1. Глас небесный
Остановившись у подножия белокаменной лестницы, Анатас со смешанным чувством ненависти и восхищения оглядел знакомые очертания величественного дворца, ставшего для него символом вожделенной власти и одновременно средоточием всего, что мешает ему эту власть обрести. Он помнил, с каким отчаянием и бессильной яростью спускался по этим ступеням в последний раз. Но теперь он предусмотрел все, и этот мир отныне будет принадлежать ему одному, а его противник может убираться куда угодно и там творить новый по своему вкусу, на то он и Создатель.
С этими мыслями Анатас легко взбежал по ступеням и через минуту с самым надменным и непреклонным видом входил в лабораторию Создателя. Здесь ничего не изменилось со времени его последнего визита: почти все пространство, как всегда, занимало объемное изображение. На этот раз в нем отражалась черная бездна Космоса. Изображение то уменьшалось, и тогда светлячки звезд, разбросанные в пространстве, вдруг собирались в медленно вращающуюся спиральную туманность, то увеличивалось, и тогда одна из ярких точек постепенно разбухала, приобретала объем, поверхность ее лохматилась огненными протуберанцами, на почтительном расстоянии от которых вспыхивало разноцветное ожерелье планет. Создатель, как обычно, сидел за рабочим столом, глядя на экраны приборов. Руки его взлетали над пультом управления, как будто он дирижировал невидимым оркестром, исполняющим величественную симфонию Космоса. Анатас знал, что мир развивается по однажды установленным законам и Создатель почти никогда не вмешивается непосредственно в ход событий, но никак не мог отделаться от впечатления, что каждая песчинка, каждый атом внимают сейчас этой божественной музыке в трепетном ожидании нового творческого акта. Наконец руки Создателя опустились и он, повернувшись вместе со стулом лицом к Анатасу, спросил негромким и даже будничным голосом, как будто они расстались только вчера:
- Ну, с чем пожаловал на этот раз, Инспектор?
Анатас поморщился. Он давно принял окончательное решение уйти в отставку, и все, что связано со службой, представлялось ему теперь чем-то далеким и не имеющим к нему ни малейшего отношения. Обращение Создателя напомнило ему, что он все еще Старший Инспектор Контрольной Службы и находится на внеочередном вызове. Это вызвало у него раздражение, и он ответил резко:
- Не называй меня так. Ты знаешь, что я больше не вернусь на службу. Люди зовут меня Сатана, или Князь Мира Сего, и я дорожу этим титулом, потому что в нем - их страх перед моим могуществом.
- Что ж, будь по твоему. Раз ты оказался недостоин имени Люцифер - Ангел Света, которое я дал тебе еще тогда, в начале времен, то не все ли равно, как тебя называть? Так что привело тебя ко мне, Сатана?
- Предлагаю тебе прекратить бесполезную борьбу и покинуть этот мир. Ты проиграл, тебе не удалось привить людям ростки добра, чуждые им. Мир принадлежит мне, и тебе придется признать это.
- Опять ты за свое, - вздохнул Создатель, - то же самое я слышал и в прошлый раз. Надеюсь, ты не забыл, чем это кончилось?
- Тогда я не учел чувствительности материального мира к состоянию мира астрального. Я превысил допустимый уровень зла и...
- И вызвал этим глобальную катастрофу. Не вмешайся я тогда, гибель человечества была бы неизбежна. Ты ведь не этого хотел, не так ли?
- Между прочим, раз уж все равно вмешательства было не избежать, почему ты не спас и других? Где же твое милосердие? Или оно уже не входит в понятие добра?
- Я спас всех, кого можно было спасти. Твоими стараниями люди настолько погрязли во зле и грехах, что избавить их от гибели в водах всемирного потопа означало бы обречь на медленную агонию с тем же конечным результатом.
- Это касается и невинных младенцев? - иронически спросил Анатас.
Но Создатель не принял иронии:
- У них тоже не было шанса. Способность слышать голос добра слишком сильно зависит от общества, в котором живет человек. И потом, астральное вещество детских душ, не успевших познать добро и зло и, следовательно, неиспорченных, не распадается после смерти, а возвращается к истоку, то есть соединяется с моим астральным телом. Душа ребенка сохраняется во мне, хотя и не достигает индивидуального бессмертия.
Анатас, впрочем, прекрасно знал, что уличить Создателя в отходе от принципов добра ему не удастся просто потому, что тот никогда от них не отступает, и решил вернуться к обсуждаемой теме:
- В тот раз благодаря моему промаху тебе удалось уйти от поражения, но во второй раз я такой ошибки не допущу. Я экспериментальным путем точно определил допустимый уровень зла...
- Твой эксперимент дорого обошелся жителям Содома и Гоморры, - заметил Создатель.
-...и больше не превышу его. Я могу сколько угодно держать мир на этой грани, не позволяя никому из людей достичь бессмертия и в то же время избегая глобальной катастрофы. Когда-то ты спас от гибели одних лишь праведников, но их потомки, снова расплодившись по планете, так же погрязли во зле, как и те, что жили до потопа. Они позабыли тебя и, смутно чувствуя присутствие каких-то неведомых высших сил, поклоняются каменным идолам, олицетворяющим для них эти силы, приносят им жертвы и просят взамен покровительства и защиты.
- Не все. Есть и такие, кто сохранил веру в единого Бога, Творца Вселенной.
- Ну и что с того? Да, они верят в тебя, но ты для них - Бог-властитель, вольный карать и миловать. Тебе также приносят жертвы, ждут от тебя помощи в делах мирных и военных, молят покарать своих врагов. Когда их дела идут хорошо, они приписывают твоей милости то, чего добились своими руками, неудачи же воспринимают как кару за грехи. Чем же они отличаются от тех, кто поклоняется каменным истуканам? Только тем, что из страха перед Божьей карой стараются поступать согласно велению голоса свыше? Но мой голос громче того, что ты вложил в них, люди делают и будут делать то, что велю им я.
- Зачем ты говоришь мне все это? Ты волен в своих действиях. Если ты так уверен в победе, поступай, как знаешь. Но не жди от меня указаний на возможные последствия. Я не собираюсь тебе помогать.
Анатас ненадолго задумался. Какие могут быть последствия? Он уже давно научился управлять поведением людей, и с усмешкой вспоминал свои первые неудачные попытки в садах Эдема. Как прямолинейно и грубо он тогда действовал! Люди ведь не то, что животные: они не станут бездумно подчиняться внезапно возникшим желаниям, а попытаются доискаться до их причины, и не найдя таковой, попросту выкинут из головы непонятную блажь. Эту проблему Анатас решил быстро: инстинкты, доставшиеся людям от близких и далеких предков, были столь разнообразны и противоречивы, что среди них можно было найти мотивы для практически любого поступка. Уже во втором поколении людей Анатасу удалось склонить одного из них к братоубийству, а уж более легкие задачи он решал играючи. Несколько сложнее было управляться с теми, кто исповедовал веру в единого Бога. Как ни старался Анатас искоренить эту веру, она постоянно возникала то здесь, то там. Верующие умели отличать требования, исходящие из зародыша их будущего астрального тела, от голоса инстинкта, и воспринимали их как голос самого Бога, что было в общем-то верно, но никак не устраивало Князя Мира. Тут инстинкты мало помогали - Глас Божий как мотив поведения мог соперничать с самыми сильными из них.
В конце концов он справился и с этой проблемой, причем довольно просто: неспособность людей определить источник "голоса свыше" и привычка беспрекословно ему подчиняться позволяли ему командовать ими непосредственно, побуждая к самым нелогичным действиям. Нужно было только, чтобы его голос звучал достаточно громко, заглушая настоящий, и крупицы добра, успевшие проникнуть в их сознание, искажались до неузнаваемости, превращаясь в зло. Таким образом ему удавалось разжигать смертельную вражду между племенами, верующими в одного и того же Бога, из-за ничтожных различиях в религиозных обрядах или разногласий в толковании древних мифов. "Нет", - подумал Анатас,
- "разговоры о последствиях - всего лишь уловка. Создатель хочет, чтобы я усомнился в своих силах и наделал ошибок".
- Хорошо, - сказал он, - я докажу тебе, что все люди без исключения подвластны мне. Я найду самого праведного из тех, кто верит в тебя, и заставлю его совершить самое чудовищное, немыслимое злодеяние. Тогда, может быть, ты поймешь, что тебе больше нечего делать в этом мире.
Ответа он не дождался. Создатель уже сидел над приборами, поглощенный работой, и как будто даже не слышал его слов.
* * *
В эту ночь патриарх никак не мог уснуть. Как уже бывало не раз, воспоминания нахлынули на него, заставляя вновь и вновь переживать те или иные моменты своей долгой, очень долгой жизни. Это не было подведением итогов, он мало задумывался о смерти и о том, что будет после нее. На то воля Божья, которой он всегда старался следовать без рассуждений. Он не ждал награды, Бог и так даровал ему все, что он мог пожелать: богатство, власть, любовь прекраснейшей из женщин, когда-либо рождавшихся на этой земле и, наконец, после долгого ожидания, сына, наследника, который по праву займет его место главы рода. Это было истинным чудом - Бог внял его молитвам, когда, казалось, всякая надежда уже потеряна. Даже Сарра давно смирилась со своей участью, иначе она никогда бы не привела к нему свою служанку. Отсутствие наследника у патриарха грозило не только благополучию, но и самому существованию рода, они оба это хорошо понимали, но чего стоила ей эта жертва, знает только она сама. В который уже раз встала перед его мысленным взором несчастная Агарь. Конечно, дерзкая служанка сама накликала себе беду, когда вообразила, что может занять место госпожи. Но и его приговор, вынесенный в минуту гнева, был слишком жесток: бросить ее одну, с малолетним сыном, в безводной пустыне! Как тогда молил Бога Авраам, чтобы Он не дал им погибнуть, и какое облегчение испытал, когда узнал, что его молитвы были услышаны! И несмотря на это, тот самый тихий, но властный голос, внезапно возникающий где-то в глубине сознания, голос, который он привык считать голосом самого Господа, без слов говорящий ему, как должно поступать и беспристрастно оценивающий уже совершенные поступки, не оставил своих укоров, заставляя горько раскаиваться в содеянном.
Все дальше и дальше в прошлое уносился мыслями патриарх. Жизнь кочевника сурова, и не всегда ему удавалось поступать согласно воле Божьей. Необходимость выжить во враждебном окружении диктовала свои законы. Приходилось быть хитрым, изворотливым и жестоким. Он не был мстителен по натуре, но уклонение от кровной мести в глазах других означало непростительную слабость, и Авраам добивался того, чтобы его имя наводило ужас на врагов. Много хлопот доставляла ему красавица жена. Не раз, кочуя по территории пусть даже дружественного царства, он выдавал Сарру за свою сестру, дабы не вводить местных властителей в соблазн завладеть ею силой. В большинстве случаев такая предосторожность была вполне оправданной, но как он мог поступить так с царем Герарским, одним из немногих, кто всей душой принял его веру в единого Бога! Что помешало ему признаться в обмане, когда он ближе узнал этого человека, стал его учителем и другом? Гордость? Страх? До сих пор звучат в ушах слова благородного Авимелеха: "Чем согрешил я против тебя? Ты сделал со мною дела, каких не делают". И хотя простил его царь Герарский и остался ему другом, Богу было угодно, чтобы сам он не забыл этого эпизода и мучился раскаянием до конца дней своих.
И снова патриарх обратился с молитвой к Богу. Он давно уже не просил ничего для себя, молил только дать ему мудрость, чтобы понять волю Божью и сил, чтобы ее исполнить. Все остальное Бог даст сам, если сочтет его достойным своих даров. В его отношении к Богу не было ни тени мелочного торгашества, как у тех, кто поклонялся идолам и приносил им жертвы в надежде, что боги осыплют их своей милостью. Само понятие "Страх Божий" означало для него не обычный страх перед грозной и непонятной силой, а преклонение и благоговение перед высшим. Все, что имел - богатство, власть - готов он был принести в жертву без малейшего расчета на ответные блага. "А все ли?" - вдруг подумал патриарх. - "Вправду ли нет у меня ничего такого, что я не смог бы принести в жертву Богу?"
Он не успел додумать эту мысль до конца. Ответ пришел извне, страшный ответ.
- Авраам, Авраам! - грозный и властный голос раздался вдруг у него в голове. Это был не тот обычный тихий голос, воспринимаемый скорее чувствами, чем разумом. Впервые Бог (а кто это мог быть еще, кроме Господа?) говорил с ним на его, Авраама, языке, громко и ясно называя по имени.
Патриарх резко поднялся и устремил глаза к небу, как бы пронизывая взглядом крышу шатра.
- Вот я, Господи, - едва слышно прошептал он помертвевшими губами.
- Возьми сына твоего Исаака, - вновь загремел Голос, - и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение.
Авраам окаменел. Вот, значит, какова цена за сомнение в верности Господу. Расплата скорая и неотвратимая. Что же теперь? Пойти против воли Божьей и отказаться принести жертву? И тем самым отвергнуть свое предназначение - быть орудием Бога на земле, признать, что всю жизнь он лгал себе и другим. Торговаться и умолять, просить заменить жизнь сына на свою собственную? Нет, Бог безошибочно выбрал самое ценное, к чему не могут быть приравнены ни богатство, ни оставшиеся ему самому недолгие годы жизни. Значит, другого выхода нет. Он пойдет в землю Мориа и исполнит волю Господа.
продолжение http://www.proza.ru/2010/01/18/1394