Временный мир

 ВРЕМЕННЫЙ МИР
 
Входите тесными вратами, потому что широки врата
и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими;
потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их
 (Мф. 7, 13-14)
 

Глава 1. Кафешник

Оставьте их: они - слепые вожди слепых;
а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму
 (Мф. 15, 14)
Лето 3*го года от рождества Правителя было жарким и очень сухим. Синоптики говори-ли, что такой засухи не было уже несколько веков.
- Алееооу! – протяжно откликнулась Вероника.
-Ничка, привет! Выходи! – я, аккуратно примагнитившись к окну Вероники, поправила телефон в ухе, ткнула пальцем в табло и зависла.
Вероника жила на 48 этаже. Высоко, но не очень. Хотя для меня и это было высоко. Я по-смотрела вниз, несмотря на то, что Тимофей предупреждал меня, чтобы я этого не делала.
- Не надо лишний раз нервничать, раз боишься высоты! – говорил он, покупая мне лан прошлой весной.
Ланы, миниланы, или, если говорить правильно, минилайнеры, имели самые продвинутые люди. А я, сколько ни ходила к психологам, избавиться от страха перед полетами и всем, что с ними связано, так и не смогла.
Пользоваться ланом просто: достаточно задать нужное направление навигатору, а осталь-ное – дело техники, почти как в допотопных автомобилях. Сложнее с примагничиванием – старинные здания не имеют входных дверей выше первого этажа, а зависать возле окон и сажать пассажира в лан, пользуясь обычными окнами, строжайше запрещено воздушной полицией.
Внизу, как муравьи, мельтешат машины, на которых ездят люди, не имеющие достаточно бонусов для приобретения ланов. Дороги вечно перегружены – кругом, куда ни посмотри, пробки, пробки и пробки, день и ночь, а здесь, в воздухе, ланы спокойно проплывают ми-мо друг друга. Что поделаешь, Москва – один из самых перенаселенных городов на пла-нете. Вообще, минилайнер – замечательное изобретение! Практически никакой опас-ности, а в последнее время очень низкий процент аварий. Потому что ланы попросту не приближаются друг к другу более чем на метр, так как самые современные модели оснащены специальным маневратором с ультразвуковыми «ушами», как у летучей мыши. Этот маневратор вовремя переводит лан в свободную плоскость полета. Выше или ниже, вправо или влево – туда, где есть свободное пространство. Столько возможностей для маневрирования никогда не имел ни один из самых навороченных лексусов. Сейчас от автомобилей престижнейших некогда марок избавляются за несколько бонусов, а старые, но еще работающие машины и вовсе бросают на парковках и тротуарах – люди не хотят платить штрафы за загрязнение воздуха и утилизацию. И бомжи – отшельники, или, как их еще называют, религиозники, из глухих пригородов, выкатывают с обочины никому не нужные неповоротливые автомобили и едут в свою глухую неизвестность...
После пожара, случившегося почти шесть лет назад, город на удивление быстро восстановили, построив современные высотки с дверокнами.
- Аська, включайся, отчаливаем! – Вероника, усевшись рядом, кокетливо поправила ки-слородную маску и, улыбнувшись во весь рот, нажала на пульт, вмонтированный в брас-лет, находившийся на ее изящном запястье. Дверокно захлопнулось, и мой лан, размагни-тившись, полетел в ЦентрОк – к самому классному торговому центру самого крутого го-рода, Москвы.
- Смотри, Аська! – Вероника повертела головой направо, налево и весело засмеялась.
- Классная! – оценила я. Эта маска и вправду шла ей – черная, блестящая, она словно сли-валась с ее узким лицом и огромными голубыми, чуть раскосыми глазами. Вообще, Веро-нике шел черный цвет – к ее смуглому лицу, темно-каштановым волосам, к ее изящным, словно нарисованным бровям.
- Но все равно оставляет следы! Вот везло нашим прабабушкам – жили себе спокойно и горя не знали – ходили по улице, дышали воздухом, как ни в чем не бывало! – Вероника, поморщившись, стянула маску, открыла сумочку и убрала ее.
Достав зеркальце, она потерла щеки и переносицу:
- Ну, вот видишь? – огорченно спросила она. – Здесь две полоски, и тут вмятина! А рек-лама обещала, что она не оставляет следов! Как хорошо, если можно было бы вообще не дышать!
- Не расстраивайся, через десять минут следов от маски не останется. И наши прабабуш-ки, которые носили очки, тоже ходили со следами от них на переносице ровно десять ми-нут и не жужжали, – успокоила я ее.
- Ага, пока не изобрели контактные линзы. Но меня все равно выводят из себя эти вмяти-ны. Когда же придумают такие маски, чтобы никаких следов на лице не оставалось? – недовольно надула губы Вероника.
Примагнитив лан к одному из свободных дверокон торгового центра, мы с Вероникой вскочили в подлетевший неслышно лифт.
В кафешнике было темно и, несмотря на работавшие во всю мощность кондиционеры, накурено. Я поморщилась – почему-то запах сигарет угнетал меня с самого детства.
Все наши уже собрались: Пашка, Сергей с Лелей и Никита сидели на высоких стульях, пили кофе и грызли сухие пирожные.
Судя по куче пустых капсул из-под кофе, они ждали нас уже давно.
- Ну, вы и ползете! Полчаса уже сидим! – недовольно пробурчал Паша.
Сережа с Олей, как всегда, целовались и нас не заметили. Впрочем, они, ненасытные, не замечали никого, кроме друг друга.
- Мой лан со вчерашнего дня ремонтируется, а Аська еле ползет, – сообщила Паше Веро-ника.
- Предательница! Полдня ждала, когда ты освободишься! – обиделась я.
- А что, Вероника, ты снова коряво примагнитилась? – ехидно спросил Никита.
- Нет, я лан на перекраску отдала, теперь хочу голубой! – мечтательно протянула Верони-ка.
- Ну, и что ты хотела рассказать? Зачем нас собрала? – спросил Серега, оторвавшись, на-конец, от Лели.
Оля, улыбнувшись, достала серебристый тюбик с блеском для губ.
- Не мажься, а то у Сереги опять расстройство желудка будет – поглощает твою помаду тоннами! – засмеялся Никита.
- Кончай ржать, Никитос! – Вероника, насупившись, поглядела на него и, вздохнув, сооб-щила:
- Ответили, наконец, на запрос по био!
- Наконец-то! – Паша, присвистнув, отодвинул капсулу с кофе.
Оля выронила помаду, а мне сразу стало ясно, что предчувствия меня не обманули – в по-следнее время, после Дня рождения Лели, Вероника выглядела какой-то невменяемой.
Я знала ее с детства. Мы росли вместе – я, Вероника, Паша, Оля, Сергей и Никита. Никита был самым старшим, его взяли в семью, когда ему было почти пять лет. Трехлетний Паша – следующий, потом появилась я, мне было полтора года. Еще через полгода усыновили четырехлетнего Сережу, потом новорожденных Веронику и Анну, а еще два года спустя, последней, в нашей семье появилась пятимесячная Оленька, улыбчивая и спокойная (все мы ласково называем ее Лелей).
Нашими приемниками, то есть опекунами, были Эльза и Жека, две лесбиянки. Эльзу мы называли мамой, а Жеку – папой. Так требовалось, и мы с этим не спорили.
Конечно, всегда было интересно, кто наши настоящие родители и есть ли у кого-то из нас кровные братья или сестры, но этого знать было не положено.
Знали мы лишь то, что родители каждого из нас были лишены прав ювенальной юстици-ей. Ювенальная юстиция – это организация, защищающая права и интересы детей, обере-гающая их от негативного влияния родителей. родителей. Ведь не каждый, кто родил, мо-жет воспитать ребенка.
Омбудсмены рассказывают, что есть семьи, в которых детям не разрешают иметь телеви-зор, компьютер, не пускают в школу, запрещают курить и даже заставляют поститься и молиться. Жаль, что некоторые люди погрузились в прошлое до такой степени, что не видят радостей жизни современного мира и не позволяют жить по-человечески своим детям.
Сейчас многие дети растут в приемных семьях. Двое людей, живущие в паре, работают родителями. Обычно это лесбиянки или геи, потому что в таких семьях, по понятным причинам, родных детей быть не может.
Приемники у нас были классные, правда, маму Эльзу лучше было не трогать – она посто-янно занималась самосовершенствованием, а вот папа Жека была очень даже добрая. Иногда даже готовила нам яичницу и мазала разбитые колени хлоргексидином.
Мы постоянно находились на пятидневке – сначала в яслях, потом в детском саду, затем в интернате, а на выходные приемники забирали нас домой. Жили мы все вместе, в огромной комнате–студии, потому что мама Эльза страдала клаустрофобией и не могла находиться в маленьких помещениях. Она была художницей, занималась то йогой, то еще чем-то. Везде вечно были раскиданы краски, незаконченные натюрморты, гнилые яблоки, груши, киви, бананы, над которыми всегда кружились мухи – фрукты долго лежали, то по одному, то по нескольку штук, и портились – мама Эльза не разрешала нам их есть.
- Это для натюрморта, – говорила она.
Помню, как однажды в воскресенье, когда папа Жека и мама Эльза спали после вечеринки на огромной, занимающей почти треть комнаты, круглой кровати вместе с гостями, мы с Вероникой  (ей тогда только исполнилось четыре года, а мне было уже пять с половиной лет), голодные, наелись желтой краски. Краска, выдавленная на деревянную доску с белилами, была похожа на яичницу, но оказалась невкусной, а нам попало – Эльза оттаскала нас за волосы так, что с тех пор мы не тронули ни одной вещи, не принадлежавшей нам.
То, что нам можно было брать, Эльза складывала в угол за двухъярусную кровать Паши и Никиты – это были ее неудавшиеся натюрморты, на которых нам разрешалось рисовать, облезшие кисточки, засохшие тюбики с остатками краски…
Рисовать я любила и делала это с упоением, сколько себя помню. Самое яркое воспоми-нание – летний день, когда мы гуляли еще без кислородных масок: ослепительно па-лящее солнце, папа Жека, лениво посасывающая пиво из банки, рядом носятся Пашка с Никитой, а я рисую на светло-желтом песке. Помню, тогда я нарисовала домик – странный, с угловатой крышей, и сказала Жеке, что хочу в нем жить. Жека почему-то нахмурилась и спросила, где я видела такой дом. Я ответила, что он мне приснился. Никита подошел, посмотрел на мой рисунок и почему-то заплакал. Потом подбежал Пашка и затоптал домик, а Никита оттолкнул его и стал колотить так неистово, что Жека еле оттащила его от Паши, но истерика Никиты не прекращалась. Пришлось звонить психологу, который посоветовал, не мешкая, вызвать скорую. Никита тогда почти три месяца лежал в санатории с неврозом. Вернулся Ник чрезвычайно подавленным, не похожим на себя – он стал каким-то забитым, неразговорчивым и часто подолгу сидел, ни на что не реагируя.
Я почему-то все время вспоминаю этот дом, иногда пытаюсь нарисовать его, но по-настоящему похоже получилось лишь тогда, на песке, когда мне было три года…
- Ну, не тяни! – Никита, затушив сигарету, с интересом посмотрел на Веронику.
Вероника с загадочным видом достала из сумочки папку с какими-то бумагами и, отодви-нув рукой капсулы с кофе и пакетики с пирожными, аккуратно разложила их на барной стойке.
Мы, касаясь головами друг друга, молча изучали содержимое документов, и я почувство-вала, как дрожь пробежала по спине Никиты, услышала, как  всхлипнула Лелька… а по-том буквы поплыли у меня перед глазами и я разрыдалась.
- Не плачь, сестренка! – Никита, одной рукой обнимая меня, другой – Олю, нахмурил брови и задумчиво посмотрел на Веронику.
- Да ладно, Никитос, что за нежности. И что делать будете? – спросил Серега, глядя на Веронику.
- Как – что? А для чего, как вы думаете, я затеяла эту разборку?! Биопредков на эвта-усвоение! Хочу нормальную, свою собственную квартиру! Сколько можно снимать эту конуру с допотопным дверокном! – Вероника, округлив глаза, посмотрела на Серегу.
- Ничка, сразу на усвоение? Может, познакомимся с ними для начала? – Никита, подняв бровь и закусив губу, посмотрел на Веронику.
- Зачем? Что это даст? Лишние сопли? Не хочу! Не вижу смысла! Я предлагаю сразу суд. Не зря же юю забрала нас в свое время у этих маразматиков. Смотрите, разве нормальные люди будут жить в такой глуши? Вот, адрес: N-ский район, Светлов, дом 5. Сколько бонусов за землю получить можно? Говорят, там без масок до сих пор ходят, – Вероника досадливо почесала переносицу и достала зеркало.
- Исчезли следы от маски, не волнуйся … сестричка. Вероника … и я хочу познакомиться с био. А ты, Леля? – я повернулась к сестренке, моей самой младшей, родной сестре Оль-ге.
- Я … я не знаю, – Леля, вопросительно взглянув на Сережу, пожала плечами.
Удивительно было осознавать, что Никита, я, Вероника и Оля – родные люди. Странно, я никогда не чувствовала ни близости, ни особой привязанности к ним, разве что ощущала какую-то смутную ответственность перед Вероникой и Лелей.
Паша и Сергей молчали, глядя на нас. Биомать Паши покончила с собой, когда его, трех-летнего, забрала ювенальная юстиция – эту историю мы узнали в день совершеннолетия Павла, когда он подал запрос.
Каждый выросший в приемной семье имеет право подать запрос, достигнув 21 года, и, как правило, отказов не бывает – омбудсмен дает воспитанникам приемных семей папку с изначальными документами: первое свидетельство о рождении, сведения о биородителях. Информация о биородителях в папке есть непременно, потому как именно биородители оплачивают содержание собственных детей в приемных семьях.
Пособие на Пашу оплачивал его отец, которого Павел нашел и с которым общался.
- Зачем старику на усвоение, он еще здесь пригодится, – рассудил Павел и оказался прав: его биопредок был лауреатом Нобелевской Премии, работал в Лаборатории Усовершенствования и получал неплохие бонусы.
Когда Паша, впервые за много лет после изъятия его из семьи, встретился с отцом и узнал о премии, отец даже пытался рассказать сыну о том, за что его в свое время наградили.
Оказывается, Федор Яковлевич был причастен к разработке биосовместимых наночипов, крохотных капсул, на которых вмещается сигнальная кнопочка, связанная с компьюте-ром в Медицинском Управлении. Самые обеспеченные пациенты поспешили вживить себе такую кнопочку, которая может подать сигнал еще до того, как инфаркт или инсульт в организме начинают набирать обороты. Медицинская компьютерная программа получает уведомление и дает ответный сигнал на дозировку лекарств, которые тоже находятся в этой капсуле вместе с аптечным набором разных самых эффективных средств. Это раньше люди могли умирать во сне от сердечного приступа, а с такой капсулой не только спокойно выспался, но и проснулся уже реанимированным. И только по банковскому счету догадался, что тебя ночью подлечили и рекомендуют пополнить «аптеку» в капсуле.
Рекламную эйфорию первых капсул помнили все. Но Пашин отец говорил, что на самом деле еще старик Фейнман в 1959 году старой эры заявлял примерно так, что «там внизу полным-полно места». «Внизу» – это значит в очень маленьких нанометровых капсулах, в которых работают другие, некие, вроде, квантовые, законы упаковки. Воплощением этой идеи Фейнмана стало превращение многосекционного, по размерам занимающего средний спортзал, компьютера сначала в настольный вариант, потом в блокнотный и, на-конец, уже в современный ПМК (персональный микрокомпьютер), встроенный в браслет. И что самое удивительное, чем меньше становился компьютер, тем больше информации в нем можно было уместить. И только лет 50 спустя американцы начали вплотную работать с наночипами, делая целые лаборатории на чипах lab-on-a-chip. Модницы стали мечтать об умных нанороботах с нанорасческами, которые втирались в голову вместо шампуней и укладывали прическу по заданной программе, пока наноманикюрные до-бавки в ванночках полировали ногти, а нанощетки в растворе для полоскания – зубную эмаль до ослепительного блеска. Нанощетки до сих пор пользуются особой популярно-стью у курильщиков. Реклама сделала свое дело, и любые устройства, включая недоро-гие, но очень изящные браслетики, с вмонтированными многофункциональными нанороботами, которые позволяют получить помощь в трудной ситуации, стали вещью первой необходимости и престижа.
Полгода назад, на Дне рождения Паши, Федор Яковлевич, видимо, перебрав виски, начал рассказывать что-то очень заумное о рецепторах, о сверхбыстром контроле за процес-сами, происходящими на уровне наших рецепторов и обратной связи – тотального, быст-рого и полного воздействия на процессы, происходящие на уровне наших рецепторов. Никого, кроме Никиты, это, конечно, не интересовало. Старик сильно волновался и почему-то просил его простить, но внезапно раскис и прослезился, и мы все, кроме Никиты, слиняли – слушать эту пургу было скучно, биопредок нас сильно загрузил, а мы не отличались сентиментальностью. Поэтому остаток Дня рождения Паши отметили здесь же, в кафешнике. Федор Яковлевич, конечно же, не обиделся, и это радовало – готов старик делиться бонусами, и ладно…
В нашей ситуации Никита, я и Вероника не могли получить информацию о био из-за того, что Лельке еще не исполнился 21 год – оказывается, мы из одной семьи, теперь понятно, почему нам так долго морочили голову и каждый раз отказывали в запросе…
А биородителям строжайше запрещалось искать детей и вступать с ними в контакт. Матери и отцы, нарушившие это правило, подвергались аресту и пожизненному тюремному заключению. Жестко, конечно, но правильно – нечего детям нервы трепать, если не сумел обеспечить своему ребенку нормальную жизнь. Родители Сережи, пытавшиеся выкрасть его, находились в тюрьме уже более 11 лет.
Он ждал, когда Леле исполнится 21 год, и, наконец, дождался – можно жениться.
Браки до 21 года заключать запрещалось. Можно было вместе жить, начиная с 12 лет, но регистрировать отношения законом разрешалось только с 21 года. Видимо, потому, чтобы случайно не поженились брат с сестрой до открытия своей «детской папки». Хотя все равно не понятно: ведь иметь близкие отношения можно, начиная с 12 лет, с кем угодно. Главное – соблюдать технику безопасности. О технике безопасности нам рассказывали еще в начальных классах на уроках валеологии, а если кто-то от теории сразу переходил к практике, не достигая 12 лет, этому, как правило, не препятствовали.
Может это и правильно, ведь ранние браки ни к чему хорошему не приведут. Вот, Сережа с Олей вместе уже почти 8 лет – отношения проверенные, можно и жениться. По крайней мере, Серега ни на кого, кроме Лели, не смотрит, хотя в СМИ и везде, сколько себя пом-ню, с детского сада пропагандируется свободная любовь, поэтому каждый знает, что секс – основа здорового образа жизни.
Мы с Тимошкой вместе почти три года. Откровенно говоря, я вообще не понимаю, зачем выходить замуж. Меня и так все устраивает. Я свободна, он тоже. Правда, иногда меня все же расстраивает его: «Я сегодня не приду, Аська», – сопровождаемое приглушенным хихиканьем какой-нибудь незнакомой мне Тимкиной подруги. Но что делать, моя рев-ность – это пережиток прошлого. Глупо испытывать такие чувства, мы ведь свободные люди. Я, вздохнув, почувствовала что-то похожее на обиду – вот уже три дня Тимофей не приходил ночевать.
- Я против. Я хочу сразу подать на эвтаназию, – Вероника, прервав мои размышления, положила руку на плечо Никиты, а он, откинув длинную челку со лба, отстранился и по-смотрел на нас с Лелей:
- Девчонки, я еду туда завтра. Кто со мной?
- Зачем? Вот придурок! – Вероника, изо всех сил стукнув кулачком по столу, нахмурила брови и посмотрела на Лелю:
- А ты что скажешь?
Леля, в который раз беспомощно взглянув на Серегу, пожала плечами.
- Люлек, решай сама. Ты уже большая девочка, – улыбнулся Сергей и поцеловал невесту в лоб, будто замотанный густыми каштановыми кудряшками.
- Ну, Аська, от тебя я такого не ожидала, не думала, что ты пойдешь против меня! – Веро-ника скривила пухлые губы и покачала головой.
- Ничка, я всю жизнь имела свое собственное мнение относительно чего бы то ни было, просто ты не всегда его замечала, - парировала я.
- Никита, я еду с тобой, – сказала Леля, вставая с Серегиных колен, – во сколько за-едешь?
- В половине пятого утра, а за тобой, – Ник повернулся ко мне, – без пятнадцати пять.
Я кивнула, а Вероника, чертыхнувшись, пожала плечами. Потом с презрением посмотрела на нас, тряхнула своими длинными волосами и резко встала, оттолкнув ногой стул, который чуть не упал.
- Вероника, подожди! – Паша схватил ее за руку, но она, отдернув руку, прошипела:
- Моралисты! Если бы твой био тебе бонусов не подбрасывал, наверняка бы его давно на эвта-усвоение отправил!
Паша, вздохнув, вернулся и, забравшись на высоченный барный стул, взглянул на Ники-ту, сидевшего на низеньком диване, свысока:
 - Никитос, зачем тебе это надо? Ясно же, что с твоих ничего не возьмешь – религиозники. Вероника права, разобрались бы с этим делом, и все. Понятно, что делить там особо нечего, – Павел усмехнулся, – но все же, для собственного удовлетворения, надо быстро все обставить и жить спокойно. На мой взгляд...
- Оставь при себе свой взгляд, – перебил Никита, не глядя на Павла.
Прикурив, он кинул Сереге зажигалку.
Несколько минут мы сидели молча. Никита, как всегда, первым нарушил тишину – он был самым старшим.
- До завтра, сестрички, – он одним глотком допил кофе, поставил капсулу на стойку и вышел.
Махнув рукой Нику на прощанье, я тоже было поднялась, но Паша меня остановил:
- Не чудите, ребята. Зачем вам знакомиться со старыми маразматиками? Судя по тому, что они родили столько детей, не сумев воспользоваться техникой безопасности, ясно, что ваши био – больные на всю голову. Продавайте землю государству, она нынче дорогая, и дом. Кстати, какой там может быть дом? Наверняка допотопная развалюха вроде тех, в которых отшельники живут.
Я вздрогнула и посмотрела вниз, на лежащую передо мною салфетку, на которой, как всегда, выводила какие-то каракули. Дом. Я сидела и рисовала дом. Странный дом с тре-угольной крышей.
- Настька, ты меня слышишь? Проснись! – Паша выхватил было рисунок, но я неожидан-но разозлилась, вспомнив, как тогда он стер мой домик, нарисованный на песке, и уда-рила его по руке.
 - Ты чего? – изумленно посмотрел на меня Пашка, – Бешеная семейка! Яблоко от яблони недалеко падает!
Серега с Лелькой удивленно смотрели на меня. Их удивление было неподдельным – я всегда была самой невозмутимой и рассудительной в семье, отличалась неконфликтным характером и сохраняла спокойствие, что бы ни происходило.
А происходило в нашей жизни всякое. Однажды мы гуляли на площадке, папа Жека ото-шла за пивом, а трехлетняя Анечка, увидев голубей, клевавших что-то рядом с дорогой, захотела поиграть с ними. Она перелезла через низенький заборчик и оказалась под коле-сами проезжавшей мимо машины.
Тогда Никиту тоже, помню, отправили в психоневрологический санаторий – он рыдал и никак не мог успокоиться, его невозможно было оттащить от Анечки, которая умерла тут же, на месте.
Я никому не рассказывала, что видела белого голубя, улетевшего в небо и помахавшего мне крылом на прощание. Сейчас я думаю, что мне просто показалось, а тогда я была уверена, что Анечка превратилась в голубя, и завидовала ей. Паша наблюдал за всем происходящим молча, лишь изредка тихо всхлипывая. Вероника, которая была слишком мала, чтобы понять, что случилось с ее сестрой-близнецом, лепила куличи, будто ничего не произошло, Леля спала в коляске, а Сережа в тот момент был дома – он, помню, болел.
Как ни странно, случившееся меня не расстроило – Вероника заменила мне Аню: они, такие похожие, казалось, и раньше были одним целым.
Папа Жека еще долго потом была бледной и расстроенной, мама Эльза истерично руга-лась, Сережа и Паша ходили испуганные и притихшие, а я была спокойна, весела и невозмутима.
- Настя у нас железная, – сказала как-то мама Эльза папе Жеке, глядя, как я засовывала глубоко в шкаф Анечкин сарафанчик со словами:
- Он ей больше не нужен.
- Хорошо, есть хоть один человек в семье нормальный, кроме меня, – говорила Эльза.
Эльзу потрясало то, что я без конца рисовала. Когда мне исполнилось шесть, она даже стала покупать мне бумагу для акварели, а в девятилетнем возрасте я заканчивала начатые ею картины – только тогда работы Эльзы начали продаваться. Я еще не подозревала, что талантлива, а Эльза пользуется моими успехами, и очень радовалась, когда она давала мне в руки настоящую кисть, качественные краски и большие холсты.
Сейчас, когда я главный редактор Интернет-журнала «Совершенный Век» (благодаря Тимке, конечно – журнал принадлежит его отцу), я могу позволить себе и кисти, и краски, но по-прежнему рисую на чем попало и чем придется.
Сейчас вообще мало кто рисует руками – все в компьютерных либо на планшетах. Лишь единицы, такие, как я – фанатики, как с восхищением называет меня Тимка и с презрени-ем – Вероника, «пачкают руки», пользуясь первобытной сангиной или гуашью.
Аккуратно сложив салфетку, на которой был изображен странный дом, я положила ее в папку.
- Все, ребята. Лельчик, до завтра! Я полетела.
Серега чмокнул меня на прощание, а Пашка, сузив глаза, помахал пятерней, так и не ото-рвав локтя от стола.
Здорово, что у Ника четырехместный лан! Обычно миниланы двухместные, а этот Никита приобрел по случаю: у его соседей, супружеской пары, изъяли двух малышей, трех и шести лет. Какая-то странная история – выяснили, что детям не делали прививки, а справки, которые мама приносила в садик, оказались поддельными. Непонятно, что за родители? Родители детям должны желать добра, здоровья, а эти не делали детям прививки, видно, ничуть не заботясь о том, что малыши заболеют страшными, неизлечимыми болезнями, от которых раньше умирали и дети, и взрослые: ветрянкой, свинкой, скарлатиной.
Сейчас, конечно, тоже все без конца болеют, но понятно, что проблема – экология. Пред-ставляю, какой бы начался кошмар, если бы прививки отменили – цивилизация тогда бы точно погибла!
В общем, на содержание изъятых детей в приемной семье потребовались деньги (понят-ное дело – кто будет воспитывать чужих детей бесплатно), и Никита купил у них четы-рехместный минилан – теперь он им точно не понадобится. Ведь если у этих родителей появятся еще дети, то и их заберут – такой закон. Не справился с воспитанием – не иметь тебе детей.
Покачав головой, я нажала на пульт. Лан пискнул, и дверокно открылось. Я натянула маску и запрыгнула в аппарат. Эх, нет настроения гулять по торговому центру без Вероники. Может, зря я так? Зачем они мне – эти био?
 
Глава 2. Биопредки

Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел.
Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое;
а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир
 (Ин. 15, 18-19)
Жила я на третьем этаже, но для меня и это было высоко: терпеть не могу высоту! Все дверокна нашего дома были обмагничены миниланами. Мне не очень нравился этот дом, но Тимка настоял – пришлось снять квартиру здесь. До редакции лететь пять минут – очень удобно. Я посмотрела в окно. Чуть левее сияли ярче солнца купола храма Христа Спасителя.
В школе рассказывали, что на этом месте раньше был замечательный бассейн под откры-тым небом. Потом зачем-то его засыпали и построили эту церковь. Еще недавно храмы строились, реставрировались, восстанавливались, непонятно зачем. Для чего возвращать-ся в дремучее прошлое? Люди, жившие в то время, похоже, не хотели прогресса и разви-тия, не давали жить по-человечески собственным детям. Хорошо, что появилась ювеналь-ная юстиция, и у детей наступила новая жизнь: они стали полноправными членами обще-ства.
За что, интересно, нас забрали у био? Завтра узнаем. Приедем и спросим. И, что самое интересное, для чего надо было рожать еще детей, если Никиту у них отобрали? Ведь понятно, что родителями им уже не быть!
- Все-таки интересно посмотреть на них, – сказала я самой себе и пошла в компьютер-ную.
Компьютерной называется круглая пластиковая кабинка, с удобным креслом, вентиляцией и огромным – невозможно охватить взглядом – экраном, переходящим в сенсорную панель внизу. В компьютерной работалось гораздо удобнее и плодотворней, чем за обычным, допотопным компьютером. Я будто бы находилась внутри монитора и управляла виртуальным миром движениями кончиков пальцев.
В наше время огромное количество людей буквально сошли с ума – они не вылезают из компьютерных, общаясь с друг другом, с виртуальными персонажами – различными эко-программами: виртуальными людьми, монстрами и тому подобными, развлекаясь дни и ночи напролет. У всех есть по несколько клонов, и неясно, с кем ты общаешься – с чело-веком, одним из его клонов или с какой-нибудь эко-программой.
Мне лично этого не понять. Я сделаю свое дело и ухожу. Вообще, как человек может си-деть круглые сутки и управлять иллюзиями? Помню, когда я училась в двенадцатом клас-се, в нашей школе два мальчика умерли, сидя в компьютерных. Наверное, детей в компь-ютерные пускать все-таки нельзя. Они совсем теряют ощущение реальности. А с другой стороны, так можно дорассуждаться и до предрассудков – нельзя детям пить пиво, курить, жить вместе и так далее.
Рассмеявшись, я запустила программу и принялась за работу. Номер надо сдать послезав-тра, но завтра, как выяснилось, поработать мне не удастся, поэтому все надо закончить сегодня.
Через пять часов (надо же, в компьютерной теряешь счет времени, не чувствуешь ни го-лода, ни жажды!) я, обессиленная, с покрасневшими, слезящимися глазами и трясущимися руками, вышла из компьютерной. Все-таки нагрузка на нервную систему огромная, наверное, скоро в киборга превращусь – усмехнулась я и поняла, что пора бы немного перекусить.
Нажав на кнопку пищеблока, я получила разогретый герметично упакованный продукто-вый набор. Из соседнего, холодильного отсека я вынула пакетик сока и открыла его. Сок был яблочный, кисло-сладкий – в общем, обычный. Такой же вкус был у начинки яблоч-ных пирожков, тот же вкус имели леденцы «Яблоко», яблочный джем, яблочное мороже-ное и яблочная зубная паста. Интересно, почему не имеют вкуса одинаковые круглые ша-ры, называемые яблоками, которые сплошь и рядом продаются в супермаркетах?
Я допила сок и вскрыла пакет с рисовым пюре и соевыми фрикадельками. Кое-как про-глотив это, я, обессилено потирая глаза, поплелась в душ. Завтра вставать рано. Меня ждет интересный день. Что ж, посмотрим на био…
Выйдя из душа, я вошла в крошечную спальню, из стены мягко выплыла кровать, упав на которую, я тут же заснула.
Противный писк будильника, сопровождаемый вибросигналом кровати, разбудил меня. Такое ощущение, что я проспала час, не больше. Хотя, судя по времени, я спала около пяти часов и должна была бы неплохо выспаться. Странная жизнь – ничего не успеваешь, а если и успеваешь, то ничто не приносит ни радости, ни удовлетворения…
Едва я успела выскочить из душа и выпить кофе, как замигали светодиоды и раздался сигнал – Никита, примагнитившись, поторапливал меня.
«Ладно, причешусь в минилане», – подумала я и, на ходу убирая расческу в рюкзак, побе-жала к дверокну.
Леля, невыспавшаяся, то и дело потирающая глаза, выглядела подавленной, да и Ник тоже – вчерашняя перепалка с Вероникой озадачила всех. До этого мы жили дружно, потому что не нарушали инструкций, и никаких проблем не возникало. Познакомиться с биологическими родителями не противоречило инструкциям, но почему-то мы вчера поссорились. Наверное, из-за того, что Вероника уже все решила, грамотно просчитала и сейчас спит себе спокойно. Счастливая… Я зевнула и решила немного подремать, но почему-то совсем не спалось.
Через три часа (я бы летела часов пять – Никита у нас гонщик!) мы, на максимальной скорости, подлетели к Светлову. Никита плавно посадил лан на небольшой лужок возле почти засохшего, заросшего тиной крошечного прудика.
Я растолкала сонную Лелю и протянула ей маску, а Ник неожиданно выпрыгнул из каби-ны и вдохнул воздух полной грудью.
- Никит, ты что?! Отравимся! –- крикнула я ему, но он, отмахнувшись от меня, стянул во-долазку и бросил ее в кабину.
Эмблема задела пульт управления, раздался противный писк. Леля убрала водолазку и, опасливо озираясь, выбралась из минилана, сжимая в руках маску и неглубоко вдыхая местный воздух.
Я огляделась. Кругом было непривычно – все зеленое. Зеленая трава, зеленые деревья. Правда, зелень была уже чуть желтоватой – видимо, подсохла, так как дождей не было уже давно. Прикольно, почти как на рекламе яблочного джема. Ага, яблоки, вот они – растут на деревьях. Плоды маленькие, зеленые, не то, что в супермаркетах. Я сорвала одно яблоко, откусила кусок и, поморщившись, выплюнула: кисло и терпко.
- Они дикие! Отравишься! – крикнула Оля.
- Эх, вы. Ничего не понимаете. Просто яблоки еще не созрели, – сказал Никита.
За яблонями виднелось какое-то строение, оно показалось мне смутно знакомым, и я по-дошла к забору. Скрипнула калитка, и мне навстречу вышел странный человек, одетый в длинную, до земли, черную одежду.
- Настя? Настенька! – прошептал он и подошел ко мне, видимо, желая меня обнять, но, так и не решившись, убрал протянутые было руки.
- Нашла дом? – я вздрогнула, услышав голос Никиты за спиной, и обернулась. Леля, сто-явшая с Никитой, выглядела изумленной и растерянной.
- Деточки мои… а где же Аннушка и Верочка? – спросил мужчина, пытаясь, видимо, сдержать подступающие слезы.
Никита, откинув челку, посмотрел на свои ботинки, потом на меня.
- Они не приехали, – ответила я, – Вероника не захотела, а Аня… она не смогла.
- Заходите, заходите, – он распахнул калитку.
Я вошла и остолбенела – дом на песке, случайно нарисованный мною, стоял, более чем реальный, под синим небом, залитый солнечным светом, в окружении яблонь.
Мне нестерпимо захотелось прямо сейчас нарисовать этот дом, старый, вросший в землю почти до самых окон, склонившуюся над верандой яблоню, одиноко стоявшую скамееч-ку…
Я всегда спасалась так, когда смущалась или терялась – начинала рисовать. В моем рюк-заке непременно были блокнот и карандаш. Сев прямо на землю, я открыла блокнот и на-чала зачем-то рисовать штрихами. Руки у меня дрожали.
Никита, словно замороженный, стоял, склонив голову, а Леля, оглядывая все вокруг и улыбаясь, скинула с себя босоножки и, аккуратно ступая, босиком пошла по тропинке к дому.
Мужчина, оказавшийся нашим настоящим, родным отцом, не двигался. Он будто бы бо-ялся, что мы исчезнем. Казалось, он пытался у нас о чем-то спросить, но ему словно что-то мешало – он закрывал рот, почти прикрытый густой бородой и усами, и опускал глаза.
Вдруг, словно что-то вспомнив, он с криком: «Татьяна!» быстрой походкой пошел к дому и скрылся, согнувшись, за маленькой дверью просевшей веранды, которая, казалось, вот-вот рассыплется.
Леля побежала за ним, но в дом зайти не решилась – заглянула в распахнутое настежь окно.
Я поднялась, бросила в рюкзак свое художество и, вслед за Лелей, тоже подошла к окну. В глубине большой комнаты мы увидели женщину, стоящую к нам спиной на коленях. В комнате было темно – свет почти не проникал в окна из-за разросшегося сада. На полочке, в окружении старинных образов, тлел огонек.
Женщина, наша настоящая мать, словно почувствовав, что на нее смотрят, обернулась. Глаза ее расширились, наполнились слезами. Она встала с колен и, спотыкаясь, подошла к окну, всматриваясь в наши лица.
Час спустя, мы, переполненные необычными и непонятными, забытыми чувствами, сиде-ли за домом, в чудесной беседке, обвитой сухими, видимо, еще прошлогодними вино-градными лозами, и пили чай. Такого чая я не пила никогда в жизни.
- Я каждый год в мае собираю свежие листочки малины и смородины – вот и весь секрет, – сказала наша настоящая, родная мама, и я впервые в жизни увидела улыбку на ее лице. Мать, когда улыбалась, становилась необыкновенно красивой и будто бы молодела.
«Вероника – вылитая мама», – подумала я и посмотрела на Никиту. Он будто бы прочел мои мысли и кивнул.
Беседа получалась какой-то натянутой – казалось, они и мы в чем-то упрекаем друг друга и себя, и я, чтобы как-то разрядить обстановку, достала наш электронный фотоальбом.
Фотографий было немного – Эльза фотографировать и фотографироваться не любила. Сохранились лишь детские снимки, сделанные в садике и школе, и несколько фотографий наших последних Дней рождений, которые мы праздновали уже без Эльзы.
Никита обнаружил мой замысел, когда уже ничего нельзя было сделать. Пытаться ото-брать фотоальбом, который я уже включила, он не решился, но больно врезал мне кула-ком по колену. Я взглянула на него с недоумением, но поняла, что показала фотографии зря, слишком поздно.
- Где Анечка? – голос мамы прозвучал тихо и как-то безнадежно.
Отвечать предстояло мне. Я вздохнула.
- Аня погибла, когда ей было три годика. Попала под машину, – сказала я и опустила гла-за.
Мать быстро прикрыла рукой рот, но я увидела, как скривились ее губы и из глаз хлынули слезы.
Леля, сидевшая рядом с матерью, обняла ее, и тогда мама зарыдала в голос, безутешно и громко. Она вцепилась в Лелькины руки, целовала их, потом обнимала ее, гладила непо-корные кудряшки… Леля сидела, застыв, и, похоже, была испугана.
- Татьяна, не плачь…  не надо. Слышишь, не надо! – голос отца с шепота сорвался на крик, и мать, наконец, успокоилась, лишь слезы продолжали катиться из ее огромных го-лубых глаз. Но руку Лельки она не отпустила.
- Моя девочка, я так хотела сохранить хотя бы тебя, но нас нашли, и тебя забрали, тебе еще не было полгодика, – прошептала мать срывающимся голосом и вынула из кармана бесформенного платья малюсенькие розовые носочки.
- Это твои, – она протянула их Лельке.
Оля, удивленно глядя на них, спросила:
- У меня что – были такие маленькие ножки?
Я с интересом взяла один носочек, а мать достала из кармана маленький кружевной фар-тук, на котором был изображен дом – такой же, как этот, с треугольной крышей, и протя-нула мне:
- Это твой, Настенька.
- А у тебя осталось большое хозяйство, – сказал отец Никите, поднимаясь, – пойдем в дом.
Я встала и, сжимая фартучек, пошла за ними. В доме было сыро и прохладно. Отец про-пустил Никиту вперед, и он, замешкавшись лишь на мгновенье, уверенно прошел по узенькому, застеленному плетеными ковриками коридору налево.
Я не отставала, и через мгновенье мы очутились в небольшой светлой комнате. Солнце весело пускало лучи, которые, казалось, проникали в самые потаенные уголки этой ком-наты. Кровать, лестница, прикрученная к стене, турник, качели, полки с миниатюрными машинками и книги, аккуратно стоящие в книжном шкафу – это, без сомнения, была комната Никиты. Рядом с кроватью, на плечике, висело золотое платьице.
- Это чье? – спросила я.
- Никиты, – сказал отец с оттенком гордости.
«Бедные старики, они действительно больны», – подумала я, с жалостью глядя на Ника, которому, похоже, досталось больше всех нас.
Но Никита, не обращая на меня внимания, подошел к платью и, сняв его, прижал к лицу, словно вдыхая запах, исходивший от него. Потом резко повернулся и посмотрел в угол. Там, на полке, стояли старинные образа. Ресницы Никиты дрогнули, и он, подойдя к ико-нам, взял в руки одну из них.
«Маразм крепчает», – подумала я, и мне отчего-то захотелось домой, в город.
Отец стоял, словно застывший, и смотрел на Ника.
- Сегодня вечером будет служба? – спросил Никита и посмотрел, наконец, на отца.
- Ты… ты помнишь?! – с изумлением отец подошел к Никите и коснулся его длинной челки.
Ник не отдернулся, и отец, убрав с лица непокорные волосы сына, ответил:
- Да. Как всегда.
Я подошла к книжному шкафу, где за стеклом стояла фотография. Девочка? Нет…  Это Никита! Лет четырех, круглолицый, с длинными волосами, в этом самом желтом платье, держал в руках что-то непонятное, на цепочке.
- Это не платье, Ася, это стихарь, так называется одежда священнослужителей. А в руках у меня кадило, – сказал Никита, подойдя ко мне и глядя на фотографию.
Я раздраженно пожала плечами и вышла из комнаты. Обстановка этого дома начинала меня угнетать. Выйдя на крыльцо, я увидела Лелю, мило беседующую с нашей биомамой.
Понимая, что до меня никому нет дела, я решила прогуляться. Место было необычное, в такую глухомань я никогда не ездила и, откровенно говоря, не думала, что на планете еще существуют такие домики, прудики, яблоньки…
За калиткой было тихо и пусто, песчаная дорога шла куда-то вниз, а за прудом я увидела церковь. Почти скрытая деревьями, она стояла, словно в ожидании чего-то. Эта церковь была намного меньше храма Христа Спасителя – старенькая, из красного кирпича.
Я пошла вниз, по дороге. Видно, здесь когда-то стояли дома, такие же, как дом моих ро-дителей – кое-где я видела развалины, густо заросшие березняком и лопухами. Пройдя еще немного вперед, я увидела еще один дом, почти такой же, как наш, скрытый кустами. Калитка была открыта, и я вошла во двор. Во дворе, под яблонями, висел гамак, в котором лежала молодая женщина.
 
Глава 3. Варвара

Горе же беременным и питающим сосцами в те дни;
ибо великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей
(Лк. 21, 23)
Обычно я не отличалась бесцеремонностью, но сейчас, стоя за кустами малины, буйно разросшейся вдоль покосившегося забора, с интересом разглядывала женщину, скорее, девушку. Она была прекрасна – темные брови и ресницы, бледное, чуть розоватое лицо, светлые, как пшеничные колосья, длинные волосы, выбивавшиеся из тугой косы, которая свисала вниз, почти касаясь травы. Одета она была в длинный сарафан необычного по-кроя, расстегнутый на груди, едва ли не обнажая ее.
У груди ее я заметила какое-то шевеление. Вглядевшись, я поняла, что это крошечный ребенок. Красноватый, с узкими, будто отекшими глазами, он жадно открывал малюсень-кий, размером с монетку, ротик, вытягивая кукольные ручки.
Девушка, проснувшись, улыбнулась и, окончательно обнажив грудь, поднесла сосок к ротику ребенка. Малыш, словно голодная собака, вцепился в нее.
Зрелище было не из приятных, и я тут же подумала, что если когда-то стану мамой, то ни за что не буду кормить ребенка грудью. Только из бутылочек. Сейчас, в наше время, су-ществует огромное количество разнообразных витаминизированных смесей, качество которых, безусловно, лучше, чем женское молоко.
Женщина, лежавшая в гамаке, почему-то теперь вызывала у меня неприятные чувства, и я решила вернуться назад.
Хрустнула ветка. Женщина вскочила с гамака, оглядываясь вокруг с каким-то неистовст-вом, увидела меня и попыталась прикрыть ребенка своей юбкой, обнажив круглые, словно высеченные из белого мрамора, колени.
Я с недоумением посмотрела на нее, повернулась и пошла в сторону минилана, решив дожидаться Лелю с Никитой там. Местная обстановка уже начинала действовать мне на нервы и, как иногда выражался Ник, «ломать мой мозг».
Услышав торопливый шум шагов, я обернулась. Странная длинноволосая девушка дого-няла меня. Общаться с нею мне было неинтересно, но тактичность заставила меня остановиться.
Догнав меня, девушка встала рядом и, глядя на меня глазами, полными боли, страха и от-чаянья, прошептала:
- Кто вы? Зачем вы здесь?
- Меня зовут Анастасия, мы приехали навестить био, – ответила я, с недоумением глядя на нее.
- Вы не скажете? Вы ведь меня не выдадите? – спросила, давясь слезами, незнакомка, глядя на меня прозрачными, до странности светлыми голубыми глазами.
- В смысле? – спросила я.
И тут же вспомнила об инструкциях, которые мы подписывали ежегодно: в одном из пунктов требовалось, чтобы каждый гражданин Мирового Государства сообщал обо всех странных детях, увиденных или встреченных где-либо, случайно, в гостях, кафе, на ули-цах.
Такова наша справедливая система – это правило надо было выполнять, чтобы в нашем обществе не было брошенных, эксплуатируемых, непривитых детей, а также малышей, чьи биородители не в состоянии воспитывать рожденных ими детей.
- Мы не регистрировали, – прошептала женщина, глядя вниз, себе под ноги, и тут до меня дошло.
На правой ручке ребенка не было личной карты-браслета. Неоднократно в СМИ рассказывалось об отшельниках – религиозниках, рожающих и не регистрирующих детей, тем самым калеча их и ломая им будущее. Эти несчастные дети росли в нечеловеческих условиях, вне цивилизации, не пользуясь ее благами: не ходили в детские сады и школы, им не делали прививок. Они росли без помощи психологов, а ведь, как известно, без занятий с психологом человек не сможет вырасти адекватным.
Я потрясенно смотрела на молодую мать, не зная, что ей сказать.
- Мама! – вдруг услышала я детский голосок.
По тропинке бежали мальчик и девочка, похожие на женщину, светловолосые, но дочерна загорелые, румяные. И тоже без браслетов!
Мальчик подбежал первым, а девочка, которая, вероятно, недавно научилась ходить, смешно подпрыгивая,  хохоча и протягивая ручки, топала к нам.
Мальчик внимательно посмотрел на меня. На смуглом лице его глаза, такие же светло-голубые, как и у матери, казались почти белыми.
- Это у тебя что? – спросил он, схватив кнопку кармана моих блестящих брюк и пытаясь оторвать ее.
Я, безуспешно отодвигаясь от него, начала понимать, что новорожденный ребенок – это лишь один из несчастных, живущих в нечеловеческих условиях детей. Однако эти малы-ши выглядели совершенно счастливыми, и я подумала, что иначе быть не может – ведь эти дети не знают, что такое нормальная жизнь, и просто радуются тому, что есть…
Тем временем малышка доковыляла до нас и подошла к матери, протягивая к ней ручки. Светловолосая женщина, не обращая внимания ни на что, застыв как изваяние, смотрела куда-то, словно сквозь меня, невидящим взглядом.
Вдруг, неожиданно, она схватила меня за рукав куртки, и, прижимая задремавшего крас-новатого младенца, не глядя на других детей, потащила меня в сторону своего дома.
Малыши, едва поспевая, бросились за нами.
Только лишь войдя в дом, светловолосая женщина отпустила меня. Подойдя к массивно-му столу, стоявшему у распахнутого настежь окна, на котором стояла плетеная корзина овальной формы, она бережно положила младенца на зеленое одеяльце, лежащее на дне корзины, и повернулась ко мне.
Мальчик тем временем вбежал в дом, а девочка смешно карабкалась по ступенькам.
Женщина подошла к малышке, подняла ее, посадила на колени, и девочка, пухленькой ручкой отогнув ворот платья матери, взяв обеими руками грудь, начала пить молоко, за-жмурившись от удовольствия.
Я изумленно смотрела на них. Кормить грудью детей, достигших шестимесячного возраста, было запрещено много лет назад: научно доказано, что это вызывает нездоровые реакции и у детей, и у матерей – такие, как излишняя зависимость и привязанность.
Но этой маме, видимо, было все равно. «Женщина просто больная», – подумала я и не-много испугалась, но решила все же пообщаться – раз ей так этого хотелось. Да и делать было все равно нечего – похоже, назад Никита с Лелей пока не собирались.
Минут через пять, малышка, насытившись, сползла с колен женщины и побежала в соседнюю комнату к брату, который, не обращая ни на кого внимания, уже почти разобрал мою авторучку – я решила пожертвовать ею ради того, чтобы кнопка на кармане моих любимых брюк осталась на месте.
- Меня зовут Варвара. Мы с мужем живем здесь пять лет, – услышала я и вздрогнула от неожиданности: засмотревшись на детей, я, оказывается, потеряла чувство реальности.
Тем временем золотоволосая Варвара, ставшая почему-то спокойно-напряженной, словно натянутая струна, продолжала:
- Мой отец был священником, отец мужа – тоже, нас изъяли из семей, когда ему было двенадцать, а мне десять лет. Познакомились мы в приюте и лишь случайно, по тому, как перед едой мысленно читали «Отче наш», заметили друг друга и с тех пор старались дер-жаться вместе.
Когда мы выросли, то, в силу своего воспитания, не смогли жить в рамках нашего обще-ства, по его правилам. Мы были обречены на то, чтобы остаться бездетными, потому как воспитывать своих детей, как требует современный мировой закон, не хотели.
Вы, наверное, знаете, что в роддомах, прежде чем мать выйдет оттуда с новорожденным, она подписывает определенные правила, типа руководства по эксплуатации? Отказываясь их подписать, мать тем самым лишается ребенка – она попросту выходит из роддома без малыша, – Варя посмотрела на меня, и, вздохнув, продолжала:
- Зная это, мы, обнаружив мою первую беременность, уехали сюда. Это один из немного-численных районов, где ювенальная юстиция не так свирепствует, как в других местах, а эта деревня давно продана и числится выселенной, и никто не знает, что здесь живут лю-ди, кроме ваших родителей, Анастасия.
Мы, наша семья, живем здесь незаконно. Если омбудсмены узнают о нас, о детях, мы с мужем окажемся в тюрьме, а детей заберут в приемные семьи, – закончив, Варвара по-смотрела мне в глаза.
Я пожала плечами:
- А что вас с мужем не устраивает, с какими правилами вы не согласны?
Варя, как-то безнадежно, с болью, взглянув на меня, спросила:
- Вы жили в приемной семье? Вам было хорошо? У вас было счастливое детство?
- Конечно, – бодро ответила я и неожиданно замялась, вспомнив, как бесновалась Эльза, как напивалась Жека, как погибла Аня, как мне вечно не хватало чего-то, из-за чего я просыпалась по ночам, забиралась в кровать то к Веронике, то к Леле и обнимала их…
Варя смотрела на меня внимательно, и, к своему изумлению, вопреки сказанному ею, я понимала, что она абсолютно здорова, и психически, и физически – золотоволосая Варва-ра-краса совсем не была похожа на грязных и больных отшельников, репортажами о которых кишели СМИ.
Одета она была хоть и странно, но опрятно. В доме было чисто, покрытый кое-где облу-пившимся лаком деревянный пол блестел. Посреди комнаты стояла белая печь, в некото-рых местах подмазанная глиной. Лишь несколько игрушечных машинок и мячик лежали под столом, – придраться было не к чему.
Девочка, подойдя ко мне, протянула ручки, и мама, ловко подняв малышку, усадила ее ко мне на колени.
Маленькие теплые ручки коснулись моих ушей – видно, девчушка заинтересовалась мои-ми сережками. Прикосновения девочки были ласковыми и приятными, и я улыбнулась малышке. Пахло от нее какой-то неизъяснимой нежностью, чистотой, ее глаза выражали абсолютное счастье, которого я не видела еще никогда, ни в одних детских глазах.
- Ее зовут Александра, ей год и два месяца, – сказала мне Варя, и малышка с улыбкой обернулась, услышав свое имя.
- А младшему сколько? - спросила я.
И подумала, что впервые слышу, чтобы между детьми была такая разница. Это тоже за-прещалось нашим обществом. Дети в таких семьях изымались – считалось, что мать, ро-див погодок, однозначно не сможет уделить детям достаточное количество времени.
- Арсений родился три дня назад, на рассвете, – сказала Варя, глядя в окно.
«Поэтому он такой красный и узкоглазый», – я вспомнила, как одна знакомая рассказыва-ла мне, что в первые месяцы испытывала отвращение к своему новорожденному сыну. Психологи сказали ей, что это нормально, что так бывает абсолютно со всеми мамами из-за того, что все дети рождаются уродцами – с отекшими веками, с лицами, похожими на древних старичков, с морщинистыми ручками-ножками.
Однако к Варваре, видно, это не относилось: она, подойдя к столу, расстелила на нем мягкий маленький плед, положила на него пеленку и, бережно достав из корзины мла-денца, поцеловала малыша в смешной сморщенный лобик. Перепеленав ребенка, она еще раз покормила его и, дождавшись, пока маленький Арсений уснет, снова положила его в корзину.
Поправляя прядь волос, упорно выбивавшуюся из ее великолепной косы, Варя снова об-ратилась ко мне:
- Я не знаю, что у Вас на душе, но молю: не выдавайте нас, а я помолюсь за Вас. Вы види-те, что дети не испытывают нужды, они счастливы и имеют все необходимое. Мы живем лишь благодаря милости Божьей и помощи Ваших родителей.
Купить мы ничего не можем, так как Андрей, муж мой, не имеет возможности устроиться на работу из-за отсутствия браслета. Мы живем здесь незаконно, я Вам уже говорила, а официально числимся пропавшими без вести. Андрей ходит на охоту, собирает грибы и ягоды, мы выращиваем картошку, держим корову – ее отдали нам ваши родители, Настя, и, благодаря им, у детей есть масло и молоко.
Я, поглядев на огромную грудь Варвары, подумала, что ее жизнь ужасна, как и у ее коро-вы – бессмысленная, лишенная радостей, в безлюдной глуши…
Вероятно, мои глаза отразили мои мысли, потому что Варя, с какой-то непонятной болью взглянув на меня, продолжила:
- Наверное, Вы, Настя, думаете, зачем нам все это, да? Зачем круглосуточно сидеть с детьми, которых можно отдать в сад, где с ними будут заниматься квалифицированные педагоги? Наверное, Вы удивляетесь, почему нам неинтересна и неприятна комфортная, насыщенная событиями жизнь? Вы думаете, что без современных информационных тех-нологий: компьютерных, лайнеров и прочего, жизнь пресна и неинтересна?
Настя, я не буду Вам ничего доказывать. Возможно, Вы сами поймете меня. Возможно, нет. У Вас есть муж?
Я вздрогнула от неожиданного вопроса, и, подумав секунду, ответила:
- Да! Нет…  нет. А что?
Варя, достав из низенькой тумбочки маленькую баночку, чистое блюдце и ложку, посмотрела на меня:
- Настя. Вам хочется, чтоб Вас любили? Давай на «ты»?»
Я кивнула, еще не понимая, зачем она задала мне этот вопрос. Запах из банки был просто сногсшибательный. Варвара, бросив в большую чашку с отколотой ручкой немного сухих листьев, налила кипяток, подвинула ко мне чашку и блюдце, на которое было выложено варенье, и спросила:
- Возникало ли у тебя чувство, что все, о чем говорят и пишут, все, что ты видишь, слы-шишь, читаешь в Интернете об отношениях между мужчиной и женщиной – ложь? Хоте-лось ли тебе, чтобы тот, кого ты любишь, был исключительно твой? Чувствовала ли ты боль, когда губы твоего любимого целовали другую? Наверное, ты, чувствуя смущение, разочарование, пыталась забыть эти чувства, но они не забывались?
И тогда ты шла к психологам, которые объясняли тебе, что эти эмоции – пережиток про-шлого, они говорили, что эти чувства, как жуки-короеды, подтачивают твою личность, делая ее уязвимой, сентиментальной, прописывали занятия групповым сексом в качестве терапии – доказывали тебе, что надо избавиться от стыда? Было такое?
Я молчала, потрясенная, а Варя, переодевая маленькой Александре облитое водой платьице, (девочка пыталась пить из маленькой чашечки), продолжала:
- Ты шла на вечеринку, которая заканчивалась тем, что тебя обнимали чужие потные руки, твоего лица касались противно-мокрые, омерзительные тебе губы, в тебя проникало чужое тело? Настя, ты сейчас покраснела.
Ты покраснела, но тут же подумала, что стыд – это неправильно, что это пережиток про-шлого. Ты вот сейчас, в эту секунду, думаешь, что стыд делает тебя ненормальной.
Настя, ты ошибаешься. Напротив, именно стыд делает тебя нормальной.
Кругом ложь. Женщина должна принадлежать только одному мужчине, а у мужчины должна быть одна-единственная женщина. Это – нормально. Это – правильно. Убивая в себе стыд, ты уходишь от Бога, от Истины.
Мы – я и мой муж – не хотим жить в этом обществе. Мы не хотим, чтобы наши дети жили в нем. Ради детей стоит уйти. Мы ушли, и мы счастливы, счастливы и наши дети.
Глядя на Варю и вытирая неожиданно выступившие слезы рукавом куртки, я думала о том, что никогда и нигде не слышала таких слов. Мне казалось, что я одна такая, несчаст-ная, нераскрепощенная, ревнивая маразматичка. Вглядываясь в лицо Варвары, я по-прежнему не находила в ней признаков безумия, хотя говорила она неслыханные вещи, да и сам образ ее жизни выглядел, на первый взгляд, странным.
Варя, положив Александру в старую, перевязанную веревками, вот-вот готовую рассы-паться детскую кроватку, стоявшую за печкой, дала сыну большой веник:
- Ильюшенька, помощник мой, иди и подмети двор, пожалуйста!
Мальчик, видимо гордясь возложенной на него миссией, важно кивнул и удалился.
В доме стало совсем тихо, лишь засыпающая Сашенька, что-то напевая, возилась в кро-ватке.
Варя, положив мне еще варенья, продолжила:
- Настя, ты выросла в другом мире и не сможешь понять меня. Ты сейчас решишь, что мы – просто больные люди, и уйдешь.
Но однажды проснешься на рассвете и поймешь, что правила, которыми живет современ-ный мир – ложь. Дай Бог, Настя, чтобы твой рассвет наступил скорее.
Сначала я испугалась, увидев тебя, но на все воля Божья – а вдруг Бог свел нас, чтобы я указала тебе дорогу к Спасению?
Доедай и иди. Иди к своим. И молю, заклинаю тебя: никому ни слова о том, что знаешь о нас, о том, что видела здесь людей, – с этими словами Варя, выложив на мое блюдце по-следнюю оставшуюся в банке малину, подошла к окну.
- Кажется, тебя ищут! Ступай, Настенька. С Богом!
Затолкав в рот остатки варенья, я выскочила из избы и, подойдя к калитке, увидела Лелю, которая, держа в руках букет цветов, шла мне навстречу.
- Я искала тебя, ты где пропадала? – Леля, счастливая и запыхавшаяся, схватила меня за руку и потащила к храму.
- Сейчас начнется служба. Церковная. Давай посмотрим? В чем это ты испачкалась, у тебя рот красный?
- Собирала ягоды в кустах, – я махнула рукой в сторону, противоположную той, где нахо-дился дом Варвары, и пошла следом за Лелей, к храму.
В храме было светло – из огромных окон били тяжелые, ослепительные лучи солнца, склонявшегося к закату. Обстановка меня поразила. Несколько больших изображений странно одетых мужчин и женщин (как оказалось, они называются иконами) висели на стенах. Справа – огромный крест, впереди нечто, напоминающее сцену, а за ней – ворота. Мне тут же захотелось узнать, что там дальше, и я было поднялась, но наша биомама, стоявшая рядом с этими воротами, мягко взяв меня за руку, молвила:
- Это клирос, а дальше, Настя, нельзя, там алтарь.
Я пожала плечами, отошла и села на скамейку.
Вдруг из боковой двери алтаря вышел Никита, одетый в нечто невообразимое: в голубое платье до пола.
Я было засмеялась, но смех, застыв долгим эхом, показался мне каким-то нелепым.
Никита открыл книгу и начал читать. Слова были смутно знакомые, но смысла я не улав-ливала. Затем наша биомама запела, и голос у нее был просто чудесным – я подумала, что она вполне могла бы стать певицей, с такими-то данными, а похоронила себя зачем-то в этой глуши.
Минут через десять мне стало скучно, и я вышла из храма. Леля осталась внутри.
Мне захотелось вернуться к Варваре – прощание наше было каким-то скомканным.
Для себя я уже решила, что не выдам ее – просто не смогу. Передо мною стояла картина, когда она ласково, с любовью, переодевала маленькую Сашеньку.
Я до сих пор помнила, с какой ненавистью меня одевала Эльза, касаясь своими ледяными сухощавыми руками, с каким раздражением натягивала колготы Жека, как шлепали они нас, когда мы, медленно и безуспешно, но самостоятельно одевались, собираясь в садик. Как Ник застегивал нам по очереди комбинезоны, надевал сапожки, правый – на левую ногу, и наоборот. Вероникины, маленькие, – на меня, а мои – на Веронику. И она шла в садик, утопая в моих сапогах, а я натирала до крови пальцы, пока, в конце недели, воспи-татели из нашей пятидневки не догадывались поменять нам обувь...
- Варя! – я подошла к калитке.
Маленький Илья выскочил навстречу, неожиданно бросился ко мне и обнял мои колени. Варвара вышла на крыльцо, посмотрела по сторонам и, увидев, что я одна, улыбнулась.
- Может, тебе нужны бонусы? Я могу оставить, – сказала я.
- Настенька, спасибо, но ты же знаешь, что без браслетов уже невозможно совершать по-купки, – грустно вздохнула Варвара, – ведь Единый Мировой Компьютер знает, где тер-риториально находится каждый владелец браслета.
- Чем тебе помочь? Кстати, как вы избавились от браслетов?
- Настя, у нас есть все, – сказала Варвара, и, наткнувшись на мой недоуменный взгляд, добавила:
- Все необходимое. Браслеты мы с Андреем долго растягивали – разрывать их нельзя, ты знаешь – в этом случае в Единый Мировой Компьютер немедленно поступает сигнал, че-ловека ищут и, по горячим следам, в большинстве случаев находят. Затем, в принудитель-ном порядке, отправляют на психологическую реабилитацию, в результате которой можно потерять себя – система отточена и работает безупречно, к сожалению.
А самое страшное, Настенька, это как раз потеря себя. Потому что если ты потеряешь себя как личность: свою память, свои убеждения, то ты будешь близка к тому, чтобы потерять и свою бессмертную Душу.
Сейчас ты носишь браслет. Но помни: никогда не вживляй чип. Конечно, чип – это одно, а отречение от Бога – совсем другое, но одно способствует другому, Настенька.
А наши браслеты мы надели на котят. Кстати! Если, хотя бы однократно, тебя уличили в каком-то нарушении Правил, тебе надо быть очень бдительной – пограничники будут «пасти», фиксируя каждый твой шаг через браслет, поэтому, на всякий случай, знай: соз-дать помехи можно, завернув браслет в фольгу. Обычную фольгу, в которой до сих пор иногда запекают мясо и рыбу. Но не ходи в фольге долго, потому что помех не должно быть более определенного процента – если помехи будут слишком часто или больше пяти минут, ты попадешь под подозрение.
- Мама, я пойду искать жуков? – спросил Илья, дергая мать за платье.
- Иди, сынок. Но дальше ворот не уходи. Что я тебе рассказывала? – Варя, наморщив лоб, повернулась ко мне и вспомнила:
- А, про котят! Котят мы посадили в заброшенный подвал, оставив им еды и воды, навер-ное, на месяц, – Варвара грустно улыбнулась, – что с ними случилось дальше – я не знаю. Но, вероятно, нас считают сгоревшими при пожаре – мы покинули Москву за неделю до пожара. Помнишь этот пожар? Тогда сгорело пол-Москвы…
- Да. Этот пожар забыть нельзя. Мы тогда чудом спаслись… Тот день как раз был День Рождения Ника, ему исполнилось 23 года. Он купил огромный старый джип и повез нас всех на природу. Мы жарили колбаски и не знали, что наш город превратился в огромный костер, в котором сгорели тысячи людей. В тот день в город мы так и не вернулись – ог-ромное, ярко-алое пламя, охватившее, казалось, половину ночного неба: эта картина по-вергла нас в шок… В тот вечер один лишь Никита почему-то был спокоен, лишь что-то шептал, сжимая руль побелевшими пальцами. В этом пожаре погибли Жека, Эльза, умер-ли, сгорели заживо почти все наши друзья...
Прибежал Илья, и я вспомнила о моем любимом печенье, которое постоянно таскала с собой в рюкзаке. Я вынула упаковку и протянула ее Илье.
Мальчик обрадовано выхватил пакетик, вынул печеньице и протянул его маме.
- Кушай сам, сынок, – Варя, с улыбкой глядя на малыша, положила лакомство ему в ро-тик, и мальчик, счастливо сжимая пакет, скрылся за углом дома.
Я пожалела, что в моем рюкзаке не было ничего интересного и полезного. Вынув коробку с красками, сангиной, и свой альбом, я вырвала из него мои наброски, убрала их в рюк-зак, а альбом и коробку протянула Варе:
- Держи, пусть Илья порисует.
Варвара, кивнув, сказала:
- Спаси Бог. Иди. Тебе и правда пора. Только… – немного смутившись, она продолжила:
- Настя, ты должна знать, что твои родители – замечательные люди. Они любят вас боль-ше жизни. Страшное, досадное недоразумение – то, что вы росли вдали от них. Знай это, – до боли сжав мою руку, она быстро вытерла слезы и перекрестила меня.
Через мгновенье Варвара зашла в дом и закрыла дверь, оставив меня одну со своими не-ожиданными мыслями, необъяснимыми чувствами, неизведанными ранее эмоциями…
Постояв еще несколько минут и слушая тишину – вероятно, малыши спали, а Илья где-то в кустах ел печенье, я пошла назад.
Материнство, ранее не привлекавшее меня, видевшееся чем-то животным, глупым, от-крывалось теперь в совершенно ином свете. Любовь, из которой, казалось, состояла Варя, потрясла меня. Мать, одаривающая любовью своих детей, нежность, лившаяся из ее глаз, тепло ее рук, которыми она обнимала своих малышей – это оказалось чем-то невообрази-мо-прекрасным, немыслимым.
Я подумала, что, возможно, моя мама так же любила меня, и вздрогнула, вспомнив ее лас-ковое прикосновение, когда она не пустила меня в алтарь. Только сейчас я начала пони-мать, как, наверное, плохо было маме, когда нас разлучали с нею, и впервые ощутила жа-лость к этой будто бы смертельно уставшей, красивой женщине с безнадежным взглядом. Мне захотелось обнять, прижаться к ее груди, почувствовать прикосновение ее рук…
Увидев высохшее, упавшее дерево, я подошла к нему, села и разрыдалась. Сунув руку в карман в поисках салфеток, чтобы вытереть слезы, я наткнулась на фартучек. Мой фартучек, с вышитым на нем домиком с треугольной крышей, с трубой, из которой шел дым-закорючка…
Расправив фартук, я смотрела на дом. Меня лишили всего. Меня лишили моего дома. Ме-ня лишили моей семьи – нормальной семьи, нормальной, человеческой жизни, любящих родителей…
Почему? То, что мои родители психически здоровы, как и Варвара, было понятно. Да, они были немного странными, но неужели это было поводом забирать у них детей?
Решив откровенно поговорить с родителями и все выяснить, я поднялась с поваленного дерева, которое мне вдруг почему-то стало жалко, и пошла к дому, вытирая слезы моим маленьким фартучком.
- Фартучек, я выросла. Наверное, ты уже не ожидал меня увидеть? Но я здесь. И я тебя помнила. Не совсем тебя – вышитый домик, но все же, – шептала я, и слезы продолжали катиться из моих глаз.
Из храма вышла мама, отец, Леля с Никитой. Они смотрели на меня с изумлением, а я, подойдя к маме, крепко обняла ее, словно сливаясь с нею в одно целое.
Я чувствовала, как мама сотрясается от рыданий, и прижимала ее к себе еще крепче. Не знаю, сколько мы так стояли, но когда я пришла в себя, солнце уже почти скрылось за лесом, и лишь оранжево-алая полоска разделяла небо и кроны деревьев.
- Дочка, начинает темнеть. Вам пора – оставаться здесь нельзя. Послушай меня, – мама, словно почувствовав, что я хочу возразить ей, быстро добавила:
- Никому, ради Бога, не говори о том, что ты испытала, не рассказывай о своих ощущени-ях, оставь все при себе.
- Ась, погнали! – Никита, мигая мне фарами, уже сидел в минилане, куда Леля укладыва-ла букет полевых цветов и корзину с малиной.
Наполненная до краев недопониманием, вопросами, обидой на весь мир, душа моя разры-валась, но я, интуитивно чувствуя, что надо возвращаться, пошла к лану.
Уже из окна, посмотрев на мать, обреченно стоявшую, одинокую и словно опустошенную, я выдернула из кудрявой Лелькиной головы ободок, придерживающий ее торчащие в разные стороны, словно проволока, волосы. Потом стащила с Никиты его любимые солнцезащитные очки, выскочила из минилана и, на ходу стягивая с себя тонкий, как паутина, черный нейлоновый шарфик, бросилась к маме.
Мама протянула руки, чтобы обнять меня, а я, вложив в них свои трофеи: очки Ника, обо-док Лели, свой шарф, открыла рюкзак, достала оттуда наш электронный фотоальбом, су-нула его стоящему рядом отцу, чмокнула маму в мокрую щеку и стрелой побежала к ми-нилану, который вот-вот собирался взлететь.
Ник, непривычный без очков (они, похоже, исполняли ту же функцию, что и ободок Оли – поддерживали спадавшую на лоб челку), волосы которого разлетались в разные стороны, резко нажал педаль, лан дернулся, я больно ударилась головой об боковое стекло и разрыдалась. Леля, которая словно ждала этого, тоже тихо заплакала, глядя вниз, на ставший уже совсем маленьким прудик.
 Несколько минут спустя я заметила, что Никита тоже плачет. Плакал он молча – просто сидел, глядя то перед собой, то на экраны бокового и заднего вида, и по небритым его ще-кам текли слезы, растворяясь в щетине, а полные губы были плотно сжаты, от чего его рот стал похож на щель.
Почти час мы летели молча, не мешая друг другу плакать, а потом Леля, нарушила тиши-ну:
- Что делать будем? Я не хочу отдавать на эвтаназию мамочку, – ее губы скривились, и она снова расплакалась.
Никита вдруг неожиданно начал снижаться.
- Ник, ты чего? До города еще пилить и пилить? – с недоумением спросила я, но Никита упорно снижал высоту.
Приземлившись, он достал из бардачка бутылку воды, водолазку, которую так и не одел (он сидел в жилетке на голое тело), и, вылив пол-бутылки прямо на водолазку, стал про-тирать лицо. Мы с Лелей молча смотрели на него.
- Вы должны прекратить рыдать. В каком виде мы прилетим? Обо всем догадаются. Мы не должны подавать вида. Или вы еще ничего не поняли? Мама с тобой переговорила – Ник посмотрел на Лелю и перевел свой взгляд на меня:
- Настя, а ты? Что ты думаешь, что у тебя на душе? Как так получилось, что, еще будучи в храме, ты смеялась над моим облачением, а спустя полчаса рыдала, обнимая маму?
Я было собралась рассказать Нику о Варваре и ее детях, но прикусила язык, вспомнив свое обещание молчать во что бы то ни стало.
- Ник, я вспомнила дом, вспомнила фартук, и… я не позволю Веронике отдать предков на эвта-усвоение! Нас, в конце концов, трое, а Вероника одна!
Никита, настороженно смотревший на меня, успокоился, взгляд его стал мягче, и он про-изнес:
- Значит, мы заодно. Тогда слушайте. Родители у нас совершенно нормальные и всегда были нормальными. Я помню свое детство, то время, когда я жил с ними. Тогда Светлов был полон жизни, в храм приходили люди. Родители любили меня и занимались со мной. Я отчетливо помню свою комнату, свою жизнь – тогда я был счастлив. Когда меня забра-ли, мне было четыре с половиной года. Я кричал, не переставая, несколько часов, разлука с родителями казалась мне невозможной, для меня померкло солнце, исчезло все...
Тогда я впервые оказался в психиатрическом санатории на так называемой «реабилита-ции», где провел, практически в полусне, несколько месяцев. В первую неделю-две триж-ды в день мне делали какие-то уколы, и меня ничего не интересовало, я даже не вставал с постели. Погрузившись в прошлое, где был наш дом, храм, пруд, папа с мамой, я пережи-вал снова и снова каждый прожитый день... Затем мне стали давать таблетки – я их не пил, потому что они были горькие, а прятал за щеку, потом выплевывал и засовывал в дырку в матрасе.
Через некоторое время меня перевели в приют, из которого скоро забрали Жека с Эльзой. Они хотели спокойного мальчика, а я был совершенно спокоен и абсолютно безучастен, потому что отчетливо понял: я ничего не могу сделать, чтобы изменить ситуацию. Я за-был лица родителей (они словно были скрыты серой дымкой), почти не помнил молитв.
Эльзе и Жеке рекомендовали класть меня на лечение каждые полгода, но они привязались ко мне – я был спокоен, молчалив, часами сидел один, любил, вы помните, убираться, – это отвлекало меня от счастливых, но мучительных из-за невозможности вернуть прошлое, воспоминаний о родителях, о храме.
В общем, скоро Жека и Эльза уже не могли без меня обходиться, тем более что через ка-кое-то время привезли Пашку, за которым мне было поручено присматривать… – Ник замолчал на несколько секунд, откинул челку и продолжил:
- Я помню многое. Знаете, почему появились Паша, Серега, а потом вы?
Когда я еще был один, то, засыпая, часто слышал, как Эльза с Жекой ругаются – никто из них не хотел работать, а деньги опекунам платили хорошие. И они, в конце концов, решили, что возьмут детей, сколько получится, тогда никому работать не придется. Жека, оказывается, выросла в многодетной семье, где была первым ребенком. Она рассказала Эльзе, что старшие дети вполне могут присматривать за младшими, таким образом, взрослые будут свободны. И они стали подавать запросы на усыновление… так в семье появились вы, – закончил Никита свой монолог и достал сигареты.
Повертев пачку в руках, он зачем-то бросил ее себе под ноги и со злостью наступил каб-луком кованого ботинка.
- Возьмите воду, умойтесь, – сказал он, протянув мне бутылку.
- И никаких рассказов, никому. Даже нашим. Даже Сереге. И особенно Веронике. Сейчас любое неосторожное слово может нас выдать, – Ник, включив «Пуск», приложил браслет со встроенной карточкой, свободно болтающийся на его запястье, к контрольному табло. Лан запищал, замигал и начал подниматься.
- Я трижды лежал на реабилитации, иначе говоря - в психушке. В нашем обществе приня-то называть все самое неприятное красивыми словами. Но ведь суть от этого не меняется, правда? Странно, что я не превратился в цветочек, – Ник, усмехнувшись, повернулся на секунду, подмигнул нам и добавил:
- Я всегда подозревал, что весь мир вывернут наизнанку, и мы живем неправильно, но, как только пытался что-то сказать или сделать, оказывался в психиатрическом санатории. Лежа в психушке в третий раз, я четко решил, что буду молчать. Я понял: либо я дебил, либо я прав, но в обоих случаях париться бессмысленно: надо ждать, что называется, лучших времен. И вот они настали… лучшие. Последние.
Помолчав несколько минут, Никита продолжил:
- Потом, незаметно для себя самого, я все-таки скатился в грязь и стал похож на осталь-ных. Правда, иногда что-то вспоминал, порой что-то чувствовал, смутно, но все же… – Никита замолчал, пошарил по карманам, не отпуская движок, и я поняла, что он ищет сигареты.
- Никитос, ты ж курить бросил? - спросила я наобум.
- Чего? Когда? А! Да … да, – он потер лоб.
- Церковная служба такая красивая! Я никогда не видела ничего подобного. Мама сказала мне, что Православие – это истинная религия… – задумчиво сказала Оля.
- Конечно! Только, к сожалению, люди запутались настолько, что не понимают этого. Ве-личайшее достижение дьявола в современном мире – это массовое распространение идеи о том, что истины нет.  Считается, что каждый прав по-своему и никто не прав аб-солютно, на сто процентов. Одна религия учит тому, что она – истинная, другая (третья, десятая и пр.) также утверждает, что пребывает в истине, и считается, что все они имеют право на свою точку зрения. Но никто не имеет право претендовать на истину, потому что ее, якобы, нет.
Например, однополые, или как раньше их называли, нетрадиционные, связи уже давно являются нормой. Какое право православные имеют утверждать, что связи могут быть лишь традиционные: мужчина и женщина, и притом состоящие в законном браке? Ника-кого, потому что нынче это считается недемократичным: так категорично заявлять нельзя! То же самое во всех сферах жизни – устоялось мнение, что каждый прав по-своему. Православие попросту стало неудобным.
Почему-то совершенно простая и естественная мысль о том, что раз Бог один, то и истин-ная религия одна, сейчас уже почти никому не приходит в голову. Может, всем навязан-ная толерантность современного мира мешает? А может, нравственное состояние людей уже достигло такого падения, что сама попытка найти Истину вызывает страх, порой не осознанный, что встреча с Ней заставит изменить нас всю свою жизнь, все наши приори-теты. А меняться совсем не хочется.
Но тот, кто искренне ищет, всегда находит. Не сам, но Бог его приводит к Себе через Сы-на Своего, Иисуса Христа, который говорит:
«Я есмь путь и истина и жизнь, никто не приходит к Отцу, как только через Меня. (ср. Ин. 14, 6) И как един Бог, так едина и вера (ср. Еф. 4, 5)».
Но единая не в том смысле, что христиане всех конфессий или вообще все религии могут объединиться, а в смысле – единственная, сохранившая истинную веру в Святой Собор-ной и Апостольской Церкви, то есть Церкви Православной. Поэтому иные религии надо признать ложными, заблуждающимися, отошедшими от истины, придуманными людьми по научению диавола.
- Как же так получилось? Почему мир стал таким? – спросила я Никиту.
Он, в который раз откинув челку, горько усмехнулся:
- По многим причинам. Это тема для долгого разговора. Одно могу сказать: это был сво-бодный выбор людей. Плюс были внедрены определенные технологии, и опять же: у лю-дей был выбор, впускать их в свой мир, в свою жизнь, или нет.
Вы вообще знаете, что такое «психозондирование» и «психокоррекция»? Наверное, даже и не догадываетесь. А зря. Психозондирование и психокоррекция являются основными направлениями исследований психоэкологии с применением компьютерных психотехно-логий. С помощью психотехнологий можно слышать ответы подсознания и читать мысли, эти технологии позволяют знать многие тайны человеческой личности и, что самое страшное, в зависимости от этого строить индивидуальную программу коррекции человека. Психоэкологией называется комплекс научных сведений о поведении и состоянии человека в информационной среде обитания и практических приемов их коррекции. Эта наука далеко не новая, еще академик И.В. Смирнов, лидер в данной области науки, директор НИИ психотехнологий несколько десятков лет назад сказал: «Мы влезаем в святая святых человека – его душу. И впервые это сделано не с помощью интуиции, психологического обаяния гипноза, а с помощью инструмента, железки. Мы придумали скальпель для души!». Психокоррекция, по данным СМИ, нашла свое применение в лечении алкоголизма, наркомании, психических болезней, а также в обучающих программах. Но от еще одного высказывания Смирнова пробегает мороз по коже. Вдумайтесь: «Современное состояние науки и техники позволяет совершенно незаметно для сознания человека вводить в его память любую информацию без его ведома, которая усваивается, как пища, и становится своей, то есть определяет его потребности, желания, вкусы, взгляды, самочувствие, картину мира». Таким образом, еще тогда, много лет назад, можно было с уверенностью утверждать, что через все средства массовой информации, особенно через телевидение, радио, компьютерные сети, могут быть использованы методы массового внушения. Не буду вам сейчас рассказывать, как происходит несанкционированное воздействие на подсознание, скажу только, что это возможно делать через аудио и видеоисточники, но не только через них. Большинство людей даже не задумывались об этом, хотя в то время, в начале двадцать первого века по старому летоисчислению, в Интернете было полным-полно доступной информации по этому вопросу.
А потом началось самое страшное – было запущено новое научное изыскание, базирую-щееся на симбиозе микроэлектронных технологий, биологии и генной инженерии. Чипы-имплантанты, которые способны управлять физиологическими и психическими функция-ми организма. Теперь вы понимаете, что Вероника нас заложит, однозначно. Как только ей вживили чип, она изменилась до неузнаваемости. Вспомните, когда у нее крыша по-ехала? Четко после того, как она устроилась одним из секретарей в эту корпорацию, где без чипа на работу не принимают. Чувствую, что происходит неладное – будьте осторож-ны. По всем пунктам.
Я сидела, глядя в окно, и вспоминала Правила Мирового Порядка, один из пунктов кото-рого гласил, что всякий, кто мыслит неправильно, представляет серьезную угрозу всему обществу и должен быть немедленно изолирован.
Что бы сказала Вероника, если бы узнала, что я плакала от жалости к поваленному, высо-хшему дереву?
Да что Вероника – что бы сказала еще вчера я сама, если бы узнала, что кто-то испытыва-ет такое? Однозначно, я бы подумала, что человеку необходима реабилитация, и, для его же блага, сообщила бы в соответствующие службы.
Это не проблема – нужно всего лишь поднести карточку-браслет к контроллеру (так мы называем контрольные табло, находящиеся повсюду) и проговорить информацию, которая будет переработана и отправлена, куда следует…
Леля молчала, лишь изредка, видимо, по инерции, всхлипывая. Ее глаза опухли от слез, нос покраснел и казался большим. Я подумала, что, наверное, выгляжу так же, но мне бы-ло наплевать на это.
- Лель, ты о чем с мамой говорила? – спросила я.
Лелька скривила губы и, кажется, собралась снова заплакать.
Но громовое Никитино:
- Не ныть! – словно отрезвило Ольгу, и она, несколько раз быстро моргнув, начала рассказывать:
- Сначала, когда вы ушли, мы просто сидели, потом мама рассказала, что жила она в Мо-скве, там же познакомилась с папой, когда он еще учился в семинарии, и они поженились.
Уже тогда начиналось притеснение православных. На семьи священнослужителей нача-лись гонения – сначала более-менее цивилизованно, если можно так выразиться, потом уже открыто пошел негатив со стороны Мирового Правительства.
В СМИ стали появляться заявления о том, что Православие и все, связанное с ним – это пережиток прошлого, тормозящий прогресс, стоящий на пути развития нашей цивилиза-ции.
Отец с мамой решили уехать из Москвы, к нашему дедушке, который болел, но все же настоятельствовал в небольшом приходе. Это и был Светлов – родина предков нашего отца.
Мама с папой, приехав в Светлов, поселились в доме деда, в этом самом доме. Отец, бла-гословившись у епископа, сначала служил вместе со своим отцом, протоиереем Михаи-лом, а через некоторое время, когда дедушка уже не мог отстоять всю службу, стал слу-жить один.
Москва тогда уже давно превратилась в огромный мегаполис, куда стекались все, одер-жимые идеей заработать как можно больше денег.
В Светлов столичные нововведения, в том числе гонения на священнослужителей, дохо-дили с опозданием. Практически все жители поселка к тому времени уже разъехались в крупные города, а оставшиеся – старики, старушки и просто безучастные, безразличные к карьере и прочим благам современного мира люди жили спокойной, мирной жизнью, проводя время перед экранами своих телевизоров и компьютеров. Многие пили… В об-щем, их не волновало то, что в Светлове появился еще один священник.
А те некоторые жители, которые ходили в храм, были рады появлению нового батюшки, таким образом, наш отец с мамой были приняты в поселке хорошо, и никаких проблем не возникло.
Спустя пару лет умер дедушка, а еще через полгода родился Никита, – Леля, грустно вздохнув, посмотрела в окно.
- Подлетаем. Эх, если бы не Вероника, то суда бы не было, и мы бы, возможно, не при-влекли к себе внимания! – раздраженно сказал Никита и добавил:
- Давайте решим, что конкретно говорим остальным, а что – нет. Предлагаю спокойно сказать Веронике, что мы, как и Паша, решили оставить предков для того, чтобы, скажем, приезжать, дышать воздухом, собирать яблоки…
Леля, необычно серьезная, с каким-то несвойственным ей грустным взглядом, решитель-но кивнув, воскликнула:
- Я знаю, что делать! Я перееду туда жить, уговорю Сережу. И вопрос об эвтаназии отпа-дет сам собой.
- Нет, – Никита покачал головой, – Серега вряд ли поедет туда. Впрочем, пытайся, конеч-но, но найди здравые аргументы. Например, что хочешь открыть бизнес – заняться изго-товлением яблочного джема.
- Но почему же все так происходит? Ведь это ужасно! – прошептала Оля.
- Ужасно. Но назад пути нет. Все началось с толерантности. Несколько десятков лет назад нам начали внушать, что толерантность – это залог мирного существования народов, общественной безопасности, и единственный способ выживания в современном мире. По-русски это слово означает «терпимость». Собственно, терпимость не только к тому, что в мире существует зло, а, что самое страшное, терпимость к злу. А зло – это грех, то есть нарушение Божией воли.
Иными словами, людей начали призывать к тому, чтобы они смирялись со злом, объясняя им, что «это их не касается, это не их дело». Таким образом, люди стали приспосабли-ваться к злу, сотрудничать с ним, пользоваться злом, то есть грехом и слабостью, с выго-дой для себя. Появилось ложное смирение – когда человек говорит: «Это плохо, но я не могу противостоять этому». Вывод: терпимость, иначе говоря, толерантность, сделала грех, то есть зло, вседозволенным, что привело людей к тому, что они сделались рабами своих грехов, а раскаяние, признание своей греховности стало посмешищем. Люди стали толерантными. Терпимыми.
 Но быть терпимым и быть терпеливым – это совершенно разные понятия. Терпеливый, смиренный человек не уподобляется злу, тем самым он пресекает зло. Иисус Христос го-ворил:
"А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую" (Мф. 5, 39).
А если человек отвечает злом на зло, он, соответственно, приумножает зло. Понимаете? Терпимость, то есть толерантность, оправдывает зло, и будет терпимый человек терпи-мым, пока это зло не коснется его самого. Вот и получается, что толерантность направле-на на оправдание зла ради личного спокойствия, она происходит от самооправдания, яв-ляющегося производным от гордыни, а гордыня – это грех, которым человек отпал от Бо-га.
Я снова достала свой маленький фартучек и, поглаживая пальцем угол крыши, посмотрела на Никиту:
- Значит, ты всегда подозревал, что не все в жизни так просто и понятно, но молчал. На-верное, ты прав – лучше молчать. Хотя… какие-то ссылки о конце света, о безумных пла-нах Правительства, помнится, ты мне присылал, по электронке. Я ничего не открывала – думала, ты просто чудишь, разве что иногда просматривала, пробегала глазами… Работы всегда полно, сам знаешь, и на развлекуху времени не было. Ссылки эти я сразу убивала, Ник. Вышли их мне сегодня снова. Помню только одну – там как раз об эвтаназии и ус-воении говорилось что-то.
- Раньше это называлось «каннибализм». Язычники в древности убивали и поедали друг друга. Позднее эти народы деградировали и вымерли. По тому же пути движемся и мы. Когда эвтаназию, то есть самоубийство, а потом и каннибализм, легализовали (но слово «каннибализм» сменили на более цивилизованное: «усвоение»), то это событие решило многие социальные проблемы.
Сейчас нам втирают, что каннибализм существовал всегда, и это было нормой. Типа, лишь христианство, со своим стремлением к диктату и навязыванию всем своих субъек-тивных ценностей, положило конец этой экологичной практике первозданного человече-ства. Которое, как считается, является необходимой частью человеческого естества – это мнение современного общества. Впрочем, вы и сами все знаете.
Когда общественное мнение было достаточно подготовлено и каннибализм был разрешен законодательно, это не вызвало практически никаких вопросов и волнений в нашем, уже абсолютно разложившемся морально обществе.
Ученые обьявили, что использование в качестве пищи переработанного человеческого мяса не причиняет никакого вреда ни здоровью, ни психике людей. Задолго до этого был налажен бизнес по производству и продаже кормов для домашних собак и кошек на осно-ве мяса из бездомных собак и кошек. Поэтому народ очень быстро свыкся с пропагандой того, что это очень полезно с точки зрения рационального использования сырья, которое пропадает, и общественной гигиены. Якобы места для захоронений переполнены, хоро-нить людей негде – не превращать же всю планету в огромное кладбище. И, опять же, власти опасаются эпидемий, потому что некачественное захоронение трупов ведет к заражению почвы, воды, со всеми вытекающими отсюда последствиями – это бред, конечно, но нам рассказывают, что, получается, дешевле переработать и употребить в пищу, чем хоронить…
Кстати, еще несколько десятков лет назад стволовые клетки убитых абортами детей стали открыто использоваться в медицинских и косметических целях: прививки, навязываемые всем без исключения, широко известный в узких кругах так называемый «эликсир молодости» – очень популярный среди элиты того времени – политиков, бизнесменов, актеров. Потом в продажу стало поступать мясо нерожденных младенцев. Затем жертв дорожно-транспортных происшествий, позднее – пациентов врачей-эвтаназиологов. Безусловно, сначала этот продукт особым спросом не пользовался: власти реализовывали переработанное мясо в тюрьмах, больницах, детских учреждениях и так далее.
А после очередной мировой войны и последовавших за ней катастроф, когда население Земли уменьшилось почти в семь раз, трупы, лежавшие и разлагавшиеся повсюду, кото-рые некому было хоронить, стали забирать на переработку. Таким образом, оставшаяся часть населения не погибла от голода, питаясь переработанными телами погибших.
Тогда, как считается, Правитель стабилизировал экономику и навел порядок в Мировом сообществе, он внес поправку в закон. И государственные органы, а также обладающие соответствующей лицензией частные фирмы начали выявлять и подвергать эвта-обработке, т. е. обязательной эвтаназии с последующей переработкой всех членов обще-ства, чье качество жизни оказалось в неприемлемом для полноценного существования состоянии.
Это были люди, которые не имели возможности приобрести жилье установленного мет-ража, имеющие низкий уровень дохода и пр. Несчастных и их престарелых родителей подвергали эвта-обработке, иными словами, насильно умерщвляли, перерабатывали и продавали их тела, а их сыновей и дочерей забирали сотрудники ювенальных служб, ко-торые распределяли детей в приюты и приемные семьи, где уровень дохода являлся дос-таточным для того, чтобы было возможно завести ребенка. Вдумайтесь. Просто вдумай-тесь в происходящее, – сказал Никита, и, сощурив глаза, закончил:
- Каждый из нас живет, думая только о себе, и не видит, не хочет видеть того, что проис-ходит. Того, как наш мир летит в бездну, словно поглощаемый огромной, безобразной воронкой, и пути назад уже давно нет... Наше молчаливое согласие и добровольное участие в этих беззакониях дало возможность антихристовым слугам подготовить его приход.
Настя, возьми флэшку с информацией, которую я раньше пересылал. Просмотри спокойно и не бойся: она защищена системой декодирования. При несанкционировнном просмотре открывается порно, а за порно, как известно, ничего не будет. Пароль для санкционированного просмотра: «Голгофа».
 
Глава 4. Запрещенка

И тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга;
 и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих;
 и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь;
 претерпевший же до конца спасется
 (Мф. 24, 10-13)
Зайдя домой, я, бросив рюкзак, упала в кресло и сидела, наверное, минут сорок. В голове мельтешили мысли, обрывки воспоминаний. Не было сил, чтобы думать, плакать, спать…
Я встала, достала капсулу горячего кофе без кофеина и пошла в компьютерную. Одев «корону», я приложила личную карточку и вставила флэшку Никиты. Несколько минут, теребя волосы, которые так сегодня и не расчесала, я вспоминала чудное слово, исполь-зуемое Ником в качестве пароля.
Вспомнив, я ввела пароль, пошла заставка, потом начался документальный фильм, снятый несколько десятков лет назад.
Мужчины, один из которых был священником, как и мой отец, рассказывали совершенно шокирующие вещи. Собственно, если бы они только рассказывали – монологи их чередо-вались видеосюжетами из прошлого, далекого и не очень. Сначала я увидела черно-белое видео, плохого качества, потом, по мере того, как улучшалось изображение на экране, происходящие события, напротив, становились все более ужасающе-понятными.
Оказывается, раньше все было иначе. Раньше в обществе доминировали христианские ценности, многие люди старались жить честно, были искренними, создавали семьи, вос-питывали детей, раньше не требовалось регулярно приходить на контроль к психологу и, в случае чего, ложиться на реабилитацию. Было время, когда проявить доброту, сострада-ние считалось нормой, а высокомерие и эгоизм, напротив, характеризовались как негативные проявления характера.
Тогда даже однополые браки были запрещены, эвтаназию еще не легализовали… тогда многое было по-другому.
Еще не было ювенальной юстиции, разрешалось иметь детей столько, сколько хотелось, родители были вправе делать прививки и, при желании, отказаться от них. Тут же расска-зывали о прививках. Старенький седой профессор в очках объяснял о том, какие опасные вещества содержит вакцина: ртуть, фенол, метиолят. И, как сегодня говорил Никита, абортивный материал действительно уже тогда использовался при изготовлении боль-шинства вакцин. Некоторые прививки, оказывается, могут быть даже смертельны для де-тей, имеющих те или иные наследственные болезни или даже просто проявления аллер-гии. Кроме этого, прививки оказывают негативное влияние на формирование естественного иммунитета. Вероятность получить негативные последствия и побочный эффект от прививки во многих случаях превышает возможный риск при возникновении самой болезни.
Сейчас телевидение практически ушло в прошлое – все засели в компьютерных. А в те времена именно телевидение сыграло главную роль в разрушающем общество процессе. Телевизоры постепенно вошли в каждый дом, в каждую семью, потом – в каждую комна-ту, на кухню – человек уже не мог жить без голубоватого мерцания аквариума, в котором, казалось, поселился целый мир, и без непрерывно струящегося звука.
Люди словно начинали задыхаться, как только появлялся какой-то звуковой вакуум, и, войдя в квартиру, не прерывая телефонного разговора, включали с пульта телевизор, за-пускали компьютер, одновременно разогревая еду в микроволновке.
Мама шла на кухню, готовить ужин и одновременно смотреть женское ток-шоу, главные героини которого были озабочены лишь тем, чтобы хорошо выглядеть, привлекательно одеться и иметь как можно больше поклонников, для того, чтобы доказать своим подру-гам и соседкам, что они еще о-го-го! Вперемешку с ток-шоу, бесконечными сериалами и никчемными, беззаботно-пустыми программами каждые 5-10 минут проскальзывала рек-лама. Предлагались, в частности, сухие добавки к бульонам и прочим блюдам. Они со-держали огромное количество пищевых добавок, в том числе усилители вкуса и аромата, такие, как глутамат натрия и прочие, поэтому все семейство поглощало еду в огромных количествах, и вот результат: мама и дети страдали булимией.
Сын этой женщины, придя из школы, включал телевизор и игровую приставку одновре-менно, хохотал над незадачливым и, казалось, совершенно безобидным Кукиным, парал-лельно убивая монстров в игре «Моркал Сомтат».
Старшая сестра мальчика в соседней комнате сидела с подружкой, обсуждая передачи «Балаган 2», «Звездный завод», многочисленные пошловато-бессмысленные сериалы, ко-торыми был заполнен эфир. Каждые 10 минут они выбегали покурить и сделать по глотку алкогольного коктейля, который, в красивой блестящей жестяной баночке, стоял на бал-коне, надежно спрятанный от родителей. Подруги секретничали о том, что их однокласс-ница сделала второй аборт от своего парня, такого красавца! Вот бы с ним хотя бы пого-ворить – но нет, красавец не обращает на них никакого внимания, приходится довольствоваться другими ребятами…
Отец, приходя вечером домой, вынимал пиво из холодильника, включал «Новости» в гос-тиной, и никому не было дела друг до друга.
Дети выросли. Сын превратился в подобие Бена Кукина, но уже не безобидного, как Ку-кин: мальчик, который каждый день убивал монстров сотнями, случайно убил своего то-варища, из-за какой-то ерунды. Драка произошла в колледже.
Дочь, озабоченная исключительно своей внешностью, нарядами и, самое главное, впечат-лением, которое она производит на окружающих, пошла на курсы манекенщиц, вытянув на это у родителей последние деньги. Учеба не пошла впрок: девушка имела лишний вес, избавиться от которого не получалось никак. В конце концов, она обратилась к экстрасенсу и, наконец, похудела. Правда, стройной она была недолго: умерла от рака желудка, который развился на фоне анорексии.
Подруга девушки все-таки осуществила свою мечту: она переспала (и даже несколько раз, чем очень гордилась!) с парнем одноклассницы, забеременела от него и родила, вопреки воле своих родителей, очаровательного сынишку – точную копию своего отца.
Сюжет заканчивался на том, как внедряемая в это же время в России ювенальная юсти-ция изымает у нее малыша, аргументируя это тем, что молодая мать-одиночка, которой надо получить образование, не справится с воспитанием ребенка. Бабушка и дедушка, привязавшиеся все-таки к нежданному внуку, отдавать ребенка не хотели ни в какую. Они наняли адвокатов, для чего им пришлось продать благоустроенную трехкомнатную квартиру. Но вернуть мальчика так и не удалось – введенная система, годами отработанная на западе, сбоев не давала…
История закончилась печально – мать малыша, не выдержав разлуки с сыном, покончила с собой, прыгнув с крыши дома, где находилась их бывшая квартира. Родители бедной девушки перебрались в маленький дачный домик – другого жилья у них не было…
Еще несколько похожих сюжетов, а затем вывод, очевидный и потрясающий: система, направленная на то, чтобы развратить людей, сделать из них интеллектуальных и мораль-ных уродов, работает уже много лет.
Далее последовали ответы на вопросы «Почему?» и «Зачем?».
Священник с очень грустным, но спокойным взглядом рассказывал о том, как эта система подготавливалась и внедрялась.
- Преподобный Филофей Синайский, описывая этапы порабощения души грехом, гово-рил: «Наперед бывает прилог… Потом – сочетание… Далее – сосложение… Засим – пле-нение… Наконец – страсть – болезнь души. Кто противостоит или безстрастно отно-сится к первому, т.е. прилогу, тот за один раз отсекает все срамное. Стоит ли делать первый шаг, за которым неминуемо последует второй шаг, а за тем и третий шаг. По-этому и сказано, что «прельстити, аще возможно, и избранныя» (Мф. 24, 24)».
- Все-таки необычная это книга, Библия. Она, получается, всегда в духе времени, – про-шептала я.
А священник, живший десятки лет назад, глядя мне в глаза с огромного экрана, словно пытаясь проникнуть взглядом в мое сердце, до самой сути, продолжал:
- Уже давно происходят эти разрушительные процессы – отпадают верные, не веря в Свя-тость Церкви. Диавол того и ждет, чтобы мы усомнились хотя бы в одном из догматов нашей Веры. Несмотря на то, что все мы люди грешные, Церковь наша – Святая. Святая Соборная и Апостольская. Зарождающиеся сомнения в истинности и Святости Церкви – это начало конца нашей веры, а значит, и надежды на наше Спасение.
Исходя из истории всех Вселенских Соборов, оглядываясь назад, на 2000-летнюю исто-рию Церкви, всех расколов и отпадений от Нее, выходит, что дьявол нападал на каждый догмат нашей Веры.
Святые отцы первых двух Вселенских Соборов, в самых коротких и точных определени-ях, выразили суть Православия, и мы видим, насколько невыносимо это главному врагу рода человеческого. Обратите внимание, как в последнее время попирается последний догмат в Символе Веры:
 «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго Века». Видно, что уже не чают, не верят и не ждут Его… Мы уже находимся на пороге жизни Будущего Века. Что мы видим? Поя-вится антихрист, и люди его примут. Ему поклонятся все народы, воздадут Божеское По-читание, а Жизнь Будущего Века – это для них что-то непонятное: люди хотят жить сей-час! Они не ждут воскресения мертвых! И что сделает антихрист? Он даст им такую воз-можность, возможность жить здесь и сейчас!
Но в этот момент, когда никто не ждет «Грядущего со славой судить живых и мертвых», потому что сами уже написали себе приговор, явится Сын Божий.
Как вы думаете, почему антихрист не воцарился раньше? Потому что зло в чистом виде принять никто не сможет – зло надо было скрыть под маской добра! И это время прихо-дит. Мы уже на пороге. Это время характерно тем, что все заповеди перевернуты с ног на голову. Что мы видим? Не верь в Единого Бога, будь толерантным, терпимым, иными словами, будь продвинутым, верь всем одновременно или никому!.. Сотвори себе кумира. Сейчас ведь кого угодно почитают, только не Бога. Место Бога занято страстями и похо-тями, культом плоти и комфорта… Произноси имя Бога напрасно. Об этом Иисус Хри-стос в Евангелие говорит:
« Не всякий говорящий Мне: «Господи! Господи!» войдет в Царство Небесное, но испол-няющий волю Отца Моего Небесного» (Мф. 7, 21).
Забудь день седьмой – работай шесть дней или сколько получится, а остальное время де-лай что хочешь, покупай, продавай, развлекайся, ешь, пей, веселись, ни в чем себе не от-казывай, только не иди в Церковь, не вспоминай о Боге…
Презирай отца и мать, не слушай их – их взгляды устарели, поступай по-своему... Убивай, потому что аборт – это не что иное, как убийство, а эвтаназия – убийство и самоубийство… Прелюбодействуй, блуди – это уже давно стало нормой современного мира... Кради. Чему нас учат современные фильмы? Кого нам приводят в пример? Того, кто может украсть и остаться безнаказанным. Чем хитрее, расчетливей ты будешь, тем лучше для тебя... Лжесвидетельствуй. Ври. Изворачивайся. Честность сейчас не в моде – честные люди становятся посмешищем для остальных, потому что основные принципы, которые превозносятся сейчас, – это наглость и беспринципность, которая позволяет человеку добиться всего в этой жизни. Как говориться, «для достижения целей все средства хороши». И в этой системе ценностей честность и смирение становятся уделом неудачников... И, наконец, позавидуй: пожелай жену ближнего, дом ближнего – короче, всего, что есть у ближнего твоего. Это уже давно норма. Огромное количество популярных журналов, телепередач о красивой жизни разжигают зависть. А реклама подливает масла в огонь: «Ты достоин лучшего!»
Наша планка поиска Бога опустилась настолько низко, что нашим богом может стать только антихрист. Прежде своего торжественного воцарения, антихрист воцарился уже много лет назад в душах людей, которые попрали все заповеди.
Я потерла глаза. Обилие информации, изменившей буквально за несколько часов мое ми-ровосприятие, укладывалось в голове ровно, как кусочки пазла, и рисунок, который полу-чился, подверг меня в шок.
 Еще батюшка говорил о компьютерах, об их ужасном влиянии на психику человека (знал бы он, что появятся компьютерные комнаты). Рассказывал о грядущем царстве антихриста. Далее один из когда-то известных политиков, раскаявшийся и воцерковившийся, информировал о Программе уничтожения, о Правилах, которые собираются внедрить…
Тут меня словно ударило током: Эти Правила уже работают несколько лет!
Как же так? Наш Мировой Правитель не может быть злым, и огромное количество спа-сенных его милостью от наводнений, ураганов и голода людей тому доказательство. Мо-жет, он просто не знает об этом заговоре? Но Правила утверждены и дополнены им. В моей голове кружилась карусель вопросов, ответов, предположений, фильм шел уже четыре часа и никак не заканчивался …
Я не заметила, как задремала. Спать в компьютерных было нежелательно – доказано негативное влияние на нервную систему, на мозг.
Вероятно, рука моя во сне задела кресло, раздался сигнал, и я включилась, то есть проснулась.
На табло мигали цифры: 05.52. Два часа я была в отключке. Подташнивало, в голове стоял шум. Мозг словно гудел и вибрировал, что-то случилось со зрением: все словно то приближалось, то отдалялось, да и смотреть было больно. Я закрыла глаза, сняла «корону», вышла из программ и, на всякий случай, «убила» последние письма Ника. Постанывая от нестерпимой головной боли, я на ощупь выбралась из компьютерной, кое-как добралась до спальни, рухнула на кровать и вдруг вспомнила свой сон.
 
Глава 5. Сон

Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему,
 и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3, 20)
Я шла по лугу – кажется, так называлось огромное зеленое поле, пестревшее кое-где не-обыкновенной красоты цветами. Шла я совершенно одна, позади меня был густой, тем-ный лес, где стояла вечная ночь – я не помнила, как я выбиралась из леса, но четко знала, что я там была.
Я знала, что оголившиеся корни деревьев, словно руки похороненных заживо мертвецов, тянулись ко мне, и я брела, уворачиваясь от них и спотыкаясь. Ноги мои то и дело прова-ливались в огромные щели, которыми была покрыта эта ссохшаяся, словно расколотая на тысячи больших и маленьких осколков, земля. Я знала, что высохшие ветки хлестали меня по щекам, когда я пробиралась по узенькой, неведомо куда ведущей тропинке за маленьким белоснежным голубем, непонятно как оказавшимся в этом чудовищном лесу. Ветки пытались то хлестнуть птицу, то поймать ее, как будто в сеть, в пучок сплетенных между собой прутьев. Но голубь был словно соткан из воздуха: он пролетал сквозь все препятствия, не касаясь ни веток, ни огромных, узловатых, изможденных засухой стволов деревьев.
Не помню, как я выбралась из леса. Помню только слабый свет, который показался между спутавшихся ветвей. По мере приближения к нему, свет становился все сильнее, а потом стал таким ярким, что я зажмурилась, но успела увидеть, как растворился в потоке этого света маленький белый голубь...
В следующий миг я вышла из леса, оставляя позади себя стоны деревьев, похожих на смертельно больных людей, скрежет их веток, скрип засохших корней…
Ярко светило солнце, небо было светло-голубым. Надо мной, немного впереди, летело белое облачко, словно защищая меня от палящих солнечных лучей. Впереди виднелся лес, и я откуда-то знала, что это за лес! Он был совершенно не похож на первый. Он был другой:  с нежной зеленью листвы, с мягкой, покрытой мхом и травой землей, с сочной земляникой – я видела такую в старом мультфильме.
Во сне я знала, что мне надо торопиться: времени для того, чтобы добраться до зеленого леса, у меня было очень мало. Я чувствовала, что на этом красивом лугу мне угрожает смертельная опасность. Почти такая же, как в том жутком мертвом лесу, а может, еще страшнее…
Вспомнив это, я побежала, но трава, будто нарочно, стала еще гуще. Ноги с каждым ша-гом запутывались все сильнее и сильнее, а потом появились высокие, по пояс, обвиваю-щие друг друга, непонятные, ядовито-желтые цветы, похожие на тысячи маленьких злоб-ных глазок, казалось, глядящие на меня из-под опущенных листьев. Идти стало еще труд-нее, солнце нещадно палило, смертельно хотелось пить. Маленькое облачко плыло надо мною уже низко, но оно почти не спасало меня от зноя.
Неожиданно я увидела, что слева в мою сторону несется невообразимое, многоголовое существо, напоминающее дракона из древних сказок. От страха я остановилась. Облако, летевшее надо мной, стало опускаться, и я стояла, будто окутанная туманом, но сквозь него прекрасно видела дракона. Сминая под собой траву и цветы, оставляя позади себя широкую, дымящуюся дорогу пепла, сумасшедше-бесцельно, махая огромными безобразными крыльями, он продвигался ко мне все ближе и ближе.
Я с ужасом узнала в одной из голов дракона родное, знакомое с детства лицо: прямо на меня смотрели глаза Вероники. У второй головы было лицо Тимофея, а на тощей шее третьей головы чудовища я увидела лицо Геннадия Борисовича, моего шефа, Тимкиного отца. Страшное существо остановилось, выражая недоумение своими тремя лицами: рас-терянно-изумленое у Вероники, недовольно-злое у Тимофея, и яростное, полное гнева, искаженное лицо Геннадия Борисовича. Я в ужасе прикрыла рот рукой, чтобы не закри-чать, и спустя мгновение поняла, что они меня почему-то не видят! Ни одна из голов меня не видит, хотя голова Тима, дугой выгнувшая непропорционально-уродливую шею, находилось от меня на расстоянии вытянутой руки!
Я стояла, замерев, и смотрела, как три головы разочарованно переглянулись, существо с нечеловеческим воем взлетело и через несколько минут скрылось в мертвом лесу, откуда меня вывел маленький голубь.
Глядя вслед дракону, я чувствовала, что избавилась от чего-то страшного, но тяжесть, появившаяся на душе, не исчезла. Отвернувшись от чудовищного леса, который будто бы стал от меня еще дальше, я сделала шаг к зеленой, светлой роще, и тут поняла, что идти легко! Растения будто бы расступались у меня под ногами, и оказалось, что зеленый лес совсем близко.
Я шла по лугу, догоняя прозрачное облачко, движущееся впереди меня, и вдруг увидела светлый силуэт между деревьев.
Сначала мне показалось, что это ствол березы, но подойдя ближе, я узнала Веронику. Но она была какая-то другая. Вспомнив многоликого дракона с головой Вероники, я совсем растерялась, но вдруг услышала:
- Настенька, это я, Анна. Никого не бойся и молись непрестанно, проси помощи у Госпо-да и Ангела Хранителя. Но не доверяй этим людям, – Анна указала в сторону мертвого леса, куда скрылось чудовище, и, грустно посмотрев на меня, тихо сказала:
- Это он, твой Ангел Хранитель, обернувшись облаком, сделал тебя невидимой. Настя, ты спасешься, если будешь просить помощи у Господа.
Я стояла, глядя во все глаза на Анну, свою младшую сестру, так похожую на Веронику, и хотела ей ответить, но не могла вымолвить ни слова, лишь подумала, что маленьким голубем, который вывел меня из леса, была Анна. И (о, чудо), Анна, словно прочитав мои мысли, ласково кивнула мне и сказала:
- Тогда, в детстве, я тоже превратилась в голубя, чтобы дать вам понять, что на самом деле со мной все в порядке. Но никто, кроме тебя, не понял этого, Настя.
И в этот миг мой мозг словно раскололся от противного тонкого писка, который вывел меня из этого чудесного сна. В том сне я чувствовала себя любимой, я ощутила такую любовь, покой и умиротворение от общения с давно потерянной сестрой, что моя душа пела от радости, будто бы это был не сон, а реальность…
Вспоминая сон, каждое его мгновенье, я пыталась запомнить все его мельчайшие детали: мне казалось, что нет ничего более важного и нужного в моей жизни.
Голова нестерпимо болела, но я понимала, что должна разобраться. Как тогда, в детстве, увидев голубя, я почувствовала, что с Аней все хорошо, также и сейчас я понимала, что случилось что-то плохое, и опасаться надо почему-то Тима. Моего дорогого, ласкового, неверного Тима и почему-то его отца. С Вероникой все ясно – она всегда была упрямой и сейчас, решив избавиться от наших родителей, наверное, попытается идти до конца.  Ре-шив быть начеку, я задремала.
 
Глава 6. Реальность

«И сказал Иисус: на суд пришел Я в мир сей,
чтобы невидящие прозрели, а видящие стали слепы» (Ин. 9, 39)
Проснувшись от резкого прикосновения и увидев стоявшего рядом с моей кроватью Ти-ма, я не удивилась. На личную карту Тима был запрограммирован замок моей двери, и Тим всегда приходил и уходил, когда ему вздумается.
Сегодня, естественно, видеть мне никого не хотелось. Даже Тима. Особенно его, потому что только сейчас, посмотрев ему в глаза, я поняла, что мы с ним совсем разные. Просто чужие друг другу люди. Мне не было грустно, мне не было больно – напротив, было ощущение какой-то завершенности. Даже показалось, что стало легче дышать.
Потом я вспомнила, что у меня болела голова, но, как ни странно, сейчас никаких непри-ятных ощущений не было.
- Кисаня, ты знаешь, что уже почти одиннадцать? – спросил Тим, протягивая руку, чтобы погладить меня.
И тут я закричала: мне неожиданно показалось, что это не Тим, а тот жуткий дракон из моего сна. Тимофей тоже испугался. Отпрянув, он затеребил браслет, и я поняла, что, если как-то не исправлю ситуацию, то он на меня непременно донесет.
Я попыталась бодро улыбнуться:
- Испугался? Отлично! Просто мне вдруг захотелось тебя напугать.
- Ну, ты даешь! С тобой все в порядке? – спросил он, внимательно глядя на меня, и я по-думала, что, действительно, выгляжу странно.
Вторые сутки не причесанная, в штанах, в которых бродила по деревне – я ведь даже не переоделась и не приняла душ!
- Ой, Тим, я так вчера устала! Мы весь день, представляешь, ходили без масок, а к вечеру у меня разболелась голова, – сказала я, старательно потирая лоб и избегая встречаться взглядом с Тимом.
 - Ну, да. Поэтому ты, вернувшись, вместо того, чтобы сходить в душ и воспользоваться медблоком, где будет проверено твое давление, взяты анализы и выдано лекарство, реши-ла пролечиться просмотром запрещенки? На наш системный комп сегодня пришла инфа с Центрального, что ты почти шесть часов развлекалась, просматривая запрещенку, – сказал он с ухмылкой. Я почувствовала скрытую ложь в его словах. Они не могли знать наверняка, что я просматривала, тем более что Никита предупредил меня о системе декодирования.
Стараясь быть как можно более равнодушной, я залепетала:
- Ой, возвращалась вчера домой, а над дверокном висит какая-то флэшка. Думала, что-то важное от тебя, насчет обложки – может, шефу не понравилось. Ну, я сразу зашла, а там мусор какой-то. Тим, ну интересно было! Раз эта флэшка «повесилась» на моем дверокне, значит, там должно было быть что-то важное для меня. Захотелось посмотреть. Никогда не смотрела, а вчера захотелось! Неужели тебе не присылали и не подкидывали ничего, ни разу, и ты никогда ничего не открывал? Не верю, Тим!
- Кто мог это сделать, ты не задумывалась? – спросил Тим, все еще хмуря брови.
- Ты что, нет, конечно, там же все без штрих-кода! – ответила я.
- Ась, ты гонишь. Сама же сказала, что ссылки открывала, но запрещенки без пароля не открываются. Значит, пароль есть, как есть и код, – утвердительно покачал головой Тим.
-Тимка, пароль оказался самый простой, четыре единицы, как в любом устройстве по умолчанию! Не веришь – проверь. Флэшка, наверное, так и торчит в компьютерной.
Я помнила дракона из сна, которого надо опасаться. Судорожно вспоминая, выключила ли систему и стерла ли последние данные, обличающие Ника, я сидела, поджав ноги и закусив губу. Вроде бы все выключила и ничего не сохраняла. Тим, должно быть, уже там побывал, иначе не расспрашивал бы меня.
- Пойдем! – я вскочила с кровати и взяла его за руку, – Я войду, и ты убедишься сам!
Вытирая лоб, с которого капал ледяной пот, я набрала дрожащими руками «1111», и по-шла заставка. Но другая! После нее начался фильм, тоже совершенно другой. На экране блондинка, видимо, из «зеленых», рассказывала о том, что в Мировом Зоологическом Са-ду, оказывается, существует специальное закрытое заведение для зоофилов. Были пред-ставлены кадры, как мужчины устраивают сексуальные оргии с обезьянами крупных и мелких пород. Мужчины то ли были пьяные, то ли находились под кайфом и с удовольст-вием рассказывали, что таким образом они в полной мере ощущают свое единение с при-родой. Тим хохотал до слез – «зеленые», хотя и порядком всем надоели, были все же дос-таточно безобидны, и серьезного наказания за просмотр этого репортажа, мне, видимо, не полагалось.
- Вот это да, Настена! Ты, видимо, долго ловила кайф, глядя, как этот пожилой джентель-мен забавляется с морщинистой макакой! Прикольно! А что – можно попробовать! Ты как считаешь? – Тим подмигнул мне.
Я, изобразив на своем лице подобие гнусной ухмылки, закивала.
- Насть, если ты этим интересуешься – зачем смотреть запрещенку? Ну, послала бы запрос в видеотеку? – спросил Тим, и я ответила:
- Ага. Чтобы потом все узнали и издевались! – театрально надув губы, я попросила:
- Тим, никому не говори – засмеют же! Будут издеваться до конца времен!
- Кисаня, я бы рад, да не могу – отец должен отправить отчет. Не бойся, я попрошу, чтобы он молчал. Никто в офисе не узнает. Чувствуешь – глаза закрываются, в сон клонит? - спросил Тим, и тут же объяснил:
- Это реакция системы на запрещенку. Твоя компьютерная ведь одна из последних моде-лей – в ней есть это новшество. Человек, начинающий просматривать запрещенку, засы-пает, сигнал на Центральный комп идет, а оттуда – пограничникам, т.е. тем, кто борется с запрещенкой. После просмотра запрещенных Правительством фильмов человек обязан пройти реабилитацию, но в твоем фильме ничего особенного нет – один ржач! Подумать только – зоопорнуха! – Тим захохотал, а я тем временем слезла с его колен – в компью-терной ведь было только одно кресло – и выключила систему.
- Тим, я неважно себя чувствую. Наверное, надо лечь на реабилитацию. Голова болит, – сказала я, делая вид, что морщусь от боли.
- Кисаня, ты что?! А наш проект: внеплановый номер о грядущей катастрофе? Не смей! Давай, иди в медблок, измерь давление, сдай пробы анализов, выпей предложенное лекарство и лети в офис! Не впервые же такое! Это бывает со всеми. Хорошо, что были придуманы индивидуальные медблоки! Тебя подождать? – спросил Тим, и я ответила:
- Не надо, лети, порадуй шефа и наших. Чувствую, сегодня ржач будет! Я приму лекарст-во, выпью кофе без кофеина и через час точно буду в офисе. Об одном прошу: избавь ме-ня от разговора с шефом.
- Заметано, кисаня! С папашей я разберусь. Он будет рад, что тебя можно на реабилита-цию не отправлять – ведь проект тогда бы накрылся! Кстати, как съездили к био? – Тим, натягивая перчатки и уже готовый одеть маску, посмотрел на меня.
- Да никак! Ничего интересного. Потом расскажу. Все. Я хочу принять душ. Иди, передай Алене, чтобы готовила мне подборку. Скоро буду, – я махнула рукой и поплелась в медб-лок.
Плавно закрылась встроенная дверь, и я услышала, как пискнул минилан Тима. Улетел.  Оставшись наконец одна, я почувствовала, что целый час ходила словно по краю пропас-ти, едва удерживая равновесие. Хотелось разрыдаться, но сил не было. Это просто чудо, не иначе, что удалось обмануть Тима. Но какой же он, все-таки… как холодно, насторо-женно и брезгливо он смотрел на меня, когда я проснулась! Он донес бы с радостью – чем больше член Мирового Сообщества сделает доносов, тем больше получит грантов и бонусов, особенно если после проверки выявится что-то действительно не соответствую-щее Правилам Мирового Порядка. Если бы не этот предупреждающий меня сон, я бы непременно доверилась Тиму и рассказала бы все – он был единственным, с кем я была близка во всех смыслах. И лишь сегодня почувствовала, насколько эта близость обманчи-ва.
Я решила, что схожу в душ позднее – сначала выпью кофе и успокоюсь. Воткнув в ухо телефон, я вызвала Ника и фальшиво-бодрым голосом пропела:
- Ник, ты уже на работе? Можешь свалить оттуда? Я жду тебя через полчаса на пикнике. Все, не могу говорить, отключаюсь.
Я тут же почувствовала себя лучше, выпила две чашки кофе, проглотила склизкое и вяз-кое морковно-гречневое пюре и, уже подойдя к дверокну, вспомнила, что так и не успела принять душ. На ходу стягивая с себя одежду, я побежала в ванную.
Оставив пробы анализов в медблоке, я закрыла душевую кабину и включила распылитель – надо экономить воду, иначе в конце года придется платить штраф. Выйдя из душевой совершенно сухая – после душа включалась сушилка, а полотенца ушли в прошлое уже много лет назад, я взглянула на экран медблока. Мда… мне были предложены четыре таблетки (две после обеда и две вечером) и консультация психолога в ближайшие два дня. Таблетки я решила не бросать в умный унитаз, который в течение пяти минут делает анализы, а сунула в кармашек своих любимых брюк, решив, что выкину их по дороге.
Иногда мы с Ником и остальными встречались на полянке, которую прозвали «пикник» - как раз там мы отмечали восемнадцатилетие Никиты и, выходит, спаслись от пожара. Местечко это находилось в пяти минутах лета от областной дороги, в небольшом лесочке.
Когда я опускалась, Никита, видно, прилетевший минут на 10 раньше меня, показал мне кулак. Ясное дело – я сорвала его с работы, а он этого очень не любил. Работал Ник на заводе «Лайнер», где вылуплялись, как птенчики из гнезда, лайнеры, минилайнеры и про-чие чудеса современной техники. Технику и все, что с ней связано, Никита обожал с дет-ства.
Ник был без маски, и я, подумав пару секунд, закинула свою маску обратно в рюкзак и захлопнула дверь.
Протянув Никите шоколадку, я другой рукой приложила палец к губам. Никита с недо-умением взял плитку, а я тем временем освободила вторую шоколадку от упаковки и ста-ла аккуратно заворачивать в нее браслет с внешней и внутренней стороны. Никита ошалело посмотрел на меня, но потом, кивнув, быстро замотал свой браслет. Я вкратце рассказала Никите все: о Тиме, о том, что современные компьютерные оснащены специ-альной программой, усыпляющей тех, кто смотрит запрещенку, рассказала обо всем, кроме Варвары.
- В ближайшее время не встречаемся и не перезваниваемся. Насчет фольги – спасибо, – усмехнулся Никита, – а мы поступаем по-другому. Мы встречаемся в одном месте, кото-рое находится вне зоны доступа – там не берет. Это Силикаты – нынче они не в моде. Не-которые там даже живут. Спаси Бог, сестренка. Завтра же иди к психологу, будь умницей – старайся не дать ей повода упечь тебя на реабилитацию. Во всем соглашайся, не спорь, ничего не говори о появившихся сомнениях. Звони, если что-то срочное. С Лелей я свя-жусь сам. Вечером, после работы, загляни в свой рюкзак, в правый боковой карман. Я по-ложил туда старый мобильный телефон 3G формата, триджик, и наушники. В частотном диапазоне 900 МГц мобильников третьего поколения сейчас никто не сканирует, их давно все выкинули и забыли. Ты сможешь лишь только прослушать диктофон и mp3 файлы песенок из прошлого. Прослушай диктофон, но не раньше, чем когда будешь готова ко сну! Все. Пора, – с этими словами Никита, поцеловав меня в висок, стащил фольгу с браслета и закрыл дверь своего минилана.
Я подобрала фольгу, скомкала ее, положила в рюкзак и тоже поплелась к своему аппара-ту. Кажется, снова начала болеть голова.
Когда я вышла из лифта, то физически ощутила злость Аленки, которой почти всю сего-дняшнюю работу пришлось выполнять одной.
Тим, увидев меня в приоткрытую дверь, ухмыльнулся, поманил пальцем, и я покорно по-шла к шефу, Тимкиному отцу.
- Геннадий Борисович, добрый день. Сожалею, что подвела Вас. С удовольствием лягу на реабилитацию – я знаю, что совершила незаконный поступок, – сказала я прямо с порога, решив не тянуть, заплетающимся от страха языком.
- Ты?!... Ты, – прошипел он, – знаешь ли ты, что из-за тебя я получил выговор, и нас ото-двинули на целый месяц?!
- То есть через неделю редакция, как планировалось, не поедет в Учетное Управление вживлять чипы? Из-за меня? – спросила я, стараясь выглядеть как можно более подавлен-ной.
- Да, милочка, да. Из-за тебя я лишился своего доброго имени, и, скажу тебе откровенно, если бы не Тимоша, я бы тебя не на реабилитацию отправил, а сразу на эвта-усвоение! - сказал он, стараясь чеканить каждое слово, из-за чего изо рта его то и дело вылетали кап-ли слюны.
Я вздрогнула, но тут вмешался Тимофей:
- Ладно, пап, забей, у нас все впереди, месяцем раньше, месяцем позже – не суть важно, а Настя нам нужна – такого креатива больше нет и не будет, ты же знаешь! Иди, Ася, Аленка там уже рвет и мечет.
Зайдя в системную компьютерную, я почувствовала, как все начало снова расплываться перед глазами, но, взяв себя в руки, мужественно принялась за работу. Часа через три по-дошел Тим:
- Ты к психологу сегодня или завтра?
- Сегодня я никакая, не знаю, как до дома долечу. Спать хочу, и глаза болят. Сегодня вы-сплюсь, а завтра на консультацию, – ответила я, потирая переносицу, чтобы не смотреть ему в глаза.
- Не понял? К психологу не идешь, но и меня не приглашаешь? – поднял брови Тим.
- Девушка больна, дай ей выздороветь, Тимочка! Будь джентельменом! А пока она лечит-ся, поедем ко мне! Я сделаю тебе массаж, у меня есть старинное тайское масло! – промурлыкала Аленка, засовывая ладошки в задние карманы джинсов Тимофея. Прижавшись к нему всем телом, она повернула ко мне голову и показала язык.
- Развлекайтесь, ребята. Но учти, Тим, приду в себя и наверстаю упущенное! – сказала я, глядя в монитор.
- Ась, что-то ты совсем на себя не похожа, – покачал головой Тим.
- Я же говорю: из-за того что без маски ходила, траванулась. Тим, отпусти меня сегодня, а завтра буду хоть за троих работать! Плохо мне! – взмолилась я, и Тимофей сдался:
- Лады. Можешь сваливать. Но завтра чтоб к десяти была, не позднее. Сколько проблем из-за тебя, Ася, – он покачал головой и, одарив Аленку долгим поцелуем, сказал ей:
- До вечера. Буду в семь, – после чего вышел из системной, даже не взглянув на меня.
Еще три дня назад я бы ревела в подушку – такое у нас с Тимом случалось не в первый раз, но сейчас на душе был мир и покой.
Я быстро сохранилась, закинула в рюкзак флэшку и, подмигнув Аленке, побежала к лиф-ту.
- Убери хотя бы за собой свои капсулы из-под кофе! – закричала мне вслед Аленка.
Но я, проигнорировав ее занудство, даже не обернулась. В конце концов, пусть сама уби-рает – основную работу делаю я, она лишь занимается доработкой, а бонусы нам начис-ляют одинаковые.
 
Глава 7. Чипы. Мифы и реальность

И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, по-ложено будет начертание на правую руку их или на чело их,
и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это на-чертание, или имя зверя, или число имени его.
Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; чис-ло его шестьсот шестьдесят шесть. (Откр. 13, 16-18)
Оказавшись, наконец, дома, я разделась и приняла душ - а то снова забуду, и записалась на завтра к психологу. Потом выпила мутно-коричневый холодный чай с глюкозой и, за-валившись с новым полным пакетом крекеров на кровать, достала маленький чехол.
Интересно. Это точно был старенький Nokia. Я надела наушники, нажала «плэй», засуну-ла в рот первый крекер, но тут услышала вызов.
Звонила Вероника. Я судорожно выключила диктофон и убрала телефон с наушниками под подушку: нельзя допустить, чтобы Вероника увидела Никитин раритет – интересно, откуда он у него? Изображение на экране встроенного, во всю стену, телевизора трансли-руется замечательное, техника, как говорится, на грани фантастики. Отвечать на звонок не хотелось. Но не ответить было нельзя.
- Привет, дорогая! Ты все еще сердишься? А я вчера, представляешь, сдуру без маски хо-дила, теперь голова раскалывается! – защебетала я, нажав «ответ».
Прямо на меня с огромного экрана смотрела Вероника. Лицо ее было недовольным.
- Ты дома? Буду у тебя через час. Разговор есть, – сказала она, и я испугалась.
Я совсем не была готова видеть ее сейчас и тем более что-либо обсуждать.
- Ничка, я с работы слиняла, Тимку этой выдре Аленке отдала, чтоб выспаться. Видишь – лежу. Голова кружится. Давай завтра. Я к шести к психологу, в половине восьмого дома буду? – спросила я.
- Завтра может быть поздно, –  ответила Вероника, и, помедлив, добавила,  – Ладно. Я еще позвоню.
Я, отключившись, еще раз подумала о том, что все-таки люди, принявшие чипы, становятся странными. Будто исчезает в никуда что-то свойственное исключительно им – они становятся похожими друг на друга. Это называется «становятся совершенными», но как бы это ни называлось, оно, совершенство, всегда пугало меня – тот безотчетный страх перед чипованными, как мы их называли, у меня возобновлялся после того, как кто-то из моих знакомых принимал чип – человек становился другой! Не знаю, совершенный или нет, но – другой! Тот, кто был – он исчезал, а в оболочку словно вселялся, вживлялся вместе с чипом, некто неведомый и страшный. Раньше, до принятия чипа, Вероника была своевольной, дерзкой, но добродушной, а сейчас стала какая-то механически-невозмутимая и одновременно злая, что раньше ей было совсем не свойственно.
Почему-то чип предоставлялся человеку как награда, и лишь избранные могли себе это позволить – они всецело соглашались вверить свою жизнь в руки Правителя. До приня-тия чипа людям полагалось носить браслеты.
Браслет получает каждый гражданин Мирового Государства в момент рождения, а каж-дый пятнадцатый шестоднев нужно посещать Учетное Управление, где браслет проверя-ется на целостность. В случае необходимости его могут поменять: в результате порчи или, например, если он стал слишком тесен.
Всем свободным гражданам Мирового Сообщества дается испытательный срок – от 1 го-да с момента достижения совершеннолетия. Тот, у кого идеальная история ношения браслета, удостаивается чипа…
Я вздрогнула – ход моих мыслей прервал голубоватый свет, осветивший комнату – теле-визор, вмонтированный в стену, включался автоматически, когда передавали «Новости».
Вздохнув, я включила звук. Один из известных чиновников, не выговаривающий букву «р» (у него получалось что-то типа «гх»), хищно скалив белые, безупречные зубы, чека-нил:
- Индивидуальные браслеты ушли в прошлое – их давно научились перепрограммировать. Имея всего лишь браслет, а не чип, вы являетесь находкой для любого террориста или религиозника – с вас легко могут снять браслет, воспользоваться вашими бонусами, информацией! Сколько людей пострадало от рук мошенников, хакеров и других преступников! Глупо отказываться от чипа! Чип – вот идеальное решение любой, абсолютно любой проблемы! Борьба с коррупцией с помощью чипов – единственный способ навести порядок! С помощью чипирования чиновников и сотрудников спецслужб на всех опасных объектах тоже можно обеспечить безопасность, потому что в этом случае ни посторонние, ни террористы не проникнут на секретные объекты!
Вам обеспечена абсолютная безопасность: каждой организации будут давать лишь часть базы: у медиков – только медицинская база, у страховшиков – только страховая, и про-чее! Таким образом, посторонние лица никоим образом не будут допущены к Вашей лич-ной информации!
А должники? Сколько сейчас заемщиков, которые не платят? Всем, кто берет кредит, не-обходимо вживлять чип, и проблем не будет, как не будет и кризиса. Ведь именно из-за таких людей случаются экономические кризисы. Они должны отрабатывать долги, и кон-тролировать их можно лишь с помощью чипов!
А дети? Сколько во все времена пропадало детей! И лишь мы с вами живем в то счастли-вое время, когда этого можно избежать! Чипируйте ребенка, и волноваться за него не бу-дет смысла: вы будете в курсе, когда он прогуливает школу, когда впервые попробует наркотики, и сможете принять меры!
Не только дети, но и взрослые пропадают без вести, и единственный шанс избежать этого – вживить микрочип!
Я уже не говорю о том, что каждому из нас чип может спасти жизнь, ведь никто не за-страхован от того, что потребуется срочная медицинская помощь! Ваша группа крови, информация о том, на какие лекарства у вас аллергия – все это будет записано в микро-чип, и врач в любую секунду будет иметь доступ к этой информации, даже если вы в тот момент будете без сознания!
Вздохнув, я прошептала:
- Что же… логично. Только почему же тогда все-таки есть люди, которые против вживле-ния чипов? Ведь, если вдуматься, чипирование абсолютно всех людей приведет к тому, что никто не будет совершать противоправных нарушений, иными словами – к порядку? К порядку… какому порядку? К тому порядку, в котором мы сейчас находимся? Иными словами, к беспределу…
Выключив звук телевизора, я надела наушники, включила диктофон на старом мобиль-ном, услышала голос Ника и, усмехнувшись, покачала головой:
- Жесть. И он про чипы!
- Примерно в 2005-2007 году по старому летоисчислению, когда еще не было Единого Мирового Правительства, в некоторых странах людям пытались вводить электронные чи-пы. Сначала – лишь в медицинских целях, например, диабетикам.
И вдруг я услышала голос Пашиного отца. Он опять говорил о рецепторах и чипах, но без дрожи в голосе, как тогда, на дне рождения Паши. Я поняла, что они с Ником специально сделали эту запись еще тогда...
- Так чипы и есть те самые кнопочки, о которых Вы рассказывали, Федор Яковлевич, ко-торые контролировали организм человека, даже когда он спит? – переспрашивал Никита Пашиного отца.
- Да, но чипы затем, к 2011 году также по старому летоисчислению, стали предписывать для обязательного ношения работникам некоторых военных структур. А потом, то ли в связи с возмущением православных, которых в то время было много – почти 30% населе-ния, то ли из-за каких-то технических проблем, а может, из-за пробуксовки с биосовмес-тимостью разработка наночипов была заморожена и перестала афишироваться. Тем бо-лее что на тот момент наше общество было еще недостаточно развращенным, оно не было готово купиться на все прелести чипизации. Программы разработок и дальнейшие испытания чипов срочно засекретили.
Тогда хотели ввести наночипы всем поголовно – без огласки, через прививки или якобы взятие анализа крови, но, к счастью, их затея не удалась.
- Понятно, – прокомментировала я. Сначала подцепили народ, как воблу на крючок, про-давая мобильники, браслеты, а сейчас вернулись опять к обычным электронным чипам.
Голос Никиты ровно звучал из динамика стареньких наушников триджика:
- Много лет происходит постепенное, но постоянное формирование привязанности людей к гаджетам. Человеку уже сложно отказаться от всего, что его окружает, от привычной информационно-цифровой среды, человек без чипа не сможет быть членом общества. Членом электронного концлагеря, где он постоянно отслеживается. Вдумайтесь: если человек пойдет против общества, он будет наказываться – отследить его будет элементарно, чип, как раньше мобильный телефон, обнаруживается системой той же сотовой связи и показывает, кто и где находится. Но чип отличается от мобильного телефона тем, что его нельзя отключить самостоятельно, по своей воле, или просто выбросить. От него уже невозможно избавиться, он стал настолько совместим с живыми человеческими клетками, что даже не отторгается организмом, как когда-то, в старину, отторгались пересаженные донорские органы. Наши браслеты практически исполняют функцию чипов.
Когда первая попытка внедрить людям чипы не удалась и индивидуальных браслетов еще не было, каждый имел паспорт и личные карточки. В то время люди уже начинали заду-мываться о происходящем, и этой катастрофически массовой чипизации не произошло. Сейчас пути назад уже нет – Пророчество сбывается.
Много лет все спокойно живут и не задумываются о том, куда «Виндоуз» постоянно от-сылает какие-то файлы? Никого это не заботит, а ведь это и есть то самое глобальное ин-формационное общество – рабство. Уже давно работавшие с Единым Мировым Компью-тером знали, кто куда заходит, на какой сайт, на какой форум, с кем общается.
Сотовые телефоны уже тогда работали как Джи Пи Эс навигаторы, и местонахождение каждого было известно в любой момент.
Чип, сам по себе, кроме уникального кода и возможности коннектиться с устройствами, никакой информации не несет, но позволяет записывать в специальный лог-файл, нахо-дящийся на удаленном сервере, каждый шаг чипированного.
Откройте Апокалипсис Иоанна Богослова. Эта книга сегодня актуальна, как никогда! Эта книга о нас с вами. Она о кризисе. Кризисе человеческого рода. Это предупреждение нам о том, что человечество ждет возмездие, когда оно станет пренебрегать Заветом Божьим. Потому что мы, люди, нарушили созданный Творцом нравственный порядок, в результате которого наше же зло возвращается к нам – это неизбежность. Возмездие рано или поздно приходит, и у каждого из нас есть выбор.
С кем вы? Со светом или с тьмой? С истиной или ложью? С Богом или антихристом, Пра-вителем? Вы свободны – выбирайте. Выбирайте сейчас. Потом будет поздно.
Когда несколько лет назад людям начали рассказывать сказки о том, что чип – это свобо-да, что человеку станут не нужны кошелек, документы, куча карточек, то люди, слава Бо-гу, задумались о том, что на деле человек становится марионеткой того, кому принадле-жит вся база данных. О том, что это – контроль над каждым шагом и, возможно, если по-требуется, шантаж.
Об этом задумались не только православные, но и сектанты, трактующие Библию по-своему, чьи духовные лидеры на этой идее «нагрели» целые состояния, собрав с людей последние деньги и загнав их в пещеры дожидаться второго пришествия. Большая часть этих несчастных, полагая, что антихрист – это спаситель, который будет царствовать ты-сячу лет, первыми приняла чипы. Остальные же добровольно расстались с жизнью, уми-рая от голода в каких-то подвалах и пещерах. Вся беда инославных и сектантов в том, что они отринули «проповеданье апостольское и святых отец, восприняли неправую и раз-вращенную веру, полную погибели», – сказал преподобный Феодосий Киево-Печерский в своем завещании, написанном  еще в XII веке Киевскому Великому Князю Изяславу как главе Киевского государства, а в лице его и всем русским людям, объединенным в то вре-мя Киевской Русью. Он, основоположник русского монашества, один из величайших свя-тых, прославленных Русской Православной Церковью, писал: «Если скажет тебе проти-вящийся: «Ваша вера и наша вера от Бога», то ты, чадо, ответь так: «Кривовер! Или ты и Бога считаешь двоеверным! Не слышишь ли ты, развращенный от злой веры, как говорит Писание:
«Един Бог, едина вера, едино Крещение» (Ефес. 4, 5).
Не слышишь ли апостола Павла, глаголящего:
«Аще ангел, пришед с небесе, благословит вам, не яко же мы благовестихом, да будет проклят» (Гал. 1, 8).
О язычниках и иноверцах Бог в этом веке печется, но в будущем они будут чужды вечных благ. Мы же, живущие в православной вере, и здесь получаем все блага от Бога, и в буду-щем веке спасет нас Господь наш Иисус Христос». Поэтому православным надо избегать нравов, обычаев и учения кривоверов, которые мертвы и мертвому богу жертвы приносят.
О них Господь говорит:
«Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», – войдет в Царство Небесное, но ис-полняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Гос-поди! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф. 7, 21-23).
Чипы сейчас принимают практически все, кроме немногих оставшихся в живых право-славных и антиглобалистов – анархистов, которые всегда против всего – это люди, не имеющие стержня. Возможно, Бог приведет к вере всех, кто не включится в систему. Вживление чипа делает человека рабом системы, шаг влево или вправо – расстрел, то есть можно лишиться сразу всего, всех благ цивилизации. Когда есть чип, неугодных можно просто отключить от системы – это заключительный этап на пути порабощения личности. Вспомните эпизод из Евангелия, когда благочестивый юноша, желающий спастись и исполнивший все заповеди, услышал: «Продай все, что имеешь, и следуй за мной», – и опечаленным отошел от Христа? То есть, несмотря на свои добродетели: исполнение заповедей и желание спасти свою душу, он был порабощен своим богатством и уже был неспособен отказаться от него ради Царства Небесного. А от тех, кто вживил чип, потребуется гораздо больше. Потребуется Подвиг. Я не хочу сказать, что это невозможно. С Божьей Помощью возможно все – была бы вера. Но, к сожалению, слуги сатаны, в конце концов, практически к каждому находят ключик, и в итоге многие из тех, кто еще противятся, станут "за" чипы. Сбываются пророчества:
«Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (Мф. 24, 24). Потому что конечная мысль, ко-торую нам вдалбливают, такова: чип необходим каждому.
Так как мы живем в мире лжедемократии, то в любом случае начнется давление на людей, не принявших чипы, потому что принявшие чипы будут бояться тех, кто их не принял: а вдруг они что-то замышляют? Вдруг они террористы?
Нас будут бояться, потому что слабые всегда боятся сильных, а мы сильные, потому что с нами Бог!
Сейчас, как никогда, сатана близок к своей цели: погубить как можно больше человече-ских душ. Раб информационного общества не сможет ничего, ведь человеку будет сложно отказаться от всего, и человек без чипа не сможет быть членом общества. Это электронный концлагерь, где человек постоянно отслеживается.
Если сейчас некоторым удается все-таки избавиться от браслетов и пытаться жить в за-брошенных деревнях, горах, в тайге, то принявшему чип избавиться от него будет практически невозможно: он перестанет принадлежать себе, своим ближним, обществу.
Потому что Единая База Данных находится в руках князя мира сего, антихриста. Правителя, управляющего нами, как марионетками.
Вздохнув, я выключила диктофон.
 
Глава 8. Психушка

Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих (Пс. 90, 11)
На другой день после работы, задерганная донельзя глумливыми комментариями Аленки, я сидела у психолога.
- Почему ты все-таки решила познакомиться с родителями? – ее голос, словно тягучая конфета, обволакивал меня.
- Собственно, просто из любопытства, – отвечала я, стараясь не терять бдительности.
- Любопытство не бывает простым. Все на свете имеет свой смысл, детка, – Сняв очки с большого, пористого, с горбинкой носа, Ева Марковна, сощурившись, посмотрела на меня и нахмурила свои густые, не знающие пинцета, брови.
- Ева Марковна, мне было просто интересно. Интересно, как выглядят мои родители, на кого я похожа – на мать или на отца, понимаете? – спросила я, изо всех сил стараясь показаться наивной.
- К чему сантименты, Настенька? Откуда у тебя взялось это глупое желание: узнать, на кого ты похожа? Ты же знаешь: каждый человек самодостаточен, следовательно, похож на самого себя. Ты – личность, а твои родители – несчастные больные люди. Наше гуманное общество изъяло тебя из пагубной среды обитания, чтобы ты не стала похожей на них. Тебя спасли, чтобы ты стала самой собой – это главное. Это цель каждого из нас.
Что-то ты мне не нравишься, Настя. Что-то произошло с тобой. Того, кто пытается сказать неправду, видно сразу. Как бы человек не старался скрыть свою ложь, ее можно распознать, Настя. Тебя выдает несогласованность между микросигналами подсознания в мимике, жестах, осанке и тем, что ты говоришь мне, детка. Подсознание всегда честно и искренне. Обманывать может только сознание. Думаю, придется тебе лечь на реабилитацию. Потому что я, как профессионал, вижу наличие проблем и оставить тебя с ними один на один не имею права. С Геннадием Борисовичем проблему я решу сама.
Я оцепенела. Только этого мне не хватало!
- Но…
- Не волнуйся, детка. Конечный диагноз всегда остается в тайне, – сказала она, положив свою руку мне на плечо. Ее теплая, уютно-шершавая ладонь коснулась моей кожи (я была в маечке с тоненькими бретельками), и холод, словно стрела, пронзил меня до костей. Судорожно думая, что бы предпринять, и понимая, что битва почти наверняка проиграна, я решилась еще на одну попытку:
- Ева Марковна. Я не хотела Вам говорить, но...
- Не надо ничего говорить, детка… дет-ка… деееткааа… – какое-то гулкое эхо, в которое превратился конец фразы, казалось, бесконечно раздавалось в моей голове.
Оцепенев, я полулежала на мягком бежевом диване в приемной Евы Марковны Лотем-берг, и мне было хорошо и спокойно. Лишь на спине, под лопаткой, слегка побаливало: боль от укола, словно распирая, разрастаясь изнутри, парализовывала меня, мои мысли, мою волю.
Незаметно для себя я отключилась, а проснулась от резкого снижения.
Это чувство я помню. Его я знаю. Высоты я боюсь… и тут я вспомнила себя, вспомнила все. Когда эта старая неугомонная ведьма успела всадить мне укол?
Я полулежала в каком-то коконе, словно спеленутый младенец, лишь голова моя, с беспо-мощно разметавшимися по спинке сиденья волосами, была свободна. Я попыталась вытя-нуть шею и посмотреть в окно, но мое тело пронзила боль, и я едва смогла сдержать стон.
В этот момент минилан резко приземлился, и я больно ударилась носом об упругую пла-стиковую решетку, которой был разделен салон. Удар смягчила прядь моих волос, упав-шая на лицо, но все равно я почувствовала, как из носа тоненькой струйкой потекла кровь.
Состояние безысходности, охватившее меня, нельзя было передать словами. На всякий случай я решила притвориться, что действие лекарства еще продолжается, и сделать вид, что сплю – возможно, услышу что-то интересное. Или хотя бы еще на какое-то время смогу избежать разговоров… Разговоров, которых я боюсь, как огня. Нет, больше чем огня – как высоты…
- Черт! – услышала я – придурок, садись осторожнее! Из-за тебя позвоночник болит!
Это, видимо, выругался один из санитаров, которые везли меня.
- Эта как, проснулась? – услышала я низкий бас другого санитара.
- Нет, еще в отрубе. Эй… у нее кровь. Ударилась она, что ли? Когда ж ты приземляться научишься, баклан?
- Да ладно, Вано. Смотри, синяков вроде нет. Кровь? Наверное, реакция на лекарство? Может, оно ей противопоказано, и она тут сдохнет, у меня в лане? Давай, тащи каталку, быстрее – мне проблемы не нужны, – сказал бас.
«Да, да! У меня аллергия на лекарство! Это классная идея!» – ликовала я, лежа с закры-тыми глазами и внимательно прислушиваясь к происходящему, глотая кровь и чувствуя, как чьи-то сильные руки переложили меня на каталку и повезли.
- Достань фонарь, проверь реакции, – сказал тот, кого я называла «первый».
- Чего смотреть – в отрубе она. Да остановись ты на минуту! Дай я ей под башку подушку положу – захлебнется ненароком кровищей, потом докладную писать заставят, – глухим басом проворчал второй.
Лифт. Поворот, еще поворот, и через несколько секунд каталка остановилась.
- Саид Муратович, с приема. Шифр 164,9. Вероятно, нарушение личностной целости, сте-пень С, – услышала я заискивающий голос первого.
Тут я вспомнила, как дышала маленькая Оленька во сне. Вот я укладываю ее, а она закрывает глаза и притворяется спящей, а потом вскакивает со смехом, пугая меня... Не сразу, но, в конце концов, я поняла, что единственное доказательство того, что Леля уснула, было именно дыхание – спокойное, ровное, глубокое, и попыталась дышать так же.
- Реакции проверили? – услышала я медленный, словно ленивый баритон.
- Конечно, Саид Муратович. Это… у нее носовое кровотечение открылось.
- Когда? Загружай данные! – резко спросил голос, принадлежавший Саиду Муратовичу.
- В минилане, как взлетели. Но показатели были в норме, – сказал «первый»
Я услышала писк. Вводят мои данные…
- Судя по времени укола, она, по идее, должна была придти в себя минут десять – пятна-дцать назад! Срочно капельницу! Что ей ввели? «Аменасин»? Возможна реакция! – нерв-но дребезжа, произнес баритон.
Я услышала щелканье, писк, потом едва не вздрогнула от неожиданности: каталка резко дернулась, и меня снова куда-то повезли.
В нос ударил жуткий запах. Не знаю, чем пахло: может, хлоркой, может, лекарствами, может, испражнениями, а может, и тем, и другим, и третьим, и чем-то еще.
Длинный коридор закончился, каталка остановилась, я почувствовала, что кто-то будто бы расстегнул молнию, и ощутила, как мои руки стали свободными: меня освободили из кокона.
Я едва не сдержалась от того, чтобы вскочить и убежать. Очень хотелось потрогать зали-тый кровью нос, поправить волосы, но я решила еще ненадолго притворяться спящей.
- Эля, смотри, данных на нее нет…
- Свет, ты дура, что ли? Тебе Саид пишет, чтобы ты капельницу ставила, очищающую. «Приназол». Какие тебе данные нужны? Ты же помнишь, что при пожаре медицинские данные на всех уничтожены. Погорела центральная система медсервиса. Новую информацию собирать надо. На эту красавицу, видимо, новых данных нет.
- А где «Приназол»? – услышала я тоненький голосок Светы.
- Слева, во втором центральном отсеке. Голубой флакон. Ты уже месяц работаешь, а словно вчера пришла! Но смотри, чтобы люди не знали об этом – о том, что данные отсутствуют. Никто не должен знать! Придет новенькая в себя – постарайся тактично выведать, есть ли у нее аллергия и на что. Исходя из этого плясать будем.
От укола в вену я даже не вздрогнула – переваривала информацию о том, что данных, оказывается, ни на кого нет. Надо же…
Вот почему Варвара живет спокойно – все уничтожено! Нет данных – нет человека! Зна-чит, можно придумать себе болезни, фобии, сказать, что у меня аллергия – информация о моем детстве уничтожена? Вот это номер! А Ева Марковна – какова! Она же меня не знает толком, только года два… до этого был Семен Игнатьевич, который куда-то исчез… добрый старикан.
Что я рассказывала Марковне о себе? О детстве? Много чего и, в то же время, почти ничего… но теперь, получается, она виновата: сделала укол, от которого у меня, типа того, аллергия? Надо же! Не имея на меня информации, она в то же время делала вид, что знает обо мне все! Похоже, еще не все потеряно. Ник справился. Значит, смогу и я – ведь я его сестра…
- Ну, как она? Давление в норме?
- Эль, у нее при поступлении все показатели были в норме.
- А чего она до сих пор в отключке? Странно… – сказала Эля.
Вдруг моего лица коснулось что-то влажное – видимо, кто-то из медсестер (наверное, Света) стал оттирать кровь. От неожиданности я вздрогнула, чем чуть-чуть не выдала се-бя. Хорошо, что эта Света ничего не заметила…
Капельница, похоже, действовало быстро – лежать без движения было сложно, потому что я почувствовала бодрость и даже ощутила прилив энергии.
- Ну, как дела, девочки? – раздался знакомый баритон, и прохладные, невесомые, липкие, словно мухи, пальцы коснулись моей шеи, после чего я неожиданно получила резкую по-щечину и открыла глаза, но потом снова прикрыла их, стараясь сделать вид, что до сих пор нахожусь в полусне.
- Привет, моя розочка. Надо же, как на тебя подействовал «Аменасин».
- Да… в истории все написано… – сказала я заплетающимся языком, старательно пытаясь не шевелиться.
Сил лежать больше не было, но необходимо было создать видимость, что я до сих пор на-хожусь под воздействием лекарства. И тут я вспомнила, что, по идее, я только что очну-лась, и прохрипела:
- Где я? Что со мной?
- Не волнуйся, ты в больнице. Историю твою изучил. Но твой психиатр – она что, была не в курсе? Чем лечиться-то будем? Антигистаминное ввели? – спросил он, поворачиваясь к Эле.
- Да, «Норвогилл». Пять кубиков, как Вы назначили, – ответила Эля, тоненькая бледная брюнетка в очках.
- Значит, розочка, жить будешь! – сказал Саид Муратович, добродушно глядя на меня, и тут же его взгляд превратился словно в стальную бритву, и он резко спросил:
 – Давно ты пришла в себя?
- Да… когда лицо терли салфеткой, я медленно начала просыпаться, потом вы пришли… но мне было лень просыпаться. Спать так приятно, – я решила сделать вид, что он меня разоблачил.
 - А откуда вы знаете, что я не только что проснулась?
- Розочка, ты не оригинальна… я вашего брата насквозь вижу, – сказал Саид Муратович, брезгливо опустив уголки тонких красных губ.
- Можно, я еще посплю? – спросила я.
Мне надо было подумать – похоже, просто обмануть их мне не удастся. Необходимо вы-работать какую-то тактику и следовать ей, а на это нужно время.
- Ты не хочешь пообщаться? Узнать, где ты и почему? – удивленно поднял брови доктор.
- Хочу, конечно. Но потом. Сейчас мне хочется еще немного поспать и набраться сил, – деланно зевнула я.
Одна бровь Саида Муратовича поползла вниз, другая изогнулась дугой, и он, прищурив один глаз и склонив голову набок, произнес:
- Роза моя, а ты не так проста, как кажется.
От страха перед ним и вообще, перед всем происходящим со мной у меня заледенела кровь. Но я сделала усилие и постаралась дышать медленно и глубоко… ровно и медлен-но… еще глубже…
Капельницу сняли, доктор и медсестры ушли, а я осталась лежать одна в маленьком, по-хожем на камеру отсеке, запертом на ключ. Хотелось встать, походить или хотя бы потрогать нос, который еще немного болел от удара, но я понимала, что наверняка глазок камеры наблюдает за мной, и делала вид, что сплю. Дыхание ровное… ровное и глубокое.
Надо подумать. Что делать? Что говорить, о чем молчать? Одно неосторожное слово, не-удачное движение, лишний взгляд – и я потеряю себя. Не об этом ли говорила Варвара? Самое страшное – потерять себя…
Ева Марковна – женщина твердая, как алмаз. Всегда было ощущение, будто она видит меня насквозь – но я думала, что ей известна вся информация обо мне. Оказалось, нет. Надо сделать вид, что мне безразлично… вернее, нет – не безразлично. Что я спокойно отношусь к тому, что попала сюда. Что я доверяю врачам. Что я уверена в том, что пребывание здесь пойдет мне исключительно во благо.
Плохо то, что в психологии, и тем более в психиатрии, я была абсолютным дилетантом. Ну не интересовал меня этот аспект, и все!
Хотя… год назад я оформляла статейку и, от безысходности, прочитала что-то о мимике и жестах. Кажется, там было написано, что человек, который врет, неудержимо хочет почесать нос. Вот, недаром мой нос так чешется! И еще, вроде, прикрывает лицо руками. Или, наоборот, прячет руки за спину. Избегает смотреть в глаза… Да! Точно, вспомнила!
Шаги. Я слышу шаги… дыхание глубокое. Спокойное, ровное. Спокойное. Ушли. Кажет-ся, ушли. Надо быть начеку.
Что делать? Мне удалось обвести Тима, а Марковна и Саид Муратович – это совсем иное. Ну, ладно. Попробую чесать нос, когда буду говорить правду, и сидеть спокойно и невоз-мутимо, когда придется врать. Пора просыпаться, наверное. А то меня в чем-нибудь запо-дозрят.
Я села. Место укола ныло, как от укуса насекомого, но чувствовала я себя хорошо.
Надо быть спокойной и покладистой. Это единственный шанс не быть залеченным до со-стояния овоща, как рассказывал Никита…
А если я сделаю вид, что уже лежала на реабилитации в детстве? И ничего против этого не имею? Тогда, возможно, они ослабят бдительность, и мне удастся убежать или хотя бы избежать лечения? Это идея… да. Другого выхода у меня, пожалуй, нет. Доказать кому-либо, что я нахожусь в здравом рассудке, мне не удастся в любом случае.
Оглядевшись и сделав вид, что абсолютно невозмутима, я села на каталку и принялась болтать ногами.
Расчет мой был верен – точно, за мною наблюдали: появившаяся через несколько минут Света, молодая, курносая, с рыжей копной волос, выбивающейся из-под низко надвинутой на глаза шапки, настороженно смотрела на меня. В руках она держала какую-то непонятную дубинку. Шокер, наверное…
- Здравствуйте. Пожалуйста, дайте воды. Очень пить хочется, – сказала я, приветливо улыбнувшись ей.
- Как вы себя чувствуете? – спросила Света.
- Ну, как я могу себя чувствовать? Хорошо, конечно. В очередной раз отдохну. Давно уже не лежала на реабилитации. В последний раз – перед пожаром, – сказала я, вцепившись руками в каталку. Неудержимо чесалась бровь, и хотелось поправить волосы. Эх, вра-нье…
Света провела браслетом перед экранчиком, нажала одну из кнопок и протянула мне кап-сулу с водой.
Пить не хотелось, но я выпила. Вода, похоже, была обычной – не имела ни привкуса, ни запаха – такая же капсула с питьевой водой, какие выдавали нам аппараты везде: на рабо-те, на улице, дома.
- Благодарю, – сказала я.
- Посидите здесь, я приглашу врача, – сказала Света, закрывая дверь моей тюрьмы.
- Конечно, посижу. Куда же мне деваться, – прошептала я, разглядывая стены.
Все нормально. Сейчас скажет своему Саиду, что я уже находилась на лечении, не буйная и электрошокер ей не пригодился.
Врач не заставил себя долго ждать. Подходя ко мне, он нажал на пульт, и в лицо мне не-ожиданно ударил поток нестерпимо яркого света. Прищурившись, я посмотрела на доктора. Его смуглое лицо на фоне белого халата казалось совсем черным.
- Ой, не начинайте. Ну зачем это надо? Я ж не буйная, я на реабилитацию приехала, а не в камеру пыток.
- Розочка, я внимательнейшим образом ознакомился с твоей историей болезни. Теперь хочу послушать тебя, – сказал он, почесывая подбородок.
- Послушать меня? Зачем? Вы меня кладите в палату, как обычно, и давайте таблетки, – сказала я, спокойно глядя на него.
- Роза, тут командую я, – сталь в его глазах резанула меня, и я покрылась холодным по-том.
- Не сердитесь на меня, пожалуйста. Я и так вас боюсь и поэтому буду делать все, что вы мне скажете. Я совсем не против, рассказать Вам, что помню. Но, к сожалению, помню я мало, поэтому рассказывать мне практически нечего. Когда меня привозили в больницы на реабилитации и лечили, я забывала все.
- В связи с чем привозили? Какой диагноз тебе ставили? Ты знаешь, какой диагноз тебе поставили в последний раз? - спросил он и, словно смутившись, снял очки, достал отку-да-то маленькую тряпочку и начал протирать их.
- Да. Мне сказали, что у меня депрессия, – ответила я, глядя в его опущенные глаза и вспомнив единственный диагноз, который был мне известен.
- Нет, роза моя. Диагноз твой намного серьезней, просто тебе, видимо до поры до време-ни, решили не сообщать о нем, – произнес доктор и в упор посмотрел на меня.
- Вам виднее. Вы врач. Профессионал. А я – больная, и нахожусь здесь, чтобы избавится от психических расстройств. Сама я со своей болезнью не справляюсь, а как называется мой диагноз, мне неинтересно. Потому что это ничего не изменит. Впрочем, если вы най-дете у меня еще какие-то отклонения, я буду только рада, так как, не откладывая дело в долгий ящик, мы пролечим и их, – с этими словами я, зевнув, легла на каталку, демонст-рируя врачу свое безразличие и незаинтересованность.
- Розочка моя, в каком возрасте у тебя проявились первые признаки аллергии? – спросил меня Саид Муратович
- Ой, всегда. Сколько себя помню. В истории посмотрите. По-моему, всегда была, – сказала я, мужественно глядя ему в глаза и изо всех сил стараясь не моргать.
- Ладно. Возьмем пробы крови на анализ, – сказал Саид Муратович.
Я едва сдержала себя, чтобы не закричать от отчаяния: мой план, похоже, рушится, как карточный домик.
- Берите. Берите все, мне не жалко, – сказала я и с улыбкой протянула ему обе руки.
- Почему не чипирована до сих пор? – услышала я вопрос, и мои руки повисли в воздухе, как безжизненные плети.
- Чипирование назначено на следующий месяц, – сказала я, – вся наша редакция ждет этого события. Моя сестра Вероника приняла чип. Стала спокойной, рассудительной – не то, что раньше.
- Мдяяя…  Еще бы. У чипированных проблем не бывает, – протянул Саид Муратович и криво усмехнулся.
- Посещения разрешены только чипированным родственникам, – добавил он строго.
Я молчала, стараясь придать своему лицу сонное безразличие, и чувствовала, как меня сковывает отчаянье.
- Ладно. Сегодня уколов делать не будем, пока пойдешь в коррекционное отделение. А завтра я свяжусь с твоей сестрой, розочка моя, – и, встав со стула, доктор выключил про-жектор и вышел.
Сидеть под прожектором было жарко, я была вся мокрая насквозь от пота.
При мысли о том, что Вероника расскажет врачу о том, что аллергии у меня нет и в боль-ницах я не лежала, я чуть не закричала.
Кажется, я пропала…
- Можно принять душ и попросить белье? – спросила я у вошедшей Светы, стараясь унять дрожь, колотившую меня.
- Да, конечно. Пойдемте, я Вас провожу, – сказала она, убирая шокер в висевший сбоку футляр.
Получив одноразовые ночную рубашку и шлепанцы, я постояла под душем и отправилась в палату, изо всех сил делая вид, что все происходящее для меня – привычно.
- Ваша кровать четвертая, Ваши вещи на стуле, они оставлены Вам для прогулок. Уберите их. Ваш шкаф номер четыре, – сказала Света и зевнула.
- Спасибо, не беспокойтесь. Можно таблеточку? Снотворное? – спросила я и обезоружи-вающе улыбнулась.
- Уберите вещи в шкаф и подойдите на пост, – сказала Света и вышла.
Я огляделась: пять кроватей, из них три заняты. Все спят. Не мудрено – уже глубокая ночь. Укол Ева Марковна влепила мне, по моим подсчетам, не позднее половины седьмо-го вечера. Но пока привезли меня, пока принимали…
Схватив свои вещи, я быстро сунула их под подушку. Потом подошла к шкафу, нажала на цифру «четыре». Двери с противным писком раздвинулись, и, спустя пару секунд, я нажала «закрыть».
Высунув голову в коридор, я огляделась, увидела «свет в конце тоннеля» – Свету в даль-нем конце коридора, сидящую за столиком, и пошла к ней.
- Держи, – она протянула мне коробочку с номером «К.5.4».
Я высыпала содержимое коробочки в рот, взяла одну из капсул воды, стоящую на столе, залпом выпила ее и улыбнулась Свете:
- Спокойной ночи! Спасибо!
Значит, отделение «К». Коррекционное? Что это означает? Моя палата номер 5, кровать номер 4. Замечательно. Две капсулы, которые мне дала Света, были абсолютно безвкус-ные. А Никита рассказывал, что горькие…
Зайдя в палату, я на всякий случай выплюнула их и легла, зажав капсулы в кулаке.
Что делать? Завтра все раскроется. Вероника меня предаст. Выход один: попытаться бе-жать. Это нереально, но терять мне уже нечего.
Три моих соседки спали. Две – тихо, словно мертвые, даже не шевелясь. Наверное, нахо-дились под воздействием лекарств. Третья хрипела, стонала, скулила, как раненая бродя-чая собака, которую я видела однажды, в детстве, из-за забора детского сада…
Хорошо, что я догадалась не убирать свои вещи в шкаф! Иначе этот противный писк точ-но услышала бы медсестра Света.
Полежав еще какое-то время и убедившись, что не слышно ни шороха, ни движения, ни шагов в коридоре, я засунула капсулы под простыню, встала, быстро оделась и пошла в сторону поста, где находилась Света.
За столом никого не было. Ни в одном из мониторов не угадывалось движения. Все было спокойно. Света, свернувшись калачиком, спала на кушетке, укрывшись пледом. Ее белый халатик висел на стуле – видимо, она не хотела, чтобы он помялся.
Жадно схватив халат и шапочку, лежавшую тут же, я надела халатик, застегнула его и огляделась.
Рядом находилась какая-то комната, дверь в которую была приоткрыта. Я вошла. Комната была тупиковая, на полу стояли контейнеры для сбора использованного одноразового белья, а на стеллажах аккуратными стопками были сложены пакеты с новыми наволочками, простынями, ночными рубашками и пижамами. Меня осенило: выхватив несколько простыней и пододеяльников, я тихо вернулась в палату, скомкала белье и положила его на кровать, после чего укрыла все сверху своим одеялом. А что? Очень даже похоже на то, что здесь спит человек… по-моему, это я видела в каком-то старом фильме.
Выйдя из палаты, я пошла в другую сторону, искать выход. Где-то должна быть лестница вниз.
Вот она – освещенная лампами дневного света, за стеклянной дверью. Подойдя ближе, я ощутила такое разочарование, которое невозможно было передать словами: дверь откры-валась исключительно по коду доступа. Что и следовало ожидать.
На что я надеялась? «Разве может быть иначе? Ты пропала», – шептал мне чей-то голос. «Я попробую. Пока жива, пока я еще в своем уме, пока я – это я, а не бездушный чипиро-ванный биоробот, я буду бороться», – ответила я этому голосу.
Вдруг по лестнице, махнув мне рукой, пробежала девушка в белом, как у меня, халате. Я испугалась, но нашла в себе силы, улыбнулась и помахала ей рукой в ответ.
Стеклянная дверь, словно железобетонная стена, не оставляла мне никакой надежды, и я, тихо плача от отчаянья, пошла обратно.
Вдруг я вспомнила свой сон, Аню, которая говорила мне, что я спасусь, если буду просить помощи у Бога и Ангела Хранителя, который превратился в белое облако…
- Ангел мой Хранитель, не оставляй меня! Господи, помоги мне, пожалуйста, – шептала я.
Пройдя коридор, я снова оказалась рядом со Светой и вдруг увидела, как рука ее шевель-нулась.
Я испуганно юркнула в комнатушку, где хранилось белье, и чуть не взвизгнула от радо-сти: окно в комнатке было распахнуто настежь!
Меня мало волновало, какой этаж, я бросилась к окну. Слава Богу! Людей нет. Тишина.
Я вернулась, повесила халатик Светы на стул и положила шапочку на место: зачем подводить человека, когда стопка одноразовых халатов лежит на полке? И, тем более, Света, обнаружив пропажу, наверняка кинется меня искать…
Схватив первый попавшийся халат, я быстро, стараясь не терять ни секунды, одела его, застегнула пуговицы непослушными руками и, как кошка, запрыгнула на подоконник.
Второй этаж. Слава Богу, только второй. Если прыгну правее, упаду в кусты сирени. Если прямо – на асфальтовую дорогу…
Я тихо спустилась с подоконника, взяла одно из жестких одеял, обмоталась им и снова залезла на подоконник.
Думать было некогда. Я вспомнила, как иногда, еще в детстве, видела, как крестился Ни-кита. По-моему, правой рукой, сложив три пальца – большой, указательный и средний. Сначала лоб. Затем грудь. Потом, кажется, правое плечо, и, наконец, левое.
Я быстро перекрестилась и, словно ныряя, оттолкнулась изо всех сил, стараясь прыгнуть вправо, на куст сирени.
Послышался, как мне показалось, оглушающий хруст – ломались ветки. Но все-таки я упала на асфальт, лишь слегка задев сирень, и едва не закричала: мою левую руку, словно стрела, пронзила нестерпимая боль.
Голова моя, на удивление, оставалось холодной и спокойной. Спрятав одеяло в зарослях сирени, я, поджимая больную руку и прихрамывая, побрела к забору, прячась от света фонарей.
Я еще не на свободе. Еще нет.
О том, что будет, если я выберусь отсюда, я уже не думала: только бы уйти! Только бы спастись! Любым способом.
Со всех сторон меня окружал высоченный забор – такой не перелезешь, не перепрыгнешь при всем желании…
- Боже, помоги мне, пожалуйста, – шептала я.
Я обошла здание больницы, оказалась на другой стороне, и вдруг услышала знакомый голос:
- Хватит дрыхнуть. Вызов, – недовольно говорил первый, убирая в карман передатчик.
Первый оказался мужчиной лет сорока, худым и длинным, словно сухая макаронина. Он и бас – плотный, с пивным брюшком, чем-то напомнивший мне Жеку, сидели на скамейке.
Недалеко парковались несколько миниланов. Фары одного из них мигали, внутри горел свет. Двери были открыты
- Ладно, сейчас… только отолью, – пробубнил пузатый и, тяжело поднявшись, направил-ся к забору.
Первый, лениво встав, пошел за ним.
На раздумья у меня оставалась доля секунды.
Пока санитары дружно и сосредоточенно, как дети в детском саду, «ходили по-маленькому», я прокралась к минилану, бесшумно залезла внутрь и легла на пол, пытаясь прикрыться одним из коконов, которые, как пустые мешки, валялись тут же, видимо, ожидая следующих пациентов.
Услышав неторопливые шаги, я застыла и, кажется, перестала дышать.
Сели. Включились. Двери захлопнулись. Поднимаемся. Поднимаемся выше. Еще выше. Высоты я боюсь. Санитаров тоже боюсь. Но иного варианта нет, зато я улетаю отсюда. Не может быть. Неужели я спасена?
Я слышала, как первый и пузатый бас снова начали вяло переругиваться. Нестерпимо бо-лела рука. Мы летели, наверное, минут двадцать, потом я почувствовала, как минилан начал снижаться. Слава Богу – кажется, скоро я буду на свободе.
Включают примагничивание! Что делать? Если это квартира, то я снова окажусь в ловушке, меня тут же вычислят, – думала я, напрочь забыв о больной руке, и, как могла, молилась:
- Господи, помоги! Помоги мне, Боже, помилуй меня...
Вроде вышли. Двери открыты. Кажется, я спасена! Это торговый центр!
Я приподнялась, взглянула в окно и увидела, как мои неожиданные спасители скрылись за углом.
Вроде никого. Я привстала. Точно. Порядок.
 
Глава 9. Свобода

«Овцы Мои слушаются голоса Моего, и Я знаю их, и они идут за Мною. И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки Моей» (Ин. 10, 27-30)
- Эй, привет! На практике, что ли? Ну и как, в психушке работать – форматно? – спросил меня молодой парень с зелеными волосами, блестя глазами, спрятанными под ядовито-салатовыми контактными линзами.
- Уф, напугал меня. Тебя надо к нам, на терапию – больные вмиг бы выздоровели! Ты уже вниз? А у меня смена закончилась! Прокатишь? – спросила я, прикинув, что по своему браслету из торгового центра мне не выбраться – лифт сразу засечет, ведь ведется учет всех посетителей. Этот парень для меня – подарок судьбы.
- Давай. Только я сначала к другану заскочу, а потом ко мне полетим, ага? – и он подмиг-нул мне.
- Оки, – сказала я, прижимая больную руку к груди.
- Вон мой лан, залезай, – он кивнул вправо, и я увидела потрепанную посудину позапрошлогоднего выпуска.
- А я думала, у тебя – зеленый, – съехидничала я.
Парень нахмурился и посмотрел на меня. На мгновение мне стало страшно: его глаз со-всем не было видно за линзами. Но выбора у меня не было, и я влезла на сиденье его ла-на.
- Как тебя зовут? – спросила я, чтобы как-то разрядить обстановку.
- Мэд Грин, – ответил он.
- Клево! А меня – Вайт Роуз! – ответила я и он заржал:
- В тему!
- Куда летим? – спросила я.
- На улицу Мессии, – ответил он, – у меня там дружок, которому я везу должок.
- О! Бывшая Тверская, клево тусанемся! – я обрадовалась, потому что рядом, в бывшем Вознесенском переулке, жил Никита.
- А чего это ты так радуешься? – спросил парень.
- Классный день сегодня. С тобой познакомилась, – сказала я, подпрыгивая от радости на сиденье.
- Странная ты какая-то, – он посмотрел на меня с сомнением.
- На моей работе еще не таким станешь, – парировала я, и он снова засмеялся, скаля фос-форесцирующие, сверкающие в темноте коронки, одетые на зубы.
Гремя и кряхтя, старая кляча примагнитилась к одному из небоскребов, и я чуть не завиз-жала от радости: дом Ника находился рядом, я его видела!
- Ну, заваливай, – сказал мне мой новый друг.
Я выбралась из лана и оказалась в квартире. В комнате, кроме нас, сидела обнимающаяся парочка и двое парней. Приглядевшись, я поняла, что ребята очень молоды – видимо, школьники, и страх мой немного прошел.
- Грин, вау! У нас сегодня шоу, круто! Телка в костюме медсестры! – сказал один из ре-бят.
- Чуваки, спокойно! Я лесбиянка! – ответила я, и услышала то, что мне больше всего не хотелось услышать:
- Это твоя личная половая трагедия, беби! – Грин, подмигнув, шлепнул меня пониже спи-ны.
- Оки, ребята, тогда я в ванную, – сказала я и чмокнула губами, изображая поцелуй.
- Давай быстрее, ванная для гостей слева, – сказал хозяин, и добавил, – у тебя пять минут.
Выйдя из комнаты, я попыталась найти стационарный видеотелефон. Постепенно они уже вышли из употребления, но дом – не новостройка, и ремонта, кажется, давно не было – вдруг сохранился?
Есть. Я быстро набрала знакомый номер.
Автоответчик.
- Ник, солнце, выручай! Я на Мессии, серая высотка напротив твоего дома, 32 этаж, к ок-ну примагничен лан-развалюха серии YVT-17, меня сейчас будут насиловать. Ник…
Автоответчик выключился.
Наверняка он спит.
- Эй, ты где? Мы тебя заждались! – услышала я недовольный голос одного из парней.
- Сейчас, милый! – я скрылась в ванной, захлопнула дверь, включила душ и, наконец, раз-рыдалась.
Что делать? Что? Меня вычислят, меня вычислят по звонку… и Ника тоже! Зачем я зво-нила ему?
В дверь застучали, и я услышала грубые слова. Очень грубые – так разговаривали только подростки, которые, в отличие от взрослых, не несли ни уголовной, ни административной ответственности как за свои слова, так и за действия… подумав об этом, я вздрогнула.
- Подождите, дайте я приведу себя в порядок, – попыталась я пропеть сладким голосом, но у меня ничего не получилось – я рыдала, меня колотила дрожь.
Сил на борьбу у меня больше не было. Я лежала на пушистом ковре в чужой ванной ком-нате и безутешно плакала.
- Ты чего там ревешь? Выходи, сука, а то я дверь сломаю и прирежу! Я ничего не теряю, мне только пятнадцать! – закричал Зеленый и изо всех сил забарабанил кулаками в дверь.
Ну да, закон на его стороне – до шестнадцати лет наказания не предусмотрено даже за убийство. Так, разве что воспитательная беседа и штраф родителям…
- Помоги мне, Господи, – в который уже раз за последние несколько часов взмолилась я.
Прижимая к груди руку, которая нестерпимо болела, я убеждала себя, что должна непре-менно выбраться отсюда. Я смогла сбежать от профессионалов, «ломающих мозги», из психиатрической лечебницы – неужели я не справлюсь с этими обнаглевшими детьми?
Тут я услышала звон стекла, ругань, визг и голос Ника:
- Аська, ты где?
Не поверив своим ушам, я вскочила, открыла дверь и увидела Никиту.
Ник, с пушкой в руке, стоял посреди комнаты у одного из открытых двероокон. Его при-магнитившийся минилан был включен, и я быстро запрыгнула в него.
- Пух! – сказал Никита, и Зеленый упал на пол, завизжав, как девчонка, а двое его друзей, словно окаменев, стояли посреди комнаты.
Быстро сев в минилан, Никита включил «подъем», и мы за считанные секунды оказались под облаками.
- Ник, так высоко нельзя, – сказала я, – полиция…
- Нафиг полицию. Что случилось? Как ты здесь оказалась? Я сквозь сон, чудом услышал автоответчик.
- Ник, час назад я сбежала из психушки, – ответила я.
- Марковна? – спросил Никита, как всегда невозмутимый и лаконичный.
- Да. Ник, что делать? – спросила я.
- Как тебе это удалось? – Никита посмотрел на меня недоверчиво, но в его взгляде чувст-вовался интерес и, кажется, восхищение.
Рассказав брату все, что произошло, я задумалась: неужели то, что случилось сегодня, мне не приснилось?
- Коррекционное… Понятно – это тебя спасло. Буйных отправляют в другие отделения. Видимо, доктор купился-таки на то, что ты – любительница психушек, и потерял бдительность. «Приназол», кроме всего прочего, активирует нервную систему. Поэтому энергия из тебя била фонтаном, и у тебя все получилось: прыжок из окна, побег. Через несколько часов наступит спад, сонливость, возможно, несколько дней будут кошмары сниться.
На счет того, что Большой Медицинский Каталог сгорел – это для нас, конечно, новость! Теперь понятно, почему так легко заметать следы. И ясно, отчего ко мне прекратили цеп-ляться – информации-то нет!
Помолчав минуту, Никита сказал:
- Так… Настя, путь назад, в этот мир, в котором мы с тобой пока еще здесь, для нас за-крыт. Ну, что же… значит, время пришло. Сейчас мы кое-что сделаем. Держи, – он протянул мне кусок фольги.
- Не могу. Рука, – я, поморщившись, попыталась обмотать браслет фольгой, но у меня ни-чего не получилось.
Примагнитившись к какому-то торговому центру, Ник изолировал мой браслет, потом свой, затем мы поднялись, и, пролетев немного, Никита посадил минилан на одну из не-высоких колонн моста наполовину обмелевшей Москвы – реки. Я посмотрела на него с недоумением, но он, взяв меня за руку, сказал:
- Давай, быстро. Спрыгиваем.
Было невысоко – не больше полутора метров. Мы по очереди спрыгнули на мост. Мини-лан закачался. Никита изо всех сил толкнул его. Лан, скрежеща дном, наклонился и с ог-лушительным шумом упал в воду. Следом за ним в реку полетели два браслета, которые мы с Никитой, не сговариваясь, растянули: я – по совету Варвары и после того ужасного сна, на всякий случай, а Ник, как обычно, был предусмотрителен.
Как завороженная, я смотрела в воду, куда медленно погружался лан.
-Река совсем обмелела. Смотри, лан не тонет, – сказала я.

Никита ничего не ответил, схватил меня за здоровую руку и потянул за собой.
Через несколько минут уже мигали сирены, подлетели несколько полицейских ланов, и было светло, почти как днем.
Собственно, уже наступило утро. Наступило утро, а я и не заметила…
Мы с Ником сидели под мостом. Я, дрожа от холода, прижималась к нему.
- Тихо. Спокойно. Все будет хорошо, – шептал он, обнимая меня.
Через некоторое время я не заметила, как уснула. Не знаю, сколько я проспала. Просну-лась я от того, что услышала какие-то сигналы. Писк. Вспомнив все, что произошло, я обреченно вздохнула. Длинный сигнал, потом короткий. Пауза. Снова длинный и опять короткий, затем три длинных подряд, потом еще несколько. Сбившись со счета, я спросила брата:
- Ник, что это?
- Это азбука Морзе.
- Что это такое?
- Связь на случай экстренных ситуаций. Таких, как сейчас. Скоро подлетит большой, до-потопный лан болотного цвета с затемненными стеклами. Ты спокойно подойдешь и ся-дешь. Руку без браслета спрячь в карман. Не оглядывайся – будто так надо. Поняла?
И действительно, пятнадцать минут спустя я сидела в минилане. Кто такой Никита? Еще недавно я не знала, что он – мой родной брат, не знала о нем вообще ничего. Я жила про-сто, как все, ни о чем не думая, ничего не понимая и даже и не пытаясь понять…  Сколь-ко в мире людей, таких, как я? Которые живут, ни о чем не задумываясь? Засыпают, просыпаются, ходят на работу, в торговые центры, сидят в компьютерных, «ломают мозги» в кабинетах психологов? Большинство. Весь мир состоит из этих людей. Слава Богу, что я больше не из их числа!
- Значит, ты теперь окончательно с нами? Давно пора – хватит крутиться, Ник. Все равно уже никого не спасешь. Все без толку. А это, значит, твоя родная сестра. Что же… привет, – огромный молодой мужчина, небритый, с длинными волосами, протянул мне широкую ладонь.
- У нее сломана рука. И, похоже, шок. Она всю ночь была под «Приназолом».
- Ну, тогда пусть спит, а ты рассказывай, – сказал огромный, обращаясь к Никите и с ин-тересом разглядывая меня.
А я, кажется, наконец просыпалась от сна, в котором, словно расчетливый супермен, избегала всяких трудностей, неожиданностей и проблем. Как я могла додуматься до того, чтобы выпрыгнуть в окно? Выбраться из больницы, подсев в лан психиатрической помо-щи? Вспоминая об этом и переживая вновь каждое мгновенье, я чувствовала, как страх парализует меня.
- Никит… а на работу я больше не пойду? Мои рисунки? Они останутся в квартире?
- Ася, послушай. Мы сейчас покинули тот мир навсегда. Иначе никак, система сожрет тебя. Ты попала в жернова, застряла поперек горла, понимаешь?
Я понимала. Конечно, я все понимала.
- Ник, а как же Лелька? И ребята? Останутся без нас? А мама, папа? Они потеряют нас снова?
Никита, опустив глаза, откинул челку. Это означало, что мой брат задумался…
- Ник, не пори горячку. Давай сейчас помолчим. Скоро будем на месте, там все и обсудим, – сказал огромный.
Не знаю, сколько мы летели, похоже, что долго. Несколько раз я проваливалась в сон, но почти сразу просыпалась, вздрагивая от непонятно откуда подступающих ко мне ужасных образов.
Наконец, мы прилетели.
 
Глава 10. Община

"И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле.
Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего" (Откр. 3, 10-11).
Крошечный пятачок – непонятно, как сюда смог приземлится лан. Я вылезла. Кругом густой лес. Даже не лес – тайга.
Несколько мужчин, стоящих неподалеку, приветливо махали нам руками.
- Ник, дружище!
- Мы тебя заждались! На этот раз, надеюсь, навсегда?
- Да. Давайте закроемся, – сказал Никита, обнимая друзей, и они, взяв веревки, которые были привязаны к широким лапам сосен и елей, стали, как я потом догадалась, прикры-вать полянку и минилан – маскировать, чтобы вертолеты сверху не обнаружили их при-станище.
Теперь понятно, почему лан незатейливо-болотного цвета, матовый.
Было холодно, я поежилась, и на плечи мне упала тяжелая куртка огромного:
- Грейся.
- Спасибо, – улыбнулась я, и услышала ответ:
- Во славу Божью.
Ник, глядя на друзей, что-то говорил им, показывая на меня.
- Располагайся, Настя. Кстати, Никита нас так и не представил. Я Алексей, – сказал ог-ромный.
- Очень приятно.
Справа от меня тоненькой змейкой извивался ручеек, почти скрытый густой травой.
Мужчины отошли, и Никита повернулся к нам.
- Это Святой источник, Ася. Наша жизнь, наша надежда. Он открылся через семь дней после того, как община, состоящая тогда всего лишь из трех семей, остановилась здесь. Немного позднее оборудовали купальню. Вон, посмотри – огромные камни, из-под них он берет свое начало, – Никита, взяв за плечо, развернул меня, и я увидела большой шатер. Ситцевые, выгоревшие на солнце занавески шевелились от легкого ветра.
- Настя, это уникальный источник. На нашей планете почти не осталось Святых источни-ков – все либо осквернены, либо иссякли. Старец сказал, что этот источник будет существовать до конца. Даже когда засуха начнется. Кстати, с тех пор, как сошел снег, дождей в этом году почти не было, – сказал Алексей и многозначительно посмотрел на Никиту.
- Да, на территории бывшей России за всю весну и лето, б;льшая часть которого прошла, лишь дважды в нескольких местах шел настоящий дождь. Грибной тоже кое-где капал, но это не считается – земля сухая, покрылась трещинами. Урожая, видимо, не будет. Собственно, жителям мегаполисов не привыкать – они питаются одними отходами, трупами и генетически модифицированными продуктами. Эх, сколько же всего пришлось пережить человечеству – и все ему нипочем. Но, видимо, на этот раз миру действительно ждать больше нечего... Развязка близка. Уже треть взрослого населения чипировано.
- Кстати, слышал на днях о новом законе. Детей будут чипировать прямо в роддоме. Со-ответственно, все, как обычно, сопровождается ярким шоу: якобы это необходимость, так как детишки сами с себя сдирают браслеты и теряются, либо сгрызают их и давятся – ут-верждают, что мелкие части браслета попадают в дыхательные пути и от этого резко воз-росла детская смертность, – Ник, скривив губы, откинул челку и покачал головой.
- Какие могут быть мелкие части, что за бред? Эти браслеты невозможно не то, что сгрызть – их обычными ножницами разрезать сложно. Тем более новорожденным детям - у них зубы появляются не раньше полугода, и потеряться прежде, чем им год исполнится, они не могут хотя бы потому, что ходить не умеют. Чего только не придумают эти уро-ды…
- А куда он течет? – спросила я, окунув ладонь в холодную прозрачную воду ручья.
- Этот ручей – наш ориентир. Не уходи от него далеко, а то заблудишься. Он исчезает у небольшого, почти засохшего болота. Ручей –- это единственная возможность нас найти и спастись в этой бесконечной тайге. От болотца до нас часа четыре или пять идти, если четко вдоль ручья, не сворачивая и не отвлекаясь.
- Пойдем в дом, там поговорим. Уже собрались все наши, ждут вас, – сказал один из муж-чин.
Никита взял меня за здоровую руку, мы пошли вглубь леса, и я увидела дом, очень похо-жий на дом моих родителей. Но этот дом был большой, новый, построенный из огромных толстых бревен.
Мы вошли. За большим столом сидели несколько человек. Увидев нас, они встали и по-шли к нам навстречу.
Радостно поприветствовав Никиту и меня, нас пригласили за стол. Сначала Никита рас-сказал мою историю, которую я слушала с удивлением и восхищением – словно речь шла не обо мне, а о каком-то супергерое из популярной компьютерной стрелялки.
Один из мужчин, совсем старый, с длинной седой бородой, взял мою больную руку и стал втирать какую-то мазь, потом резко дернул. Я вскрикнула от неожиданности.
- Все. Здорова твоя рука, – сказал он и улыбнулся мне одними глазами.
Потом они стали что-то горячо обсуждать…
Я прислонилась к теплой, шершавой деревянной стене и не заметила, как снова уснула, прямо за столом, на широкой скамье.
Проснулась я от какой-то тревоги, непонятной, но ощущаемой вполне отчетливо. Я нахо-дилась в незнакомой комнате, на широкой грубо сколоченной кровати. Кто-то, видимо, перенес меня сюда, а я так и не проснулась. Наверное, огромный. Кажется, его зовут Алексей. Я встала и огляделась. В доме никого не было. Я умылась, выпила воды. Рука не болела.
- Доброе утро, Настя! – в открытое окно на меня смотрел улыбающийся Алексей.
- Привет. Ты что такой веселый?
Он, подняв брови, посмотрел влево. Я подошла к окну. На деревянной лавочке сидел Фе-дор Яковлевич, Пашин отец. Я выскочила из дома и, как была, босиком, кинулась к нему.
- Вы?! И Вы здесь? Вы все знали. Вы знали правду о чипах, пытались нам все рассказать, а мы…
Разрыдавшись, я уткнулась в грудь удивленному Алексею, который уже подошел к нам.
- Насть, ты чего? Я думал, это будет для тебя приятный сюрприз?
- Приятный? Ты знаешь, где он работает? В Лаборатории Усовершенствования!
- Знаю, – терпеливо сказал Леша, – знаю, конечно. И еще знаю, что если бы не он, то все население было бы чипировано еще лет десять назад. Этот выдающийся человек насколь-ко возможно оттягивал этот момент, давая людям шанс на Спасение. Не вдаваясь в под-робности, скажу лишь, что Федор Яковлевич "организовывал" нежелательные побочные эффекты, осложнения, связанные с отторжением чипов из организма – в связи с этим по-головное чипирование ранее было невозможным.
- Понятно, я вспомнила это слово – «биосовместимость». Значит, без этой совместимости чип не приживается, – прошептала я.
- Сейчас наступил момент, когда надежды уже нет, сопротивление не только опасно, но и бессмысленно. С минуты на минуту моя деятельность будет раскрыта. Не хвали меня, Леша. Не надо. Я ведь плохого сделал больше, чем хорошего... Но, слава Богу, опомнил-ся, – сказал Федор Яковлевич, виновато посмотрев мне в глаза. В его взгляде была такая невыразимая боль, что я, не выдержав, отвернулась.
- Не будем о плохом. Почти все твои близкие, Настя, здесь, рядом с тобой, – сказал Алек-сей.
- Почти все? Что это значит? Все, кроме Вероники? Здесь Леля? – широко раскрыв глаза, я огляделась.
- Да, Настя. Оля с Сергеем спят, Павел тоже только что уснул, после тяжелого разговора с нами. У него еще есть какие-то сомнения, но Бог милостив: Павел более-менее успокоился. По крайней мере, он понял все. Но понять мало – надо еще и принять. Принять происходящее с миром, то есть смириться. Смириться с действительностью. Думаю, он справится. Будем молиться.
- А где Ник?
- Никита час назад улетел за родителями в Светлов. Им грозит опасность. Ведь официально ты исчезла при невыясненных обстоятельствах, Никита считается погибшим, его минилайнер вытащили из реки. Слишком много совпадений, поскольку скоро обнаружится и отсутствие остальных. Естественно, подозрение падет на родителей...
- Тогда почему твой лан здесь? – перебила я.
- Настя, он полетел на старом, двухместном. Необходимо экономить топливо. Его почти не осталось. А заряжать батареи уже негде – Никита нам помогал, пока мог, но на работу больше не вернется, сама понимаешь. Мы теперь отрезаны от мира окончательно. Ваши родители сядут в одно кресло – выбора у нас сейчас нет.
Я застыла. Варвара. Варвара с детишками...
Меня, Лелю с Сережей, Пашу, его отца, а потом и моих родителей, будут искать. Обнару-жат, естественно, семью Варвары. Этого допустить нельзя. При мысли о том, что у Вари могут отобрать малышей, я побледнела.
- Настя, не волнуйся. Никита успеет забрать родителей.
- С ним можно как-то связаться? – спросила я.
- Нет. Нас могут обнаружить. Мы здесь не включаем никаких устройств, передающих сигналы во внешний мир. Сейчас нельзя пользоваться даже Морзе. А береженого Бог, как известно, бережет. Никита просматривал этот район на карте через спутниковую про-грамму в Москве. Ни одно из наших сооружений там не отображается! Поэтому мы мас-кируемся лишь от любопытных ланов. Над нами Покров Пресятой Богородицы, Настя.
- Настенька, началась принудительная чипизация. Все, кто откажется, будут истреблены. Естественно, официально этого объявлять не стали. Сейчас, как никогда, отслеживается все, поэтому связь уничтожена, – сказал Пашин отец.
Я оглянулась. Лан Леши стоял, прикрытый ветками. Надо лететь. Что толку, даже если бы мне удалось связаться с Ником? Все равно в лан они бы все вместе не влезли.
- И что, мы больше не полетаем? – спросила я Алексея, пряча глаза.
- Топлива хватит еще часов на восемь-десять, – сказал Леша и, подойдя к аппарату, по-хлопал его рукой, как любимого друга.
Я подошла к минилану. Он, хоть и навороченный, но старый – одна из первых моделей, громоздкий, без ультразвукового маневратора, был прост, почти как автомобиль. Его можно было завести с помощью ключа, без браслета.
На потертых джинсах Леши висела цепочка для ключей, конец которой прятался где-то глубоко в кармане.
Медлить было нельзя.
- Я видела, у вас есть коровы? Никогда не пробовала настоящее молоко!
- Пойдем в дом, в погребе есть холодное. Или хочешь, принесу парное? – спросил с улыб-кой Алексей.
- Давай холодное, – сказала я и вошла в дом.
- Тут у нас погреб, – сказал он, откидывая половик. Затем, присев на корточки, с помо-щью крючка, висевшего тут же, на стене, Леша открыл крышку люка.
- Добро пожаловать! Хочешь посмотреть? – услышала я.
Заглянув вниз, я поежилась: пахло какой-то сыростью.
- Нет. Спасибо за приглашение.
Леша ловко спрыгнул вниз и через секунду поставил мне под ноги кувшин, наполненный почти до краев. Я взяла его, и, когда он почти выбрался наверх, выпустила кувшин из рук.
Потрясенный Алексей, облитый с головы до ног, внимательно посмотрел на меня.
- Холодное, – сказал он.
- Прости. Пожалуйста, прости.
Я чуть не расплакалась от стыда.
- Давай я постираю.
- Подожди, я сейчас, – сказал он и скрылся в одной из комнат.
Я нашла в углу за печкой какую-то маленькую тряпку и попыталась вытереть пол. Полу-чалось плохо – молока было очень много.
Вернулся Алексей в другой одежде, а облитые молоком джинсы и футболку бросил прямо на пол в лужу молока, со словами:
- Пусть впитывается. Потом постираю.
Цепочка висела на его поясе. Я обреченно вздохнула. Леша посмотрел на меня и вдруг крепко сжал мои руки.
- Настя, что случилось? Что? Похоже, ты так и не научилась врать, милая.
Никто и никогда не называл меня "милая". Это старое, давно забытое, затерявшееся где-то в веках, такое милое слово... но надо было думать о Варваре.
- В Светлове скрывается православная семья. Молодые родители и трое малышей. Третий недавно родился. Уверена, что мои родители без них не полетят.
- И ты собралась за ними лететь. Понятно. Настя, Настя, что ты творишь... – он покачал головой.
Я молчала.
- Почему об этом не знал Никита? – спросил Алексей, глядя мне в глаза.
- Потому что я обещала Варваре никому и никогда ничего не рассказывать о них, понима-ешь?
- Но Никита...
- Никита тоже хорош! Почему вы не предупредили меня, что полетите? Почему я ни о чем не знала?
- Настя, разве мы должны тебя информировать о каждом нашем шаге? Ты вообще много чего не знаешь. Вернее, не знаешь практически ничего, – сказал Алексей. Взгляд его стал жестким.
Я чуть было не начала спорить, но осеклась. Алексей молчал.
- Придумай что-нибудь, пожалуйста. Давай полетим за ними, –  я умоляюще взглянула на него.
- Это последнее топливо. Больше не будет... – Леша, потирая лоб обеими руками, смотрел на меня, не моргая.
Скрипнула половица. В дверном проеме показался Пашин отец.
- Вы слишком громко разговаривали, – сказал он и тихо, но твердо добавил:
- Надо лететь. Прямо сейчас. Возможно, минилайнер вам больше никогда не понадобится, так как мы не должны привлекать внимание. Используйте его в последний раз с благой целью, спасите семью. Вы не представляете, что это такое – когда власти изымают детей.
- Надо взять благословение настоятеля. Но они все ушли за ягодами. Будут не раньше, чем через три часа, – ответил Алексей.
- Через три часа будет поздно. Лети, Алексей. Лети сию же минуту, – сказал Федор Яков-левич.
- Я полечу с тобой! – сказала я.
- Нет, – ответил Леша и посмотрел на меня с укором:
- Тебе незачем было устраивать эту комедию с разлитым молоком – лан запускается с по-мощью кода, который знают лишь несколько человек, ключ от него в бардачке, а это, – с этими словами Алексей вынул цепочку из джинсов, – это не ключи.
На цепочке висел небольшой многофункциональный раскладной нож.
- Здесь, в тайге, без него никак, но я растеряха. Приходится носить нож на цепочке, – гру-стно улыбнулся Леша и подмигнул мне.
Я стояла и теребила волосы, сгорая от стыда.
- Прости меня. Ну, хорошо. Один так один. По навигатору найдешь Светлов, там осталась единственная улица, все остальное сравняли с землей. Их дом в конце улицы, третий с конца. Впрочем, не ошибешься – остальные почти разрушены.
- Разберусь, не волнуйся, – сказал Алексей.
Повернувшись ко мне спиной, он стал наполнять водой большую пластиковую бутылку.
- Удачи тебе, – прошептала я.
Пашин отец сидел на низенькой табуретке, прикрыв глаза, и я только сейчас увидела, что он очень старый и очень устал.
Я отчетливо понимала, что Варвара – это человек, который вернул мне жизнь, подарил веру, и доверить ее спасение я не могла никому, даже такому богатырю, как Алексей. Вы-бора у меня не было.
Тихо выскользнув из дома, я неслышно побежала по высохшей, зеленовато-желтой мяг-кой траве к лану, осторожно влезла в открытое окно, легла на пол и притаилась. Через минуту Леша открыл дверь, сел в кресло и неожиданно бросил что-то на заднее сиденье. Это была бутылка с водой, которая угодила мне в лоб.
- Мазила! – неслышно прошептала я одними губами, не смея почесать голову.
Через несколько минут мы летели. Высоко Алексей не поднимался, видимо, опасаясь быть замеченным. Лежать еще несколько часов, до самого Светлова, было нереально – меня слегка подташнивало, хотелось сесть и выпить воды. Бутылка была рядом и приятно холодила мне плечо. Я думала, как мне обнаружить свое присутствие и не напугать Лешу.
Минут через пятнадцать меня начало клонить в сон. Когда, интересно, прекратится действие «Приназола»? Я задремала.
 
Глава 11. Этот разрушенный мир

И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живу-щих на небе.
И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над вся-ким коленом и народом, и языком и племенем.
И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира (Откр. 13, 6-8)

- Ты уснула там, что ли? – услышала я сквозь сон голос Леши и, как могла бодро, ответи-ла:
- Ты что? Нет, конечно.
Через несколько секунд, окончательно проснувшись, я молча перелезла на переднее сиденье. Сказать мне было нечего.
- Ты всегда такая, Настя? Всегда врешь и хитришь? – голос Леши был каким-то грустным.
- Нет. То есть, с недавнего времени – да. Приходится, знаешь ли, – съязвила я.
- Ложь ни к чему хорошему не приводит, – сказал он, поглядывая в правый монитор, – именно ложью разрушен наш мир.
- Да, мир разрушен основательно и, видимо, восстановлению уже не подлежит. Кстати, этот разрушенный мир вовсе не мир. Это нечто противоположное миру. Это война в чис-том виде, постоянная, непрекращающаяся. Разве можно назвать «миром» мир, в котором все друг другу улыбаются, но все друг друга ненавидят? Мир, в котором каждый – преда-тель и, одновременно, боится быть преданным? Мир, где каждый ищет выгоду, при этом ничего не желая дать взамен? Мир, где матери убивают своих еще не родившихся сыно-вей и дочерей? Мир, где родители не имеют права воспитывать собственных детей? Мир, где фактически легализовано убийство, называемое принудительной эвтаназией? Мир, где человек настолько опустился, что поедает себе подобных, облекая каннибализм в «продвинутое» понятие «эвта-усвоение»? И, наконец, мир, в котором отсутствует любовь. Этим словом уже давно называют сексуальный контакт. Любви, как таковой, более не существует –  мир зиждется на эгоизме, – с горечью сказала я и, поправив свалявшиеся, не расчесывавшиеся уже несколько дней волосы, продолжила:
- В разрушенном мире невозможно выжить, используя честные приемы. В последнее вре-мя я добивалась своего только ложью. Наверное, потому, что время сейчас последнее. Вернее, как вы с Ником говорите, последние времена. Все началось с того, что я познако-милась с Варварой и скрыла это знакомство от всех – иначе пришлось бы предать ее. Предать я не могу. Между подлостью и молчанием я выбрала молчание. Потом – психо-лог. Представь, что было со мною, если бы я все откровенно ей рассказала? Между прав-дой и ложью мне пришлось выбрать ложь, которая впоследствии меня спасла. Если я была бы честной, Леша, то так и лежала бы в психушке, постепенно превращаясь в овощ. Я бы не выбралась из больницы честным путем.
Алексей, не говоря ни слова, слушал мой монолог, глядя прямо перед собой. Помолчав несколько минут, я добавила:
 - Прости за молоко. Я боялась, что ты не захочешь лететь за Варей. Прости, что нахожусь здесь, вопреки твоему желанию лететь одному. Кстати, зачем ты кинул в меня бутылку? Попал прямо по голове… Теперь будет синяк, наверное.
- Извини, не подумал, что попаду в голову.
- А как ты узнал, что я тут?
- Решил сказать «до свидания», а тебя нигде не было. Честно говоря, я сразу понял, что прощаться ты не собираешься, – сказал Леша и, повернувшись ко мне, добавил:
- Ник про тебя много рассказывал. Он говорил, что ты идеально правильная. Что ты пред-сказуема. А я вижу перед собой совершенно другого человека.
- Леша, пойми, за это короткое время произошли события, которые изменили мою жизнь, мое мировосприятие, изменили все. Раньше я жила для того, чтобы просто жить.
- А сейчас? Для чего ты живешь сейчас? – спросил Алексей, с интересом взглянув на ме-ня.
- Не знаю, – смутившись, я опустила глаза, и воскликнула:
- По крайней мере, не для того, чтобы просто жить, как я жила до этого – веселилась, ела и спала, словно домашнее животное в загоне! Теперь хочу жить, как человек, и умереть, как человек.
- Настя, что ты имеешь в виду? «Умереть как человек» – это как? – Алексей, подняв бро-ви, смотрел вниз.
Мелькали деревья. Мы до сих пор находились в тайге. Какая же она огромная, и кругом – ни души! Ни одного человека. Странно. Почему говорят о перенаселении, когда, собст-венно, перенаселены лишь несколько городов, а кругом – бесконечные степи, леса, по-ля….
- Не знаю… я еще не успела об этом подумать. Возможно, это значит умереть и не быть отправленной на усвоение. А может, умереть тогда, когда это будет нужно Богу, а не то-гда, когда моя смерть будет запланирована властями. Ведь во всем должен быть какой-то смысл, и в жизни, и в смерти.
- Настя, ты не понимаешь…  Без воли Божьей ни один волос с голов наших не упадет, тем более мы не умрем, если на то не будет воли Божьей, – ответил Алексей.
- Значит, Бог может повлиять на все?
- Ну конечно же. Он – Создатель, Творец.
- Тогда почему же он не уничтожит зло? Эту власть, которая превратила нас в марионеток, Правителя, которого вы называете антихристом?
- Настя, Бог дал нам свободу, понимаешь? Сво-бо-ду. Так было всегда, от сотворения ми-ра. Бог слишком нас любит, чтобы в чем-то ограничивать. Ему не нужны покорные слуги, как антихристу – Он хочет видеть любящих Его и друг друга людей. Поэтому каждый вы-бирает, как ему жить – в добре или во зле. Соглашаться с Мировым Порядком, как Веро-ника, бороться против него, как Никита и отец Павла, или просто уйти, как твоя Варвара, как я и остальные: те, кто живет в нашей общине. Принимать чипы или нет – это тоже свободный выбор каждого, Настя.
- Как же так?! – воскликнула я, – ведь Пашин отец сказал, что чипы будут вводить на-сильно! И те, кто не согласятся, будут уничтожены!
Устало вздохнув, Алексей ответил:
- Правильно. Выбор-то все равно у каждого остается.
Я удивленно посмотрела на него. Поймав мой взгляд, он сказал:
- Выбор: быть уничтоженным или принять чип. Умереть для этой жизни и воскреснуть для жизни вечной либо принять чип, а затем поклониться антихристу и отречься от Хри-ста, и быть поверженным в ад.
Я задумалась.
- А как же дети? Новый закон о том, что чипировать младенцев будут прямо в роддомах? Почему должны страдать невинные дети?
- Настя, ты не читала Евангелие, и мне трудно тебе будет все объяснить. Но я попытаюсь. Основные причины страдания детей, это:
*Первородный грех Адама и Евы.
*Действия Промысла Божия, кои нам неведомы до определенного времени.
*Грехи родителей, бабушек и пр.
 Господь наш сотни лет терпел беззакония. Содом и Гоморра – детские игры по сравне-нию с тем, что происходит сейчас в современных городах. Тайна беззакония, собственно, уже ни для кого давно не является тайной.

А ведь еще совсем недавно было все по-другому! Повсеместно восстанавливались храмы, которые наполнялись людьми. Люди приходили в церковь, многие из них не просто фор-мально, но глубоко уверовали и стремились согласовать всю свою жизнь с верой право-славной. Исповедовались, причащались, соблюдали посты. Тогда можно было совмещать свою мирскую жизнь с жизнью религиозной. Но уже в то время закладывался фундамент нового глобального мирового порядка, в котором место Бога занял золотой телец. Все шире отверзались врата, ведущие в погибель. Насаждался культ потребления, культ плот-ских удовольствий, формировалась система контроля за каждым человеком. Постепенно в нашей жизни стали появляться нововведения: пластиковые карточки, различные индивидуальные номера, биометрические документы и, в конце концов, чип. На каждом следующем этапе порабощения все думали, что это – еще один шаг к свободе, новая возможность развития потенциала личности как отдельного индивидуума, так и общества в целом. То есть, чем больше «свобод» они обретали, чем, казалось, больше возможностей появлялось у них для удовлетворения их потребностей, тем лучше контролировалась эта система, тем более порабощалось человечество, ведь всеобщая чипизация позволяет сосредоточить власть над всем миром в руках небольшой группы людей во главе с антихристом. Большинство людей не понимали, что они – просто винтики, что из них, как из кирпичиков, строится здание глобального мирового порядка, цифрового концлагеря, в котором понятие свободы, внушавшееся всем, на деле стало рабством. Чип стал инструментом шантажа и манипуляции с нашей совестью в руках антихриста. 
С тех пор, как мы интегрировались в Единое Мировое Государство, были объявлены мра-кобесами и истреблены практически все порядочные, чистые и честные люди. Разрушены их семьи, отобраны ювенальной юстицией дети, которых благочестивые родители рас-тили в любви, чистоте и целомудрии. Изъятые дети были переданы в семьи содомитов на воспитание. Часть детей развратилась, а тех, кто пытался сохранить чистоту, духовную и физическую, отправляли «на реабилитацию» в психиатрические больницы, где, с помо-щью специально подобранных препаратов, их лишали разума и воли и, некоторое время спустя, умертвляли без лишнего шума. Они были никому не нужны, так как финансирование шло из бюджетных средств, весьма, как ты знаешь, ограниченных.
Таких, как Никита и ты, единицы. А дети, которые рождаются сейчас в роддомах – на-следники своих родителей. Кто родители этих детей? Убийцы собственных детей (аборты ведь очень давно стали нормой жизни), убийцы матерей и отцов, братьев и сестер, по до-носам и из-за наследства, что в нашем обществе с недавних пор тоже воспринимается как норма. В Евангелие сказано: 
«Предаст же брат брата на смерть, и отец - сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их» (Мф. 10, 21)»
Родители этих детей – развратники, одержимые блудом, а сказано также, что:
«Дети прелюбодеев будут несовершенны, и семя беззаконного ложа исчезнет. Если и бу-дут они долгожизненны, но будут почитаться за ничто, и поздняя старость их будет без почета» (Прем. 3, 13, 16-17).
И следующее:
«А плодородное множество нечестивых не принесет пользы, и прелюбодейные отрасли не дадут корней в глубину и не достигнут незыблемого основания; и хотя на время позе-ленеют в ветвях, но, не имея твердости, поколеблются от ветра и порывом ветров ис-коренятся; некрепкие ветви переломятся, и плод их будет бесполезен, незрел для пищи и ни к чему не годен; ибо дети, рождаемые от беззаконных сожитий, суть свидетели раз-врата против родителей при допросе их» (Прем. 4, 3-6).
Поэтому те дети, которые сейчас, несмотря на происходящее, все-таки рождаются, обре-чены.
- Ты что же, знаешь наизусть Библию, эту огромную книгу? – удивилась я.
- Нет, конечно. Но некоторые моменты помню дословно, поскольку перечитывал много раз, пытаясь понять происходящее…
Конца света ждали давно, и антихристами казались многие. Но такого беспредела, расцвета беззакония, как сейчас, еще не было, и такой правитель, который являлся бы воплощением абсолютного зла, похоже, тоже до нынешнего времени не рождался. К тому же, чипизация уже давно идет полным ходом, да и засуха началась – в общем, все признаки налицо… Хотя, может, я и ошибаюсь, ведь:
 «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один» (Мф. 24, 36).
Я смотрела в окно. Лес сливался с горизонтом. На душе было скверно, хуже некуда…
Через несколько часов внизу показался какой-то городок, потом снова бесконечный, как океан, лес.
- Леш, а океан тоже высыхает?
- Моря и океаны давно отравлены, постепенно, уже в течение нескольких лет, измельча-ются, оставляя на поверхности мертвую ядовитую соль. Ситуацию с дефицитом питьевой воды в мире ты знаешь. В ближайшее время станет еще хуже, начнется паника, война за воду. Война за власть, война за пищу, война за территорию, война за жизнь, война просто так – чтоб воевать… бесконечная война. Пока есть человечество, будет война.
- Почему люди ничего не видят, не понимают?
- Потому что не хотят. Поверь, у всех был шанс задуматься, но каждый из них поглощен исключительно собственной персоной. Им нет дела ни до чего. Они принимают этот вре-менный мир за реальность.
- Как жаль Веронику, – прошептала я и вытерла слезу, скатившуюся по щеке.
- У нее тоже был выбор, и она его сделала. Не надо никого жалеть – делай то, что зависит от тебя. От тебя зависит спасение Варвары и ее семьи. Но главное – это твое собственное Спасение.
- А если мы не успеем забрать Варю? Вдруг полиция опередит нас? – спросила я.
- Значит, на то воля Божья. Тому, кто уйдет из этой жизни сейчас, не придется пережить несколько последних мучительных лет… эй, Настена! Ты что это, совсем раскисла?
Я безутешно рыдала, прислонившись к спинке сиденья.
- Прекрати. Терпеть не могу, когда кто-то плачет.
- Ты как Никита, – сказала я, натягивая воротник водолазки на рот, чтобы Алексей не ви-дел, как дрожат мои губы.
Через полчаса мы были в Светлове. Крошечный двухместный минилан, на котором при-летел Ник, стоял на полянке, покрытой редкой пожелтевшей травой.
Выскочив из едва успевшего приземлиться лана, я побежала в дом родителей. Там никого не было.
Я бросилась к домику Варвары. Навстречу мне бежал радостный Никита, видимо, уже увидевший аппарат Алексея. За ним, изо всех сил стараясь не отставать, несся маленький Илья.
- Аська, у меня нет слов. Почему ты не рассказала мне об этой семье? Мы же как раз за-нимаемся поиском отшельников, отвозим всех в нашу общину! Как ты могла?
- Откуда я знала…  я обещала Варваре никому никогда ничего не говорить, – виновато сказала я, беря на руки Ильюшу, который обнимал мои колени.
- И она, надо заметить, держала свое обещание до последнего – решила выкрасть ключ и полететь сама. Эх, женщина, – сказал Алексей, положив руку мне на плечо.
- Родители отказывались оставлять семью Вари и лететь с нами. Мы как раз решали, что делать… времени уже не оставалось. Слава Богу! Слава Богу, что вы прилетели! – Никита оттер со лба капли пота.
Он был очень бледен, глаза, окутанные синевой, словно стали глубже. Я вспомнила, что он давно не спал: сначала спас меня от подростков, отвез в общину, потом вернулся за Олей и Сергеем, затем забирал Федора Яковлевича и Пашу… интересно, как Ник умуд-рился уговорить Пашку улететь с ними?  Надо будет как-нибудь расспросить его об этом…
- Трогаемся, быстро, времени нет совсем, – сказал Никита
- Как у тебя с топливом?
- Нормально, до лагеря, думаю, дотянем. Полетим на максимальной, так расход меньше. В крайнем случае, до болотца точно долетим, там я закидаю лан ветками, а дальше доберемся пешком, – сказал Никита, протирая мониторы минилана промокшей насквозь от пота банданой.
- А у тебя?
- У меня все в норме, даже останется на несколько часов, – ответил Алексей.
 - Тогда я, как было запланировано, повезу родителей – если что, они дойдут, а вы загру-жайтесь в свой лан, – скомандовал Никита.
- Ник, ты ужасно выглядишь. Похож на сонную муху. Сколько ты не спал? – спросила я.
- Двое суток как минимум. Вот что, Ник. Давай я повезу твоих родителей, а вы полетите на моем лане, – ответил за Никиту Алексей.
- Зачем? – спросил Никита, недовольно потирая жесткую темную щетину на подбородке.
- Затем, что ты можешь не выдержать. Сменить тебя некому. Вдруг вырубишься на пол-пути? Разобьетесь. А так – Настя рядом. Если что, подменит тебя. Не спорь. Сейчас, ты знаешь, времени нет совсем. Ни минуты.
Поколебавшись несколько секунд, Никита сказал:
- Ладно…
На Никиту было больно смотреть. Ему, конечно, необходимо выспаться как следует – вряд ли он сможет вести лан несколько часов подряд. Но Ник упрямый до ужаса.
- Еще проблема: мама плачет, боится лететь – хоть связывай ее, я не знаю, что делать, – озадаченно сказал Никита.
- Но она отдает себе отчет, что иначе погибнет? – спросил Алексей.
- Бедная мама… она тоже боится высоты. Как я ее понимаю! Ей надо успокоиться, – гру-стно вздохнула я, и тут вспомнила, что у меня, в маленьком кармашке брюк, до сих пор лежат четыре успокоительные таблетки из медблока.
 Я побежала к лану. Схватив бутылку, которую предусмотрительный Леша взял с собой, я выплеснула немного воды на землю – должно остаться чуть-чуть, чтобы мама допила все.  Ссохшаяся земля моментально жадно впитала в себя воду. Бросив таблетки в бутылку, я стала трясти ее изо всех сил. Таблетки быстро растворились.
 
Глава 12. Мой самый высокий полет

Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее (Лк. 9, 24)
- Мамочка, хочешь пить? – спросила я маму, протягивая ей бутылку.
- Спасибо, Настенька. Тебе оставить? – она с благодарностью посмотрела на меня и сде-лала несколько глотков.
Я отчаянно замотала головой.
- Мам, дай попить, – Никита, неслышно подошедший к нам, взял из рук мамы бутылку.
Я попыталась выхватить бутылку, но Ник все же успел допить почти всю воду. Он удив-ленно посмотрел на меня и спросил:
- Ты чего?
Подошла Варя, держащая на руках Сашеньку.
- Оставь мне глоточек, пожалуйста, – сказала она.
Никита с сожалением протянул ей бутылку.
«На дне осталось на пару глотков, Никита выпил почти все, и мама немного… он, навер-ное, тоже уснет. Сказать ему? Нет, не буду, а то начнет наезжать», – подумала я, и спро-сила у стоявшей рядом мамы:
- Мамочка, ты взяла с собой наш электронный фотоальбом?
Мама дрожащими руками протянула мне свой старенький рюкзак со сломанной молнией. Иконы, аккуратно завернутые в чистое полотенце, очки Ника, его игрушки, фотоальбом, мой платок – мама взяла самое дорогое.
- Мама, я тоже очень боюсь высоты. Я боюсь высоты больше всего на свете. Но ты сейчас пересилишь себя, сядешь в лан, и я обещаю тебе, что скоро ты успокоишься и уснешь. А когда проснешься, вы уже прилетите. Там Оля, она ждет вас с папой! Мы не хотим поте-рять тебя еще раз.
Мама погладила меня по щеке, кивнула и, придерживая длинный сарафан, села на перед-нее сиденье.
Едва успев обнять папу, я помогла сесть Варе, ее мужу и малышам. Пока Никита заводил аппарат, Алексей уже взлетел. Из окна его минилана я видела счастливое лицо отца, который, кажется, что-то шептал, глядя на нас.
Муж Вари, Андрей, кареглазый, дочерна загорелый и румяный, был чем-то похож на мое-го папу – тоже невысокий, стройный, с бородой и длинными волосами, небрежно завязан-ными сзади. На руках Андрей держал младенца, и я удивилась, как он изменился за такое короткое время: щечки его стали розовые, а не красноватые, пухлые ручонки уже не были похожи на птичьи лапки, а глаза, большие, широко открытые, внимательно и удивленно смотрели вокруг.
- Вот, – Илья, толкнув меня, протянул листок.
- Это что? – спросила я, увидев непонятный рисунок: все было закрашено черным, а в се-редине – яркое пятно, красно-желто-оранжевого цвета.
Он молчал.
- Ильюш, ты, похоже, на один этот рисунок истратил все мои краски, – констатировала я.
- Это тебе, – сказал он.
Пожав плечами, я взяла рисунок и ответила:
- Спасибо, дорогой.
- Это тебе спасибо, – он взглянул на меня как-то по-взрослому, неожиданно серьезно, и сказал:
- Я всегда буду молиться за тебя.
Варя, засмеявшись, прижала сына к груди. Варя и Андрей выглядели очень счастливыми. Еще бы – постоянно жить в страхе, – подумала я и порадовалась: теперь уж точно все бу-дет хорошо, в общине для них непременно найдется место, и Илье будет с кем поиграть – я вспомнила, что видела из окна, как за домом, в куче песка, копошились несколько ма-лышей примерно Ильюшиного возраста.
Прошло полчаса, как мы взлетели. Варя задремала почти сразу.
Никита недовольно бурчал:
- Не могу сконцентрироваться на предельной скорости… обидно, ведь у этого аппарата характеристики практически те же… эх, я, тормоз…
- Ты – не тормоз, а медленный газ. Шутка. Просто ты вырубаешься, Ник.
Услышав это, Никита немного рассердился, и я, заметив это, засмеялась.
- Давай поведу. В отличие от тебя, я выспалась, – предложила я.
Часа через три крохи-минилана, на котором Алексей вез наших родителей, совсем не бы-ло видно.
- Алексей прилетит раньше нас. Вот Лелька обрадуется, увидев маму! – сказала я.
Ник, стиснув зубы, молча покачал головой, но в его покрасневших от усталости глазах я увидела что-то похожее на детскую обиду:
- Леха обогнал меня впервые в жизни!
Варя, Андрей и дети спали. Я терпеливо ждала, когда Никита даст, наконец, мне повести аппарат.
- Аська… – наконец, услышала я.
- Что такое? Ты засыпаешь?
- Кажется, да. Выключаюсь. Ничего не соображаю. Все. Ставлю на автопилот, пересажи-вайся на мое место. Срочно.
- Хорошо, конечно, – сказала я и взяла руль левой рукой.
- Садись на колени… ага… приподнимись, – Никита, выскользнув из-под меня, упал на соседнее сиденье и, устало прикрыв глаза, прошептал:
- Все. Я в отключке. Пристегиваюсь, чтобы не свалиться. На всякий случай, если я не проснусь, навигатор будет лажать или лан сломается – наш лагерь уже недалеко. Конкретно от этого места примерно сутки пути пешком, даже чуть меньше. Видишь, возвышение? Вон там, гора. Лети правее, огибая ее, четко на север. В конце концов, доберетесь – долетите или дойдете до того самого засохшего болотца, у которого исчезает Святой Источник, найдете ручеек, а там, вдоль него, никуда не сворачивая, рукой подать до нашей общины. Ты запомнила? В сторону горы, правее, вдоль нее, на север.
- Никита, подожди, не спи! Посмотри в средний монитор, самый нижний – справа какая-то точка. Слышишь, Ник? – я посмотрела на брата.
Голова его была откинута, глаза закрыты, грудь вздымалась.
- Ник! – я изо всех сил толкнула его, но он даже не пошевелился.
- Что случилось? – услышала я.
- Ничего. Пока ничего. Вернее, пока ничего не понятно, – ответила я Андрею, который, проснувшись, вопросительно смотрел на меня.
Ткнув пальцем в монитор, я нажала на «приблизить». Андрей посмотрел в экран. Мы пе-реглянулись.
- Воздушная полиция…Настя… это конец. Что делать? – еле слышно прошептал Андрей.
По его лицу струился пот, глаза бешено блестели.
- Никита, нас засекли! Никита, проснись, что делать? Что? Полиция летит следом за нами, они обнаружат общину! Тогда конец всем! Что делать, Никита? – кричал Андрей, безуспешно толкая спящего Ника.
Я летела на предельной скорости и молча смотрела вперед, не имея понятия о том, как быть. Ясно было одно – Никита в ближайшее время не проснется, поэтому разруливать ситуацию предстояло мне.
Проснулась Варя.  Выглядела она какой-то заторможенной. Видимо, от лекарства. Я, ви-новато вздохнув, отвела взгляд.
- Жаль, что я не умею пользоваться этим аппаратом, – сказал Андрей и обнял Варю, кото-рая, пока ничего не понимая, смотрела в окно.
- Господи, помоги… – прошептала я и сунула руку в карман, чтобы найти салфетку и вы-тереть слезы, которые, помимо моей воли, лились из глаз. Мои пальцы наткнулась, как несколько дней назад на фартучек, на сложенный лист. Ильюшкин рисунок… вспышка в ночи. Кажется, я нашла выход!
Впереди небольшое возвышение. Если я снижу высоту, минуты на четыре полиция, кото-рая еще далеко, потеряет нас из вида, и я успею высадить всех.
Облегченно вздохнув, я сказала:
- Андрей, слушай меня внимательно. Скоро мы залетим вон за ту гору, и на несколько минут полиция потеряет нас из вида. Готовьтесь. Минут через семь я всех вас высажу. Наш лагерь уже недалеко – около суток пути пешком. Видите гору? Она одна такая, самая высокая, заросшая соснами. Пойдете правее, вдоль ее, на север. Дойдете до засохшего болотца, найдете ручеек, и, ориентируясь на него, никуда не сворачивая, дойдете прямо до общины. Ты запомнил? В сторону горы, правее, вдоль нее, на север. Ничего не бойтесь, Никита знает дорогу. Он доведет вас, когда проснется.
- Что случилось? – сонно спросила Варвара.
- Андрей, ты слышишь? Готовься, мы сейчас залетим за холм, у нас будет максимум две-три минуты. Они не должны увидеть, что мы приземлились и высадили вас, – я старалась говорить спокойно и убедительно.
- Настя, нет. Я на это не пойду. Я не смогу, – тихо, но твердо произнес Андрей.
- Не сможешь? Хорошо. Так как у этого лана слабоваты характеристики, и он не в состоянии развить такую же огромную скорость, как полицейский, мы будем задержаны максимум, через полчаса. Тебя, меня, Никиту и Варю арестуют, отправят на реабилитацию, будут колоть психотропные, в течение двух-трех месяцев мы окончательно и бесповоротно превратимся в овощи. Илью, Сашеньку и Арсения заберет опека, в течение суток они будут чипированы. Ты же знаешь, что сейчас изъятых детей чипируют сразу же, при поступлении? Ты же знаешь это, для чего я должна все говорить,  – кричала я.
Варвара, кажется, наконец все поняла. Она сидела и беззвучно плакала, прижимая к груди спящую Сашеньку.
Андрей, в который раз, безуспешно пытался разбудить Никиту.
- Единственный способ спасти детей и не засветить общину – это высадить вас и полететь совершенно в другую сторону от лагеря, Андрей.
- Я не могу, – тихо сказал он.
- Можешь или нет – неважно! Пока Никита спит, здесь командую я, понял? Пожалей ма-лышей! Может, ты хочешь, чтобы их усыновила семейка педофилов или садистов? – я орала так, что звенело в ушах.
От моего крика проснулись и заплакали младшие дети. Кто-то погладил меня по плечу. Я посмотрела в зеркало заднего вида. Ильюша смотрел на меня.
- Все, мы почти за холмом. Я снижаюсь. Готовьтесь, кругом деревья, трудно втиснутся, к засохшей реке не полечу – боюсь, вас засекут. Андрей, отстегивай Никиту. Варя, готовь детей. Быстро! – заорала я изо всех сил, глядя на Андрея, который, похоже, замешкался.
 - Пойми, нас арестуют, однозначно! И мы подохнем все вместе, в страшных мучениях, на радость антихристу! Ты желаешь его порадовать? Выбирай! Ты же любишь Бога и хочешь быть с ним? Или ты хочешь быть с антихристом? Будь мужчиной, защити свою семью! – кричала я, сажая лан.
Лан был огромный, неповоротливый. Наконец, мы втиснулись между огромными вековы-ми соснами. Хрустнули ветки.
- Что я скажу Никите? – спросил Андрей.
- Андрей, у меня тоже есть шанс – я могу скрыться. Одной, без вас, без детей, мне будет это сделать легче, неужели ты не понимаешь? Тайга большая, я брошу лан где-нибудь, убегу, затеряюсь, потом найду вас! Все, быстро! Илья, прыгай! Ниже опускаться не могу – потом взлететь будет сложно. Прыгай немедленно, я сказала!
Ильюша кивнул и, оттолкнув руку матери, прыгнул.
Варя смотрела на меня. Зажав коленом руль, я развернулась, быстро выхватила из рук Варвары плачущую Александру и крикнула Илье:
- Лови!
Андрей, выскочивший уже с другой стороны, подхватил дочь.
Варвара, увидев, что дети внизу, выпрыгнула из минилана. Андрей, с покрасневшим ли-цом, по щекам которого струились слезы, вынес на руках спящего Никиту. Руки брата свисали как плети. Я очень хотела поцеловать Ника в последний раз, но не оставалось ни секунды.
Через минуту я уже поднялась и полетела левее, в другую сторону от склона горы.
Полиция, потерявшая меня на несколько минут, обрадовано засигналила, неумолимо при-ближаясь.
Я быстро перестроила навигатор и улыбнулась – похоже, у меня получилось! Получилось их запутать!
Пролетев еще некоторое время влево от склона горы, я увидела, что полицейский лан уже совсем близко. Резко, до упора повернув рычаг влево и вверх, я нажала педаль. Аппарат тряхнуло, и спустя несколько секунд он взмыл в облака.
- Недопустимая высота. Нарушение правил. Недопустимая высота. Нарушение правил… – предупредительно бубнил вежливый электронный голос.
- Знаю, знаю. Но так хочется полетать напоследок. К тому же надо торопиться улететь как можно дальше, – сказала я.
Голос, естественно, не замолкал.
- Нарушение правил…
- Придется мне тебя потерпеть, зануда. Тише никак нельзя сделать, выключить – тоже. Но, похоже, терпеть придется недолго. Меня скоро догонят, – вздохнула я.
- Недопустимая высота…
- Невозможная красота! Как красив закат! Уже почти стемнело. Варю, Андрея и детей теперь точно не найдут. Ник скоро проснется. За ночь они успеют уйти далеко, и даже если у преследователей будут какие-то сомнения, лагерь они уже не отыщут.
- Приближается объект… расстояние 37 метров…
- Правда? Да что ты говоришь? Вижу. Вон, сирена светится, и воет, как шакал, этот объ-ект.  Летит чуть ниже меня, высоту не нарушает – подает положительный пример. Инте-ресно, чего они ждут? Уже минут десять, как догнали. Думают, что я их выведу на общи-ну? Ну-ну. Кстати, интересно, как в ваших суперсовременных полицейских тачках сраба-тывает маневратор, если на моей он отсутствует – интересно, сработает ваш или нет? По-играем? – с этими словами я резко опустила рычаг.
Мой лан моментально снизил скорость и пролетел практически в нескольких сантиметрах от полицейского, чуть не задев его.
В окне я успела разглядеть два злых побледневших лица и засмеялась.
- Привет, бандар-логи! Не ожидали?
- Нарушение правил…
- Ну, нарушение. Хоть раз в жизни я могу что-то нарушить? – задала я вполне, как мне казалось, справедливый вопрос.
- Нарушение правил…
- Серьезно? Да что вы говорите! Спасибо, я не знала. Маневратор не работает! Видимо, включается только в том случае, когда оба лана оснащены этим устройством. Кстати, сколько у меня осталось топлива? О, еще минут на десять точно хватит, – весело сказала я и посмотрела в задние мониторы.
Гора, правее которой был лагерь, где сейчас находились мои близкие и куда шли Никита, Варя, Андрей и дети, почти сравнялась с горизонтом. Они спасены.
-  Слава Богу за все, – прошептала я и снова дернула рычаг вверх.
- Недопустимая высота…
Полиция, похоже, меня уже побаивалась.
- Бойтесь, бандар-логи! – крикнула я, резко опустила рычаг вниз и изо всех сил надавила на педаль.
На этот раз меня сильно тряхнуло – я все-таки задела их лан. Послышался звон. Я посмотрела в монитор. Полицейский аппарат пошел на снижение.
- О, кажется, ваше стекло разбито! – торжествующе констатировала я.
- Повреждение. Задета задняя противотуманная фара. Повреждение…
- Ну и ладно, не особо-то она мне нужна, эта фара. Тем более что тумана, похоже, я боль-ше не увижу никогда. Хотя как знать? Вроде бы, оторвалась – меня больше не преследу-ют, – я показала язык динамику, из которого раздавался занудный голос.
- Задета задняя противотуманная фара… повреждение…
Несколько минут я летела с мыслью, что, кажется, свободна – моих преследователей не было видно.
Топлива почти не осталось. Я снижалась, высматривая, где бы совершить посадку. Кругом были одни деревья.
- Топливо закончилось… батареи разряжены… включено резервное питание… необходи-мо срочная посадка… у вас в наличии четыре минуты тридцать три секунды…
- Ночью в тайге, наверное, холодно и страшно одной, – прошептала я.
Вдруг справа, чуть ниже меня, ослепительно засверкали фары нескольких полицейских миниланов. От неожиданности я зажмурилась. Интересно, как это я их проглядела? На-верное, рядом есть населенный пункт.
- Что же… На все воля Божья. Зато не придется ночью мерзнуть. Хотите меня окружить и заставить приземлиться? У вас ничего не получится – я не марионетка. Не хочу я возвра-щаться в ваш мир, ложиться в психушку, не хочу больше общаться ни с кем из вас, – про-шептала я и, направив курсор на один из ланов, находящихся посередине, на предельной скорости полетела вперед.
- Впереди объект… столкновение неизбежно…
Последним, что я поняла, было то, что я больше не боюсь высоты.
Последнее, что я слышала, был мой счастливый смех.
…
Первое, что я услышала, был счастливый смех моей сестры Анны.
Первое, что я ощутила – это Любовь. Всеобъемлющая и бесконечная. Совершенная и светлая.


Весна 2010