всё было как-то несерьёзно… А потом она забеременела, - задумчиво закончил я и допил пиво прямо из бутылки.
- И вы поженились?
- Да, как-то на автопилоте. У меня в жизни в тот момент был какой-то период, когда ни о чём не хотелось думать – всё шло как бы само собой, я словно плыл по течению, ни о чём не думая. Мы сняли квартиру, потом родилась дочка… Но только когда Алинка заболела, моя жизнь изменилась. Теперь я не знаю, как жить дальше. По-прежнему – не хочу, а иначе пока не умею, - сказал я, доставая очередную сигарету.

- Что у вас произошло? – спросил Виктор.

- Я жил, ни о чём не думая, пока мне не сообщили, что у Алинки четвертый день держалась температура под сорок. Представляешь, эти курицы – жена с тещей – не могли вызвать скорую! Участковый педиатр приходила два раза, но она не понимает ни черта! Ведь явно воспаление легких! Дыхание учащенное, синюшный носогубный треугольник, ребёнок кашляет кровью и весь в поту - я не понимал, почему сразу не направили на рентген, как можно было довести ребёнка до пневмонии?
Сжимая в руках маленькое горячее тельце, я качал дочь. Она тихо плакала, даже не плакала, а обессилено стонала. Я осторожно сел в старое продавленное кресло, положил задремавшую Алину себе на грудь, стянул с кровати плед и укрыл ее. Из-за двери показалась теща, я махнул ей рукой, как отмахиваются от назойливой мухи, и она, тихо поставив на стол бутылочку с чаем, ушла, закрыв дверь. Качая дочь, я не заметил, как уснул сам…

Какая радость, что получилось устроить Алинку в ясли! Какая удача! Одной рукой я держал ускользавшую Алинкину ладошку, в другой нёс пакет с запасными колготками, пелёнкой и новыми белыми туфельками - для того, чтобы ходить в группе. Я открыл дверь и почему-то стал спускаться вниз, по серой холодной лестнице, держа Алинку за руку. Алина хныкала и упиралась.
- Не плачь, малышка! Всем детям сначала не нравится в садике, потом привыкнешь! - строгим тоном авторитетного отца говорю я ей.
Алина в ответ разражается бурным плачем. Мы, спустившись еще на один пролет, оказываемся перед дверью.
- Странная группа – в подвале, что ли? Без окон? Лестница вниз. Куда смотрит санэпидемстанция, интересно, – с недоумением сказал я и открыл тяжёлую, обитую железом дверь.
Оказавшись в огромной, как спортивный зал, комнате, тускло освещенной несколькими лампочками под низким серым потолком, я чуть не оглох. Кругом были малыши, много малышей, невероятно много. И все плакали. Плакали как-то тихо, безнадежно, но из-за того, что их было много, плач превращался в какой-то оглушительный гул, от которого разрывалась душа. Кругом – ни одной игрушки. Серый, грязный, покрытый лужами бетонный пол. Дети, все как один, были почему-то совсем без одежды. Они сидели, стояли, ползали, держась за стены, некоторые, самые маленькие, лежали на ледяном полу. Я, отпустив Алинкину ладошку, поднял малыша, на которого чуть не наступил, войдя в эту комнату. Ребенок не плакал, а тихо всхлипывал. Тельце его было совсем холодным, странно холодным. Малыш посмотрел мне в глаза, и от ужаса я чуть не уронил его. Он точь-в-точь был похож на Наташку! О Боже! Меня словно ударило током. Приблизительно год назад я делал аборт Наташке, племяннице стоматолога, Бориса Ильича! Был мальчик, девять-десять недель… это он! Точно он! Но этого не может быть! Бред… Ребенок смотрел на меня как-то безнадежно и серьезно, а я вдруг почувствовал, что начинаю задыхаться, что мне надо закричать, громко, так, чтобы оглохнуть, потому что иначе я задохнусь, сойду с ума. Я закричал, но вместо крика раздалось какое-то сиплое карканье. Плачущая Алинка, тянувшая меня за карман джинсов, показывала пальчиком куда-то вправо. Я повернулся. Возвышаясь над малышами, в грязно-сером окровавленном халате, стояла Нина Павловна, моя медсестра.
- Ну, что стоишь? Раздевай Алину! - приказала она.
- Зачем? Здесь же холодно! - просипел я. Мой голос меня по-прежнему не слушался.
- Всё. Теперь ты не начальник мне. Раздевай Алину, - Нина Павловна подошла и стала стягивать с Алинки жёлтый с мишками сарафанчик, который мы с Лялькой специально купили для садика – чтобы наша дочка была самой красивой.
Алина, отталкивая Нину Павловну, визжала и рвалась ко мне, а я, словно окаменевший, стоял с малышом на руках и смотрел на них. Нина Павловна, схватив Алинку, стянула с неё белые колготки и потащила мою девочку, упиравшуюся, совсем голенькую, к покосившейся двери, едва видневшейся в полумраке комнаты. Я, перепрыгивая через лежащих и ползающих детей, побежал за ними. Нина Павловна быстро отворила дверь и проворно проскользнула внутрь. Алина, с расширенными от ужаса глазами, вцепилась в косяк. Нина Павловна рванула Алинку с нечеловеческой силой, и моя дочь скрылась за ужасной дверью, в кромешной тьме, куда я не смог войти – какой-то черный туман, как магнит, отталкивал меня. Я пытался провалиться в эту будто надувную, мягкую непроглядную черноту за моей девочкой, но слышал лишь постепенно сливавшийся с тишиной Алинкин плач. Вдруг малыш, которого я по-прежнему держал на руках, схватил крестик, висевший у меня на цепочке много лет, и посмотрел мне в глаза. Этот крестик мне подарила мама на шестнадцатилетие, незадолго до своей смерти.

Я зажмурился от неожиданности и… проснулся. Оказывается, это был сон. Ужасный сон, но такой правдоподобный! Этот ребёнок, так похожий на свою мать… Понимаешь?.. Что с тобой? – спросил я, взглянув на друга. Он был совершенно бледным.
- Продолжай. Я слушаю, - хриплым голосом с трудом произнёс он, пытаясь зажечь сигарету. Похоже, его зажигалка не работала. Я протянул ему свою и стал рассказывать дальше.
- Дочка, лежащая у меня на руках, была какая-то неестественно бледная. Тахикардия. Снижение пульсового давления. Похоже на инфекционно-токсический шок. Раздался звонок в дверь. Скорая. Наконец-то.

Через час, отправив Ляльку с Алиной в больницу, я тупо брёл по бульвару, докуривая последнюю сигарету. Кошмар. Неизвестно, выживет ли моя дочь.
***