НЕНАДЕЖНАЯ НАДЕЖДА
Он любил ее всю жизнь, до самой смерти, хотя иногда бывал сам себе от этого противен. В старости, когда улеглись страсти, и не было больше - у него поводов для ревности, а у нее — возможностей для их создания, они казались воплощением крепкого и любящего полувекового союза. Он боялся, что она умрет раньше его, и он останется одинок и телом, и душой, в окружении дочерей и внуков, но без нее. И потому желал уйти первым. И в этом, последнем его желании, она не обнадежила его.
Бог был к нему милостив и дружелюбен — он забрал его первым, бесшумно и безболезненно — во сне. Говорят, так приходят к нему самые достойные, избранные. Она осталась доживать, оплакивая своего Николая, бывшего смелым летчиком в небе, и нерешительным и слабым от любви к ней, мужчиной на земле.
Красота — тяжелое испытание. Знать, что ты обладаешь ею и не пользоваться этим -под силу не каждой женщине.
Ее невозможно было не заметить в толпе. На лице с высокими скулами сверкали яркие темно-коричневые очи, губы обнажали в улыбке белоснежные крепкие зубы. А он влюбился в ее косы. До пят, если распущены, или сто раз обмотаны вокруг милой головки толстыми блестящими кренделями. После войны он поменял парение в небе на земные заботы. Пытался достучаться до искалеченных болезнями умов и душ своих учеников бессмертными творениями русской литературы и красотой и сложностью русского синтаксиса. Он преподавал в школе для умственно отсталых детей. Она — лечила истерзанные и больные тела пациентов Военного госпиталя. Не потому ли он и жил больше жизнью души своей, а она — бренного и жадного до любви и поклонения тела?
Оставаясь на дежурство по ночам с молодым и красивым врачом, как можно было не поддаться искушению?
Он, как водится, ни о чем не догадывался, пока однажды кто-то из ее угодливых подружек не позвонил ему и не сообщил, что у Надежды в эту ночь не было дежурства, но что уже несколько месяцев как есть богатый любовник из бывших, госпитальных. Наутро после этого, когда она, на цыпочках пробиралась в гостиную, боясь разбудить дочек, которые теснились в одной с ними комнате, он встретил ее пощечиной. Первой и последней в этой череде ее неверностей.
Быт и раньше лежал почти целиком на нем — она не была создана для стояния у плиты и мытья полов, он берег и жалел ее. А теперь ей стало и вовсе не до того. Старшая, Оля, помогала отцу, как умела, в свои девять лет. Младшую, черноглазую Танюшку, он обожал до умопомрачения и был уверен, что выдаст ее замуж за заморского принца, никак не меньше. Так они и жили. Больше втроем, нежели полноценной семьей, изредка принимая в гостях ее, растворившуюся в своем романе. А потом, одним тоскливым будничным днем она сказала, что ее любовник зовет ее переехать к нему.
Но как же девчонки наши? - спросил он
Это ужасно. Так тяжело, - отвечала она, - но взять меня с обеими он не согласен. Да и тебе будет не так одиноко, если я заберу Олю, а ты останешься с Танечкой. Прости меня. Прости, что загубила тебе жизнь.
Не волнуйся за меня. Не загуби свою — тихо сказал он. И детскую тоже. Это — все, о чем я тебя прошу.
На следующее утро судьба вырвала ему из сердца два кусочка — он и Танюшка остались вдвоем.
Через месяц такой жизни он понял, что без женских рук ему все же не обойтись, а уж дочке — тем более. Уволившись из школы и собрав пару чемоданов, они с Таней сели в поезд, и несколько дней добирались до маленького, затерянного в украинских степях, поселка, утопающего в вишневых садах и ароматах. Отцу и матери он просто сказал, что им с Надеждой временно придется пожить врозь, но что это ненадолго, скоро она вернется за ними, и они снова заживут счастливой семьей. По поселку покатились слухи, но ему было на все наплевать — дни он вновь посвящал письму Татьяны к Онегину, которое никак не хотело оставаться в памяти сорванцов, а вечерами читал сказки своей милой Танюше. Она плакала и просилась к маме и сестренке, обнимала кукленка, сделанного Надеждой из лоскутков и пуговиц, и так засыпала, пока он гладил ее по головке. Жена иногда присылала письма, спрашивая про дочку, и рассказывая об олиной учебе. Он писал зеркальные отображения ее сообщениям, лишь заменяя в них имена дочек и олину учебу — таниной возней с игрушками и ее смешным исполнением украинских песен.
Прошло полгода, и однажды вечером, когда все в хате уже улеглись спать, раздался тихий стук в дверь. Он встал с кровати, и с бьющимся сердцем, пугаясь и радуясь предчувствию, подошел к окну. По ту сторону от него стояли жена и дочь, уставшие, с чемоданами и кошелками, торчащими из рук и свисающими с плеч. Он открыл дверь, и обе они сжали изо всех сил его в объятиях, и уже потом, все трое, зарыдали и разбудили всех спящих.
А после вернулись в свой город, свою старую привычную жизнь, и как-будто забыли об этом эпизоде, случившемся с ними по чьему-то злому велению. И словно что-то сомкнулось в ее душе, но уж больше Надежда не искала мимолетных встреч, не желала внезапных и ярких романов, не могла в омут с головой. Она всегда знала, что любит только его, но так соблазняло это манящее пламя после тихого уютного камина — только для того, чтобы обжечь и вернуть на землю. Туда, где ее любят верно, тихо и всепрощающе, и покорно ждут ответа.
Слабость моя — в силе любви моей — сказал он ей однажды. И это было самым громким и многословным его признанием в любви.
Они прожили долгую и богатую на события жизнь. Не умерли в один день. Знаю, оба хотели бы, как и все влюбленные на свете.
Через несколько дней после его похорон она открыла кухонный шкафчик под мойкой, где хранились лекарства и моющие средства, - она редко заглядывала туда, пока он был жив. Быт и на старости лет был больше на нем.
На каждой баночке его корявым почерком были написаны инструкции: Надя, не забывай пить раз в день. Натощак. Или: Пей два раза в день, после еды.
Она зарыдала, с трудом поднимаясь со старческих колен. Значит, он боялся, что и сам может умереть первым, и некому будет позаботиться о его непутевой Надежде.