История одной деспотии. Книга первая - Время

ГОСПОДА ЧИТАТЕЛИ! ДУМАЮ, ЧТО ЭТОТ ТЕКСТ НУЖДАЕТСЯ В НЕКОТОРОЙ СТИЛИСТИЧЕСКОЙ РЕДАКЦИИ, ДО КОТОРОЙ У МЕНЯ ПОКА НЕ ДОШЛИ РУКИ, ТАК ЧТО НЕ СУДИТЕ СЛИШКОМ СТРОГО, ЕСЛИ НАТКНЕТЕСЬ НА КАКУЮ-ЛИБО ШЕРОХОВАТОСТЬ.) УДАЧИ ВАМ!


Цезарь Кароян


Содержание
 
Книга первая. ВРЕМЯ

Как в старину падишах.

Часть первая. ОПАСНЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ

Глава 1.  Куклы.
Глава 2.  О государственной архитектуре.

Часть вторая. ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО

Глава 1.  Дачники.
Глава 2.  Сезон дельфина.
Глава 3. Первые опыты.
Глава 4.  Рустик.

Часть третья. ПОЛИПРОПИЛЕН

Глава 1.  Хроника брошенного города.
Глава 2.  Хяким Халим.
Глава 3.  Джери.
Глава 4.  Зигзаги судьбы.
Глава 5.  Сын Отечества.
Глава 6.  Убить президента.

Часть четвертая. БАСТИОНЫ ПОЛКОВНИКА ВЛАСИНА

Глава 1.  Лялькина одиссея.
Глава 2.  Средство убийства.
Глава 3.  Колючки для бывших.
Глава 4.  Осколки прежнего режима.
Глава 5.  Батарея – огонь!.

Часть пятая. ШКОЛЬНЫЕ ДРУЗЬЯ

Глава 1.  Встреча без галстуков.
Глава 2.  О состоянии литературы.
Глава 3.  Мошка.
Глава 4.  В плену эрудиции.
Глава 5.  Цепная реакция.

Часть шестая. УРОКИ ИСТОРИИ

Глава 1.  Инерция.
Глава 2.  Инерция (продолжение.
Глава 3.  Плоды просвещения.
Глава 4.  Палач.





               
РОМАН

Книга первая
Время




КАК В СТАРИНУ ПАДИШАХ

В тридевятом царстве, некотором государстве на перроне возле газетного киоска  вполголоса вели беседу двое мужчин и если бы их разговор могли услышать многочисленные пассажиры, ожидающие поезд «Асбадах – Элибаши», они бы, без сомнения сочли его розыгрышем, хотя разговор велся вполне серьезно.
-Ваше величество, – говорил убеленный сединами старец с жидкой бородкой, почтительно обращаясь к своему юному собеседнику. – Ваше величество, умоляю вас, откажитесь от своего опрометчивого поступка. Вы рискуете сами и вместе с вами рискует вся страна. Кто знает, что за сброд едет в этом поезде!
-Нет, – решительно возразил молодой человек, который полгода назад получил в наследство от почившего родителя титул президента этой небольшой среднеазиатской республики. – Я не меняю своих решений, Мухаммед! Я хочу знать, чем живет мой народ, о чем говорит и как любит своего президента. Убери всех своих людей и пусть никто не смеет мне мешать. Где мой билет?
-Вот он, ваше величество, – Мухаммед  неохотно подал твердый кусочек коричневого картона. – Зря вы отказались от СВ. Итак, нижняя полка, трое спутников: мужчина и две женщины. Друг друга не знают. Простые люди, никакого криминала. Краткие сведения: мужчину зовут…
-Погоди, погоди! – засмеялся молодой человек. – Я сам хочу с ними познакомиться. Как меня зовут?
-Тимур. Вот паспорт, он настоящий, можете не волноваться.
Тимур рассеянно кивнул. Волноваться он не собирался.
-Ваше величество, может, передумаете? – жалобно простонал визирь. – Через неделю большой государственный праздник, мы готовим ваше выступление в прессе. Вы нужны в столице. Если оппозиция…
-Дорогой Мухаммед, – прервал его президент. – У тебя ведь все под контролем, зачем пугать меня оппозицией? Она за границей; их только жалкая кучка, стоит ли из-за них менять свои планы? За два дня ничего не случится, а во дворце ты справишься и сам.
-Позвольте мне хотя бы следовать вместе с вами?..
-Нет, я поеду один! – левое веко Тимура дернулось, что у него было первым признаком нарастающего гнева и опытный царедворец мгновенно уловил эту перемену. Он поспешно сменил тему. Вскоре подали  состав, а уже полчаса спустя молодой человек катил навстречу приключениям. За окном быстро погружался в густые сумерки проплывающий мимо ландшафт. Проверка документов прошла блестяще и, возгордившись, Тимур почувствовал себя почти шпионом в собственной стране. Ему захотелось резвиться. Он животом ощущал холодок опасности. Решив, что пора знакомиться с попутчиками, он поборол в себе природную застенчивость и заставил себя отвернуться от окна.
-Куда едешь, паренек? – бесцеремонно спросил его пучеглазый здоровяк, слегка заплывший жиром, типичный бывший борец вольного стиля. У него была очень широкая спина, полный рот крепких, чуть пожелтевших от никотина зубов, которые он охотно демонстрировал по поводу и без повода, и узкая щеточка жестких усов над верхней губой. Двигался он, дерзко расставив локти в стороны, чтобы задеть и затеять ссору с первым же встречным.
Тимур ответил.
-И я туда же! – расплылся здоровяк и дружески хлопнул Тимура по коленке. Шлепок получился болезненным. – Давай познакомимся тогда? Меня Муслим зовут, запомнил? Фамилия – Магомаев. – Он затрясся от смеха и снова хлопнул Тимура по коленке. Тимур нахмурился и отодвинулся от него к окну.
-А девушки почему такие скучные? – стал приставать к попутчицам весельчак. – Ай-яй-яй! Красавицы всегда улыбаться должны, верно, парень, я говорю? Аллах нам послал попутчиц на зависть всему вагону, прямо загляденье. Имена нам, красавицы, свои не  назовете? Путь долгий, может, еще успеем подружиться. А что, человек я веселый, холостой, люблю компании.
Женщины зашевелились. Та, что выглядела лет на тридцать, черноглазая и бойкая, назвалась Джамилей, молоденькая и светленькая – Светой. Тимур заерзал: Света смотрела прямо на него.
-Я не расслышала, а вас как зовут?
-Тимур.
-Ва-ха-ха, ва-ха-ха! – залился Муслим. –Тимур и его команда! Слышишь, Тимур? Как вам это нравится, да?
-Чай! Кому чай! – кричал проводник, проходя по коридору.
-Ара, иди сюда, иди сюда, – засуетился Муслим. Он полез в карман за бумажником. – Сдача есть?
-Есть, – буркнул проводник.
-Мне, пожалуйста, без сахара, – вежливо вмешался Тимур. – Сахар класть не надо.
Проводник остановился, не закончив разворота. Его коричневое лицо стало цвета синей форменной рубашки.
-А кто тебе собирался его класть? – грубо зарычал он. – Может тебе и постель застелить?
Положение спас Муслим.
-Ва-ха-ха, ха-ха! – закудахтал он и не поленился протянуть руку, чтобы больно хлопнуть Тимура по колену. – Ва-ха-ха, ха-ха! Ну, ты шутник! Сахар не клади! Слушай, земляк, пусть мне будет хуже, – его долю мне положи, мой чай слаще станет.
 Он так выразительно подмигнул присутствующим, косясь на Тимура, что проводник мгновенно все понял и ушел заметно повеселев. Тимур покраснел, чувствуя себя  последним придурком. Он не знал, где промахнулся, но ему все равно стало очень досадно, к тому же вдруг заболело колено, по которому так нещадно хлопал Муслим. Чувствуя, как в нем закипает злость, он насупился и отвернулся к окну.
-Ну, чай чаем, а за знакомство не грех и выпить чего-нибудь покрепче, – с намеком сказал Муслим. – Возражений нет? Сейчас нарисуем. Эй, парень! Тимур! Не посчитай за труд, сходи в вагон-ресторан и купи две бутылки водки. – Он раскрыл бумажник. – Возьми. Деньги есть? Добавишь, если будет нужно.
-Я не пью, – хмуро ответил Тимур, испытывая горячее желание двинуть соседа по носу кулаком. Он весь кипел от ярости; впрочем, он не хотел себя выдавать, а что делают в таких случаях простые смертные, он не знал.
-Да ты, парень, спишь на ходу! Деньги возьми.
-Я не пью, – повторил он.
-Ну мы пьем, – возразил Муслим. – Такой молодой и такой ленивый! В твои годы я как сайгак скакал, слову старшего не прекословил. Давай, давай, иди. Да, вот еще: не посчитай за  труд, зайди к проводнику, напомни про чай, возьми чистые стаканы и спроси, когда он будет выдавать простыни. Запомнил? Иди.
И он вытолкал Тимура из купе. Взбешенный как никогда тот медленно поплелся в вагон-ресторан. Вероятно ходил он довольно долго, потому что когда вернулся, Муслим встретил его словами:
-Тебя только за смертью посылать! Клянусь мамой, умирать буду – тебя позову, еще пять лет лишних проживу! Ну, принес? Почем брал?
Тимур ответил и сел на место. Женщины оживленно засуетились, стали доставать из сумок съестное. Тимур поморщился: в купе было так грязно, что его подташнивало, а они, казалось, этого не замечали.
-Нужно сказать проводнику, чтобы скатерть принес, – предложил он из лучших побуждений.
-Ва-ха-ха-ха, ва-ха-ха-ха! – с полоборота завелся толстяк. – Ну, ты насмешил! Кто тебе скатерть принесет, ты в своем уме? Что тебе здесь, папин дом что ли? Вон лежит газета, бери и стели ее на стол. Дай сюда!..
Он аккуратно оторвал от газеты передовицу с фотографией покойного президента Элистана и сунул под матрац.
-На всякий случай, чтобы на неприятности не нарваться. Теперь стели!
Начался той . Как не отнекивался Тимур, Муслим почти насильно влил ему в глотку полстакана водки. Через минуту все уже плыло перед его глазами. Где-то далеко, словно через вату слышался перестук колес, вагон слегка раскачивало и этого оказалось достаточным, чтобы подступила тошнота. Стоически  борясь  с  ней, он прислушался к разговорам. Ему показалось, что соседи говорят о всякой ерунде.
-А как вам наш новый президент? – напрямую брякнул он.
-Кто? – Муслим озадаченно икнул.
-Ну, этот, молодой, – неуверенно пояснил Тимур.
-А-а, – Муслим сразу сбросил обороты. – Ну, при новом президенте наша страна заняла достойное место среди высокоразвитых стран мира. Большое внимание президент уделяет развитию промышленности и сельскому хозяйству, а также арендаторам. В поле его зрения находится здравоохранение, семейные врачи, ик… ик… все вопросы, связанные… связанные…
Женщины захихикали.
-Мусик, – сказала Джамиля. – Успокойся. Заткнись и сядь, ты не на собрании.
Муслим сел.
-Слушай, Тимур, – смущенно проговорил он. – Ну что ты пристал? Выпил – так пойди пройдись, проветрись, сразу легче станет.
Света снова хихикнула. Тимур покраснел, встал и с достоинством вышел за дверь, больно ударившись при этом о косяк.
-Может он подсадной, а? – послышался сзади обеспокоенный шепот Муслима.
Тимур прошелся по коридору. Вагон уже засыпал. Было темно, только их купе еще не угомонилось и зияло в сумерках ярким проемом настежь открытой двери. Мимо прошли два дюжих полицейских, деликатно отводя в сторону глаза. Уже только поэтому можно было догадаться, что Мухаммед не выполнил распоряжение президента и все же дал указание полиции держать в поле зрения его купе, но Тимур был слишком пьян, чтобы анализировать ситуацию. Он пил водку всего лишь второй раз в жизни.
-Видели, как меня уважают, – сказал им вслед Муслим, относя небывалую слепоту транспортной полиции на свой собственный счет. – А вы как думали? Вот они у меня где все! – Он выставил вперед крепко сжатый кулак внушительных размеров. – Мусик любого снимет с работы и заставит улицы подметать!
Женщины внимали ему с выражением совершеннейшего почтения на лице. При их мелкооптовом челночном бизнесе, когда каждый норовит тебя обидеть или урвать свое, такая поддержка была как манна небесная. Джамиля смеялась волнующим грудным смехом. Красная губная помада украшала не только сочный рот красавицы, но и ее крупные желтоватые зубы. Стоматологу нашлось бы, чем заняться в этой части ее организма. Света вдруг встала и вышла вслед за Тимуром. В руке у нее была пачка сигарет.
…Тимур очнулся в последнем тамбуре своего вагона. Громко и бессильно скрежетало зубами железо соединительной площадки, вагон бросало из стороны в сторону. Было темно, хоть глаз выколи. В многочисленные щели врывался пронизывающий февральский ветер, красной точкой  тлела во тьме раскуриваемая сигарета. Рука его удобно устроилась в теплой запазухе чьей-то рубахи и тискала упругую девичью грудь.
-Кто ты? – испуганно прошептал он, очнувшись.
Девушка рассмеялась, и по голосу он узнал Свету. Изо рта у нее дурно пахло, но она все же лезла к нему с поцелуями.
-Не хочу. Уйди, уйди, пожалуйста, – машинально пробормотал он. – Тошнит…
До нее, наконец, дошло, о чем он говорит, она отошла в сторону и глубоко затянулась. Они помолчали.
-Слушай, можно я лягу на твое место? – нарушив молчание, спросила она. – Не хочется лезть наверх.
-Ладно, – быстро сказал Тимур, боясь, что она снова полезет к нему. – Ложись.
Света кивнула и щелчком отбросила сигарету. Красная точка, рассыпая искры, покатилась ему под ноги. Она открыла дверь в вагон, но перед тем как уйти обернулась и оскорбительно рассмеялась. Этот смех как кнутом обжег Тимура и чуть не вывернул его наизнанку. В который раз за сегодня переживая унижение, он медленно поплелся в туалет. От спертой аммиачной вони и ужасающей грязи,  сконцентрированной в этом маленьком помещении его стошнило. Несколько следующих минут, скрученный мучительными спазмами он бессильно склонялся над унитазом, затем разогнулся и дрожащими руками стал брызгать себе на лицо прохладную живительную водичку. Огляделся: полотенца не было. «Боже мой, – в который раз подумал он. – Как можно ездить в таком не приспособленном для людей вагоне? Почему они ничего не замечают, почему принимают все как должное? Не знают, как должно быть?»
Вышел из туалета он мокрым, но почти здоровым. Навстречу ему нетерпеливо шагнул человек с белым полотенцем, перекинутым через плечо.
-О, благодарю вас! Спасибо, – обрадовано сказал Тимур и привычно принял полотенце, точнее, небрежно снял его с плеча мужчины и стал вытирать лицо. Над его ухом вдруг раздался свирепый рык и в следующую секунду Тимур был сбит с ног на грязный заплеванный пол. В течение нескольких минут мужчина усердно пинал его ногами, затем поднял полотенце, помочился на пол и вышел в коридор. Глотая слезы и ничего уже не понимая, Тимур приподнялся, и встал на четвереньки. Все его тело ломило, ребра болели. Кое-как поднявшись, он дотащился до своего купе. Там уже было темно, все улеглись.
-А, полуночник, – раздался сверху веселый голос Муслима. – Где это тебя носило? Слушай, я тут твое место занял, мое против хода поезда оказалось, а из щелей дует, просто сил нет. Ты парень молодой, здоровый, тебе это хоть бы хны, а мне простужаться никак нельзя. С ветерком доедешь, правда, Тимур? Зато жарко не будет. Давай ложись, хе-хе-хе. Спокойной ночи.
Не отвечая, Тимур наспех застелил простынью грязный матрац и с трудом влез на верхнюю полку. Ему не спалось. Колеса барабанили словно по голове, ледяной февральский ветер с песком не давал забыться ни на минуту. Старое байковое одеяло без второй простыни не согревало. Вскоре зубы Тимура стали непроизвольно выстукивать частую дробь. Он хотел было слезть, но в этот момент Мусик осторожно сполз со своей полки. Внизу зашептались. Отвечала Джамиля, потом заскрипели доски и послышался гадкий смешок. Наверх пучеглазый так и не вернулся, а полка продолжала скрипеть всю ночь, приноравливаясь к ритмичному стуку колес. Тимур так и не решился спуститься на пол или хотя бы перелечь на пустующее место. Наутро его сняли с поезда с жестокой пневмонией.
Поправился он только через месяц.
*
Закончив диктовать указ об улучшении работы на железнодорожном транспорте, президент движением руки удалил угодливо извивающегося писца. Он все еще был очень слаб и находился в постели по предписанию лечащего врача. Воцарилось тягостное и долгое молчание.
-Мухаммед, – наконец нерешительно проговорил он. – Мухаммед, я решил написать книгу.
-Книгу? – удивился визирь. Ему было известно, что за всю свою жизнь Тимур самостоятельно осилил всего две книги: «Три мушкетера» и «Остров сокровищ», а «Робинзона Крузо» бросил на середине. Визирь настоял, чтобы дочитать ему книгу вслух. Власть имущей молодежи полезно было узнать, что случаются в жизни ситуации, когда деньги оказываются бессильными, а упорный труд помогает человеку выжить в экстремальных условиях.
-Книгу?..
-Да. Не сразу, постепенно. Ты будешь записывать то, что я буду говорить и, в конце концов, получится книга. Возьми перо, бумагу и запиши мою первую мудрость.
-Какую, Ваше величество?
-Народ – это скот!
-Как, Ваше величество? – удивился Мухаммед.
-Народ – это скот! – Его величество ответил своему визирю непререкаемо наивным взглядом и у того холодок пробежал по спине. – «Народ – это скот», записал? Как видишь путешествие пошло мне на пользу и это только начало!
Мухаммед вдруг почувствовал, как похолодела и заныла старая рана, полученная им под Волоколамском в далеком сорок первом году. Он молча опустил голову и вздохнул в предчувствии грядущих перемен.



Часть первая
Опасные противоречия

Глава первая
 Куклы

Все человечество без исключения делится на кукол и кукловодов, проще говоря, на людей, которых дергают за нитки, заставляя двигаться в нужном для себя направлении и людей, которые держат эти тайные невидимые нити в своих руках. Мысль далеко не новая; она пришла однажды в голову юному Феликсу на просмотре спектакля в театре марионеток, и с тех пор он взял ее за основу. Себя он, естественно, без колебаний причислил к отряду кукловодов. Чем раньше мальчик осознает свое желание принадлежать к данному клану, тем больше шансов у него продвинуться. Сейчас, по прошествии многих лет Феликс Владимирский мог с удовлетворением сказать себе, что не ошибся в выборе категории. Тайные нити в его руках были столь многочисленны и длинны, а куклы настолько могущественны, что по одному его легкому движению пальца на другом конце света могло случиться все, что угодно, – правительственный кризис, государственный переворот или падение курса доллара. Звучит это просто фантастически, но вполне соответствует действительности. Конечно, он был не одинок в налаживании этих глобальных связей, существовала организация, и сам Владимирский был лишь звеном в длинной цепочке, но это была цепочка равных друг другу людей.
Человек, сидевший напротив него через стол не относился к кукловодам. Чтобы умело управлять, нужно хорошо знать природу кукол и изучению этой ничтожной породы Феликс Натанович посвятил всю свою жизнь. Если бы его вдруг (смешно сказать!) вывели из разряда кукловодов, он мог бы в один присест написать пять-шесть отличных томов по психологии кукол и снабдить их тонкими, многократно проверенными тестами. Словом, мир был у него как на ладони, а государственных границ не существовало, ибо он представлял собой шествие больших денег, движущихся на самом высоком уровне. Да и какие могут быть границы?.. Когда-то давным-давно под другой фамилией он пять лет пробыл военным советником в Конакри и на собственном опыте убедился, что рефлексии кукол различных рас и национальностей совершенно идентичны.
Он постучал колпачком своего именного Паркера с золотым пером по дорогой пухлой кожаной папке, лежащей перед ним на столе. Папка была пуста, важнейшие сведения по Элийскому государству он держал в голове, не доверяя даже личному ноутбуку, но генеральный директор «Энитрола» Александр Мирный не должен был этого знать. Отвлекая, таким образом, его внимание на несущественные детали, Феликс Натанович получал беспрепятственную возможность наблюдать за его реакцией. Это был очень нехитрый метод психологического воздействия.
-Положение дел нестабильно, – негромко, чтобы заставить вслушиваться в свои слова, говорил Владимирский. У него было приятное широкое лицо, хотя тут не обошлось и без легкой косметической подтяжки (с возрастом мышцы слегка ослабли и губы сделались безвольными). Его не смущало то, что Мирный, не отрываясь, смотрел ему в рот. Он давно привык к тому, что все слушатели не сводили глаз с его неестественно белых и ровных, как у кинозвезды, искуственных зубов. Крепкая челюсть и зубы отменной твердости всегда были его коньком. В юности у него был ершистый характер, и он откусил бы любую руку, тянущуюся почесать у него за ушком.  – Ваше присутствие необходимо сейчас в Чекиль-Эне. Турки нас подводят. Активизируйте свою и их деятельность, подключите другие турецкие фирмы, но чтобы к осени установка полипропилена начала работать и вышла на проектную мощность. Начинайте монтаж второй очереди, разрешение мы получим задним числом. Наступил удобный момент, чтобы к концу года прибрать к рукам всю нефтяную отрасль страны. Президент слишком молод, он не разберется в ситуации. Сдайте дела и отправляйтесь на этой неделе, столицу я беру на себя.
Мирный молча кивнул. Феликс Натанович жадно вглядывался в его лицо. Он впервые видел этого человека не на фотографии и теперь поражался явным признакам дегенерации, проступающим в его чертах. Кто назначил этого человека управлять «Энитролом»? Три миллиарда долларов, перекачанные через «Энитрол» при покойном президенте, свидетельствовали, правда, в его защиту, но Феликс Натанович слишком привык доверять своему чутью. Прошлый опыт, полученный в разведшколе, учил его, что случайностей в жизни не бывает, и он свято верил в это, не замечая, что такая вера сродни паранойе. Мирный сидел не на своем месте и с этим нужно было что-то решать.
Мирный беспокойно шевельнул седыми кустистыми бровями.
-С Левой вы уже познакомились? Он поедет с вами, у него в Чекиль-Эне особая миссия, осуществление, так сказать, безопасности… Ну и все такое прочее, что с этим связано.
Лев Кубек,  сидящий по правую сторону стола, с усилием улыбнулся. Гладкая кожа сухого, выскобленного до синевы лица, туго натянутая на круглый выбритый череп, чуть не треснула за ушами. Улыбка не получилась, он всего лишь сумел еле-еле приподнять уголки тонких губ.
-Хорошо, – покорно ответил Мирный приятным рокочущим баритоном, который он при необходимости мог легко повышать до могучего начальственного рыка. Феликс Натанович вдруг поднялся и без видимой причины обошел вокруг стола. Затылок Мирного был непричесан. Он снова сел и задумчиво забарабанил пальцами по папке. Лев Кубек незаметно расслабил мышцы. Когда Владимирский проходил мимо него, он мысленно вскочил, мягко оттолкнув задом стул, и отработал на своем высоком начальстве «маваши-гери», круговой удар ногой в висок. Он был неволен в своих рефлексах.
Мирный неодобрительно закряхтел. Бульдожьи складки широкого лица обиженно натянулись. Он строил этот офис не для того, чтобы кто-то сидел в его кресле.
-Может кофе? Или чего-нибудь покрепче?
Не дожидаясь ответа, он тяжело повернулся и крикнул в полуоткрытую дверь соседней комнаты, демонстрируя свое умение легко повышать голос:
-Лидочка! Лида, сообрази там!..
-Одну минутку, Александр Адамович! – ответил с готовностью серебряный голосок.
-У меня всего двадцать минут, – предупредил Владимирский, снова без удовольствия взглянув на его нечесаный затылок. – В половине пятого меня ждут у президента. Встреча «без галстуков». Если успею выпить чашечку…
Никто не ответил. Комментарии тут, как говорится, были излишни. Ни у кого из них не было выхода на такой уровень. Феликс Натанович в этом не сомневался. Чего можно ждать от человека, который причесывает только видимую ему часть головы, не заботясь, следовательно, о прикрытии, проявляя вопиющую безответственность и не заботясь о мнении окружающих. Хотя… он знал, какие суммы прилипли к рукам Мирного на посту руководителя «Энитрола» и признавал за ним некоторые достоинства. Повинуясь внезапному порыву, он открыл спичечный коробок и высыпал спички на стол. Присутствующие с недоумением наблюдали за его манипуляциями. Захватив сразу большую горсть, он попытался уместить ее в коробок, но спички не уместились, и он в сердцах опять швырнул их на стол.
-Не в службу, а в дружбу, Александр Адамович. Соберите спички. Что-то с дороги нервишки пошаливают. Сейчас бы по коньячку, по коньячку, но… позже. Сначала дело, потом удовольствие, правда, Лев? Или нет?
-Ага, – сказал Кубек.
-Когда вернетесь, шашлычок сообразим, – обещающе прогудел Мирный. – Отметим ваше прибытие как полагается, а то у вас получилось по Чацкому, с корабля сразу на бал.
Он засопел, выпятил нижнюю губу и двумя толстыми, как сосиски пальцами попытался ухватить со скользкой полировки последнюю пригоршню спичек.
-Можно, Александр Адамович? – прощебетал от дверей елейный голосок. Мужчины разом обернулись. В дверях стояла хрупкая фарфоровая статуэтка с идеальной фигурой, затянутая в синий струящийся материал, держа в руках небольшой поднос с дымящимися чашками, и нерешительно смотрела на мужчин. Похоже, ее смутило то, что кресло начальника за столом занимал незнакомый ей человек.
-Поставь на стол, – сухо бросил Мирный, но в его низком голосе невольно покатились бархатные шарики.
Девушка вошла. Длинное платье облегало ее тело, как перчатка и высокой полной груди было в нем настолько тесно, что национальная элийская вышивка вокруг выреза разошлась и приподнялась наподобие воротничка. Блестящие вишневые глаза окинули мужчин цепким взглядом. Она осторожно нагнулась над столом и в глубокий вырез выглянули, отталкивая друг друга, два восхитительных спелых яблочка и край белоснежного кружевного лифа. Кубек вздохнул и громко перевел дух.
-Что за бутон! – воскликнул он, когда маленькая фея исчезла. – Из вашего гарема?
-Толковая девица, – буркнул Мирный. – Знает три языка, кроме своего, и компьютер. Училась в турецкой школе.
-Люблю Восток и пламенных смуглянок. 
-Экзотика. Еще насмотритесь. Здесь этого добра хватает.
-Ее ведь не Лидочка зовут?
-Нет, конечно, но мне так удобней. Об их имена язык сломаешь.
-Машины где? У вас есть приличная машина? – прервал их приятную беседу Владимирский, торопливо прихлебывая горячий кофе.
-Конечно, – с достоинством ответил Мирный. – Я не отпускал, должно быть, ждет мою команду.
-Ну так дайте команду, – бесцветным тоном сказал кукловод. Мирный повел бульдожьим лицом и отцепил свой сотовый.
-Ариф? Сейчас поедем, будь на старте. Азербайджанец, – пояснил он. – Они шустрые насчет машин.
Никто не ответил. Владимирский посмотрел на коробок и вновь забарабанил пальцами по папке.
-Так как насчет шашлычка? – спросил Лев Кубек, обращаясь к хозяину офиса и одновременно косясь на начальство. – Чего тянуть? Нам государственных вопросов не решать…
-Сядем пораньше, если башлык  не против.
-Делайте что хотите, но без меня не напивайтесь! – Владимирский поднялся и сунул спички в карман. – Пойдемте, Александр Адамович, мне пора ехать.
Кубек вскочил. Мгновенно приняв боевую стойку «дзен-куцу дачи», он выбросил левую руку в сторону головы противника, имитируя обманный удар «уракен-ути» и вызывая непроизвольную защитную реакцию противника, открывающую его корпус, затем резко нанес удар «гяку-дзуки» в солнечное сплетение и, схватив согнувшегося противника за волосы, добил его сокрушительным ударом колена «хичитзы-гери» в переносицу. И незаметно расслабил мышцы.
-Я загляну на пару минут в банк, потом заеду на базар, – гудел Александр Адамович, шагая за Владимирским. – Ждите, Лева, я обернусь в течение часа.
Оставшись один, Лев Кубек сразу отправился на поиски Лиды. Он нашел ее быстро: фея сидела за компьютером. Она на миг вскинула свои нежные вишневые глаза, отрываясь от монитора, сверкнула влажными белками и тут же прикрыла их ресницами.
-Привет, – сказал Кубек, засовывая руки глубоко в карманы. – Что делаем?
-Работаю, – серьезно ответила хорошенькая фея.
-Это похвально, очень похвально! – покровительственно одобрил Кубек. – Фирме нужны добросовестные работники. При смене руководства это особенно важно. Не все удержатся на своих местах, со многими придется расстаться. Новый начальник – новая команда… Слышала уже, что Сан Дамыча переводят в Чекиль-Эн?
Она отрицательно покачала головой, не поднимая глаз и старательно делая вид, что смотрит на монитор, но ее губки дрогнули и сжались  в тонкую полоску. 
-На этой неделе, – небрежно продолжал он, пружинисто покачиваясь с носка на пятку. – Такие вот дела на нашей фирме. Штат там уже укомплектован, ждут только нового руководителя. Тебя вот как зовут, куколка?
-Лида.
-А по-настоящему?
-Ну… Огулгуль.
-Как-как? Огульбуль? – Он рассмеялся. Заостренные как у хорька ушки с приросшими маленькими мочками смешно зашевелились. – Извини, извини. Хорошее имя, только странное немного. Как будто кипяток булькает в чайнике: «Буль-буль-буль». Я тебя почему об этом спрашиваю? Ты красивая и мне понравилась. Мы всех уберем, оставим только тех, кто будет нам полезен. Поднимем им зарплату. А что нужно, для того чтобы остаться? Уметь беспрекословно подчиняться приказаниям начальства и проявлять внимание к любым его желаниям.
Он замолчал, но девушка лишь нерешительно стукнула пальчиком по клавише компьютера и взглянула на разложенные перед ней бумаги.
-Ну, делай выводы. Жаль, конечно, Сан Дамыча, хороший был мужик. Понизили его. Все правильно, сейчас время зубастых, а из него уже песочек сыпется.
Он подмигнул, оскалив мелкие острые зубы, сел в кресло и закинул ногу на ногу. Нахмурив бровки, девушка внимательно смотрела на него.
-Адамыч говорил, ты языком классно владеешь. Это правда?
Она сверкнула глазами и стала стремительно краснеть.
-У тебя классный кофе, – похвалил он. – Я бы еще не отказался от пары чашек, а то что-то клонит в сон. Только не здесь. Есть место поудобнее?.. Диван, комната отдыха, например. Типа гостиница?
-Есть оборудованный номер.
-Санузел есть?
-Есть.
-Так что мы здесь теряем время и друг другу голову морочим? Адамыч обо всем подсуетился… Ключ у тебя? 
Она кивнула и еще больше покраснела.
-Веди. Нужно расслабиться, последние недели я в постоянном напряжении, а при моей работе нужно иметь нервы как у слона.
Он пропустил ее вперед, оценивая опытным мужским взглядом легкое покачивание аппетитной круглой попки, потом вошел в обещанное помещение и припер дверь спиной. В стерильно чистой комнате с белыми стенами и двумя огромными картинами в золоченых рамах чуть слышно бормотал кондиционер. Весна в этом году была такая жаркая, что отчасти уже перешла в лето, и на солнце днем было больше тридцати градусов по Цельсию. Не глядя, он передвинул стопор защелки вниз.
-Зачем? А как же кофе?
-Все потом. Гондоны есть? Давай, давай, куколка, ты не о кофе думай. Санузел где?
Она хотела отшатнуться, но он быстро сгреб ее своими железными руками. Она почти ничего не весила. Через минуту он уже мял ее под платьем. Фея попискивала, но не сопротивлялась, только упорно отворачивала лицо. При тонкой талии у нее были упругие крутые бедра и плотные ягодицы. Полную грудь он оценил позднее, когда поставил ее в ванну обнаженной. Вода струилась теплыми ручьями по эмали, заливая маленькие нежные ступни.
-Где у Адамыча презервативы? Я без гондона не могу, себе дороже, – стонал Лев, прыгая по полу в одной штанине. – Не может быть, чтоб не было! Рискуешь, дурочка, тебе нужны проблемы?
-Они у меня в сумочке, возле компьютера, – пролепетала фея.
-О, черт! Раз так, рискуем оба! Не бежать же через офис нагишом. Ну, куколка, если у вас тут все такие, я, пожалуй, отсюда не скоро уеду. Или ты тут одна красавица?
-Одна, – сказала фея и вдруг негромко рассмеялась. Ее восхитительное тело влажно сияло в ярком свете.
-Одна? – весело воскликнул Кубек. – Все вы так говорите! Ну, повернись, проверю.
Через полчаса усталый, но довольный, с мокрой головой, он, выходя из комнаты, в дверях столкнулся с Мирным. Мирный держал в руках большой пакет, из которого тянулись фантастические запахи укропа, мяты, уксуса и мяса. Вкусно пахло теплыми лепешками. Бульдожью челюсть Мирного перекосило, внимательные глазки подозрительно впились в довольное Левино лицо и перекочевали на его влажный блестящий череп.
-А Лидка где? – отрывисто спросил он.
-В ванне плескается, – легко ответил Кубек и посторонился, чтобы впустить в комнату эти соблазнительные запахи. Мирный не глядя, сунул ему пакет и большими шагами направился в сторону санузла. Он так рванул дверь, что вырвал щеколду «с мясом» и она, болтаясь, повисла на одном шурупе. Девушка, гибко нагнувшись, намыливала себя между ног. Кран был прикручен, воды в ванне было по колено.
-Дала, сучка? – страшным шепотом простонал Мирный. – Что ж ты наделала, дура? Чего тебе не хватало? Квартиру купил, обставил, в золоте ходишь! На что польстилась, куринные мозги? Почуяла, что ли, – ветер переменился? Так он еще сто раз поменяется! Ах ты, предательница!..
Лидка испуганно вскинула глаза, зажала в пригоршни остро торчащие соски и поспешно присела в мыльную воду, сжимаясь, как испуганный зверек.
-Меня стыдиться? – взревел оскорбленный до глубины души Мирный. – Да я тебя, тварь!.. За все ответишь!
Он дернул «молнию» на ширинке, шагнул в туфлях и брюках в воду и, приподняв ее за плечи, развернул спиной к себе. Звонкий шлепок по упругой ягодице донесся до ушей Кубека. Девушка взвизгнула. Следующие несколько минут слышались тяжелые шлепки и вскрики, потом они постепенно перешли в томные женские возгласы и неясное низкое бормотание. Лев Кубек покачал головой, неумело улыбнулся, выудил из пакета большую горячую тарелку из рифленой металлической фольги, доверху наполненную золотистыми кусками мяса под мелко накрошенной зеленью, вывалил часть шашлыка на теплую лепешку и закусил первый жирный кусочек сочным розово-алым помидором и запил ледяным янтарным пивом. Причин для недовольства бытием у него не было никаких. Его личная жизнь в этом диком краю сразу стала налаживаться удачно, тем более что и государственные вопросы решать было не ему.   
   
 
Глава вторая
О государственной архитектуре

Роскошный белый «Мерс» фирмы «Энитрол» птицей летел по широким проспектам элийской столицы, плавно скругляя повороты. Поступательное движение его было очень мощным, но шины, казалось, неслись по воздуху, не касаясь неровностей нагретого асфальта. Если бы Ариф на спор поставил на приборную доску машины полную рюмку водки, из нее за все время поездки не пролилось бы ни капли.
Феликс Натанович быстро устал смотреть по сторонам. После оживленных улиц родной Москвы, и человеческого муравейника центрального Нью-Йорка, где он был частым гостем, широкие пустынные проспекты Асбадаха производили удручающее впечатление. Основными цветами здесь были белый и серо-желтый, пыльная зелень вида не освежала. Город казался вымершим, люди толпились лишь на остановках. Это было одно из самых скучных мест в мире, где целые тонны мельчайшего песка в любое время года были почти незаметно рассеяны в воздухе, а над горизонтом вечно стояло мутно-желтое марево. Начищенная до блеска обувь здесь в одно мгновение становилась серой. Владимирский покосился на свои туфли и зевнул. Сказывался недавний перелет. Без толчеи, реклам и пробок на дорогах город для него не существовал. Многие новостройки, правда, были не так уж плохи, но он не любил архитектуру, для него существовал только мир людей. Он мнил себя знатоком человеческих душ и архитектором общественных отношений и всегда, когда признавал это целесообразным, без колебаний отдавал приказ бомбить исторические памятники древнего зодчества. Его нога не раз бестрепетно топтала и граниты плит дворцов древних царей и современный мрамор нынешних правителей.
Он открыл спичечный коробок, потом прикрыл его ладонью и перевернул. Итак, на его ладони на этот раз была судьба Александра Адамовича Мирного, которую тот собственноручно собрал с полированного стола толстыми, как сосиски пальцами. Если все спички лежали головками в одну сторону, значит, он не был абсолютно безнадежен, если же вразнобой – в совокупности с тем, что он уже знал про него – это означал конец Мирного как руководителя. Феликс Натанович осторожно, чтобы не рассыпать, поднял коробок. Спички ровной горкой остались лежать на ладони голова к голове, все, кроме самой нижней, повернутой в другую сторону. Феликс Натанович вздохнул, помедлил и, не торопясь, ссыпал спички с ладони на пол. Он всегда мечтал, чтобы в мире все было однозначно черным или белым, без полутонов, но далеко не всегда выходило по его. Вот как сейчас: что теперь делать с Мирным? Достаточно было одной спички, чтобы перевернуть его жизнь? Этично это или неэтично?
Владимирский бросил под ноги пустой коробок, и машина остановилась. Кто-то услужливо распахнул дверцу. Его нога опять должна была топтать гранитный пол восточного царька; он не боялся поскользнуться, так как в его натуре удачно сочетались характеры и волка и лисы. Он всю жизнь общался с разными людьми, но не встречал никого умнее себя.
Его ввели в конференц-зал, утопающий в роскоши и позолоте. На постройку дворца ныне покойный первый президент Элистана великий Элибаши  израсходовал столько высококачественного мрамора и гранита, что его количества хватило бы на надгробные плиты населению целого города. За длинным мраморным столом сидели двое с фотографии. Он знал и старца и мальчишку, изучил вдоль и поперек досье на каждого, запомнил множество особенностей, случаев из жизни и привычек. Из двух типов возрастной деформации лица у старца был второй тип усыхания и сморщивания, то есть, наблюдалась тенденция к уменьшению. Редко встречающийся тип руководителя, свидетельствующий о том, что в большое кресло он пробивался не криком, а умом. Хитер, осторожен, гибок, склонен к компромиссам. Незаменимый незаметный первый советник президента Мухаммед Атаев по прозвищу Муха. Седой пушок на лысой голове, большие уши, удлиненное лицо, клиновидная бородка. Отличный шахматист, видит игру, способен строить многоходовую комбинацию, но иногда склонен впадать в старческий маразм. Уязвим; относится к молодому президенту как к родному внуку, потому что своих детей не имеет; готов ради него на все. Непозволительная слабость для политика. Политик должен быть свободен от сантиментов и озабочен лишь удержанием и упрочением личной власти.
Мальчишка своеволен и красив. Смуглолиц, с прямыми тонкими чертами. Брови вразлет, удлиненные к вискам, резко очерченные ноздри; когда он хмурится складка ложится не поперек переносицы, а появляется гневливая черта между бровями. Не глуп, но ничем особенным себя не проявил. В школе был среднеуспевающим учеником. Главная слабость, перевешивающая остальные: не слушает советов Мухи и все упрямо делает по-своему. К добру это не приведет. Пока в политике он как младенец, его нужно постоянно опекать.
Дежурные приветствия, утвержденные местным дворцовым этикетом, подошли к концу.
-Пожалуйста, садитесь, – приветливо предложил по-русски Муха. Они пару раз виделись с Владимирским при великом Элибаши, отце нынешнего президента. – Господин президент выразил желание задать вам несколько вопросов.
-Мы приняли решение встретиться с вами, чтобы сообщить о пересмотре наших отношений, – вдруг четко произнес Тимур. – Мы недовольны деятельностью «Энитрола».
-Да, господин президент, – Феликс Натанович изобразил лицом усиленное внимание. Его неприятно удивила резкость и нетактичность президентского высказывания. Тут явно пахло политической невоспитанностью. На что расходует государственное время этот седобородый старец, если не тратит его на воспитание подрастающей власть имущей молодежи?
-Для меня святы отцовские обязательства и я не прерываю контракта с «Энитролом» до истечения срока, но по истечении договоренности в январе следующего года наши отношения перейдут в разряд неприоритетных.
Феликс Натанович понял, что к разговору с ним готовились заранее и это не просто каприз зарвавшегося ребенка. Президент употреблял явно специально заученные для этого разговора фразы.
-Господин президент, могу я узнать, с чем связано такое решение? – как можно мягче спросил он.
Неподвижное лицо президента вдруг осветилось обаятельной мальчишеской улыбкой и он в один миг превратился в простого симпатичного паренька.
-Я понял, что деньги мне больше не нужны, – просто ответил он.
Муха беспокойно заерзал на своем месте.
-Да. И я не нуждаюсь в посредничестве «Энитрола». Более того, я считаю деятельность «Энитрола» нечестной и вредительской для государства и собираюсь призвать его к порядку. Нелегальная перекачка денег была начата не мной и она оскорбляет меня как президента.
Владимирский позволил себе понимающе улыбнуться.
-Господин первый министр рассказывал господину президенту о состоянии швейцарских счетов на сегодняшний день?
-Господин президент знает все, – важно ответил Муха. – Он также помнит, какую важную положительную роль в удержании и укреплении власти великого Элибаши сыграла ваша организация и высоко ценит эту дружескую поддержку.
-Мы также высоко чтим память Элибаши и готовы и впредь оказывать всемерную поддержку его многоуважаемому сыну.
-Мой отец жил своей жизнью, господин Владимирский, а я собираюсь прожить свою! Я считаю, что всех денег не заработаешь и тем более на тот свет с собой не заберешь. Мой отец не успел истратить ничего с ваших счетов, зачем же тогда было собирать? Разве нам было мало того, что есть?
-Зато он оставил все это вам. В отличие от него вы молоды и все успеете.
-Сколько там накопилось, я никогда не израсходую, – возразил Тимур. – Поэтому я и считаю, что в накопительстве нет никакого смысла. 
-Куда же вы планируете пустить деньги, от которых отказываетесь, господин президент?
-На благо государства. Мы продаем природные богатства нашей страны и деньги должны работать на общее благосостояние.
-А в чем благо государства?
Тимур покачал головой.
-Пока не знаю. Я буду думать об этом позже.
-Могу я просить об откровенности? – спросил Владимирский, обращаясь к Мухе. – Что думает господин первый министр по этому поводу?
Тимур с любопытством повернулся к старцу. Муха задумчиво пожевал губами.
-Вы позволите, ваше величество?
-Да знаю я, что ты думаешь, – рассмеялся Тимур. – Заранее прощаю. Только вы меня все равно не переубедите!
-Спасибо, ваше величество. Мне нравится сама идея, господин Владимирский, и она понятна, но, боюсь, ее не поймут и не оценят другие. Доброту правителя народ всегда склонен рассматривать как слабость государя.
-Я преклоняюсь перед вашей мудростью, господин первый министр. Благими намерениями дорога в ад выстлана.
-Ваши слова ничего не меняют, – сухо заметил Тимур.
-Боюсь, вы не учитываете чужие интересы, господин президент. В движении этих денег заинтересовано такое количество могущественных людей, что остановить ее вам будет очень проблематично.
Левое веко Тимура едва заметно дернулось. Феликс Натанович понял, что перегнул палку. Ему было знакомо это гневливое подергивание века из досье президента.    
-Чем мы обязаны этому человеку, что он позволяет себе учить нас? – крикнул Тимур старику, легко переходя на родной язык.
-Ваш отец был обязан ему своей властью, – честно ответил Муха.
-Пусть заберет себе эту власть! Зачем мне такая власть, если любой, кто хочет, может пугать меня или поучать! Думаешь, я за нее держусь? Отца уже нет, что было, то прошло, спрашивать не с кого. Я никому ничего не должен и власти моей ничего не угрожает! Встаньте, господин Владимирский! – резко обернулся он к кукловоду. – Встаньте и подойдите к окну!
В том, что это приказ сомневаться не приходилось. Феликс Натанович нехотя подчинился.
-Посмотрите в окно. Вы видите дворец? Деревья, статуи, за парком город… Вы видите этот город? Это все мое! Вы можете себе это представить? А горы видите? А воздух? И это все мое! Теперь подумайте, зачем мне деньги, если все и так мое? 
-На «черный» день, – бесстрастно ответил кукловод. На его лице не дрогнул ни один мускул. – На «черный» день.
-Взываю к вашему благоразумию, ваше величество, – быстро сказал по-элийски всерьез встревоженный Муха. – Вам нужно научиться быть благоразумным.
-Я постараюсь. Молите бога, господин Владимирский, что законы нашего гостеприимства не позволяют мне применить к вам меры… силового воздействия. Считайте, что наша встреча окончена. Идите и помните, что я вас серьезно предупредил и ничто не может изменить моего решения.
Феликс Натанович откланялся.
-Вы совершили большую ошибку! – воскликнул взволнованный первый министр. – С этими людьми так нельзя! Они очень обидчивы, очень обидчивы!
-Я хотел прекратить незаконные операции, – возразил Тимур.
-Вы могли это сделать мягче. Боюсь, вы нажили себе смертельного врага. Такие люди стоят за спиной любой власти, даже западные демократии не свободны от некоторых обязательств перед ними.
-Западные демократии, – повторил президент. – А в нашей стране демократия, Мухаммед?
Короткие брови первого министра взлетели так высоко, что ударились об залысины и немедленно упали на место.
-Ну-у… нет, ваше величество. У нас современная форма деспотии.
-А это хорошо?
-Так захотел ваш отец. Он считал, что для менталитета элийского народа это наиболее подходящая форма правления. Ваше величество! – воскликнул первый министр, на секунду возвращаясь в далекое прошлое и вновь превращаясь в декана исторического факультета, откуда его призвали во власть. – Ваше величество, вам нужно учиться! Я понимаю, что государственные дела и ваше высокое положение не позволят вам пройти весь университетский курс, но одного только школьного образования недостаточно. Я могу прочесть вам несколько лекций по государственному строительству.
-Меня это мало волнует. Ты знаешь, Мухаммед, я вчера приказал принести в мою спальню миллион долларов. Я развернул все пачки, разбросал по постели и долго смотрел на них. Я даже пробовал спать на деньгах и знаешь, к какому выводу пришел? Что я счастливый человек.   
-Правда, ваше величество?
-Да, очень счастливый. Мне деньги не нужны, они не имеют надо мной никакой силы.
-Возможно, потому что они у вас есть, – грустно ответил первый министр. – И пока у вас нет семьи, нет жадных родственников, которые рвут вас на части. Пока они не заглядывают вам в рот, когда вы едите.
-Значит, даже в этом мне повезло, так Мухаммед? – улыбнулся Тимур. Улыбка вышла не очень искренней.

*
Феликс Натанович возвращался в офис, в бешенстве сжимая зубы. Он тоже считал, что с ним нельзя так обращаться. Короткая поездка по широким улицам не принесла успокоения, но дала время привести в порядок нервы и натянуть на место сползшую с лица маску. Под ногами противно хрустели спички. Нерадивый шофер не догадался, за время отсутствия начальника навести элементарный порядок в салоне, а Феликс Натанович всей душой ненавидел беспорядок. В офисе он первым делом прошел к встроенному в стену большому сейфу, ключи от  которого бесцеремонно забрал у Мирного и достал свой личный ноутбук. Двое сотрудников фирмы, молодые ребята с таркетками , недоуменно покосились на него, но ничего не сказали. Мирного с Кубеком не было, не было заметно и никакой серьезной охраны в дверях. «Бардак!» – раздраженно подумал Владимирский. Он нашел пустую комнату, стол, заставленный оргтехникой, расчистил место и уселся перед ноутбуком. Ввел код доступа, начал работать. Он любил работать, как говорится «по горячим следам», пока свежи были в памяти события и чувства еще не перекипели.

Шифровка:

«Считаю целесообразным начать подготовку к уничтожению объекта Си-2 (Эли), так как эта фигура больше не соответствует своему местоположению на стратегическом поле. Сложившиеся в настоящее время обстоятельства позволяют безболезненно провести замену. Технические рекомендации будут даны после всестороннего изучения.
Девятый каменщик»

Поставив точку, Феликс Натанович зашифровал послание специальным ключом и подключился к Интернету. Пожар в груди несколько утих. Он поискал глазами, чем бы залить догорающие угли и вспомнил, что во рту у него со вчерашнего вечера не было маковой росинки. Сразу засосал желудок. Сложив ноутбук, он запер его в сейф и выглянул в коридор.
-Ребята, а где Мирный?
Очкарик с таркеткой  на груди неохотно поднялся со стула.
-В квартире напротив. Вход с площадки. Там у нас комнаты для гостей, пойдемте, я вас провожу.
Феликс Натанович отметил эту приятную услужливость, впечатление от которой было испорченно только словечком «гость», которое, как показалось Владимирскому, молодой человек совершенно напрасно приклеил к нему. Он молча вышел на площадку. Очкарик вежливо стукнул в дверь согнутым пальцем и распахнул ее перед Владимирским.
-Входите.
Белые стены, дешевая мебель, мазня в широченных золотых рамках, – все это было как раз во вкусе Мирного. Посреди комнаты стоял большой стол; он был накрыт и ломился от яств. Это была уже не мужская походная импровизация Кубека с покусанной лепешкой, металлической тарелкой и жирными руками. Столом занималась Лида, женщина-статуэтка, в струящемся синем платье с разрезом от щиколотки до колен. В разрезе мелькали изящные смуглые лодыжки и крепкие гладкие икры. Она была на высоких тонких каблуках, которые идеально смотрелись бы на подиуме. Синие тени под глазами делали ее нежное лицо еще восхитительней. Черные волосы, гладко убранные с ушей в тяжелый узел на затылке, казалось, были влажны. На столе у нее был образцовый порядок. Она была старшим ребенком в многодетной элийской семье и в детстве выолняла роль падчерицы – мыла, стирала, убирала, вытирала сопли наравне с матерью. Потом, чтобы разгрузить семейный бюджет, ее на пять дней в неделю отдали в турецкую школу-интернат, где она постигала нехитрые науки выживания в современном волчьем мире. Теперь семья на нее молилась и она вынашивала наполеоновские планы трудоустройства на хорошие денежные места всех своих непутевых младших братьев.
-Просим к столу, Феликс Натанович, – блестя жирными губами, сказал довольный жизнью Лева.
Стол украшала мрачная квадратная физиономия хозяина офиса. Кирпично-красный в мелкий рубчик широченный галстук Мирного неряшливо съехал на бок. Сильно ослабленный, он свисал так низко, что его можно было легко заткнуть за пояс. Мирный был в тапочках на босу ногу, и концы брюк у него почему-то были жеванные и темные, словно он недавно постирал их прямо на себе.
– Извините, начали без вас, сил уже не было терпеть. Александр Адамыч, вы, как хозяин, распорядитесь…
Мирный с прокисшим видом вынул трубку.
-Адик? Бери машину и быстро дуй за горячим. Да, уже заказали. Жду через пять минут.
-А кстати, Александр Адамович, – будничным тоном сказал Владимирский. Он не знал, что секунду назад неуемный Кубек определил на нем болевую точку, встал и нанес ему удар ногой «мае-гери» по печени. – Я снял вашего шофера с машины. Подготовьте приказ о его увольнении и сообщите ему об этом. Нерасторопные работники нашей фирме не нужны.
-Ариф? Да он меня никогда не подводил! – опешил Мирный. Ариф был двоюродным братом его бывшей любовницы и объяснить ей внезапное увольнение брата было не так-то просто. Он все еще навещал ее иногда по старой памяти. – А что случилось-то?
-Неужели вы думаете, Александр Адамович, что нам стоит объясняться по поводу какого-то шофера? Ну, где обещанный шашлык?
-Остыл. Сейчас подвезут свежий. Вы слышали, я распорядился.
-Не дуйтесь. У вас плохое настроение. Я это сразу заметил, как только вошел. Смотрите на жизнь проще и доживете до ста лет.
-Так я и сделаю в следующий раз. Спасибо за совет. Что вам налить?
-Коньяк. Он меня бодрит.
Мирный крякнул. Феликс Натанович взбадривался не менее часа, потом, наконец, отдуваясь, откинулся от стола.
-Теперь можно пару часиков поспать. И чтобы никто не мешал. У вас здесь есть где, Александр Адамович?
-У нас все есть, – желчно ответил Мирный. Он пил и не пьянел и по-прежнему угрюмо смотрел в сторону.
-Эта ваша азиатка… где она? Пусть мне постелит. 
-Лидка! – рявкнул Мирный.
С встревоженным лицом элийка тотчас выглянула в приоткрытую кухонную дверь.
-Постели! – Мирный мотнул головой в сторону руководителя. Его седая бровь ревниво изогнулась.
-И ванну…
-Ванну набери, – без энтузиазма повторил Мирный.   
Феликс Натанович проводил задумчивым взглядом аппетитные выпуклые ягодицы девушки до дверей спальни. Пригладил ладонью сивый «ежик». Его седина была некрасивой никотиновой желтизны, за что он тайно ненавидел свои волосы и люто завидовал Мирному, у которого густая шевелюра имела благородный сиреневый оттенок.
-И вот что. Если вы закончили обедать, господа, мне бы хотелось остаться одному. Нужно еще многое проанализировать…
Лев Кубек красноречиво хмыкнул, Мирный побагровел. Кряхтя, он кое-как выбрался из-за стола и, не оглядываясь, зашаркал тапочками к дверям. Лев задержался, чтобы понимающе подмигнуть Владимирскому.
-Приятного анализа, Феликс Натанович!
Владимирский вяло махнул рукой.
-Ключи, – сказал он в спину Мирного. Тот сунул руку в карман и бросил маленькую связку на обувную полку возле двери. Феликс Натанович запер дверь и тщательно вытер губы. В дверной проем спальни было видно, что девушка с несчастным видом сидит на краешке кровати, уронив на колени руки и уставившись в одну точку. Ее покорность всколыхнула в груди кукловода ненависть ко всему элийскому. «Так и их государство, – подумал он. – Будет тупо сидеть, уставившись в одну точку, а мы будем его трахать, трахать и трахать!»
Эта мысль, наконец, принесла ему облегчение.
 





Часть вторая
Последнее лето

Глава первая
Дачники

Давным-давно, в незапамятные времена кто-то большой и сильный взял кусок сливочного масла и бросил его под палящее летнее солнце в песок. Оно растеклось, залоснилось, засверкало  на солнце, возле него поселились люди и понастроили дач вдоль песчаной кромки. Так возникло Каспийское море.
         Светка зевнула, прикрыв рукой хорошенький ротик. Был полдень, на искрящиеся по волнам блики больно было смотреть глазам. Легкий ветерок, тихо шуршащий в сухой траве, на секунду утих, и все вокруг тотчас замерло в знойном оцепенении. Даже чайка, схваченная в полете, застыла, словно парализованная над  зелено-синей поверхностью моря, жалобно и удивленно пискнув. Стояла такая дикая жара, что, казалось, капля пота, сорвавшаяся с носа, не долетев до земли, растворяется в воздухе, а в песок падают только сухие кристаллики соли. Светка лениво перекатилась на спину, поправила очки и в полудреме стала стряхивать ладошкой колкие песчинки с худого мускулистого живота. В этой духовке она одиноко  томилась по двум причинам: во-первых, в ожидании Ляльки, которая пошла позвонить по телефону, а во-вторых, в ожидании обеда, который сегодня почему-то взялся готовить Сержик. Время от времени она  открывала свои сонные  глаза  и  смотрела  то  на  асфальтовую   дорожку, ведущую в  детский оздоровительный лагерь  и  оканчивающуюся в воде, то на одну из дачных крыш, малоприметную в длинной череде дач, растянувшихся вдоль лагерного забора. На этой  крыше должен был взвиться маленький белый флажок. Неистощимый на выдумки Сержик сделал флажок их условным знаком.
         Ветер снова сухо зашелестел в траве. Впав от жары в коматозное состояние, Светка на какое-то время забылась и очнулась только когда возле нее заскрипел песок. Невысокая темно-русая девчонка, ладная и крепко сбитая, с тяжелой грацией опустилась рядом с ней на колени.
         -Дозвонилась? – сонно пробормотала Светка. – Как все прошло, нормально?
         -Ага, – беспечно сказала Лялька и потянулась почесать загорелую крепкую щиколотку. Она носила на щиколотке ожерелье из маленьких белых ракушек и это нехитрое украшение буквально разило наповал всех лагерных ребят, настолько соблазнительно подчеркивало оно упругую силу загорелых и стройных Лялькиных ног.
         -Мать ни о чем не догадывается?
         -Нет. Она так и думает, что мы работаем в лагере. Я ей сказала, что в воскресенье мы, может быть, приедем домой. Так все вожатые делают.
         -Ну, ты деловая, – заметила Светка. – К мамочке она засобиралась! В воскресенье самый клиент, я что, за двоих пахать буду?
       -Сержика подключи, – хихикнула Лялька. Светка мекнула своим искусственным блеющим смехом, как в их лицее смеются все девочки-лицеистки, и перевернулась на живот, чтобы посмотреть, не вывешен ли флажок, – ей послышался далекий свист со стороны дачи. Флажка не было, но на веранде второго этажа стоял белобрысый мальчик и отчаянно махал обеими руками.
         -Вон Гуня чего-то машет, – сказала она. – Чего это он?..
         -Наверное, у них флажок ветром сорвало и Сержик использует его вместо флага, – предположила Лялька. – Надо было его ногами к палке привязать.
         Светка так и прыснула.
         -Заряди мозги, если они есть! Опять Сержик «Натса» объелся.
         -Ага.
         Мальчишка на даче подпрыгнул от нетерпения и снова махнул рукой.
         -Зовет, – сказала Светка. – Пойдем, обедать пора.
         Они поднялись и побежали к морю смывать с себя колкий налипший песок.
          Дача, на которой их ждал обед, строилась в стародавние советские времена, когда камень был еще не в моде. Строили тогда так: покупался дешевый вагончик списанной военной спецмашины, обустраивался вокруг дощато-фанерными перегородками в виде закрытой деревянными жалюзями веранды и получался комфортабельный курятник, маленький и уютный. Ими было застроено все побережье. Теперь, конечно, строят совсем другие дачи, но даже  эти старые развалюхи в последнее время стали считаться роскошью  и счастливые хозяева всерьез взялись за их новое благоустройство. Ныне покойный Сержикин отец поставил второй этаж на «курьих ножках», сам Сержик проявил инициативу и в прошлом году с друзьями возвел на заднем дворе капитальный каменный туалет и выкопал довольно глубокий колодец с полупресной водой. Сейчас он сидел на топчане и возился со старой вывеской, которую сегодня утром неизвестно откуда принес ему Гуня. На вывеске была слегка истершаяся надпись: «Бар «Дельфин»; первое слово было выведено жирными желтыми буквами, второе – красными на общем черном фоне фанеры. Сержик занимался тем, что, развесив от усердия губы, старательно затушевывал синей краской последние три буквы «фин», пока они постепенно не исчезли, слившись с общим фоном вывески. Теперь издали надпись однозначно смотрелась как «Бар Дель»  и лишь с пяти шагов из черноты проступали синие буквы, делая надпись совершенно безобидной по смыслу.
         -Почему флажок не подняли? – спросила, входя во двор, Светка.
         -А флажок корова съела, – объяснил, не отрываясь от дела, Сержик. На него было приятно смотреть: он был под два метра ростом и мускулистый, как качок из американского боевика. – Этот кретин повесил его на изгородь.
         -Сам ты кретин, – отозвался с лестницы белобрысый Гуня, соседский мальчишка, прибившийся к старшим ребятам со скуки и потому выполнявший их мелкие поручения. Он на всякий случай поднялся на две ступеньки вверх, потому что восемнадцатилетний Сержик был  скор  на  расправу  и  обладал  непредсказуемым взрывным характером.
         -Хам, как ты со старшими разговариваешь? – беззлобно заметил Сержик и вытер испачканные краской руки. – Смотри, обедать не дам, пусть тебя мама кормит.
         На обед он приготовил в казане «Кавардак», замечательно вкусное блюдо из тушеных овощей с мясом, главную роль в котором играли баклажаны. Оно вышло очень удачным, как и все остальное, к чему прикасались его умелые руки. Гуне, несмотря на угрозу, он положил полную тарелку и Гуня ел так, что за ушами трещало; съел и попросил еще добавку.
         -Сделай паузу, скушай «Твикс», – посоветовала Лялька, обожавшая вставлять в свою речь набившие оскомину фразы из текстов  известных теле реклам.
         -Пусть  ест, – с набитым ртом сказал   Сержик. – Ешь, Гуня.
         -Ешь. Без «Чаппи» это не жизнь.
         -Куда в тебя столько лезет? – удивилась Светка. – Худой же, как Кащей Бессмертный.
         -Чья бы корова мычала, только не твоя, – пробурчал под нос Гуня, двигая к себе тарелку. – У самой нитки вместо ног!..
         Светка задохнулась от гнева.
         -Это у меня нитки?! Хочешь получить ложкой между глаз?..
         -Сейчас прольется чья-то кровь! Сейчас прольется! – в притворном испуге вскрикнула Лялька и прикрыла Гунину голову руками.
         -И-и-и! – закричал, отбиваясь, Гуня. – Уйди, дура! У самой в одном месте детство играет! Убери руки! Кому сказал, убери руки!
         Лялька отпустила. Гуня бушевал и успокоился лишь тогда, когда Сержик, вдоволь насмеявшись, поставил перед ним стакан ледяного апельсинового сока. К столу были поданы три охлажденные до ломоты в зубах банки пива, а после обеда Сержик распечатал пачку «Pine» и все, кроме Гуни, выкурили по сигаретке.
-А мне? – сказал Гуня.
         -У тебя рука в траве! Фиг тебе, – сказал Сержик. – Нашел  папин дом. Хочешь курить, – кури «Приму», на дармяк и уксус сладкий.
         -И-и-и! – сказал Гуня.
         Оставив девушек мыть посуду, Сержик сбил со столба прошлогоднюю вывеску «Кафе» и приладил новую так, чтобы ее хорошо было видно с дороги, притащил холодильную камеру, стол и разложил на нем товар. Гуня ушел к себе, девушки завалились спать, а он все сидел, терпеливо «ловя» клиента и передвигая скамейку за ползущей по земле тенью. Было жарко, поселок замер, погруженный в послеобеденный сон, улица, ведущая к морю опустела. Сержик стал клевать носом. На заборе через дорогу легкий ветерок трепал белый лист бумаги с крупной надписью: «Сдается сорок третья дача» и он уже третий день подряд безуспешно гипнотизировал листок взглядом, прося послать на сорок третью «жирного» клиента. Роскошная и дорогая двухэтажная дача с круглосуточной холодной и горячей водой, с каменными львами у крыльца и четырьмя параболическими антеннами на все стороны света давно ждала своего клиента. Может, и его дела тогда сдвинулись бы с мертвой точки? Была уже середина июля, а машины со столичными номерами продолжали оставаться редкостью на  их  побережье. Сержик устал все время быть в положении рыбака, у которого «не клюет».
         Прошло два часа, а вокруг по-прежнему не было ни души. На даче захлопали дверьми. Судя по голосам, девчонки опять собирались идти на пляж. Они, так же как Сержик изнывали от скуки.
         -Се-ержик, закрывай свою лавочку, пойдем на море! – круглое полудетское Лялькино лицо высунулось из-за двери, мигая от яркого света. – Мы тебя подождем.
         -Не, – вздохнул Сержик. – Работать надо.
         -Много ты за три дня наработал! – Светка появилась в дверях с полотенцем через плечо. – Идем!
         -Нет, – упрямо ответил Сержик. – Может клиент появится. В общих же интересах сижу.
         -Ну, тогда Гуню оставь.
         -Да кто с ним на серьезные темы разговаривать будет? Нет, сам посижу. Мне через двадцать дней сто баксов отдавать, сама знаешь. Если так дальше пойдет, – не успею.
         -Успеешь.
         Они прошли мимо него. Сержик не сводил глаз с синего Лялькиного купальника.
         -Сержик, не дай себе засохнуть! – с насмешкой пропела Лялька и они, свернув за угол, скрылись из виду. Она напоследок успела  стрельнуть в него озорными зелеными глазами. Желудок у Сержика ухнул куда-то вниз, словно провалился в воздушную яму. Эта белая нитка на  щиколотке, подытоживающая мускулистую и прямую, как столб Лялькину ногу его просто добивала.
         -Сержик, ждем тебя на берегу!..
         Издали коротко мекнула Светки. Сержик встал и нетерпеливо огляделся в поисках Гуни.
         -Тебе Сержик нравится? – по дороге спросила Светка.
         -Хороший пацан, – уклонилась от прямого ответа  Лялька.
         -От души, правда?
         Они пришли на старое место и дружно упали на покрывало. Лезть в воду не хотелось, их уже тошнило от моря. Вокруг не было ни души, лагерь спал после обеда до половины пятого. Подперев рукой щеку, Светка задумчиво следила за тем, как песок струится у нее между пальцами.
         -Ты ничего не думаешь насчет Сержика? – вдруг невинно спросила она.
         -Ты не перегрелась? – грубо фыркнула Лялька. – Вот дура!
         -А что? Все равно не убережешь, так хоть не обидно будет.
         -Не суйся не в свое дело, ладно? Тебе-то что?
         -Ничего.
         -Ну и замнем для ясности.
         -Да что тут такого? – удивилась Светка. –Сейчас все в порядке вещей. Время такое. А в Россию переедешь, там вообще на всякое насмотришься.
         -То там, а то здесь. Мы не в России живем. Знаешь, что за это бывает? Да меня мать первая убьет, если узнает, чем мы здесь занимаемся.
-Чем занимаемся, что ты грузишься? Ничем мы пока не занимаемся,
-Ну, собираемся заниматься!
         -Мы деньги зарабатываем! Тебе, может, деньги не нужны, а мне нужны. Моей мамаше на все наплевать, а я к отцу в Смоленск поеду, у меня каждая копейка на счету. Сама знаешь, сейчас работу не найти. И вообще, я тебя ехать сюда не уговаривала.
         -Уговаривала!
         -Тебя и уговаривать не пришлось, – рассмеялась Светка.
         -Ну и что? – обиделась Лялька. – Мне тоже деньги нужны. У каждого свои проблемы.   
         -Тогда и целку из себя не строй, – отрезала Светка. Она вдруг повернула голову. – Тихо! Сержик идет.
         Лялька прикусила язычок. Она приподнялась на локте и машинально потянулась потереть ногу: ожерелье из ракушек слегка натирало ей щиколотку. Светка отвернулась к морю и быстро поправила лифчик купальника, чтобы ее худосочные формы могли хоть немного конкурировать с гордо выпуклым Лялькиным бюстом. Сержик подходил, сверкая белозубой улыбкой и поднимая ногами целые горы песка. Отросшая за три дня рыжеватая щетина делала его почти мужчиной, а широкая грудная клетка бугрилась мощными пластами мышц. Он подошел, возвышаясь над ними, как башня и бросил на песок две длинные пачки «Орбита».
         -Чего принес? – щурясь на него снизу вверх, кокетливо спросила Светка.
         -Матрац.
         -Он же дырявый!
         -Был дырявый. Я его вчера заклеил, – Сержик развернул сверток, который держал подмышкой, сел, расставив ноги,  и стал надувать матрац короткими мощными вдохами. Матрац вздрогнул, зашевелился, пополз, как живой, заметно округляясь при каждом вдохе.
         -Искупаемся как люди, – прогудел в матрац Сержик и зажал пипку пальцами. – Ну что, пошли?
         Изумрудная волна вспенилась сотнями крохотных пузырьков, когда матрац звонко шлепнулся о ее поверхность. Сержик толкнул его обеими руками, как индеец толкает свою пирогу и, ловко оседлав, придал ему заметное ускорение. Перед глазами замаячили, забегали, засуетились в глубине солнечные зайчики, увеличенные прозрачной призмой воды, заструились по рифленому чистому дну, убегая от надвигающейся  на них тени. Стайка стройных серых мальков вдруг сбилась с намеченного курса и пугливо разлетелась в разные стороны, мгновенно растворяясь в мутноватой зелени. Сержик сунул в воду лицо, чтобы целиком погрузиться в этот сказочный мир, наполненный солнечным светом, но тут кто-то схватил его за ногу и резко дернул вверх. Матрац перевернулся. Ослепленный, он полетел вверх тормашками, захлебнувшись от неожиданности, а когда  наконец поднялся на ноги, получил еще хлесткую струю воды в лицо.
         -А-аа! – заревел он, вслепую бросаясь вперед. Все смешалось и закрутилось в бурлящем котле. Девчонки бросились врассыпную, оставляя завоеванный было матрац и ускользая от загребущих Сержикиных рук, а он с хохотом мчался по меляку, высоко задирая ноги и, догнав Ляльку, хлестко ударил ладошкой по поверхности воды. Струя, вырвавшаяся из-под ладони Сержика, на миг ослепила Ляльку. Она отступила, но недостаточно быстро: в ту же секунду ее запястье как в тисках было сжато пальцами Сержика. Налетела Светка, поднимая целые фонтаны брызг, и храбро повисла на спине у противника.
         -Лялька, беги! 
         Лялька рванула руку и бросилась вперед. Вокруг Сержика плотной стеной повисла водяная пыль. Вскоре ничего уже нельзя было разобрать в кипении брызг и в мелькании загорелых тел.
         -Сержик, пусти, пусти! – хохоча, запищала Светка. – Ой, рука, рука!..
         -Ощути силу льва! – гордо рявкнул Сержик и гулко ударил себя кулаком в грудь. Ему было чем гордиться: недавно он стал призером соревнования между атлетическими клубами города.
         Они рухнули втроем в воду и встали не раньше, чем нахохотались до икоты.
         -Ой-ой-ой! – причитала Светка, – Навалился всей тушей, кабан, чуть руку мне не сломал.
         На подгибающихся ногах они выползли на берег и с наслаждением растянулись на горячем песке. Приятно было  чувствовать, как дрожат и ноют утомленные игрой в воде мышцы.
         -Пф-ф! – Сержик по самые плечи сунул руки в песок и вытянулся во весь рост. Сразу стала накатывать дремота.
         -Сержик, а давай мы тебя закопаем? –предложила Светка.
         -Светик, работать надо, – расслабленно пробормотал он. – Через пять минут я пойду.
         Он открыл покрасневшие глаза и хорошенько ими поморгал. К его щеке прилипли сухие черные песчинки.
         -А вы меня закопайте, – с готовностью вызвалась Лялька.
         -Да-а, тебя закопаешь, – засмеялась Светка, намекая на полную грудь и крутые Лялькины бедра. Ей неохота было закапывать Ляльку. Саму ее закопать было значительно проще, она была стройненькая, но плоская и самое замечательное, что в ней было – это большие серые глаза и густые длинные волосы, когда-то пепельно-русые, а теперь осветленные Блондексом до неестественной белизны. На этот цвет местные кадры западали буквально с полувзгляда. Светка искоса взглянула на Ляльку: у Ляльки были не волосы, а солома и она, довольная, улыбнулась.
         -Сержик, подай, пожалуйста, очки, у меня от яркого света что-то голова  разболелась.
         -Читай «ТВ-парк» и с головой будет в порядке, – посоветовала Лялька.
         Сержик рассмеялся и подал очки.
         -Ну что, я пойду? Я Гуню так и не нашел, пришлось свернуться. Кто сегодня готовит ужин?
         Он поднялся, отряхивая колени.
         -Мне, что ли с тобой пойти? – протяжно сказала Светка и прозрачно посмотрела на Сержика. Она лежала навзничь, подогнув в колене правую ногу и мечтательно подложив под голову руку. – Пойти?..
         Лялька молча надула пузырь из жвачки. Он вырос до критических размеров и, сухо щелкнув, лопнул в горячем воздухе. Сержик смущенно почесал мочку уха.
         -Свет, давай так: мы или работаем или нет, ладно?
         Светка деланно рассмеялась.
         -Хороший пацан, только нерешительный, – прокомментировала она, когда он отошел уже шагов на десять. – Слушай, а может быть он еще девственник?
         Лялька надула еще один пузырь.
         


Глава вторая
Сезон дельфина

-Э, где ты ходишь? – заорал на Сержика Гуня, когда тот красный, как рак появился на даче. – К тебе тут две иномарки подъезжали: сначала одна, потом другая. Только что отъехали.
         -Да не свисти, дятел, – еще больше расстроился Сержик.
         -Сам не свисти, – мстительно сказал Гуня. – Деятель. Я за тебя движения создавать  буду? Говорил: дай лучше я поторгую, ты не захотел, теперь так тебе и надо!
         -Отдыхай! Нос у тебя не дорос за меня торговать.
         -Нос? Не дай бог, чтобы мой нос дорос до твоего размера! С таким носом я бы сразу повесился. – Гуня  поднялся, чтобы  сподручней было делать ноги.
         -Что?! А ну иди сюда, питух! – рявкнул выведенный из себя Сержик и протянул руку, чтобы схватить Гуню за ворот. Вскрикнув, тот мигом вскочил на забор, отделяющий дачу от лагеря, и спрыгнул уже на той стороне.
         -Твой нюх топтал! Чтобы я тебя больше не видел! – крикнул вслед раздосадованный Сержик.
         -Очень мне надо! – последовал ответ. – А за «козла» ответишь!
         Взбешенный Сержик немедленно поклялся, что как только Гуня окажется в пределах досягаемости, он тут же оторвет ему голову. После этого он вынес свой стол и холодильник, разложил товар и занялся электропереноской, чтобы вечером новая вывеска тоже была хорошо освещена. Он каждый день убирал и вешал переноску снова.
         -Браток, почем у тебя пиво? – раздался сзади низкий гортанный ленивый голос.
         Сержик живо спрыгнул со стула. Он ответил, заложив в цене три тысячи манат своего чистого навара. Покупатель с лицом «термита» , худой, до черноты загорелый элиец, не торопился, однако, лезть в карман за деньгами. Критически оглядев разложенный перед ним товар, он стал внимательно изучать вывеску. Сержик смотрел настороженными глазами. Оба молчали.
         -Не знаешь, где рыбу можно купить?
         -На пятачке возле моря. Каждый день катера привозят прямо на пляж.
         -Во сколько?
         -Когда как бывает. Нужно ловить.
         Он кивнул и нерешительно помялся с ноги на ногу.
         -Ты с ошибкой написал слово, брат, – наконец произнес он. – Ты, наверное, хотел написать «Бар Гель», а не «Бар Дель», как ты написал. «Гель» – «идем», так переводится.
         Сержик вяло пожал плечами и медленно полез в карман за платком. Он никогда не робел даже в драках, но сейчас его ноги вдруг налились свинцовой тяжестью, а мысли заметались. Был ли вызван интерес к вывеске серьезным интересом или это была просто попытка завязать разговор? Клиент это или не клиент и не опасно ли было намекнуть ему кое о чем открытым текстом? Как узнать это по лицу? Сержик растерянно промокнул лоб. Он мог сейчас запросто проколоться и попасть под статью, и он это здорово понимал.
         Пока он мучил себя раздумьями, покупатель устал переводить многозначительный взгляд с вывески на Сержика и обратно и глухо кашлянул.
         -Дай пачку печенья.
         Сержик машинально назвал цену, отметив, что была выбрана самая маленькая пачка из имеющегося ассортимента. Он не ожидал, что будет настолько не готов к серьезному разговору, и теперь стыдился самого себя. Полез в дело и элементарно струсил. Хорошо еще, что никто из девчонок не присутствовал при его позоре. Пф-ф-ф!.. Ничего, в следующий раз все будет намного лучше, решил он про себя. У него чуть дрожали пальцы и, чтобы снять напряжение, он поманил к себе незнакомую девочку лет пяти, выглянувшую из-за соседней дачи. Она тут же спряталась, но через некоторое время вышла и даже осмелилась подойти, смущенно сунув в рот пальчик и не отрывая глаз от разложенных перед ней богатств. Это была хорошенькая, как куколка черноволосая девочка, одетая по-городскому в летнее платьице и босоножки.
         -Гель, – сказал Сержик. – Гель. Иди сюда. Как тебя зовут?
         Девочка молча потупила свои черные бусинки-глазки.
         -Эй, как тебя зовут? Чего молчишь? Ответ-привет ёк?
         Она стала ковырять в песке босоножкой.
         -Сакис  хочешь?
         Она быстро кивнула. Сержик рассмеялся и протянул ей жвачку. Он не заметил, что она судорожно сжимает в потном кулачке деньги.
         -Папа-мама есть? Иди скажи им: тут дядя сидит, конфеты торгует. Пусть приходят,  хорошо? Иди, не забудь сказать.
         Девочка быстро побежала через дорогу и только теперь, следя за ней взглядом, Сержик заметил, что белый листок с забора на той стороне улицы исчез. Сорок третья дача была сдана. Он пожалел, что не видел, кто приехал: столичная иномарка или местные «Жигули» и, вытянув шею, стал зорче смотреть в ту сторону, куда убежала девочка. Ждать пришлось недолго. В поселке появились новые лица. Трое шли от сорок третьей дачи: высокий пожилой интеллигент в очках для зрения и зеленых плавках (смешное белое брюшко на худых незагорелых ногах), девчонка, которую он только что угостил, (она цеплялась за руку интеллигента) и молодой симпатичный высокий парень в купальных трусах с американской символикой. Девочка указала рукой на Сержика, но белотелый только задержал взгляд на вывеске и они свернули  в сторону моря. Держался он удивительно прямо и вышагивал с истинно верблюжьим достоинством. Через час он и девочка прошли обратно, потеряв где-то своего молодого человека. Девочка что-то сказала, но очкарик раздраженно дернул ее за руку. Сержик вздохнул и быстро сбегал на дачу поставить чайник. Его не было минуты три, но когда он вернулся белотелый уже стоял у лотка, разглядывая товар. Он был один, без девочки, и смотрел на Сержика так, словно готов был испепелить его взглядом. Этот взгляд был Сержику знаком: так на него смотрели школьные преподаватели после очередной его дерзкой выходки. Да, пожалуй, больше всего очкарик походил на учителя, только на сытого, очень холенного, занимающего немалый пост в руководстве школы. Частной школы с хорошей зарплатой. Ничуть не смущаясь, Сержик подошел и молча сел на свое законное место.
         -Это вы дали жвачку моей дочери? – резким скрипучим голосом спросил белотелый.
-Я, а что? – Сержик криво усмехнулся. На вид белотелому было далеко за пятьдесят, но выглядел он еще довольно крепким.
         -Сколько я вам должен?
         Сержик решил не спорить.
         -Пятьсот манат.
         Мугаллым  с каменным лицом протянул ему блестящую монетку с выбитым на аверсе профилем Элибаши .
         -Я  в состоянии сам купить своей дочери жвачку. Возьмите.
         Не моргнув  глазом, Сержик  отправил мелочь в карман. Его поведение, кажется, несколько успокоило желчного интеллигента. Он не ушел, а стал медленно протирать очки.
         -Я понимаю, вы не имели в виду ничего плохого, – примирительно сказал он. – Человек человеку друг, верно?
         -Нет, это я просто в рекламных целях, – не приняв его подсказку, ровным голосом объяснил Сержик.
         -Да? – почему-то обрадовался мугаллым. – Представьте, я так сразу и подумал! Сейчас никто ничего не делает просто так. Время не то. Социализм уже сдал все свои позиции в головах, вы не находите, молодой человек? Вам понятно, о чем я говорю?
         Сержик неопределенно улыбнулся.
         -Я лично считаю, что человек человеку и не друг и не враг, – сказал он.
         -А кто? Объясните, нам это интересно…
         -Кто? Да никто! Ну, может быть, дельфин.
         -Гм. Как это? – улыбнулся очкарик.
         -А вот так. Мне, например, совершенно наплевать, кто  как  живет, понимаете?  Это все ерунда. Главное деньги сделать и желательно побыстрей, а как – какая разница? Я ведь ни к кому не лезу, никого не осуждаю, пусть и ко мне никто с этим не лезет. Мне в сорок лет деньги не нужны, до сорока еще дожить надо, а копить как родители копейка к копейке – это не по мне. Поэтому я всем людям не друг и не враг, а дельфин. Так мне удобнее всего.
         -А-а, я вас, кажется, понял, – протянул очкарик. – Полное отрицание морали. Людей перестало волновать, что о них думают окружающие. Главное сразу сделать большие деньги и не важно, каким способом, так? – Он пренебрежительно кивнул на разложенный перед ним товар. – И что, получается? Дела идут?
         -Идут помаленьку, – ответил Сержик. – С чего-то нужно начинать.
         -Конечно, – сверкнул очками мугаллым. – Хорошо, если так. Приложу и я руку к вашему будущему благосостоянию. Почем у вас «Сникерс»?
         Сержик ответил. Цена была не  слабой,  но тот даже глазом не моргнул.
         -Дайте два. И баклажку  «Арсенального».
         Он посмотрел на дату изготовления того и другого и расплатился. Деньги у него были новенькие, хрустящие, и держать их в руках было одно удовольствие. В портмоне у него осталась еще толстая пачка, часть из них – доллары.
         -Интересная вывеска, – вдруг как бы между прочим обронил он и странным взглядом посмотрел на Сержика. Глаза его за стеклами очков стали совсем прозрачными.  У   Сержика   снова   екнуло сердце и неприятно засосало под ложечкой. Он не держал мугалыма за клиента и не знал, как ему реагировать на неожиданный интерес.
-Тонкий намек. Вы это сами придумали?       
         -Сам, – неохотно промямлил Сержик.
         -Неплохо.
         Он не был похож на «подставу» и Сержик решился.
         -А вас это интересует?               
         -Как всякого нормального мужчину.
         Сержик неловко отвел глаза.
         -Есть, если нужно, – невнятно произнес он.
         -Можно взглянуть?
         -Вот фото.
         Снимок, сделанный на «Полароиде» перекочевал из нагрудного кармана Сержика в руки очкарика и тот стал молча его разглядывать.
         -Мне нравится вот эта.
         -Кхм, – медленно   сказал  Сержик. –  Эта  занята.
         -Ничего, я могу подождать, – возразил очкарик.
         -Вы меня неправильно поняли. Не в этом дело. Я только хотел сказать, что… а вот эта вам разве не нравится? Она дешевле.
         -Сколько?
         -Десять баксов за час и пять мне.
         -А эта?
         -Эта пятнадцать и десять мне…Тут есть разница, понимаете? Не все так просто…
         -У меня есть деньги, – холодно прервал его мугаллым. – И я хочу именно эту.
         -Понимаю, – ответил сконфуженный Сержик.
         -Когда можно подойти?
         -Через полчаса. Мне нужно кое-что уладить.
         -Мне тоже нужно кое-что уладить, – в тон ему сказал мугаллым. – Строго конфиденциально. Я ведь здесь не один. Договоримся на пять часов, то есть ровно через тридцать четыре минуты я буду у вас, хорошо?
          -Хорошо, – окончательно сдался Сержик. – Приходите, я жду.
         Он глубоко вздохнул.

*
         Поднырнув под матрац в зелено-желтую от пронизывающих лучей воду, Рустик перевернулся на спину, оттолкнулся ногами по-лягушачьи, посылая свое тело вперед и всплыл со стороны подушки, чтобы до самых пяток погрузиться в бездонные Лялькины глаза. Она лежала на матрасе, слегка покачиваясь на волнах, спокойная и строгая, скрестив ноги и положив под подбородок сцепленные пальцы обеих рук. Рустика снова потянуло вниз и на мгновение она исчезла, но он схватился за упругие валики матраца, подтянулся и выглянул из воды, фыркая, как тюлень. Гладкие длинные волосы его извивались в воде как змеи. Лялька рассмеялась.
         -Если бы мне заново пришлось выбирать жизнь, я бы выбрал море, – успел проговорить он, пока вновь  надвинувшаяся  подушка не скрыла от него Ляльку. – А вы?
         -Я осталась бы на земле.
         Их разделяла упруго колеблющаяся твердь матраца, к которой Рустик прилип снизу, как рыба-прилипала, а в спину его подпирала метровая толща воды, в которой он висел параллельно дну без всяких усилий, точно в невесомости. Его положение казалось ему забавным, особенно когда он внезапно исчезал за подушкой или погружался в глубину и оттуда, не мигая, смотрел на Ляльку и пикантным, потому что он как бы чувствовал ее через матрац и обнимал руками. Поза была не совсем удобной, но она одна обеспечивала ему беседу с девушкой с глазу на глаз и лицом к лицу.
         -А я стала бы птичкой и всю жизнь прыгала бы с ветки на ветку и распевала песни, – сказала Светка. Она плыла рядом, лениво шевеля ногами и положив правый локоть на матрац. Черный купальник очень шел к ее золотистой коже и обесцвеченным волосам. За три дня она лишь слегка подрумянилась на солнце, в отличие от Ляльки, которая стала коричневой, как шоколадка.
         -Вы кто по знакам Зодиака? – спросил Рустик, ни к кому собственно не обращаясь.
         -Я Водолей.
         -А я Стрелец.
         -Стрелец мне подходят. Идеальный вариант.
         Светка коротко мекнула своим козьим смехом. Стрелец была не она.
         -В этой жизни все определяет карма, – авторитетно заявил Рустик. – От нее никуда не денешься, шаг вправо, шаг влево  расценивается как попытка к бегству и карается расстрелом. Все разложено по полочкам, все предопределено заранее. Вот вы как считаете, что в этой жизни вам было предопределено?
         -Провалиться на экзаменах в прошлом месяце, – сказала Лялька.
         Светка прыснула, Рустик поморщился.
         -А еще?
         -Я б для батюшки-царя родила богатыря, – сказала Светка и ее ответ Рустику тоже не понравился.
         -Ну, это всем понятно, это ваша жизненная задача, а вот сверхзадача какая?       
         -Какая еще сверхзадача? – возмутилась Светка. – Лицей в этом году мы закончили, специальность получили. Ну не вышло с поступлением, понятно, там знаешь, какие деньги нужны? Получится, на фирму воткнемся, работать пойдем, когда-нибудь замуж выйдем. Если денег будет хватать, я лично ни одного дня работать не буду, пусть меня муж кормит. Мне и по дому дел хватит, правда, Лялька?
         Лялька зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой.
         -Я же не об этом говорю, – с досадой возразил Рустик. – Неужели вам не хочется совершить в жизни что-нибудь выдающееся, оставить после себя память людям?
         -Как? А дети? – удивилась Светка. – Они останутся.
         -Дети! Дети у всех останутся! А что-нибудь свое, индивидуальное? Как Мария Склодовская-Кюри, например.
         -Бизнес-вумен, что ли? – равнодушно спросила Лялька. – Откуда такие связи…
         -А дети – это очень даже индивидуальное! У твоей Машки Склодовской вообще дети были?..
         Плавки Рустика мягко заскребли задом по песку. За разговором не заметили как их матрац медленно придрейфовал к берегу, пришлось отцепляться от него и подниматься на ноги. Они так долго пробыли в воде, что подушечки пальцев у них по-старушечьи сморщились и побелели.         
         -Вставай, корова, – толкнула подругу Светка. – Любишь кататься, люби и саночки возить. Тяни матрац на берег.
         -А почему «корова»? – вступился за Ляльку Рустик. – Очень даже хорошая фигура, талию можно двумя пальцами обхватить.
         Возможно, до этого Лялька хотела ответить грубостью на грубость, но после таких слов она лишь кротко улыбнулась, послушно встала и потянула матрац на берег. Рустик бросился ей помогать, да так, что чуть не оставил плавки в набежавшей сзади волне. К вечеру на море поднялось небольшое волнение.
         -Кажется флаг на крыше, – медленно сказала Светка. Она смотрела на дачу, прикрыв глаза ладонью. На Лялькиных губах еще блуждала рассеянная улыбка. – Слышишь, дура, флаг на крыше. Иди сюда.
         Она сняла солнцезащитные очки и прищурилась.
         -Это не белый, до ужина еще  далеко. Какой цвет, тебе не видно?
         -Нет, – пролепетала, бледнея, Лялька. За одну секунду она разительно изменилась: руки и ноги затряслись, глаза расширились, а кровь так отхлынула от лица, что бледность проступила даже сквозь загар. – Ничего не вижу…
         -Синий флаг или черный?
         -Синий, – уверенно сказал Рустик, проследив направление Светкиного взгляда. – Можете не сомневаться, у меня зрение – сто процентов!
         -Лялька, тебя, – понизив голос, сказала Светка. – Сержик зовет. Собирайся, иди. Клиент…
         -Свет, ты же знаешь, я же не могу, – пролепетала Лялька, еще больше бледнея и трясясь. На нее было жалко смотреть.
         -Это ваша дача? – вмешался Рустик.
         -Наша. Лялька, не дури. Иди, хватит кисляк мочить, ты нам всю малину порешь.
         -Свет, ну иди ты, а? Им какая разница? – тоскливо взмолилась Лялька. – Или вместе пойдем. Идем?..
         -Это ваш братишка ползает там по крыше? – снова вмешался Рустик.
         -Наш, наш, – отмахнулась Светка и взяла Ляльку за руку. – Ладно, идем, только перестань трястись, смотреть противно. Рустик, пока, нас зовут, нам надо идти.
         -А вы еще придете сегодня?
         -Надеюсь…
         Они так поспешно бросились собирать свои вещи, что Рустик  только развел руками.
         -Вам помочь? – огорченно предложил он.
         -Сами справимся, – коротко отрезала Светка и потянула Ляльку за собой. Та шла, едва переставляя ноги. Рустик провожал их взглядом, пока они не скрылись.




Глава третья
Первые опыты

         -А ты чего притащилась? – закричал на Светку Сержик. Он нервничал и находился в сильном возбуждении. – Пошла отсюда! Кидай матрац и катись на берег, а ты, Лялька, – на второй этаж и чтобы там все было чики-пики, поняла? Клиент будет с минуты на минуту.
         -Сержик, я не могу! – Лялька готова была расплакаться. Ее  круглое кукольное лицо сморщилось, губы затряслись. – Я еще никогда ни с кем не была, понимаешь? Никогда.
         -Ну и что? – с посторонним видом обронила Светка. – Подумаешь…
         -А-а? – прошептал потрясенный предательством Сержик и без сил опустился на топчан. – Дура, вот дура! О чем ты раньше думала? Что ты мне теперь обломы устраиваешь? Я деньги занял, мне скоро отдавать, а вы меня на измену сажаете? Я на вас рассчитывал!..
         Лялька пристыжено всхлипнула. Она, не отрываясь, смотрела на большие красные руки Сержика, которые мелко тряслись – так же, как и ее собственные. Отчаяние его было велико.
         -Что делать, что делать? – жалобно заскулил он. – Маслом мне по губам помазали – и все?.. Я деньги занял, чтобы раскрутиться, а осенью мне еще от армии отмазаться нужно. Как я деньги соберу? Светка, ты что молчишь?  Ты  тоже, да? Лапшу мне на уши вешали? Зачем, зачем я с вами связался?!
         -А что «Светка», – оскорбилась та. – Я тут причем? Я нормальная.
-Для меня это последнее лето!
-Для кого последнее, а для кого-то первое, – с намеком хихикнула Светка.
-Клиент ее выбрал, он платит и я, между прочим, на пять баксов больше таксы зарядил. Свет, ну сделай что-нибудь, уговори ее, что ли! Лялька, что ты молчишь? Это же первый почин! Ты мне руку сбиваешь, поняла? Ну что мне сделать, чтобы ты пошла? Сплясать перед тобой?
         -Нет, – насупилась Лялька.
         -Ты же знала, на что идешь. Я обещал, понимаешь? Сейчас клиент придет, какими глазами я буду на него смотреть? Сержик Галстян получается болтун, а тебе все бир-бар, да?
         -Нет, – хмуро сказала Лялька.
         -Он уже и задаток дал, – соврал Сержик. – Хочешь, покажу? Ну? Это же не страшно, Лялька. Через это все девушки когда-нибудь проходят. Свет, ну скажи: это страшно?
         -Нет.
         -Ну, вот видишь! – обрадовался Сержик. – Мы все тоже не пальцем деланные. Давай, Ляль, сделай над собой усилие. Если ты мне все запорешь, где я тогда деньги найду? Да и тебе пятнадцать баксов не помеха, а не захочешь больше работать, уедешь. Ну? Из-за ерунды будем с тобой отношения портить?
         Он шмыгнул носом и замолчал. Его аргументы иссякли, наступила тишина. Лялька хмурилась, кусая губы.
         -Ладно, – тихо сказала она. – Там открыто?
         -Открыто,  открыто, – заволновался   Сержик. – Там все на старте, иди. Свет, если хочешь, проводи ее наверх, только недолго, сразу назад. Сейчас клиент подойдет.
         Они ушли. Сержик перевел дух и вернулся к лотку. Внутри у него тряслись все поджилки, а на душе было так гадко, как никогда прежде не было; вместе с тем он чувствовал какое-то нехорошее, лихорадочное возбуждение, почти гордость. Вдруг представилась Лялька, одинокая, дрожащая в полумраке верхней комнаты и он машинально вытер ладонью лицо, как будто только что плюнул против ветра и умудрился прилюдно попасть плевком в собственное лицо. Но менять что-либо было уже нельзя.
         Его неумело посвистели.
         -Дельфин! Дельфин! – раздался откуда-то сбоку громкий шепот. Он оглянулся. В проходе между дачами стоял мугаллым, сверкая своим негероическим белым торсом, и противно улыбался. Через плечо у него было перекинуто яркое махровое полотенце. – Я вовремя? – спросил он тоном старого приятеля и эта, неоправданная ничем фамильярность с головой выдала его внутреннее напряжение. Он засмеялся. – Пришлось сказать жене, что встретил старого приятеля. А у вас все в порядке?
         -В порядке, – ненавидяще сказал Сержик. – Давайте деньги и идите, вас ждут.
         Очкарик, не тронувшись с места, кивком указал на дорогу.
         -Там моих нет?
         -Никого нет.
         -Не хочу, чтобы меня увидели. Дети народ глазастый. Другой дороги на дачу нет?
         Сержик подумал.
         -Можно собачьим лазом или через забор.
         Мугаллым тонко хихикнул.
         -Лучше через забор. Как мне пройти?
         -Обойдите эту дачу вокруг и упретесь в наш забор. Перелазьте через него, я вас встречу.
         Очкарик кивнул и исчез. Сержик птицей взлетел наверх и шепнул в таинственный полумрак:
         -Светка, клиент! А ну живо брысь отсюда!
         Он спустился. Клиент в нерешительности уже топтался по ту сторону сетки-рябицы.
         -Лезть? – все еще шепотом спросил он. – А лестницы нет?
         -Нет. Лезьте так, я подержу сетку, чтобы она не играла.
         Он полез, неумелый и неуклюжий, но с полдороги зад перевесил и он сорвался, потому что уже сто лет не лазил по заборам, к тому же мешало полотенце и дорогие итальянские сабо все время соскальзывали с ног. Он хотел снять их, но не решился, боясь показаться смешным.
         -Лезьте еще раз, я подержу.
         -Может быть лучше лазом? – неловко промямлил он.
         -Давайте лазом, – согласился Сержик. Он показал, где лаз. Хихикнув, мугаллым встал на четвереньки и стал осторожно протискиваться под сетку. Сержику стало противно, он отвернулся.
         -А вот и я, – проблеял мугаллым, поднимаясь с колен уже по эту сторону забора и отряхиваясь. – Все нормально? Вот ваша доля, молодой человек, порядки я знаю. А где же моя красавица?
         -Пойдемте, – хмуро сказал Сержик, двумя пальцами принимая хрустящую черно-белую десятку с едва уловимым зеленым оттенком. Навстречу им, не спеша, спустилась Светка. Их взгляды встретились, и мугаллым, тонко улыбнувшись, отвел глаза.
         -Сгинь отсюда! – прошипел одними губами Сержик. – Идите, там открыто. Там всего одна комната.
         -Благодарю вас, – церемонно сказал клиент. Светка хихикнула.
         -Чудак, а обувь приличная, – в Лялькином стиле сказала она вслед клиенту. Мугаллым ускорил шаг.
         -Эй! – громко крикнул Сержик.
         -Это вы меня? – оглянулся обиженный очкарик.
         -Вас. У вас ровно шестьдесят минут, я засекаю время. Время пошло. И не забудьте оставить ей деньги, я проверю.
         Раздраженно дернув плечом, мугаллым вошел в полумрак и остановился возле двери, ослепленный глубокой темнотой после яркого света. Постепенно глаза его вновь обрели способность видеть: он увидел у противоположной стенки разложенный диван, подушку, белеющую во тьме, покрывало и голову на подушке. У него застучало сердце. Справившись с волнением, он подошел, напрягая зрение, и стыдливо присел на краешек дивана. Перед ним лежала девушка со смазанными из-за сумрака чертами лица. Он наклонился к ней и прошептал игриво блеющим голосом:
         -Как тебя зовут, моя красавица?
         -Света, – дрожащим голосом ответила Лялька. Ей было дурно.
         По двору, как зверь в клетке метался Сержик, заложив кулаки в карманы старых потертых джинсов. Чтобы его не видеть Светка ушла и со «Спид-инфо» завалилась на кровать. Ей не читалось. Сержик вытащил зеленую банкноту и долго смотрел на нее, словно не верил своим глазам. Прошло минут сорок; сверху осторожно, на цыпочках спустился Гуня. Он хотел прошмыгнуть незамеченым, но недоглядел и Сержик схватил его сзади за шиворот.
         -Подглядывал? – с ненавистью прошипел он, безжалостно накручивая на кулак ворот Гуниной рубашки. – Убью, гад! Вечно ты во все вмешиваешься.
         -Сержик, пусти! Пусти, матери скажу! – хрипел Гуня, повиснув на его кулаке и болтая руками и ногами, как марионетка. – Все расскажу, чем вы здесь занимаетесь!
         Сержик продолжал закручивать ворот. Гунины глаза вылезли из орбит, лицо посинело.
         -Подглядывал?
         -Сержик, пусти, задушишь, – просипел он еле слышно и его руки безвольно упали вдоль тела. – Пусти, там темно было, не  видно. И не слышно. Пусти.
         Сержик отпустил.
         -Ну что ты за сволочь? – бессильно спросил он, глядя на пацана. – Всем мешаешь.
         -Ты что ли лучше? – угрюмо  ответил  Гуня, жадно ловя ртом воздух. – Кто бы говорил.
         Сержик плюнул и ушел в комнату. Гуня сел на топчан, поправляя смятый ворот рубашки. Он один видел, как сверху спустился мугаллым и остановил его вопросом:
         -Дядя, закурить не найдется?
         Очкарик с удивлением оглядел тщедушную фигурку.
         -Я лично не курю и вам не советую, молодой человек, – снисходительно сказал он.
         -Кто бы не советовал, – буркнул Гуня. Мугаллым вздернул плечи и поспешно ретировался.
         -Ушел? – выглянула Светка.
         -Не ушел, а убежал! – гордо сказал Гуня.
         -А Лялька наверху?
         -А где же ей быть?
         -Ну что? – из-за Светкиной спины высунулся Сержик.
         -Она наверху, еще не спускалась.
         -Сходи, проверь, как она там.
         -Почему это я? Сам сходи, если хочешь.
         -Как я пойду? Мне же неудобно.
         -Удобно, чего там! Не прикидывайся, Сержик.
         -Да честно неудобно!..
         -Давайте я пойду, – вскочил Гуня. – А что? Мне удобно.
         Сержик зарычал.
         -А чего сразу! – закричал отскочивший на лестницу Гуня. – Чуть что – сразу Гуня! Что я такого сказал? Моду взял орать по любому поводу. Командный голос на мне вырабатываешь? А вообще  тебе  надо,  ты  осенью  в  армию пойдешь, никуда не денешься. Послужишь как миленький еще…
         Кулак свистнул в сантиметре от его уха. Испуганно пискнув, Гуня юркнул в распахнутые ворота.   
         -Питух! – крикнул он. В этот момент вниз незамеченной спустилась Лялька. На ней были потертые бледно-голубые шорты, мятая белая майка и синий козырек, надвинутый на самые глаза. Под глазами были круги, носик слегка распух и покраснел. Не проронив ни слова, она прошла мимо Светки и пошла к воротам. Сержик успел заступить ей дорогу.
         -Ляль, ты куда?
         -Дай пройти.
         -Куда ты?
         -Не твое дело. Неважно. Дай пройти! – Она смотрела в сторону, но последние слова произнесла столь решительным тоном, что Сержик не мог не отступить.
         -Ну  что  за  фокусы? – смущенно пробормотал он. – Что случилось-то? Светка, ты что молчишь? Куда она идет? Еще сделает что-нибудь сдуру.
         -Ну да! – сказала Светка, но все же сорвалась с места и бросилась за Лялькой. Она догнала ее, схватила за руку. Лялька вырвалась и пошла дальше, сказав ей несколько слов. Светка вернулась.
         -На пляж она пошла. Пусть проветрится, не надо ей мешать.
         -А она…не того? – осторожно спросил Сержик.
         -Из-за этого? – Светка рассмеялась. – Она же не дура. Остынет – придет.
         -Ладно, – немного успокоился Сержик. – Давай, иди наверх, приберись, а я ужином займусь.
         Они разошлись, но уже через минуту Светка спустилась и протянула Сержику раскрытую ладонь, на которой лежали две сложенные бумажки: пять и десять долларов.
         -Не взяла. Лежали на тумбочке.
         -Ничего. Спрячь, потом отдашь, когда отойдет, – посоветовал Сержик.




Глава четвертая
Рустик
         
Вечерело. Стремительно надвигались синие сумерки. Небо порозовело, кроваво-красный диск солнца коснулся краем далекого горизонта и зеленая вода сразу сделалась свинцово-серой. Подул освежающий ветерок. Волны одна за другой накатывались на берег и, бурля, пенились вокруг босых Лялькиных ног. Она сидела на бугорке, опустив ноги в теплую воду и уставившись неподвижным взглядом в пустой горизонт, ошеломленная и подавленная случившимся. На душе было так мерзко, как никогда и никому еще не было со дня сотворения мира. Хотелось плакать, но слез не было. Убивала мысль о том, что даже при самом полном и искреннем ее раскаянии ничего поправить было уже нельзя, она с ног до головы вывалялась в грязи по собственной глупости и по вине ее собственных друзей. Последняя мысль переполнила чашу – в приступе отчаяния она закрыла лицо руками.
         -При-и-вет! – сказал сзади веселый голос.
         Лялька вздрогнула и медленно отвела ладони. Слезы еще  не  успели  пролиться, но она все же вынуждена была отвернуться от Рустика, чтобы спрятать свое искаженное горем лицо.
         -А я уже не надеялся вас увидеть, – беззаботно стал болтать он, присев рядом с ней на корточки. – Третий раз прихожу. Когда вы так поспешно ушли, я подумал: может быть, я вам мешаю? Если да, вам стоит только сказать. Хотите «Сникерс»?
         -Нет, – хмуро буркнула Лялька, испытывая, однако, некоторое облегчение от его присутствия.
         -Нет? – огорчился Рустик. – А я купил его  для  вас. У  вас какое-то странное лицо. Что с вами?
         -Неважно. – Лялька отвернулась.
         -Что-то случилось?
         -Случилось.
         -Что? Я могу помочь? Я вполне серьезно спрашиваю, вы не думайте…
         -Никто и ничто не  может  мне  помочь, – грустно сказала Лялька  и почувствовала, как горячие слезы защекотали нос. Ей стало так жаль себя, что защемило сердце. – Уйди, а? Я хочу остаться одна.
         Она всхлипнула, но сдержалась, потому что ей все же неудобно было плакать при Рустике.
         -Уйди…
         -Хорошо, хорошо, – поспешно ответил он немного сбитый с толку. – Уйду…но только с одним условием. Я вам оставлю «Сникерс», ладно?
         -Где ты его купил?
         -Здесь, в поселке, у одного кудрявого парня. У него на вывеске странная надпись: «Бардель «Фин». Странно, правда? Что он имел в виду, как вы думаете?
         -Не знаю, – медленно сказала девушка. – А что?
         -Да ничего, просто эта вывеска поставила меня в тупик. Меня редко что ставит в тупик, а ему это удалось. Обидно, да?
         -Не знаю, – раздраженно повторила Лялька. Он понял и заторопился.
         -Ну что, оставить «Сникерс»?  Возьмете?
         -Возьму, но тоже с одним условием. Я его тут же выброшу в море.
         Рустик недоверчиво рассмеялся.
         -Делайте, что хотите, я купил его для вас.
         Сильно размахнувшись, Лялька швырнула батончик в воду и отряхнула ладони, словно брала в руки какую-то гадину.
         -Чем этот парень вам насолил? – спросил опешивший Рустик.
         -Мне просто не нравятся «Сникерсы», – с вызовом ответила девушка. – Может такое быть?
         -Может, но что-то не верится. Первый  раз вижу девушку, которая  выкинула в море еду. А знаете, у меня есть предложение: может быть сходим куда-нибудь?
         -А куда здесь пойдешь? – возразила Лялька.
         -Ну, хотя бы туда, откуда слышится музыка. Что это, кафе?
        -Лагерная дискотека. Пулеметчик Ганс прокрутит вам пару новых дисков.               
        -Пулеметчик Ганс? – удивился Рустик.
        -Пулеметчик Ганс – это диск-жокей. Кажется из Асбадаха.
        -Ну вот, пойдемте! – он быстро встал, чтобы не дать ей времени ответить ему отказом. – Нас туда пустят?
        -Пустят, – вяло сказала Лялька. – Но я не так одета.
         Впрочем, она тут же подумала, что после всего случившегося ей уже не должно быть никакой разницы, как она одета. Никакая одежда уже не сможет унизить ее до такой степени и глубины, как это сделали сегодня ее друзья. Она поднялась.
         -Вам идут эти шорты и козырек, – искренне сказал Рустик, со смущенным восхищением разглядывая ее с головы до ног. – Спорим, вы будете первой «Мисс дискотеки»!
         Он тоже был ничего. Интересное удлиненное лицо, стильная косая челка и тонкий намек на бакенбарды. Его легко можно было запомнить и выделить из толпы. Было заметно, что он привык производить на всех благоприятное впечатление и легко сходиться с людьми. Она устало улыбнулась и пошла за ним туда, где громко ухали барабаны и слышались веселые детские голоса. Ей было все равно, где провести время, лишь бы подольше не возвращаться на опостылевшую дачу к предателям-друзьям. Они беспрепятственно прошли жидкий заслон из лагерного начальства и двух милиционеров, – их юные лица послужили им входными билетами – и оказались на большой открытой площадке, окруженной со всех сторон невысоким каменным забором. Оглушительно гремела музыка и толпа нелепо одетых подростков неистово топтались в середине «зала», десятки более робких ребят жались поближе к стенам, а самые удачливые из них захватили места на скамейках и  свысока  поглядывали  на танцующих. Все это сборище ни на секунду не оставалось хотя бы в относительном спокойствии. Все беспорядочно перемещались, вертелись и двигались. Среди танцующих поминутно вспыхивали коллективные танцы, начинали крутиться круги, с визгом и хохотом сметая все на своем пути, или затевался веселый «ручеек», но все это вдруг снова распадалось и превращалось в хаос и неразбериху. Кругом под ногами крутились малявки, перебегающие с места на место и не на секунду не умолкающие. От их визга ломило в ушах.
         -Давай отойдем в сторонку и оглядимся, – напрягая связки, прокричал Рустик, и она кивнула, поняв его, скорее по движению губ. – Я сегодня не расположена танцевать. Настроение не то.
         Они отошли и пропустили три быстрых танца. Пулеметчик крутил супермодные новые боевики, а на закуску, то есть на «медляки» пускал «горячие» рок-баллады прошлой эпохи, под которые можно было потанцевать вдвоем и даже поговорить, не слишком напрягаясь.
         -Пойдем, потанцуем? – с надеждой предложил Рустик. Красивая медленная мелодия как нельзя более соответствовала Лялькиному настроению и она согласилась. Площадка очистилась, только в центре топталось несколько пар. Прохладные руки Рустика легли на ее гибкую талию. Это было их первое прикосновение.
         -Может, уже перейдем на «ты»?
         Она коротко кивнула. Ее давно напрягало его старомодное «выканье».
         -Знаешь, какая идея мне только что пришла в голову? – проговорил Рустик, наклоняясь к самому ее уху. Она быстро взглянула на него снизу вверх. – У меня отец ректор Национального института культурного возрождения, он все может, стоит только захотеть. Он тебя к себе без экзаменов примет, если я его об этом попрошу. У нас с ним полное взаимопонимание, он у меня во какой, без проблем! Ты берешь свои документы и едешь в Асбадах, а я проведу с отцом разъяснительную беседу, потом я вас познакомлю и через пару дней дело в шляпе! Будешь студенткой. Ну, как, идет?
         -Не знаю. Рано еще об этом говорить.
         -Не рано, – возразил Рустик и голос его сразу погрустнел. – Мы всего на два дня приехали на море покупаться, да и то отец еле вырвался. Знаешь, какая у него нагрузка? В общем, завтра вечером своим ходом едем назад, так что думай скорей.
         -Завтра? – протянула Лялька.
         -Отец больше не может, а одних он нас не оставит. Но я считаю, не зря приехал. Тебя вот встретил…
         Лялька невесело усмехнулась.
         -Радости-то. Ну и что?
         -Как – «что»? Значит, так было надо.
         -Кому надо?
         -Мне, наверное. Ты самая лучшая девчонка, которую я видел в своей жизни и самая красивая.
         -Да-а, – вздохнула Лялька. – Если бы ты обо мне хоть что-нибудь знал, так бы не говорил.
         -Мне и знать ничего не надо, я и так вижу.
         -Ничего ты не видишь. Я очень плохая, – грустно сказала она. Ее серьезный тон заставил Рустика задуматься. Некоторое время они молчали. Танец кончился.
         -Знаешь что? – наконец сказал он. – Конь и на четырех ногах спотыкается, а человек всего на двух. Мне кажется, я многое мог бы тебе простить.
         Она вздрогнула, как от удара током и чтобы спрятать блеснувшие в глазах слезы прильнула щекой к его острому плечу. В толпе малявок мелькнуло оскорбленное Гунино лицо. Рука Рустика беспокойно шевельнулась у нее на талии.
         -Все-таки было бы здорово, если бы ты училась в Асбадахе, – задумчиво произнес он. Видимо эта мысль засела в нем гвоздем и не давала покоя, а все, что ему не давало покоя, он так или иначе стремился решить.
*
Утром она проснулась очень поздно от стремительно растущего, режущего чувства голода. Это было неудивительно, так как во рту у нее со вчерашнего дня не было даже маковой росинки. Вот когда она вспомнила и пожалела о выброшенном в море «Сникерсе». Как бы теперь он пришелся кстати! Она потянулась до хруста в костях и стала прислушиваться к тому, что происходит в соседней комнате.
-Хорошо им, – гудел обиженый голос Сержика. – Бабам деньги делать не проблема, лежи только, ноги раздвигай. Ни профессию получать не надо, ни крутиться.   
         -Ее вчера весь вечер в лагере какой-то бес обхаживал! – глухо поддакивал голос Гуни. – Говорю тебе: я своими глазами видел! А еще целку из себя строила! От этих 
         От их слов у Ляльки мгновенно все всколыхнулось и она приподнялась на локте. В груди вспыхнул неудержимый гнев.
         -Ты, мухомор! – ответил свирепый голос Сержика. – Еще раз про нее такое скажешь, я тебе ноги вырву! Пошел вон, щенок паршивый!
         -Чего ты, Сержик! – завопил выталкиваемый взашей Гуня. – Ты так, значит? За свои действия отвечаешь?
         Скрипнула дверь, вошла Светка.
         -Проснулась? – глядя в сторону, суховато спросила она. – Вставай, иди есть, из-за тебя стол не убираем. И хватит от нас нос воротить, вон Сержик весь извелся. 
         -Свет, – неловко сказала Лялька, – а я еду в Асбадах учиться. У Рустика отец ректор института, Рустик обещал устроить без экзаменов. Здорово, да?
         -Ага, – Светка помолчала. – Работать значит не будешь?
         -Не. Я сегодня последним автобусом в город поеду. Рустик меня проводит. Не обижайся, ладно?
         -Чего мне обижаться? У каждого свой шанс. Я в Россию, ты в институт.
         -Ага.
         -Деньги возьми, я тебе их в косметичку положила. Чего зря разбрасываться, пригодятся.
         Лялька отвернулась и не ответила. Вечерний семичасовой автобус увез ее в Красноморск . С Рустиком они условились так: как только он твердо договорится с отцом – позвонит. Прощание было грустным, но расставались они с надеждой. Рустик вернулся к себе. Шофер отца уже возился с машиной и укладывал вещи в багажник. Сестренка, хорошенькая черноглазка, которую Сержик вчера неудачно угостил жвачкой, вприпрыжку носила из дома приготовленные пакеты. Мать с хозяйкой дачи гремели на кухне пересчитываемой посудой. Белый «BMW» стоял во дворе как большая стремительная птица.
         -Деньги, деньги и еще раз деньги, – рассуждал сам с собой отец, прогуливаясь по двору. – Вот что развращает современную молодежь. Она слишком восприимчива к наступившим в обществе переменам! Раньше деньги не имели такой власти над людьми. При социализме мы точно знали наши ценности, знали: человек человеку друг, а при капитализме наоборот: человек человеку волк, а теперь? Все смешалось. Полное равнодушие к судьбе ближнего своего, полное падение нравов, профанация морали, цинизм. Человек человеку стал…никем, дельфином каким-то! – слово «дельфин» он произнес с отвращением. – Всем на всех наплевать, все заняты одним и тем же – делают деньги. Деньги, деньги и ничего, кроме денег! В этом круговороте вертятся все, от мала до велика. Сопливые мальчишки, не доучившись, торгуют на базаре семечками. Раньше мы были другими. Ты меня слушаешь, сын? Где ты пропадал? Никуда не уходи, через полчаса поедем. Давай, включайся. Помоги мне шины подкачать.
         Мугаллым неумело взял в руки насос. Он иногда любил подчеркнуть, что вышел корнями из народа.
         -Отойди, мальчик, не путайся под ногами, – сказал он раздраженно, но с некоторой опаской в голосе. Гуня отошел. С последними пакетами в руках из дома вышла женщина и прикрыла за собой дверь. Она была русская, в русском платье. Гуня улыбнулся и присел на корточки возле забора. Так он и просидел до самого их отъезда.
         А через неделю Рустик позвонил Ляльке.
         -Все в порядке, ласточка, – весело сказал он. – С отцом переговорил. Пришлось, правда, поднажать, повозиться, но в целом старик остался доволен, что я хочу безвозмездно кому-то помочь. Он сказал: «Значит не все вы еще друг другу дельфины? Очень хорошо!» И еще он  удивился, в кого это я такой шустрый, за два дня девчонку подцепил, а он даже не заметил. С удовольствием, говорит, посмотрю на эту твою Лелю, так что приезжай. Знаешь, как я соскучился! Ничего не бойся, бери документы, билет и считай себя уже студенткой!
         На следующий день с двумя тяжелыми сумками Лялька села в поезд «Элибаши – Асбадах». Ее не провожал никто, даже мать, потому что ей нужно было идти в ночную смену. 



Часть третья
Полипропилен

Глава первая
Хроника брошенного города

Старенькие серые «Жигули» так тряхнуло на очередном ухабе, что пассажиров подбросило к самому потолку. Боб клацнул зубами и снова принялся материться, Порох поморщился, продолжая уныло глядеть в окно. Вдаль тянулась бескрайняя элийская полупустыня – миллионы кубометров рассыпчатой глины, густо поросшей до самого горизонта серыми «ежиками» колючек. Если бы какому-нибудь сумасшедшему миллионеру пришло в голову разложить все свои миллионы на ровной песчаной поверхности, бумажка к бумажке, насколько хватает глаз, он получил бы точный цвет элийской пустыни, потому что зеленой ее, как и доллары мог назвать только большой выдумщик. Порох, придумавший это странное сравнение, знал, что оно уместно. Элийскую полупустыню роднил с долларами не только цвет: под беспорядочной массой колючек и глины таились такие запасы природного горючего, что она стала для своей страны поистине золотой. Пороху вдруг сделалось тоскливо. В последние дни его не покидало щемящее чувство одиночества в волчьей стае. В свои тридцать с небольшим лет он ощущал себя дряхлым вожаком, который чувствует неизбежное приближение конца. Жизнь не клеилась, это нужно было честно признать. В чем, по сути, состояла его жизненная задача? Драться, стрелять, немного работать головой. У Боба задач было еще меньше, только стрелять и драться, а он почему-то не хандрит. Свои университеты он проходил на зачистках в «горячих» точках, ему до сих пор ничего не стоит пустить в расход целый аул. У Пороха за плечами ВУЗ, может это и вредит делу? Стрелок не должен думать о выстреле, тем более придумывать какие-то поэтические сравнения, он должен просто сливаться со своим оружием.
Порох совсем загрустил. Он не знал, что европейцу противопоказано долго смотреть на элийскую степь, чтобы не подцепить болезнь скверного настроения. Дорога уходила все дальше на север. В девять тридцать их ослепила возникшая слева и остро искрящаяся россыпью драгоценных алмазных крошек узкая морская полоска. Через сорок минут из-за волнистого горизонта вынырнули белые коробочки далеких городских многоэтажек. Через десять минут они приблизились. Порох и Боб безотчетно, как роботы фиксировали время. Укоренившаяся с давних пор привычка заставляла их на всякий случай делать даже бесполезную работу. В десять двадцать пять, за два дня до торжественной сдачи президенту полипропиленовой установки, серый от пыли «Жигули», астматично сипя, остановился в центре города у единственной в Чекиль-Эне гостиницы. Долговязый поджарый Порох выбрался наружу и присел пару раз, чтобы размяться и восстановить кровообращение в ногах. Огляделся вокруг. Все окрестные трехэтажки зияли безжизненно-черными провалами высаженных окон. У Пороха зашевелились волосы на затылке. Такие же брошенные людьми дома он много раз видел в «горячих» точках. Инстинктивно захотелось забиться в укрытие. В любой момент по ним мог пальнуть снайпер или пролететь шальная пуля. Было до жути тихо и только легкий октябрьский ветерок гнал по улице змейку струящегося песка.
-Эй! – сказал Порох шоферу, наклоняясь к приспущенному перекошенному стеклу. – Ты куда нас привез? В заброшенный город? Здесь же никто не живет!
-Почему не живет, живут! – горячо возразил шофер. – Люди живут!
-А где они? И окна где?
-Откуда я знаю? Украли, наверное.
-Слышишь, Боб, – сказал Порох. – Здесь во всем городе нет ни одной целой рамы! Ты посмотри, что делают «черные»! На хрен мы им дома понастроили!      
Крепколобый бритоголовый Боб вылез из салона вместе с туго набитыми новыми спортивными сумками.
-Все, трогай, шеф, пока не накостыляли тебе на дорожку. И купи себе новый «мотор», а то твой драндулет достал нас сегодня.
Шофер благоразумно промолчал. У невысокого краснолицего пассажира были квадратные плечи, здоровенные кулаки с набитыми на костяшках пальцев мозолистыми буграми и нехороший задиристый взгляд. Казалось, он только и ждет случая подраться. «Жигули» медленно тронулись с места и покатили по улице в поисках несуществующих клиентов на обратный путь.
-Да-а, – сказал Боб, поглядев на притихшие дома и ногтем поскреб белобрысую щетинку на голове. – Невеселое местечко! А-а, не дрейфь, командир, сейчас примем ванну, поедим и снова будем как огурчики. Нам тут всего только два дня перекантоваться.
Он решительно подхватил свою сумку и спортивным шагом направился к гостинице. Порох усмехнулся, пригладил светлый пушок на голове и, не торопясь, зашагал следом.
Однако в гостинице, очень запушенной и имевшей нежилой вид, тем не менее, не оказалось ни одного свободного места. За засиженной мухами стойкой сидела щекастая смуглая администраторша с жирными подушечками вместо век и, тупо качая коричневым платком на голове, что-то непонятно повторяла на своем языке. Даже предложенные доллары не возымели на нее никакого действия.
-Ну, ты реально достала, тетка! – не выдержав, разозлился Боб. – Ты что, по-нашему совсем не понимаешь? Чему вас тут семьдесят лет Советская власть учила? Нет, ты гляди, командир, у них пустая гостиница, а они даже реальное бабло  не берут! Разве это люди, это же говорящие обезьяны!
-Береги нервы, – посоветовал Порох. – Найдем где остановиться.
-Нет, ну обидно же, командир! Они тут что, номера тараканам сдают? Нам нужен номер, чурка ты черножопая, понятно? Головой качаешь? Не понимаешь? Я же говорю: чурка! Скажи: чурка я черножопая. Повторяй за мной.
-Оставь ее, Боб! Что ты к ней привязался? Ты видел, сколько на этой улице домов? Выбирай любую квартиру и живи, сколько нужно, еще лучше, чем в гостинице. По крайней мере, бесплатно.
-А на чем спать? А ванна? – ужаснулся Боб. – Мы же не бомжи, мы культурные ребята! Прикинь: там реально нет ни воды, ни света. Там, возможно, даже полы украли!
-Прорвемся, – коротко буркнул Порох. Это уже был приказ, который обсуждению не подлежал и Бобу пришлось подчиниться.
Полы в заброшенных домах в наличии имелись, правда, уже не во всех квартирах, но во всем остальном Боб угадал стопроцентно. Походив с полчаса по дому, путешественники выбрали, наконец, квартиру на третьем этаже. Во-первых, из стратегических соображений – из ее окон хорошо просматривалась уличная перспектива, во-вторых, потому что в ней сохранился один не отвинченный кран, на который можно было повесить сумки, расколотый почти надвое унитаз, который можно было перенести в комнату и использовать вместо табуретки и две внутренние двери. Двери они тут же сняли и уложили на пол, чтобы использовать вместо кроватей.
-Блеск! – резюмировал Порох. – Немного дует, но живем красиво. Как тебе вид из окна? Море и чайки! Сюда бы Айвазовского…
-Да-а, – мрачно отозвался Боб, усаживаясь на унитаз. – Как я их ненавижу, командир! – Вдруг чистосердечно признался он. – Так бы и шел по городу и косил всех направо и налево из автомата.
-Мы здесь по делу, – сухо напомнил командир. – Если будешь психовать, я отправлю тебя назад.
-Ну, молчу, молчу. Просто зло берет. Тут даже руки помыть негде и жрать охота.
-Сейчас сходим на базар, а заодно и оглядимся. Только сними ты свои отстойные шорты, не привлекай внимание. Не по сезону же! Мы тут и так как бельмо на глазу.
Боб вдруг загоготал.
-Не грузи меня, командир! Думаешь, если я сниму шорты и буду ходить по городу с голой жопой, то привлеку к себе меньше внимания? Да у меня братан висит ниже колен! Наоборот, все их местные бабы будут реально ходить за мной табунами.
Порох громко зевнул.
-Ладно, черт с тобой, надоел! Ходи в чем хочешь, только не скули. Вставай, пошли в разведку, мерин.
Компактный, стандартно построенный городок с московским когда-то обеспечением был рассчитан на десять тысяч жителей, в основном специалистов, выходцев из других братских республик, присланных для работы на комбинате. Чтобы обойти его весь вдоль и поперек спортивным шагом им не понадобилось и получаса. Он был современной простейшей планировки, то есть, рассечен прямыми короткими улицами на прямоугольные кварталы. Еще было заметно, что когда-то это был живописный городок, построенный из белого известняка на желтом песке возле кромки синего моря. Сейчас его улицы вдоль бордюров были занесены барханами песка.
-До чего довели чучмеки! – снова не выдержал Боб. – Наших прогнали и сами по-человечески жить не могут!
Кое-где в глубине кварталов еще теплилась жизнь, изредка проезжали машины и встречались люди, слышались детские голоса. В бывшем, судя по виду, здании школы кто-то не жалея пальцев темпераментно бил в нагара  и хор звонких детских голосов с воодушевлением пел про Элибаши. На пологом холме возле самой воды возвышалось прямое двенадцатиэтажное здание, облицованное мрамором до самой крыши, с ажурной решеткой, опоясывающей маленький парк с десятью пальмами, между которыми, позевывая, ходили секьюрити в одинаковой униформе. На флагштоках возле закрытых ворот развевались турецкие и элийские флаги. Крупная неоновая надпись на фасаде гласила: «Serdar Otel»  . Строительство такого крупного отеля в городе, все нынешнее население которого можно было разместить на его двенадцати этажах, было сравнимо по маразму лишь со строительством роскошного, торгующего за доллары супермаркета в нищей папуасской деревне. Вокруг отеля не было ни души. Большой опыт ориентирования на местности позволил вновь прибывшим быстро и с фотографической точностью запомнить все нехитрые городские приметы и повороты. Вскоре они закончили несложную рекогносцировку. Шумел прибой, кричали чайки, был разгар дня, но город по-прежнему напоминал заколдованное королевство. Чуть оживленней мертвого было только на маленьком базаре и в двух-трех дуканах  возле него. Октябрь – самое благодатное время в Элистане. Возможно, такая же красивая погода устанавливается в раю, когда у Аллаха бывает хорошее настроение. Золотая температурная середина, без экстримальных колебаний в ту или иную сторону. Десятка три продавцов, прикрыв от солнца глаза и уже не отмахиваясь от мух, вяло клевали носом над своим товаром. Появление двух круглоголовых, наголо стриженых чужаков тут же вывело их из комы и вызвало живой интерес.
-Дешевле! Дешевле! – как по команде закричали продавцы. Круглолицые, с гладкими припухшими веками покупательницы в длинных мешковатых коричневых платьях, хихикая в платок и переглядываясь, провожали глазами кривоватые как у футболиста и мощные как столбы икры Боба, густо заросшие золотыми колечками волос. При ярком свете казалось, что по его ногам пробегают электрические искры и, оттого загорелая кожа ног выглядела бронзовой. Это было завораживающее зрелище, от которого трудно было оторваться.
Не обращая ни на кого внимания и разочарованно оглядываясь, Боб и Порох, шли по торговым рядам, наполняя сумки. Чекиль-энский базар не имел ничего общего со знаменитым восточным базаром. При всей замечательности климата, однообразие и скудность базарного ассортимента поражала. Если бы Мичурина вдруг воскресили в Элистане и дали в руки тяпку, он лично изгнал бы ею всех местных селекционеров в безжизненную пустыню.
-Чорек! Чорек! – шамкала щербатым ртом сморщенная коричневая старуха с большим мешком, на котором лежала аппетитная румяная лепешка.
-Вахарман! – кричал щекастый смуглый мордоворот, предлагая огромные, вытянутые огурцом зеленовато-желтые дыни.
-Тежен! Тежен! – надрывался следующий, обводя рукой большую груду круглых, сладко пахнущих дынь. У него же чуть дальше лежали полосато-зеленые арбузы. Купаясь в сладком дынном запахе, метались обезумевшие мухи.
-Почем? – резко притормозил Боб.
-Уч мюн манат, – затряс щеками продавец и, чтобы усилить взаимопонимание и избежать разночтений, выставил вперед три грязно-коричневых пальца. Порох прикинул на руках средних размеров дыньку и, закатив глаза, понюхал ее шершавую желтую корочку, всю в тончайших коричневых трещинках.
-Хорошие дыни? – спросил он белолицую молодую женщину в длинном национальном платье. В отличие от прочих женщин на базаре, у нее была короткая стрижка с осветленной челкой, а платье из змеящегося по телу материала облегало ее так плотно, что было видно, как тесно спелым большим грудям в оковах узкого бюстгальтера. Играя полумесяцами тонких стреловидных бровей, она в ответ неопределенно улыбнулась и пожала плечами.
-Командир, ты что, не видишь, что она по-нашему ни в зуб ногой, – сказал бесцеремонный Боб. – Ты к ней хоть целый день прикалывайся, не будет никакой реакции. Тут нужно сразу баксы предлагать. Может, покажем ей «зеленые»? Такие титьки тянут по полтиннику за штуку. Ты слышал, говорят, у местных баб манда идет не вдоль, а поперек? Девушка, это правда? А можно посмотреть?
-Ты что, втихаря «колёс» наглотался? – психанул Порох.
-Нет, ну ты видел? Как об стенку горох! Пошла – и ноль эмоций! – не слушая, хохотнул Боб.
-Ты слышал, что я спросил? – взорвался командир.
Продавец между тем ловко вынул нож с липким черным лезвием такой длины, что им можно было запросто отсечь голову быку, виртуозно полоснул по заранее отрезанной дынной дольке, на которой сидели три жирные черные мухи, подцепил кончиком ножа приторно-белый кусочек и сунул под нос Бобу:
-Уч мюн манат. Кушай!
Черные мухи как по команде снова сели на свое место. Боб отшатнулся.
-Фу! Пойдем отсюда, – с отвращением сказал он. – Меня уже тянет блевать!
Они прошли мимо дынь и завернули к помидорам.
-Ну, чурки! – возмущенно повторял Боб. – Ну, чурки! Везде полная антисанитария!
-Остынь, – сказал Порох, едва сдерживаясь. У него чесались руки, но присутствие людей мешало хорошенько проучить Боба.  – Услышат.
-Они? Да они ничего не понимают! Ты за целый день хоть одно слово реально по-нашему слышал? То-то же! А хочешь на спор? – Он остановился возле плоских ящиков с помидорами и смерил веселым взглядом, от которого мурашки бежали по спине, коричневого торговца. – Ну что, чурка? Почем у тебя помидоры?
Высокий рыхлый продавец посмотрел сверху вниз в звериные глаза Боба и молча вынул из кармана туго свернутый маленький кулек. Сложив ладонь «лодочкой», высыпал на нее горку наса – зеленого порошка, заменяющего местным жителям сигареты, и заученным движением отправил порошок под язык. Из-за этого порошка половина элийских мужчин говорило с «фефекающей» интонацией.
-Видел, командир? Я его чуркой обозвал, а он и ухом не повел! Здесь тебе не Чечня, тут ссы в глаза – божья роса. Ни слова не понимают.
Порох промолчал. Ему вдруг не понравилась тишина, наступившая вокруг них, приумолкшие люди и изучающий их с головы до ног нехороший взгляд продавца. Он готов был убить Боба, но понимал, что как командир именно он сегодня дал слабину, не сумев приструнить своего подчиненного.   
-Пойдем, – сказал он вполголоса.
-Сейчас помидорчики…
-Пойдем. Это приказ!
В этот момент продавец смачно сплюнул. Длинная тягучая струя зеленого цвета сорвалась с его губ и шлепнулась на асфальт жирной кляксой. Словно в замедленном фильме они увидели, как веером взлетели вверх микроскопические капли и покрыли черными точками белые кроссовки Боба.
-Затеешь драку, – убью! – сквозь зубы предупредил Порох. – Бери сумку, идем, обойдемся сегодня без помидоров.
-Но командир! Он же специально плюнул мне под ноги! Я его сейчас урою!
-Нет! Это приказ! Смотри, Боб, большим баблом рискуешь.
Боб бессильно заскрежетал зубами, но не посмел ослушаться. Деньги имели над ним магическую власть.
-Чурки! Вот чурки! – чуть не плача, повторял он, сверля ненавидящим взглядом командирскую спину. – Вернусь домой, – буду давить «черных» во всех подворотнях! Командир, может, расколбасимся сегодня? Реально приколем двух девчонок, пригласим в нашу землянку… Ты видел возле дынь бабу с короткой стрижкой? Чья-то ****ь. Местные чучмечки волосы не стригут. Давай дождемся ее на выходе.
Порох кивнул. Он и сам ничего путного не ждал от сегодняшнего дня, а желтоглазая красавица ему понравилась. Встав в тени забора, они вытащили по сигаретке.
-Не ругай меня, командир, – пошел на сближение Боб. – Сам же знаешь, что дело плевое. Прогулка, потому и расслабился. Если бы что серьезное, разве б я так?.. Я с понятием.
-Деньги серьезные, – сухо ответил Порох. – Значит и дело нешуточное.
-Да мы его решим, как два пальца об асфальт! Не грузись, командир, нам не впервой. А пока повеселимся.
Но повеселиться им не удалось. На их глазах желтоглазую красотку возле входа подрезал неизвестно откуда взявшийся «Мерседес».
-Долго копаешься, – упрекнул из машины мягкий начальственный баритон, – Садись! Я для тебя из Эмиратов контейнер с мебелью получил, поехали смотреть.
Красавица взвизгнула от радости и хлопнула в ладоши.
-Ой, Александр Адамович, миленький!..
«Мерседес» на полной скорости умчался в сторону комбината. Им оставалось только неловко переглянуться и пожать плечами.
-Смотри, – сказал вдруг Порох, указывая куда-то глазами. – Вроде наш…
На противоположной стороне улицы напротив базарных ворот неподвижно стоял высокий статный старик с большой седой головой и плакатом на груди.
-Бомж, – определил с размаху Боб. 
-Не похож, одет аккуратно. Пойдем, посмотрим?
Они, не спеша, перешли улицу. Строгие синие глаза под сдвинутыми белыми бровями обратились в их сторону и изучили с головы до ног.
-Здравствуй, отец! – сказал Порох. 
Старик подумал и кивнул. Красивое породистое лицо его было словно вычеканено для медали. Вблизи стало видно, что одет он в очень хороший, хотя и поношенный костюм-«тройку» с галстуком и дорогие кожаные туфли. Твердый с ямочкой подбородок был тщательно выбрит до синевы.
-С полипропилена? – спросил он приятным низким голосом. – Жиды? Травить нас приехали?
-Нет, отец, выручать, – сверкнул белозубой улыбкой Боб.
-Комиссия по экологии?
-Да, что-то вроде. А что пишут, можно почитать?
-Почитай, – усмехнулся старик.
Они наклонились к плакату. Каллиграфическим твердым почерком на листе картона черным по белому было выведено следующее стихотворение:

Ничего не случилось, но город исчез.
Нет, дома не заброшены, улицы живы,
Население города даже растет,
Но от этого мне еще больше тоскливо.

В этом городе редко увидишь живых.
Ветер гонит по улицам памяти пепел.
Люди-тени здесь все подменили собой
И мое бытие превращается в небыль.

Может, с возрастом просто ослепли глаза?               
Перестал замечать я знакомые лица.
Как успешно прошла операция по
Удалению памяти-аппендицита!

В этом городе Мертвых не стало друзей
И течение времени сделалось мнимым.
Поезда никого не увозят с собой.
Отчуждение Родины стало взаимным.

Этот город давно подменили другим,
Незаметно для зрения воспоминаний.
Лишь украдкой еще узнаю я один
Очертания улиц, лишенных названий.

Этот город потерян для нас навсегда.
Если крикнуть, ответит лишь эхо.
Город пуст – и поэтому спит телефон,
Город мертв – и душе не до смеха.

Ни вздохнуть, ни уехать, сижу на цепи.
Яд привычек в граненом стакане.
Поминаю рожденный в любви островок,
Утонувший в чужом океане.

-Да, дела у вас тут, – озадаченно протянул Порох. – Это кто же такое написал?
-Жизнь написала, – сурово ответил старик.
-А чего не уехал со всеми, отец? На историческую родину.
Синие глаза сверкнули и спрятались под сдвинутыми бровями.
-Бежать предлагаешь? Я не побегу, я этот город строил, я поднимал комбинат, меня до сих пор тут каждая собака знает. Спроси, где живет дядя Вася, почетный пенсионер, любой элиец доведет до моих дверей. Это моя земля и стоять я здесь буду насмерть.
-А кем ты был раньше, отец? – спросил Боб.
-Первым секретарем горкома партии. Руководил городом и комбинатом.
-Хозяином, значит?
-Коммунистом. Коммунистом я был и остаюсь им.
-Командир, может, окажем материальную помощь бывшему представителю советской власти? Как, отец, не в обиду – примешь помощь?
Синие озерца мгновенно застыли и превратились в колючие ледышки. Старик расправил плечи и выпрямился во весь рост. Поправил плакат на груди.
-Идите отсюда. Не мешайте готовиться к встрече…
-А кого ты встречаешь, отец? – спросил Порох.
-А вон их, хозяев ваших!
Они оглянулись и оторопели. Короткая широкая улица, переходящая в разбитую узкую трассу Чекиль-Эн – Элибаши и оттого змеящаяся по холмам до самого горизонта, дрожала от низкого рокота надвигающихся машин. От горизонта, насколько хватало глаз, к городу двигалась несметная колонна больших грузовиков, автобусов и легковушек. Это было потрясающее зрелище, похожее на вражеское нашествие. Так, вероятно, чужеземная армия, рыча моторами танков, всей своей мощью наваливается на оккупируемую территорию. Безлюдная минуту назад степь в мгновение ока заполнилась народом. Впереди на высокой скорости шли три белые иномарки, быстро увеличиваясь в размерах. Не прошло и трех минут, как они затормозили у базарной площади, все дверцы одновременно открылись и из иномарок вышли люди. Высокий моложавый мужчина из первой машины в широких мешковатых брюках с манжетами по элийской моде, размахивая массивной «Моторолой» , большими шагами направился вниз по улице в сторону моря. Он выглядел настоящим полковником, в его стремительных движениях чувствовалось достоинство знающего себе цену мужчины. Единственное, что сбивало с толку – это неестественно черные волосы, похожие на парик, четко окантовывающие его розовое, словно напудренное лицо. Великий Элибаши в последние годы своей жизни красил волосы; скрывать с помощью краски преждевременную седину теперь не считали зазорным и другие элийские руководители. Семенящие вслед за ним на цыпочках замы тоже размахивали «Моторолами». Он вдруг обернулся, взглянул на свое окружение  и заорал сиплым голосом:
-Хули вы ходите за мной, дармоеды, другой работы нет? А ну бегом встречать колонну – и по участкам!
Вспугнутой птичьей стайкой замы ринулись назад к машинам. Наблюдавшие эту сцену из оконного проема ближайшего дома Боб и Порох переглянулись.
-Крутой мужик, – уважительно сказал Боб. – Такому на зуб лучше не попадаться.
Возле дяди Васи мужчина приостановился, окинул плакат быстрым взглядом.
-Все бузишь, Василий Семенович? – спросил он крепким, но севшим от частого крика голосом. – Что мне с тобой делать, скажи? Эх, серьезный был человек, а не понимаешь, что все мы под богом ходим!
Он протянул старику руку и тот подал ему свою.
-Потравите город, Халим, – сказал дядя Вася. – Нельзя было здесь установку строить. Экологию загубите, заповедник, людей.
-Да, – согласился начальник велаята . – Да, да, да, да. Но это все не в моей компетенции.
-А где твоя комсомольская совесть, Халим? Не узнаю я, ты это или не ты?
-Моя совесть в прошлом осталась и не только комсомольская. Другие времена, другие порядки. Сейчас важна только производственная необходимость и прибыль. А ты бы хотел, чтобы я как прежде на парткоме перед тобой навытяжку стоял? Твой комбинат тоже не розы вокруг города сажал. Извини, некогда долго разговаривать, мы сюда работать приехали. И не мешай, не принуждай меня к крутым мерам, сейчас, честное слово, не время. Не время.
-Командир, – сказал Боб. – А про сигареты мы совсем забыли! Я быстро сбегаю?
-Отставить! Ты из доверия вышел. Стой здесь и жди, и чтобы носа за порог не высовывал!
Порох быстро перебежал улицу между двумя грохочущими КАМАЗама и заскочил в базарные ворота. Он попал на второй акт комедии. Весь базар просто стонал от смеха. Лысый подросток в замызганной мятой рубашке и подвернутых до колен штанах, имитирующих шорты, важно шел по рядам, на чисто русском языке спрашивая продавцов своим высоким бабьим голосом:
-Ну что, чурка? Почем у тебя помидоры? Почем у тебя дыни?
Широко распахнув беззубый рот, в истерическом хохоте заходилась печенная до черноты старуха с чуреками, всплескивая руками и громко хлопая ими по своим сухим ляжкам. Порох попятился. С другого входа на базар вошел большой отряд сошедших с «КАМАЗа» горластых теток в оранжевых безрукавках с зелеными фирменными метелками в руках. Они тут же растеклись по рядам и деловито принялись за работу.
-Метите всех к едрене-фене вместе с товаром! – подражая большому начальству, привыкшему все вопросы решать с помощью русского мата, закричал осипший голос. Поднялся гвалт. Выражая, таким образом, протест кричали сгоняемые со своих мест продавцы. В этот момент поравнявшийся с Порохом человек резко присел на правую ногу, с разворотом в двести семьдесят градусов подсек обе ноги противника и уже заканчивая разворот, нанес ему самый сильный рычаговый удар в карате – «ушира-гери». Мысленно. И мысленно отряхнул руки от впившейся в ладони щебенки.
-Извините, вы меня не помните? Мы с вами как-то встречались в Воскресенске, – четко произнес он. Это был пароль. Порох понял, что люди из «Энитрола» вышли на них и теперь, наконец, начнется настоящая работа.
-Вы ошиблись, – обернулся он к незнакомцу. – Я никогда не был в Воскресенске.



Глава вторая
Хяким Халим

За девять следующих часов, пока кто-то невидимый не накинул на город большое плотное покрывало из синей шерсти, и не наступила внезапная темнота, хяким  Халим нигде ни разу не остановился более, чем на пять минут, ни разу не присел и пропустил обед и ужин. Его крепкий осипший мат был слышен то на вертолетной площадке, то на комбинате возле установки, то на какой-нибудь невзрачной боковой улице, то на проспекте Мамед-ули, бывшей Ленина, центральной, прямой, как стрела магистрали города. Выглядела она пока как Берлин после взятия его советскими войсками в мае сорок пятого, но ей он как раз уделял основное свое внимание. Он перепрыгивал через выкорчеванные маленькими чернявыми дахаускими рабочими бордюры и азартно кричал на оплошавшего шофера:
-Хули ты выгрузил здесь эти металлоконструкции? А ну бегом грузи их обратно и расставляй по левую сторону дороги в районе вертолетки! Байя, флаги привезли? А что ты знаешь? Немедленно узнай, где эти дятлы выгружают флаги и шли их вслед за конструкциями на вертолетку. А елки где? Саженцы привезли? Здесь, бля, хоть кто-нибудь что-то знает? Где начальник озеленения? Передайте, что я ему лично яйца на нос повешу, если он через полчаса не начнет втыкать их в землю. Елки, а не яйца! Елки-палки, с какими дебилами приходится работать! – сокрушенно восклицал он и стремительно двигался дальше, вдоль бесконечной колонны разгружающихся грузовиков, мимо целой армии галдящих по-азербайджански и по-казахски теток с зелеными метлами в руках, мимо изможденных рабочих с ломами. Глаза его горели. Помощники – солидные дяди с животиками и, по совместительству, мальчики на побегушках, стонали в голос, сбивая ноги на дорожных ухабах и не поспевая за хозяином. Энергия его была поистине неиссякаема. Он принял личное участие в разгрузке пяти КАМАЗов с рулонами зеленого ковролина, трех КАМАЗов с ковровыми дорожками ручной работы, поднимался на вышке на недосягаемую высоту, чтобы окинуть взглядом окрестности и попытаться представить себе открывающуюся картину глазами подлетающего на вертолете президента. Он кричал оттуда вниз:
-Где главный архитектор? Где? Что делает там этот раздолбай? Почему молчит эта долбанная рация? Где, наконец, сотовая связь? Ну, бляха-муха, я до вас доберусь, пусть только закончится эта встреча! Всем яйца поотрываю, сгною, заставлю навоз жрать!  Неужели никто не видел, что это светящееся панно нужно было ставить на два метра левее? Где краны? Кто отпустил?! Байка, немедленно верни краны и передвинь панно влево!
Внизу началась суматоха, словно кто-то походя наступил на муравейник и вся муравьиная братия сошла с ума и, покрываясь холодным потом, забегала с удвоенной энергией. Перегнувшись через ограждение беседки  Халим орал вниз:
-Сварщиков сюда! И скорей найдите архитектора! Опускай, слышишь, блин, что мне здесь – полдня болтаться? Птичку нашел. Где связисты? Наладили они эту долбанную связь? Что – «не могут»? Далеко? Здесь по прямой до Красноморска всего двести километров! А мне насрать, что рассчитана на тридцать! Они дождутся, я им перекрою кислород! Нашлась контора глубокого бурения. Делайте, делайте, у меня без связи весь план работы рухнет. А, вот ты где! – воскликнул он на соседней улице, заметив начальника конторы Озеленения. Засунув руки в карманы, тот степенно прохаживался вдоль огромной груды елочек, у которых из-за плохого обращения уже начали желтеть кончики иголок. Увидев хякима, он побледнел и попытался отнять у какого-то рабочего штыковую лопату и сделать вид, что копает землю. – Елки сажаешь? Ты все шесть тысяч саженцев получил? Получил? Сколько у тебя поливальниц? Две машины? Пусть льют и днем и ночью. Если хоть одна елочка завянет до конца встречи, я тебя выкрашу зеленой краской и воткну вместо елки вниз головой. Душтумме? Вот так! Что – «нет воды»? Ищи! Хрен с ней, лей морскую, песок отфильтрует. Нахера мне такие помощники, почему я должен все решать за вас? Никто не хочет брать на себя ответственность! Чего киваешь, лучше слушай задачу: предположим, от вертолета до города мы постелим вдоль дороги ковролин и расставим на нем ансамбли. Издали за газон сойдет. В городе сплошной стеной встанут люди, флаги и транспаранты, тут не уследишь, а вон там?! – хяким Халим указал рукой в далекую перспективу, уходящую от комбината в сторону горизонта. Начальник городского озеленения посмотрел туда же и на всякий случай озадаченно почесал затылок. – С этой дорогой что делать? Президент увидит, спросит, что за дорога, почему так запущена, а это шоссе до Казахстана, дорога республиканского значения. Елочки ты, предположим, по краям воткнешь, а дальше что? Степь вдоль дороги все равно останется серой. Сумеешь за два дня развернуть искусственные газоны? А на кой я тебя тогда держу? Простое дело решить не можешь! Думай, думай, должен быть какой-то выход. Может стеной ее перекрыть?.. Метров шесть в высоту, метров двадцать в длину. Нет, слишком сложно, да и не успеем. Ох, заметит он ее с вертолета… в общем, времени тебе до вечернего совещания, придумай и доложи что-нибудь простое и путное или я тебя отправлю с дахаускими апачами  бордюры выкорчевывать. Душтумме? Жду предложений. И долго не возись, заканчивай скорее с елками. Людей у тебя хватает, выжми из них все соки.
Хяким двинулся вниз по улице, по которой прошел сегодня в оба конца, наверное, не одну сотню раз. Высунув в изнеможении языки, его помощники тяжело затрусили за ним. На поясах у них противно трещали «Уоки-токи» . К счастью для них день близился к концу. Чья-то невидимая, но мощная рука уже тянула на город с востока синее шерстяное одеяло. Смеркалось, близилось время вечернего совещания. Его решено было провести в Ухнамбе, кабинете, названном в честь одноименной, священной для всех элийцев книги великого Элибаши, отца нынешнего президента. Кабинеты Ухнамбы при его жизни были созданы на каждом элийском предприятии и во всех учреждениях и служили идеологическим целям, заменив собой когда-то столь популярные «красные уголки». Казенную мебель и портреты вождей революции с роскошно изданными многотомниками их трудов сменил бюст Элибаши в обрамлении искусственной зелени, зеленый ковролин, красивые полированные столы со священной Ухнамбой, импортный телевизор и видеомагнитофон. Самый большой кабинет был, разумеется, на комбинате, но хяким Халим решительно отверг его по причине местоположения. Он не хотел дышать химическими испарениями. Второе по величине предприятие города был Домостроительный комбинат, давно обанкротившийся в связи с полным отсутствием госзаказов и финансирования. Его производственные мощности почти полностью пришли в негодность, активы разворовались, а в штате некогда большого предприятия числилось теперь всего четыре человека, директор и три сменных сторожа – бывший главбух, бывший начальник отдела кадров и бывший главный инженер. Чтобы не ходить на работу они поселили в сторожке опустившегося бомжа, ежедневно подогревая его дешевым вином и скудной пищей.
Критически осмотрев в наплывающих сумерках огромный двор с поломанной техникой и грудой брошенных железобетонных изделий, хяким перевел взгляд на двухэтажное здание управления.
-Ну, бардак! – с угрозой в голосе воскликнул он. – Все, что могли уже скоммуниздили, ладно, но если в Ухнамбе пропал хоть один шпингалет, отдам тебя шестому отделу. Они разберутся с твоей идеологической диверсией.
Бледный директор Домостроительного комбината жалобно по щенячьи взвизгнул.
-Все вернем, башлык, все восстановим, как было. Весь комбинат. А в Ухнамбе ничего не пропало, сам каждый день проверяю, пересчитываю. Ни один гвоздь не взяли. Разве можно?!
Его слова оказались правдой, в кабинете уцелел даже большой импортный телевизор с видеомагнитофоном и кондиционеры, не говоря уже о священных книгах на полированных столах и больших портретах на стенах. Посреди центральной стены стоял большой бюст Элибаши приятного бежевого цвета. Пол был покрыт зеленым ковролином, стены задрапированы в зеленый шелк. На всем, кроме самого большого крутящегося кресла на колесиках и телевизора с видеомагнитофоном лежал слой серой пыли с палец толщиной. Подобострастно извиваясь жирным пингвиньим телом под свирепым взором грозного хякима, директор проворно полез в шкаф за пылесосом.
-Сейчас все уберу, все уберу, – с несчастным видом бормотал он. – Не сомневайся, башлык, я тебя не подведу.
-Шевели жопой, – брезгливо сказал Халим, сел в единственное чистое кресло и потянулся за пультом. – А ну, что тут у вас показывают? 
У директора от ужаса обмякли руки.
-Это не я, это не я! Племянник приходил, негодяй, сто раз ему говорил! Прости, прости, хлебом клянусь, больше не повторится!
На экране замелькали кадры крутой порнухи. Посмотрев минут пять без особого интереса, Халим выключил видеомагнитофон.
-***ла, – сказал он беззлобно. – Шевели жопой. Кассету оставь, потом досмотрим.
Через полчаса стали собираться люди. Еще через десять минут Халим зевнул, посмотрел на часы и сказал:
-Кого нет? Зама по культуре? Женщины не могут без опоздания, начнем без нее. На повестке дня у нас несколько важных вопросов. Нам на все остаются две ночи и один день, за это время мы просто обязаны успеть. Конечно, этот город легче пустить под бульдозер, чем восстанавливать, но такого приказа не было. – В последних словах прозвучало искреннее сожаление. В Красноморске за страсть к подобным разрушениям его даже прозвали Бульдозером. – Поэтому спать некогда, разрешаю только отдохнуть до трех часов ночи в гостинице – и на работу, на улицу. Понятно? – Все, кроме Мирного и Зелим-бея с помощником кивнули. – Хорошо. Теперь послушаем, что уже сделано. Как у вас, Зелим-бей?..
Оба турка как по команде открыли блокноты. После турков отчитался Мирный и еще восемь человек. На это ушло более получаса.
-Хорошо, – подытожил хяким. – Значит, за вас можно не волноваться, – он нашел взглядом начальника конторы Озеленения. – А как у тебя? Все елки посадил? Слышишь, Бега, – подмигнул он местному хякиму. – Столько елок мы тебе посадили, если все они вырастут, у тебя здесь будет таежный край. И между елок будут бегать ваши звери!
Дружный хохот перекрыл недовольные возгласы городского мэра.
-Ладно, ладно, потом посмеемся. У нас хорошо смеется тот, кто смеется без следствия, остальные плачут. Ты придумал, что нам делать с казахской дорогой?
-Придумал.
-Говори.
-Обочины можно забрызгать зеленой краской из пульверизаторов.   
Хяким крякнул и рассмеялся.
-Додумался, поздравляю! Помню, мы как-то готовились к встрече командующего Балтийским флотом. Я тогда служил срочную в Кронштадте, – пояснил он и глаза его увлажнились воспоминаниями. – Так мы к его приезду освежили белой краской пожелтевший снег. Дебилизм – он везде дебилизм. Байка, запиши: завтра утром два КАМАЗа в Красноморск за зеленой краской и пульверизаторами. Теперь самый страшный вопрос: что нам делать с окнами? На центральной улице кроме гостиницы нет ни одного дома с целыми рамами. Бега, твоим зверям нужно всем яйца оторвать, чтобы они больше не размножались, понял? Зачем им понадобилось столько рам? Они что, дерево жрут, как короеды?
Маленькие глазки жидко разведенного зеленовато-желтого цвета обижено сверкнули из-под тяжелых полумесяцев век, плоское лицо перекосилось. Бега набычился.
-А что им жрать? Работы нет, предприятия стоят, в городской казне ни копейки. Единственное живое предприятие – комбинат – и тот ни гроша не отчисляет, все отдает в столичную корпорацию, а вот он, – Бега кивнул головой в сторону директора комбината, – он меня даже на порог не пускает, занят, говорит. На прием мне к нему записываться, да?! В какие ворота это лезет?
Директор комбината, бывший столичный гусь, назначенный на должность лично великим Элибаши, потому что был с ним из одного аула, желчно поджал свои маленькие губки, никак не вписывающиеся в его коричневое жирное лицо и молча отвернулся. 
-А ты сам? – напустился на Бегу Халим. – Ты чем занимаешься? Все запустил, город развалил, сам все разворовал и другим воровать разрешил! Про твои доллары нам все известно, а вот где твоя полиция, где сотовая связь, где банки?
-У меня людей нет! – защищался Бега. – Специалисты уехали, остальным работать негде. По твоему указанию моих людей не берут на новые установки. Мне народ привлечь нечем.
-Не нравится работать, сдавай дела и уябывай к родственникам в Казахстан. Твои тупые игорьки  на комбинате не нужны! На новых установках сплошная компьютеризация, слишком долго их переучивать придется.
-А женщин почему не берут? Есть ведь женские специальности, хотя бы уборщицами или в лабораторию…
-Запустят полипропилен, я молодых женщин вообще уберу с комбината. Не слышал что ли, установка отрицательно влияет на деторождение. И так вы тупые, косые и кривоногие, а теперь еще с двумя головами рождаться будете! Представляешь кошмар на улице Вязов?
Сквозь общий хохот прорвался последний отчаянный вопрос Беги:
-А базар ты для чего разогнал?
-Знаю, знаю, – улыбнулся Халим. – Знаю, зачем ты за базар глотку дерешь. Базарком  твой зять, вот он и напел. Развел антисанитарию и радуется. Весь базар насом заплеван, ногу поставить негде. Давай прекратим этот бесполезный спор, есть дела и поважней твоего базара. А тебя, Бега, снимать будем. Встречу проведем, и я вопрос поставлю. Ты при Советах кем в исполкоме работал, механиком в гараже? Вот туда и вернешься, – он замолчал и с минуту молча играл желваками. – Ну? Кто придумал, что делать с рамами?
-А что тут думать? – удивился Мирный. – Вбейте в каждый проем крестовину из брусков, чтобы было похоже на раму, а внутри повесьте занавески, тогда будет незаметно, что окна без стекол. Никто приглядываться не станет. Получится вполне жилой вид.    
-А это мысль! – просиял хяким. – Нахера изобретать колесо там, где его нет? Ну, Александр Адамович, с меня причитается! Большое дело подсказал. Видишь, с кем приходится работать? Никто ничего не соображает. Правду говорят: золотоголовые от нас уехали, золоторукие уехали, одни золотозубые остались. Слышал? – грозно повернулся он к архитектору. – Сам этим займешься! Сделай обмеры, подсчитай, чего сколько нужно и гони сегодня же в Красноморск. Бери все с запасом, остаток не пропадет. Пристроим с божьей помощью. – Он рассмеялся. – Большие деньги списываем под это дело. Но пусть лучше деньги потратятся, чем наши головы за этот никчемный город полетят. Правильно я говорю, товарищи? Если встреча пройдет благополучно, я лично дам садака . Всех приглашу…
-Да, да, – активно закивали присутствующие. Воздержались только Мирный и директор комбината. Оба считали, что их головы крепко сидят на своих плечах и еще долго им послужат.
-Уже начали? Я не опоздала? – торопливо, с деланной отдышкой произнес от двери грудной женский голос, наделенный такими флюидами, что от одной его вибрации у каждого мужчины сразу вставала шерсть на загривке, а в желудке поднималось сосущее чувство голода.
-А вот и наш зам по культуре и как всегда вовремя! Входите, Джерен Захаровна, не стесняйтесь. Вы нам не помешаете.
Снова раздался громкий хохот. Старые работники исполкома, присутствующие на совещании поняли и оценили тонкий намек хякима. Дело в том, что Захаровной в прошлые годы ее называли русские руководители, не желающие ломать языки об элийские имена, и держали они молодую красавицу возле власти только потому, что вовсю пользовались ее красотой. Настоящее имя зама по культуре было Джерен Сахатовна, но между собой все звали ее просто Джери. Она вошла. Ее приветствовал нестройный хор одобрительных мужских голосов. Заведующая отделом культуры была высокой стройной женщиной, непонятно с какой стороны приближающейся к сорока годам. Ее короткие густые темно-каштановые волосы природа щедро украсила крупными завитками. Белокожая и луноликая, она выгодно отличалась от большинства элийских женщин, которые, будучи в юности тонкими и гибкими как тростинки, чуть плоскозадыми, но полногрудыми, к тридцати годам вдруг расплывались до критических размеров и двойных подбородков. Женщин с такими нежными огромными глазами и красиво загнутыми вверх ресницами древние греки называли волоокими. Волоокая Джерен кротко улыбнулась на злую шутку и без лишних слов села в предложенное кресло. Теперь ей оставалось только сделать вид, что она вся обратилась в слух, для чего ей всего лишь нужно было пожирать глазами большое велаятское начальство. 






Глава третья.
Джери
 
-Нам осталось согласовать два последних вопроса: расстановка оцепления и воинских подразделений по ходу следования президентского кортежа, то есть обеспечение безопасности, и обеспечение массовки. Маршрут следования и регламент встречи предельно прост. От вертолетной площадки до установки полипропилена, где президент перережет ленточку, затем по прямой через город до нового отеля Зелим-бея. Вопросы не производственные, Зелим-бей, Балахмед, Александр Адамович, час поздний, если хотите, вы можете отдыхать. За вашу готовность я не волнуюсь. Спасибо, что приняли участие в нашем совещании.
-Я останусь, – твердо возразил Мирный.
Улыбаясь и кивая, турки поспешили к выходу. Немного помявшись, ушел и Балахмед, директор комбината.
-Итак, чем мы можем быть вам полезны? – обратился Халим к сидящему справа комитетчику.
Представитель охраны президента, еще один большой столичный гусь с пузиком и отечным лицом, в сопровождении свиты молодых молчаливых КНБешников, стал многословно и нудно излагать свою точку зрения насчет президентской безопасности на элийском языке. В охране президента теперь были кто угодно только не специалисты. Хяким слушал, кивал и соглашался, остальные заскучали. Мирный неподвижно сидел с бульдожьим лицом и изредка посматривал на Джери. Он навострил уши лишь тогда, когда комитетчик развернул на столе большой план, аккуратно начерченный тушью на листе полуватмана. План вряд ли строго соответствовал действительности, но зато он был прост и понятен и его легко можно было запомнить. Мирный придвинул кресло. В оживленной беседе приняли участие два военных специалиста и, так как один из них был полукровка, разговор велся вперемешку то на русском, то на элийском, то на обоих языках сразу. Используя спички и спичечные коробки, стратеги расставили солдат, пожарных и госбезопасность. Вскоре Мирный знал все что нужно. Он на всякий случай прослушал последний вопрос о массовке и после того, как начальники дружно решили оголить производство в Элибаши, обязав всех директоров предприятий обеспечить стопроцентную явку своих людей в пункты массовой отправки в Чекиль-Эн, встал, попрощался и вышел. Он спешил на свежую память перенести расположение воинских подразделений вдоль дороги на свой собственный план города и передать его Кубеку.
-Так, – сказал Халим. – Одного я не понимаю. Почему мы не можем развернуть на въезде в город большое панно с изображением президента? Там же голые торцы домов. Такое решение само собой просится. Кто запретил вешать портреты президента?
-Категорическое указание Мухаммеда. Одобрено  самим…
-Ну, одобрено, так одобрено. Повесим гербы и флаги, украсим торцы портретами Мамед-ули. На то и великий поэт, чтобы везде пригодиться. И теперь самое последнее. Как у нас с культурной программой? Артисты прибыли?
Вопрос был обращен напрямую к Джерен Сахатовне.
-Несколько коллективов из районов прибыло еще неделю назад. Живут в школе, ночуют на полу без всяких удобств. Им кто-то обещал, что они будут жить в новом отеле.
-Ну и что? – буркнул хяким.
-Я не хочу повторять их ошибки. У нас все готово, завтра к вечеру наши певцы и музыканты приедут вместе с массовкой, а послезавтра утром, за два часа до встречи привезут танцевальные коллективы. Расстановка у нас согласована. Вот план мероприятий.
-Никаких «за два часа до встречи»! – взорвался хяким, отталкивая от себя протянутые листки. – Завтра к вечеру чтобы все артисты были на месте. Мне так спокойнее.
-Халим, это дети! – возмутилась зав отделом культуры. – Где они будут спать? Где я их размещу? Здесь нет никаких условий, нет воды, нет еды, негде даже развесить костюмы. Дети не могут всю ночь просидеть на голом полу, а потом идти танцевать.
-Могут! У меня уже нет сил ни спорить, ни материться. Я сказал: завтра в семь вечера вместе с массовкой, значит вместе с массовкой! Свободных домов тут полным полно, размещай, устраивай, создавай условия. Делай что хочешь. Работай. Привези матрасы, машины я дам. Еду пусть захватят с собой. Все, я уже слышать не хочу, что ты там говоришь!
Хяким, как капризный ребенок, заткнул пальцами уши. И одновременно принюхался.
-Это что за запах? Мы горим? Байка, а ну быстро открой окно!
Толстый дядя на побегушках бросился выполнять приказ. Ровный осенний ветерок ворвался в помещение и принес с собой удушливую волну. Кабинет Ухнамбы вместе с присутствующими словно окунуло в большой полиэтиленовый пакет, в который обезумевший токсикоман щедро впрыснул свою вонючую гадость.   
-Что это? – закашлялся хяким.
-Полипропиленовую установку запустили! – догадался кто-то.
-****ь! ****ь, *****, *****! Да я им матки повыворачиваю! Возьми рацию, вызови Мирного. Мирный! Мирный, ты нас потравишь этой херней, ты что, не понимаешь? Немедленно гаси, слышишь, свою долбанную душегубку. При чем здесь коксовая, какая производственная необходимость, ты мне всю встречу сорвешь своей вонью. Закончишь, когда мы уедем. Договорились? Ну, хоп! Я на тебя надеюсь.
Он отключился и растерянно покачал головой.
-Ну, дела! Не завидую я тебе, Бега! Байка, закрой окно, что ты стоишь как баран!
-Что он сказал? Отключит? – нарушил молчание комитетчик.
-Обещал отключить. Говорит, он здесь ни при чем, это был незапланированный выброс коксовой. Обманул, наверное, что я этих жидов не знаю, мен онын эджесини !
-Оу, оу, Халим! – укоризненно закричало сразу несколько голосов. – Не стоит ругаться, среди нас женщина!
-Молчу, молчу! – Халим зажал себе рот ладонью. – Смотри, слова не дают сказать, такие нежные все вокруг стали!
Джери рассмеялась.
-Значит, если мы все обсудили, расходимся до трех часов ночи, потом снова на улицу.
-Мы не все обсудили, Халим! – возразил чей-то нервный голос.
-А что мы забыли, Салы? – удивился хяким.
-Расстановку ансамблей. Джери опять нас затирает, ставит своих на самые выгодные места, а ведь мои дутаристы  были дважды отмечены самим Элибаши. Или Джерен разбирается в музыке лучше, чем наш великий президент?
Когда-то это ехидство было серьезным обвинением в присутствии комитетчиков, теперь же Джери только мстительно сузила глаза.
-Я требую справедливости. Заслуженный артист республики приехал за триста километров, а его людей ставят в самый хвост. Наверное, потому что мы не делимся с ней президентскими подарками?
-Ложь! – негромко сказала Джери.
-В общем, если нам не дадут достойного места, Рыбзавод сегодня же уедет обратно в Элибаши.
Хяким посмотрел на Джери.
-Дай, – коротко сказал он и поднялся. – Время идет, пойдемте отдыхать.
-Хяким, нас тоже затирают! – запоздало выкрикнул местный зав культурой.
-Ну что ты горло дерешь? Подожди, в следующий раз будет ваша очередь.
Они вышли шумной толпой в полутемный коридор и разобрали своих оруженосцев, вскочивших с давно немытого пола. Осталось только двое молодых ребят, имевших непосредственное отношение к культуре.
-Куда тебя ставить? – не глядя на заслуженного артиста, сухо бросила Джери, занося над листом шариковую ручку. Платье на груди укоризненно натянулось.
-Ставь третьими от вертолета. Ансамбль «Хазар»…
-Знаю, знаю. Вот смотри. Теперь все в порядке?
-В порядке. Теперь у нас равные шансы, а там как Аллах распорядится.
Он, не прощаясь, пошел к двери.
-Салы! – остановила его Джерен. – Думаешь, то, что твоя жена племянница Бульдозера тебе все время будет помогать? Его скоро снова вернут в Асбадах, и тебе придется работать с нами…
-Вот поэтому я и хочу за оставшееся время получить все, что могу получить.
Счастливо улыбнувшись, он вышел. Джери осталась одна. Ключи от Ухнамбы лежали на телевизоре. Белые пальчики с кроваво-красными ухоженными ноготками задумчиво поскребли по полировке.
-Вепа! – крикнула она в коридор. – Вепа, войди!
Вошел высокий смуглолицый мальчик с нежным румянцем на щеках и темным пушком вместо бороды. Он был красив. Когда его глаза смотрели на Джери, они невольно вспыхивали.
-Сядь, – ласково сказала она и спросила заботливо, по-матерински. – Устал?
-Немного, – улыбнулся юноша.
-У меня к тебе разговор. Серьезный. Ты ведь мечтаешь петь?
Вепа кивнул.
-Я слышала, как ты поешь. У тебя красивый голос.
Мальчик зарделся от удовольствия, но поспешил скромно опустить глаза.
-Я могу сделать тебя звездой. Только уговор: обещай, что этот разговор останется между нами. У меня есть фонограмма минус один , ее еще никто не слышал. Я заказала ее в Асбадахе.
-Что я должен делать? – жадно прошептал Вепа.
-Все, что я скажу. Запомни, все, что я скажу, тогда получится. Согласен? Слушай меня внимательно. Завтра утром я отправлю тебя с мини-диском в Красноморск. Отнесешь мою записку на студию, там тебя быстро запишут, подравняют голос, сделают все что нужно. Вернешься вместе с массовкой. Будешь встречать президента возле вертолета, это самое выигрышное место. Не бойся, никто и пикнуть не посмеет. Если президент даст тебе денег, после встречи принесешь их мне. Потом с ними разберемся. Ты меня слышишь?
-Да.
-Ты хорошо меня понял?
-Да.
-Потом будем работать дальше. Я тебя сделаю певцом, – она быстро облизала губы кончиком языка. Длинные загнутые ресницы затрепетали. – Кто в коридоре?
-Мурик. Ждет нас.
-Сиди здесь.
Она встала и решительно вышла в коридор. Приросшая к стене одинокая фигура тяжело оторвалась и выдвинулась из темноты. Еще один полумальчик.
-Мурад, у меня к тебе просьба. Я знаю, ты парень компанейский и со всеми знаком. Ты знаешь ансамбль «Хазар» с Рыбзавода? Они приедут завтра вечером с массовкой. Мне нужно, чтобы ты выкрал у них мини-диск. Сделаешь? Для меня. Ты не представляешь, как это важно. Сможешь, не подведешь? Очень тебя прошу, ты ведь знаешь, что я умею быть благодарной. – Она положила свою мягкую руку на сгиб его локтя и слегка сжала. – А теперь иди отдыхать и не забудь: завтра вечером ансамбль «Хазар»…
Она вернулась в освещенный кабинет и прислонилась спиной к двери. Узкий бюстгальтер теснил грудь. Вепа сидел там, где его оставили и, не шелохнувшись, смотрел на нее. Его глаза медленно разгорались.
-Если все сделаешь правильно, будешь звездой велаята. Деньги, студия, все у тебя будет, – негромко сказала Джери. – Тут все зависит от меня. Твоя судьба в моих руках. Вот в этих, видишь?
Она протянула ему свои белые холеные руки с красными наконечниками. Они повисли в воздухе. Вепа не двигался.
-Тебе нравятся мои руки?
-Вы очень красивая, – медленно сказал он.   
-Ты тоже очень красивый. И у тебя красивый голос. Если будешь послушным, станешь звездой.
-Что я должен делать?
-Возьми с телевизора ключ и дай мне. Ты знаешь, я очень одинока. Даже детей у меня нет. Я бы хотела любить тебя как мать, но это невозможно. У человека должна быть одна мать… к сожалению, – ее голос внезапно окреп и набрал силу. – Но я все же хочу любить тебя. А ты мог бы хоть немного полюбить меня, Вепа? Я очень одинока. Я ведь не прошу невозможного, нет?
Он медленно покачал головой, стараясь спрятать глаза, потому что стеснялся столкнуться с ней взглядом. У него почему то защипало в глазах.
Чтобы жесткий зеленый ковролин не натирал нежные колени, она бросила на пол две книги великого Элибаши в твердом глянцевом переплете, а под локти аккуратно свернула платье. На улице протяжно выла какая-то машина. Тяжелые груди колыхались над самым полом.  Чуть повернув в ее сторону голову, великий Элибаши смотрел на нее немигающими глазами. Складки у маленького рта сложились в едва заметную язвительную усмешку. И чем быстрее работал Вепа, тем все шире и шире раздвигались каменные губы и меняли выражение глаза. Чтобы стряхнуть с себя наваждение  и сосредоточиться Джери отвернулась от бюста и чуть не вскрикнула: со всех портретов на нее свысока взирали внимательные глаза, в уголках ртов гнездились скабрезные улыбки. Ее невольно передернуло. В этот момент Вепа хрипло вскрикнул и судорожно задергался.



Глава четвертая
Зигзаги судьбы
 
С покрасневшими от бессонной ночи глазами Лев Кубек развернул на коленях карту.  Бешеный ветер рвал бумагу из рук. Вертолет свечкой взмывал над Чекиль-Эном, чтобы взять курс на главную городскую магистраль. Боб и Порох, поочередно давя зевки, придвинулись к Кубеку.
-Вон с того места президентский кортеж начнет движение от комбината! – кричал Кубек, указывая пальцем в окно. Они придирчиво сверили точку с планом. – Мы ему подсунем открытый лимузин, на днях получили специально для этой цели. Шикарная штучка, вся под старину в никелях и финтифлюшках. С Элибаши этот номер бы не прошел, но этому новенькому должна понравиться. На безопасность он плюет, наверное, считает себя бессмертным.
Боб и Порох переглянулись и улыбнулись, но обошлись без лишних комментариев.
-То, что мы тут с вами болтаемся неправильно, – продолжал кричать Кубек. – На «Энитрол» не должно пасть ни тени подозрений. Никаких контактов с руководством. Уходить будете сами, вон по той грунтовке на джипе. В пяти километрах отсюда вас будет ждать в степи вертолет. Не этот, другой, без опознавательных знаков. Сами справитесь с управлением? Оба? Хорошо, тогда сверитесь с картой и уйдете через границу в Казахстан. Дальше по обстоятельствам. Вертолет придется бросить в степи. Теперь о джипе. Джип будет припаркован вот здесь, видите крестик на плане? Ключ в замке зажигания, бак полный, будет открыта задняя дверь со стороны тротуара. Вернетесь в город, сами продумаете все запасные ходы и выходы. Документы все время носите с собой, сегодня тормозить будут на каждом шагу. Город полон КНБешников и полиции, но они хорошие ксивы уважают. Легенда у вас продуманна, не придерешься. Оружие будет ждать вас на месте, все, как заказывали, в лучшем виде. Мои люди проконтролируют здание до вашего прихода, потом испарятся, дальше действуйте сами. Вот оно, это здание, прямо под нами. Пришлось нам подсуетиться, чтобы отсечь от него оцепление. Теперь вам никто не помешает. Эй, слышишь, разворачивай снова к комбинату, пройдемся еще раз по маршруту.
-Нахера здесь летает-нервирует этот вертолет? – спросил Халим, провожая его глазами. – Да какие замеры, что они нас за нервы дергают! Ой, что-то темнит «Энитрол»! Не нравятся мне их замеры. Можно подумать, они покушение готовят. А ну выйди на Мирного, разберись с этим вертолетом. А вы что застыли, еб вашу мать! – заорал он, внезапно поворачиваясь к рабочим. – Шевелитесь, чего рты разинули? Давай!
Беседка рванулась ввысь, унося к облакам двоих маляров с кистями и бидонами эмульсии в руках. По всей улице красили фасады зданий и заливали бетоном стыки только что установленных бордюров. Работа кипела не прекращаясь.
-Эх, пальнуть бы по нему из гранатомета еще на подлете к комбинату! – помечтал Кубек на втором круге. – Тогда бы точно сто процентов! Но фирме важно, чтобы он сначала принял к эксплуатации установку, потом уже можно и валить. Уяснили? Куда теперь? – спросил он на четвертом круге. – Домой? Хорошо, выйдете возле ангара, там лишних глаз меньше. Эй, шеф, давай на базу!
Вертолет послушно взял вправо и стал плавно поворачивать. Уже перед самой посадкой Кубек протянул им желтый конверт с фотографиями.
-Рассмотрите дома, – сказал он. – Ничего нового, текущая встреча с президентом. В газетах его портреты пока не печатают, статуй наделать тоже не успели, в общем, там все отлично видно. Разберетесь…
Порох кивнул и сунул конверт в карман.
-Ну, ни пуха вам, братцы! Удачи! Пока.
-К черту! – хором ответили гастролеры.
С тем и разошлись. Боб и Порох пешком двинулись к Чекиль-Эну. Город невероятно преобразился и превратился в комсомольскую стройку времен Байкало-Амурской магистрали. Злые от недосыпания дахауские рабочие за мизерную плату творили чудеса и превращали заброшенный город в конфетку. Правда, все их «чудеса» были рассчитаны только на время встречи и должны были рухнуть, засохнуть, рассыпаться, лопнуть, свалиться, испортиться к концу текущего квартала, но с учетом сроков строительства и полнейшего презрения к технологии производства, даже это уже было подвигом. В честь бесполезного элийского труда во множестве развевались на ветру шелковые зеленые замена с дорожкой красно-желтого национального орнамента возле древка, везде стояли металлические стойки различных конфигураций, утыканные большими разноцветными флагами, висели транспаранты с непонятными письменами. Отовсюду слышался мат и русская речь. Комунальщицы в оранжевых безрукавках наверное в десятый раз мели зелеными метелками проспект и орали друг на друга визгливыми бабьими голосами. Охрипшие начальники бегали с «Уоки-токи», комитетчики и разношерстая полиция в форме советской милиции и «по гражданке» подпирали каждый фонарный столб. Пока Боб с Порохом курсировали по городу на предмет осмотра, их восемь раз остановили, чтобы проверить документы. Последний раз это случилось в дверях родной берлоги. С покорным вздохом они привычно полезли в карманы.
-Фильм будете снимать? А фотоаппараты где? – недоверчиво посмотрел на них комитетчик. Это был стандартный вопрос, ответ, что они сценаристы-документалисты и ничего снимать не собираются, действовал на представителей правопорядка как лошадиная доза успокоительного, расслабляя мускулы напряженного твердого лица. Нехотя вернув им паспорта, комитетчик отошел в сторонку. Он задержал их перед подъездом ровно настолько, чтобы они стали свидетелями прибытия долгожданной красноморской массовки. Ее появление напоминало великое переселение народов. Штук двадцать старых «ЛАЗов» свернули на проспект Мамед-ули и длиной колонной остановились вдоль новеньких бордюров. Дверцы открылись и оттуда веселым цветным горошком с визгом посыпались школьники. Каждый держал в руках плечики с ярким шелковым костюмом и пакет с провизией. Счастливые детские лица разительно не соответствовали странно перекошенным, тусклым лицам взрослых сопровождающих. Еще более искаженные злобой лица были у взрослых из массовки с КАМАЗов, бесконечная вереница которых все еще выезжала из-за поворота. Немолодые люди с сумками в руках неуклюже сползали с высоких бортов и пугливо сбивались в кучи в ожидании какой-нибудь команды.
-Занимайте дома, устраивайтесь на ночь, если не хотите остаться на улице! – громко прокричал чей-то голос. Через секунду обезумевшая толпа, устрашенная нарисованной перспективой, хлынула в подъезды. Впереди всех, перепрыгивая через три ступеньки, мчались Порох и Боб, которым также не улыбалась мысль ночевать под открытым небом. Они попытались припереть спиной дверь в занятую ими квартиру, но ее вышибли и им с грехом пополам удалось отвоевать для себя всего одну комнату, ту, где лежали двери вместо кроватей, а окна смотрели на море и на гостиницу. Быстро смеркалось. Там, где проводка была цела или поддавалась быстрому грубому ремонту, пробежались электрики с большой картонной коробкой электролампочек и вскоре в дома дали свет. Со светом жить стало немного веселей и отовсюду послышался хруст разворачиваемых пакетов с едой. Наступило время ужина и безлюдный до того дом в одно мгновение превратился в импровизированную студенческую общагу. Навесив на петли одну из «кроватей» и отгородив себя от внешнего мира, киллеры угрюмо сосали помидоры.
-Зачем мы будем жить как свиньи? – услышали они бодрый голос. – Еду на пол не кладут. Сейчас снимем входную дверь и сделаем из нее стол. Эй, слышь, брат, давай берись с этого конца!..
Что-то негромко стукнуло и заскрипело.
-Давай, давай! Нужно поддеть ее чем-то снизу. Пошла!.. А ну, красавицы, несите тряпки и воду, нужно хорошенько ее протереть, чтобы приятно было сидеть. Нет воды, лейте минералку, пусть наш стол чище будет! Сестра, выгляни в окно, там обещали водовозку подогнать. Сейчас вымоем полы, чтобы было приятней сидеть, красоту наведем. А ты, быстроногая, не посчитай за труд, сбегай на первый этаж, спроси Аню и возьми у нее десять-пятнадцать пластмассовых стаканов, скажи, Мусик просил. Я с собой три бутылки водки захватил, если яшули  будет не против, посидим, выпьем по сто грамм за знакомство и за дружбу народов. Нет, одного стола нам будет мало, – вдруг решил голос. – Вон нас сколько! Сейчас нарисуем.
Киллеры переглянулись и отложили помидоры. В дверь резко постучали.
-Открой, – сказал Порох. Он неслышно поднялся  с пола и, гибко скользнув за стенку, встал сбоку от двери.
-Здравствуй, дорогой! – услышал он все тот же бодрый голос. – Извини, что побеспокоил, тут вот какое дело. Общество просит вас присоединиться к нашей скромной трапезе. Соседи человеку богом даны и неправильно будет не пропустить сто грамм за общим столом.
Боб молчал, продолжая спокойно раскачиваться с носка на пятку, только глаза его из синих постепенно сделались белыми, а зрачки превратились в точки. Пока этот контуженный не натворил чего-нибудь непоправимого, Порох поспешно вышел из своего укрытия и загородил Боба плечом.
-Здравствуй, дорогой! – сказал ему слегка заплывший жиром веселый здоровяк, радушно раздвигая толстые щеки, чтобы показать два ряда крепких, чуть желтоватых от никотина зубов. Широкую улыбку обрамляла сверху жесткая щеточка узких, торчащих вперед усов. – Извини, что пришел без приглашения. Муслим меня зовут, но не Магомаев, не бойся, петь не буду. С просьбой я пришел, если, конечно, не прогоните. Прошу присоединиться к общему столу. Посидим за знакомство…
-Мы не пьем, – прервал его Порох.
-Э-э, дорогой, кусок хлеба за хорошим столом среди хороших людей еще никому поперек горла не вставал. Наши женщины уже ставят еду на стол, пора нам, мужчинам, оценить их хлопоты.
-И не едим, – хотел добавить Порох, но это была бы уж слишком большая неправда.   
Распахнув настежь дверь, чтобы был виден накрываемый женщинами стол, Мусик сделал широкий приглашающий жест. В комнате заканчивали уборку. Выщербленные полы сияли чистотой. Кто-то предложил скинуть обувь, чтобы не затаптывать будущую постель. Пять бутылок водки и три бутылки вина живописно смотрелись в окружении жаренных куриных ножек и вареной картошки, баклажки с минералкой и «Пепси-колой» были завалены по этикетку помидорами и вареными яйцами. Судя по количеству захваченной в дорогу еды, красноморская массовка сильно сомневалась, что назначенная на утро встреча с президентом не будет перенесена, к примеру, на конец следующей недели.
-Тесновато немного, – сказал Мусик, – ну да ничего. Слушай, если хочешь, захвати на время ужина свою дверь, чтобы удлинить стол и не тесниться, а после ужина мы вернем ее обратно.
Уступив в малом, в конце концов уступишь и в большом. Боб и Порох подняли с пола дверь и неохотно понесли удлинять ею «стол». У них было нехорошее предчувствие, что обратно дверь уже не вернется.
-Садитесь, садитесь! Всем налили? Яшули, – сидя во главе стола с поджатыми под себя ногами, обратился к седобородому сморщенному яшулишке веселый заводила. – Вы самый старший за этим столом человек, может быть, скажете пару слов перед трапезой? Или хотите передать слово мне? Спасибо за оказанное доверие, товарищи. Что я хочу сказать… Мы здесь все незнакомые друг другу люди собрались за этим прекрасным столом с открытым сердцем и теперь, как бы не сложилась наша дальнейшая судьба, мы всегда будем вспоминать друг о друге с теплым чувством. Потому что в трудную минуту мы нашли поддержку в людях, о прекрасных душевных качествах которых еще час назад ничего не подозревали, и разделили с ними кусок чурека. Я хочу поднять этот тост  за то, чтобы всегда в нашей жизни в трудную минуту находились люди, готовые помочь своим дружеским участием. Чтобы все нелегкие моменты мы переживали вместе и были уверены, что ничего крепче дружбы в мире нет, в горе ли, в радости ли мы пребываем. А любая дружба начинается со знакомства. Давайте, друзья, поднимем бокалы за знакомство и за нашу будущую дружбу!
-За знакомство! За знакомство! – подхватило сразу несколько голосов. Красные пластмассовые стаканы сухо клацнули. Сразу захрустела яичная скорлупа. Яшулишка потянулся к салу. Под аккомпанемент проникновенной речи тостующего выпили по второй. Сидя на голом полу, Боб и Порох не испытывали неудобств, потому что полжизни провели в горячих точках с похожими условиями. В соседней комнате, где на ночлег устроилось десять старшеклассниц, часть большого танцевального ансамбля с Рыбзавода, включили магнитофон. Заныл гыджак  и целый ансамбль дутаристов потянул монотонную однообразную мелодию. Гортанный голос, словно ругая кого-то, начал грубо выкрикивать непонятные слова. Старшеклассницы дружно хлопнули в ладоши и топнули ногой. Похоже, они собирались репетировать на ночь глядя. Мусик взял со стола две баклажки пепси-колы и передал их ближайшей женщине.
-Сестра, отнеси девочкам, пусть попьют. И попроси сделать музыку потише, я хочу тост сказать. Слушайте! Была в старину такая красивая легенда: собрались как-то люди из разных стран вместе и решили построить башню до небес. Работа шла быстро, потому что все говорили на одном языке и хорошо понимали друг друга. Высокая получилась башня, и совсем немного им осталось, но тут Аллах вмешался в их дела и перепутал все языки. Не хотел он, чтобы люди достигли царствия небесного. Люди перестали понимать друг друга и никак не могли договориться. Кончилось тем, что они бросили строительство и разбежались в разные стороны, а башня со временем пришла в негодность и развалилась. Так на земле появились языки и нации. За этим столом сидят люди разных национальностей. Есть татары, казахи, лезгины, элийцы, азербайджанцы и многие другие. Каждый из нас мог бы сейчас говорить на своем родном языке. И я мог бы произнести этот тост по-азербайджански, потому что есть много красивых азербайджанских тостов, которые невозможно хорошо перевести на русский язык. Но тогда каждый бы разговаривал только сам с собой и не был бы услышан другими. И за этим прекрасным столом сразу бы наступила тишина, потому что неинтересно говорить, когда тебя не слушают и не понимают. Мы все – дети одной большой страны, которой теперь нет, и по которой мы все иногда скучаем. И продолжаем говорить на одном языке, потому что так привыкли, и понимаем друг друга, хотя, посмотрите, среди нас нет ни одного русского, за исключением наших уважаемых гостей. Русские ушли, но оставили нам свой язык. Общий язык скрепляет нашу дружбу. Понимание укрепляет дружбу между народами. Я предлагаю поднять тост за дружбу между нашими народами, за взаимопонимание и за великий русский язык, который делает эту дружбу возможной.
-За сказанное! – все с энтузиазмом принялись чокаться. Через минуту в дверь заглянули комитетчики. Сделали перерыв, чтобы отчитаться за несанкционированное застолье и предъявить документы.
-Шумите, – сказал старший. – Мешаете. Все уже давно спят.
Словно опровергая его слова в квартире под ними громко ударили в нагара.
-Тут не уснешь, – сказал Мусик.
-Что? – прищурился комитетчик и руководителя банкета вывели в коридор.
-Все идем! Все идем! – заволновались сотрапезники. Мусик вернулся героем, загадочно улыбаясь. Чтобы дать комитетчикам время удалиться как можно дальше решили сделать перекур. Боб и Порох ушли в свою комнату и распечатали желтый конверт с фотографиями. Их было две и на обоих запечатлен один и тот же момент, немного смещенный в ракурсе. Пожилой круглолицый элиец, стоящий вполоборота, протягивал для рукопожатия руку безусому юнцу и довольно улыбался. За его спиной смотрел в камеру крепкий седой мужчина с широким бульдожьим лицом. У него были большие уши и такие отвисшие мочки, словно на них целый год ради смеха раскачивалась сотня папуасов. Это был бывший глава «Энитрола» Мирный, которого киллеры никогда не видели. Мальчишка был снят прекрасно во всех отношениях, двое других – менее удачно.
-Ну и что? – спросил Порох.
-Кто из них президент? Нужно реально уточнить.
-Наверное, этот, вполоборота. Мальчишка сразу отпадает, а мордатый слишком плохо виден, чтобы быть президентом. Что у них, проблемы с фотографиями?
Боб недоверчиво цыкнул зубом.
-Все равно нужно уточнить.
-Уточним, знать бы только как? Заказчика нам сегодня уже не найти.
-Не грузись, спросим… у этих, – Боб кивнул на дверь. – Нам черных не понять. Вдруг это мальчишка?..
-Исключено! Не больные же они, на такой пост пацана выбирать. А спросить – аккуратно спросим.
-К столу, к столу! – закричали за дверью. Начиналась вторая серия и герой дня позаботился, чтобы она была не хуже первой. Он собрал деньги и каким-то невероятным способом отыскал местного барыгу. На столе стояло четыре непочатые бутылки водки. Компания снова расселась вокруг импровизированного стола.
-Наливайте, наливайте, ухаживайте за женщинами. Предлагаю тост! Несколько лет назад все мы были свидетелями, как развалился Советский Союз и какие войны начались между народами. Эти народы много лет жили в одной стране, говорили на одном языке и прекрасно понимали друг друга. Но одного только знания общего языка оказалось недостаточно, чтобы победить вековую вражду. И киргизы воевали с узбеками, узбеки с месхетинцами, армяне с азербайджанцами, осетины с грузинами, грузины с абхазами, молдаване с гагаузами, прибалты с русскими, Россия с чеченцами, чеченцы с дагестанцами, таджики с таджиками. И только у нас в Элистане не было никаких войн и межнациональных конфликтов. Наш мудрый и дальновидный руководитель запретил деятельность оппозиции и добился статуса нейтралитета, благодаря чему мы избежали ужасов войны. Ни один человек на элийской земле не был убит только потому, что он армянин или азербайджанец. И я предлагаю поднять бокалы за мудрую политику нашего президента, за прекрасную и щедрую землю, которая нас всех приютила. Главное, чтобы не было войны!
-Чтобы не было войны! – повторили все задумчивым хором. – За сказанное!
-Это все армяне первыми начали! – вдруг крикнул кто-то. – Карабах им понадобился!
-Нет, узбеки были первыми, – возразил другой голос. – Когда турок-месхетинцев погнали.
-Оба вы ошибаетесь, – прервал спор третий. – Первыми были казахи еще в восемьдесят пятом году, когда устроили беспорядки в Алма-Ате и выступили против Колбина.
-Да какая разница, кто начал первым? Слава Аллаху, сейчас уже вроде почти закончили…
-Это, как тебя, – вдруг с иронией сказал Боб. – Вот ты пьешь за мудрое руководство. А есть у тебя реально фотография вашего любимого президента или ты просто так слова гоняешь?
За столом приумолкли. Но Мусика трудно было поймать на слове, так же как и припереть к стенке.
-Есть, дорогой, ну конечно есть! Я всегда ношу его фотографии возле сердца и чем больше их у меня, тем радостнее становится на душе. Вот хлеб на столе не даст соврать. Хочешь, я подарю тебе одну фотографию? На, возьми на память.
Под общий хохот он достал из кармана и протянул Бобу денежную купюру достоинством в десять тысяч манат. Он слегка передернул факты. На деньгах Элистана был изображен великий Элибаши раннего периода своего правления, но никак не ныне действующий молодой президент, его сын. Шутка удалась. Порох мысленно выругался с досады. У них у самих были полные карманы таких «фотографий», откуда же им было знать, что за исторический деятель на них изображен? Киллер не обязан быть историком, тем более в чужой стране. Он мысленно представил себе фотографии из желтого конверта и сравнил с портретом полнолицего седовласого человека на купюре Мусика. Похож на него был только немолодой элиец, но он был черноволос.
-Не похож, – сказал Боб, обращаясь к Пороху. Видимо их мысли двигались в одном направлении.
-Как не похож? – удивился Мусик. – А-а, ты, наверное, про волосы, да? Так это он сначала был седой, а потом в черный цвет перекрасился!
И сразу все встало на свои места. Сердца киллеров наполнились радостью. Теперь они знали в кого нужно стрелять и участь черноволосого круглолицего элийца с фотографии (им был Балахмед, директора комбината) была решена.   
Около двух часов ночи на лестничной клетке возник какой-то шум. Дверь распахнулась и на их посиделки, дико вращая глазами, ворвался растрепанный человек.
-Гызлар!  – закричал он высоким плачущим голосом. – Мини-диск сиз алдынызмы? Нет? Не брали? Значит, точно украли! Украли! Весь репертуар! Мы же теперь выступать не сможем! 
Он схватился за голову и без сил сполз на пол по стене. Широкий белый след от известки остался на спине заслуженного артиста республики и руководителя ансамбля «Хазар» Салы Мурадова.



Глава пятая
Сын Отечества

Сержика в армии в первый же месяц зачморили по уставу. Его воинская жизнь с самого начала сложилась неудачно. Накопленных за лето шестисот долларов хватило лишь на то, чтобы договориться в Военкомате не отсылать его в чужие велаяты  и оставить служить в пределах города. Деньги ушли, но уже через неделю, презрев всякие договоренности, командир части отправил десять солдат, в том числе и Сержика в Пески, обменяв их на уроженцев Красноморска, которые за большие деньги получили возможность дослуживать армию вблизи родного дома. В новой части обозленный Сержик, справедливо считающий, что его кинули, решил никому не подчиняться и сразу попал под пресс. Весть о борзом и злом «эрмени», который в первой же драке разметал дембелей и дедов по всей казарме, разнеслась по воинской части. Комсостав укоризненно цокал языками и покачивал головой. Своим вызывающим поведением Сержик целый полк поставил в безвыходное положение. Молодой солдат должен был подчиниться и сломаться, признать силу коллектива и влиться в него или полк в моральном смысле слова переставал существовать как воинское подразделение. Яркой индивидуальности в армии не место. При полном попустительстве офицеров за дело взялись старослужащие. За два дня упорных драк им удалось выяснить, что молодой солдат отлично держит удар, никогда не сдается и сладить с ним физически вряд ли удастся. Его можно было только или серьезно покалечить или зачморить по уставу. Отложив на неопределенное время первое решение проблемы, сержанты дружно взялись за второе. Известно, что в армии придраться можно и к столбу. За несущественные нарушения в форме одежды его пять раз подряд снимали с дневального по казарме и ставили снова, пока он не начал беспробудно засыпать в строю и падать на плац. Черпаки , которые ненавидели его за то, что он никогда не мыл за них пол, когда они стояли дневальными, выкрали у него новенькую форму, духи-одногодки, ненавидящие его за то же самое, что и черпаки, и неразумно завидующие его независимости и силе, вдруг одновременно перестали говорить и понимать по-русски. Скрипя зубами, Сержик ночами чинил подброшенную ему старенькую форму, к которой на каждом построении по ничтожным поводам цеплялись офицеры. Днем сержанты шли на любые ухищрения, лишь бы отправить его перед самым обедом на работу подальше от части, чтобы он не успел попасть в столовую. Несколько раз им это удавалось. Офицеры отказали ему в положенном при его росте дополнительном питании. С тех пор как призывные пункты перестали соблюдать элементарные нормы и правила призыва, молодое пополнение превратилось в хилое и недееспособное стадо. Боевой дух армии был на нуле. В любой другой армии мира такой ценный боец как Сержик мог стать гордостью подразделения, здесь же он вызывал только зависть и озлобление комсостава. Когда он однажды попробовал оспорить несправедливый, по его мнению, приказ, сержанты сдали его за неподчинение и дерзость командиру роты, и Сержик загремел на гауптвахту. Там его «забывали» кормить каждый день. Чморить Сержика было легко, он совсем не понимал по-элийски и смысл приказа доходил до него только по интонации или по той его части, которую все еще, по необходимости, произносили по-русски. Малочисленные духи-неэлийцы тихо, как мышки поджали хвост. Возможно, они втайне сочувствовали Сержику, но служить им, пока чморили Сержика, было намного легче. На них просто не оставалось времени. Все помыслы сержантов были направлены на то, чтобы сломить волю одного человека. Сержик ни на кого не обижался, ни к кому не навязывался в друзья и не обращал внимания на языковой барьер. Вечно голодный и не выспавшийся, он элементарно был занят выживанием. Стоило ему в любом положении закрыть хотя бы один глаз, как он тут же погружался в глубокий сон и в его мозгу мгновенно вспыхивали картины, одна аппетитнее и красочнее другой. Снилась ему всегда еда, сначала та, которую он любил и ел на гражданке, потом всякая еда без разбора, потом только армейская каша «рыс» или «пырловк», на воде, но в ужасающе больших количествах. Прерывался сон всегда одинаково, где бы он ни засыпал – в строю, в казарме на табуретке или в собственной койке после отбоя: зверский голос сержанта орал ему в самое ухо:
-Тур! Тур, эджен сикин! 
Если это случалось во время подъема, как случилось сегодня утром, то уже через секунду он стоял в общей мятерящейся толчее, натягивая черные носки, «хаки-брюк, китл (китель), кирзухи», и выскакивал на проход строиться по взводам.
-Энен амы! – орал дежурный по казарме, подгоняя невыспавшихся духов, ослабленных выпавшей на их долю ночной «крокодилкой». Это элементарное гимнастическое упражнение превратилось в элийской армии в суровое наказание. По приказу старослужащего молодой солдат должен был повиснуть животом вниз над матрасом, уперевшись руками и ногами в противоположные спинки кровати и провисеть в позе распластавшегося крокодила так долго, как заблагорассудиться его мучителю. Если солдат не выдерживал и падал на матрас, поднимали и строили на проходе все молодое пополнение его подразделения. Сержика на «крокодилку» поднимать не рисковали, но строиться на проход он был вынужден выходить, иначе бедных духов держали в строю до самого утра.
После зарядки и завтрака полк без объяснений вернули в казармы и вместо развода на работы устроили проверку трехцветного парадного камуфляжа. Затем всем выдали новенькие тряпичные элийские шевроны с вышитым флагом и непонятной надписью, которые хорошо смотрелись на рукаве только когда под них подкладывали вырезанную по форме вставку из баклажки, и приказали нашить на одежду. Выдали бушлаты, кипельно-белые перчатки и аксельбанты. Работать иглой Сержику было так же легко, как махать кулаками, а вот многие провозились с шитьем до самого обеда. После обеда в казарму внесли тяжелые коробки с блестящими новенькими бляхами и стало ясно, что им предстоит нешуточное дело. Раньше бляхи нового образца, с полумесяцем и пятью звездами, были только у двух десятков дембелей. По сроку службы духам были положены ненадежные в драке турецкие пластмассовые пряжки на защелке, остальным – бляхи советского образца, со звездой, серпом и молотом, грубо закрашенные зеленой краской. Их тотчас изъяли и выдали новые. В казарме стоял удивленно-радостный гул. Молодые бойцы взвешивали на руке приятную тяжесть и многозначительно поглядывали на своих обидчиков. Раздражал рев моторов многочисленных «ЗИЛов» за воротами КПП. Рота волновалась: кажется, предстояло ночевать на улице. На час раньше их сводили поужинать. На ужин был плов с куриными ляжками, обычно подаваемый в праздничный день или перед приездом комиссии из контрразведки. Из хлеборезки за ворота один за другим потянулись солдатики, сгибающиеся под тяжестью мешков с русскими чуреками . Неизвестность портила настроение, слухи распространялись с космической быстротой и, в конце концов, трансформировались в одно единственное слово, повторяемое всеми, от молодых солдат до старших офицеров:
-Чекиль-Эн! Чекиль-Эн!
Последнее, что им приказали сделать в части, это снова сдать в каптерку аксельбанты и нацепить на ремни баклажки .
-Ылга! Ылга! , – разнеслась команда. Их повзводно выводили за ворота и грузили на «ЗИЛы».
-Ылга ене! – рвали простуженные глотки сержанты.
Фыркали моторы, чихали карбюраторы, машины бросало на степной дороге. Солдаты переругивались. Разбитая дорога превращала поездку в пытку. Вокруг них на сотни метров расстилались безжизненные такыры , словно какой-то всесильный безумец накинул на поле бескрайнюю монохромную политическую карту мира. Обгоняя машины, неслись в неизвестность огромные шары «перекати-поле». В период дождей трещины стягивались, глина раскисала и становилась такой скользкой, что по ней можно было совершать чуть ли не лыжные прогулки. Стиснув зубы, Сержик смотрел на стремительно гаснущий волнистый горизонт. Подул крепкий холодный ветер с песком. Степь быстро остывала после теплого дня. Через три часа поездки ноздрей Сержика коснулся знакомый всем жителям приморья запах гниющих водорослей. Потом они услышали прибой, потом далекий визг пилорамы. «ЗИЛы» внезапно взлетели на гребень бархана, вынырнув из темноты, и окунулись в сияние городского света. За домами мягко светилось море. Колонна скатилась на освещенную фонарями улицу, заполненную народом, и остановились. Солдаты беспокойно выглядывали из-под брезента. Им открылось совершенно нереальное зрелище, похожее на декорации к фильму. Ночной город словно ошалел и напоминал муравейник, в который только что ткнули палкой. Все лихорадочно куда-то бежали и что-то делали. Злой на язык народ уже иронично окрестил проспект Мамед-ули Бродвеем.
-Лейтенант! Лейтенант! – орал возле головной машины сиплый от постоянного крика голос. – Хули вы здесь поставили машины? А ну, загоняй их в проулки и не загораживай проезд! Кто здесь старший?..
-Бар сектыр щёрде ! – ответил на понятном ему языке офицер и спрыгнул с подножки грузовика.   
-Что?! – взревел хяким. – Погонами ответишь! Анырда гой! Анырда гой!  Ай, энен амы!
На его крик набежали комитетчики. Борзого лейтенанта повели куда-то разбираться. «ЗИЛы» зарычали и медленно заползли в переулки. По машинам побежали офицеры.
-Башла! Башла!  – кричали они. Полк оцепления начал выгрузку в Чекиль-Эне. Для начала их прямо с дороги повзводно бросили на уборку строительного мусора на центральной улице и вокруг комбината. Они провозились с уборкой до самого утра. В этом запущенном донельзя городе только море да сияющая чистотой двенадцатиэтажная турецкая гостиница не нуждались пока ни в какой уборке, остальное, не смотря на старание дахаузских рабочих можно было смело ровнять с землей.
Рассвет совпал с ранним солдатским завтраком. Им дали час, чтобы привести себя в порядок и отогнать «ЗИЛы» на территорию бывшего Домостроительного комбината, затем командиры, под руководством комитетчиков, растянули цепи вдоль тротуаров. Солдаты все время зевали, рискуя вывихнуть челюсти, и пошатывались от усталости. Подвывал свежий морской бриз и непонятно было, то ли это рокот морского прибоя, то ли гул натянувшихся на ветру разноцветных полотнищ и транспарантов, то ли это кровь шумит в солдатских ушах. Мимо них неторопливо проехал белый «Мерседес» и неслышно притормозил возле кучки офицеров. Тонированное стекло со стороны водителя плавно опустилось. Мелькнула белая рука.
-Троих крепких русских ребят ко мне в машину, – распорядился хяким. – Я за них отвечаю.
Ночной случай с комитетчиками сделал офицеров полка более сговорчивыми. Один из лейтенантов сорвался с места и без вопросов отдал распоряжение сержанту. Тот побежал вдоль строя белоперчаточников.
-Сен, сен хем сен ! В машину!
Его твердый палец больно ткнул Сержика в грудь. С ним он отправил двоих черпаков – лезгина Абдулаева и татарина Гайсина. С недавних пор все они стали считаться русскими хотя бы уже потому, что не были элийцами.
-Сомкнуться! – заорал сержант.
Машина тронулась. Упругие сиденья иномарки эротично пружинили под тощими солдатскими задами. Халим свернул на боковую улицу с разбитыми бордюрами и прибавил скорость, направляясь к комбинату. Свежевыкрашенное здание управления, в которое упиралась прямая как стрела улица, было утыкано флагами как новогодняя елка. Разноцветные шелковые флажки радостно трепыхались на ветру. По краям дороги суетились молодые люди, расставляя музыкальную аппаратуру. Руководители ансамблей строили свои коллективы на зеленом ковролине и яркие костюмы детей  невиданным цветом расцветали на этом искусственном газоне. Зрелище было впечатляющим. Во всем ощущался неподдельный привкус праздника. Бледные после почти бессонной ночи, проведенной на голом полу, детские лица светились настоящим счастьем. Азартно звучала нагара. «Мерс» остановился возле большой площадки, застеленной поверх ковролина знаменитыми во всем мире элийскими коврами ручной работы и заставленной рядами полумягких стульев.
-Здесь будут сидеть наши аксакалы, – объяснил хяким. – Видите ковры? Теперь, бойцы, слушай мою команду! Ваша задача: когда проедет президент и аксакалы освободят стулья, свернуть в темпе вальса все ковры и побросать в «ГАЗель» номер 22 – 34. Запомнили? 22 – 34. Ничего не бойтесь, кто будет останавливать, говорите: распоряжение хякима. Душтумме?               
-Да, – они дружно кивнули.
-Всех посылайте на ***. Если что, я потом разберусь. С меня каждому по баклажке пива и закуска. Спрячьтесь пока вон за тем ансамблем и стойте как прибитые. С ковров глаз не спускайте. Если все ясно, свободны!
-Халим! – передняя дверца резко открылась и в машину заглянула женщина с такой аппетитной фигурой и красивым лицом, что у солдатиков сразу обмякли ноги и началось обильное слюноотделение. Ее большие волоокие глаза сверкали яростным негодованием. – Халим, это ты распорядился поставить детей в степь на свежую невысохшую краску?
-Я где сказал вам быть? – рявкнул Халим на воинов. – Ну что ты орешь, Джерен? – Он укоризненно понизил голос. – Подумаешь, немного замажут туфли! А что прикажешь делать, если это место у нас как бельмо на глазу. Чем разукрасить зелень?
-Халим, родители нам не простят, мы потеряем коллективы…
-Ну и черт с ними! Незаменимых нет. Тебя заменят или меня заменят, – никто не заплачет. Не строй из себя мать Терезу, поставь туда местные городские коллективы и дело с концом, все равно от их пения только рыгать охота. Душтумме? Давай на время встречи оставим наши разногласия, ей-богу сейчас некогда. Потом поспорим. Или давай дашь на дашь. Видишь ковры? Тебе пары штук будет достаточно, чтобы до конца встречи рот не раскрывать?
Она улыбнулась и отрицательно покачала головой.
-Три?
-Четыре!
-Хорошо, хорошо. Беги, делай перестановку. Скандала не бойся, я тебя потом прикрою. О машине и вывозе ковров позаботься как-нибудь сама, только не вздумай вытаскивать их из-под аксакалов, а то я тебя знаю, ты на ходу фокусника разденешь, так, что он и не заметит. Прояви уважение, дождись конца церемонии, после разберемся. Душтумме? Ну, тогда все, иди работай.
-Я твой «Хазар» поставлю в степь. Все равно они фонограмму утеряли. С утра устроили мне базар, прибегали разбираться.
-Хоть два «Хазара». Салы скажи: откроет рот, я ему все яйца пообрываю!
Хяким умчался. Подождав, пока «Мерс» удалится на порядочное расстояние, Сержик повернулся и молча направился в сторону города.
-Эй, армян! Ты куда? – закричали сослуживцы.
-Бар сектыр! – коротко ответил Сержик. Свежий ветер возбудил в нем невыносимое чувство голода и он готов был сейчас пойти на любое правонарушение, лишь бы заглушить его хотя бы черствой корочкой хлеба. Добравшись окольными путями до центра города, он оказался за спиной густой толпы, облепившей тротуар. На одинокого солдата в белых перчатках никто не обращал внимания. Только носатый худощавый человек с голым блестящим черепом и туго натянутой на костистое лицо желтоватой пергаментной кожей смерил его подозрительным взглядом и мысленно отработал на нем излюбленный киношниками эффектный круговой удар ногой «урэ-маваши-гери». Он вышел из довольно ухоженного подъезда и вслед за ним появилась круглолицая желтоглазая коротко стриженная элийка с осветленной челкой и с округлой гибкой фигурой.
-Лева, – сказала она на чистейшем русском языке. – Меня не жди, я не хочу, чтобы Саша увидел нас вместе.
Она ойкнула, потому что железные пальцы любителя карате, шутя, щипнули ее за нежную попку, укоризненно покачала головой и, прибавив шаг, смешалась с толпой на Бродвее. Лев Кубек, не спеша, пошел в другом направлении. Безрезультатно проплутав по окрестным улицам около получаса и не найдя открытым ни одного дукана, Сержик совсем отчаялся. Голод терзал его неимоверно. Оставалось только обратиться за помощью к какой-нибудь сердобольной гражданке или ограбить одинокого прохожего. В его карманах давно гулял ветер, на открытый дукан он надеялся лишь по привычке на что-то надеяться. Но нельзя бесконечно испытывать судьбу. Неподалеку от центра он едва не столкнулся нос к носу со своим ротным командиром. Перед глазами опять замаячили голодные прелести элийской гауптвахты. В отчаянии он упал за неизвестно откуда подвернувшийся джип, рванул на себя заднюю дверцу и ужом скользнул на сиденье, где скрючился в позе насмерть испуганного эмбриона. Ротный вместе с двумя младшими офицерами, о чем-то фефекая на ходу набитыми насом ртами, скорым шагом забежали в ближайший подъезд и по быстрому «раздавили» поллитровку, занюхав ее рукавом, после чего снова побежали руководить своими участками оцепления. Сержик осторожно приподнял голову, чтобы оглядеться. В замке зажигания торчал ключ и брелок легонько покачивался на кольце, словно толкая его на преступление. Ему ничего не стоило протянуть руку и завести мотор. Рефлекторно рука даже потянулась между креслами, но сам он остался лежать щекой на прохладной, упруго-резиновой плоти сиденья и по дороге ее сморил сон. Сержик устал, а лежать в тишине было так приятно. Рука упала и глаза закрылись. Он увидел перед собой солдатскую миску, полную горячей перловки, окутанную влажным паром. Сержик глубоко задышал. Но если ключ торчит в замке зажигания, значит, хозяин оставил джип без присмотра буквально на пару минут, подумалось ему. Сейчас он вернется и поднимет крик, набегут комитетчики и ротный и привет, гауптвахта! В голове запищал тревожный маячок. Сержик мгновенно поднялся и выскочил из машины раньше, чем успел разлепить глаза. Очнулся он уже в подъезде, но не в том, где прятались от лишних глаз офицеры, а в другом, дальнем, куда погнал его проснувшийся заячий инстинкт. Заброшенный подъезд с загаженными ступенями не внушал серьезных опасений. Бегло обшарив нижние квартиры со сбитыми на дверях замками на предмет черствой корочки и не найдя в них ни одной заплесневелой крошки, Сержик перешел на следующий этаж. Издали до него доносились неясные приветственные крики. Гул толпы, волной перекатываясь по головам, приближался в его сторону, становясь все громче и громче. Сержик осмелился высунуть нос в окно, спрятавшись за удивительно новенькую портьеру.
Несмотря на начало октября, на улице было очень солнечно и тепло, и она с удовольствием купалась в своей праздничной красе. Легкий бриз развевал разноцветные флаги и туго натянутые над дорогой многочисленные транспаранты. Мимо стоящих по обе стороны людей медленно катили иномарки президентского кортежа. Пятым по счету шел открытый президентский лимузин. На третьем этаже прямо над головой Сержика что-то коротко и сухо тюкнуло. Звук был двойной, как будто тюкнуло не один раз, а дважды. На улице ничего не изменилось, иномарки одна за другой продолжали неслышно проскальзывать мимо дома. Для чего-то протерев красивой блестящей портьерой пыльные стоптанные ботинки, Сержик продолжил осмотр квартир. Он уже был на площадке третьего этажа, когда приветственные крики вдруг снова многократно усилились и за приоткрытой дверью одной из квартир опять что-то негромко тюкнуло. Сгорая от любопытства, Сержик осторожно прокрался внутрь. В одной из комнат, спиной к нему, сбоку от окна стоял невысокий бритоголовый человек с необъятными плечами и квадратным торсом и заученными точными движениями снимал с винтовки хитрый оптический прицел.



Глава шестая
Убить президента

Боб всю ночь давил Мусика в подъезде. Дело было в Чечне и происходило это под звук надоедливых и монотонных туземных барабанов и тоскливый вой туземных скрипок. Мусик не сдавался и звонким детским голосом весело пел непонятную песню, где без конца славили имя Элибаши. В конце концов он довел Боба до белого каления. Боб хотел уже взять автомат и идти расстреливать жителей аула, но в этот критический момент Порох грубо ткнул его в бок. Время близилось к рассвету и он с трудом оторвал от пола тяжелую хмельную голову. Возле окна суетились злые как черти чернявые рабочие с тусклыми от усталости глазами и ввалившимися щеками  и обухами топоров вгоняли крест накрест в оконный проем свежеоструганные бруски. Двое других возились с большим рулоном великолепной портьерной ткани. Один, стоя на стремянке, прибивал ее над окном прямо к стене большими дюбелями, второй как попало кромсал ее ножницами ниже подоконника. Завершив дело слева от окна, они перешли на правую сторону. В нижней квартире снова противно заныл гыджак и дети запели про Элибаши. Боб застонал и повернулся на другой бок. Трудно даже представить себе силу той ненависти, которой он ненавидел сейчас Мусика и совсем не потому, что ему в первый раз пришлось ночевать на голом полу. Случались времена и похуже. Нет, дело было в принципе. Ему хорошо было видно через дверной проем как в соседней комнате, нагло развалившись на его двери, давит харю толстый азербайджанец. Неудивительно, что когда рано утром ему пришло время взглянуть в оптический прицел специально заказанной им шведской снайперской винтовки, он готов был немедленно открыть огонь по любой движущейся и неподвижной цели в пределах ее максимальной досягаемости. Пришлось сделать несколько упражнений и размять пальцы, чтобы они не нервничали. В себе Боб не сомневался. Еще не было случая, чтобы он промазал. На добивание работал Порох из окна соседней квартиры, она была крайняя и он видел картинку совсем под другим углом.
В половине девятого улица стала заполняться людьми. Порох проковырял в занавеске дырку и стал смотреть сквозь нее. Он не боялся, что его заметят. Массовку в трехэтажки не пускали, потому что ее количества едва хватало, чтобы создать видимость толпы на улице. Его внимание привлекла стройная женщина  с белым лицом и осанкой королевы, благодаря чему она выделялась из общей массы встречающих. Порох уважал большие бюсты и подтянутый животик и потому провожал элийку в прицел до тех пор, пока она не смешалась с толпой. Договорившись с шофером автобуса, приписанного к отделу культуры областного хякимлика насчет левого вывоза ковров, Джери спешила к месту расположения аксакалов. Идти было еще порядочно, но в ее хорошенькой головке щелкал счетчик, что помогало ей веселее цокать каблучками. Над головой протарахтели два вертолета и ушли в сторону комбината. Встреча началась. К тому времени, когда она добралась до обещанных ей ковров, сладкоголосый Вепа по ее расчетам уже должен был опустить в карман конверт с президентскими деньгами. Издали доносилось многоголосое детское пение и дробный, зажигательный бой нагары. Все работало как заведенные швейцарские часы, не нуждаясь больше в указаниях большого начальства. Каждый маленький музыкальный коллектив имел своего художественного руководителя, который и без понуканий твердо знал, что нужно делать, чтобы обратить на себя внимание президента. Шум и крики народного ликования волной катились по головам встречающих. Президент перерезал ленточку на установке полипропилена, президентский кортеж медленно двигался по дороге. Расцвели на зеленом ковролине живые цветы танцевальных ансамблей, забегали телевизионщики, адский грохот и слаженное пение нескольких сотен глоток поглотили остальные звуки. Черные иномарки с зелеными государственными флажками бесшумно скользили мимо аксакалов. Белобородые дружно поднялись со своих мест, тряся огромными бараньими тельпеками и размахивая руками. Джери вздрогнула от удивления: в пятой по счету, открытой и самой красивой машине президентского кортежа на переднем сидении возле шофера сидел… Вепа и сиял как начищенный медный таз. За его спиной вяло помахивали ладошками знакомые ей по совещанию директор комбината Балахмед и генеральный директор «Энитрола» Мирный. При ярком свете седина Мирного выглядела так, словно он всю ночь вымачивал ее в штемпельной краске. В тот же миг наваждение как рукой сняло и она увидела, что это не Вепа. Длинный хвост президентского кортежа, который замыкала белая машина Халима, стал удаляться в сторону города. Проскочил телевизионный микроавтобус. Скоро от ансамбля к ансамблю древним народным способом пришла весть: президент раздарил возле комбината четыре конверта с деньгами по пять тысяч долларов в каждом. Деньги эти не облагались никаким налогом, за их трату не нужно было отчитываться по статьям и в идеале они давались на развитие понравившегося президенту конкретного музыкального коллектива и на покупку сценических костюмов. Но это лишь в идеале. После того как великий Элибаши сделал такую раздачу конвертов обязательной традицией при каждой встрече с народом, все начальство от шоу-бизнеса видело эти, практически дармовые деньги, в своих ежедневных снах. Прекрасные грезы Джерен Сохатовны обернулись такой же прекрасной явью: одним из четырех награжденных оказался ее сладкоголосый ставленник Вепа. От радости она почувствовала себя совершенно окрыленной. Теперь оставалось быстро решить вопрос с коврами, пока Халим не узнал о деньгах и не взял свои обещания обратно.
-Ребята, помогите, – попросила она нескольких старшеклассников из ближайшего ансамбля дутаристов, все еще возбужденных своим трехминутным выступлением перед проезжающей мимо машиной президента. Но жизнь не дремлет, и к каждой бочке с медом у нее заранее приготовлена своя ложка с дегтем. Из-за спины аксакалов внезапно выскочили два молодых солдатика в камуфляже и стали проворно сворачивать ковры.
-Посторонись, отец! – нагло кричали они белобородым, вынуждая их подниматься со своих мест. Джерен Сохатовна бросилась к ним разъяренной фурией.
-Это еще что такое?! Что вы делаете? Оставьте людей в покое, немедленно прекратите это безобразие!
-Пошла на ***! – в точном соответствии с полученным от хякима разрешением ответил Гайсин, не отрываясь от своего занятия.
-Что?! – задохнулась от ярости зам по культуре.
-Распоряжение хякима, – торопливо пояснил дагестанец, продолжая сворачивать ковер. Джерен Сохатовна округлила свои прекрасные глаза. Она могла поверить и смириться с тем, что известный матершинник Халим послал ее по вышеуказанному адресу, но смириться с тем, что ее прекрасные новые ковры ручной работы, равных которым нет во всем мире, на ее глазах безвозвратно запихивают в какую-то левую «ГАЗель», скособоченную на одну рессору, она не могла и не хотела. Ширины и крепости ее груди хватило на то, чтобы храбро встать на пути солдат между коврами и машиной.
-Не уйду! Кладите ковры на место!
-Уйди, тетка! – ревели солдаты, оттесняя ее плечами. В конце концов, она билась всего лишь за ковры и за справедливость, а они сражались за свое пиво и закуску. Поражение слабой женщины было неминуемо. Она разрыдалась. Словно в отместку за помятую женскую честь, в центре города вдруг грохнул такой силы взрыв, что у солдат взрывной волной сорвало кепки с голов, а тощие животы подбросило к самой диафрагме. Со всех сторон жалобно завыли школьники. Через минуту, получив приказ по рации, со стороны комбината промчались, вереща сиренами, три красные пожарные машины и машина «Скорой помощи». Нелепый и  страшный людской вой сопровождал их до самого города.
*
Когда в оптический прицел попало улыбающееся лицо парнишки с фотографий Кубека, палец Боба непроизвольно напрягся и получил мысленный приказ нажать на спуск. Но не подчинился, хотя едва заметно дернулся. Боб отнял глаз от прицела, посмотрел на неторопливо приближающуюся кавалькаду и снова приник щекой к прикладу. Сердце его спокойно и ровно отстукивало секунды. Заказанного человека он нашел прицелом на заднем сидении украшенного флажками открытого лимузина. Толстощекий и неестественно черноволо-сый, с капризным выражением лица, он неохотно кривился в улыбке и изредка махал народу маленькой ладошкой.
-Отмахался, – зло подумал Боб. Когда нос машины поравнялся с третьим фонарным столбом от угла, он мысленно сказал себе «Огонь!» и мягко нажал на курок. Винтовка интеллигентно и почти неслышно выплюнула пулю. Директор комбината откинулся на спину и бессильно уронил руки. В темной ткани костюма пуля проделала маленькую дырочку напротив сердца. По-звериному чуткий слух Боба различил в общем шуме тюканье второй винтовки, значит другая аккуратная маленькая дырочка должна была появиться в крашенных волосах, откуда поползла на лоб тонкая темная струйка. Мирный, чьи нервы вибрировали, как перетянутые до диссонанса струны, ничего не заметил. Он тоже считал секунды. Ему живо представлялось, как выстрел раскроит сидящему перед ним щенку черепную коробку и снесет полголовы, он мысленно сжимался от отвращения, представляя себя забрызганным с головы до ног кровавой мозговой кашей. Потом он понял, что они уже проехали момент, а президент все еще жив и здоров. Он беспокойно заерзал на сидении и тут на него навалился директор комбината.
-Ты что, Балахмед? – недовольно буркнул Мирный, отталкивая его от себя. На его руках остались пятна крови. Несколько секунд он молча таращился на них, потом перевел взгляд на соседа. Балахмед снова сползал на него по сидению. Мирный быстро подпер его плечом. Ему казалось, что взгляды многочисленной толпы прикованы к нему и чувствовал себя актером, в самый ответственный момент спектакля забывшим на сцене слова. Подлый директор комбината уронил голову на предложенную ему опору, и они теперь ехали в открытой машине президента приобняв друг друга как голубки, потерявшие последние остатки стыда. Находиться в таком двусмысленном положении Мирному было совершенно невозможно. Если Балахмеда уже ничего не волновало, генеральный директор «Энитрола» рисковал навсегда испортить свое реноме в глазах окружавших его людей и окончательно загубить свою карьеру. О причине промаха гадать сейчас было бессмысленно, нужно было срочно исправлять положение. Дотянувшись до уха водителя, своего человека, он прошипел в него змеиным шипом:
-А ну сворачивай на боковую улицу и давай еще раз вокруг квартала!
Шофер послушно кивнул. Машина нашла небольшую брешь в оцеплении и свернула за поворот. Жидкая массовка брызнула из-под колес. Одна за другой машины сопровождения без колебания устремились за головной машиной, а четыре первые продолжали катить к турецкому отелю, срывая незаслуженные аплодисменты и вызывая законное недоумение. Места, по которым теперь пробирался президентский кортеж, больше всего напоминали развалины Сталинграда. На загаженных улицах не было видно ни одной живой души, никто не мелькал в черных провалах оголенных окон, не было даже собак и кошек. Замыкающий кавалькаду хяким Халим в отчаянии рвал на себе волосы.
-А мы где? – после минутной паузы повернулся к Мирному потрясенный президент. Он просто не мог поверить своим глазам.   
-На Луне, – хотел грубо ответить Александр Адамович, но прикусил язык. Нервы его вибрировали уже где-то на уровне ультразвука. Он только что сбросил труп Балахмеда себе под ноги и хорошенько его притоптал и теперь его главной задачей становилось изыскание возможности вновь поставить президентский лимузин под пули киллеров.
-В Чекиль-Эне, – ответил он.
-А до этого где были? И где Балахмед?
-Сошел, – нагло соврал Александр Адамович. Тимур посмотрел на него, как на сумасшедшего, но настаивать не стал. Он еще находился в состоянии шока от того, что открылось ему за пределами официального регламента. Город выглядел так, словно в нем продолжительное время резвились умалишенные. Впрочем, за третьим поворотом им опять открылись многочисленные людские спины, грянула музыка и раздались приветственные выкрики. Массовка расступилась, и президентский лимузин снова оказался на центральной улице города. Странный сон кончился, президент снова поверил своим глазам.
Их возвращение застало Боба не спеша отвинчивающим оптический прицел.
-Бросай винтовку, идиот, сматываемся! – страшным шепотом орал ему Порох, но он только отрицательно мотал головой. В данный момент его шарики вращались в противоположную от нормальной сторону. Сказывалась контузия. Ему хотелось драться, хотелось погони, хотелось поймать кураж и идти вниз по лестнице по бесчисленным, как в американском боевике, трупам, отстреливаясь до победного конца, чтобы в последний, самый последний, решающий миг рвануть на себя дверцу джипа, прыгнуть в него и ударить по газам. Вернуть его в рабочее состояние мог только хороший удар по почкам.
За окном неожиданно снова заорала толпа. Боб кинул рассеянный взгляд на улицу. По ней, приближаясь, катили машины президентского кортежа.
-Смотри командир: они возвращаются!
Порох подскочил, одним взглядом оценил обстановку, изменился в лице и бросился в соседнюю квартиру к своему винторезу, едва успев крикнуть:
-Работаем в прежнем режиме!
Боб вернул прицел в исходное положение и прислонился щекой к прохладному прикладу. Он испытывал странное раздвоение сознания, состояние дежа вю и это его страшно нервировало. Неясно было, стрелять или не стрелять, в кого стрелять, и будет ли оплачен незапланированный выстрел? Для чего вернулся президентский кортеж? Где-то была подстава, но вот где и кто кого подставлял?.. Схожее состояние испытывал и командир. Президентский лимузин уже приближался к третьему фонарному столбу от угла. В прицел было видно, что лица людей в машине выражают явное смятение и неуверенность. Из трех человек только широколицый человек с бровями как у Брежнева своей сединой слегка напоминал портрет на денежных купюрах, двое других интереса не представляли. Седой наклонился к уху водителя и сделал круговое движение рукой, затем откинулся на спинку и нос лимузина поравнялся с фонарем. На счет «дв!..» Порох слился с прицелом. Александр Адамович дернулся. Обе пули попали в цель, но то ли убойная сила бесплатной пули резко снижалась по сравнению с оплаченной, то ли из-за физиологических особенностей строения организма, однако Мирный умер не сразу и сознание не потерял. Он нашел в себе силы протянуть руку и ткнуть пальцем в послушную спину шофера. Тот, не оборачиваясь, кивнул. Кавалькада машин снова свернула на боковую улицу. Комитетчики с растерянными лицами, переругиваясь на ходу, побежали вдоль тротуаров. Никто не понимал, по чьему сценарию разворачивается встреча. Халим хватался за голову. Новый поворот мог означать только одно: президент заметил и захотел получше рассмотреть вопиющую запущенность Чекиль-Эна. Обман раскрылся, очковтирательство не состоялось, под блестящей карьерой Халима можно было подвести жирную черту. Терять ему было уже нечего и он крутанул руль в другую сторону. Белый «Мерседес» вырвался из колонны сопровождения и помчался к междугородке. Ворвавшись в пустой пыльный зал с тремя телефонными кабинками он, задыхаясь, продиктовал одинокой телефонистке номер в Асбадахе и его немедленно соединили. Дядя Мухаммед оказался дома, он сильно грипповал и не мог сопровождать президента в этой поездке.
-Даи, даи ! – закричал Халим плачущим голосом. – Спаси, умоляю! Сделай что-нибудь! Все пропало, все пропало, я конченый человек, если ты мне не поможешь!
-Да что ты орешь, Халим? – удивился первый министр, которого было едва слышно. – Объясни толком, что случилось. Чтобы помочь, я должен знать, на чем ты спалился.
Халим начал взахлеб рассказывать, но на третьей фразе его объяснения были прерваны таким жутким взрывом и грохотом, что все стекла в здании мигом повылетали и разлетелись в мелкую крошку на кафельном полу. Связь прервалась. Халим в предынфарктном состоянии выскочил на улицу  и увидел густой черный столб дыма, торчащий широким концом из неба, а узким упирающийся в самый центр города, и подумал, что он слишком поторопился звонить дяде Мухе и заживо списывать себя в расход. А вот теперь, после взрыва, в самый раз было сделать и то, и другое.
*
После второго выстрела, о котором никто не договаривался, Порох бросил винтовку возле подоконника и помчался к Бобу с твердым намерением врезать ему по почкам. Он опоздал к началу операции. Бобу уже врезали по почкам, причем довольно квалифицированно и больно. Всем известно, что в армии удар по почкам заменяет кружку пива, но, судя по позе, в которой скрючился Боб, ему щедро отвесили целую баклажку. Порох наткнулся на затянутую в камуфляж широкую крепкую солдатскую спину. Девять человек из десяти, думающие не задним местом, а тем, которым положено думать, никогда бы не ушли в такой ответственный день в самовольную отлучку. Девяносто девять из ста тех, кто дружит с головой, на цыпочках покинули бы здание при первом же отпугивающем звуке. Девятьсот девяносто девять из тысячи, при виде киллера со снайперской винтовкой в руках, бежали бы от него впереди собственного визга с чувством хорошо выполненного долга. И только Сержик оказался настолько глуп, чтобы неизвестно для чего ввязаться в проигрышную драку. Уже много позже, сидя в инвалидном кресле и день за днем предаваясь воспоминаниям, он пришел к выводу, что именно этот проклятый момент стал переломным в его судьбе и если бы можно было заново пережить этот день, он прожил бы его совсем иначе. Но никому не дано такой шикарной возможности. И Порох, вернувшийся, чтобы привести в чувство Боба и спасти этого чертового психопата, который когда-то на своем горбу вынес его, продырявленного в трех местах, из боя и три часа нес на себе, петляя по «зеленке», не задумываясь, ввязался в драку. Его тело взлетело над землей и нога резко ушла вперед. Уже в полете Порох твердо поклялся себе, что это последнее общее дело с Бобом. Хватит рисковать, он ему не нянька. На подлете Порох вытянул носок. Подкованный в терминах Кубек окрестил бы этот удар как-нибудь по научному, но сам Порох был скорее практиком, чем теоретиком. Сержик тоже был немного практик и потому нога киллера пнула воздух. Три минуты суматошного боя закончились тем, что свалка из сплетенных дерущихся тел скатилась по лестнице до первого этажа, вышибла спиной Сержика подъездную дверь и выкатилась на улицу. Из распавшегося клубка две громко матерящиеся человеческие особи бегом бросились к припаркованному неподалеку джипу. Сержик висел у них на плечах. На улице уже не было так безлюдно, как раньше. Несмотря на старания комитетчиков, начала расходиться красномор-ская массовка, уверенная в том, что третьего выезда президентского кортежа не будет. Свирепая драка возле одного из домов заставила людей оцепенеть на месте. Через секунду согласно закону подлости из-за поворота появилась кавалькада черных иномарок во главе с открытым лимузином. На глазах у президента высокий солдат в разорванном камуфляже и белых перчатках догнал одного из убегающих парней и ткнул его в спину здоровенным кулаком. Удар был такой силы, что Порох покатился под колеса надвигающейся машины. Люди в ужасе закричали, водитель резко нажал на тормоза. Мирного бросило вперед, он ударился лбом об переднее сиденье и упал на труп директора комбината. Тимур привстал. Возмутительная драка продолжалась, хотя к месту происшествия уже бежали комитетчики и военные. Киллеры поняли, что на вес золота становится каждая секунда. Боб, наконец, хорошенько достал ногой упрямого солдата и это дало им выигрыш во времени. Он влетел на заднее сиденье джипа, разблокировал дверцу водителя и, дотянувшись до бардачка, выхватил обещанный Кубеком пистолет. Джип качнуло, Порох тяжело рухнул в переднее кресло.
-Гони! – крикнул Боб. Он уже опустил стекло и высунул наружу руку с пистолетом. Народ ахнул.
-Это киллеры! – крикнул кто-то.
-Киллеры, киллеры! – подхватили вокруг.
Время остановилось. Рука с пистолетом стала медленно опускать ствол, целя Сержику прямо в грудь. Сержик увидел черную крохотную дырочку-глазок, блестящую округлую головку пули в темной глубине ствола, нацеленный в капсюль ударный механизм и белый напрягшийся на спусковом крючке палец, поросший рыжими волосьями. Грамотно оценив обстановку, офицеры полка дружно упали на асфальт и прикрыли головы руками. Из них не погиб ни один. Разбегающуюся во все стороны массовку смело начисто. Президента спасло только тело Сержика, оказавшееся между ним и джипом и отброшенное в его сторону на капот лимузина. Повернув ключ в замке зажигания, Порох замкнул контакты. Сработала адская машинка Кубека и Кубеку, наблюдающему за взрывом в бинокль с далекой многоэтажки, оставалось только молиться своему еврейскому богу и еврейской фортуне, чтобы взрыв зацепил машину президента. Рука Боба, срезанная вместе с пистолетом рваным куском железа, взлетела в воздух и с деревянным стуком упала на асфальт метров за пятьдесят от места взрыва. Пальцы разжались, пистолет покатился и ударился о бордюр. Иметь незаконное оружие в Элистане очень опасно, оно скорее способно принести вред самому владельцу, чем кому-то из окружающих, но хватательный рефлекс у бывшего спортсмена-вольника был развит необычайно и не дал ему времени подумать. Мусик воровато оглянулся, нагнулся и быстро сунул находку в карман. Зачем он это сделал, объяснить было нелегко. К счастью для него все были или контужены, или шокированы, или увлечены и никто ничего не заметил. Люди бежали к месту взрыва, а не от него. Особое внимание уделялось сильно пострадавшей машине президента. Стена дома треснула, все вокруг горело и валялись окровавленные трупы. Вместо злополучного джипа с киллерами зияла глубокая черная воронка с обугленными краями, черный дым застилал солнце, с неба все еще сыпались мелкие куски асфальта и щебенка. Уцелевшие жители Красноморска ошалело бродили среди обломков с совершенно дикими глазами.
Сержик со стоном сполз с капота лимузина.
-Жив? – спросил его звонкий, ломающийся от возбуждения голос. Сержик кивнул. Он все еще плавал в облаках.
-Молодец! Как тебя зовут, солдат?
-Сержик Галстян, ёлдаш  э-э… начальник.
Голос рассмеялся. Ноги у Сержика стали подкашиваться. Он по-прежнему ничего не видел.
-Быстрее врача! Моего личного! Забрать в Асбадах, поставить на ноги, лечить как меня самого, понятно? Я проверю. Пойдешь ко мне в охрану, солдат?
-Пойду, – сказал Сержик и это была его последняя ошибка за сегодня. Больше он ничего не запомнил, потому что сознание его померкло и перед глазами в веселом танце замелькали эмалированные миски, до краев наполненные горячей кашей.





Часть четвертая
Бастионы полковника Власина

Глава первая
Лялькина одиссея

«604»-скорый «Элибаши – Асбадах», кланяясь почти каждому придорожному столбу и разъезду, к шести утра кое-как дотянул свой красно-зеленый хвост до главного железнодорожного вокзала страны. Светало, город надежд только-только начинал пробуждаться. Через день Лялька тем же поездом вернется обратно в Красноморск и примет целую упаковку димедрола, чтобы умереть, но это будет еще не скоро, а пока у нее было отличное настроение и радужные планы на будущее. Она едва досидела в привокзальном кафетерии до восьми утра, затем позвонила Рустику. Услышав ее голос по телефону, Рустик издал победный индейский вопль. Молодые люди часто кажутся грубыми, но это обманчивое впечатление всего лишь рисовка, на самом деле они искренни и чисты, а глубина их переживаний просто не поддается описанию.
В десять часов, накормив девушку плотным завтраком, Рустик на собственной «Вольве» лихо подкатил к Национальному институту культурного и духовного возрождения, где трудился ректором его отец. Национальному возрождению Лялька была нужна не больше, чем корове пятая нога, впрочем, так же, как и Ляльке национальное возрождение, она и учиться поехала только потому, что так хотел Рустик, но пока она стояла в просторном вестибюле, пока шла по прохладным институтским коридорам, она прониклась особым духом высшего учебного заведения. Навстречу попадалось довольно много народу, хотя занятия еще не начались. Всех их через полмесяца с нетерпением ожидали хлопковые поля любимой родины.
-Майя, папа на месте? – по-свойски спросил Рустик селекторную секретаршу в солидно обставленной приемной. По приемной было заметно, что ВУЗ далеко не бедствует, а скорее даже наоборот. – Один? Никого не впускай, у нас серьезный разговор. А девушка пусть пока тут посидит.
Он подмигнул Ляльке левым глазом и исчез за дверью с ее документами.
Обложившись со всех сторон бумагами и папками, со стильными очками на носу, папа выглядел в высшей степени научно и внушал робость и уважение. Если на красноморском побережье к нему клеилось прозвище «мугаллым», назвать его так теперь даже у Сержика не повернулся бы язык. В просторном кабинете, в удобном кожаном кресле, за большим полированном столом Сапар Сапарович был именно ректором и никем иным. За строгость и принципиальность, а так же согласно инициалам, еще в бытность его простым преподавателем в университете студенты прозвали его «СС» и кличка приклеилась намертво. При виде сына брови его сначала недоуменно приподнялись, затем сдвинулись и нахмурились. Он не любил мешать работу с домашними делами.
-Чего тебе, сын? – спросил он строгим голосом, давая понять, что очень занят.
-Студентка приехала, ждет в приемной, – весело сообщил Рустик, протянув ему прозрачную папку с белой кнопкой посередине. – Ну, помнишь, я говорил? Ты обещал, вот принимай документы!
Сапар Сапарович придвинул папку к себе. Раскрывать ее было даже не обязательно, все что нужно, он увидел и так. Сквозь прозрачную пленку на него в целых трех экземплярах глядела та пляжная шлюшка, с которой он провел удивительный час несколько дней назад. Всем детям свойственно, не задумываясь о последствиях, подкладывать бедным родителям свинью. Рустик тут исключением не стал. Эта девочка была бомбой замедленного действия, по мощности эквивалентной той, что в свое время уничтожила Нагасаки. Бедного ректора невольно перекосило, его сердце упало в пятки, а волосы на затылке зашевелились.
-Ну, ты тут пока прикинь что к чему, а я ее сейчас позову, – сказал Рустик.
С большей охотой Сапар Сапарович оказался бы сейчас нос к носу с гремучей змеей!
-Сынок! – сказал он. Хороший администратор должен быть отчасти политиком, а хороший политик обязан уметь быстро выходить из состояния «грогги». – Сынок, подожди. Мне сейчас некогда этим заниматься, я жду важный телефонный звонок. Приходите через час, обещаю, что дождусь вас и никуда не уйду. Повози ее по городу, покажи достопримечательности. Болья ?
-Болья. А документы оставить?
-Оставь, – Сапар Сапарович мысленно перевел дух. – Подожди. Возьми деньги.
-У меня есть.
-Возьми еще. Устрой девушку в гостиницу, пусть отдохнет. Она ведь с поезда?
-Да. А что это вдруг такая забота? – насторожился Рустик.
-А ты хотел привести ее в дом и поставить нас с матерью перед фактом? Ты про нее все уши прожужжал. Не выйдет!
-Да ничего я не хотел, за кого ты меня принимаешь?
-Даже не думай. Иди и устрой девушку в гостиницу! – чеканя каждое слово, повторил СС. – Через час я освобожусь и поговорю с ней.
Рустик вышел и СС забила нервная дрожь. Он положил под язык таблетку валидола, который завалялся под бумагами где-то в нижнем ящике стола и постарался взять себя в руки. Кто знал, что земля может оказаться такой маленькой и круглой? Случайная пляжная шлюшка вдруг выросла в огромную проблему, вошла в его дом и угрожала душевному равновесию семьи. Если бы он не был убежденным атеистом, он бы сейчас восславил аллаха за то, что тот дал ему время для принятия решения. Он вытряхнул из прозрачной папки Лялькины документы и стал их жадно просматривать. Все было как у всех, его удивил только аттестат о среднем образовании, в котором были одни пятерки. В принципе это было даже хорошо, потому что таких вот примерных учениц, не нюхавших жизни в школьные годы, было легче всего обмануть. Троечницы, те наоборот, всегда оказывались самыми пронырливыми и практичными. Ключевое слово было произнесено. Со словом «обмануть» как-то само собой пришло напрашивающееся решение. СС всегда считал, что за крепкую семью нужно обязательно бороться, пусть даже с такими маленькими гадкими девчонками с кривой дорожки. Он не собирался сидеть, сложа руки и ждать, пока его влюбленного по уши балбеса обведет вокруг пальца какая-то путана. Действовать следовало решительно и жестко. Это послужит ей в будущем уроком.
СС взглянул на часы. Если сын будет точен, а точностью он никогда не отличался, до трудного разговора оставалось не более получаса. Он попытался представить себе, чем сейчас могут заниматься молодые, но ничего, кроме постельной сцены не придумал, причем в роли сына выступил он сам, а дело происходило на том же диване, на той же даче, на красноморском побережье. Тут он вспомнил, что при первой встрече девушка назвалась не Лелей, а как-то иначе и это еще больше подлило масла в огонь. Ему стало казаться, что случившееся было заранее спланировано и подстроено, чтобы заставить его оступиться и ославиться на весь город. В этом предположении не было ничего невозможного, при его положении в недругах и завистниках он недостатка не испытывал. Эти акулы давно бы его съели, но, слава аллаху, и высокие покровители имелись. Мысли его успокоились и потекли в привычном для него русле. Он стал размышлять, кто из активных недоброжелателей мог подстроить ему эту бяку.
А молодежь тем временем сидела в баре, ела гриль, смеялась и запивала смех холодным пивом.
-Зачем мы едим? – все время повторяла Лялька. – Мы же совсем не хотим есть! Куда в нас столько лезет?
-Ешь, ешь! – приговаривал Рустик, блестя жирными губами. – Я сейчас еще закажу.
-Я начинаю тебя бояться. Ты какой-то депрессивно-куриный маньяк! Мне нельзя столько есть, на мне вся одежда лопнет.
-Я тебе новую куплю.
-А ты что, спонсор?
-Я менеджер на хорошей фирме. В следующем году продолжу обучение в Турции. Так что одеть, раздеть, это мне пару пустяков.
-Особенно раздеть? – На Лялькино лицо вдруг набежала тень.
-Сначала нужно хорошенько одеть, – улыбнулся Рустик.
-Да, одеть – это нужно…
-И вкусно накормить. 
-У тебя все мысли о еде. Наверное, худые люди самые прожорливые. Толстые мало едят, они толстеют оттого, что у них плохой обмен веществ в организме.
-Ага. Погоди, – он поймал за юбку пробегающую мимо официантку. – Джаночка , принеси нам самый большой «Сникерс» и две порции мороженного!
Большеглазая официантка состроила хорошенькую гримаску.
-Рустик, мы «Сникерсы» не держим. У нас тут не выносной лоток.
-А если поискать? Клиент капризничает, клиент хочет «Сникерс», клиент всегда прав. Что нужно сделать, чтобы не запороть?
-Ну-ну-ну, – она наморщила узенький лобик. – Может расплакаться? Нет? Поехать домой, полежать в ванне, успокоить нервы?
-Все запорола! Нужно быстренько выбежать на улицу и купить «Сникерс» в ближайшем магазине. Моя девушка их очень любит.
-Это заметно, – невинно обронила официантка, даже не взглянув на Ляльку. – В них так много калорий.
-Раньше я думала, что в официантки берут только молоденьких, – заявила Лялька, ни к кому собственно не обращаясь.
-Твоя девушка первый раз в кафе? Как это мило! Я и не знала, что еще остались такие не тронутые цивилизацией натуры.
-А на некоторых и печать ставить негде. Сплошные визы…
-Печать? Твоя подруга работает в Собесе?
-Рустик, нам принесут сегодня «Сникерс»?
Рустик улыбнулся и вынул из кармана веер бумажек, которых хватило бы на десять батончиков.
-Джаночка, не в обиду. Сбегай. Сдачу оставь себе.
Девушка сверкнула глазами, но разница была слишком велика, чтобы демонстрировать характер. Сработал инстинкт официантки.
-Не тормозни, сникерсни, – посоветовала Лялька.
-Кусаться ты умеешь, – засмеялся Рустик. – А по виду не скажешь.
-На пляже ты тоже был другим. Никогда бы не сказала, что ты деловой, разъезжаешь на иномарке, соришь деньгами и клеишь официанток.
-Упрек понятен. Я ее еще с детства знаю, всю в соплях помню. Мы ходили в одну школу.
-Друг детства, значит?
-Можно сказать…
-Хорошенький друг лучше стремных двух.
Рустик снова засмеялся.
-Ага. А разве плохо быть деловым?
-Она знала его другим, но он был притворщиком и умел ловко срывать свое истинное лицо.
-Я никогда не претворяюсь. Просто здесь я дома, всех знаю, все меня знают, все кругом схвачено, за все уплачено, а там я был в гостях. Я не бык, я понимаю, когда я на чужой территории, разве это плохо?
-Наверное, неплохо. Пока не знаю.
Им молча подали мороженное и «Сникерс». У официантки была обидчиво оттопырена нижняя губа.         
-Спасибо, джаночка. Давай ешь быстрей, мы уже опаздываем.
-Я совсем не хочу есть. Ты придумал новую пытку едой?
-Да. Нет. А помнишь тот «Сникерс», который ты выбросила в море? Зачем ты это сделала?
-Ну какая разница? Разве сейчас это важно?
-Интересно, он уже доплыл до Баку?
-Почему мы все время едим и говорим о еде?
-Потому что я нервничаю. С непривычки. Я тебе уже столько всего рассказал, пока ждал, что теперь не знаю, о чем говорить.
-Я тоже нервничаю.
-Из-за документов?
-Ты глупый. Документы здесь ни при чем.
-Если я глупый, давай поговорим о чем-нибудь другом.
-О чем?
-О нас, например.
-Я тебя почти не знаю. Я могу говорить только о себе.
-Ну вот и расскажи о себе.
-Ну-у… Ты MTV по цифровику смотришь?
-Это о тебе?
-Нет, слушай… На MTV есть одна передача, называется «Впролете». Там парень должен выбрать себе одну девушку из двух и решить, кто ему больше нравится, а второй девушке сказать, что она в пролете. Так вот мне все время кажется, что я сейчас проснусь и мне скажут, что я в пролете.
-Поэтому ты нервничаешь?
-Не знаю.
-Я не скажу, что ты в пролете. Я менеджер, если я скажу, что ты в пролете, то и сам тогда окажусь в пролете. Поняла? Ешь «Сникерс» и поедем к отцу.
-Я уже ничего не хочу есть. Не хочу и не могу. В меня не лезет.
-Влезет. Это тебе наказание за тот «Сникерс». Еду нельзя выбрасывать просто так, если она не испортилась, это плохая примета. Вот и сейчас – не съешь «Сникерс» и что-нибудь обязательно сложится не так. Нам ведь это не надо? Поэтому ешь, через не могу.
Лялька покорно вздохнула и надорвала обертку батончика.
-А если наоборот, я съем и тогда что-нибудь случится? Никогда не угадаешь, что нужно сделать и чего делать не нужно. Разве будет лучше, если меня стошнит в кабинете твоего отца?
Рустик безжалостно покачал головой.
-Я всегда знаю, что лучше, а что не лучше. Делай как я.
-Значит пополам? – обрадовалась она. – Тогда откуси! Не-ет, так я не играю! Откуси побольше. Еще больше! Пусть все будет по честному, чтобы и горе и радости делились на двоих.
Как восточный мужчина Рустик был неравнодушен к красивым словам.
-Правильно! – с жаром подхватил он. – С этого момента, что бы ни принес нам этот батончик, мы все будем делить друг с другом! И больше ни с кем, ладно? Ты и я.
Он ошибался. Был еще один человек, готовый взвалить на себя его радости и печали. Он уже обо всем подумал и теперь с нетерпением поглядывал на часы. Сын как всегда опаздывал. Наконец его долготерпение было вознаграждено открывающейся дверью.
-Нам войти? – спросил, – рот до ушей, – улыбающийся Рустик.
-Ей войти, а ты подожди в приемной. Мы с абитуриенткой сами разберемся, что к чему, без посторонних.
-Это я посторонний? – удивился Рустик, но спорить не стал. Лялька вошла. Внутри нее прыгали горошины.
-Проходите, садитесь, – пригласил сдержанный голос. Мужчина за столом держал перед собой открытую папку так, что ей были видны лишь его настороженные глаза. Нужно было одеться иначе, подумала она, и ей страшно захотелось изо всех сил натянуть на оголенную полоску крепкого живота свою короткую белую маечку. Она не понимала, что на девочке ее возраста и комплекции любая одежда в глазах каждого нормального мужчины мгновенно превращалась в секси.
-Здравствуйте, – как можно приветливее поздоровалась она.
-Здравствуйте. А мы с вами, кажется, уже встречались…
Папка опустилась на стол и она увидела знакомое, очень знакомое лицо, с которым была связана какая-то нехорошая история. Но вот какая?.. Внезапно на уровне подсознания сгорел предохранитель и, прежде, чем она успела сообразить, что случилось, волна тошнотворного ужаса прошла по телу и обессилила конечности. Сердце тоскливо сжалось.
-Вспомнили? Не можете вспомнить? – догадался по ее глазам СС и губы его сочувственно вытянулись. Он был уязвлен, даже оскорблен, но постарался справиться с этим. Она должна была броситься к его ногам с мольбами о прощении. Конечно, он был ее первым мужчиной, это невозможно было не заметить, но, как видно, далеко не последним. – Ну да, ну да, понимаю. Было много работы и все клиенты стали на одно лицо. Но я-то был первым, это трудно забыть, верно? Ну, вспомнила? Вспомнила. Сидеть!
Лялька упала на место. Проклятый батончик лез наружу и она только героическим усилием воли гасила рвотные позывы.
-Ну-ну, не надо так бледнеть. Чего в жизни не бывает, – поморщился СС. –Оступилась, согласен. Конь на четырех ногах и то оступается, а ты девочка молодая, красивая, у тебя вся жизнь впереди. Сиди! Я ведь не с претензией к тебе. Что было, то прошло. Рустам хочет тебе помочь, – я помогу. Как говорится, тут ничего невозможного нет, что мы, не люди? Все понимаем, – он принялся многословно объяснять, какой он мягкий и понятливый человек и у Ляльки под убаюкивающий журчащий голос стали закатываться глаза. Она медленно погружалась в какой-то тяжелый транс, постепенно теряя ощущение реальности. Ей хотелось встать и уйти, но силы оставили ее, да и у кого хватило бы решимости захлопнуть дверь перед носом стучащейся в дом мечты? Катастрофа уже случилась, нужно было только досидеть до ее конца.
-Ты меня слушаешь?.. Ты думаешь, мне будет легко молчать, зная, что девушка моего сына дешевая проститутка с городского пляжа? Извини, это правда, как бы отвратительно она не звучала. Но я готов на все, лишь бы он был счастлив. Он хочет, чтобы я сделал тебя студенткой, – пожалуйста! Он хочет быть с тобой – я буду нем, как рыба. Ради него я пойду на все. Но я должен знать, что мои жертвы будут не напрасны, что своей мягкотелостью я не испорчу ему жизнь, связывая его судьбу с девушкой, которая преследует свои корыстные цели и ради него не готова на ответные жертвы. Что мне думать, как мне это узнать? На что ты готова ради него?
Лялька молча пожала плечами. Ситуация к откровенности такого рода не располагала.
-Ты меня огорчаешь. Тебе что, плохо? – наконец дошло до него. – Ну, перестань, перестань. Ты меня боишься? Я такой страшный? Могу я, по крайней мере, узнать, как ты относишься к моему сыну? Ответь откровенно, здесь никого кроме нас нет. Подумай, я без всяких вопросов мог бы вышвырнуть тебя вон и рассказать Рустаму, чем ты занималась на пляже, но я не хочу наносить ему моральную травму. Он мой сын, я о нем забочусь.
Он замолчал, поняв, что начал повторяться. Их разговор зашел в тупик.
-Ты в какой гостинице остановилась? –неожиданно спросил он.
-«Элистан».
-Номер?..
-Двести двенадцать.
-Хорошо. Ради Рустика я пойду на все, он мой сын, но ты не моя дочь. Почему я должен идти на все ради тебя? Вы, молодые, сейчас как говорите: не дается, – продается! За свои ошибки нужно расплачиваться. Ты будешь студенткой и останешься с Рустиком и я буду нем, как рыба, но не задаром! Твое счастье сейчас полностью зависит от тебя. Я хочу, чтобы сегодня вечером повторилось то наше первое свидание. Никто ничего не узнает, это я тебе гарантирую. Еще один раз ты можешь позволить себе оступиться, это поможет тебе хорошо устроиться в жизни. Один единственный раз, не больше. Сегодня вечером я приду к тебе в номер и принесу все необходимые институтские бумаги. Специальность менеджера с углубленным знанием английского языка тебя устроит? Устроит? Не молчи, я должен это услышать!
-Устроит.
-Значит, договорились. Поздравляю, ты своего добилась. Иди и Рустику ни слова! Помни: ради вашего будущего нужно принести эту жертву. В восемь вечера будь в номере. Рустику соври что-нибудь правдоподобное. Все, до встречи.
Ничего не соображая, Лялька встала и пошла к дверям. За эти шесть или семь шагов СС успел снять с нее взглядом одежду, оголить до самого тела, и вспомнить все волнующие моменты их прошлой близости. В последние годы, когда массовое поступление в ВУЗы прекратилось и стало возможным только по протекции или за очень большие деньги, сильно сократилось и число доступных студенток. Преподавательский состав оказался на голодном пайке. Все перевернулось с ног на голову. Теперь не студентки расплачивались за поблажки на экзаменах своим телом, а преподаватели платили им за их услуги. Этот нонсенс отравлял в сознании моменты близости, которых и так стало катастрофически не хватать.
Дверь бесшумно закрылась и ректор очнулся. Конечно, можно было действовать не столь варварским методом, вполне достаточно было просто открыть Рустику глаза на эту грязную потаскушку, но… Но! Существовала опасность, что правда жизни станет не таким уж действенным средством против юношеского романтизма, то есть, выражаясь нормальным языком, Рустик окажется слабохарактерным дураком и простит ей ее прегрешения. Вот тогда случиться катастрофа. У мальчика блестящие перспективы и он ни в коем случае не должен связывать себя ни с кем определенными обязательствами, то есть (тьфу, привычка!), выражаясь более определенно, ни о какой женитьбе сейчас не может быть и речи! К тому же в процессе грязных разборок обязательно всплывет и его некрасивая роль в этом деле. Эта сучка будет кричать о том, что он ее изнасиловал на каждом столичном углу. Случиться еще одна семейная катастрофа. Нет, нет, эту любовь нужно гасить очень сильными средствами. Давить в зародыше, рубить под самый корень, вырывать как гнилой зуб! Ради них всех он не может позволить себе, чтобы его метод был неэффективным!
СС возбужденно потер рукой лоб. Все получится, все получится. Правда, предстоял еще нелегкий разговор с сыном. За девчонку он не волновался, она сделает все, как они условились. У СС был богатый опыт. Еще не родилась на свет ни одна потаскушка, которая добровольно отказалась бы от того, что само шло прямо в руки. Ни одна. Поэтому их всегда было так легко обмануть.





Глава вторая
Средство убийства

Прошло время. В половине седьмого дверь в кабинет снова отворилась и Рустик, ни слова не говоря, вошел и сел напротив отца. Он был очень мрачен.
-Пап, я хочу знать, что случилось. Леля говорит, что все в порядке, но я же не слепой. На ней лица нет. Ты же сказал мне, что все о’кей?
-А где она?
-В отеле. Сказала, что ей нужно отдохнуть, голова от впечатлений сильно разболелась. В десять часов мы договорились пойти на дискотеку.
-У меня другие планы, сынок. Заедем к ней пораньше, а там и голову подлечим. Лекарство у меня как раз для нее. Отрезвляющее.
-Ты это о чем? – недоуменно спросил Рустик. – Что сегодня у вас произошло?
-Не сегодня. Не сегодня. Тебе Леля ничего не рассказывала?
-Нет, – Рустик беспокойно заерзал. – Ну что ты тянешь, говори!
-То, что я скажу, тебе будет неприятно слышать. Я хотел тебя подготовить…
-К чему готовить? Я давно уже вырос из детских штанишек, ты что, не видишь?
-Вижу, сын, вижу. Извини. Дело в том, что при нашей утренней встрече выяснилась такая вещь: мы с твоей девушкой знакомы по Красноморску. Правда, я знал ее под другим именем и не понял, что ты рассказываешь именно о ней.
-Ну и что? Знаком и знаком, что такого?
-А ты не заметил ничего необычного в ее поведении на пляже?
-Нет. Ничего противозаконного.
-Эта Леля приставала ко мне на пляже. Не ори, я тебе врать не буду. Она занималась проституцией и снимала на пляже клиентов. Вот такая правда, сынок.
-Что за ерунда? Какая проституция? – кричал Рустик. – Что ты говоришь? Это моя девушка, понимаешь, моя девушка! Какая проституция, о чем ты говоришь? Ты ее оскорбляешь, понимаешь, ты и меня оскорбляешь. Зачем ты это делаешь?
-Там на пляже был высокий черноволосый парень, он для отвода глаз мороженным и жвачкой торговал, а на самом деле ими занимался. С Лелей еще одна девушка была, блондинка в черном купальнике, они жили на даче через дорогу от нашей. Там и клиентов принимали.
Ничто так не убеждает в правдивости самой вопиющей лжи, как обилие мелких реальных деталей, сопутствующих лживой истории. Рустик дрогнул, так как эти подробности точно соответствовали дорогим его сердцу воспоминаниям.
-Это неправда, – уперся он. – Ты что-то путаешь. Леля не могла заниматься проституцией. Я сейчас поеду к ней и спрошу у нее напрямик: так это или не так?
-Сядь! Мы поедем к ней ровно в восемь. Чтобы птичку не спугнуть.
-Какую птичку? – тупо спросил Рустик.
-Ты еще спрашиваешь, какую? Сынок, разве я когда-нибудь мечтал, чтобы из моего сына делала идиота дешевая путана? Подумай о матери.
-При чем здесь мать? Говорю тебе, ты ошибся, ошибся! Леля честная девушка и я ей верю.
-Да? – усмехнулся Сапар Сапарович. – А если я докажу обратное? Знаешь, почему у нее внезапно разболелась голова? Потому что она сегодня вечером ждет меня. Так мы договорились. Отель «Элистан», номер двести двенадцать, правильно? Я решил ее проверить и предложил сделку в обмен на мое молчание: я ничего не говорю тебе о ее прошлом, а она в благодарность за это примет меня сегодня вечером. Извини, сын, я говорю с тобой откровенно, как мужчина с мужчиной. Все это для твоего же блага. Таких как она нельзя спрашивать напрямик, чтобы потом всю жизнь не терзаться в сомнениях. Она обязательно солжет. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, согласен со мной? Сейчас мы вместе поедем в отель, я войду в номер и выйду под каким-нибудь предлогом, когда она разденется. Ты войдешь и увидишь все собственными глазами. Если она будет лежать обнаженная в постели, какие тебе будут нужны еще доказательства?
-Я с тобой не поеду! – решительно заявил Рустик. – И тебе не позволю. Так с людьми не поступают! Я сам узнаю, правда это или нет. Не вмешивайся в наши отношения.
-Она солжет тебе. Чего ты боишься? Что мои слова окажутся правдой?
-Я ничего не боюсь, просто это касается только нас двоих. Я поеду один.
-Тогда на автобусе, – улыбнулся СС. Он хорошо знал сына. Рустик весь состоял из намеков: намек на бакенбарды, намек на интеллигентность, намек на характер. Порой они были настолько призрачны, что достаточно было какой-то малости, и намек рассеивался. – Положи ключи от машины на стол. Если отец, который заботится о тебе, для тебя плохой, то не пользуйся и моими подарками. Будь честным и принципиальным до конца. Эта Леля сама меня пригласила, чтобы отблагодарить за поступление в институт. Нет ничего дурного в том, что ты лишний раз проверишь свою девушку. Доверяй, но проверяй, как говориться. Это не подлость, подло ей обманывать тебя. Если я ошибаюсь на ее счет, я найду в себе силы, чтобы извиниться. Договорились? Давай, скорее покончим с этим, я очень устал сегодня. Весь день провел на нервах.

*
Всю вторую половину дня внутренний голос кричал Ляльке истошным криком: «Уезжай! Уезжай, не будь дурой!», но так и не докричался. Лялька все понимала, но развернуться на сто восемьдесят градусов на самом пороге своего воображаемого счастья не смогла. Надежда, что все само собой образуется, напоминала текущую самотеком речку. По каким чудесным, неведомым ей законам физики она текла, было непонятно, но ведь текла же! К вечеру она мысленно свыклась с предстоящим унижением. Да, даже думать об этом было противно, но через это нужно было пройти, тем более, что идти предстояло по уже проторенной дорожке. Это больше никогда не повториться, утешала она себя, все еще находясь очень далеко от реальности, неспособная правильно оценить разворачивающиеся события.
Без нескольких минут восемь в дверь осторожно постучали. Отец Рустика подозрительно оглядел номер и положил на стол прозрачную папку с Лялькиными документами.
-Все готово, поздравляю вас с поступлением. Потом, потом посмотрите. Наш договор остается в силе? Может быть, тогда приступим, у меня не так уж много времени.
Лялька покорно расстегнула самую верхнюю пуговку. Пальцы были как деревянные.
-Я помогу вам.
-Я сама.
-Я помогу, так будет быстрее. Не нужно меня бояться, я, конечно, немного нервничаю, но это не делает меня менее галантным кавалером, чем я есть на самом деле. Ничего страшного не происходит, просто мы оба честно выполняем условия нашего договора. Вы очень красивая девушка и в вашей жизни еще будет много прекрасных моментов. Скажу, положа руку на сердце, я долгое время находился под впечатлением нашей первой встречи. Возможно это не мое дело, но мне хотелось бы знать… что вас заставило заниматься этим на пляже? Вам нужны были деньги?
-Можно я погашу свет? – жалобно спросила Лялька.
-Нет, нет, я не люблю полную темноту. Включите нижний свет, так будет интимнее. Так вы не ответили на мой вопрос. Зачем вы этим занимались? Вам нужны были деньги?
-А вам деньги не нужны? – огрызнулась Лялька.
-У меня они есть. Много денег, намного больше, чем мне нужно для счастья. Я их даже не трачу. Мы, люди старой закваски, не привыкли к большим деньгам, нам деньги нужны только для душевного равновесия. Это у вас, молодых, одни деньги на уме. Не в них же счастье! – Он сделал паузу, ожидая ее комментарий, но не дождался и вздохнул. – Вы все еще сердитесь на меня? Не стоит, я не такой уж плохой. Я мог бы дать вам столько денег, сколько нужно. Многие девушки так и устраиваются в жизни.
-Как?
-С помощью спонсора.
-И вам не стыдно? Я встречаюсь с вашим сыном, а вы мне вон что предлагаете…
СС улыбнулся ее нелогичности. Ей оставалось всего лишь расстегнуть лифчик и снять маленькие белые трусики, чтобы остаться перед отцом своего парня совершенно обнаженной и она же упрекала его в аморальности! Смешно! Она готова была лечь в постель с первым встречным за обещание студенческого билета, которого, кстати, не было в ее папке с документами – не такой он дурак, чтобы устраивать в свой институт эту маленькую атомную бомбу – и это не казалось ей аморальным, но ее тут же возмущало его, якобы грязное предложение, сделанное им за спиной Рустика. Любопытная точка зрения.
-У молодежи все в жизни быстро меняется, а зрелость – это стабильность, – солидно объяснил он. – Я просто хотел, чтобы вы запомнили: что бы ни произошло у вас с Рустиком, как бы не сложились ваши дальнейшие отношения, мой институт и моя помощь всегда будут к вашим услугам. Я ясно выражаюсь? Это хорошая гарантия, вам стоит только обратиться. Я вас озолочу. Повернитесь, я расстегну вам лифчик.
-Я сама.
-Доставьте мне это удовольствие.
Длинные белые пальцы мягко коснулись ее спины. Несмотря на август, Ляльке стало зябко. Змеясь по горячим литым лопаткам и едва касаясь загорелой бархатной кожи по-женски мягкими подушечками, пальцы ректора подцепили тонкие бретельки и спустили их с круглых плеч. Лифчик свободно соскользнул на пол. Пальцы задержались на упругих холмиках с острыми верхушками сосков. Кровь ударила ему в голову, он сгреб в пригоршни восхитительные вершинки и больно сжал их, но тут же выпустил, испугавшись своего порыва. Острая волна наслаждения пронзила пах. СС проклял свою честность и свою порядочность. Почему он не назначил встречу сыну на час позже, когда все, что могло случиться, уже закончилось бы? А теперь, когда взвинченный Рустик дежурит под дверью, любое его неосторожное движение им же самим будет расценено как преступление по отношению к сыну.
Он убрал руки и отодвинулся. Лялька повернулась, чтобы взглянуть на него. Впору было зажмурить глаза.
-Снимите… это.
-Может, хотите сами?
-Снимите вы. Я хочу видеть вас всю.
-Вам потом будет стыдно. Я встречаюсь с вашим сыном.
-Вы в этом уверены?
-Уверена. В себе я точно уверена. Я знаю, вы принимаете меня за проститутку, которая любыми путями пытается устроиться в ваш институт, но это неправда! У меня никого не было… кроме вас и я нигде не хочу учиться, это меня Рустик уговорил. Я даже не понимаю, как я буду учиться, ведь я не знаю элийского языка. Я с вами только потому, что Рустик мне не безразличен. Как вы не поймете – вы здесь лишний!
-Красивые слова, – задумчиво проговорил ректор. – Красивые слова. Снимите это.
-Вам нравиться мучить людей, да? – глотая слезы, крикнула Лялька. Ей было стыдно рассопливливаться перед этим типом, стыдно показывать свою слабость. – Нате! Вот! Теперь довольны?
Она отшвырнула от себя белый клочок материи, словно это была какая-то гадина. Ее била нервная дрожь.
-Да, – бесцветным тоном одобрил ректор. – Теперь в самый раз. Извините, я вспомнил, что мне нужно срочно позвонить. Не одевайтесь, это займет всего две-три минуты. Телефон у дежурной по этажу. Я сейчас вернусь.
Он повернулся и вышел в коридор. Может быть сын и бился головой об стену, но ни по стене, ни по Рустику этого не было заметно. Только глаза его предательски блестели и дрожали руки. Он бросился к отцу.
-Войди и убедись, что она шлюха. Если ты не поверишь собственным глазам, тогда ты просто не мой сын.
Глаза Рустика заметались, он глубоко вздохнул, помедлил, как медлят входить в ледяную воду и решительно толкнул дверь. Едва прикрытая, она бесшумно отворилась.
-Все это для тебя, – сказал отец.
Рустик пулей влетел в номер. Здесь царил полумрак. Лялькину голову он обнаружил на белеющей подушке, остальное было скрыто под покрывалом.  Света было достаточно, чтобы ни в чем не сомневаться.
-Значит, это правда? – Рустик со злостью пнул подвернувшийся под ноги лифчик. – Правда, да? Говори: правда?!
Она молча натянула покрывало до самого подбородка, немея от ужаса.
-Что молчишь? Не ожидала? Думала все будет шито-крыто, дурака из меня делала? Вот тебе дурака!
Он неожиданно рванул на себя ее покрывало, но она вцепилась в него изо всех сил. Тогда он находчиво подбросил его вверх, обнажая Лялькино тело. Она взвизгнула и поджала ноги. Рустик громко захохотал.
-Не нравится? А, думаешь, мне нравится, что моя девушка собирается трахаться с моим отцом? А может ты со всеми трахаешься, кто бабки дает, с каждым встречным-поперечным? Сколько ты берешь? Десять долларов, двадцать?.. Хватит за один раз? У меня есть деньги, может, отсосешь у меня? А что, другим можно, мне нельзя? Да, мне нельзя, ты же моя девушка! Пусть это делают другие. Они ебут, я провожаю!
-Это неправда! – крикнула Лялька.
-Что неправда? Неправда то, что ты разделась перед моим отцом и легла в его постель? Неправда то, что ты лежишь и ждешь, когда он придет и трахнет тебя? Это неправда? А если это правда, то какое мне дело до всего остального? Мне хватает и этого! 
Крыть было нечем.
-Видеть тебя не хочу, шалава! – крикнул Рустик. Он вдруг шмыгнул носом и стал вытирать ладонью глаза. Брань его стала вылетать пополам с икотой. Эти слезы потрясли Ляльку сильнее эпитетов.
-Рустик! – жалко сказала она.
-Молчи, тварь! Ты для меня теперь пустое место!
Он повернулся и быстро пошел к выходу. На пути ему еще раз попался многострадальный предмет женского нижнего белья. Он подхватил его пальцем за бретельку.
-Большие сиськи. Я буду помнить тебя, как Большие сиськи.
-Можешь взять на память. Попроси мать, пусть сделает для вас с папой две тюбетейки на ваши бараньи головы!
Рустик смачно плюнул по очереди в обе чашки и бросил лиф на пол. Дверь хлопнула с такой силой, что посыпалась штукатурка. Лялька разрыдалась. Если бы она была склонна обвинять во всех смертных грехах себя, впору было сойти с ума. Ее спасло то, что она в одинаковой степени казнила всех участников этой истории.
Дверь снова с грохотом распахнулась, словно ее ударили ногой.
-Забыл тебе сказать! – крикнул Рустик с икотой в голосе. – Ты в пролете! В пролете, сучка!
Через час со всеми своими вещами она уже была на вокзале. У нее, не знакомой даже с тем, в какой части тела бьется ее сердце, так щемило в груди, что она едва волочила ноги. В последние дни стояла невыносимая жара, и люди ходили, распахнув руки как крылья, чтобы потемневшая от пота одежда не касалась подмышек. Купальный сезон в Красноморске начался и все билеты были раскуплены на двадцать дней вперед. Очереди у касс были готовы платить десятерную цену, лишь бы уехать из адской духовки столицы на несколько дней к вожделенной прохладной морской воде. Если бы все эти люди решились целую ночь простоять в качающемся тамбуре с малыми детьми на руках, среди своих и чужих баулов, Ляльке еще много дней не светило бы уехать, но лишь единицы отваживались на этот рискованный поступок. Народ измельчал и надеялся на лучшее. Понимая, что отсутствие билетов еще не война, никто не пытался штурмовать теплушки. На перроне царил относительный порядок. Новые красные вагоны, закупленные в Грузии по распоряжению президента и заменившие на всех направлениях старые советские вагоны, еще пахли заводской краской и сияли неестественной для элийской железной дороги чистотой. Возле каждого вагона стояли солдаты срочной службы, выполняющие теперь роль проводников. Уподобившись, в своем стремлении вырваться из ненавистного города и вернуться домой, тяжелому танку, идущему на вражеские позиции, Лялька нашла, что у солдатика одного из спальных вагонов доброе лицо и отдала ему все деньги, которые у нее имелись. Она простояла всю ночь в качающемся тамбуре, но утром была уже в Красноморске. Ее шатало от усталости и переживаний. Она никого не хотела видеть и на ее счастье матери не было дома. Даже не распаковавшись, она в последний раз плотно позавтракала и выпила две чашки крепкого кофе, затем села писать записку.
«Дорогая мамочка, прости меня, пожалуйста! Так больно на душе, что с этой болью невозможно жить. Я плохая, плохая, плохая! Прости, если сможешь. Не ругай. Я тебя люблю. Леля.»
Порвав первую записку, она еще дважды переписывала ее, но лучше от этого записка не становилась. Потом достала из шкафа бутылочку уксуса и отковыряла ногтями пробку. В нос ей ударил такой ядреный запах, что она отшатнулась. Следовало разбавить уксус водой. Лялька налила треть чайной пиалы уксуса и стала лить туда воду, периодически опуская в раствор мизинец и пробуя на вкус, дошел ли раствор до нужной консистенции. В конце концов, она так напробовалась уксуса, что ее язык одеревенел, а уксус от воды настолько ослабел, что его теперь можно было спокойно закапывать в нос пипеткой, без риска расчихаться или рассопливиться. Погрустив, она нашла новое средство – мамину аптечку.  Самой ей никогда болеть не приходилось и она в лекарствах не разбиралась, но кое-что знала понаслышке. Выбрала димедрол, главным образом из-за его изрядного количества и со стаканом воды пошла в ванную. С непривычки таблетки глотались плохо, застревали, скапливались за щеками, потому что она торопилась и совала их целыми пригоршнями, чтобы не передумать. Выпила два стакана воды. Из зеркала на нее смотрела измученная девчонка с темными кругами под глазами, с потекшей косметикой и искаженным страданием лицом. Изо рта у нее торчали белые пуговки димедрола. Это было жалкое зрелище. Она с отвращением разгрызла таблетки и запила их третьим стаканом воды.
 Через минуту ее стошнило.



Глава третья

Данный лист (№34) социологического тест-опроса был обнаружен и изъят в ходе обыска в квартире гражданина Элистана Николаева Игоря Шафиевича.

Краткая справка: опрос проводился в 5 (пяти) детских дошкольных учреждениях, подчиненных Отделу Образования среди детей младших и средних групп с преобладанием некоренных национальностей. Опрошено 100 (сто) малышей. К детям обращались с одной и той же просьбой правильно сосчитать до 10 (десяти).

Результат опроса: 20% опрошенных умеют считать только на элийском языке,  64% при счете путают вместе оба языка, совершенно уверенные в том, что считают по-русски, 16% вообще не смогли сосчитать даже до 5 (пяти), однако наводящие вопросы позволяют с большой долей вероятности отнести этих детей к первой группе, считающей только по-элийски.

Вывод: принятая еще при Элибаши политика отказа от русских групп обучения в дошкольных детских учреждениях Элистана и перевод их на элийский язык привела к тому, что государственный язык стал постепенно превращаться во второй родной язык для всех представителей некоренных национальностей.

Найденный материал засекречен и передан на бессрочное хранение в архив КНБ республики.


Колючки для бывших

Когда энергичная и симпатичная тридцативосьмилетняя женщина приходит на работу, чтобы с утра запереться в кабинете и как следует выплакаться, можно смело предположить, что у нее нелады в семье. Если та же женщина после работы заливается горючими слезами, прячась от своих родных на кухне, значит у нее серьезные проблемы на работе. Если она плачет, пересчитывая деньги, вполне возможно, что у нее куча нереализованных планов и неразрешимых дел, но все ее трудности, скорей всего, временного характера.
Светлана Сергеевна Власина, Лялькина мама, заливалась горючими слезами на кухне и при этом не пересчитывала деньги. Из трех возможных вариантов ей достался самый неприятный. Лишиться работы в Элистане в настоящее время было очень легко и еще легче было после этого никогда не найти ее снова. Неуверенность в завтрашнем дне порождает неврозы, а неврозы незаметно перерастают в стервозы, отчего милая, относительно мягкая женщина постепенно превращается в злобную тетку с невыносимым характером и старится со сказочной быстротой. Наступает период болезней, которые, как известно медицине, происходят исключительно от нервов. Такова печальная эволюция всех одиноких женщин, со взрослой не пристроенной дочкой на руках и без дополнительных средств к существованию. А причина ее сегодняшних слез была самой нетрадиционной. Утром, когда она дежурила на проходной, с ней дружным хором поздоровался целый автобус улыбающихся и счастливых детских лиц. Они крикнули ей:
-Здравствуйте, Светлана Сергеевна!
Еще совсем недавно она была классным специалистом, заведующей лучшим детским садом в системе Отдела образования , что было целиком ее заслугой. При весьма скромном финансировании она ухитрялась не затягивать ремешки на детских поясах и еще строить наполеоновские планы реконструкции. Бывший особняк красноморского миллионера Потапова отметил восьмидесятилетнюю годовщину и давно не соответствовал современным реалиям. Ей удавалось все, потому что она была влюблена в свою работу и готова была дневать и ночевать на рабочем месте. Единственная ее беда заключалась в том, что она не умела прогибаться, а в наш гибкий век это ценное качество просто необходимо иметь в своем арсенале. Когда очередной нуворишка, ненадолго усевшийся в кресло заведующего ГОРОНО постучал указательным пальцем по стариной резной двери, которую впору было охранять государству, и безапелляционно заявил: «Света, зачем в саду такая дверь? Эта дверь я заберу. Пускай поставлю в моем кабинете, больями?», она в глубине души состроила известную всем детям фигуру из трех пальцев и сделала вид, что «моя твоя не понимает». Она была готова получать только половину выписанной на ремонт краски и выкручиваться, как могла, но и у терпения есть верхний предел. Присланных за дверью рабочих отправили обратно. Заведующий сделал вид, что скушал. Гром среди ясного июньского неба грянул после выпускного утренника, концерта и веселых посиделок родителей бывших подготовишек. На следующее утро мудир  привел в сад молодую худощавую элийку, едва достигшую тридцатилетия и попросил на пять минут собрать весь коллектив в музыкальном зале.
-Хочу знакомить вас с вашей новой заведующей Эмма Оразовна Мурадовой. За упущение работы Светлана… э-э, Сергеевна с сегодняшнего дня  приказом временно переводится методистом. – Он торопливо зачитал оба приказа и быстренько выскочил за дверь. Финальная сцена «Ревизора» в исполнении воспитательниц, нянечек и кухработниц могла бы стать украшением сцены любого московского театра. Все были в шоке. Первой вернулась в рабочее состояние как всегда сама Светлана Сергеевна.
-Давайте, девочки, по группам! А вас прошу в мой кабинет, хочу послушать, что вы мне скажете. Садитесь! – Она села на свое законное место и побарабанила пальчиками по толстому стеклу на столе. – Ну, давайте побеседуем. Эмма… Заразовна, правильно? Разберемся, а то что-то уж больно неожиданно все получилось.
Эмма приятно улыбнулась, выражая, таким образом, готовность к сотрудничеству.
-Вы работаете в ГОРОНО? Что-то я вас раньше не замечала.
-Да, я недавно с мужем. До этого нет.
-И откуда вы?
-Из Пески. Ёлдашим даисы  заслуженный артист Элистана Салы Мурадов.
Светлана Сергеевна уже проходила на курсах элийского языка слово «дядя». Знала она и местного героя сцены, остальное додумать было не трудно.
-Ах, вот оно что! Я начинаю прозревать.
-Да. Муж дал мудир семьсот долларов, чтобы устроить. Дядя сказал, эта хорошие место. А муж в прокуратура…
-Ой, как удачно! В прокуратуре?
-Да. Военный в прокуратура.
-А с детьми вы раньше работали?
-Нет.
-А где работали?
-В школа.
-Мугаллым?
-Нет. Убирала полы, – Эмма снова приятно улыбнулась. Смотреть на ее жизнерадостность было одно удовольствие.
-А дядя вас предупреждал, что здесь нужно будет работать?
-Нет.
-Замечательно. Замечательно. Я всегда говорила, что элийцы самая храбрая нация в мире. Ничего не знают, ничего не умеют, зато, когда надо стать начальниками, они всегда самые первые. Никакая ответственность не пугает, за любое дело берутся. Правильно?
-Да, да. Муж дал семьсот долларов…
-Я поняла. Муж дал семьсот долларов, чтобы меня выгнали с работы.
-Нет. Меня надо на работа.
-А меня не надо?
-Вам есть. Мудир сказал, вы мне будете помочь.
-Да-а? Я должна еще и помогать? Ну уж нет, справитесь как-нибудь и без меня! – Светлана Сергеевна вдруг вся как-то сникла, устав от ее наивного скудоумия. Ее сарказм Эмму даже не щекотал, не то, чтобы кусал. – Знаете что, девушка? – меняя тон, сказала она. – Это пока еще мой кабинет. Выйдите отсюда и погуляйте во дворе, а я пока посчитаю, сколько денег у меня с собой. Сейчас я пойду к мудиру и дам ему тысячу долларов, чтобы он оставил меня на работе. А ваши доллары пропадут. Так что всего вам хорошего. До свидания.
Приятная улыбка Эммы, зацепилась за уголки ее маленького рта и медленно поползла вниз. Она вскочила с красными пятнами на вытянувшемся лице и как ошпаренная выскочила из кабинета.
-Скоро вас всех здесь не будет! – донеслось из коридора. Через секунду ее тень пронеслась мимо окон Светланы Сергеевны в сторону ворот. Улыбка осталась валяться на полу. Светлана Сергеевна представила себе намечающуюся бурю в военной прокуратуре и грустно улыбнулась. Она, не спеша, собрала свои вещи, написала заявление на увольнение, немного поплакала и через полчаса покинула кабинет, в котором прозаведовала восемь лет, чтобы уже никогда не вернуться к своей любимой работе. Слава богу, у нее еще имелись какие-то связи. Ей предложили работу в ВОХРе Перевалочной Нефтебазы, что для нее означало несомненное понижение социального статуса, но она подумала-подумала и согласилась. Им с Лялькой была нужна эта гарантированная зарплата. Ходила в смену, прятала глаза, когда ей чудились знакомые лица в проезжающих мимо машинах, стыдилась своей оранжевой униформы, теряла квалификацию и тосковала по любимому делу. И вот сегодня, через пять месяцев после увольнения, с ней дружным хором поздоровался целый автобус детей из бывшей старшей группы. Они узнали ее, несмотря на униформу. У незнакомой молодой воспитательницы удивленно приподнялись брови. Она смотрела на Светлану Сергеевну, как на пустое место. Было, отчего дома реветь белугой.
Нельзя сказать, что ее новая работа была такой уж неприятной. Все дело в привычке. Имелись тут и важные плюсы. Во-первых, пустая голова, не обремененная заботами о большом хозяйстве, исчезла ответственность и самоконтроль, а самое главное, над ее головой перестал висеть вечный домоклов меч переаттестации, бич всех русскоговорящих работников ГОРОНО. Светлану Сергеевну невольно передернуло от одного лишь воспоминания об этом выдающемся явлении нового времени. Комиссия из трех толстых теток в густой косметике, наложенной чуть ли не ложкой на глупые коричневые лица, и надутые выражения этих самодовольных лиц. Председательствующая людоедка Гохер Куатовна не могла даже разогнуться из-за великой тяжести своих огромных дынеобразных грудей, которые она нежно клала на лежащую перед ней Ухнамбу и внушительный том целиком исчезал под ее щедрыми прелестями. Помощница слева раскладывала на столе длинные белые полоски бумаги – экзаменационные билеты. Но сначала следовали обязательные вопросы.
-Расскажите нам клятву на элийском языке.
-Элистан
Отчизна любимая,
край родимый мой,
и в мыслях, и сердцем
я всегда с тобой.
За малейшее зло,
причиненное тебе,
да отнимется рука моя.
За малейший навет на тебя
да обессилеет язык мой.
В час измены Родине,
Великому Элибаши,
священному стягу твоему
да прервется дыхание мое. (Перевод)

-Хорошо. Теперь расскажите нам наизусть гимн Элистана, – сохраняя каменное выражение самодовольства на лице, продолжала Гохер Куатовна.
Светлане Сергеевне захотелось встать на стульчик и заложить руки за спину. Именно в этой нелепой позе большинство восторженных родителей представляют своих гениальных чад выступающими перед большой аудиторией. Если бы можно было прекратить это издевательство, одновременно спев и станцевав государственный гимн Элистана, она бы не стала колебаться. И это они называют переаттестацией!..
-Теперь перечислите нам поименно всех родоначальников элийского народа.
Это был детский вопрос. В советское время студенты-историки должны были помнить наизусть имена пятерых элийцев – героев Советского Союза времен Великой Отечественной войны. Любой, даже самый демократичный народ на земле числит в своих родоначальниках только удачливых завоевателей и свирепых людоедов. Наверное, это можно понять. В седую старину считалось особым позитивом обеспечивать собственный народ отвоеванием у соседей определенных жизненных пространств, на которых ему было бы потом вольно плодиться и размножаться и успешное отражение ответного вражеского нашествия. Ничего оригинального не придумали и родоначальники элийского народа. Все они логично представлялись скульпторам в Асбадахе не иначе, как с саблями наголо.
Выслушав правильный ответ, Гохер Куатовна передвинула свой выдающийся бюст немного вправо по столу, чтобы пошептаться с одной соседкой, затем переместила тяжелый бюст влево, чтобы выслушать горячий непереводимый элийский шепот с другой стороны и, наконец, важно кивнула.
-Светлана Сергеевна, мы много лет работаем вместе, не первый год знакомы лично и поэтому не возражаем, если вы будете отвечать на вопросы билета на русском языке. Вы ходите на курсы?
-Да, хожу.
-Ну, вот и хорошо, это в ваших же интересах. Надеюсь, язык вы скоро выучите. Тяните билет.
Светлана Сергеевна потянула на себя длинную полоску бумаги, придавленную на конце председательствующей грудью. Она свободно писала на элипбий, новом элийском алфавите и могла что угодно правильно написать под диктовку, но сам смысл текста всегда оставался для нее загадкой. Когда она слышала непонятную для нее речь, ее мозг как бы сам собой отключался, словно переходил на внутреннюю волну и ничего уже не слышал. Эта тяжелая болезнь слухового аппарата огромного большинства бывших советских русскоязычных граждан протекала на территории Элистана в особенно острой форме и называлась великодержавным шовинизмом. Помножена она была на большую человеческую лень и уходила корнями в далекую Российскую империю. Язык твой враг мой. Взглянув на непонятный текст, Светлана Сергеевна молча протянула билет Гохер Куатовне. Та не стала вредничать.
-Ну, давайте проверим ваши знания по Ухнамбе. Так… первый вопрос вашего билета: «Изобретение колеса, изобретение повозки». Вы читали Ухнамбу? – Гохер Куатовна слегка приподняла бюст, чтобы стала видна великая книга президента Элибаши. Светлана Сергеевна заметила, что ее зеленая глянцевая обложка немного «вспотела» от столь тесного контакта с мощной женской грудью.
-Да, читала.
-Расскажите, что пишет великий президент Элибаши про изобретения элийского народа, имеющие мировое значение.
-Кхм. Великий президент Элибаши пишет в своей книге, что первую повозку на земле изобрели элийцы во времена, когда они еще называли себя огузами по имени своего родоначальника Огуз хана. Средневековый автор Абу-л-гази в книге «Родословная Эли» так описывает это событие. Когда Огуз хан разбил войска неприятеля, в его руки попала огромная добыча. Для ее погрузки не хватало вьючного скота. Тогда один искусный человек, поразмыслив, построил арбу. Глядя на него, все построили себе арбы и, погрузив добычу, отправились домой. Арбу назвали канк, потому что она при движении издавала похожий звук. Огуз хан приказал называть изобретателя арбы и весь его род именем Канклы. Эти сведения подтверждает и древний эпос «Огузнама», где говориться, что до изобретения элийцами повозки со сплошными деревянными колесами, ни колесо, ни арба не были известны нигде в мире. Это произошло пять тысяч лет назад и, как пишет Ухнамба, появление элийского колеса придало вторую физическую скорость развитию всего человечества.
Светлана Сергеевна замолчала и перевела дух. Интересно, что было бы, если бы она рассказала им анекдот, недавно попавшийся ей в случайной казахской газете? «Пока элийцы изобретали колесо, другие народы строили машины, конструировали ракеты и летали в космос».
-Очень хорошо, – Гохер Куатовна одобрительно кивнула и посмотрела на своих помощниц. Одна из них что-то быстро писала по-русски на листе бумаги – верный признак того, что была не в ладах с новой элийской письменностью. – Второй вопрос: «Как нужно читать и сохранять книгу Ухнамба?»
-Прежде чем взять в руки священную книгу Ухнамба, нужно постелить чистый платок или салфетку и положить на нее книгу. Книгу в руки может брать только человек, у которого душа и тело чистые. Читать нужно не спеша, вникать в каждую мысль как в молитву. И перечитывать ее во все возрастные периоды жизни.
-Хорошо!
Через минуту ее, наконец, отпустили со словами благодарности. Светлана Сергеевна вышла и прикрыла за собой дверь. Это унижение оставило небольшой рубец на ее самоуважении и здоровье, но кто считает чужие рубцы?.. Навстречу ей шагнула воспитательница младшей элийской группы ведомственного железнодорожного детского сада, с белым лицом, выпученными от страха глазами и трясущейся нижней губой.
-Ты что, Энеш? Волнуешься? – удивилась Светлана Сергеевна.
-Я по-элийски писать не умею, – проскулила женщина, имея в виду новую латиницу, заменившую десятилетие назад старый советско-элийский алфавит, когда Элистан стал переориентировать свои интересы в сторону Турции. Светлана Сергеевна осуждающе покачала головой. Проблема была ей знакома. К ней с просьбами заполнить какой-нибудь документ постоянно обращались элийки, не желающие тратить время на запоминание элипбий. В результате замены алфавита почти половина коренного населения Элистана вдруг сделалась неграмотной. Вот кому нужно было устраивать настоящие экзамены по языку! И, тем не менее, меньше чем через пять минут Энеш вышла из страшного кабинета с сияющей физиономией. Возможно, она все же станцевала государственный гимн под аккомпанемент собственного голоса. Комиссия засовещалась. В коридоре начались нервные припадки и поползли неясные слухи. У многих получаемая в ГОРОНО зарплата была единственной возможностью заработать на жизнь, а не прошедшим аттестацию по непроверенным данным угрожали различные кары, вплоть до безжалостного увольнения. Это были всего лишь слухи, но дыма без огня не бывает. Заговорили о том, что Гохер Куатовна собирается зарубить всех русских за незнание государственного языка. Когда стрессовое состояние достигло своего апогея, в коридоре появился маленький шустрый завхоз Нуры и принес новый, уже обнадеживающий слух. Гохер Куатовна, дескать, собирается закрыть на все глаза и не устраивать в стенах ГОРОНО национальную дискриминацию. Он предложил лишний раз не испытывать судьбу и собрать по двадцать тысяч манат с человека на подарок аттестационной комиссии. Предложение его в первую очередь касалось неэлийцев. Люди мудро предпочли не будить спящую собаку и расстаться с деньгами, а не с работой.
Мелодичная трель дверного звонка вывела Светлану Сергеевну из задумчивости. Она с удивлением взглянула на часы. Лялька уже две недели работала официанткой в кафе и не приходила домой раньше половины первого ночи, а больше она никого не ждала. Густые осенние сумерки плотно прилипли к оконному стеклу. Перебирая в уме варианты поздних посетителей, Светлана Сергеевна поспешила к двери. Она не боялась нарваться на неприятности. По имеющимся у нее сведениям и по ее глубокому убеждению элийские граждане редко грабили и убивали своих сограждан. Эту функцию добровольно взяло на себя государство, а запираться от государства пустая трата времени…
В полутемном подъезде, привалившись к облупленной стенке спиной, сидел на корточках Алексей Михайлович Власин и глотал таблетки валидола. Рядом стояли два огромных коричневых чемодана времен первых шестидесятников. Такие чемоданы, набитые всяким хламом, наверняка хранит каждая бывшая советская семья, имеющая антресоли.
-А я, Светочка, к тебе, – тяжело отдуваясь, прохрипел дядя Леша, беспомощно разводя руками. – Фу-у, как ослаб, совсем ноги не держат. Вот, сокровища свои принес. Сохрани до лучших времен, боюсь, растеряются в этой неразберихе.
-А что там? – осторожно спросила Светлана Сергеевна после того, как чемоданы и дядя Леша оказались у нее в прихожей.
-Письма, документы, мои ордена и медали, в том числе и довольно ценные, большая коллекция марок, между прочим, с уникальными экземплярами. Мне за эту коллекцию японцы десять тыщ долларов предлагали, а я отказался. Теперь думаю, может, зря отказался? Потом, прабабкина икона с золотым окладом и наиболее ценные монеты из моей нумизматики.
-Золотые царские червонцы? – с надеждой в голосе спросила Светлана Сергеевна. Власин рассмеялся и укоризненно поцокал языком. Он был азиатом в гораздо большей степени, чем сам это сознавал. Икона тоже была не прабабкина, в далеком сорок пятом он нашел ее после налета нашей авиации среди развалин антикварного магазина в пригороде Берлина, но говорить об этом ему не хотелось.
-В семьдесят восемь лет деньги уже ничего не значат. А домашний очаг, наоборот, приобретает большое значение. Родные стены, привычный уклад. Ты, возможно, еще не знаешь: сносить меня будут и всю нашу улицу к чертовой матери к первому декабрю. Сколько мы ни бились, к кому только не обращались, ничего не изменилось. По генеральному плану застройки берег залива от Дворца Конгрессов до Морского порта должен быть очищен и превращен в современную набережную. Я все понимаю, все понимаю, время идет, дома стареют и город от сноса только выиграет, но дали бы сначала помереть. Куда в таком возрасте из родного гнезда? Они это в расчет не принимают, им лишь бы скорей под бульдозер!
Он безнадежно махнул рукой и по-стариковски горько заплакал. Его редкие седые волосишки, всегда гладко прилизанные к продолговатому черепу, теперь длинными прядями торчали над красной от не сошедшего летнего загара лысиной.
-Ну что вы, дядя Леша, – укоризненно сказала Светлана Сергеевна. – Вы офицер, ветеран, всю войну прошли, столько всего повидали, а тут?.. Вам дадут новую квартиру, а мы вам поможем с ремонтом. Заживете лучше прежнего.
-Они дадут! – крикнул Власин, вытирая ладонью глаза. – Как же! Знаешь, где нам квартиры предлагают? В Чекиль-Эне, вот где! За триста километров отсюда! Хяким говорит, город пустует, его заселять надо, а в Красноморске за двенадцать лет ни одного жилого дома не построили, ни одного квадратного метра не сдали в эксплуатацию. Где я, дескать, квартиры возьму? Ну, так не разрушай то, что есть, хозяйствуй по-умному. Где это видано, чтобы людей за тридевять земель от своей работы выселять? Нас же целая улица и далеко не все как я пенсионеры. Хяким после взрыва словно с ума сошел, никого слушать не желает. У него один разговор: мат и бульдозер.
-Не расстраивайтесь, дядя Леша, мы с Лялькой будем только рады, если вы на время ремонта поселитесь у нас. Куда нам на двоих четыре комнаты? Не чужие ведь люди…
Строго говоря, этот низкорослый, сухой и крепкоголосый старичок не был ей никаким не родственником, он приходился двоюродным дядей мужу, а муж умер восемь лет назад. В числе первых чернобыльских ликвидаторов он прибыл в Припять в самое страшное время и вернулся из той несчастной командировки неизлечимым инвалидом. Поэтому у Ляльки нет ни сестер, ни братьев, а она об этом всегда мечтала.
-Нет, Светочка, ты меня неправильно поняла, – возразил немного успокоившийся Власин. – Я к тебе свое барахлишко не для того перенес. Боюсь, чтобы не потерялось чего в этой неразберихе. Сохрани на долгую память, не выбрасывать же и в музей теперь сдавать страшно, не сегодня-завтра и его прикроют. Музеи нынче штука опасная.
-Почему? – удивилась Светлана Сергеевна.
-Потому что противоречат современной элийской идеологии и напоминают о том, что когда-то Красноморск был пустыней и только русские смогли оживить эти берега. Им бы вообще хотелось, чтобы мы вдруг исчезли, как в сказке и никогда больше о себе не напоминали. Вот тогда они будут нас любить.
Старик снова загрустил.
-Все наладится, – сказала Светлана Сергеевна. – Вот увидите.  И мы поможем. Сейчас поедим, выпьем чаю, а потом вы, если хотите, останетесь у нас ночевать. Будете постепенно привыкать к новому месту.
Алексей Михайлович отрицательно потряс головой.
-Спасибо, конечно, но я лучше пойду. Еще не очень поздно. Ты же знаешь, Светочка, я за ворота лишний раз стараюсь не выходить. Страшно смотреть на все эти перемены. Мне хватает моего двора, тутовника, который своими руками еще жена сажала, скамеечки.
Светлана Сергеевна не стала настаивать. Его дом был его семьей и единственной отрадой мужчины, много лет назад потерявшего жену и сына. Больше у него никого не было и они с Лялькой дважды в неделю навещали старика и потихоньку вели его скудное хозяйство. Он долго отнекивался, считая, что прекрасно справляется и сам, пока однажды не заквасил коровье молоко майонезом. Лялька подняла его на смех.
-А почему не водоэмульсионкой? – спросила она. – Водоэмульсионка тоже белая.
После этого Власин капитулировал.
-Скоро и этого не будет. Все отнимут нувориши…
Светлана Сергеевна молча пожала плечами. Как любят говорить на Востоке, на все воля Аллаха.
 
    
         
    
         Глава четвертая
Осколок прежнего режима
   
Из седой старины до наших дней дожила одна интересная элийская легенда. Напали как-то на одного элийца целые полчища врагов, но он не дрогнул, не убежал, а сражался храбро, как лев и заставил противника отступить. А в другой раз послали на целое войско элийцев одного-единственного начальника и все они трусливо разбежались. Легенда эта ярко рисует менталитет элийского народа и отражает истинное положение дел. Чинопочитание у элийцев в крови, после Аллаха и пророка Мухаммеда, главным предметом культа у них является мягкое кожаное кресло и доходная синекура, то есть должность, на которой можно не работать, но получать при этом весьма приличную зарплату и уважение. Каждый элиец страстно желает стать хотя бы маленьким начальником, а если он вдруг не мечтает им стать, значит, у него уже есть свое место на базаре. Сесть и торговать на базаре – это предел желаний любого азиата и если ему удается осуществить свое желание, как правило, больше он ничего не хочет. Но так как базар не безразмерный, а количество кожаных кресел строго ограниченно, большинству элийцев приходится крутиться. Почти вся Советская улица в Красноморске занималась браконьерским промыслом осетровых и продажей копченой рыбы и черной икры. Деньги здесь крутились немалые, были приручены Рыбнадзор и кое-кто из высокопоставленных лиц в Асбадахе и все же когда хякимликовские иномарки в назначенный день и час прибыли на собрание жителей Рыбацкого поселка, у рыбаков-браконьеров душа ушла в пятки. С тех пор как на берегу залива, на пятачке, которым заканчивалась Советская улица, началось строительство Рух-нета  с актовым залом на две тысячи мест, здесь усиленно муссировались слухи о расселении и уничтожении этого жилого массива. Собрание подтвердило самые мрачные из них. Главный архитектор развернул перед людьми большой план района с нанесенными на него несуществующими пока бульварами и набережными, а один из замов хякима зачитал по-элийски постановление хякимлика. Большая часть Советской улицы, от залива до старого базара попадала под снос. На получение ордеров на квартиры и расселение жителям отводилось короткое время длиной всего в один месяц. То, что почти все дома на Советской были или собственными, или приватизированными, ничего не меняло. Город решительно преображался и воспрепятствовать этому не могли даже высокие покровители. За преображением страны стояла команда президента. Прочитанное постановление было завизировано и скреплено государственной гербовой печатью и имело силу закона. Решение обжалованию не подлежало. Рыбачий поселок молча схватился за голову и так же молча разошелся по домам, которым только что был вынесен смертный приговор. Французы с пением «Марсельезы» бросились бы штурмовать вышестоящие инстанции, но легче представить себе толпу разъяренных французов, неизвестно каким ветром занесенных в Элистан и громящих Красноморский хякимлик, чем вообразить простых элийцев, протестующих против высокого начальства. К утру, правда, шок пошел на убыль и была сделана робкая попытка объединить усилия для составления петиции с более чем ста подписями. Быстро наняли толкового адвоката, но внутренний голос настойчиво требовал особо не высовываться, махнуть на все рукой и, как водится в восточной философии, надеяться, что за отпущенный месячный срок или хякима снимут или аллах поможет. Комитет по спасению Советской улицы принял компромиссное решение нагрянуть в гости к почетному ветерану войны Алексею Михайловичу Власину. Дом полковника Власина, построенный в конце девятнадцатого века (бывшая резиденция Красноморского градоначальника), несмотря на историко-архитектурное значение и красивый декоративный фриз, равного которому не было во всем городе, подлежал сносу в первую очередь, потому что смотрел фасадной частью на Рух-нет. Алексей Михайлович принялся угощать пятерых активистов зеленым чаем. Все эти люди выросли у него на глазах и считали его, в зависимости от возраста, кто дядей Лешей, а кто чуть ли не родным дедушкой.
-Дядя Леша, – сказал самый опытный из переговорщиков. – Вы самый старший и уважаемый житель нашей улицы, аксакал, большой человек, бывший главный Военком города, вас знает и уважает Комитет ветеранов войны и все городское начальство. Помогите! Если вы откажетесь, не знаю, к кому еще можно будет обратиться. Мы тут составили бумагу со ста двенадцатью подписями, теперь нужно дать ей ход. Если пойдем мы, получиться, что мы идем против политики президента, нас могут неправильно понять и обвинить. Не стоит давать им повод для компромата. Сейчас такое время, что элийцам лучше помалкивать, а русскому ничего не сделают. Я понимаю, здоровье уже не то по кабинетам бегать, но ведь кому-то надо. Это и в ваших интересах, ваш дом стоит в списках первым, к тому же мы узнали, что квартиры нам дают не в городе, а в Чекиль-Эне, за триста километров отсюда. Что мы будем там делать? Наш адвокат побывал с утра в хякимлике и посмотрел все бумаги, говорит, что вопрос решенный и ничего уже не изменишь, но мы ему не верим. Помогите, дядя Леша. Вас будет возить машина, с вами поедут две наши женщины, вот его жена, вы ее знаете, она женщина боевая и за словом в карман не лезет.   
-Хорошо, – вздохнул Алексей Михайлович. – Когда нужно ехать?
-Да вот прямо сейчас, чтобы не тянуть. Машина с шофером у ворот, женщины в машине. Вот бумаги. Один экземпляр адвокат обещал продвинуть вверх по своим каналам, второй вам нужно отдать лично в руки хякиму.   
Власин встал. Он неважно чувствовал себя с утра, пошаливало сердце, и настроение было паршивое после вчерашнего собрания, о котором ему подробно рассказала соседка, но все это были пустяки по сравнению с тем, что им действительно придется испытать, если их район подвергнется разрушению. Разум пока отказывался воспринимать эту мысль как реальную.
-Наденьте все свои боевые награды и давите на него авторитетом, – посоветовал расчетливый активист. – Если есть, можно даже офицерскую форму одеть.
Парадный мундир с полковничьими погонами висел на почетном месте в шифоньере, но Власин имел достаточный гардероб, чтобы обойтись без этого пошлого маскарада. Он не стыдился своего поношенного, лоснящегося на локтях гражданского костюма. Старичок в обносках не выглядит жалко, если его одежда выстирана, выглажена и аккуратно заштопана в некоторых местах. Окружающие понимают, что он и его одежда видали виды. Гораздо неприличней выглядит роскошный фильдеперсовый костюм на дряхлом морщинистом теле. Такое сочетание вызывает законное недоумение и косые взгляды, легко переходящие в неосознанную агрессию. Элистан не Санта-Барбара, тут нравы были попролетаристей. Алексей Михайлович и сам придерживался подобных взглядов, потому и носил свои столетней давности костюмы с достоинством.  Отутюжены они были по-офицерски, стрелками его брюк можно было спокойно бриться. Куда там хваленному одноразовому «Шику», которого хватало всего на две недели!..
 Из наград он выбрал две самые дорогие, а было их у него не меньше, чем у Брежнева. Привычным жестом проверил ширинку и на всякий случай вытер пальцами уголки глаз у переносицы. Это был его обязательный ритуал перед выходом из дома. Он должен был быть совершенно уверен, что у него все в порядке с внешним видом.
Через полчаса они уже подъезжали к хякимлику. Когда-то давно полковник Власин ходил сюда так же часто, как на работу. Хякимлик размещался в бывшем здании горисполкома и в свое время Алексей Михайлович знал наизусть каждый кабинет и всех работников, населяющих это небольшое здание. По мере того, как сдавали позиции старые работники, активно вытесняемые из властных структур новыми людьми, слабел и авторитет Власина в этих, давно не нюхавших хорошего ремонта коридорах городской власти. В конце концов, отставной военком и почетный ветеран войны полковник Власин превратился здесь в рядового гражданина с обычным правом голоса, громкостью тоньше комариного писка, совершенно беззвучным для высокого городского начальства. Пока они ехали, Власин в уме перебрал всех, к кому он мог обратиться. Кое-кто из замов его еще помнил, например Байка, толстый дяденька на побегушках, пришедший во власть из Плодовощторга, но кроме сердечного приветствия от него трудно было чего-то добиться. Он всегда только улыбался и кивал большой круглой головой.
В широких дверях приемной их маленькую делегацию встретила твердая грудь халимовской секретарши.
-Хякима нет! Запишитесь на прием, хяким так не принимает!
Власин не стал спорить там, где спорить бесполезно и развернулся на сто восемьдесят градусов. Разрушение города продолжалось ударными темпами. Целые кварталы сначала превращались в руины, а затем растаскивались до голой земли расторопными гражданами и злыми дахаускими рабочими. Хяким, уподобившись шустрому зайчику с вечной батарейкой «Энерджайзер», без устали мотался по городу с жадно горящими глазами. Если бы можно было привязать за веревочку к заднему бамперу «Мерседеса» бульдозер и таскать его за собой на всякий случай, он бы обязательно так и сделал. Халим спешил: столица перебрасывала в Красноморск большие средства – нефтедоллары, которые нужно было обязательно освоить в ближайшее полугодие, а, как известно, чем больше неразберихи, тем больше денег прилипает к рукам. Целевые средства направлялись на строительство Дворца Конгрессов и нового высотного отеля напротив него, и все что могло помешать строительству или хотя бы не порадовать глаз из воображаемого окна предполагаемого строения, должно было быть безжалостно уничтожено. Город хорошел на глазах. Расширялись улицы, крыши домов, вместо старого серого шифера перекрывались заново глиняной черепицей приятного бежевого цвета. Халим мечтал о широких, как в Асбадахе проспектах, засаженных экзотическими растениями, о больших лужайках с зеленой травой, о клумбах с яркими цветами, о многочисленных, напоенных морской водой фонтанах. В его планах все было хорошо, в них не было только домов и магазинов. Стандартный жилой дом – враг градостроительства. Город-курорт должен утопать в зелени, фонтанах и многочисленных турецких отелях. Кто скажет, что это не идеал города-курорта? Хяким не видел, где он мог быть не прав, он перекраивал город по своему усмотрению, не обращая внимания на то, что закройные ножницы режут по живому человеческому материалу. Он никогда этим не смущался.
Мыслями он был еще весь в делах, когда его стремительный бег по коридору остановил, бряцая медальками на мешковатом пиджаке, сухой старичок с головой кокосовым орехом.
-Извините, уважаемый! Разрешите представиться: бывший главный военком города, отставной полковник Алексей Михайлович Власин!
За его неширокой спиной удалось спрятаться двум круглолицым женщинам. Пульсирующая в голове хякима мысль споткнулась о посетителей, и он с досадой подумал, что пора ставить роту солдат на входе, а то привыкли, что в хякимлике все двери нараспашку. Давно пора перестать играть в демократию и расшаркиваться перед народом!
-Вы ко мне?
В преклонном возрасте и полковник, и дворник выглядят одинаково, и любой из них мог иметь боевые заслуги перед Отечеством, но вряд ли хоть один дворник сумел бы произнести с таким достоинством слова «Полковник Власин». За ними чувствовалась жизнь, да и убежденный в своем праве тон не оставлял никаких сомнений.
-У меня всего пять минут времени, если не срочно – запишитесь на прием, а если срочно, несколько минут я вам уделю.
-Очень срочно, – ответил Власин.
-Тогда пойдем в мой кабинет.
Они прошли мимо привставшей с возмущенно-фальшивым видом секретарши и отгородились от нее дверью. Обе женщины на цыпочках проскользнули внутрь, сели у стены и застыли, пожирая хякима преданными глазами.
-Рассказывайте, – нетерпеливо сказал хяким, поглядывая на часы.
Власин положил на стол бумагу с подписями и по-военному кратко изложил суть дела. Когда он закончил, на лицо хякима страшно было смотреть. Оно так скривилось, будто ему насильно скормили целый лимон.
-Уважаемый, – твердо сказал он. – Что бы вы ни говорили, ваш район будет разрушен и перепланирован. Мы строим Рух-нет в интересах государства и нет ничего такого, что могло бы  помешать строительству. Нельзя стоять на пути прогресса и надеяться, что вас не сметет с дороги. Я уже дал распоряжение жилотделу и домоуправлению создать объединенную комиссию и индивидуально, на месте изучить вопрос количества выделяемых на каждую семью квартир. Возможно, некоторые семьи захотят разъехаться и получить отдельную жилплощадь. Я провентилировал этот вопрос и думаю, что мы можем пойти навстречу желающим.
Он заметил, что женщины все время послушно кивают головами и, повернувшись к ним, стал что-то объяснять на элийском языке, заканчивая каждую фразу вопросом: «Душтумме?»
-Хоува, хоува , – монотонно повторяла та, что за словом в карман не лезла. Власина выключили из беседы и он сразу почувствовал себя одиноким и лишним. Захотелось скорее попасть домой, выпить чаю и сесть на любимую скамеечку во дворе, чтобы ни о чем больше не думать. С утра было пасмурно, но к обеду распогодилось и из-за белых облаков выглянуло яркое солнце. Вряд ли где в мире сыщешь такую погоду в ноябре!
Он подавил зевок и посмотрел на часы: непонятный хякимовский монолог, часто прерываемый звонками, длился уже более двадцати минут. Внезапно женщины дружно встали, задвигали стульями и без малейших намеков на объяснение направились к выходу. Власин не двинулся с места. Если они полагают, что их разговор закончен, тогда пусть уходят. Его разговор еще не начинался.
-Мой дом – это бывший дом красноморского градоначальника, ему больше ста лет, – с обидой в голосе произнес он. Все же его сильно покоробило их неуважение. – У него замечательно красивый фриз, его нужно не сносить, а охранять. Это историко-архитектурный памятник…
-А нам такая архитектура не нужна, – возразил Халим.
-Да-а? А какая вам нужна?
-Наша, национальная элийская.
-Национальная элийская архитектура – это кибитки на кочевьях!
Черные брови хякима сдвинулись к переносице. Секунду он молчал, раздумывая, чем ответить на оскорбление, но, в конце концов, решил пропустить сказанное мимо ушей. Списать на возраст посетителя.
-Со следующего понедельника начнется выдача ордеров, – сухо произнес он. Иногда он и сам поражался своему ангельскому терпению. – Квартиру вы получите в Чекиль-Эне, город пустует и его нужно заново заселять. В Красноморске у меня квартир нет.
-Вы не имеете права выселять людей не по месту прописки!
-У меня гораздо больше прав, чем вы думаете. А ваше право туда не переезжать, но ордер вам все же придется получить. Чтобы вы не сказали потом, что вас выселяют на улицу.
-Вы и так выселяете нас на улицу! Мы не станем получать эти ордера!
Халим только пожал плечами. И повысил голос.
-Вручим с милицией. С участковыми. А теперь выйдите из кабинета, мне нужно работать!
Власин услышал, как за его спиной испуганные женщины трижды плюют себе за пазуху и поднялся с расшатанного стула. Возможно, хяким специально расшатывал его в свободное от работы время, чтобы посетителям было неуютно на нем сидеть и они не засиживались в его кабинете.
-Мы направим жалобу президенту Элистана! До его решения вы не должны предпринимать никаких действий.
Халим оттолкнул от себя листок, едва взглянув на него.
-Вы еще будете указывать мне, что делать? Этим вы можете задницы подтереть. Еще раз повторяю: выйдите из кабинета. Выйдите из кабинета! Алло?.. Алло? Черт! Я сказал: дед, выйди отсюда! Алло! Это ты? – Он машинально прикрыл рукой трубку телефона и чуть понизил голос. – Я не кричу. Да. Да надоели! Ладно, уже не нервничаю. Хорошо-хорошо, но обедать не жди, я обещал жене приехать.
Делегатки тихо, как мышки выскочили из кабинета.
Весь обратный путь Алексея Михайловича трясло от унижения и гнева. Впервые в жизни его так беспардонно гнали из кабинета, словно он был не человек, а шелудивая собака. В ушах стоял брезгливый голос хякима и его слова: «Да надоели!», как будто ему каждый день приходилось кормить с ложечки целый город обнаглевших попрошаек и ему это до смерти надоело. Власин решил, что его ноги больше не будет в хякимлике. Кому нужно, тот пусть ходит сам, а не отсиживается за спинами своих глупых женщин.
Вечером его все еще трясло. Он наглотался таблеток и едва смог уснуть, а утром проснулся совершенно больным. Разговор в хякимлике отнял у него половину жизни. Он не знал, что еще можно предпринять, его миссия с треском провалилась и к нему больше никто не обращался. Со всех сторон подступало ощущение хаоса и мерещились всякие ужасы. Так, почти в полном одиночестве он провел целую неделю, пока до него не добралась объединенная комиссия по расселению. Власин не пустил ее даже на порог и разговаривал через закрытую калитку. Это, конечно, был перебор, но он действительно никого не хотел видеть и лишь по необходимости выскакивал иногда в магазин за продуктами, все время холодея при мысли, что как раз сейчас объединенная комиссия взламывает его замки, чтобы насильно вручить ему злополучный ордер. В один из таких, наполненных страхом и тоской вечеров он собрался с силами и перенес свои самые ценные сокровища к Светлане Сергеевне. Большую же часть своей многоплановой коллекции под названием «Жизнь и увлечения одинокого отставного полковника» он на следующий день вынес во двор и сложил в общую кучу. Почтовые конверты, открытки, значки, тематические вырезки из журналов, газет, сами подшивки журналов столетней давности, спичечные коробки, этикетки, солдатские пуговицы, срезанные с мундиров времен первой Мировой войны и кителей нашего времени. Пластинки от грамофонных до современных, фарфоровые статуэтки, которые так обожала покупать его жена и которые впоследствии стали и его страстью. Монетки, начало которым положил еще школьником сын, без спросу обменяв очень ценную марку отца на легкие немецкие пфенинги. Амбарные книги-каталоги с подробным описанием истории каждой вещи, попавшей в его коллекцию, системные записи и многое-многое другое. Он носил это все с перерывами более трех часов, пока дом не опустел. В нем остались только самые дорогие его сердцу части коллекции: личный фото-архив, бар с множеством бутылок водки, где каждая бутылка была куплена по какому-нибудь торжественно-памятному случаю, которые Власин отлично помнил и несколько единиц боевого огнестрельного оружия. Нелегальное оружие уже двадцать лет хранилось в деревянном ящике в дальнем углу подвала под провисшей сеткой старой кровати. Жизнь, продолжительностью всего лишь в две жизни Иисуса Христа, незаметно превратила вдумчивого и мечтательного паренька в скучного серого человека, педанта и Плюшкина, коллекционирующего все, что попадется под руку, при условии, что собираемые вещи каким-то образом можно будет классифицировать и систематизировать. Даже в этом он был до мозга костей генетическим порождением той Системы.
Но что-то уже менялось, что-то происходило, надламывалось в этом слегка безумном стержне. В конце концов, жизнь крепко взяла его за руку и насильно подвела к моменту истины. Маленький машинный винтик, привыкший весело крутиться в механизме Системы на благо государства вдруг ощутил свою унизительную беспомощность, никчемность, а самое главное, всю несправедливость отведенной ему ничтожной роли. Еще ничего не понимая, он непрерывно спрашивал себя: «За что боролись?»  и, поливая из баклажки бензином свои сокровища, наверное, не один десяток раз повторил слова, на днях уничтожившие его сердцевину:
-Надоели! Надоели! Надоели!
Потом он бросил на кучу хлама спичку и ушел в опустевший и вторично осиротевший дом. Дважды звонила Светлана Сергеевна, как будто чувствовала, что что-то происходит, но он сумел уговорить ее пока не появляться. Настойчивый стук и истерические крики «Власин!» подняли его с постели во второй половине дня. Он вышел во двор, обошел стороной пепелище, встал на скамеечку и выглянул на улицу. Две разъяренные долгим ожиданием женщины из домоуправления и жилотдела хякимлика дубасили пухлыми кулаками его чуть покосившуюся калитку.
-Что? – осторожно спросил он сверху.
-Хрен через плечо! Что же ты залупаешься, старый перец? – закричала, поднимая к нему красную квадратную физиономию, Надя-паспортистка, которую он немного знал по домоуправлению. – Ордер за тебя получать Пушкин будет? Долго мы будем за тобой ходить? Все люди как люди, а ему одному, видишь ли, нужно ордер домой нести! Давай, ты у нас последний остался! За тобой задержка. Открывай ворота или мы тебе сейчас снесем ползабора!
-Я ничего получать не буду, – объяснил Алексей Михайлович, не трогаясь с места. – Это мой дом, ломайте вместе со мной.
Тут выяснилось, что звучный голос краснодарской казачки Нади мог с одинаковым успехом воспроизводить и напевные русские песни, и богатые матерные выражения. Паспортистка с удовольствием продемонстрировала широкий спектр своих познаний в русской брани, не смущаясь присутствием посторонних, облепивших соседние заборы. Сотрудница жилотдела, такая же низенькая, круглая, полногрудая, чем-то неуловимо схожая с коллегой-матершинницей, молча топталась на месте с бумагами в руках.
-Не открою! – трясущимися губами ответил Власин. – Это мой дом и я отсюда никуда не уйду!
-У нас есть распоряжение хякима. Вам дадут хорошую квартиру, – стала объяснять элийка, но паспортистка не дала ей договорить.
-Да хули ты ему объясняешь, все он знает, просто понять не хочет. Таких гадов бульдозерами надо давить. Совсем из ума выжил, старый пердун. Слышишь, открывай, или мы сами откроем, потом не обижайся. Я этот ордер тебе лично в жопу засуну!   
-Себе засунь! – сказал Власин. – Говно!
Взвизгнув от ярости, паспортистка всем своим круглым телом бросилась на хлипкую калитку. Толчок был такой мощный, что по всей округе зашкалили сейсмологические датчики, а столетний каменный дом подпрыгнул на фундаменте, как при девятибальном землетрясении. Трудно сказать, что было бы дальше, если бы запоры не устояли. Но они выдержали. Тетка внизу заскулила, запричитала от боли, схватившись за левое плечо.
-Пойдем, – сказала сотрудница жилотдела. – Не нужно здесь ничего ломать. Я спрошу хякима, что делать дальше.
Потом в хякимлике с оттенком брезгливости и удивления она всем рассказывала: «Русские сами своих съедают!..» 
-Ну подожди, гад! – глотая слезы, крикнула паспортистка. – Мы к тебе завтра с участковыми придем! Бульдозер пригоним! Посмотрим, как ты тогда повыебываешься!
Голоса стали удаляться. Любопытные головы соседей одна за другой исчезли за своими заборами. Стараясь не смотреть на кучу пепла и обгоревшие фрагменты коллекции, Власин вернулся в дом. Его снова колотило и опять пришлось пить таблетки. Чуть приведя себя в норму, он на слабых ногах направился к шифоньеру, чтобы придирчиво осмотреть офицерскую парадку. Кажется завтрашним утром, впервые за много лет она могла ему пригодиться. Полковник Власин решил доказать всему свету, что он не пешка и никому не позволит собой подтираться. Укрепив свой дух этой мыслью, он очень рано лег спать, провалился в тяжелый сон и уже не просыпался до самого рассвета.   
   



Глава пятая
Батарея – огонь!

Светку в тот день достали баклажаны. Она именно так и выразилась, с искаженным от гнева лицом влетев в коридорчик, отделяющий обеденный зал от кухни небольшого частного ресторана «Бахтыгюль», и в сердцах швырнула поднос на окно раздачи:
-Все, достали меня эти баклажаны!
При этом она совсем не имела в виду уважаемую овощную культуру «синеньких», потребление которых в Средней Азии в летне-осенний период выходит за рамки разумных пределов, а четырех молодых азербайджанцев, обедающих за пятым столиком, входящим в зону ее обслуживания. Из зала донесся громкий жеребячий смех. Светкины глаза превратились в бенгальские огни и из них посыпались электрические искры.
-Лялька, я тебя прошу, обслужи их сама, к тебе они приставать не будут. Мне они просто проходу не дают, под юбку лезут, а ты как-никак начальство!
-Что они заказали?
-Четыре пити  и пиво я уже отнесла, теперь, короче, четыре порции шашлыка из печени, еще четыре пива, пачку «Парламента» и пачку фисташек. Физа, допиши на пятый столик четыре шашлыка из печени, – крикнула она в окошко молодой поварихе. – И побыстрее!..
Лялька встала и одернула вниз красную фирменную мини-юбку. Их шеф, наверное, сходил с ума по женским бедрам, если придумал им такую провокаторскую униформу из маленького лоскутка материи, едва прикрывающего трусики. Неделю назад он назначил ее старшей официанткой и ей уже дважды пришлось улаживать никому ненужные конфликты. После неудавшегося покушения на собственную жизнь, на нее вдруг накатило такое презрительное равнодушие ко всему окружающему, что его можно было ошибочно принять за олимпийское спокойствие и уверенность в себе. Шеф не раз восхищался Лялькиными нервами, словно сплетенными из толстых морских канатов.
-Даш-хош  твой! – крикнула ей вслед Светка. Лялька кивнула. Это было справедливо, так как она вместо Светки шла обслуживать ее неприятности.
-Э, а где наша джаночка? – слегка заплетающимся языком закричал развязный молокосос, которому рюмка водки, смешавшись с пивом, ударила в голову. – Рамис, смотри, твоя любовь не хочет нас больше обслуживать!
-Помолчи, братаня, – остановил его парень постарше, сверкнув быстрыми выпуклыми глазами под густыми, загнутыми вверх ресницами. – Самая красивая девушка ресторана к нам идет, а ты базаришь не по делу! Слушай, ты кто, сладкая моя? Я в тебя уже влюблен. Как смотришь на то, чтобы я заехал за тобой после работы?
Его невоспитанные дружки принялись громко стонать от смеха.
-Заедем ей после работы. Заедем ей после работы…
-Да заткнитесь вы, барбосы! Не обращай на них внимания. Ну, что скажешь? У меня тачка есть, деньги есть, поедем в отель, будем отдыхать.
-Я не поеду, – твердо сказала Лялька и, положив на стол заказанную пачку «Парламента», ловкими движениями удалила со стола все скомканные салфетки и заменила грязную пепельницу на чистую. Один горшочек из-под пити уже освободился и тоже оказался у нее на подносе.
-Погоди, не спеши! – попытался поймать ее запястье Рамис. – Зачем ты так? Я с тобой серьезно разговариваю, давай будем встречаться. Ты такая быстрая и красивая, как ласточка, я теперь заснуть не смогу. Ты мне всю ночь сниться будешь. Короче, давай я за тобой вечером заеду, договорились?
-Нет.
-Почему нет? Я уверен, ты не пожалеешь.
-У меня уже есть парень.
-Парень не стенка, отодвинется.
-Не отодвинется.
-Ты, а если я на принцип пойду?   
-Да иди куда хочешь, – спокойно сказала Лялька. Это были не те слова, которыми нужно гасить конфликты, но у нее с утра было так горько на душе, словно в предчувствии какого-то страшного события, что вдруг самой захотелось пойти навстречу надвигающемуся скандалу, чтобы разрядиться.
Друзья Рамиса дружно заржали.
-Братка, брось ты эту шалаву, – посоветовал толстый Натик.
-Ара, молчи! – глаза Рамиса налились кровью. – Ты, наверное, армянка, да?
-Все армяне – гётверяне ! – добавил Тофик.
-Отпусти руку, – сказала Лялька.
-Решай, или ты будешь со мной встречаться, или у тебя начнутся проблемы.
-Еще раз дернешь за руку, я уроню поднос. Тогда у тебя начнутся проблемы.
-С другими отдыхаешь, а со мной не можешь?
-Ты не в моем вкусе.
-А я в твоем вкусе? – спросил Натик.
-У меня вкус намного лучше.
-Сучка!
Глиняный горшочек угрожающе пополз к краю подноса.
-Яша! – крикнула Лялька. Бармен поднял голову над стойкой и решительно двинулся в их сторону. Обычно его звали в двух случаях: когда клиент не понимал по-русски и когда требовалось разобраться с подвыпившим быком. Тут с первого взгляда было ясно, какой случай имел место.
-Ладно, все, – нехотя сказал Рамис. Он не хотел связываться с Яшей, у которого отец был начальником Уголовного розыска и мог любого оставить без штанов. До этого лучше было не доводить, себе дороже выйдет.
-Эй, слышишь! Не обижайся. Возьми себе в баре шоколадку.
Это означало, что он был согласен оплатить в счете лишнюю плитку шоколада, которую Лялька могла или взять себе в баре, или получить за нее деньги. Она мастерски изобразила на лице гримасу благодарности и не стала мелочиться на какой-то дешевый пористый «Шок». Брать, так брать, чтобы в другой раз не хамили. Немногочисленные посетители разочаровано вернулись к своим тарелкам и рюмкам, не дождавшись хорошего развития скандала.
-Сучка, – процедил сквозь зубы пучеглазый. – Хлебом клянусь, я еще ее маму выебу!
-Забей, братка, – посоветовал Тофик. – Ни о чем не думай, давай будем кайфовать. Деньги есть, наша  есть, сейчас запалим косячок и поедем по ****ям. На этой сучке свет клином не сошелся.
Он щелкнул пальцами и, отстукивая ритм костяшками пальцев по звонкому пластмассовому столу, высоким фальцетом запел любимую песенку местной плановой шантрапы:
Мама, ты не жди меня,
Я гуляю до утра,
Я сегодня буду пить,
Не сярьфует дома быть.
Остальные дружно подхватили припев, не обращая внимания на окружающих:
Здесь со мной мои друзья,
Здесь и девочка моя!
Запыхтим косяк, братва,
Я блатной, кайфую я!

-Как я ненавижу этих уродов! – сказала на кухне Светка. – Скорей бы уже уехать в Россию, чтобы их не видеть!
-А что, там нет уродов? – обронила Лялька.
-Они есть, но это свои уроды.
-Уроды, они и в Африке уроды.
-Да ну тебя! Короче, ты понимаешь, о чем я говорю.
-Гражданство вы получили? 
-Если бы получили! Уже второй раз пришел отказ. Два года напрасно ждали у моря погоды. Нет оснований, видите ли, не положено: родились в Средней Азии, бабушки-дедушки уже умерли, по ним ничего не сделаешь, так что все пути перекрыты. А то, что мы русские, им это не основание. А кем еще нужно быть, чтобы получить гражданство и нормально переехать, негром, что ли? Президент Мытин что сказал, слышала? Кто хотел, тот уже давно уехал. Сука.
Она завелась и стала ругать российского президента. Своим вопросом Лялька невольно задела ее больную мозоль.
-А зачем вам гражданство? Выпишитесь и уезжайте просто так, – сказала Лялька, чтобы не молчать. Ее вопросы с гражданством и переездом никогда не волновали. Если есть деньги, считала она, можно куда угодно переехать без всякого гражданства и тебе там будет хорошо, а если денег нет, никакое гражданство не поможет наладить жизнь на новом месте.      
-Как ты уедешь? – удивилась Светка. – А визы, а билеты, а контейнер? Ехать с голой попой в чисто поле? Там не пропишут, без прописки не найдешь работу, а тут попробуй выпишись – никогда назад не пропишут, даже если осталась приватизированная квартира. Кругом одни клинья! Так я и замуж до пенсии не выйду и детей не нарожаю.
-Здесь нарожай.
-Ну и кто будут мои дети? Вон уже все детсады перевели на элийский язык, теперь осталось русские школы закрыть и отучить детей говорить на своем языке. Не знаешь, что ли, почему твою мать с работы поперли?
-Я политикой не интересуюсь и ни о чем таком не думаю, – ответила Лялька.
-Да ты вообще ни о чем не думаешь! За маму спряталась и живешь. А я свою семью хочу, дом, телевизор. У нас вместо семьи сплошной бардак. Отец бросил и уехал, мать сама по себе, я сама по себе, что она ест, где бывает, ничего не знаю. Она как по пьяному делу работы лишилась, так и покатилась. Я у нее и за маму и за папу, как будто не я ее ребенок, а она мой. У других матери как матери, а моя? Вот твоя мать что надо, в трудную минуту можно положиться… ой, здравствуйте, Светлана Сергеевна! А мы тут как раз…
Лялька вскочила.
-Ты что, мам?
Материализовавшаяся через мгновение после Светкиного упоминания о ней Светлана Сергеевна была бледна и еле стояла на ногах.
-Лялька! – сдавленным голосом выдохнула она. – Бросай работу и бежим! Скорее. Нашего дядю Лешу расстреливает полиция!
*
     Проснувшись еще затемно, Алексей Михайлович, не спеша, позавтракал, нагрел воды и помылся, надел чистое исподнее. Потом спустился в подвал за последней, самой криминальной часть своей коллекции, грамотно упакованной в деревянный ящик на долгое хранение. Когда-то давно это были любимые его цацки и он мог часами разбирать и смазывать два своих АКМа , грозно клацать затворами и представлять, что метко косит полчища несущихся на него врагов. Оружие вселяло в него необъяснимую уверенность и силу, которой так не хватало в его одинокой жизни. Ведь кем он был, по сути? Маленьким, слабосильным человечком с простоватым лицом и зычным полковничьим голосом. Про таких красивые безжалостные женщины говорят: «мужчинка». Да, он был способен на подвиг, но кому нужна эта способность в обычное время, когда не требуется бросаться под танк со связкой гранат на поясе? Его боевые заслуги особо никого не прельщали и не восхищали и он привык к каждодневной рутинной жизни, привык считать, что нет ничего важнее на свете, чем его бескорыстное служение бесперебойной и гладкой работе этого великого механизма – государства. Теперь, когда он стал никому не нужен, государство плюнуло ему в лицо. Он испытал огромное потрясение. Если бы мудрость была присуща полковнику Власину, он не был бы так шокирован, потому что создавшаяся ситуация не была ни новой, ни необычной, наоборот, только так всегда жизнь и поступает. Отслужил, – отправляйся на свалку! И ничего личного. Никто не хотел обижать конкретно его, он был слишком маленьким винтиком, чтобы обращать на себя внимание. Однако военные редко бывают умны и мудрость не их стихия. И когда, пятясь задом, Власин вытягивал на середину подвала под яркую двухсотваттную лампочку тяжеленный ящик, его жгла несправедливая обида на жизнь.
Он провел скорую инвентаризацию своему сокровищу. Естественно, все было на месте: тетешник, две противотанковые гранаты и два автомата Калашникова. Выяснилось, что с патронами как раз негусто. Когда-то давно, сохраняя строжайшую конспирацию и рискуя не только должностью, но и свободой, он как трудолюбивый муравей перетаскал в свою боевую коллекцию списанные запчасти оружия, приворовывая и не брезгуя самыми мелкими махинациями, пока не собрал то, что сейчас имел на руках. Пулечку к пулечке приносил он в подвал и вставлял в пустые магазины, пока не заполнил их доверху. Это длилось довольно долгое время и вот теперь наскребалось боеприпасов всего на полчаса экономного боя. Власин расстроился, но не слишком. Все же всерьез он пока никак не мог представить себе, что станет стрелять в представителей закона.
Поклацав затворами автоматов и несколько раз пристегнув и отстегнув магазин, он с удовлетворением понял, что руки его еще не утратили былой ловкости и подумал, что «еще повоюет». Потом аккуратно почистил и смазал все оружие, кроме, естественно, гранат. Несколько раз вхолостую спустил курок пистолета, вставил обойму, поставил на предохранитель. Пристегнул магазины, поставил автоматы на предохранитель, оставшиеся магазины распихал по карманам. Повесил оба АКМ на плечи, отчего его сразу пригнуло к земле. Шварценеггером он никогда не был, но от оружия по его пальцам текла необъяснимая положительная энергия и делала его крепче и телом и духом. Пора было идти наверх, он и так слишком долго пробыл в подвале. Гранаты он прихватил с собой, завернув их в мягкую фланелевую портянку и аккуратно уложив в целлофановый пакет, причем нес пакет на осторожно вытянутой руке, чтобы он, не дай бог, не ударился обо что-нибудь.
Время близилось к девяти, приближался рабочий день. Алексей Михайлович прошел в спальню и открыл шифоньер. Как бы дурно это не выглядело, сегодня он должен был встретить непрошеных гостей при полном параде. Мундир стал ему великоват и брюки пришлось затянуть ремнем, но в целом Власин колебался всего один раз: украсить или не украсить свою облысевшую маковку жесткой фуражкой? Он представил себе, как нелепо будет смотреться с улицы его голова в провалившейся на уши фуражке и отложил ее в сторону, испытывая некоторую неловкость. Одевшись, он сел и пересмотрел альбом с фотографиями. Всплакнул, выпил чаю. Еще раз пересмотрел альбом с фотографиями, подивился на свою молодость, вспомнил лица родных и друзей. Со всеми потеряна связь, многие, как он слышал, умерли. Тех, с кем он знался сейчас, не было в его альбоме; не было и в его сердце. Он с удивлением и жалостью к самому себе подумал, как он мог столько лет коптить небо один-одинешенек, без всех этих людей, которых он любил и с которыми когда-то дружил? Можно ли назвать инерцию жизнью, и кому нужна такая никчемная жизнь? Он не был нужен даже соседям, с которыми прожил бок о бок целую жизнь. Только коллекция до недавнего времени делала его жизнь более осмысленной, но теперь он сам ее разорил и что у него осталось? Эти стены и крыша и воспоминания, связанные с ними. На новом месте он не приживется. Будет ходить среди не распакованных коробок в голой квартире, а разобрать их уже не хватит жизненных сил. Нет, он не мог так просто сдаться! Разве не за это поколение он проливал кровь, а оно сейчас жадно набивает себе карманы и заново учиться считать человека быдлом! А он не быдло, ему нельзя говорить, что его настолько не уважают, что подотрут его жалобой жопу, даже если они потом именно так и поступят! Он полковник, он еще пацаном прошел всю войну и провел ее в окопах под пулями, а не отсиживаясь на чмошном складе! Пусть шлют бульдозеры, он знает, как их нужно встретить!
Он встал и руки его перестали дрожать мелкой дрожью. Тусклые стариковские глаза с покрасневшими белками молодо заблестели. Лысина взмокла и он крепко вытер ее столовой тряпкой, даже не заметив этого. На войне как на войне. Теперь нужно было принять сто грамм для храбрости и идти в атаку. Покопавшись, он нашел самую первую бутылку водки, с которой вообще началась вся его коллекция. Власин помнил эту романтическую историю. Они в тот день крепко пили и обмывали его очередное звание. Потом он на минуту выскочил из дома за сигаретами и встретил свою единственную любовь. Он так влюбился, что сразу сделал ей предложение, затем бегом вернулся обратно, отобрал у ребят последнюю непочатую бутылку водки и торжественно поклялся, что сохранит ее целой до своей «золотой» свадьбы. Эта девушка стала его женой, и они счастливо прожили семнадцать лет. Потом она погибла в автокатастрофе, а сына позже убили моджахеды. Теперь погибнет коллекция и он сам и будет логично, если это уничтожение начнется именно с той бутылки, которая положила начало всему. Власин твердой рукой открыл крышку и плеснул немного водки в граненный стакан. Раньше он пил сильно и поднял бы на смех такое количество спиртного, но в последние годы возраст взял свое. Алексей Михайлович не хотел, чтобы такая важная для него война бесславно закончилась пьяным беспамятством.  Вторые «сто грамм» показались ему немного лишними и третьим стаканом он только чокнулся с бутылкой и, слегка пригубив, отставил в сторону. Первые два раза он не чокался, поминал жену и сына, в третий раз зачем-то по привычке пожелал здоровья себе. Вытер губы, вышел во двор и, разложив на скамейке автоматы Калашникова, выглянул на улицу.
Белое небо, без каких-либо признаков солнца, сливалось вдали с сероватой водой залива. Такое небо бывает в Ленинграде в период белых ночей. На новостройке Рух-нета в трехстах метрах от него кипела жизнь и визжала техника. Многочисленные рабочие как воробьи облепили строительные леса. Скрипели лебедки, стучал перфоратор. Строительство велось и днем и ночью по ускоренному графику и как всегда с потерей качества и нереально коротким сроком исполнения. Порывами налетал крепкий ноябрьский ветерок, играючи боролся с зелеными полотнищами флагов. Два больших бульдозера сгребали в сторону залива горы песка, разравнивая площадку и удлиняя берег за дворцом на несколько десятков метров. Свежий морской бриз пробирал до костей и Алексей Михайлович сразу замерз в своем старом мундире на рыбьем меху.
-Здорово, сосед! – окликнул его жизнерадостный голос. – Чего оглядываешься? Все ждешь, когда тебя начнут бомбить? Или готовишься к обороне?
-Салам, Какаджан, – ответил Власин, заметив толстого соседа, неторопливо суетящегося возле белого микроавтобуса. Это его жена на протяжении последних нескольких лет каждый день угощала полковника горячими лепешками собственной выпечки. Повезло ему с соседями. Во всем мире считается, что в соседях лучше всего иметь американцев, они приятные улыбчивые люди и всегда готовы прийти на помощь. В Элистане лучшими соседями были сами элийцы, которые никогда ничего не делали назло, как это часто бывает в России и которым легко можно было объяснить их неправоту. Однако сами элийцы редко находили друг с другом общий язык и считали, что соседствовать лучше с русскими, подразумевая под словом «русские» почти все неэлийские национальности.
В общем-то, Кака был недалек от истины насчет обороны, хотя самому полковнику слово «оборона» не понравилось. Война – да, но не оборона. Он понаблюдал, как Какаджан пытается впихнуть разъевшееся брюхо между сиденьем и рулем своей новенькой «буханки» , и ему отчего-то сделалось противно.
-Чем скорее смиришься, тем лучше, – мудро посоветовал сосед, специально для этого опустив вниз дверное стекло. – Махни рукой. С начальством спорить бесполезно, только головные боли наживешь.
-Начальство тоже человек, – сухо возразил полковник Власин.
-Э-э, если бы они были людьми, разве бы они стали начальниками? – засмеялся Какаджан и, коротко нажав на клаксон, уехал.
Алексей Михайлович размял застывшие от холода пальцы. Его нос покраснел, почти как бутафорский нос деда Мороза и из него интенсивно потекло. Пришлось быстро сбегать за платком, а заодно добить стаканчик водки и накинуть на плечи старое пальто. Конечно, хотелось быть при полном параде, но со здоровьем шутки плохи. Не хватало еще в самый ответственный момент подхватить двустороннюю пневмонию. Не в его возрасте форс держать.
Он снял и протер запотевшие после теплой кухни очки, а когда вернул их на место один из бульдозеров уже разворачивался в его сторону. На строительную площадку въехало три иномарки и начальство, размахивая руками, показывало рабочим в сторону жилого массива. Власин подумал, что речь идет именно о нем. Приподняв с земли нож, выгнутый в виде забрала на рыцарском шлеме, бульдозер быстро покатил через пустырь. Одна из иномарок сорвалась с места и устремилась за уходящей техникой. Власин нагнулся за автоматом. Положив ствол на забор, чтобы не держать такую тяжесть в руках, пока еще были какие-то силы, негнущимся пальцем сковырнул предохранитель. Подпустил машины метров на семьдесят и открыл огонь. Перфорированный звук трещотки смешался со звонким тюканьем металла о металл. Сплющиваясь о сверкающий нож бульдозера пули взвизгивали от боли и рикошетом уходили в небо. Первой пострадавшей стала чайка в черной траурной шапочке на голове, сидевшая на пирсе. Шальная пуля на излете щелкнула ее по загнутому кончику хищного клюва и бедняжка от шока упала в обморок. Бросив машину, бульдозерист выкатился из кабины и сломя голову бросился бежать, делая огромные прыжки и петляя, словно заяц. Иномарку круто развернуло и бросило бампером на бетонный столб. Власин не целил в легковушку, ее шофер просто с перепугу повернул не в ту сторону руль. Колеса еще вращались, когда оба пассажира вывалились наружу и залегли под ближайший куст. Муравейник новостройки замер в недоумении. Потом рабочие с лесов закричали, указывая на дом Власина рукой. Толпа жадно прилипла к поручням. Убрав палец с курка, Алексей Михайлович наметил траекторию полета пуль, чтобы стрельба была максимально безопасной для окружающих. Пока на него не нападали, он не собирался драться всерьез.
До начала боевых действий пришлось прождать не менее часа и чтобы хоть чуть-чуть отвлечь себя от ноющей усталости тела и подобравшегося вплотную холода, он дал еще три короткие очереди в «молоко», жадно вдыхая запах пороховой гари. Брошенные машины и все подступы к дому заняла рота мальчишек в камуфляжных бушлатах, полицейские, КНБешники и люди в хороших кожаных куртках с мегафоном в руках. Пустырь между домом и стройкой попал в полосу оцепления и был беспорядочно заставлен грузовиками, между которыми нападавшие передвигались короткими перебежками. Все бестолково суетились, но команды стрелять пока не было.
-Предлагаю сдать оружие и выйти! – закричал мегафон. У него был хронический бронхит и свистящие хрипы делали речь не очень внятной.
-Сдайте оружие и выходите!
Кому и куда сдать оружие, перед тем как выйти, не уточнялось. Видимо в рядах начальства царила паника и кто-то не совсем точно помнил слова, употребляемые в подобных случаях. Власин прочистил им память двумя короткими очередями. Его раздражала робость начальства и вялость боевых действий.
-****ь! ****ь, *****, *****, *****! – уже знакомым голосом сипло заорал невидимый мегафон. Затем последовало обещание оторвать стрелку яйца и тому подобные ужасы. Алексей Михайлович пожалел, что оставил в доме гранаты. У него от студеного ветра горело лицо, а слезящиеся глаза почти ничего не видели, но он наугад расстрелял пустую иномарку, которая так и стояла, приткнувшись бампером к злополучному столбу. Разрывающийся в доме телефон внезапно умолк, словно противник, потеряв надежду дозвониться, швырнул на пол трубку. Мегафон хрипло закричал и со всех сторон началась беспорядочная стрельба. Несколько пуль шлепнуло в забор непосредственно возле Власина, а любопытные головы соседей мгновенно втянулись в зону безопасности. Забегали полицейские и солдаты, один грузовик храбро подкатил к забору недалеко от ворот и какой-то лихой джигит даже заглянул во двор.  Кольцо быстро сжималось, причем без всяких переговоров. Ценность человеческой жизни в Элистане была невелика, а личной храбрости вполне достаточно для сумбурного, неподготовленного штурма. Власин красным негнущимся пальцем уже не шутя давил на курок, пока не расстрелял оба магазина, потом, непрерывно шмыгая носом, бросил один из АКМов и кое-как добрался до входной двери родного дома.  Это был второй рубеж обороны. У него тряслась голова и подгибались от усталости колени, но руки все еще могли поднять автомат на уровень груди. И вообще, он был очень доволен. Оказалось, что все эти долгие годы офицерства он по настоящему мечтал быть всего-навсего простым солдатом в действующей армии и каждый день ощущать в руках такое надежное и послушное горячее боевое оружие. Понятное мальчишеское счастье. Пули уже тренькали по окнам, а он ощущал только азарт и энергию схватки. Никакого сожаления, страха или раскаяния!..
Снова зазвонил телефон. Если бы Власин не стоял возле него, он бы не дал себе времени, чтобы снять трубку.
-Да!..
-Власин? Не помешал? – ядовито спросил его сиплый голос. – Что же ты нахрен делаешь, старый? Чечню тут устроил. Совсем озверел на старости лет?
-Что надо? – громовым голосом рявкнул Власин. Тот, кто когда-то в Советской армии раздавал офицерские звания, туго знал свое дело. Гвозди бы делать из этих людей! В этом плюгавом сером старичке жил неукротимый боевой дух.
-На тот свет спешишь, что ли? – удивилась трубка. – Ну пустил бы себе пулю в лоб, нам бы меньше мороки было. Не клади трубку, тут к тебе твои родственники рвутся, поговорить хотят. Что же ты их так подводишь, Власин? Теперь за твои дела они ответят.
-Какие родственники? – с искренним удивлением опешил Алексей Михайлович. – А-а, бабы, что ли? Так это не родня, так, убираться ко мне приходили. Я им за все заплатил сполна …
-Ну не знаю, не знаю. Мы этот вопрос потом провентилируем, а пока передаю трубку.
-Алексей Михайлович, миленький! – ворвался в разговор плачущий голос Светланы Сергеевны. – Остановитесь, пока кого-нибудь не убили! Мы вас возьмем к себе, будете у нас жить, мы вас любим, жалеем, ну зачем же вы так?.. Бросьте все, дорогой, отдайте оружие, они обещают ничего не поминать…
-Света, ты мне не родня. Не будь дурой, слышишь? Ты мне не родня, этого и держись. Ты все поняла? Уже ничего не изменишь. Так надо. Прощай.
 Власин отключился и тут же забыл про них. Кто-то орал за домом по-элийски, еще несколько голосов перекликалось во дворе. То, что еще ни один из нападавших не был ранен, они, без сомнения, относили на счет своей ловкости и расторопности, а это верный путь подловить противника. Полковник хлебнул из горла заветной бутылки, подождал пока водка чуть-чуть растечется по жилам и ударит в голову и, внезапно высунувшись в разбитое окно, расстрелял целый магазин в видимую часть двора. Туман застилал глаза, но их было слишком много, чтобы промазать. Трое или четверо остались на месте, остальные, визжа, стали в панике карабкаться на невысокий забор, чтобы выскочить из страшной душегубки. Если бы Власин ставил главной целью уничтожение живой силы противника, он бы пополнил список еще не одним убитым штурмовиком.
Снова зазвонил телефон. Уже не спеша, полковник сел к столу и снял трубку.
-Алло?
-Это хяким, – устало сказал сиплый и потускневший голос. – Что же ты делаешь, старый? Посмотри во двор, тебе не жалко этих ребят?
-А вам меня жалко?
-Что ты равняешь *** с пальцем? – сорвался голос. – Мы же тебя не убивали и на улицу не выселяли, а ты что творишь? В общем, так: бросай оружие и выходи. Не выйдешь через пять минут, твой дом расстреляют из гранатометов.
Власин рассмеялся.
-Не вешай мне лапшу. Пока тебе вышлют гранатометы из Асбадаха, вся республика об этом узнает. Конец тебе, Халим, довыселялся. Президент тебе голову оторвет. А тебе сейчас не кричать на меня надо, а вежливо просить, но ты ведь по-человечески просить не умеешь! Мы для тебя не люди!
-Просить я умею, почему не умею! – заволновался хяким. – Что ты предлагаешь, говори свои условия! Хочешь пятикомнатную квартиру с ремонтом возле центрального базара? Дам! Хочешь, свой дом тебе отдам! И никуда не надо ехать. Про Чекиль-Эн даже не вспоминай! Нахер было стрелять, я не понимаю? Это не я, это ты нормально просить не умеешь. Гордый слишком. Кто хорошо просит, за того Аллах просит! Клади оружие и выходи, по-хорошему разговаривать будем.
-Халим! Халим! Твоим подлым языком можно спокойно задницы подтирать, он такой грязный, что грязнее уже не станет. Больше не звони. Ничего мне не нужно. Жду твои гранатометы.
Десять минут он сидел над телефоном и боролся со сном. На промерзшее хлипкое тело наваливалось тепло родного дома. Глаза закрывались и больше всего на свете он хотел теперь просто добраться до постели и уснуть, а потом можно и не просыпаться! Алексей Михайлович понял, что часы отстукивают его последние минуты. Жизнь ушла, он не мог шевельнуть даже пальцем. Отказали ноги, голова горела в огне, мысли путались. Если бы сейчас в эту комнату ворвались полицейские, они бы взяли его голыми руками, несмотря на тетешник с полной обоймой. Он вздрогнул, словно эта мысль кольнула его, и очнулся. Нет, рано, у него еще остались силы, чтобы красиво уйти. Фейерверк…
Он дотянулся до пакета с противотанковыми гранатами, осторожно выложил их на стол и развернул фланельку. Он знал, что нужно делать, чтобы весь дом взлетел на воздух. Подпалил стопку старых газет на элийском языке, фланельку и бросил в огонь целую коробку спичек. Оставалось только сидеть и ждать, глядя, как яркие языки пламени лижут черные противотанковые консервы. И считать. Раз, два, три, четыре, пя…





Часть пятая
Школьные друзья

Глава первая
Встреча без галстуков

В России говорят: «Бог шельму метит». В Элистане народ мягче и спокойнее и в ходу другая поговорка: «Бог все видит». Оба этих выражения в один прекрасный день оказались весьма кстати и идеально подошли к руководителю Национальным институтом культурного и духовного возрождения Сапару Сапаровичу Курбанову. Враги соблазнили его крупной долларовой взяткой и с поличным сдали полиции. Аллах его знает, почему никто из оформлявших в присутствии понятых опознание и изъятие меченных денежных купюр, так прямо и не сказал ему: «Это тебе за Ляльку!». И не добавил: «А еще за сына!». Сына СС вспомнил прежде всего. Пройдя все неприятные полицейские процедуры и надавив на свои рычаги, чтобы мерой пресечения ему была выбрана подписка о невыезде, он тут же бросился его разыскивать. Под языком у него медленно таяла таблетка валидола, первая после Лялькиного отъезда. К тому времени, как сыскался Рустик, глаза Сапара Сапаровича вернулись в свои орбиты, нижняя губа перестала смешно дрожать, а сердце трепыхаться. Гибкий политический ум наметил толковый план выхода из кризисной ситуации.
-Сын! – твердым голосом сказал он. – Произошла ужасная вещь. Наша жизнь рушится! Меня подставили, вся надежда только на тебя.
Рустик сел. Предки вечно все драматизировали и преувеличивали, но, похоже, сейчас действительно что-то случилась. Таким жалким и испуганным он отца еще никогда не видел.
-Тебе нужно обратиться напрямую к президенту. Он не откажет, в детстве вы были не разлей вода.
-Когда это было! – хмыкнул Рустик. Сам того не подозревая, отец ткнул пальцем в его болячку. Кто бы мог подумать, что школьный товарищ по кличке Булка вдруг превратиться в президента Элистана со всеми вытекающими отсюда последствиями! Вот что значит родится в нужное время в нужном месте и в нужной семье! А в школе он звезд с неба не хватал…
-Ты меня совсем не слушаешь! – с обидой в голосе проворчал СС.
-Слушаю, слушаю, продолжай.
-Ну, это, в общем-то, все. Ситуацию я тебе только что обрисовал, все это козни Атамурада, ниточки тянутся из его рук. И в полиции и в КНБ у него свои люди. Деньги мне подбросили, я их в глаза не видел. Я конечно не святой и принимаю подарки, но это совсем не тот случай.
-А как я попаду на прием?
-Я все устрою, об этом не беспокойся. Главное, что ты скажешь там, и как тебя примут. Встретить старого друга после нескольких лет разлуки всегда приятно.
-Да он и не помнит!
-Вспомнит. Школьные воспоминания самые яркие. Значит, договорились, я добиваюсь приема у президента?
-Ага, – сказал Рустик.
-Найдешь, что сказать?
-Конечно. Считай, что помилование у тебя в кармане.
-Я ни в чем не виноват, – на всякий случай повторил Сапар Сапарович.
Рустик кивнул. Он давно вышел из детского возраста и прекрасно видел ту незримую, но глубокую пропасть между их материальным благополучием и официальной зарплатой ректора. Прошлая жизнь приучила отца скрывать это и вести двойную жизнь, но он его не осуждал. Отец крутился, как мог для их же блага. Если бы не он, на какие шиши планировалась бы тогда его учеба в Турции?
Через три дня подводные течения блатных отцовских связей вынесли его на берег президентского дворца. Его завели внутрь, проверили металлоискателем и тщательно досмотрели.
-Прошу вас следовать за мной.
Сказать, что он был потрясен, значит, ничего не сказать. Рустик шел за провожатым и никак не мог поверить, что его бывший друг мумик Булка обитает в такой ослепительной роскоши. Они не виделись четыре года, – целую вечность! Сам Рустик за четыре года вытянулся и возмужал, раздался в плечах, он понимал, что и Булка не стоял на месте, но по-прежнему представлял его безусым мумиком, маменькиным сынком. Если бы он, по примеру великого отца все время крутился перед телекамерами и фотообъективами, Рустик сейчас гораздо лучше был бы подготовлен к встрече. Он бы знал чего ждать. Пока Рустик не прошелся по роскошным залам, он думал, что пришел к Булке, думал, что «Президент Элистана» это всего лишь красивые слова и не ощущал их величия и великолепия. Теперь у него тряслись поджилки и хотелось поскорее сбежать отсюда и оказаться где-нибудь среди своих.
-Подождите здесь.
Резная дверь бесшумно закрылась. Ему приказали ждать, и он стоял, не решаясь сделать лишний шаг. Возможно, за ним сейчас внимательно наблюдали через потайной глазок чьи-то холодные неподвижные глаза.
Время ползло еле-еле. Он заложил руки за спину, чтобы подавить непроизвольное желание сковырнуть ногтем позолоту. Он не решался даже взглянуть на часы, чтобы невидимые наблюдатели не расценили это движение как признак нетерпения или недовольства. Наконец его мучения кончились и в зал вошли люди. Сначала два очень высоких охранника с пустыми глазами встали по обе стороны двери. Потом появились люди, с которыми Рустик не мог учиться в одном классе по причине возрастного несовпадения. Замыкающим шел молодой человек, с которым он мог бы учиться в школе… то есть, учился в школе, но он отличался от мумика Булки так же сильно, как Кай отличался от себя же самого в ледяном дворце Снежной королевы!.. Холодное белое, четко очерченное лицо, неприступный взгляд, твердая уверенность в движениях. Что с человеком делает время! Куда делся бывший мямля? Что особенно неприятно поразило Рустика: школьный друг сильно вырос и стал одного с ним, Рустиком, роста, даже чуточку повыше, хотя четыре года назад отставал на полголовы и был застенчив, как девчонка. Все наставления по этикету, сделанные в приемной дворца мгновенно вылетели у него из головы.
-Рустам Курбанов, господин президент, – сказал старец с аккуратной белой бородкой.
-Я вижу, – отозвался президент Элистана и все молча уставились на Рустика странными глазами, словно ожидая, что он сейчас выкинет какой-нибудь фокус или станцует специально разученный к этому случаю танец. Вместо этого Рустик нервно опустил по швам руки и невнятно пискнул горлом.
-Молодой человек, – теряя терпение, сурово начал первый министр.
-Ничего, ничего, – успокоил его президент. – Наверное, у него слова вылетели из головы, он ведь всегда был немного трусоват. Давайте не будем терять даром время и перейдем сразу к делу. С чем он пришел?
Вопрос был обращен к одному из присутствующих в зале помощников, министру юстиции Элистана.      
-Несколько дней назад, господин президент, на ректора Национального института культурного и духовного возрождения Сапара Курбанова нами было возбуждено уголовное дело по факту получения крупной взятки в долларах США во время зимней студенческой сессии. Ведется следствие. Вероятно, сын пришел к господину президенту просить за своего отца.
-Это правда? – повернулся к Рустику бывший одноклассник.
Горячая волна стыда поднялась снизу вверх и бросилась ему в лицо. Рустик кивнул и опустил голову. У него стало нарастать ощущение нереальности происходящего и раздваиваться сознание. Высокого парня возле левой створки двери он прекрасно помнил по его дурацкой вывеске «Бардель Фин». Меньше чем полгода назад на красноморском побережье Рустик покупал в его выносном лотке батончики. В роли охранника он выглядел очень убедительно.
-Курбанов, кажется, твой человек, Мухаммед если я не ошибаюсь. Почему его сын пришел за помощью ко мне, а не к тебе?
Муха раздраженно пожал плечами.
-Наверное, я тоже стал ошибаться в людях, ваше величество. Или Курбанову известно что-то такое, что не позволяет ему больше надеяться на меня. Это плохой признак. Не навлек ли я на себя случайно Ваш справедливый и праведный гнев?
-Я сообщу тебе сразу, как только это случится, – важно ответил Булка. – Хорошо, а нам что-нибудь известно об этом деле?
-Абсолютно все, господин президент, – снова сказал чиновник. – Оно у нас на контроле.   
-Есть ли смягчающие вину обстоятельства?
-Никаких, господин президент. Курбанов пойман с поличным при получении денег. Все купюры были помечены. Мероприятие проводилось в рамках плановой операции «Чистые руки».
-Подожди, подожди, – сдвинул брови президент. – Не понял. Так операция была заранее спланирована?
-Да, господин президент. Курбанов ничего об этом не знал и взял деньги. Факт взятки зафиксирован протоколом, поэтому дело заведено на вполне законном основании. 
-Вы соблазнили человека крупной денежной взяткой и еще ждали, что он от нее откажется? – поразился президент. – Это, по-твоему, нормально? А какой суммой можно соблазнить тебя самого? Что, если я в рамках твой операции прикажу дать тебе большие деньги, а потом посажу в тюрьму за взятку? Это справедливо? Чей ты человек, вот что меня интересует! Кто за тобой стоит, для кого ты таким образом освобождаешь места? Немедленно, ты понял, немедленно сверни операцию, отпусти людей и закрой дела! Пусть вернутся на свои места и спокойно работают. А тебя, еще одна такая оплошность, я сниму с должности.
-Больше не повторится, никогда не повторится, – побледнел юрист. Он вдруг сломался посередине и в этой позе бросился к Булке, словно тот был какой-то старинный китайский богдыхан, попытался поймать его руку, чтобы поднести к губам. – Простите, простите, господин президент!
Президент брезгливо отталкивал его. Несколько секунд они боролись, пока Рустика не стало тошнить, потом Булкина рука сдалась дрожащим губам чиновника.
-Иди работай, – ворчливо пробурчал глава государства.
Бессвязно бормоча слова благодарности и униженно кланяясь, нашкодивший министр поспешно покинул помещение.
-Вы все слышали?
-Да, господин президент, – почти без усилия ответил побледневший Рустик.
Тимур усмехнулся.
-С вашего отца сняты все обвинения. Вы ради этого пришли?
-Да, господин президент, – смиренно повторил Рустик.
-У вас больше нет просьб ко мне?
-Нет, господин президент.
-Тогда закончим этот спектакль, – как-то вдруг вяло подытожил бывший одноклассник и у него стал нервно поддергиваться левый глаз. – Вы можете идти.
-Да, господин президент. Большое спасибо.
Глава государства отступил в сторону, пропуская Рустика к дверям. Его тяжелый взгляд уперся в удаляющуюся спину.
-Я учился в школе с одним Курбановым. Это не ваш родственник?   
Рустик запнулся на пороге. Он обернулся и попытался проникнуть взглядом под студеную пелену, слепо подернувшую зрачок и радужную оболочку глаз его бывшего школьного товарища, чтобы увидеть, где здесь ловушка, но вознесшийся на головокружительную высоту Булка остался непроницаем. Рустик был сбит с толку вопросом. В их школе было несколько Курбановых, в классе – только он один и глава государства вряд ли страдал потерей памяти. За этим вопросом что-то скрывалось, поэтому отвечать нужно было… осторожнее.
-У меня не было родственников в школе.
-А друзья у вас были?
В тоне явно звучала желчь.
-Да, господин президент.
-Кто? Назовите.
-Мошка Абаев и… Вы, господин президент.
-Надо же! – задумчиво проговорил руководитель государства. – Кажется, у вас прорезалась память. Мухаммед, оставьте нас одних. Снимите охрану. И Мухаммед, если я прошу оставить нас одних, это означает именно одних. Не нужно опекать меня по мелочам.
-Слушаюсь, ваше величество, – покорно склонился старец.
Помощники гуськом потянулись к выходу. Телохранители вышли последними и плотно прикрыли дверь.
-Значит, ты все же помнишь кое-что из нашего общего прошлого? – спросил бывший одноклассник.
-Да, господин президент.
Тимур поморщился.
-Здесь никого нет. Не говори мне «господин президент». Надоел! Еще раз скажешь, я велю вышвырнуть тебя вон.
-А как мне вас называть?
-Называй как раньше. И перестань «выкать».
Рустик невольно заулыбался.
-Что ты смеешься?
-Как раньше не получится. Я не решусь, это будет выглядеть неприлично.            
-А бросать друзей – это выглядит прилично? – неожиданно крикнул президент. Его лицо исказилось и покраснело. – Вы, сволочи, бросили меня после школы, как будто мы никогда не дружили! За четыре года никто ни разу не позвонил.
-Сюда не дозвонишься, – попытался возразить Рустик.   
-Не бреши! Я что, родился президентом? Или стал им сразу после школы? Я еще два года жил по старому адресу. Отец политикой занимался, а меня держал почти под домашним арестом. Шагу лишнего не давал ступить, все боялся, что я пойду по кривой дорожке и дам повод оппозиции обвинить его в нравственном разложении. Готовил меня в приемники. А мне было плохо, очень плохо! И никого рядом!..
-Ты… вы тоже мог позвонить или прийти! Мне стало плохо, – я пришел.
-Ты пришел с просьбой к президенту, а не к другу!
-Ну и что? Когда-то ты… вы тоже не пришли к другу. Дорога в оба конца одинаковая, и гордость тоже.
-При чем тут гордость? Ты за отца пришел просить, а я должен был клянчить вашу дружбу? Я звонил и тебе и Мошке, но вам все было некогда!
Рустик осекся. Теперь он вспомнил: Булка действительно пару раз звонил поначалу и что-то предлагал, но у него уже сложилась своя собственная интересная жизнь. Булке в ней места не нашлось.
-Да, было дело, – нехотя признался он. – Мне очень жаль. Действительно жаль. Я свинья, конечно, просто так тогда получилось. Замотался. И с Мошкой тогда же отношения прервались. Отец сразу после школы подарил машину, устроил на фирму, девчонка появилась. Потом другая. Весело было. Ты… вы же ни в чем таком никогда не участвовали, а Мошка все время в себе копался. Или в книжках своих. Ну, ты же его знаешь…
Булка кивнул, глаза его посветлели.
-Знаю, знаю. Мошка-буквоед. Давай присядем.
-Ну вот. А потом такое началось, что уже ни о чем не думал. О школе вообще не вспоминал. Взрослая жизнь: рестораны, диско-бары, девочек целый вагон. Они сами на шею вешались.
-А я в это время сидел с отцом, – бледнея от зависти, прошептал Тимур. – Кругом охрана и няньки. Так ничего и не дали попробовать. Думаешь, у меня девчонки были?
-Шутишь? – не поверил Рустик. – Точно шутишь! Ты же давно хозяин всех девчонок! Стоит только пальцем шевельнуть и они будут валяться у твоих ног.
-Это только так кажется. Скажи, куда мне пойти и где пальцем шевельнуть, я туда пойду. Только при условии, что об этом никто никогда не узнает. Люди не должны знать, что я такой же, как все. Президент Элистана должен быть выше этого и  вне подозрений.
Рустик засмеялся.
-Я тоже в детстве думал, что учителя не срут.
-Полезная мысль. Такие мысли в народе нужно поддерживать.
-А помощника по вопросам секса у тебя нет?
Булка покачал головой.
-Вокруг меня одно старичье. Они уже забыли, что это такое, а у меня язык не поворачивается им напомнить. Они видят во мне президента Элистана, а не живого человека.
-Ну и дела! – прошептал потрясенный глубиной этой бездны Рустик. Ему вдруг от души стало жаль своего  товарища и стыдно, что он так бессовестно веселился все эти годы. – Черт! Слушай: я тебе завтра пригоню целый табун девчонок, только скажи, в какую дверь их загонять. Это же ужасно так жить, это нужно немедленно исправить!
Глава государства сдвинул брови.
-Не так быстро и не целый табун. Я не свинья, чтобы валяться в грязи. Предложение твое я приму к сведению и хорошенько обдумаю, потом сообщу свое решение. Но в любом случае, спасибо. У меня к тебе встречное предложение. Мне нужна своя команда. Вокруг меня полный вакуум, я опираюсь только на первого министра, а он мне в деды годится. Ты как?..
-Я нормально, – честно ответил Рустик. Его грудь наполнилась ликованием, захватило дух от открывающихся ослепительных перспектив. – Что нужно делать?       
-Во-первых, не болтать. И действовать постепенно. У власти сейчас стоят несколько сильных семей, которые поддерживают меня, и я не могу обидеть ни одну из них. Муха добился тут строгого баланса. Я не могу ввести во власть нового человека, мест не так уж много, в основном все захвачено, но для тебя я кое-что подыщу. Мысль такая: я постепенно хочу избавиться от иностранцев. Отец слишком многое им разрешил. Я понимаю, у них в руках технологии и я вынужден с ними считаться, но кто сказал, что элийцы не могут сами заниматься современным строительством или промышленным производством? Мы же не хуже их. Деньги есть, деньги я дам, пока нет людей, способных возглавить дело. Нужно не разворовывать эти деньги, а пустить их в производство и получить прибыль. Вокруг меня одни казнокрады. Я позволяю им красть, иначе они вообще не будут шевелиться, но мне это не нравится. Вот ты можешь за себя поручиться?
-Проверь! – горячо воскликнул Рустик. – Конечно, могу!
В его голове уже бешено вращались шестеренки.
-Проверю, – согласился Булка. – Что мне еще остается? Один умный мужик сказал: кадры решают все. Мне Муха рассказывал. Получишь беспроцентную ссуду, выберешь дело и начнешь работать, а я понаблюдаю. Отчитываться будешь мне. В деньгах не ограничиваю, но все они должны пойти сначала в дело. Мне бы не хотелось разочаровываться.
-Не разочаруешься, – заверил Рустик.
-Специалистов я к тебе подключу. А может ты уже сейчас готов изложить свои мысли?
-Можно и сейчас.
-Давай послушаем. Что ты придумал?
-«Элийскую звезду».
-Звучит интересно. И что это?
-Сеть современных стандартных развлекательных центров и диско-баров по всей стране.
-Я думал, ты займешься производством, – разочарованно протянул Тимур. – Или попросишь себе определенный продукт снабжения.
-А как это?
-Очень просто. Например, я даю тебе право ввозить в страну куриные окорочка и запрещаю делать это кому-то еще. Или телевизоры, или сигареты, или булавки, разницы нет. Дальше они расходятся по стране с твоих оптовых складов и весь навар твой. Монополия. Кроме тебя этот товар больше негде взять. У нас все министры на этом сидят. Я считаю, пусть будет лучше так, чем воровать, тем более что я всегда могу отнять у них это право и передать другим людям.
Рустик задумался и отрицательно покачал головой.
-Мне моя идея больше нравится.
-Дискотеки?
-Весь фокус не в них, а в стандарте. Вот как «Макдональдс». Всемирная паутина. В любой точке земного шара можно прийти туда и получить совершенно стандартный набор услуг. Одно и то же меню в Китае, Америке, России и везде одинаковая фирменная одежда. Грандиозно. Не нужно ломать голову, что заказать. Свой круг клиентов. Так и здесь: империя стандартных развлечений. Я, к примеру, хожу в «Элийскую звезду» и мне там нравится. Потом уезжаю в какие-нибудь Пески, где скука, убогость, бездорожье. И что я там нахожу? Свою любимую «Элийскую звезду», совершенно такую же, как в столице! И я сразу чувствую себя как дома и весь отпуск провожу там. Или наоборот: приехали ребята из Песков, где единственная путевая вещь – это «Элийская звезда», а у нас тут чего только нет! Куда пойти? К нам в «Элийскую звезду», потому что они знают здесь все и не боятся ошибиться. Они будут радоваться и удивляться, что в их ауле и в столице совершенно одинаковый сервис, свет и звук и гордиться, тем, что у них дома такой ультрасовременный развлекательный центр. Различие, конечно, будет, но не в качестве, а в количестве. В Песках будет одна рулетка, в Асбадахе сто одна и все, остальное – стандарт. Исчезнет перекос в сторону столицы. Я этим летом был два дня на море в Красноморске и чуть не сошел с ума от скуки. А ведь это наш главный курорт, пол Асбадаха там отдыхает! Мало построить отели, нужно еще и людей развлечь.
-Убедил, – сказал президент. – Убедил. Бери ссуду и разворачивай строительство одновременно во всех городах, заодно создадим дополнительные рабочие места. Я слышал, в стране стало трудно найти работу.
На это Рустик только пожал плечами. Такими проблемами он себе голову не забивал.
-Приступай. Сейчас вызову нужных людей, пойдешь с ними, они все растолкуют, помогут оформить бумаги, подключат специалистов. Ты будешь осуществлять контроль. Но помни, все деньги направишь в дело и будешь брать все только современное. На оборудовании не мелочись. И найди Мошку, предложи ему участие, мне бы хотелось объединить ваши усилия.
Рустик скривил улыбку. По идее это должно было означать согласие пристроить Мошку к делу, но вышло слишком кисло и неправдоподобно. Это была его идея, почему он должен был делиться? Пусть Мошка сам что-нибудь придумает и реализует с помощью Булки. К счастью президент уже рылся во внутреннем кармане и не смотрел на него.
-Возьми вот это. Немного преждевременно, конечно, но я надеюсь, ты оправдаешь мое доверие.
-Сотовый телефон?..
-Это не просто сотовый телефон, – усмехнулся Булка. – Это прямая связь со мной, в любое время дня и ночи, понял? В его памяти всего один номер, он закодирован, тебе его знать не обязательно, просто жмешь кнопку и выходишь на связь. Шикарно, правда? Не используй сотовый для других звонков и никому о нем не рассказывай. Теперь ты под моим прикрытием и пользуешься особым доверием. Смотри, не просри его, понял, даже у американского президента пока нет моего телефона доверия, а у тебя уже есть. 
Он по-свойски подмигнул Рустику и, не сходя с места, нажал некую кнопку, которая, оказывается, все время была под рукой. Никакого звонка Рустик не услышал, но за дверью послышались легкие бегущие шаги.



Глава вторая

Данный лист (№ 40) социологического тест-опроса был обнаружен и изъят в ходе обыска в квартире гражданина Элистана Николаева Игоря Шафиевича.

Краткая справка: опрос проводился среди граждан Элистана, разбитых на три возрастные группы: от 17 до 30 лет, от 30 до 47 лет и от 47 до 70 лет. Всем задавался один и тот же вопрос о чтении художественной литературы.

В результате опроса выяснилось, что в первой возрастной группе только 15% иногда берут книги в руки, но, как правило, лишь просматривают их. До конца иногда дочитываются детективы и любовные романы. Во второй группе изредка читают 12%, хотя около 40% опрашиваемых из этой возрастной категории, вспоминая свое отдаленное прошлое (12-15 лет назад), признаются, что не могли прожить дня без книги. Третья группа оказалась самой читающей – 30 %, однако, большинство тут составляют неработающие пенсионеры, многие из которых просто не имеют в своем доме исправных телевизоров, или же они перечитывают любимые книги, напоминающие об их ушедшей молодости.
Возрастная группа до 17 лет (школьники) была исключена из опроса в виду того, что на поставленный вопрос не было получено ни одного положительного ответа. Обязательные книги школьной программы автором теста в расчет не принимались.

Пометки на полях: На просьбу назвать столицу Элистана один из школьников спросил: «А что такое столица?» Ситуация для анекдота: целый класс, записывающий под диктовку учителя правило буравчика, единодушно написал слово «буравчик» с большой буквы, т. к. принял его за фамилию.

Вывод: Элийское общество в целом, вне зависимости от принадлежности к какой-либо из проживающих в стране национальностей, находится на грани культурной катастрофы. Всеобщее невежество достигло ужасающих размеров, отсутствие стремления к знаниям стало абсолютным, в связи с тем, что приобретенные в школах и Вузах знания перестали быть гарантом получения работы и не обеспечивают никакого материального благополучия. Случилось это из-за всеобщего протекционизма и поощряемой на уровне правительства семейственности и клановости во всех сферах хозяйственной деятельности. Родственные связи в Элистане имеют теперь гораздо большее значение, чем профессиональные качества, приобретенные в результате упорного труда.

Найденный материал засекречен и передан на бессрочное хранение в архив КНБ республики.


О состоянии литературы
 
Берды Абаев, великий элийский писатель, прижизненный классик элийской литературы, певец социалистического реализма и Мошкин отец вернулся из Песков с потемневшим от гнева и унижения лицом. Целью его частной поездки были библиотеки, школьные и городские, куда он входил и, не представившись, просил показать ему книги Берды Абаева. Во всех, даже самых маленьких населенных пунктах, где имелись библиотеки, его ждал один и тот же стандартный ответ:
-У нас нет такого писателя!
Эти поездки стали его регулярной манией. Вскоре он с горечью убедился, что начисто вычеркнут из анналов родной литературы, словно его и в помине не было. Переведенный на все языки Советского Союза и десять мировых языков, гордость элийской литературы мог теперь спокойно застрелиться или принять яд и ни одна элийская газета даже не пискнула бы по этому поводу. Он превратился в частный случай. Было, отчего медленно сходить с ума в четырех стенах своей некогда роскошной, но постепенно приходящей в упадок многокомнатной квартиры. В молодости он был хорошим аналитиком; несправедливая и горькая обида быстро превратила его в вечно брюзжащего, озлобленного человека. Работу он забросил, не найдя больше ни одного охотника издавать или, хотя бы просто читать его бессмертные перлы. Он больше не попадал в разнарядку, государство отвернуло от него свой светлый лик. Время доделало остальное. После пустых, но динамичных и ярких американских боевиков, он сам не мог заставить себя прочесть хотя бы одну страницу из своих ранних произведений. Соцреализм с его колхозами и басмачами, лозунгами и трудовыми подвигами прочно канул в Лету и не признать этот факт, значило прятать голову в песок. Можно было поискать успокоение в семье, но он слишком долго был на гребне волны, чтобы теперь добровольно сдавать позиции.
-Конечно! – брызгал желчью великий писатель, прихлебывая горячий чай на своей просторной светлой кухне, пока родная пыль элийского захолустья с чмоканьем всасывалась в недра канализации вместе с мыльной водой из ванны. – Конечно, он так и не простил мне того, что я дал себя уговорить и выставил против него свою кандидатуру на президентских выборах! А кто дал ему право так со мной обращаться? Кто он такой?! Я написал двадцать книг и их перевели на все языки Советского Союза, а он написал всего одну книгу – и сразу стал великим?.. А ты ее читала? Читала, я тебя спрашиваю?
-Читала, – коротко ответила Инна Аврамовна, его терпеливая жена и Мошкина мама. В недавнем прошлом она преподавала историю философии в государственном университете и в споре с ней нужно было придерживаться железных аргументов, иначе она любого спорщика легко клала на обе лопатки. – Не кричи, я и так знаю: чтобы что-то доказать, нужно обязательно кричать. Считай, что ты уже все доказал.   
-Нет, ты послушай! – продолжал наскакивать великий элийский писатель. – Я тебе сейчас прочту…
Он открыл Ухнамбу – свою настольную книгу для издевательств и стал водить пальцем по строчкам, в сотый раз громко зачитывая один абзац за другим.
-Ну и что это? Херня! Сборник штампов, нравоучений и неумеренных восхвалений элийской доблести.
-Ничего удивительного. Каждый кулик свое болото хвалит.
-Он позорит нацию! Что бы сказали русские, если бы подобная книга вышла в России? Обвинили автора в фашизме? Вот давай в порядке эксперимента, я еще раз прочту тебе некоторые строки, заменяя слово «элийцы» на слово «русские». Слушай, как теперь это звучит:
«Русская нация – облюбованная Господом нация. Бог любит нас. Это очевидно, потому что только с любовью Бога нация может прожить пять тысяч лет. А если бы Он не любил русских, то давно бы уже бросил в пасть дракона под названием время, в которой они сгинули бы навсегда.  Так что на русского возлагается большая ответственность: сберечь то, что по душе Всевышнему, – нашу религию, наш язык, национальный характер и традиции, пронести их, не исказив, в новейшую историческую эпоху.
Цельность русских как нации – в сплаве земного и небесного, сплаве, скрепившем родословную народа великим притяжением Вечности». Ухнамба, страница сто девяносто.
Какие замечательные штампы! Какая неприкрытая бессовестная лесть! Подставь сюда имя любого народа и этот народ будет с восторгом носить тебя на руках! Подставим евреев:
«Почему евреи великий народ?.. Евреи потому великий народ, что сумели заставить и своих, и чужих историков признать свой возраст – пять тысяч лет.
Евреи потому великий народ, что сумели создать ценности, вошедшие в сокровищницу мира благодаря их абсолютному совершенству и неповторимости». Страница шестьдесят пять – шестьдесят шесть.
Ну? Какой народ откажется от этих строк? Кто бы стал с этим спорить? Сплошная демагогия, даже марсианам подойдет. Давай подставим:
«Марсиане всегда были людьми слова, людьми чести! У марсиан слово старшего – приказ для младшего! Уважение к младшим – долг старших! Дорога марсиан чиста и светла». Страница сорок четыре.
А вот еще один шедевр. Теперь возьмем грузин:
«Грузинский народ – великий народ, понять который может только великий, достигший совершенства человек!» Страница сто тринадцать.
Остальные, значит, непонятливые дураки. Ну, кто еще? Казахи:
«Наш путь – древний казахский путь!» Страница восемьдесят.
Теперь обращение к белорусам:
«Белорусы!
Мы – народ, возвысить который должны его сегодняшние сыновья!
Мы – народ, чьим сыновьям еще предстоит стать великими, чтобы осмыслить путь отцов!» Страница сто двенадцать.
Какие перлы! Какая непроходимая мудрость! Комментарии, как говорится, тут излишни и, главное, всем подходит. Открой на любой странице и получишь ответы на все свои вопросы. А вот тут автор позволил себе мимоходом покритиковать марксизм:
«Марксизм представляет историю упрощенно, как движение по прямой и вверх: сначала возникают племена, из них образуются народности, которые, в свою очередь, перерастают в нации и т. п. Но история знает и обратное: то самое чередование взлетов и падений, расцвета и упадка, которое являет собою судьбу элийцев. Единожды возникнув как нация, впоследствии по тем или иным причинам элийцы распадались на племена и роды; бывало, что отдельные племена начинали жить самостоятельно, но затем вновь усиливались обстоятельства, приводящие к единению нации».
Вот как! Ему про Ивана, а он неизвестно про что, да еще без тени доказательств! И эта трескотня слово в слово внесена в сокровищницу элийской научно-исторической мысли! Ее почти наизусть вынуждены заучивать учащиеся! А ты посмотри на эти исторические изыскания! Автор совершенно не знаком с методом исторического материализма, без которого современная история превращается в разрозненный набор сказок и преданий. Мы с тобой положили двенадцать лет упорного труда, чтобы написать подлинную историю элийского народа вместо той кастрированной версии, которую преподавали в советско-элийских школах, но тут вышли сказки Элибаши и наш труд оказался напрасным и вредным, ибо противоречил Ухнамбе! Теперь этой рукописью наша семья может года два регулярно подтирать себе задницу в туалете! Нами самими уже можно подтирать задницу в туалете только потому, что мы не совпали во мнении с великим Элибаши! А вспомни, по каким крохам мы собирали и сличали сведения, вспомни наши мытарства по закрытым архивам. Чего мы только не изобретали, чтобы нас допустили в эти святая святых!.. А какие Америки мы там открыли!
-Главную Америку нам все же открыл сам Элибаши, – поправила Инна Аврамовна.
-Какую? – ревниво вскинулся супруг.
-Про первое в мире колесо и про то, что первый в мире человек был элиец, на том основании, что «адам» по-элийски человек.
Лицо великого супруга вдруг приняло выражение влюбленной в хозяина собаки, которую незаслуженно поколотили.
-А ты не веришь, что первое колесо изобрели элийцы? – удивленно переспросил он таким тоном, что ход его мыслей сразу стал понятен. Дескать, что за змею я пригрел на своей груди!
-Я должна поверить, что колесо изобрели пять тысяч лет назад под руководством Огузхана, когда существует столько мировых источников, противоречащих этому утверждению?
-А может быть, врут как раз твои источники, откуда ты знаешь?
-Древние наскальные изображения? Их тоже можно подтасовать?
-Все можно подтасовать!
-Почему бы тебе вслед за всеми просто не повторить, что президент Элибаши вернул нам нашу героическую историю и наполнил наши сердца гордостью за нашу независимую Родину?
-Потому что это неправда. Не вся правда. Но есть некоторые вещи, над которыми я не позволю глумиться. Чтобы ощутить гордость элийца нужно быть элийцем!
-Ты что-нибудь слышал о промывании мозгов? – спросила Инна Аврамовна. – Сейчас ты чуть ли не с оружием в руках готов защищать Ухнамбу и честь великого президента.
-Чушь! – закричал взбешенный писатель и чтобы доказать, что это не так, обрушился на бедного Элибаши с нецензурной критикой, которую часто стал позволять себе в последнее время после двух-трех рюмок водки.
-Мы воюем с покойником, – в сто первый раз интеллигентно напомнила жена великого писателя. – Не пора ли остановиться, пока это не переросло в манию?
-Ты думаешь, Элибаши мертв? – воскликнул великий элийский писатель. – Ошибаешься! Когда умирает правитель, начинают потихоньку исчезать его памятники с площадей, плакаты со стен домов, книги из библиотек и книжных магазинов, ему перестают петь песни по телевизору. Появляется новое лицо. А у нас ничего не изменилось.
-Всему свое время, – мудро заметила Инна Аврамовна, достаточно компетентная в вопросах человеческого бытия. Во всех книгах мужа по справедливости должна была стоять и ее фамилия, она была его постоянным соавтором, ценным помощником и незаменимым консультантом. Но она была умной женщиной и претендовала не на славу, а на семейное благополучие. – Его сын еще слишком юн, чтобы выйти из тени великого родителя, но, возможно, как раз сейчас он пишет свою собственную «Ухнамбу».
Она была очень недалека от истины. Мудрая книга Тимура, начинающаяся словами «Народ – это скот!», каждый день прибавляла в мудрости, которую усердно записывал за повелителем верный Муха.
-Почему ты в свое время не принял предложение Мухи возглавить Демократическую партию Элистана? Такой шанс выпадает раз в жизни. Ты был его любимым учеником…
-А теперь Сапар-лизоблюд стал его любимчиком!  Я своих убеждений не меняю. Мне что, нужно было им руки целовать за то, что они вычеркнули меня из жизни и литературы? Все, что я делал, я делал всерьез. Мой дед землю пахал и я этого не стыжусь. Царизм дважды приговаривал его к смертной казни! А вот наш сын, кажется, уже начинает нас стыдится.
-Что за глупости! – возмутилась Инна Аврамовна. Она в сердцах встала и сердито загремела посудой в раковине. – С чего ты это взял?
-Кое-что прочитал. Должен же я знать, чем он дышит.
-Ты опять за старое? Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты перестал рыться в его вещах!
-Ерунда, это же не личные письма. Я просто его первый читатель, вот и все. Он у нас талант, мать, но что-то в последнее время он начинает меня беспокоить. Сейчас сама в этом убедишься!
Он быстренько сбегал в Мошкину комнату и вернулся с отпечатанными на принтере листами.
-Вот, слушай его новое стихотворение:

«Я.
При рожденьи моем в регистрацию вкралась ошибка
Может где-то не там и не та приоткрылася дверь
Наделенный талантом, как морем счастливая рыбка
Я безжалостно вписан был в список напрасных потерь.

И с тех пор ежедневно сгораю в лучах вдохновенья,
Бисер строк и аккордов ссыпаю в листы. И теперь,
До последнего шага когда остается мгновенье,
Слышу сверху: «Верните! Он в списках напрасных потерь!»

Резонансом такого приказа – умолкшее эхо,
Онемевшее вдруг перед взором суровой судьбы.
Продолжения нет. Что ни делай, все та же помеха –
Злополучные списки. Напрасные наши труды!

Строй счастливых людей, ухвативших за хвостик удачу,
Годы жизни которых не втиснешь так просто в тире.
Я  в надеждах бессмысленных жизнь свою попусту трачу,
Чтобы место в шеренге досталось той именно мне.

В их бессмертных рядах тоже часто бывают потери.
Чем коптить эту землю, уж лучше звездой догореть!
И вот тут можно крикнуть: «Я – ваш, я умею!» и двери
Заржавевшие петли заставят ворчливо скрипеть.

Нас, прошедших дистанцию длинной дороги,
Обойдет небожитель, устало несущий свой крест.
Оглядит равнодушно мои полумертвые ноги
И шеренгу дополнить укажет сияющий перст!»
 
Они помолчали, каждый по-своему переживая услышанное, потом Инна Аврамовна вздохнула.
-Надо было думать о сыне, когда ты отказывался от Демпартии. Теперь у него здесь нет никакого будущего. Сколько раз я тебе говорила: нужно уезжать, пока еще не стало поздно.
-Через «Сахнут» в Израиль? – ехидно заметил великий элийский писатель.
-В Москву же он не хочет!
-Он хочет в Турцию! Кто внушил ему эту дурацкую идею? От нас отвернулись все наши бывшие друзья, мы оказались не в состоянии бесплатно устроить его даже к Сапару в институт, что уже говорить о турецком университете! Ты же помнишь: сколько лет мы дружили домами, а когда пришлось обратиться за помощью, этот гад отделался шутками и обещаниями. Что за жизнь нам устроили! Сирота Элибаши при Советской власти получил в России два высших образования, а сделал так, что и при живых родителях нашим детям ничего не светит. Ему не нужен образованный народ. Темные люди легкоуправляемые и верят в сказки. Нет, Мошке нужно обязательно уезжать! В Москве у меня, по крайней мере, остались знакомые, которые мне не откажут…
-В Москве коммунизм тоже еще не построили.
-Продадим Мошкину квартиру. На два-три года ему этих денег хватит, а там как-нибудь разберемся.
-Его нужно в этом убедить.
-Убедим.
Это твердое мужское слово внушило им некоторую надежду на светлое будущее сына. Родители сразу повеселели и стали строить за Мошку долгосрочные радужные планы переезда в другую цивилизацию.


Глава третья
Мошка

Когда и как получилось, что главным мерилом творческого успеха стало считаться не качество произведенного творческого продукта, а сумма полученного за него гонорара, неизвестно. Почему стабильная единица измерения вдруг подменилась непостоянной и зависящей от многих субъективных факторов величиной? Возможно, сначала подмена произошла в умах, затем бурно выплеснулась на страницы желтой прессы и, наконец, новое измерение стало единственно возможным и верным. Размытое понятие качества вообще перестало волновать, из-за чего расплодилось огромное множество шарлатанов от искусства, недоучек и самоучек, на любое критическое замечание упрямо и нагло заявляющих: «Я так вижу!» Попробуй с этим поспорить! Эта короткая фраза упростила им существование. Ошибок в творчестве не существует, пока их не признает сам автор произведения, а ему легче крикнуть: «Я гений! Меня не понимают! Я так вижу!», чем признаться в ошибке. Отличное заклинание против критики. И мгновенно не признанных гениев стало ровно столько, сколько до этого было шарлатанов. Вот тут-то на первый план и вышли деньги, как единственно верное мерило. Ты шарлатан, но хорошо продаешься? Тогда черт с тобой, твори, значит, имеешь право!..
Господи, спаси искусство!..
*
Мошка втайне считал себя круче вареного яйца. Кое-какие основания для этого имелись хотя бы потому, что в отличие от большинства потребителей, он был создателем и сочинителем и за ним водились некоторые идеи. Ему просто не хватало подтверждения собственной значимости в виде той самой суммы гонорара, которая на современном этапе развития цивилизации является индикатором творческой состоятельности. Без этого весомого подтверждения у Мошки просто опускались руки. Он никогда не был силен в маркетинге. Служенье муз не терпит суеты, Мошка и не суетился, это было не в его характере, но и сидеть, сложа руки, жизнь не могла ему позволить. Для таких вот клинических случаев у нее есть отличное средство: человеческая зависть, своеобразный двигатель прогресса. Она способна расшевелить даже умирающего. Зависть в Элистане была хорошего качества, мягкая, как мохер, редко перерастающая в озлобленность и страна могла бы здорово нажиться, экспортируй она свой продукт, скажем, в ту же Россию, где из глупой зависти произрастают все российские беды. Но и в любой стране не без урода. Прослышав о том, что одноклассник Рустик крутит огромными деньгами и еще не зная, откуда пролился на него этот золотой дождь, Мошка мысленно воспылал. Как у всякого творческого человека, воображение у него опережало сознание и начинало бурно фонтанировать от любого внешнего импульса. Бывший друг представлялся ему теперь не иначе, как в шоколадном коричневом костюме, в рубашке из молочного шоколада, в шоколадных носках и туфлях. Офис и офисная мебель тоже были из шоколада: горького черного, молочного белого и коричневого соевого. Шоколадной была машина, шофер и многочисленная охрана с шоколадными пистолетами под мышкой. Только унитаз был золотой, а деньги зеленые. Дедушка Ленин из коммунистического прошлого отца учил, что материальными благами нужно делиться. Рыжеватый невзрачный Мошка с тремя глупыми веснушками на носу, бросился ловить Рустика, но подкараулить его было теперь совсем не просто. Бережно завернув в носовой платок сотовый телефон с прямым выходом на президента, и опустив его в карман, Рустик постоянно мотался по стране. У него тоже было неслабое воображение и он понимал, что Булка в будущем готовит его в министры. Делится с Мошкой своим успехом, несмотря на указание президента, он не собирался. Грамотные специалисты вежливо, но твердо отсекали от него бывших знакомых, которых становилось все больше за порогом временно арендованного офиса. В начале февраля отчаявшийся Мошка все еще находился в той же точке, с которой начал свое преследование. И тогда, потеряв терпение, он сделал тактически неверный, но очень решительный ход – он устроился рабочим на стройку головного офиса «Элийская звезда», рассчитывая, что теперь он обязательно столкнется с Рустиком и ни один из его офисных дебилов не сможет этому помешать. Это было логично, Рустик лично инспектировал каждый свой строительный участок, но Мошка не принял во внимание одну человеческую слабость. Время диктует свои условия, простые человеческие отношения и в Элистане безвозвратно уходили в прошлое. Чтобы соответствовать теперешнему уровню Рустика, он должен был потратить все свои деньги, нанять крутую тачку и на ней подъехать к другу. Он мог войти к нему в офис в тапочках на босу ногу, но эти тапочки должны были быть с ноги Хулио Иглесиаса. Анархист Мошка никогда этого не понимал. Для него атрибутика не играла никакой роли, он мог в запорошенной алебастровой пылью спецовке на равных спорить с королем Испании и не понимать, что кощунствует. Бомж и король были равны в глазах Мошки, если они оба были ему интересны. Рустик же свято чтил субординацию. Если по какой-то причине костюм собеседника оскорблял его представления о достоинстве, он уже не мог с ним нормально общаться. И пусть Мошка был в этой стране редчайшим человеческим типом, в запачканной сатеном спецовке у него не было ни малейшего шанса достучаться до бывшего одноклассника. Когда  спустя некоторое время его смелый ход принес положительные результаты и он, наконец, смог заступить дорогу своему высокому начальству, Рустик даже не догадался взглянуть, кто это, он просто остановился и стал терпеливо ждать, когда проход расчиститься. За его спиной столпилось угодливое сопровождение. Проход все не расчищался. Рустик нахмурился, посмотрел на часы и попытался обойти препятствие стороной.
-Ну, ты даешь! – веселым человеческим голосом удивилось препятствие. – Мне что, носить с собой кейс с бабками, чтобы ты обратил на меня внимание?
Рустик обернулся. Ему предстала безрадостная картина: мелкие спутанные кудряшки, узкая полоска кожи, служащая лбом, рыжие брови, еврейская лупоглазость… Широкие скулы сходились на узеньком подбородке. Мошка собственной персоной, в какой-то робе и как всегда очень некстати.
-Это ты, Буквоед? А ты что здесь делаешь?
Древняя традиция второй половины Мошкиной крови потребовала немедленно ответить вопросом на вопрос.
-Если скажу, попробуешь для начала сделать вид, что ты безумно рад меня видеть? Или не получится?
-Вряд ли. Некогда мне претворяться, работать надо. Ты, я смотрю, здесь тоже не просто прохлаждаешься.
-Да это я мимо проходил…
-Со шпателем в руках?
-Ага. Тут меня с кем-то спутали, дали эту штуковину. Как, ты сказал, ее зовут?..
-Ты все равно не запомнишь. Да, наконец Мошка нашел себе достойное занятие! Все законно: не умеешь работать головой, работай руками.
-Точно! Что делать, приходится крутиться. Обещали даже денежку заплатить.
-Так ты за денежкой пришел? – догадался Рустик, скривившись при слове «крутиться». Мошкино понимание этого слова совершенно отличалось от его собственного. Крутиться, означало, работать на себя и жить в кайф. Даже последний наркоман, который зарабатывает на дозу тем, что сочиняет душещипательные истории, выпрашивая деньги у сострадательных знакомых, или приворовывает в собственном доме, больше подпадал под его понятие, потому что жил в кайф и не работал на «дядю». Но тот, кто пахал на стройке, не имел права употреблять это слово по отношению к себе. Мошке следовало понимать такие вещи и больше себя уважать.
-Так ты за денежкой пришел?
-Не хочу тебя огорчать, но если я сейчас переоденусь и уйду, твоя контора будет должна мне за две недели.
Рустик понимающе вздернул брови.
-Две недели – это немало. Так это ты тот самый рыжий одноклассник, который задолбал мою секретаршу?
-А то ты не догадался!
-Была такая мысль, да времени проверить не нашлось.
-А может поболтаем? Сто лет не виделись. Мы тут пару комнат уже закончили, даже мебель завезли, стулья расставили. Найдешь для меня две минуты в своем плотном графике?
Рустик критически посмотрел на Мошкину спецодежду.
-Я не для того стулья брал, чтобы сидеть на них в чем попало. Робу отряхни…
-Я бы ее даже снял, чтобы ты успокоился, – сказал Мошка. – Только сидеть нагишом на твоих мягких стульях зимой довольно прохладно. Скажи шоферу, пусть подбросит меня домой, я привезу сюда свой раскладной стульчик.
-Ладно, забудь. Где там ваши комнаты с мебелью? А вы походите пока по территории, – не оглядываясь, бросил он через плечо.
В коридоре противно жужжала электродрель.   
-Рассказывай, – сказал Рустик, когда они плотно закрыли дверь и остались одни. – Но, чтобы не тянуть, сразу предупреждаю: если ты пришел за деньгами, денег нет. Все они до копейки вложены в дело. Максимум долларов пятьдесят я могу подкинуть, но не больше. Лично от себя.
-Долларов пятьдесят и я могу тебе дать, – криво усмехнулся Мошка. Он не заметил, что лицо его пошло красными пятнами. Пятидесяти долларов у него не было, но ведь нужно было что-то ответить. – А с чего ты вообще взял, что я пришел за деньгами?
-А зачем еще? Четыре года ты меня знать не знал, а тут, только у меня покатило, стали появляться… Думаешь, ты пришел первым?
Красные пятна постепенно охватывали все новые и новые участки кожи.
-Я пришел похвастаться, – сказал Мошка. Чтобы не быть голословным, он полез за пазуху и достал еще тепленький газетный сверток, откуда извлек толстую книжку популярного карманного формата в цветной глянцевой мягкой обложке. Для того чтобы сохранить лицо, ему теперь следовало встать, издали показать яркую обложку со своим изображением сзади и гордо удалиться, ядовито извинившись, что сидел на его стульях и отнял у него драгоценное время. Но нет пределов человеческой слабости. Он протянул книжку через стол.
-А-а, – сказал Рустик, для чего-то взвесив ее на ладони. – Ага. Ага. Ну… да. Сам на компьютере набирал?
Мошка молча кивнул. Он не ожидал, что Рустик так легко это вычислит. Книга совершенно не отличалась от российского книжного формата и в этом была ее главная ценность. Все файлы у Мошки были на дискете и наладить массовое производство этих книг при наличии спонсорской помощи было теперь легче легкого.
-Сам написал? – спросил Рустик.
-У Пушкина сдул. «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом…»  Ну и так далее.
Рустик рассмеялся и протянул книгу обратно.
-Держи. В целости-сохранности.
-Я и кассету захватил. Если бы здесь был магнитофон, я бы тебе поставил музыку собственного сочинения. У тебя в машине CD-проигрыватель?
-Да. Давай в следующий раз.
-Ладно, тогда последний вопрос: ты Булку часто видишь?
Улыбка погасла.
-Какой он тебе Булка? Ты хоть уважение имей! Он президент Элистана!
-Эй, друг, а ты случайно не его хлеб ешь?
-Все мы один хлеб едим.
-Количество разное.
-Не угадал.
-Ну, нет, так нет. А у тебя есть выход на него?
-Откуда! Я что – министр? А что ты хотел?
-Повидаться.
-Запишись на прием. Или отправь письмо по его каналам.
-Письмо уже пробовал, не доходит. Там такой фильтр стоит, письма просеивает… Бесполезно. Так ты с ним не видишься?
-Нет.
-Очень жаль. Ладно, будут деньги, – зайду.
Он уже шел к дверям, когда во внутреннем кармане Рустика, в носовом платке интеллигентно ожил нежный звоночек сотового телефона. Рустик поспешно развернул платок и почтительно приложил трубку к уху.
-Рустам Курбанов у телефона.
-Это не меня? – спросил Мошка. Теперь он никуда не собирался уходить. Рустик сделал раздраженный жест рукой: «проваливай!» Мошка открыл и закрыл дверь, но не тронулся с места.
-Сам? – он закатил глаза под потолок.
-Уйди, козел! – прошипел Рустик, прикрыв микрофон ладонью.
-От козла слышу.
-Можно я перезвоню через несколько минут? – жалобно спросил невидимого собеседника Рустик. – У меня люди…
-Ладно, не напрягайся. Уже ухожу.
Мошка вышел и тут же приник ухом к неплотно прикрытой двери.
-Жж-ж!.. – жужжала в коридоре электродрель. – Жж-ж! Буквоед, – вдруг ворвалось в пустоту знакомое слово. «Тюк-тюк-тюк!» – молоток стал вколачивать в стену пластмассовый чопик. – Ну, ты же его знаешь! Да он не от мира сего. Ничего ему не нужно, он книжки пишет. Приносил сегодня одну, хвастался. Ему и так хорошо. Жж-ж-жж!..
-Братишка! – бросился Мошка к стремянке. – Сделай паузу, скушай «Твикс»! Заодно и перекуришь пару минут. Я хочу кое-что услышать, а ты мне весь звук глушишь.
-Дай сигарету.
-Возьми две, только помолчи.
Он быстро вернулся к двери.
-Девочки будут супер, – рассказывал Рустик. – Да, полная конфиденциальность, как я и обещал. Нет, нет, никому ни слова. Причин нет, когда-то ведь нужно начинать. Да нет, абсолютно чистые, я же говорю. Можно сделать и по-другому, зато эти никаких вопросов не задают, им лишь бы деньги платили. Нет, нет, с этим все в порядке. Есть. Есть. Значит до завтра? Мне можно перезвонить? Хорошо, обязательно. Спасижж-ж-ж!.. – снова завелась дрель.
Кусая губы и раздувая от бешенства ноздри. Мошка переоделся, подарил первому встречному свой шпатель и навсегда покинул строительство. Остаток дня он молча страдал и ходил взад-вперед по комнате. Жизнь была полное говно. Он ненавидел себя за свою проклятую гордость. Все были полное говно, всё было полное говно. Почему одним достается все, другим – ничего?
К ночи его осенили две вещи. Под его узким лбом всегда роились светлые мысли и невероятные идеи. Он схватил шариковую ручку и в один присест написал сказку-притчу «Паучок». Правка отняла минут двадцать.
«Жил-был в одном сортире паучок. Родился он крохотным, и было у него поначалу много сестер и братьев, но прошло некоторое время и он, набрав силу и вес, избавился от всех своих многочисленных родственников. Зажил он тогда счастливой привольной жизнью. Болотно-теплая жижа привлекала внимание множества зеленых мух, а паучок очень любил есть этих ленивых и жирных глупых созданий. Неудивительно, что на таких харчах он быстро прибавил в весе и вскоре стал огромным и важным. И все было бы хорошо, но вот одно обстоятельство очень огорчало паука: его сортир стоял в многолюдном месте и не проходило минуты, чтобы в проеме толчка не появлялась чья-нибудь обнаженная задница.
         -Ну что за люди? – сетовал паучок. – Вечно они портят своим говном окружающую среду! Сколько помню себя с малолетства, столько же они  пытаются нагадить в мою золотую жижу. Пора положить этому конец! И приняв решение, он стал яростно нападать на появляющихся в его владениях  людей и всех без разбору кусать за голые жопы. О сортире поползла недобрая слава. Все меньше становилось желающих быть укушенными за столь интимное место. Жижа стала подсыхать. Она была еще теплой, но уже не такой мягкой и питательной и зеленые мухи предпочли найти себе иное пристанище. Паучок отощал, озлобился и с еще большим остервенением набрасывался на редких непрошеных гостей. Он до самого конца так ничего и не понял. А жижа сохла, сохла и высохла и превратилась в большую песчаную пустыню Кара-Кумы.»
А еще его осенило, как можно выйти на бывшего школьного приятеля. Пять минут двенадцатого он наудачу набрал домашний номер Рустика. Если Рустик за четыре года не слишком изменился и не куролесил сегодня с девушками, то, учитывая его напряженный график, он должен был уже видеть десятый сон в своей постели. Рустик был ярко выраженным жаворонком, за что сова Мошка немного презирал его в старших классах. Не понимал еще, что жаворонки – это главный тип удачливого руководителя. Кто рано встает, тому бог дает.
На третьем звонке трубку сняли, и ему приглушенно ответил знакомый женский голос, который тоже ничуть не изменился.
-Здравствуйте, тетя Валя! – жалобным голосом поздоровался он. – Это Мошка, друг Рустика, вы должны меня помнить.
-Конечно, помню, – подтвердил женский голос.
-Извините за поздний звонок, а Рустик дома?
-Он уже спит. Мошка, это срочно? Рустик так устает на работе…
-Нет, вы меня не поняли, теть Валь. Рустика будить как раз не обязательно, пусть отдыхает. Мы с ним нечаянно мобильниками обменялись, перепутали; он взял мой, а я – его. Посмотрите, пожалуйста, у него во внутреннем кармане. Он завернут в синий носовой платок с белыми полосками. Да, очень нужно. Не кладите трубку, я подожду… ой, спасибо большое! Рустика не разбудили? Теть Валь, двадцать минут подождете, я сейчас подъеду? Да? Бегу, бегу, мчусь как ветер!
Он швырнул трубку на рычаг и сломя голову выскочил из дома. Какое счастье, что Асбадах – это не Москва или Рио-де-Жанейро! В обещанные двадцать минут он вполне уложился, при том, что ему пришлось заскочить в коммерческий дукан и потратить пару минут на покупку носового платка и игрушечного сотового телефона с пальчиковыми батарейками. На девятнадцатой минуте он давил кнопку дверного звонка, молясь, чтобы не разбудить бывшего приятеля.
-Сто лет тебя не видела! – искренне сказала мама Рустика, впуская его в прихожую. Она была крупной женщиной в накинутом на плечи халате, из-под которого выглядывала розовая фланелевая ночная рубашка. В черной вязаной шапочке, надвинутой на самые брови и с редким козлинным пушком на остреньком подбородке, Мошка выглядел неумытым развязным рэпером из подворотни, каких часто показывают на канале MTV. Она приложила палец к губам. – Сапар Сапарович спит. Чем сейчас занимаешься, Мошка?
-Целыми днями сижу за компьютером, книжки печатаю. Имею свой сайт в Интернете, размещаю там свои сочинения. В общем, ничего особенного.
-А деньги платят?
-Денег не платят. Все бесплатно, теть Валь, в рекламных целях. Жду, может кто-то заинтересуется. 
-Конечно заинтересуются! А не женился еще?
-Пока нет. Сначала нужно на ноги встать.
-Молодец! А вот Рустик у нас дурачок. Девчонок меняет одну за другой и на всех хочет жениться, представляешь? Хоть бы ты его вразумил, а то мы уже устали от него.
-Постараюсь, теть Валь. Вот, возьмите Рустика телефон. Можете даже не разворачивать, так прямо в карман и положите. Ничего ему не говорите, разыграем его немного, пусть удивится. А где мой телефон? Серенький такой… вот огромное спасибо. Ну, я побежал? Еще раз извините за поздний визит.
-Передавай привет маме с папой. Как они?
-Нормально, – Мошка наивно поморгал водянистыми серыми глазами с короткими рыжими ресницами.
-Очень хочется их увидеть.
-Я передам, тетя Валь. Спокойной ночи.
Он на крыльях летел домой по ночному городу. Если его догадка была верна, то в записную книжку этого сотового телефона был введен прямой номер президента Элистана. Нужно было всего лишь терпеливо понажимать кнопки, невзирая на поздний час. Мошка снова заперся в комнате и приступил к эксперименту. О последствиях он старался не думать. Может быть, уже сейчас по его адресу мчались две или три иномарки со злыми не выспавшимися комитетчиками.
«Введите код».
Ну и ну! Мошка фыркнул. Жизнь хоть чему-то научила Рустика, хотя он никогда не отличался оригинальностью; это должно было быть чем-то легко запоминающимся, типа даты его рождения. Мошка слегка напрягся. Было время, когда они вместе отмечали дни рождения. Нет? Что еще? Он снова задумался, потом на его узком лице появилась злобная ухмылка, и он наугад набрал длинный ряд цифр, начиная с единицы. Так и есть! Нет, все же Рустик ничему не научился. Он легко вошел в записную книжку и с удивлением обнаружил там единственную запись в виде… шести маленьких снежинок. Булка не хотел, чтобы кто-то знал его номер, даже Рустик. Вероятно, прокачал телефон через компьютер.
Он нажал ногтем кнопку. Дозвон, гудок, гудок, гудок… щелчок. Мошка напрягся.
-Да? – спросил заспанный голос. – Рустик, ты что так поздно? Что-то случилось?
-Это не Рустик, – с бьющимся сердцем ответил Мошка. – Это Мошка. Узнал? Сколько лет, сколько зим! Извини, что разбудил. Здравствуй, Булка, как твое ничего?..



Глава четвертая
В плену эрудиции   

К концу третьего часа чтения у Булки стали слипаться глаза. Доморощенные детективы одноклассника не смогли его заинтересовать. Заметив это, Мошка прервался, пошел на кухню и приготовил две чашки крепкого кофе. Сам он пил кофе как лошадь, большими дозами и оно даже ночью не оказывало на него никакого негативного воздействия. Другое дело Тимур. Он не мог, как Мошка, бодрствовать всю ночь напролет, с кофе или без кофе. Ровно в одиннадцать часов вечера он начинал сонно нырять головой вперед и никакая сила не могла бы удержать его глаза открытыми, тем более к часу ночи, настолько он привык к правильному режиму. Однако никто и не подозревает, сколь многого можно добиться от главы государства, если практически с ним не церемониться. В Мошкином же словаре слово «субординация» отсутствовало.
-Пей! – сказал он тоном, не терпящим возражений, и толкнул Булку ногой. – Полегчает.
-Пошел ты! – ответил школьный товарищ. Сидеть на полу и клевать носом, когда твоя левая рука прикована наручником к ледяной батарее центрального отопления, было очень неудобно и даже мучительно.
-Эй, проснись! Время детское, только полпервого. Если заснешь, завтра весь день я буду читать тебе свои рассказы. 
-Ты псих! Отпусти меня! – крикнул Булка.
-Сейчас! Попал, терпи. У нас с тобой обратной дороги нет. Будешь сидеть тут и слушать мои книжки, другого способа добиться твоего внимания я просто не нашел.
-Ты меня уже достал этим бредом! На послезавтра у меня назначена официальная встреча с президентом России Мытиным. Мы будем решать очень важные вопросы и вновь налаживать наши отношения. Ты понимаешь, что это значит и как выглядит в связи с этим мое похищение? Тянет на государственную измену.
-Отменят встречу, только и всего!
-Ее уже нельзя просто отменить, не нанеся оскорбления другому государству. Слишком поздно, у нас так не делается. Да и некому отменять, пока я здесь. Никто не рискнет. Я исчез внезапно, никого не предупредив. Представляю, какая сейчас царит паника во дворце. Наверняка весь город поставлен на уши.
Мошка сухо рассмеялся.
-Булка, нахрен ты кому нужен? Все спокойно спят.
-Не называй меня Булкой, – зло сказал глава государства.
-Почему? Ты ведь называешь меня Мошкой и я не обижаюсь.
-Ты что, совсем не видишь между нами разницы?!
-Нет, – искренне ответил бывший друг. – Просто два человека с двумя руками-ногами. Когда-то в одну школу ходили, дружили… в чем разница-то?..
Левое веко Тимура кто-то яростно дернул изнутри.
-Сволочь, ты точно спятил! Не уважаешь меня, уважай хотя бы мою должность!
-С чего ты взял, что я тебя не уважаю? Это ты первым бросился на меня с кулаками; хорошо, что я сумел накинуть на тебя браслеты. То, что ты в наручниках, всего лишь мера предосторожности, и я по-прежнему уважаю тебя как человека. Но почему я должен уважать твою должность, объясни? При чем здесь должность? Все люди изначально рождаются равными, и всех ждет одинаковый конец, разве нет?
-Конечно нет! Даже если все люди одинаково равны, не все они одинаково важны! Мой голос гораздо важнее твоего. Мои слова могут повернуть течение реки в другую сторону, могут лишить работы миллион человек и оставить их без средств к существованию, а твой голос ничего не решает. Твои слова могут лишить работы только тебя самого. И ты говоришь, что нет разницы!..
-Нет разницы, – упрямо возразил Мошка. – Хочешь, проведем эксперимент. Я сейчас открою окно, а ты попробуешь из окна двенадцатого этажа своим важным голосом лишить работы хотя бы одного человека в этом районе. На что спорим, что тебе это не удастся? Важны не люди, а обстоятельства, которые делают людей важными или неважными. Измени обстоятельства – и ты станешь нулем!
-Это ты теперь станешь нулем!
Они подались навстречу, готовые вцепиться друг другу в глотку. Тимур первым взял себя в руки. Его положение было уязвимее.
-Ты ничего не понимаешь и прав только с высоты своей навозной кучи, откуда тебе не видны подводные течения и клановые взаимосвязи. Все намного сложнее, чем ты думаешь. У нас своих так просто не сдают, иначе любой засранный холоп по своему желанию начнет менять нам наши обстоятельства. Наступит анархия, государство не выдержит такого насилия и рухнет. Думаешь, я не понимаю? Муха мне все объяснил, это ты зарылся в своих книжках и не слушаешь умных людей. Конечно, ты ведь у нас сам главный умник!
-Суть жизни от твоих слов все равно не меняется! Обстоятельства делают людей, а не люди – обстоятельства. Вот мы с тобой сейчас обнимемся как братья и прыгнем вниз с двенадцатого этажа. Попробуй изменить это обстоятельство!
-Да ты совсем рехнулся! За что ты меня так ненавидишь?
-За то, что твой отец нас ограбил. Он отнял у моего отца заслуженную славу и право на бессмертие. Он оставил нашу семью без куска хлеба!
-Я могу отвечать только за то, что сделал сам. Ничью вину я взваливать на себя не собираюсь. Кроме того, твой отец жив, а мой умер. Хочешь изменить его положение, – подай прошение, в моей власти что-нибудь сделать для него.
-До тебя  не достучишься!..
-Достучись.
-Да кто ты такой, чтобы мы кланялись тебе в ноги? – закричал Мошка. – Поднялся из грязи в князи! В чем твой талант, какие заслуги?.. Твои выборы были подтасованы. Скажи, чем ты лучше меня? Почему я не нахожу себе достойного места в жизни и вынужден зарабатывать руками, а ты занимаешь чужое место?
-Может быть, твое? – презрительно бросил президент.
-Может и мое! Чем ты лучше меня?
-Да всем! Я не заманивал тебя в ловушку, я не приковывал тебя наручниками к батарее. Я, как дурак, радовался нашей встрече!      
-Я только хотел прочесть тебе свои книги, чтобы заинтересовать и получить спонсорскую помощь. Как я еще мог привлечь твое внимание? А ты кинулся на меня с кулаками.
-Ты первый начал меня оскорблять. Никому не позволено унижать президента Элистана!
-Для меня ты как был Булкой, так Булкой и остался.
-В этом твоя главная ошибка.
-Не смей указывать мне на ошибки! Она тебе боком выйдет!
Если бы у Мошки тоже дергалось веко, они бы сидели сейчас друг перед другом с одинаковым нервным тиком, но у Мошки псих выражался по-своему. Глаз же Тимура непрерывно дергали сзади за ниточку.
-Сволочь! – Тимур отвернул лицо в сторону. – Скажи себе: я похитил главу государства и вдумайся в эти слова.
-Никто тебя не похищал!
-А кто заранее приготовил наручники? Козел!
-Зато не жополиз, как твои холуи!
-Да после твоего гостеприимства я каждого из них лично по очереди обниму и расцелую. Они все достойные люди и…
-И ползают перед тобой на брюхе! – добавил Мошка.
-Ну и что? Зато они никогда не наденут на меня наручники.
-Откуда ты знаешь их тайные мечты?
-Знаю! За их мечтами следит Мухаммед. Они все гораздо лучше тебя!
-Насчет них ты еще можешь разочароваться.
-Насчет тебя я уже разочаровался. 
-А мне наплевать. Все равно нам обоим отсюда не выйти.
-Не перекладывай с больной головы на здоровую, – взглянул исподлобья Тимур. – Это у тебя нет выхода, а не у меня.
-Заткнись!
-Сам заткнись!
Через две минуты резкий дверной звонок прервал их все еще длящееся молчание. Оба подскочили от неожиданности, но Мошка был лучше подготовлен. Куском заранее приготовленного скотча он проворно заклеил главе государства рот.
-Отклеишь, – убью! – свирепо прошипел он, указательным пальцем ткнув Тимура в затылок. – У меня в руке пистолет!
-Мошка! – услышали они приглушенный далекий голос. – Мошка, открой, это я, Рустик! Не молчи, я знаю, ты дома. Открывай! – несколько секунд длилась пауза. Видимо Рустик надеялся решить дело миром. – Эй, слышишь? Отдай телефон, ты, сволочь, гад, урод, ты же меня без ножа зарезал! Я тебя весь день ищу, я твоих родителей на уши поставил. Я человеку обещал позвонить! Открой, или я тебе дверь в щепки разнесу, ты, мудак несчастный! Я сейчас с милицией приду. Отдай телефон! Отдай телефон! Отдай телефон!
Звонок трезвонил не переставая. Рустик не отрывал палец от кнопки. Если бы это было кино, звонок бы уже давно дымился.
-Открой! – ревел Рустик. – Я тебя на куски порву. Я тебя до утра караулить буду. Сволочь, если мне конец, то и тебе тоже крышка! Дай телефон, мне нужно срочно позвонить.
Мошка надавил ногтем на затылок Тимура, уловив незаметное движение. Оба снова застыли в молчании.
-Эй! Ну, скажи, что ты хочешь? Сто баксов хочешь? Или сколько, – двести? Двести дам, верни мне телефон. Я полгорода обегал, пока тебя нашел, еле дознался, что у тебя квартира на Мирах. Твои предки со мной даже разговаривать не хотели. Слышишь? Это мой телефон! Триста баксов дам, если вернешь его назад. Псих, кретин, урод недоделанный, зачем он тебе нужен? Отдай, я сейчас дверь начну ломать!
Он огляделся в поисках предмета, который можно было бы использовать в качестве тарана или лома, но в полумраке лестничной клетки ничего такого не обнаружил.
-Сука! Вот сука! – чуть не плача простонал он и отошел подальше для разбега. Бесперспективность этой затеи была очевидна: дверь на вид была очень крепкой, кроме того, он мог переполошить всех соседей, а те, в свою очередь вызвали бы полицию или накостыляли ему в три шеи.
-Пс-ст!.. – позвал сзади тихий свистящий шепот. Рустик вздрогнул. Из темноты бесшумно выдвинулись три смутных силуэта: два очень высоких по бокам и один очень низкий посередине. Рустик испугано отпрянул.
-Тихо! – властно прошелестел грозный голос. В этом голосе чувствовалась привычка повелевать. Высокие силуэты разошлись в стороны и стали осторожно приближаться. – Не скули, никто тебя не тронет. Я просто хочу задать тебе пару вопросов.
Серая полоска света клином пронзила темноту и выхватила из мрака лица высоких парней. Рустику стало дурно; обостренная страхом память мгновенно подсказала, где он их видел. Эти ребята стояли по обе стороны Булкиных дверей в президентском дворце. Охрана. Красноморское побережье, «Сникерс», вывеска «Бардель Фин». Значит, Булка узнал, что он проворонил его телефон и прислал за ним своих людей. Сейчас они снимут с него шкуру и нарежут его на апельсиновые дольки.
-Подойди ко мне, – спокойно сказал тихий голос. Неестественно низенький силуэт пугал Рустика до тихого ужаса. Эта тень могла принадлежать или уроду или ребенку, но глубокий властный голос, исходящий от нее, делал это предположение особенно страшным. – Ничего не бойся и помоги нам. Расскажи, про какой телефон ты кричал?
-Это сотовый…
-Тише! Подойди поближе, я не кусаюсь.
-Это сотовый, – повторил Рустик шепотом. – Мой сотовый. Мне нужно срочно позвонить.
-Так поздно? Кому? Слушай, не юли, времени у нас нет. Я Мухаммед Атаев, первый советник президента, мне ты можешь все рассказать.
Рустик кивнул. Теперь он различал во тьме знакомое узкое лицо с хищным носом, – такую клиновидную форму лицу придавала короткая белая бородка. Это он называл отца своим человеком.
-Я Рустам Курбанов, может быть, помните? Этот телефон дал мне сам президент. Он запрограммирован так, что по нему я в любое время могу с ним связаться. А эта сволочь Мошка Абаев выкрал у меня теле…
-Стоп! Так вот оно что! Телефон! Теперь понятно, как он выманил его из дворца. Прямой номер для друзей! И ни слова мне, ну что за ребячество! Ему бы только в шпионы играть, вот и доигрался.
Он прикусил язык и пристально посмотрел на Рустика. У Рустика от ужаса опустились руки.
-Я не виноват, честное слово! Я спал, а мать не знала…   
-Хорошо, хорошо, расскажешь потом. Сейчас нужно действовать, пока еще не поздно. Если не поздно. Тебе кто-нибудь ответил, когда ты звонил в дверь?
-Нет. Я не знаю…
-Мы знаем. В квартире кто-то есть. Мы вели наблюдение около часа и за это время глазок освещался дважды. Кто-то включал свет в прихожей или в соседнем помещении. Нужно спешить. Марсель, останься здесь. Смотри, чтобы даже мышь мимо не прошмыгнула. Оружие не применять, действовать голыми руками. – Он встал, сразу став нормального роста. У стены остался стоять маленький раскладной стульчик без спинки. – Галстян, бери канаты, мы втроем поднимемся на крышу. Давай, мальчик, давай, помогай, возьми стул и не стой, как статуя. Замаливай свою оплошность.
*
-Ушел? – спросил себя Мошка, с сомнением прислушиваясь к наступившей вдруг тишине. – Сука, неужели за милицией побежал? На Рустика это не похоже.
Он убрал слегка онемевший палец от затылка президента и отклеил скотч.
-Ну, что теперь будешь делать? – с иронией спросил Тимур. В интонации прозвучала ненависть. – Не делай больше глупостей. Я дам тебе двадцать четыре часа, чтобы ты убрался из страны и никогда больше здесь не появлялся. Такое предложение тебя устроит?
-Я подумаю над этим.
Стояла такая нереальная тишина, словно весь город внезапно вымер и они остались одни на этой погруженной в сон земле. Если бы это было так, Мошка, не раздумывая, снял бы наручники и вытолкал бывшего школьного товарища на темную лестницу, а потом с облегчением завалился бы спать. Сумасшествие, которое он затеял, полностью рассосалось, он стал способен думать о будущем.
-Слушай, – миролюбиво начал он. – А у тебя есть какая-нибудь государственная концепция?
Тимур хмуро сдвинул брови.
-Ты это о чем? – холодно спросил он. – Окончательно крыша съехала? Не знаешь теперь, как подлизаться?
-Ну, кого сейчас берут в президенты! Простых слов не понимаешь? Кон-цеп-ция, слышал о такой? Не слышал. Популярно объясняю: это долгосрочный план развития государства, ну, то есть, это не совсем развитие, а идея, в рамках которой будет долгие годы развиваться это развитие, – Мошка сел на пол и крепко обхватил колени, чтобы унять слабость и дрожь во всем теле. Его мышцы как будто плавились и теряли форму, поджилки тряслись, а общее состояние одновременно напоминало утреннее пробуждение с большого бодуна и ломку наркомана. У него открылся словесный понос, захотелось говорить и говорить, чтобы вдруг не завыть и не заскулить и заглушить ощущение полного провала. – Вот смотри, – продолжал он. – Национальную идею худо-бедно сформулировал твой покойный отец. Ну, там, возврат к своим истокам, древним традициям и духовным корням. Это было нужно, потому что за семьдесят лет Советской власти элийцы так влились в семью братских народов, что подзабыли даже собственный язык. Потеряли национальную гордость, так сказать. Теперь с этим все более-менее нормально, во всяком случае, сдвиги есть. А дальше что? Куда идти и как действовать? Вот тут я могу тебе помочь. Я давно наблюдаю за твоими министрами. У них нет никакого плана, все они бездельники и казнокрады. Я могу определить концепцию развития Элистана на много лет вперед, у меня все расписано по полочкам. Нужно действовать как американцы, нужно рекламировать Элистан всеми возможными и невозможными способами, главным образом, конечно, в культурной сфере. Мало повторять, как попугаи, что у нас самые красивые кони и быстрые ковры, нужно действовать! Главное: переломить общее негативное отношение мировых средств массовой информации к Элистану. Пусть о нас заговорят в мире. Люди обожают кино; нужно снять элийский фильм, который получит Золотую пальмовую ветвь и Оскара, пусть ради этого нам придется нанять Стивена Спилберга, все равно мы заставим мир говорить о новом элийском кино. Купим мировой музыкальный хит, вырастим свою суперзвезду, заплатим MTV, займем первые строчки в рейтингах популярности. Пусть все говорят об элийском вторжении в мировую музыку. То же самое в спортивных достижениях. Спортсмены покупаются и продаются, но все смотрят на национальный флаг, который они защищают и никому дела нет до национальности спортсменов. Не забудем и о высокой моде. Закажем лучшим мировым кутюрье коллекцию на основе нашей национальной одежды, пусть предложат новые, оригинальные решения. Могу подкинуть идею на базе наших тюбетеек. Если приделать к ним длинный козырек, получится самая стильная в мире кепка от солнца. И самая красивая.
-Ты хоть представляешь, в какие деньги выльются твои фантазии? – мрачно возразил Тимур. – Всем кажется, что бюджет страны безразмерный. Один только фильм с твоим Спилбергом будет стоить сто миллионов долларов и оставит без штанов всех наших пенсионеров. На престиж работают, когда страна купается в деньгах, а ты, видно думаешь, что все деньги мы распихиваем по своим карманам? Советчик сранный, ты мне среди ночи лекции читаешь, как мне управлять государством?
Мошка осекся, играя злыми желваками. Он не мог этого объяснить, но ясно чувствовал, что козыри в игре переменились и он проигрывает по всем статьям. Он не знал, что предпримет взбешенный Рустик, и у него не было четкого плана дальнейших действий. От его воодушевления не осталось и следа.
 -Таких советчиков как ты хоть жопой ешь, а вот толковых работников мало.
-Это Рустик толковый работник? – с обидой спросил Мошка.
-Пока он на своем месте. Я за ним наблюдаю; он исполнителен и не болтлив.
-Да он просто поставляет ****ей для твоих забав! Думаешь, я не слышал, о чем вы вчера договаривались? Если бы не я, вы бы сейчас кайфовали на какой-нибудь вашей тайной блат-хате.
-Да, – сказал Тимур, кусая губы. – Если бы не ты, я бы сейчас получал ответы на все свои тайные вопросы.
-Вы друг друга стоите! Вы оба мне противны!
-Лучше помолчи. Тебе и так уже за многое придется просить прощения.
-Пошли вы на ***!
-И это тоже безнаказанным не останется.
-А мне плевать! Пока тебя найдут, я уже успею выехать из страны.
Мошка вскочил, снова готовый действовать. Энергия возвращалась толчками вместе с участившимся пульсом. Его тонкокостный череп всегда был набит активными мозгами. Когда Мошка начинал фонтанировать, остановить его могла только пуля, да и то, ей еще нужно было его догнать. Скотча у него было столько, что хватило бы сделать из Булки настоящую скотчевую мумию. Он лихорадочно оторвал от бабины изрядный кусок, чтобы примотать к трубе свободную руку президента. Взгляд его случайно упал за окно.
Прямо ему в лицо, приближаясь, летели из темноты огромные бутсы с квадратными носами, и каучуковые ромбики подошвы  прошли сквозь стекло с такой легкостью, словно оно было зеркалом воды, которая расступилась, пропуская в свою толщу ныряльщика. Осколки брызнули во все стороны. Ногами вперед ныряльщик с размаху влетел в комнату, вместе с канатом, щепками, осколками и кусками сломанной рамы, бутсы толкнули Мошку в грудь и вышибли из него дух. Он отлетел к противоположной стене, ударился спиной о журнальный столик и на миг потерял сознание.



Глава пятая
Цепная реакция 

Весь этот вечер Муха сходил с ума от беспокойства. Президент – не шило в мешке и не черная кошка в темной комнате, его необъяснимое и оттого пугающее исчезновение было обнаружено сразу, как только нарушился текущий дворцовый регламент. Было от чего не просто сойти с ума, а в мысленных переживаниях пройти все круги ада и, вернувшись назад, убедиться, что ни к чему конструктивному эти переживания не привели. Президенты бесследно не исчезают, – после этой фразы можно ставить сколько угодно восклицательных знаков и не один из них не будет лишним. Но внештатную ситуацию с огромным знаком вопроса одними этими заверениями не исправить. Нужно было что-то делать.
По обычаю всех серых кардиналов Мухаммед Атаевич Атаев большую часть своего рабочего и нерабочего времени проводил в прощупывании обстановки в высших структурах власти, ее анализе и продумывании ответных действий. Сами действия могли быть почти незаметными, но всегда имели далеко идущие последствия и держали в напряжении его противников. Он любил торопиться не спеша и в данном шокирующем случае, прежде чем действовать, нужно было сначала ответить на главный вопрос, исчез президент сам или ему помогли исчезнуть, причем сделать это, не сотрясая воздух ни единым децибелом и сохраняя приятное выражение лица. Слугам, испуганным до обмороков тем, что их не предупредили об изменении обычного вечернего регламента, (стол был сервирован, но к столу никто не вышел) было предложено не беспокоить его приболевшее величество своим присутствием. Выждав несколько минут после их ухода, первый министр вызвал кнопкой охрану.
-Когда вы встали на пост?
Ответ заставил его поморщиться. Эти заступили совсем недавно.
-Президент вас еще не вызывал?
Отрицательный ответ. Словечко «еще» он добавил просто для того, чтобы сбить их с толку. В пустых пёсьих глазах Муха уловил слабое замешательство. Узкие лобики наморщились. Позже замешательство перейдет в заинтересованность, интерес породит домыслы и слухи. Такое развитие событий всегда неизбежно и его почти невозможно эффективно пресечь.
-Будьте внимательны, – отпуская их, сказал Муха.
Тупиковое направление. Он по лицам видел, что эти крепкие ребята даже не подозревали, что охраняют пустые стены. Конечно, было бы здорово привлечь к процессу поиска специалистов, но это почти наверняка означало бы ударить во все колокола. Любая верность сейчас была под вопросом, в том числе и его собственная.
Он позвонил на президентскую дачу в горах.
-Мекан, это Мухаммед. Президент еще не приехал?
-А он должен приехать?! – всполошился заспанный голос. – Нам ничего не сообщили.
На кой черт им платят зарплату, раздраженно подумал первый министр. Мхом поросли, живут как на курорте, целыми днями режутся в покер. Генерал, подполковник, двадцать местных ленивых амбалов в костюмах и галстуках, взятых на службу по чьей-то протекции вместо славян-профессионалов времен великого Элибаши, королевские доги, свирепые доберманы, полная оружейка с оружием, лазерные датчики сигнализации на каждом дереве, видеокамеры, мониторы. За ажурной оградой в горах тысяча солдат с овчарками денно и нощно прочесывают горный лес. Для чего? Охраняют сами себя? После смерти Элибаши молодой президент навсегда переехал в город, поближе к работе и превратил дворец в роскошную гостиницу. Чем теперь кончится его глупое стремление быть непохожим на своего отца?
Он набрал номер Атамурада. Жирный боров, глава сильной дахауской группировки, и в этот неурочный час был в своем кабинете.
-Салам, Атамурад. Это Мухаммед. Я не помешал?
-Ну что ты, Мухаммед! – любезно ответил радушный голос, слишком высокий и мелодичный для такой большой туши. – Для тебя я никогда не занят. Даже если бы у меня сейчас горел дом, я бы все бросил, лишь бы насладиться глубокой мудростью твоих слов. Я внимательно слушаю тебя. 
Первый министр еще раз поморщился. Все, что говорил Атамурад, всегда звучало двусмысленно, хоть и отменно вежливо. Но что такое вежливость в их кругах?.. Вежливый враг опаснее змеи.
-Кхм. Я звоню тебе вот по какому поводу. Его величество пожелал узнать, насколько готов центр города и аэропорт к приезду президента Мытина? Твои ребята контролируют обстановку?
-Целиком и полностью, так можешь и передать его величеству. Пусть не тревожит свое драгоценное здоровье. У нас теперь даже муха без разрешения не пролетит. Второй раз Чекиль-Энской ошибки мы не повторим.
-Рад это слышать, – Мухаммед сделал вид, что не заметил обидное слово «муха». Если в исчезновении каким-то боком замешан Атамурад, то не стоит с ним ссориться из-за глупых слов. Президент ему, конечно, как внук, но у него есть обязательства и перед своими родственниками. Им есть, что терять, на хороших местах сидят люди. И все же подлец Атамурад! И про «болезнь» президента уже доложили. – Я сейчас же сообщу его величеству, что у тебя все находится под контролем. Мне кажется, Атамурад, что ты единственный по настоящему надежный человек в нашем аппарате. Это искренние слова, хочешь, верь, хочешь, – нет, и я с удовольствием сообщу мое мнение его величеству.
-Буду очень признателен за это, Мухаммед, – удивленно ответил Атамурад.
Они распрощались. У Мухи немного отлегло от сердца. Удивление говорило в пользу Атамурада. Жирный боров был хорошим актером, но гениальностью не страдал. Если бы он был причастен к похищению президента, в его голосе звучало бы не удивление, а скорее торжество или, в крайнем случае, лукавое сочувствие.
Он продолжил осторожные расспросы прислуги. Они длились недолго и закончились полным провалом. Или кто-то вел с ним действительно хитрую игру, или президент испарился из своих покоев, как кипяток испаряется из чайника. Невольно вспомнилось искаженное жаждой мести лицо Владимирского, вспомнилось, как страшно кричал на них всех президент после Чекиль-Энского покушения. Слава богу, только криком он тогда и ограничился. Будь на его месте Элибаши, все виновные уже куковали бы по тюрьмам или на выселках в Песках. А что, если это новое покушение или государственный переворот? Большие деньги не терпят, когда к ним относятся пренебрежительно и начинают мстить, их месть бывает страшна и неотвратима, а возможности безграничны.  Первый министр попросил прислать врача с тонометром. Подобные встряски здоровья не прибавляли, а он и так был по-стариковски слаб. И все еще никак не мог решиться на активные поиски с привлечением большого количества профессионалов. Его решительные действия могли озлобить людей, заинтересованных в смене власти и при неудачном исходе его звезда непременно закатится. После его отставки верх в столице возьмут группировки с периферии. Мухаммед застонал, не зная, к какому решению прийти. Исчезновение могло быть и хитрой игрой самого президента или его ребячеством. Очень смущало то, что ни одна машина из гаража не пропала вместе с президентом. Он не мог уйти пешком. Значит он во дворце?! Кажется, самое время заподозрить откровенную подставу.
Большая стариковская рука бессильно упала, открыв печальное задумчивое лицо. Когда-то его амбиции были обратно пропорциональны маленькому росту, он долго и умело распихивал всех локтями, пока не добрался до вершины. Теперь его карьера миновала пик и с все возрастающей скоростью клонилась к закату.
-Господин первый министр, – негромко позвал тихий голос. Мухаммед Атаевич вздрогнул и поднял голову. Тяжелые мысли так затуманили ему мозги, что он не сразу узнал высокого парня в дверях.
-Кто ты, я тебя не звал. Почему ты вошел?
-Мне есть, что сообщить Вам, господин первый министр, и это очень важно и срочно.
-Я тебя знаю, ты из охраны. Галстян, да? Войди и закрой дверь. Что ты имеешь мне сообщить?
-Мне кажется, случилось несчастье, господин министр. Мы совершили большую ошибку, и господин президент исчез.
Глаза Мухи вылезли из орбит.
-Ты?.. Ты… что ты болтаешь? Президент исчез? С чего ты взял? А что, если он сейчас выйдет к нам через эту дверь и прикажет вырвать и выбросить собакам твой лживый язык?
Сержик отрицательно покачал головой.
-Он не войдет. Президент в городе, неизвестно где и не вернулся к назначенному сроку. Я прождал его в машине лишних четыре часа в микрорайоне Мир-2, потом вызвал друга и попросил подежурить вместо меня, а сам на такси приехал сюда. Мы постоянно обмениваемся информацией по сотовой связи. Пока никаких изменений не произошло, и машина продолжает дежурить.
-Как вы вышли из дворца? – недоверчиво спросил Мухаммед.
-Президент переоделся в одного из охранников.
Муху скривило. Переоделся в охранника! Все в этом мире катиться к черту. У Элибаши охрана была на высшем уровне, офицеры-контрактники, прошедшие боевое крещение в российских горячих точках; этот набрал себе местных слепых дурашлепов без чуства ответственности за порученное дело! Псу под хвост такую охрану! А сам что? Горбатого только могила (не дай Бог!) исправит, он опять ни во что не ставит свою безопасность. Даже после взрыва продолжает считать себя неуязвимым.
-Зачем? Зачем? Что за ребячество?
-Я не знаю. Так он захотел, ему что-то срочно понадобилось в городе.
-На чем вы уехали?
-На моей машине. Я сам сидел за рулем. Мы подъехали к шестнадцатиэтажке  на Мирах, через пять минут к нам подошел рыжеватый парень с короткими кудряшками и постучал в окно. Президент вышел, они немного поговорили и ушли, завернув за угол. Мне было приказано из машины не выходить и ждать его возвращения. Господин президент рассчитывал отсутствовать не более двух часов, так он сказал, но назад он до сих пор не вернулся.
Муха застонал и прикрыл глаза рукой.
-Идиоты!
Сержик вытянулся по стойке «смирно» и его взгляд сделался пустым. Несколько минут старец переваривал полученную информацию и решал, верить ей или не верить.
-Что это был за человек? – наконец спросил он.
-Раньше я никогда его не видел. Парень наших лет. Я хорошо запомнил его лицо.
-О чем вы говорили с президентом, пока ждали его в машине?
-Ни о чем.
-Я еще раз повторяю свой вопрос: о чем вы говорили с президентом в машине?
-Мы ели мороженое. Рядом был открытый коммерческий лоток.
-А здесь ему подают вместо мороженого дерьмо? – сорвался на крик первый министр. – Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Ты должен был предупредить меня о том, что задумал наш президент!
-Я служу не вам, – глядя в пространство, сухо возразил Сержик. – Я выполняю свою работу.
-Я тебе покажу работу! Я сгною тебя в тюрьме за государственную измену! Ты помог похитить президента и заливаешь мне тут про мороженое? Ты мне все сейчас выложишь или тебе ноги из жопы повыдергивают! Охрана! Охрана!
Лицо Сержика затвердело и сделалось непроницаемым. Он стал похож на ледяную гору. Скрюченный возрастом палец министра потянулся к кнопке.
-Этот парень, он хороший знакомый господина президента, только они долго не виделись, – безразлично обронил Сержик. – Они обнялись как братья и похлопали друг друга по плечу. Так с президентами не здороваются. Этот парень знал его раньше.
Палец нерешительно застыл над кнопкой.
-Возможно, они дружили в школе. Его можно вычислить по фотографиям.
-Да? – Муха опустил руку.
-И еще район. Он неспроста. Если проверить через адресный стол фамилии тех, кто проживает в этих многоэтажках и сравнить со списком класса, наверняка найдутся знакомые фамилии, связанные с прошлой жизнью господина президента. Можно искать в обоих направлениях.
-Сядь. Нет, не маячь, зайди в соседнюю комнату и жди меня. Я сейчас распоряжусь собрать данные о том районе. Объясни точнее, где стоит твоя машина.
Дело сдвинулось. Теперь можно было подключить настоящих профессионалов, так как задания не были напрямую связаны с президентом. К десяти часам на стол Мухаммеда легли первые данные: уточненный список учащихся, которые на протяжении десяти лет учились с президентом. Бог знает, сколько людей пришлось потревожить, чтобы получить точную информацию. Со школьными фотографиями вышло хуже – он просто не смог их найти. Скорее всего, они были на даче в горах, в основной резиденции великого Элибаши, жить в которой его сын решительно отказался. Допустить туда спецов он не мог, сам тоже оказался в обысках не силен. Тогда он еще раз просмотрел фамилии класса и позвонил своему бывшему ученику Сапару Курбанову.
-Да? – ответил женский голос.
-Говорит Мухаммед Атаев. Дайте мне Сапара к телефону.
-Мухаммед Атаевич, здравствуйте! – елейно воскликнул голос. – Забыли вы нас совсем, а мы без вас очень скучаем! Как ваше драгоценное здоровье?
-Более или менее, – поморщился первый министр. – Времени не хватает об этом думать. А Сапар…   
-Дома, дома. Он отдыхает, я сейчас его разбужу.
Муха ждал очень недолго. Наверное, одного слова жены оказалось достаточно, чтобы Сапар Сапарович как ошпаренный выскочил из-под одеяла.
-Здравствуйте, Мухаммед Атаевич!
Звучало слишком сердечно, чтобы быть правдой. У ректора был встревоженный голос. Если судить по интонации, у него или совесть была нечиста или он в принципе не ждал от звонков Мухаммеда ничего хорошего.
-Мы с женой очень рады вашему звонку…
-Заранее не радуйся, примета плохая – сварливо перебил министр. Голос осекся. – Скажи лучше, твой сын учился с президентом в одном классе?
-Ну… так сразу и не вспомнить.
-Не юли, отвечай!
-Да, да… ведь тогда ошибочно считали, что все как бы равны и школы для всех были одинаковые, – запаниковал Сапар Сапарович. – Вы не думайте, мы никому об этом не рассказываем, даже родственники ничего не знают!      
-Школьные фотографии у вас остались?
-Нет! Нет! Ну, может быть, одна завалялась где-нибудь случайно.
-Перерой весь дом и найди все, что есть. Сейчас к тебе подъедет человек, отдашь их ему и молись Аллаху, чтобы они мне понравились. Если найдешь виньетку, это будет еще лучше. – Он повесил трубку и повернулся к Сержику. – Поедешь не ты, ты у нас единственный свидетель и единственный подозреваемый, еще не хватало, чтобы и ты пропал по дороге. Мы с тобой будем сравнивать списки.
Ему только что принесли стопку отпечатанных листов с фамилиями и адресами района, где пропал Тимур, и они жадно набросились на них, выискивая фамилии, уже знакомые по школьному списку. Вскоре стало ясно, что их следствие снова зашло в тупик. Фамилий совпало сразу пять и три из них в списке района повторялись многократно. Это были элийские Ивановы, Поповы и Кузнецовы. Оставалось надеяться на фотографии. Когда они прибыли, Муха мысленно перекрестился. Время бежало вперед, вытягивая обнаженные нервы из клубка, которым в последние часы был его организм.
Первым делом они открыли виньетку.
-Вот он! – сказал Сержик, уверенно ткнув пальцем в одну из фотографий.
-Этот?
-Да, этот.
С фотографии Мухе в глаза серьезно смотрел Мошка Абаев, сын его некогда любимого ученика. Его фамилия тоже фигурировала в районном списке.
*
На плоской крыше шестнадцатиэтажки, куда поднялись первый министр, Сержик и Рустик со складным стулом было очень ветрено, и они моментально замерзли на стылом февральском ветру. Это был не открытый и честный сибирский мороз, от которого звенит земля и трещат деревья, а подлый и вкрадчивый холодок, надуваемый воздухом снизу. Перед таким морозцем не устоял бы даже самый закаленный человек. Впрочем, их от перевозбуждения колотило еще в подъезде.
-Поставь стул возле парапета, – приказал Рустику министр. – И оглядитесь тут.    
Он сел. Проклятый ветер задувал во все дыры. Пора было скорее заканчивать эту канитель.
-Мы нашли, где его окна.
-Галстян, армяне живут среди гор, так что тебе не привыкать. Ты спустишься по канату и через окно проникнешь внутрь. Действуй решительно, ломай все, что можно, нужно сразу навести там шороху и напугать их до полусмерти. Тогда они не успеют ничего сообразить и не нанесут вред президенту. Рустам будет страховать тебя с крыши. Не струсишь?
Сержик пожал плечами и стал молча разматывать моток. У него отчего-то зуб на зуб не попадал. Сползать на брюхе с парапета в зияющую бездну было очень страшно, и он судорожно цеплялся за канат. Мешала кобура. До этого момента Сержик не подозревал, до какой степени боится высоты. Единственное спасение было в быстроте, хорошо, что хоть спуск они рассчитали правильно. Вокруг него по огромному темному полю были разбросаны десятки зажженных елочных гирлянд. Город внизу состоял из разнокалиберных картонных боксов с прямоугольными прорезями светящихся окон. Всевышний накидал их сверху, чтобы лишний раз не расстраиваться и не нервничать, видя срам и подлость человеческих отношений и теперь все свои грязные делишки люди творили, прикрывшись низкими плоскими крышами.
Через минуту он уже был на месте и изо всех сил отталкивался ногами от узкой стенки между двумя оконными проемами двенадцатого этажа, чтобы бутсами вперед полететь в освещенное окно. Он влетел бы туда, даже если бы в квартире его ждала банда отъявленных головорезов, так хотелось поскорее покинуть пустоту под ногами и ощутить подошвами твердый надежный пол. Все случилось так быстро, что он сам ничего не успел понять. Черной молнией вывалившись из темноты, он толкнул ногами Мошкину грудь и с размаху грохнулся спиной об пол. Президент вскочил, насколько ему позволял браслет на руке и заорал от избытка чувств.
-Осторожней, у него в кармане пистолет!
Оглушенный падением Сержик молча хватал ртом воздух. Собравшись буквально по кускам в единое целое, вроде того, как сливался в человеческую фигуру жидкий терминатор из кинофильма «Терминатор-2», он со стоном заставил себя подняться. В двух шагах от него возле перевернутого журнального столика стоял на четвереньках Мошка и бессмысленно мотал головой. Сержик схватил его сзади как барана и бросил на батарею.
-Скотч! – в азарте вопил президент.
Вскоре Мошка болтался примотанный за обе руки к трубе отопления, которую Сержик, поднатужившись, выдернул из радиатора, чтобы снять с нее президентский браслет. Ни оружия, ни ключа от наручников в карманах Мошки он не нашел.
-Собери дискеты и тетради! – командовал Тимур. – Складывай в пакет.
С Мошкиным наследием в руках они вышли на лестничную площадку, где в нетерпении метался второй телохранитель и стали спускаться к машине. Нужно было спешить, кое-где за предательскими глазками освещались прихожие и разбуженные непонятным шумом соседи беспокойно хлопали дверьми туалетов.
-Узбек, вернись за министром! – бросил напарнику Сержик. У Марселя дернулись щеки, но времени на ссоры не оставалось. Прыгая, как кошка через три ступеньки, он побежал наверх. Навстречу ему попался трясущийся Рустик с дурацким раскладным стулом в руках, и он с удовольствием оттолкнул его локтем.
-Дорогу!
На четырнадцатом этаже, привалившись к перилам, стоял первый министр, и глотал таблетки нитроглицерина.
-Все в порядке? – прохрипел он. – Президент жив?
Марсель кивнул.
-Скорее, – сказал Мухаммед.
Щенок! Сколько нервов стоила ему эта ночь.
Охранник подставил ему свою широкую крепкую спину и подхватил как ребенка под коленки. Старик почти ничего не весил.
-Поехали!
Даже трясясь на спине своей резвой «лошади» Муха продолжал мыслить трезво и опережать события на несколько ходов вперед. Нельзя было оставлять никаких следов.
-Стой! – приказал он полушепотом на двенадцатом этаже. – А где похититель?
Марсель указал на узкую световую окантовку, идущую вдоль приоткрытой двери.
-Он один?
Кивок.
-Мальчишка?
-Да.
-Опусти меня на пол, я хочу видеть твои глаза. Если ты предан, ничего не бойся. Ты толковый парень, я уже давно за тобой наблюдаю. Пришло время отличиться, если не хочешь быть вечно телохранителем. Необходимо выполнить одно очень важное государственное поручение, настолько важное, что я пойду и все сделаю своими руками, если ты скажешь «нет»…
-Мой долг повиноваться каждому вашему слову, агам .
-Потом ты забудешь о моем приказе…
-Да, клянусь!
-Пойди… пойди и выкини мальчишку в окно. Потом догонишь меня. 
Марсель одну долгую секунду растеряно смотрел, как худая сутулая спина растворяется в темноте, и прислушивался к шарканью ног по ступенькам. Никто так и не рискнул воспользоваться лифтом. Если бы его заклинило, это намного усложнило бы и так непростую ситуацию. С печалью в сердце Муха спускался вниз, ведя своей скрюченной старческой клешней по шершавому дереву, пока не столкнулся грудь в грудь с бегущим навстречу Рустиком. Стул по-прежнему находился при нем. Оба в испуге шарахнулись в стороны.
-Ты куда?
-Телефон! – объяснил, задыхаясь, Рустик. – Nokia, последняя модель. Президент видел свой телефон на полочке у Мошки.
-Не беги, – проворчал Мухаммед. – Ноги сломаешь, ты меня понял?
-Понял.
Светлая полоска вдоль Мошкиной двери стала немного шире. Темная тень, мелькнувшая в проеме, заставила Рустика замедлить шаг. Второй охранник орудовал в Мошкиной квартире, как в собственном кармане, быстро передвигаясь по комнатам на своих кошачьих лапах и заглядывая в ящики. Потом Рустик услышал негромкое ругательство, выплюнутое сквозь сжатые зубы. Донесся хлесткий звук тяжелой затрещины и стон.
-Нет! Нет! – заскулил объятый ужасом голос.
-Давай прыгай, сволочь!
Словно хлопнула крыльями большая птица, сорвавшаяся с подоконника. Что-то металлическое несколько раз тупо стукнуло по чему-то мягкому. Визг боли перешел в страшный короткий удаляющийся крик. Еще не веря тому, что само напрашивалось на ум, Рустик толкнул входную дверь. Обладающий звериным слухом и кошачьей грацией охранник мгновенно выскочил в коридор и встал, загораживая комнату.
-Что?..
У него были совершенно безумные светлые глаза на смуглом худом лице с твердыми щеками. Рустик попятился, и сердце его оборвалось.
-Что?!
-Президент… приказал. Сотовый телефон на полочке…
-Этот? – Марсель выдернул из кармана знакомый телефон. Рустик кивнул, у него кружилась голова. – На! Бегом вниз. Если я тебя догоню, ноги повыдергиваю. Пошел!
Вывернутая из радиатора труба с длинными обрывками налипшего на нее скотча валялась на подоконнике. Холодный ночной ветерок налетал на обрывки и трепал их, как игривый котенок налетает на веревочку с любимым бантиком. Рустик повернулся и сломя голову бросился к спасительным ступенькам. Так быстро он еще никогда не бегал. Безумная ночь, превратившись в киношные ужасы, жарко дышала ему в затылок. Отставая ровно на один этаж, с фантастической скоростью догонял его кошмарный телохранитель с первым министром на руках. Когда Рустик вырвался из цепких когтей темноты на свежий воздух, этот кентавр уже наступал ему на пятки. Они увидели машину с урчащим мотором и шофером наготове и президента, который, звеня браслетом, бешено рвался из железных объятий Сержика к темному пятну, размазанному по мостовой прямо под Мошкиными окнами.
-Ты видел? Видел? – икая, кричал он Мухаммеду. Старец бросился к президенту и попытался поймать его руку, чтобы поднести ее к губам.
-Успокойтесь, успокойтесь, ваше величество! Нужно уезжать, сейчас здесь будут люди.
Они кое-как запихали упирающегося президента в машину. По уходящему ввысь фасаду здания один за другим бежали огоньки, освещая прямоугольные проемы окон, в которых мелькали встревоженные фигуры.
-Милиция! – кричал истошный женский голос.
Машина рванулась с места. Тимур тихо шмыгал носом, остальные молча слушали сухое шуршание шин на крутых поворотах. Свет фонарей хлестал по глазам.
-Телефон, – осмелился робко напомнить Рустик.
Тимур выхватил у него сотовый, бросил на пол и стал топтать его, как ядовитого скорпиона. От хруста пластмассовых осколков на спине поднималась кожа.
-Хватит с тебя телефонов! – кричал он. – Хватит, хватит! Понадобишься, я сам тебя найду!
-Куда его? – спросил Муха.
-Что?
-Куда его? Что с ним делать? Я думаю о престиже государства…
Его взгляд был направлен на Рустика. Безумная ночь вновь заглядывала в лобовое стекло, таращилась мертвыми глазами в окна. У Рустика зашевелились волосы на голове.
-Домой! – рявкнул Тимур. – Домой! Высадите его на углу, и пусть катится на все четыре стороны. А скажет слово, убью!
На небе мирно светились звезды.
*
-Это самая длинная ночь в моей жизни, – нарушил долгое молчание президент уже в своих теплых уютных покоях. – Мухаммед, скажи честно, это ты приказал выбросить Мошку в окно? 
Первый министр с достоинством покачал головой.
-Я думаю, ваше величество, это было его решение. Когда он осознал всю тяжесть содеянного преступления, пришло раскаяние. Мы должны уважать его смелый и правильный поступок. Теперь вы без проблем сумеете встретиться с Мытиным. Разрешите и мне поругать ваше величество за вашу сегодняшнюю безрассудность и необдуманный поступок.  Власть – это  не шутка, каждый ваш шаг, любое слово имеют далеко идущие последствия. Если бы не случилось сегодня того, что случилось, ваш друг был бы по-прежнему жив. Как вы могли скрыть от меня существование телефона доверия? Ваше величество может поступать, как ему заблагорассудится, но, безусловно, держаться в рамках разумного!
-Избавь меня от лекций, – хмуро оборвал его президент. – Не сейчас. Мне еще слишком больно.
-В нашем мудром народе есть обычай облегчать свою душу садака . Ваше чудесное освобождение…
Тимур поднял на Муху больные блестящие глаза.
-Я не могу ждать утра. У нас есть ликер? Я хочу сам помянуть Мошку. Останься, ты составишь мне компанию. И еще, – сказал он слегка заплетающимся языком после третьей рюмки. – Сегодня я пережил многое и вывел новую мудрость, достойную моей Книги Выводов. Попробуешь угадать, какую?
-Я слишком стар, чтобы понимать молодых. Боюсь, что за полетом вашей мысли мне уже не угнаться.
-Вывод простой, мы его позже запишем. Вот, послушай: достигший высокого положения человек ради своего душевного спокойствия должен отказаться от прошлого и прервать всякую связь с людьми, которые знали его простым человеком. Они привыкли видеть его равным себе и уже никогда не смогут смириться с его новым положением, всегда будут стремиться к фамильярности, завидовать ему и всячески умалять его авторитет и заслуги.
-Браво, господин президент! – усмехнулся первый министр и несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши. – Вряд ли кто-то еще сумел бы понять это лучше вас. Держите дистанцию, и вы еще больше себя возвеличите.
Президент растрогано всхлипнул.
-Ты один понимаешь меня, Мухаммед. Только объясни, почему всегда находятся люди, которые знают о тебе такие неприятные мелкие подробности, которых ты стыдишься и которые давно следовало забыть?
-Мы живем в обществе, ваше величество. Если вы кем-то интересуетесь и наблюдаете чью-то жизнь, будьте готовы к тому, что и вас тоже кто-то наблюдает и помнит подробности вашей жизни. Ничто не проходит бесследно. Если вам кажется, что весь мир у вас как на ладони, не забывайте, что и вы у кого-то на ладони. Мой совет: отгородитесь и держите дистанцию.
-Я просто хотел остаться человеком, думал, это дорога в оба конца.
-Нет, ваше величество, обратной дороги у вас нет. Как это ни печально звучит, но: занял место, держись подальше от своих!
Тимур медленно поднял голову.
-Я сегодня впервые был счастлив снова увидеть эти стены и этих людей, которые нас окружают. Я рад, что могу им довериться. Этот день разрушил все мои прежние симпатии.
-Я бы не слишком обольщался, – заметил Муха, но Тимур пропустил его слова мимо ушей.
-Помянем Мошку, – в четвертый раз сказал он.
К утру, оставшись один, он облегчил себя пьяными слезами.



Часть шестая
Уроки истории

Глава первая
Инерция

 В странах с тоталитарным режимом, где главная задача правительства любым способом укоротить народную память, власти стараются избежать длинных траурных церемоний и не поощряют долгую скорбь по поводу трагических происшествий, вроде взрыва в Чекиль-Эне. Зато они обожают справлять государственные праздники. По части праздников Элистан шел впереди планеты всей, в этой номинации он претендовал на «Оскар». Если верить местному телевидению, элийская жизнь вообще состояла из череды сплошных праздников с редкими перерывами на работу. Когда какому-нибудь элийскому сельхозарендатору приходило в голову пройтись от кромки поля до своего мирно пашущего пашню трактора, телевизионщики расстилали перед ним знаменитую на весь мир ковровую дорожку ручной работы. По дорожке впереди него шел, указывая путь, президент Элибаши, ныне покойный, но (беспрецедентный случай) продолжающий ежедневно появляться в кадрах рабочей кинохроники. Без президента механизатора просто не показывали, заменяя съемкой какого-нибудь очередного праздника.
В полном согласии с традицией тоталитарных государств,  после всенародного садака по случаю чудесного избавления президента от смерти и уже через две недели после страшного взрыва, приведшего к человеческим жертвам, Чекиль-Эн снова справлял очередную годовщину независимости Элистана. Город, у которого и без недавней трагедии не было ни малейшего повода для веселья, вновь празднично залихорадило. Погода благоволила: октябрьское небо сияло сверху гладкой эмалированной синевой, а подостывшее солнце радовало теплыми деньками. Ночью светила полная луна, романтически отражаясь в зеркальной морской воде. Комбинат продолжал исправно душить своими миазмами. На каждом углу заполоскались шелковые полотнища флагов. Был пущен слух о повышении заработной платы. В торговлю в большом количестве выбросили припрятанный перед праздником и поднявшийся из-за этого в цене сахар, создавая таким легким способом видимость изобилия и благополучия. В старом заброшенном кинотеатре стерли пыль с сидений и устроили просмотр индийскго кино. Масштабы подготовки, конечно, уже не поражали, но были вполне достаточными, чтобы с открытым лицом встретить знаменательную дату.
В половине девятого утра, посреди школьного двора, утонувшего в бурном людском потоке празднично наряженных людей, бывший хозяин города, а ныне почетный пенсионер Василий Семенович Бондарь протянул своему внучатому племяннику Даниле красивую новенькую тюбетейку с национальным орнаментом.
-Держи, как обещал. Форма есть форма, носи, студент! Слова не забыл?
-Не забыл, – ответил «студент».
Это был слишком рослый для первоклассника мальчик с вихрастым чубом цвета спелой пшеницы и с синими дедовскими глазами и хотя в нем уже на две трети (по бабушке и по маме) текла элийская кровь, внешне это никак не проявлялось. Он да его отец Костя были единственными кровными родственниками Василия Семеновича в Чекиль-Эне.
-Беги строиться. Мы за тебя болеем.
Человеческий муравейник беспокойно зашевелился. Стройные ряды одинаковых красных тюбетеек оттеснили в сторону беспорядочное родительское месиво и заняли центральную часть двора вокруг флагштока. Раздалась команда, грянула элийская музыка, представление началось. Широкоплечий дядя Вася и длинный худой как жердь Костик протиснулись к своим, чтобы было с кем перемолвиться русским словом вместо того, чтобы ловить знакомые слова среди непонятного элийского текста. «Своими» были пять или шесть растерянных родителей, – Шариповы, Гасановы, Егояны, – товарищи по несчастью, чьи дети первого сентября были вынуждены пойти в элийскую школу, не набрав на целый город нужного количества учеников для единственного класса с русским языком обучения. Советский образ жизни, которому они продолжали хранить верность, подзабыв собственный язык и традиции, базировался на великой русской культуре. Русским националистам в России следовало кланяться им в ножки, а не презрительно называть «черножопыми». Именно эти нацмены на окраинах бывшей советской империи всеми силами способствовали сохранению и укреплению здесь российских позиций. Их несчастный вид лишь подчеркивал оживление праздника. Звонкими детскими голосами – с рукой на сердце – был с воодушевлением пропет государственный гимн Элистана, зеленый флаг медленно пополз вверх по высокой трубе и услужливый ветерок легко развернул скрученную зеленую тряпочку в красивый шелковый стяг. Зазвучал многократно усиленный аппаратурой низкий голос ведущего; его гортанные слова и проникновенная интонация нашли невольный отклик в сердце каждого слушателя. О смысле слов можно было легко догадаться по тону и часто повторяющемуся имени Элибаши.
Цвети, наш Элистан
И счастлив будь!
И я просить об этом буду Бога!
Свою любовь, заботу, доброту
Ты даришь нам, страна –
Как это много!

Живем мы все в стране нейтральной,
Не зная горести и бед
И по земле такой бескрайней
Ведет нас к цели Президент.

Ему хотим сказать спасибо,
Здоровья, счастья пожелать,
А Родину мы любим сильно,
Об этом можно так сказать:
Народ, Родина, великий Элибаши!
Хор звонких голосов подхватил слегка устаревший лозунг и, слаженно скандируя, повторил несколько раз:
-Халк, Ватан, бейик Элибаши!
-Дорогие ребята, мы горды тем, что первое нейтральное государство в мире, признанное ООН – это наша Родина! Благодаря нашему Президенту великому Элибаши, вы все учитесь бесплатно и пользуетесь бесплатными учебниками.
Если в небе тучи, тучи,
Не видать на нем Луны.
Нам дорогу освещает
Мудрость лидера страны!
Школьная самодеятельность запела народную песню «Лялэ». Песни сменились танцами, танцы – песнями. Голос ведущего мощно гремел через динамики. Слишком сильный ревер украшал концы его фраз многократными повторениями, искусственное эхо колотило подхваченными обрывками о школьные стены, гулкий звук метался между зданиями, причиняя почти физическую боль. Воодушевлению школьников не было предела. Ряды красных тюбетеек, черных костюмов и белых воротничков поражали своей организованностью и стройностью. Василий Семенович невольно обратил на это внимание. По долгу службы он в свое время присутствовал на многих подобных мероприятиях, но ни в одной русской школе он никогда не видел такого образцового порядка и послушания.  Даже первоклашки, до которых, наконец, дошла очередь, декламировали свои стихи с взрослой прилежностью. Два месяца упорных репетиций не пропали даром. Каждый из них сначала выступал на шаг вперед, заученно воздевал руки к небу и начинал громко выкрикивать гортанные слова. Для непонимающих это звучало как проклятие, но на самом деле перевод был такой:
Великий наш Элибаши,
Мы любим Вас от всей души.
Пусть светлый образ Ваш всегда
В сердцах сияет, как звезда!

Да будет счастлив элийский народ!
Да станут прекрасными наши места.
И пусть богатеет из года в год
Наш независимый Элистан.

Дошла очередь и до Данилы. Единственный светловолосый мальчик сделал шаг вперед, вскинул руки вверх и с жаром прокричал:
Творенье сердца Элибаши –
Ни от кого независимый край.
Иго чужое с плеч сокрушив,
Мой Элистан, ты в веках процветай!
Василий Семенович был потрясен. Его любимый внук ничем не отличался от элийских детей. Они с Костиком дружно взглянули друг на друга и Костик тут же отвел глаза. Он был полукровкой и неплохо знал язык. Хорошо еще, что дядя Вася ничего не понимал. Услышать из уст своего внучатого племянника о том, что семидесятилетие советской власти было «чужим игом» и не воспринять это как личное оскорбление он не мог.
-Хорошо вам, Василий Семенович, – с завистью сказала одна из страдающих мамаш. – Вон ваш Данилка как чешет по-элийски! Ему здесь легко учиться, а мой-то ни в зуб ногой!
-Научится, – хмуро буркнул Василий Семенович и тут же подумал: «Нашел чем утешить!» Он попытался сосредоточиться на танце маленьких джигитов в бараньих тельпеках, старательно демонстрирующих свою воинственность по отношению к захватчикам родной земли, но перед глазами все еще стоял Данилка в красной тюбетейке, со вскинутыми вверх руками, грубо выкрикивающий чужие непонятные слова.  Это был не его внук, это был какой-то посторонний мальчик.
Он очнулся от тяжелых мыслей, когда прозвучали заключительные слова и организованные в колонны школьники сбились в неорганизованную толпу. На глазах изумленных учителей и гостей из Отдела образования в самой середине первоклашек вдруг вспыхнула нешуточная драка и началась беспорядочная свалка. Зачинщиком драки был Данила, как маленький бульдог вцепившийся сразу в двух своих обидчиков. Красные тюбетейки с азартным гиканьем обступили их со всех сторон и образовали круг. Рассекая толпу, к импровизированному рингу с одной стороны устремились Василий Семенович и Костя, с другой – представитель Отдела Образования и директор школы. Официальные лица подоспели раньше. Рыдающих первоклашек оторвали друг от друга и поставили на ноги. Инцидент был исчерпан.
-Олыр мени гыз дийип гахарымы гетирдилер!  – кричал поцарапанный Данила, обращаясь к деду. Горькие слезы обиды трепетали на длинных загнутых ресницах, пиджак был весь в пыли.  – Я больше не буду надевать твою тюбетейку, такие только девчонки носят! Ты ее специально купил, чтобы все надо мной смеялись?
-А какая разница? – развел руками дядя Вася. – Я и не знал, что они бывают мужские и женские. На вид все тюбетейки одинаковые.
-Не одинаковые, – возразил директор школы. При дяде Васе он улицы подметал. Фигурально выражаясь.
-Да я к ним сроду не приглядывался!
-У мальчиков узоры мельче.
-Они дразнили меня девчонкой! Я ее больше не надену!
-Наденешь другую.
-Вам надо было спросить продавца, он бы объяснил…
-Успокойся и вытри слезы, нашел из-за чего плакать. А вы лучше следите за своими детьми.
 -Давай я ее обменяю, – предложил Костя.
-Я сам ее обменяю. Продавщица меня запомнила.
-Почему наши дети должны носить вашу форму? – вмешались обступившие их обиженные родители. – Выделите наших детей в отдельный класс, ведь это бывшая русская школа.
-Ваши дети ходят теперь в элийскую школу. Форма одежды для национальных школ утверждена министерством, и никто не может ее игнорировать, – важно сказал представитель Отдела образования. Это он в своем недавнем прошлом, опираясь на поддержку КНБ, приказал убрать из кабинетов математики, русского языка и литературы все «лишние» портреты, не соответствующие духу времени. Только один портрет имел отныне право красоваться в учебных заведениях города.   
-А если они не знают языка?
-Ничего, выучат.
-Они уже два месяца почти не учатся, и мы даже не можем их проконтролировать. Наши дети лишены знаний, зато вы проводите Олимпиады среди школьников по лучшему знанию Ухнамбы!
-Мы уже не раз объясняли: закрытие русских школ было вынужденной мерой. Бюджет ГОРОНО не резиновый, чтобы из года в год держать в штате двадцать учителей для обучения пяти или шести школьников. И никто кроме вас в этом не виноват, никто вас отсюда не гнал!
-Но вы тут же открыли в городе две турецкие школы, хотя турки здесь вообще не живут! Вы передали им в пользование наши здания и школьную мебель.
-Это требование времени. Турецкий язык скоро будет нам нужнее русского, кроме того, турки дают нашим детям более углубленные знания компьютера и английского языка.
-Зато другие предметы их вообще не интересуют! – Родители возмущенно загалдели. Они вымещали накопившуюся досаду криком, хотя в целом понимали несправедливость своих претензий. Формула «Нет населения – нет и школ» была абсолютно логична, и спорить с ней было невозможно. Василий Семенович потер крепкую ямочку на выскобленном до синевы подбородке, что являлось у него признаком задумчивости и досады одновременно и, не прощаясь, потянул Данилку к воротам. Двор уже почти опустел, хотя время только приближалось к одиннадцати.
-Что здесь без толку торчать, лучше пойдем, заменим тебе тюбетейку.
Но мальчик сердито выдернул руку и отбежал от него к отцу.
-Мы домой, – торопливо объяснил Костя. – Могу тебя подбросить.
-Пройдусь, – буркнул Василий Семенович. Сжимая в руке злополучную тюбетейку, которая испортила праздничное настроение его внуку, он бесцельно побрел по улице, сжигаемый ненавистью ко всему элийскому. Хотелось запустить ненужной шапочкой в раздолбанное окно ближайшего дома и пойти к себе, успокоиться и выпить чаю. Но каким образом избежать одиночества? Опустошение было в городе, опустошенность царила в душе. Если бы не Данила и Костик, ему вообще незачем было бы жить.
Он свернул на боковую улицу, чтобы удлинить путь к базару и наткнулся на нагруженный мебелью ЗИЛ, стоящий возле крайнего подъезда трехэтажки. Вокруг машины суетился главный виновник городской разрухи и простуженным голосом орал на солдатиков, популярно объясняя им, как нужно крепить брезент на его драгоценной мебели. Мешковатые обвислые штаны с манжетами, беда всех кочевников мужского пола, вместо того чтобы скрывать, только подчеркивали кавалерийскую кривизну его коротких ног. Василий Семенович остановился и сунул тюбетейку в карман.
-Что, Бега, намылился в бега? – язвительно скаламбурил он и похлопал по широкой приземистой спине. Бывший хяким Чекиль-Эна вздрогнул и обернулся, подозрительно сверкнув маленькими глазами.
-А-а, Василий Семенович! – обрадовался он и уважительно подал ему для рукопожатия обе руки. – Хорошо, что увиделись до отъезда! Видишь, как получилось. Сняли меня, слышал, наверное? Вот, теперь освобождаю свои квартиры в пользу государства и потихоньку перебираюсь в Красноморск. Уже дом там на брата купил, вещи перевожу. Если не очень занят, хочу показать тебе кое-что, может посоветуешь, что теперь с этим делать?      
Василий Семенович не спешил. Бега, который развалил все, что ему было дорого и во что он когда-то вкладывал душу, был ему глубоко несимпатичен, но принципиальность давно перестала быть главной чертой его характера.
-Ничего не забыли? Заводи! – закричал опальный хяким и солдатики дружно попрятались под брезент. – Доставишь все по тому же адресу, я позвонил, там тебя уже ждут. Ну что, пошли в дом, Василий Семенович?
Василий Семенович молча принял приглашение. Даже по опустевшей и ободранной квартире Беги было видно, что он далеко не бедствовал в разоренном городе. Шабашники объединили в одно целое две квартиры первого этажа, пристроили большую комнату прямо к дому, перепланировали помещения и сделали «евроремонт», то есть заровняли сатеном потолки и стены до шероховатой гладкости яичной скорлупы и выкрасили их белой водоэмульсионкой, а на полы настелили цветной релин. Было тихо, только жужжала на оконном стекле одинокая октябрьская муха.
-Семью уже перевез? – оглядевшись, полюбопытствовал дядя Вася.
-Пока нет. Они наверху, там у меня еще одна квартира. Может, пропустим по пять грамм чисто символически, Василий Семенович, мы ведь теперь как-никак друзья по несчастью. Оба в отставке…
-Ты меня с собой не равняй! – остановил его дядя Вася, сдвигая к переносице мохнатые брови. – Руководитель ты был никудышный, так что выпить с тобой я могу только за отъезд и за то, чтобы у города, наконец, появился настоящий хозяин.
-Ну зачем ты так? Я ведь уже давно не механик горкомовского гаража, – обиделся Бега. – Я такой же, как ты, только Халим тебе до сих пор руку жмет, а на меня орет и матерится.
-При Сталине тебя вообще без разговоров шлепнули бы за вредительство, так что считай, тебе еще повезло. Ты во власти человек случайный. Если бы твою жену не угораздило подгадать и родить шестимиллионную жительницу Элистана, и если бы ты не назвал дочку именем матери президента Элибаши, шиш бы ты куда пролез! Хитрый ты, Бега, но нужно и в котелке кое-что иметь, потому что на одном везении далеко не уедешь.   
-Потому и позвал тебя посоветоваться. Ты умный человек, вырос при культе личности. Задумал я втайне большое дело, да не успел осуществить, теперь не знаю, куда все девать. Такое не выкинешь, и жечь страшновато, а таскать с собой глупо. Пойдем покажу, но это должно остаться между нами.
Он полез в карман за ключом, с которым никогда не расставался и отпер единственную запертую в квартире дверь.
-Входи, только осторожно.
У дяди Васи зарябило в глазах. Сначала ему показалось, что комната обклеена необычными обоями в виде портретов и портретиков, потом он глянул себе под ноги и окончательно прозрел. Его даже невольно передернуло, как от кислятины. Это был настоящий сумасшедший дом, созданный с маниакальным упорством, аккуратностью и тщательностью.
-Вот, – приглушив голос до нежного, проговорил Бега. – Музей готовил, да немного не успел. Умер Элибаши. А представляешь, сколько было бы шума в газетах, если бы я его открыл? Инициатива народа, так сказать.
Василий Семенович кивнул. Как бывший партаппаратчик и номенклатура, он ясно представлял себе, сколько шуму наделала бы самодеятельность Чекиль-Энского хякима, в первую очередь в комитете госбезопасности и перед глазами живо встал Бега, подвешенный за яйца к потолочному крюку в душной подвальной комнате.
-М-да, – только и сумел сказать он. – Да ты, никак на место Халима пытался замахнуться этим музеем? Широко шагаешь, Бега.   
Бывший хяким расплылся в довольной улыбке. Несколько тысяч цветных вырезок из периодической печати с изображением великого президента, от самых маленьких до формата двойной открытки, любовно наклеенных на картон и вставленных в виде портретов в деревянные рамочки под стекло, смотрели со всех сторон. На стенах живого места не было, весь пол был ими заставлен, они не висели только на потолке. Посверкивая малюсенькими стеклышками, искрились глянцевые миниатюры. Только Элибаши, в разных местах и с разным выражением лица. То седой, то брюнет. Деревянные рамочки были с любовью проморены морилкой и полакированы. Эволюцию старения и изменение выражения лица от простого и доброго до высокомерно-божественного можно было легко проследить по этой коллекции в пугающих подробностях, из-за чего задуманный Бегой музей силы и величия Элибаши превращался в свою полную противоположность, в какое-то хитрое и подлое издевательство.
-Видишь? – с восторгом прошептал опальный хяким. – Здесь только газетные вырезки. Вот это был президент! Я вырезал по две-три разных фотографий в день из каждой газеты! Не то, что этот новый! Ни статуй, ни портретов на улицах, ни фотографий в газетах. Я тебе сейчас один случай расскажу, и ты все поймешь. Покойный Балахмед, бывший директор Комбината, с которым мы крепко не ладили, решил мне однажды подосрать и подговорил одного пенсионера написать обо мне хвалебную статью в газету. Расписал тот меня, прямо вместо иконы вешать можно, ну а я наивный был, обрадовался. Еще бы, никто никогда так меня не хвалил! Уж не знаю, что Балахмед ему наобещал, но он очень постарался. А на следующий день меня вызвали в комитет. Ох, как там меня взяли в оборот! Никогда на меня так раньше не орали, даже родная теща! Все старались выяснить, я заказал эту хвалебную статью, нескромную, как они говорили, или не я. Слава богу, я открестился, потому что действительно ничего об этом не знал. Это потом я через своих людей дознался, кто и зачем. Мозги мне тогда конкретно вставили. Оказывается, в Элистане никого, кроме великого Элибаши, не имели право публично хвалить за какие-либо заслуги! А этого нового теперь даже по телеку не показывают. Что хочешь, то и думай, – есть у нас президент, нет у нас президента, черт его знает! В газетах пишут, что есть, а где он? Как себя вести, кого любить, ничего непонятно. И никаких указаний на этот счет! К людям нельзя так относиться, люди должны знать, к кому им нужно испытывать благодарность и кого боготворить, иначе, на чем они будут строить свою карьеру? Видишь, Василий Семенович, оказывается можно спокойно жить и без руководства и мир от этого не перевернется. Ты мог себе раньше это представить? Напомнить тебе, что в свое время газеты писали об Элибаши? «Мощь наших сердец, покровитель и духовный Отец нации, наш высокочтимый Вождь!» Какие слова! А этот кто? Самозванец! Вот еще послушай: «Пусть вечен будет этот мир, как вечен будет наш дорогой Вождь Великий Элибаши! Пусть вечен будет этот мир, как вечна будет в нем наша духовная путеводная звезда священная Ухнамба!»  Вот так. У меня душа горит. Нет уже тех проникновенных слов, изменились отношения. Иногда я даже думаю: хоть бы нас, как Ирак, американцы разбомбили, чтобы скинуть этого самозванца и прекратить нервотрепку и издевательство. Чтобы мы могли снова зажить привычной жизнью.
-Кхм, – сказал дядя Вася, который устал стоять неподвижно посреди этого дурдома. – Ладно. Что-то у меня в горле пересохло. Если ты еще не передумал уезжать отсюда из-за своей Третьяковской галереи, может быть выпустишь меня и мы с тобой где-нибудь присядем?
Бега рассмеялся и с предвкушением потер ладони.
-Извини, Василий Семенович, заболтался! Соловья баснями не кормят, как говорится, сейчас все мигом соображу…





Глава вторая
Инерция (продолжение)

-Однажды на праздничном заседании великому Элибаши стало плохо с сердцем, – приняв дважды по «пять грамм», начал рассказывать Василий Семенович. – Забегали врачи и министры. «Возьми мое сердце, дорогой Элибаши, возьми мое сердце!» – стали наперебой предлагать они. «Нет, – сказал Элибаши. – Если я возьму твое сердце, обидится он, возьму его, обидишься ты. Давайте сделаем так: выключим свет, выпустим голубя и пусть Аллах решит, кто из вас это будет. На кого сядет голубь, у того я и возьму сердце». Все дружно согласились. Выключили свет, выпустили голубя. И весь зал сразу закричал: «Кыш! Кыш!»
Бега простужено захохотал. Его «пять грамм» были намного весомее, чем у Василия Семеновича, так захотел сам гость, а с номенклатурой, как известно, не спорят, она бывшей не бывает. Узкие глазки Беги едва ворочались в тесных глазницах, придавленные сверху и снизу тяжелыми подушечками век. На широком и плоском лице с высокими скулами они занимали ничтожно малое место. У элийцев в крови боролись две расы, европеоидная и монголоидная. До тридцати лет побеждала европеоидная, после тридцати – монголоидная. Худощавые, вытянутые книзу лица заметно округлялись, выдающиеся вперед носы утопали в жировых складках щек, глаза прятались, животы и бока обвисали. Однако минус на минус дает плюс. В большинстве своем это были спокойные и сердечные люди, хотя такая инертность могла оказаться для развития государства еще большим минусом. Минус на минус тут давал минус в квадрате.
-Слушай еще анекдот, – воодушевившись успехом у слушателя, сказал дядя Вася. – Останавливает гаишник красивую девушку на дорогой иномарке и спрашивает: «Откуда у вас деньги на такую машину?» «Сейчас спрошу, – отвечает девушка и звонит по сотовому телефону. – Эльдарчик, милый, меня гаишник спрашивает, откуда у нас деньги на такую дорогую машину?» «Скажи, бабушка в наследство оставила», – отвечает голос. Гаишник отпускает девушку. На следующий день все повторяется, только девушка уже на другой, гораздо более дорогой иномарке. «А откуда у вас деньги на эту машину?» «Сейчас спрошу». Она снова звонит по сотовому. «Эльдарчик, милый, а откуда у нас деньги на эту машину?» «Скажи, выиграла в казино!» «Хорошо, милый». Гаишник отпускает девушку, но на следующий день история повторяется, только девушка снова на новой машине, супердорогой иномарке. «А на эту машину у вас откуда деньги?» «Сейчас спрошу». «Я сам спрошу, – говорит гаишник и берет ее сотовый. – Эльдарчик, милый, расскажи мне, откуда у вас такие деньги на все эти дорогие иномарки?» «Для кого-то я может и Эльдарчик, а для тебя Элибаши!» – строго ответил голос в трубке.
-Веселый ты человек, Василий Семенович, – одобрительно рассмеялся Бега. – Сколько я тебя помню, ты ничуть не изменился. И отдыхать всегда умел. Помнишь, как вы с Джерен Захаровной загуляли на правительственной даче, а из Крыма внезапно вернулась твоя жена. Седина в голову, бес в ребро, так ведь говорится?..
-Стоп! – меняясь в лице, сказал Василий Семенович и пристукнул тяжелой ладошкой возле рюмки. Рюмка подпрыгнула. – Ты что это себе позволяешь? Придержи язык или я немедленно уйду. Кто дал тебе право обсуждать, с кем и как я гулял, даже если это все быльем поросло?
-Да ладно, чего ты? – опешил от неожиданности Бега. – Я думал, тебе приятно будет вспомнить прошлое.   
-Обойдись, пожалуйста, без этих сплетен, – брезгливо отрезал Василий Семенович.
Бега засопел, наливаясь кровью. Оскорбление было взаимным, оба надулись и молча отвернулись друг от друга. Но молчание в гостях не может длиться долго, чтобы не показаться глупостью. Прошло несколько минут.
-Еще по одной? – спросил хозяин дома, глядя в сторону. Во рту у него как сигаретка торчало перышко зеленого лука, которое он вяло жевал с момента их внезапной ссоры.
-Мне последнюю, – ответил дядя Вася. – Налей половинку.
-Годы тебя не меняют, Василий Семенович. Как был ты когда-то начальником, так хочешь им и остаться, а время-то идет.
-Да если бы я остался начальником, разве бы я допустил, чтобы ты довел город до такого состояния! Ты всю мою работу под откос пустил, одними взятками жил, да портреты из газет вырезал, вот и вся твоя деятельность.
-А в советское время вы не так жили и взяток не брали? – ехидно спросил Бега.
-Так взятка взятке рознь! Не путай Гегеля с Бабелем, а Нобеля со шнобелем. Вы, элийцы, в начальники вылезли, а как надо работать, так ни хрена и не поняли. Вроде не армяне, а все у вас через жопу.
-Это почему это?! – возмутился бывший хяким.
-Сейчас популярно объясню. Вот слушай: предположим, у тебя вакантно место… ну, к примеру, начальника мусорного гаража. Да, так будет нагляднее. Тебе там нужен свой человек и уже есть несколько кандидатур. Один из них дал тебе взятку и обошел остальных. Что в наши дни происходит дальше? И ты, и он почему-то считаете, что раз он купил это место, взятка освободила его от выполнения своих должностных обязанностей. Теперь можно целыми днями ничего не делать и плевать в потолок, но ведь мусор вокруг накапливается и его надо вывозить! А руководитель мышей не ловит. Как так, говорит он, я же взятку дал и имею полное право в рабочее время лежать на солнышке кверху жопой. Так вы засрали город. В наше время все было по-другому. Пойми, Бега, взятку он дал не за то, чтобы занять кресло начальника и никогда больше не работать, а для того, чтобы обойти своих конкурентов и стать твоим человеком в аппарате. Это поможет ему начать карьеру. Но от работы она его не освободила, наоборот, работать он должен еще больше, чем раньше и контролировать его надо жестче. Он твой человек и на его участке должен быть полный порядок, иначе он тебя подведет и все шишки посыпятся на твою голову. Душтумме?
-Душтум. А что же ты раньше мне не подсказал?
-Я пытался, но к тебе ведь на дранной козе не подъедешь. Забыл, как ты нос задирал? Ни на каком языке с тобой нельзя было объясниться.
-Да у меня специалистов не осталось, какая тут может быть работа? Одни нервы! Все русские разбежались, а аульские термиты понаехали.
-Ну, ты еще скажи, что их никто не гнал, – усмехнувшись, подначил Василий Семенович.
-А что, нет? Кто их гнал? – взвился Бега. – Сидели бы на своих местах и ни один термит не смог бы здесь прописаться. Квартиры-то заняты, а жилфонд не безразмерный! И ничего бы не изменилось. Вы сами себе все испортили и нам заодно тоже!
-Люди справедливо опасались за свою жизнь. Вспомни, что тогда творилось на национальных окраинах. Здесь тоже в любой момент могла вспыхнуть война. Что же, прикажешь сидеть и гадать на ромашке: будет, не будет?
-Эх, Василий Семенович! Сколько лет мы вместе с вами бок о бок жили, а вы нас так и не поняли, ничего про нас не узнали и уже никогда не узнаете. Вы как будто на Марсе жили или в пустыне. Разве может элиец поднять руку на соседа, если он самим богом дан? Грех это. У нас говорят: не нравится сосед, – переселись! Сосед спокоен – и ты в покое. В этой жизни сосед наблюдатель, а в той – свидетель. А вы как с нами обращались? В глаза зверьками называли. Взять, к примеру, тебя. Ты столько лет нами на нашей земле командовал, а ни одного слова по-нашему так и не выучил. Почему? Считал себя лучше других? Из нас двоих это я говорю с тобой на твоем языке, хорошо его знаю и не считаю это насилием или оскорблением.
Василий Семенович заиграл злыми желваками.
-Я вчера на базаре тюбетейку внуку покупал, – сухо сказал он. – Так на пальцах объясняться пришлось. Старухе столько же лет, сколько мне и за семьдесят лет советской власти она не выучила ни одного русского слова. А Элистану всего второй десяток, так что же вы от нас хотите?
Бега сокрушенно развел руками.
-Наверное, она жила в Песках, где не нужно было знать русский язык.
-А я жил в городе, где не нужно было знать элийский. А знаешь, почему?
-Почему?
-Потому что когда мы пришли сюда, здесь действительно была пустыня. И это мы построили вам все ваши города. Кочевникам дома ни к чему. За тринадцать лет после распада Союза вы сами не сдали в эксплуатацию ни одного жилого дома, вам все иностранцы строят, за гроши вас же и нанимая. Зато рушить вы мастера!
-Правильно, что с вами на Украине и в Прибалтике не цацкались! – взвился Бега. – Как бы ты там заговорил? Это тебе не здесь, у них все гораздо жестче. Ввели свой язык и порядки – и живите, как хотите. Там уже русским духом давно не пахнет!
-А у них нам не так обидно, – спокойно возразил Василий Семенович. – Ты просто разницы не видишь.
-А ты видишь? Ну и какая разница?
-Такая разница. Взамен нашей культуры они предложили нам свою не менее высокую культуру, ориентированную на современную мировую. Мы ничего или почти ничего не потеряли, а в чем-то даже выиграли, сделали шаг вперед. Это факт, который глупо не признавать. А вы что предлагаете? Средневековье? Культ личности? Застой? Феодальные отношения? Вы отказались почти от всех наших социальных завоеваний, потому что они не соответствуют вашему менталитету и чинопочитанию, закрыли городское телевидение и кинотеатры, запретили свободную прессу, до нуля снизили престиж и уровень среднего и высшего образования, развалили промышленность. Вы отбросили нас на много лет назад, мы потеряли возможность роста, у нас сильно упал уровень жизни. Вы не хотите и не умеете работать. Вы не умеете быть благодарными, вами движет только ненависть к нашему общему советскому прошлому, а ненависть никогда не бывает конструктивной. Хочешь исторический пример?
Бега с налитыми кровью глазами отрицательно покачал головой.
-А ты послушай, это не у нас, это в древнем Шумере было. Там археологи нашли странные глиняные кирпичи: с одной стороны они были плоскими, а с другой – выпуклыми. Строить такими было очень неудобно. И что интересно, в более древних строениях в этой местности применялись нормальные плоские кирпичи. В чем дело, почему они поменяли форму? Долго не могли понять археологи причину, сравнивали разные данные и, наконец, пришли вот к какому выводу: когда-то население той местности было завоеванно другим народом, стоящим на более высокой ступени развития. А когда их иго было свергнуто, все, чему они научили местное население, стало ненавистным и напоминающим о прошлом завоевании. Новые правители издали абсурдный закон, запрещающий строить удобными плоскими кирпичами только потому, что ими пользовались завоеватели, и ввели взамен свое идиотское нововведение. Вот так, ненависть затмила разум. Похоже, и у нас происходит то же самое.   
Он встал.
-Извини, пора. Спасибо за гостеприимство. Желаю тебе удачно устроиться на новом месте.
-Ладно, – Бега тяжело перевел дух. – Но ты так и не посоветовал, что мне делать с музеем? Заколотить в ящики и зарыть в землю? Столько вложено труда…
-Это бывает. Не пригодилось. Как оказалось, и я всю жизнь занимался мартышкиным трудом, с этим фактом приходится мириться. Что тебе сказать? Скажу так: за всю историю человечества еще не было ни одного реального случая, чтобы умерший человек вдруг воскрес. Душтумме? Подумай над этим.
Бега кивнул. Как он добрался до дома, Василий Семенович помнил плохо. Не то, чтобы сильно опьянел, но разговор с Бегой всколыхнул в нем какой-то залежалый пласт. Последние годы он больше молчал, чем говорил, и дефицит общения превратился, в конце концов, в настоящий голод. Умные люди разъехались, и не с кем стало перемолвиться словом. У всех, даже у Костика были конкретные проблемы, и все они были способны говорить только о своих болячках. С Бегой вышло иначе. Он говорил, Бега слушал. Это было новое, то есть не новое, а уже давно забытое ощущение. Хотелось еще и еще говорить. Когда в обед позвонил Костик, чтобы узнать как его дела, он в третий раз рассказывал Гоше, своему коту, как его бросили родные дети.
-Что делаешь?
-С Гошей разговариваю.
-Я сейчас подъеду.
Василий Семенович положил трубку. Подъедет, так подъедет. Если бы Костю родила не элийка, он бы сейчас тоже жил в России и вспоминал его мимоходом не чаще одного раза в год. И отнял бы у него Данилку. Возможно там воздух такой, что всем память начисто отшибает. Или еда. Или жизнь. Иваны, не помнящие родства. Он пошел на кухню и включил в розетку чайник, на пластмассовом боку которого было написано «Тафель» вместо «Тефаль», чтобы заварить чай к Костиному приходу.
Костик вошел, тихо улыбаясь себе под нос. Если бы не его худоба, он мог быть представительным мужчиной, особенно если бы чаще брился и не так коротко стриг свои мышиного цвета волосы. Обычно полукровки получаются внешне интересными людьми, но не в этом случае. До идеала ему было далеко, по сравнению со своим отцом он выглядел недопроявленным черно-белым негативом. Хорошо, что Данила взял все самое лучшее от деда Павла и пошел в их белокурую и синеглазую породу. Василий Семенович в сотый раз возблагодарил Аллаха за генетику.
-Чего смеешься?
-Да так. По случаю праздника в школе давали садака.
-Ну и что?
-Анекдот. Технички разносили гостям плов в тазу с надписью «Для полов». Я им говорю, – что, другой посуды не нашлось? Знаешь, что они ответили?
-Нет.
-Они сказали: на тазу написано «Для полов», они полов и кладут!
-Не смешно. И ты ел?
-Пришлось. Ты теряешь чувство юмора. Таз был чистый, так что смотри на жизнь проще.
-Рад бы, – сказал дядя Вася, – но не получается. Злит меня то, что все сходит им с рук. Один город развалил, другой встречу загубил и хоть бы хны! В наше время бы их… Смотри, что я у детишек на улице отобрал. Узнаешь?
-Самолетик из бумаги.
-Из какой бумаги?
Костик протянул руку.
-Листок из телефонной книги.
-Вот-вот. Этот листик – история нашего города. И их, между прочим, тоже.
-Они по-русски читать не умеют. Их теперь этому не учат.      
-Даже если бы умели, это уже ничего не изменит.
Костик напряг глаза. У него было слабое зрение, но очки он вне дома или машины не надевал.
-Брова, Борисик, Буркеня, Бугай, Белокрылов, Безверхий, Басистый. Никого из них в Чекиль-Эне уже нет.
-Вот именно. Поэтому мы и должны их помнить. Пока мы их помним, они еще с нами.
-Со своими проблемами бы разобраться.
-Твои проблемы не глобального характера.
-И слава богу.
-Я чай заварил, налей мне и себе. Слышал когда-нибудь эти фамилии? Интересные, правда?
-Я с Безверхим учился в одной школе.
-Я знал его отца. С ним такой случай приключился, ни один Задорнов нарочно не придумает. Долго мне этот факт в Обкоме вспоминали! Он был классный сварщик, работал на комбинате, ну а сварщики, сам знаешь, за ними глаз да глаз нужен. Однажды накирялись в обеденный перерыв и давай спорить, пройдет мошонка взрослого мужика через горловину в бочку из-под бензина или не пройдет? У них на объекте стояла одна пустая. Чуть до драки дело не дошло. Ну и Безверхий решил продемонстрировать: отковырял затычку, влез на бочку, штаны спустил и присел. Яйца аккурат вошли, впритирку. А потянул назад – не идут! Яйца-то он одно за другим опускал, а вытягивать вместе пришлось. И смех и грех! Битый час они с дружками его яйца по всякому выуживали, пока одному изобретателю не пришла в голову гениальная мысль порезать бочку автогеном. Не к врачу же с бочкой на яйцах бежать! Ну и порезали на свою голову. Бочка из-под бензина та же бомба, только начали резать, а она как рванет! Целый день их потом со стен соскребали.
-Я этот случай помню. Мы всем классом ходили хоронить.
-Да-а, дела. Раньше были времена, а теперь моменты. А ты что Данилку не привел, он до сих пор дуется на меня? 
-Уже остыл. Я их с Майей к теще отвез. Она и так целыми днями там торчит, а сегодня тем более праздник.
-А сам чего? Не пригласили?
-Пригласили. Да там и без меня прекрасно обходятся. У них свои разговоры, я и половины не понимаю из того, что они болтают.
-Ясно. Ты бери конфеты. Бабаевские. Уже и российского шоколада объелся?
-Объелся, дядя Вася.
-Ну, тогда, может, выпьем по сто грамм? Все-таки праздник. 
*
День, начавшись плохо, кончился хорошо. Сон сморил Василия Семеновича в середине ночи с телефонным справочником в руках. В голове копошились образы, вспоминались случаи из жизни. Оказалось, что он до сих пор помнит почти весь город. До сего дня Василий Семенович не подозревал, что простая и скучная, в принципе, книга может быть таким острым и ярким социально-ностальгическим документом.  За каждой сухой и короткой строчкой скрывались конкретные живые люди. Большинство из них были еще живы и здоровы, только судьба разметала их в разные стороны. Где они сейчас, как живут и что делают? О чем думают, на что надеяться? Какие видят сны? Вспоминают ли?..
Для Кости настали черные дни. Влюбившись в телефонный справочник, дядя Вася стал невыносим. Раньше с ним о чем-то еще можно было поговорить, теперь он бросался вперед, стоило переступить порог его пятикомнатной квартиры, и приставал с дурацкими вопросами: «Помнишь такого-то? Нет? А вот я кое-что о нем вспомнил!» Или мог огорошить внезапно нелепыми сведениями, тогда как у Кости голова и так пухла от многочисленных проблем. Все шло из рук вон плохо и дома и на работе.
-А ты знаешь, Костик, – влезал в такие моменты Василий Семенович и голос его выдавал сентиментальную стариковскую слезу. – Оказывается, в Чекиль-Эне был даже телефон вызова такси на дом! У нас здесь, в пустыне! Даже я об этом уже забыл. Интересно, сейчас в Элистане можно заказать такси на дом? Сильно сомневаюсь. Такое теперь только в американских фильмах увидишь. 
Костя старался быть снисходительным и терпеливым. Ну сколько нормальному человеку нужно времени, чтобы от корки до корки прочесть Чекиль-Энский телефонный справочник? Максимум день, да и то, с большими перерывами на перекур. Но это если после каждого имени не накатывает волна воспоминаний, а на Василия Семеновича она еще как накатывала. Слегка тронувшись на почве справочника, он два полных месяца ежедневно штудировал его вдоль и поперек, играя с ним в разные игры. То распределял бывших горожан по национальному признаку, то скрупулезно подсчитывал, сколько в городе было русских, а сколько украинцев, сколько армян, а сколько азербайджанцев, сколько евреев и немцев. Элийские фамилии почти не встречались. Город был новый и практически полностью телефонизированный, но иногда возникали проблемы с определением. К какой скажите, пожалуйста, нации можно отнести фамилию Траксель? А Гуцу? Василий Семенович сердился и требовал помощи от Кости. Приходилось принимать участие в нелепом обсуждении. Всех, кого не удавалось пристроить к какой-нибудь национальности, автоматически относили к евреям.
-Да ты вслушайся в эту поэзию! – убеждал племянника дядя Вася. – Где ты еще услышишь такие фамилии: Дрозд, Чернега, Челомбитко! У нас же только Мередовы и Мамедовы остались.
Костя мысленно вздыхал и незаметно крутил пальцем у виска.
-А название улиц? Поэзия. Вон Асбадах весь переименовали и пронумеровали – и что хорошего? Никакой души, ни Гоголя, ни Пушкина! Ты лучше послушай, что я вчера из фамилий составил:

Вялых Голубь Белокрылов,
Дрозд Чернега Голодюк,
Куцик Порван Попугаев,
Лень Гусак Бугай Мовлюк.

Скороход Девяткин Грамма,
Жижкин Патока Король,
Ксендзик Хихина Басистый,
Слепокуров Дуля Ноль!

Костины брови непроизвольно поползли вверх.
-Пошли в газету, – после недолгого драматического молчания серьезно посоветовал он. – Если возьмут, садись сразу за поэму, тут материала хватит. Назвать можно простенько, но броско, чтобы сразу запоминалось. Например, «Буркеня и феня» или «Иванов, Петров, Засядько», чтобы украинцам тоже было интересно почитать.
Дядя Вася помрачнел и махнул на него рукой.
-Ну, хватит, хватит! Признаю, я с этим делом палку перегнул, но ты-то сам чего херню морозишь?
-Я морозю? То есть морожу. Или морозю?.. – Костя сделал большие глаза.
-Я давно замечаю твое несерьезное отношение. Думаешь, дядька свихнулся на старости лет и смеешься с Данилкой за моей спиной? А что ты, собственно, мнишь о себе?
-Я мну? Мню. Ничего я не мну. Или мню? Черт, где ты такие слова находишь?   
-Это был целый мир, мой мир, который внезапно погиб! – продолжал кричать дядя Вася. – Умер ни с того ни с сего, как будто в какой-то момент сорвало тромб, он пошел и закупорил сердце. А ты смеешься!
-Я уже не смеюсь, – сказал Костя.
-Это не смешно. Неужели ты не видишь, что это уже не наша страна, не наша Родина, не наш город, не наши улицы, не наши знакомые! – рубил рукой Василий Семенович. – Тебя и то за своего не держат, что уже говорить обо мне? Это не наше море и не наша земля. И воздух не наш. Сколько раз я просил тебя уехать и увезти Данилку, нет, ты хочешь здесь гнить вместе с мальчишкой! Ну и гни! Гней. Гни. Гней или гни? Тьфу, и не так и не так? Ну, короче, иди ты к черту!
Костик рассмеялся и обнял его за плечи. С этого дня стариковские чудачества перешли в иную плоскость. Телефонный справочник отправился на верхнюю полку книжного шкафа, и у Василия Семеновича появилось новое увлечение. Он стал часами просиживать в читальном зале библиотеки и, – пользуясь прошлыми связями, – в городском архиве, изучая документы, делая какие-то пометки и выписки в общую тетрадь, исписывая одну шариковую ручку за другой, которые из стариковской бережливости не выбрасывал, а складывал в верхний ящик письменного стола, – авось на запчасти пригодятся! К концу января у него был готов курс лекций по истории города и Комбината, по сути дела большая брошюра, которую некому было издать. Но дело было сделано и требовало логического завершения: публичных слушаний и признания. Договорившись с директором библиотеки о проведении внепланового мероприятия, он расклеил по городу написанные от руки объявления и стал ждать. В назначенный день никто, кроме Кости с Данилкой не пришел; даже оповещенные заранее русскоязычные жители Чекиль-Эна, все как один сослались впоследствии на страшную занятость. Продолжая улыбаться, Василий Семенович собрал листки, скрепил их по главам, сложил в картонный скоросшиватель и убрал папку с глаз долой в тот же письменный стол. Предложение директора библиотеки безвозмездно перевести его труд на элийский язык и по мере возможности зачитывать в элийских школах на классных часах, посвященных истории города он гордо и категорично отверг. Возможно, зря, потому что истории было совершенно безразлично, на каком языке ее преподают, лишь бы язык лектора не был лживым, а факты не подтасованными. Но он уже перегорел. Похоже, что его лампочка вспыхивала в последний раз, так, по крайней мере, казалось и ему и Косте. Он душевно измотал себя своим юношеским энтузиазмом. Три дня он тупо сидел перед телевизором, щелкая пультом и прыгая по российским спутниковым каналам. На четвертый день в его доме раздался длинный междугородний звонок.
-Алло! Джогап берин Элибаша!  – строго сказал телефонистка.



Глава третья
 Плоды просвещения

-Не узнал? – спросил знакомый сиплый голос и засмеялся. – Значит, богатым буду. Это Халим. Слушай, Василий Семенович, разговаривать долго некогда, у меня перекур в совещании. Или ты сразу говоришь «да», или говоришь «нет». Ты телевизор смотришь? Знаешь, что к нам Мытин приезжает  по вопросам газа? Руководство высказало мнение, что среди встречающих должен быть человек с двойным гражданством, типичный представитель русской диаспоры Элистана. Как обычно будет церковь, это понятно, но нужно показать российскому президенту, так сказать, неофициальное лицо русской общественности. Наш велаят в Элистане все еще самый русскоязычный, поэтому меня попросили подыскать среди своих это самое лицо диаспоры. Ты как? Лучше тебя я все равно кандидатуры не найду. Видный, умный, синеглазый, настоящий русак. Нужно будет подготовить небольшую речь, тебе это раз плюнуть, я же твои ораторские способности помню. Речь мы, конечно, проверим и согласуем с комитетом, но это уже детали. Ты умный человек, сам знаешь, что на таких встречах говорят, а о чем лучше помалкивать. Ни нашему президенту, ни российскому проблемы не нужны, он за газом приехал. Давай, Василий Семенович, соглашайся, и я назначу сроки. У меня совещание, а я отвлекаюсь. Да или нет?..
-Спасибо, Халим, но я уже старый для таких дел.
-Да ты еще нас за пояс заткнешь! В общем, не упрямься, дело государственной важности, кому попало не поручишь. Твое «нет» не принимается. Не разочаровывай меня. Ну, как?
-Я подумаю.
-Некогда думать.
-Ладно, хорошо.
-Вот и отлично! Я знал, что на тебя можно положиться. Дней через десять пришлешь мне черновой вариант речи, текст мы поправим, если найдем к чему придраться, потом доработаешь. Основная тема – показать лояльность русской общины, имеющей двойное гражданство, по отношению к действующей власти. Душтумме? Тогда все. Запиши мой телефон и звони в любое время, когда понадобится. Ты теперь наш человек, смотри, не подведи, мы с тобой в одной упряжке.
Хяким отключился. Некоторые люди набирают в жизни такую скорость, что свою инерцию при остановке могут погасить только лбом об стенку. Халим был из их числа. Он и думал так быстро, что часто не успевал как следует подумать. Василий Семенович из его славного комсомольского прошлого и сегодняшний чекиль-энский дядя Вася были совершенно разными людьми.  Если бы он потрудился навести справки и убедиться, что его воспоминания соответствуют требованиям времени, он избежал бы грядущей неприятности.
-Ну? – сказал он после перерыва, когда в кабинет вернулись люди. – Рух-нет мы все-таки закончили! Кто говорил, что эта долбанная утечка газа в доме этого долбанного пенсионера Власина оттянет срок сдачи? Когда там рвануло, я сам думал, что у дворца стены рухнут, но пронесло, слава Аллаху. Трещину в потолке так заделали, что через лупу не разглядишь, дворец от этого только краше стал. Людей, правда, жалко, пострадали ни за что. Четыре газовщика пришлось списать на эту бытовуху. Ну что, Фома неверующий, с тебя причитается садака по случаю успешного завершения строительства. Вы как считаете, товарищи?
-Садака, садака! – дружно закричало всегда послушное и никогда не краснеющее большинство. Башлык назвал бойню в доме Власина утечкой газа… значит так тому и быть. Начальству видней. Никто и глазом не моргнул. Чем короче была у них память, тем спокойнее им жилось.   
Положив трубку, Василий Семенович долго думал, играя желваками, пока не пришел к странному, не имеющему, казалось бы отношения к делу, решению. Он решил в самое ближайшее время уговорить Костю бросить все и вместе с Данилкой бежать из страны в Россию. Все равно терять ему было особенно нечего, а в Воронеже у них жила многочисленная родня.
К концу января Костя распрощался со своим предпоследним магазином. Из пяти торговых точек, приватизированных когда-то при негласной протекции дяди Васи, у него осталась всего одна. Торговля европейскими товарами гибла буквально на глазах, челночный бизнес захлебывался и шел ко дну. Подсобка была завалена не распроданными женскими купальниками, платьями и костюмами. Элийское население города заходило к нему только за нижним бельем и косметикой, единственно приносящей пока стабильный, но копеечный доход. Его настоящие клиенты давно разъехались по странам ближнего и дальнего зарубежья, а перепрофилироваться на товары традиционного элийского спроса он не мог. Дешевая ежедневная толкучка предоставляла покупателям такой богатый выбор, что конкурировать с ней было так же бессмысленно, как вычерпывать ситом воду из тонущей в море лодки. Жена и теща требовали свою долю прибыли, объявившиеся после снятия Беги новые начальники города, жадно горя голодными глазами, требовали свою. Костя зверел и терял чувство юмора. Раздражал даже дядя Вася, который несколько раз пытался вмешаться в его отношения с новой властью и включить былое могущество, но потерпел неудачу. С появлением новых людей в аппарате хякимлика и в Комитете национальной безопасности, он растерял остатки авторитета. Его никто не знал и уже не хотел знать, но притеснения племянника еще не достигли последней точки, чтобы обращаться за помощью к Бульдозеру. Костин бизнес подкосили не новые начальники, а новые времена, а против таких изменений даже с бульдозером не повоюешь. Василий Семенович позвонил и вызвал Костю на «серьезный и срочный» разговор.
-Я хочу, чтобы вы с Данилкой в ближайшее время уехали в Воронеж к дяде Коле! – заявил он племяннику. – Я уже все узнал. Туристическую визу в Красноморске вам оформят за две недели. Обосноваться в Воронеже тебе помогут.
-Никуда я не поеду. Мы уже сто раз это обсуждали.
-Сейчас особый случай. Не хочу посвящать тебя в свои тайны, но может сложиться совершенно особая ситуация. Неприятности…
-Вся жизнь сплошная неприятность, – меланхолично перебил Костя.
-Опасная для жизни…
-Гражданская война? Я прозевал что-то в новостях?
-Всей нашей семьи!
-Да ерунда!
-Не ерунда!
-Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!
-Глупый мужик!
-Какой есть.
-А сына не жалко?
-Оглянись вокруг. Глупо паниковать на пустом месте.
-На пустом я бы не паниковал.
-Слушай, давай поговорим о чем-нибудь другом.
-Ладно. Давай подсчитаем, что у нас есть на твой отъезд. Возможный отъезд.
-Невозможный отъезд.
-Пусть так. Ты знаешь, у меня есть новая «Волга» в гараже и есть клиент, готовый тут же выложить за нее хорошую цену.
-Так. О клиенте ты мне не говорил, – заинтересованно сказал Костик.
-Загибаем палец. Есть пятикомнатная квартира с евроремонтом и со всей обстановкой. Гарнитуры румынские, в отличном состоянии, ты это знаешь. За полцены базарком возьмет все это сегодня же вечером. Вторая квартира разграблена, так что не стоит о ней говорить. Что еще? А-а, моторная лодка! Один японский мотор на ней чего стоит! – Василий Семенович загнул третий палец и продолжил подсчет. Когда он закончил, было загнуто все пять пальцев. – Вот так вот. Теперь у тебя…
-Ты диктуй, а я буду загибать пальцы, – с готовностью вызвался Костя.
-У тебя не так много. Знаю, есть деньги, но не знаю, сколько. – Костик тонко улыбнулся и загнул первый палец. – Есть товар и есть магазин, который для сына возьмет начальник милиции.
Костя кивнул и прибавил второй палец.
-Машину, квартиру оставишь жене. Это все.
-Все? Не густо, я был о себе лучшего мнения.
-На двоих мы с тобой возможно богаче всех в городе. По грубым подсчетам этого хватит на квартиру в Воронеже и на обустройство. В твой российский паспорт Данилка вписан. Как устроитесь, выпишете Майю.
-Ну-у, за Майю спасибо! А машину и квартиру – теще?
-Не язви. Хоть раз в жизни отнесись к моим словам серьезно.
-Я серьезно говорю: я не поеду.
-Даже ради сына? Он целыми днями просиживает перед компьютером, у него светлая голова, какое он здесь получит развитие? Ты по себе знаешь, что полукровка никогда не станет своим.
-Станет! Главное язык, а язык он знает.
-Язык ничего не изменит, он думает по-другому. Значит, нет? Ну, хотя бы смени фамилию. Возьми фамилию матери, это поможет вам… затеряться. Зря ты поссорился с ней, когда она вернула себе девичью фамилию, я ее понимаю. Сейчас Ходжаевым легче живется, чем Бондарь. Не пора ли вам помириться?..
-Ты сам слышишь, что ты говоришь? – бледнея, спросил Костя. – Предать свою фамилию? Я уже скоро сорок лет как Бондарь и наши с матерью дела тебя не касаются. Мы без тебя разберемся!
-Ну, хоть какую-то уступку ты мне можешь сделать? – закричал дядя Вася.
-Могу. Я могу забыть этот разговор и считать, что ты мне ничего не говорил. Извини, мне надо идти.
-Погоди, – Василий Семенович несколько секунд боролся с желанием рассказать Косте о предложении Халима и о своем самоубийственном решении, но, в конце концов, его поборол. Нельзя было раньше времени раскрывать свои карты. – Когда ты вспомнишь меня, будет уже поздно.
Костя пожал плечами и вышел. Василий Семенович обижено засопел. Значит, так тому и быть. Непростое решение, которое он принял после долгих колебаний, обратного хода не имело, несмотря на Костю или Данилку. Президент Мытин должен был узнать, что происходит с русским населением Элистана и эту правду мог донести до его ушей только коммунист дядя Вася. Несправедливость последних лет не могла больше продолжаться. Россия великая страна и должна была как-то отреагировать на притеснения своих граждан. В чем состояли притеснения, Василий Семенович точно ответить не мог, но твердо знал, что они есть, и этого было достаточно. Речь, которую он написал специально для Халима и Комитета национальной безопасности, приняв за основу передовицы газет двухгодичной давности (разгул культа личности), ушла на проверку в Красноморск. Вторая (подпольная) речь также писалась легко и быстро. Сказались плоды просвещения – непрерывные бдения в читальном зале.
-Многоуважаемый президент России господин Мытин! – репетировал он перед зеркалом. Ему уже по ночам снились эти слова и целые текстовые отрывки, как Менделееву снилась его периодическая система. – Кое-кто хочет, чтобы русские граждане Элистана взяли на себя груз ошибок Российской империи колониального периода и чувствовали себя виноватыми за то, что занимают место под этим жарким солнцем. И русский народ действительно виноват, мы не станем этого отрицать… но в чем он виноват, еще нужно разобраться! – К этой фразе он обычно повышал голос, но тут же осаживал себя, чтобы не разволноваться и в ответственный момент не сорваться на истерический крик. Это бы отдавало дурным тоном. Оратор должен приковывать внимание слушателей не криком, а смыслом и силой слов. – Мы, русские, виноваты в том, что на этой земле впервые за семьсот лет, со времен монголо-татарского нашествия, появились города, и эти города построили русские. Впервые сто процентов элийцев стали грамотными и получили свой алфавит, а женщины Элистана перестали быть бессловесными вьючными животными, скинули паранджу и открыли миру свое лицо! Русские виноваты в том, что элийцам стала доступна и понятна переведенная на русский язык сокровищница мировой литературы, а миру стало широко известно элийское искусство. Элийцам стали доступны все современные блага цивилизации, в создании которых они не принимали никакого участия. На улицах Элистана тысячи автомобилей, но нет ни одного элийского! Простым элийцам стали доступны средства социальной защиты в период старости и болезней, о которых раньше они не имели никакого понятия, а их дети защищены бесплатным медицинским обслуживанием. И это тоже вина русского народа! До нашего прихода на эту землю здесь не было ни дорог, ни фабрик, ни заводов, ни морских портов и аэропортов, не было даже каменных домов. Были только песок и камни, вода и растения, то есть, то, что дала элийцам природа. Мне возразят, напомнив о великих городах древности, похороненных в пустыне Каракумы, о полуторамиллионном Мерве и о великолепных библиотеках и ученых, открытия которых имели мировое значение. Все это было здесь до монгольского нашествия. Но история знает правду! В начале тринадцатого века страшная участь уничтожения постигла одновременно и русские города и великие города Средней Азии. Киев, мать городов русских, двести лет после этого медленно поднимался из руин, но стал больше и красивее прежнего и теперь это снова великий город! То же самое произошло и с другими сожженными русскими городами, их стало больше и они стали красивей. Почему? Да потому что остался жив народ, который строил эти города до нашествия, остался его непокоренный дух. А почему в Элистане за целых семьсот лет не было отстроено ни одного города? Правда истории заключается в том, что народ, который строил здесь до тринадцатого века великие города – не элийцы! Он полностью погиб или был рассеян в огне пожаров. В одном только Мерве сдались на милость восьмидесятитысячной горстке свирепых завоевателей один миллион триста тысяч человек и все они были зарезаны за один день без сопротивления. А если бы они, по примеру русских оказали сопротивление, может быть сейчас здесь бы жил другой, ираноязычный народ? Да, история не знает сослагательного наклонения, но правду истории никто не отменял, а она состоит в том, что элийцы пришли с севера позже уже на пустующие земли и на руины, до которых им не было никакого дела, потому что они были кочевым народом и никогда не жили в городах. Теперь оплаченные ловкачи от истории, вроде ленинградского академика Мусона, в угоду чужой национальной гордости, стараются выдать их за элийские! Статистика же всего лишь столетней давности, которая также активно замалчивается, свидетельствует о том, что в Красноморске, самом первом русском городе Элистана даже через сорок лет после его основания на семь тысяч семьсот двадцать два жителя приходился всего лишь пятьдесят один житель коренной национальности. Объявляются элийскими ученые и мудрецы, говорившие совсем на другом языке. История подменяется вымыслом. То же самое происходит и с русскими. Вместо слов благодарности мы все время слышим удивленное: ах, вы еще здесь? Когда же вы, наконец, покинете нашу землю, оставите наши дома и освободите нам наши рабочие места на заводах и фабриках, которых нам и так не хватает, как будто эти дома, заводы и фабрики были построены здесь не русскими людьми, а выросли на элийской земле по щучьему велению! Это все не природные дары, почему никто не хочет этого помнить?




Глава четвертая
Палач
   
-Земли, на которых мы строили города, нам пришлось отвоевывать не у элийцев, а у пустыни! – продолжал Василий Семенович. Он волновался, потому что зеленый юнец, вместо которого он по привычке ожидал увидеть бессмертного Элибаши, не мигая, смотрел на него остановившимися глазами. Острое как у лисички лицо президента Мытина растерянно вытянулось вниз до такой степени, что не спохватись он, оно бы ударилось подбородком о красную ковровую дорожку под ногами. Маленькие глазки все больше увеличивались и округлялись, словно кто-то невидимый изнутри накачивал их насосом. Муха стоял ни жив, ни мертв. Это была его идея, а значит и его промашка. В последнее время он стал все чаще ошибаться и допускать просчеты. Как он сейчас жалел, что его любимая младшая сестра в свое время не сделала аборт, а родила на его голову Бульдозера! Потел и Атамурад. Его люди снова все прошляпили и завалили и, если жизни президента Элистана ничего не угрожало, престижу государства мог быть нанесен значительный урон. Заткнуть рот оратору, не осрамившись, было уже невозможно. Телевизионщики с красными лицами вяло двигались на подгибающихся от страха ногах и только их аппаратура как ни в чем не бывало продолжала весело стрекотать. Шеф-редактор хватался за голову, глядя на монитор в своем микроавтобусе, и благодарил Аллаха за то, что прямой эфир таких встреч отменил еще великий Элибаши. Если бы эта крамола ушла на спутник, от него остались бы только воспоминания в виде фото в семейном альбоме, да и никто бы не отвертелся.
-Его можно как-то остановить? – качнувшись вперед, одними губами спросил Атамурад.
-Как? – прошептал Муха. – Не снайпером же!..
-Пусть говорит, – не разлепляя рта, затылком дал указание Тимур. – Не устраивайте скандал.
-Так же элийцы не могут обвинить русских, что, заняв эти земли, они разрушили элийскую государственность. В момент прихода русских войск элийского государства на этих землях не существовало или оно было в зачаточном состоянии. Большинство земель полностью пустовало, а элийцы восприняли приход русских войск как гарантированную защиту от ежегодных набегов иранских шахов и узбекских эмиров. А в тысяча девятьсот двадцать четвертом году элийцы получили свою государственность из рук русского народа и Советской власти. В этом вы тоже вините нас, русских? За это, быть может, не любят нас современные элийцы?..
Сведенные судорожной улыбкой губы обоих президентов одновременно открылись и захлопнулись, как у лягушек, схвативших по большой жирной мухе. Мухи пришлись не по вкусу и по их лицам поползли красные пятна. Президенты переглянулись. Самым правильным выходом из создавшейся некорректной ситуации было сделать вид, что вообще ничего не происходит. Глупо было бы ссориться из-за выжившего из ума старика.
-Мне не стоило бы все это ворошить, если бы нам каждый день вольно или невольно не напоминали, что мы живем на чужой земле и занимаем чужое место. Мы стали здесь гражданами второго сорта, у наших детей и у нас самих здесь нет никаких перспектив. Я всю жизнь работал на благо этой страны и не хочу, чтобы мне… чтобы нам всем постоянно тыкали в нос национальной принадлежностью при поступлении в вуз или на работу. К этой работе и к этим вузам мы, русские, имеем самое прямое отношение! Простите меня за излишнюю эмоциональность и резкость, я уважаю элийцев за простоту и добросердечие, но ни властям Элистана, ни российскому посольству, которое по сути дела просто закрывает на все глаза, не удастся сделать вид, что проблемы не существует. Она есть и ее нужно как-то  решать!
В последней фразе содержался намек на ультиматум. Местный поп в черной рясе, представитель православной церкви, недавнее выступление которого было просто верхом лояльности, сипло выдохнул воздух и стал сморщиваться и уменьшаться на глазах, как продырявленный воздушный шарик. Российский посол в Элистане из бледно-розового стал малиновым. Советники с обеих сторон заволновались и стали нервно переглядываться. Срочно требовалось дать ответ и нейтрализовать негативный заряд, который привнесла во встречу речь дяди Васи. Поднятая тема была слишком серьезна, чтобы просто отшутиться. Президент Элистана поднял худощавое тонкое лицо с красивыми чертами и посмотрел на небо. Небо хмурилось белыми бровями облаков. Февральский ветер трепал государственные флаги, музыкальные ансамбли и массовка пританцовывали и прятали лица в воротники. На горизонте в неясной пелене синели горы. Маленький игрушечный Боинг кружился над городом, видимо ожидая окончания встречи на аэродроме. Вот так же кружилась, наверное, Мошкина душа, по спирали поднимаясь все выше и выше в космос, пока его хрупкое тело летело вниз, чтобы вдребезги разбиться о мостовую.
Тимур очнулся от этой мысли и спустился с небес на землю. Конечно, его головотяпы допустили непростительную оплошность, но раз представитель русской диаспоры обращался с речью непосредственно к Мытину, пусть Мытин и сочиняет в ответ экспромты. Его брови уже вынырнули из-под залысин и вернулись на прежнее место, а лицо немного порозовело. Похоже, что старший и более опытный товарищ сумел быстро взять себя в руки.
Он набрал воздух в широкую грудь и издал короткий звук, аналог которого отсутствует в русском языке и больше всего напоминает первый звук английского слова apple, если опустить все последующие звуки.
-A (pple), – сказал президент России. – Спасибо за теплые и искренние слова в адрес русского народа… a(pple) и за интересный экскурс в историю. Величие русского народа как раз и состоит… a(pple) в умении вовремя и бескорыстно протянуть братскую руку помощи народу… a(…), который в какой-то момент своей истории в ней остро нуждается. Это не значит, что мы теперь имеем право… а(…), когда нам захочется, попрекать своей помощью и напоминать: а помните, вы нам обязаны! Чтобы… а(…) такая помощь не выглядела… а(…) спекуляцией, она должна быть действительно бескорыстной и доброй. Наша позиция – это позиция мудрого и любящего старшего брата,  уважающего… а(…) своих меньших братьев. Спекулировать на доброте последнее дело, и мы не станем этого делать. Русский народ душевно щедрее многих… а(…), не будем расставлять акценты… а что касается истории, тем более правды истории, то я скажу так: а(…) каждый народ делает свою историю, если можно так выразиться, своими руками, а значит имеет право на свой взгляд и мнение и на свою историческую правду. Каждый народ имеет право на свою землю, на свое славное прошлое и каждому народу есть, чем гордиться. А настоящая дружба, я уверен, не забывается и мудрый народ всегда скажет, что лучше худой мир, чем хорошая война, лучше торговать, чем воевать… а(…) лучше поддерживать добрососедские отношения. Поссориться очень легко, а восстанавливать отношения очень трудно и добрососедством нужно дорожить. А каждому человеку лучше постараться найти себе место и жить там, где ему будет хорошо.
Лица советников просветлели. Инцедент был исчерпан блестящим ответом Мытина. Всегда легко быть добренькими за чужой счет. Возможно, в своих потаенных мыслях Василий Семенович представлял объявление Элистану войны, высадку десанта, бомбардировку, захват территорий и восстановление законной… советской власти, но, получив пощечину от президента России, он, несолоно хлебавши, вернулся в Чекиль-эн. Родной город встретил его как героя. Все элийские газеты в подробностях смаковали саму встречу и ее итоги. Фамилия Бондарь фигурировала среди большого начальства и его снова зауважали в городском управлении. Довольный Костик принес ему газету, где после передовицы среди прочих была напечатана и его речь. Василий Семенович прочитал ее, отшвырнул в сторону и больным голосом попросил привести к нему внука. После возвращения он то и дело спрашивал себя, как можно было ввязаться в эту авантюру и поставить под угрозу жизнь и здоровье близких ему людей? Вопросы газа для российского президента оказались намного важней судьбы русских людей в Элистане, государственные интересы в очередной раз превальировали над интересами простых граждан. Он не мог понять, почему еще жив. Стоило ему выйти на улицу, к нему тут же бросались здороваться и поздравлять почти незнакомые люди. Все видели телевизионный репортаж, где он стоял в непосредственной близости от президентов.
Через три дня жизнь вошла в привычную колею. Злой февральский ветер, раз в году превращающий мягкую погоду Элистана в наказание, мел песчаную поземку по широким улицам, наспех поставленные в октябре бордюры шатались как пораженные цингой зубы. Зеленые полотна обтрепались, их меняли редко и неохотно. В один из таких ветреных дней дорогая иномарка с фальшивыми асбадахскими номерами остановилась перед зданием КНБ. Высокий молодой человек с плавной кошачьей грацией вышел, расправил плечи и с хрустом потянулся, утомленный многочасовым переездом. Через час эту же иномарку можно было увидеть возле здания хякимлика. В машине, кроме упомянутого молодого человека сидел новый начальник одного из отделов Комитета. К ним подсел третий зам хякима и машина тронулась с места.
В это время Данилка с дядей Васей пытались разобрать в исчерканном и затертом до дыр учебнике математики для первых классов – бесплатном подарке великого Элибаши, со времен Союза прошедшем уже через добрый десяток рук – примеры домашнего задания.  Ветхая бахрома листов клочками оставалась в руках при перелистывании. Дети часто звонили друг другу и сверяли недостающие в их учебниках цифры.
-Дед, ты меня отпустишь во двор? – спросил Данила. – Мы с пацанами договорились дождаться, когда дайза  будет конфеты с игрушками раздавать.
-Тебя уже угощали сегодня конфетами!
-Это Сонина тетя приносила, – возразил мальчишка. – А это Айнашкина мама. Если бы Айнашка не взорвалась тогда вместе с президентом, у нее сегодня был бы день рождения. Ну, дед!
-Закончишь примеры, тогда отпущу. На полчаса, не больше!
Василий Семенович сердито закряхтел. Элийцы справляли садака по любому поводу, даже ради того, чтобы нейтрализовать негативное действие плохого сна, а после октябрьского взрыва в городе многократно увеличилось количество поминальных садака. Не было дня, чтобы кто-нибудь не устраивал во дворе раздачу жареных в масле лепешек, скромных сладостей или грошовых пластмассовых игрушек для детей. Город перестал работать, все только и делали, что отпрашивались у начальства и ходили друг к другу в гости, в полном соответствии с тем, что сказал когда-то Элибаши, обещая элийцам золотой век процветания: «Мы будем один месяц работать и одиннадцать месяцев отдыхать!»
-Давай пиши! И сядь прямо.
-Дед, а правду ребята говорят, что вокруг города появились двухголовые суслики?
-Нет.
-А вот и появились! Возле комбината! Ахмед их сам видел!
-Если видел, пусть поймает и покажет. Болтать каждый может. Пиши!
Асбадахская иномарка повернула от центра в сторону моря, к пустующему турецкому отелю.
Подперев рукой щеку, Василий Семенович следил за тем, с каким старанием и удовольствием русоволосый мальчик выводит в тетради непонятные письмена.
-Сегодня двадцать второе февраля, – на всякий случай напомнил он, но Данилка только фыркнул в ответ.
-Сколько раз я тебе говорил, дед, у нас пишется месяц Байдаг !
Дядя Вася скривился как от зубной боли.
-У кого это у нас?
-У элийцев.
-У тебя отец русский, а ты элиец?
-У нас в школе все элийцы. Так учительница сказала.
*
Данный лист (№ 14) социологического тест-опроса был обнаружен и изъят в ходе обыска в квартире гражданина Элистана Николаева Игоря Шафиевича.

Краткая справка: опрос проводился среди первоклассников трех русских школ города Красноморска в классах с русским языком обучения. Опрошено 100 (сто) детей. К ученикам обращались с просьбой перечислить названия двенадцати календарных месяцев.

Результат опроса: 39% опрошенных не смогли вспомнить более пяти названий, причем только на элийском языке, 26% вспомнили на двух языках названия десяти месяцев, 17% смогли назвать до десяти месяцев на русском языке, 10% отказались отвечать и 8% отлично справились с заданием, как на русском, так и на элийском языке.

Примечание: Существует давнее предписание Отдела Образования, которое обязывает директоров русских школ привести существующую ныне программу обучения в русских школах в соответствие с Ухнамбой – основополагающим трудом великого Элибаши.

Вывод: Министерство Образования Элистана занимается намеренным вредительством, навязывая учителям русских школ программу обучения, идущую вразрез со здравым смыслом, и обесценивающую получаемые детьми знания. Применять их полноценно нигде не представляется возможным. Фактически введенное в русских школах страны двуязычие тормозит процесс обучения и сбивает с толку учеников.

Найденный материал засекречен и передан на бессрочное хранение в архив КНБ республики.

*
Не доезжая отеля, иномарка свернула влево и, почти неслышно шелестя шинами, въехала во двор бывшего горкомовского дома с квартирами улучшенной планировки, с балконами на солнечную сторону и с роскошным видом на море. Во дворе, не обращая внимания на пронизывающий ветер с песком, играли сопливые дети. Для февраля они были поразительно легко одеты. Святая троица вышла. Никого ни о чем не спрашивая, мужчины вытащили из машины большую картонную коробку и деловито направились в сторону подъезда.
Когда чей-то палец притопил до упора кнопку дверного звонка и нестареющая «Свирель» огласила мелодичной трелью прихожую, дядя Вася как раз проверял примеры. Ни одной ошибки! Смышленый мальчишка, уже и с компьютером был на ты, неужели Костя не понимает, что еще пара лет учебы в элийской школе и на нем можно будет ставить крест! В России ему придется заново переучиваться самым элементарным вещам на русском языке, а это колоссальная потеря времени!
-Дед, открыть? – вскочил Данилка.
-Сиди, я сам открою! – Василий Семенович вставил ноги в домашние тапочки.
В Элистане простые граждане редко убивают своих сограждан, особенно среди бела дня и эту невеселую статистику взялись поправить государственные органы.
-Салам алейкум, агам! Няхильи? Джан саглык гоуми? – не дожидаясь, когда образовавшаяся щель станет шире, всунулся в прихожую представитель хякимлика. – Ахтыклар няхильи? Уюй аманчилыкми? 
Когда со дня на день ожидаешь неприятностей, поневоле начинаешь смотреть на мир другими глазами и видеть не то, что видится. Радушие в голосе не обмануло дядю Васю. Он уже запомнил в лицо и новых работников городской власти и присланных из Дахауса новых комитетчиков. На третьем, самом молодом госте, невольно задерживался взгляд. Легко уловимый столичный лоск и какая-то фальшивая, прилизанная аккуратность навязчиво лезли в глаза. По сравнению с ним местные выглядели так, словно давно не умывались. Он был серьезен, остальные скользко улыбались. Двое держали коробку.
-Повтори, пожалуйста, то, что ты сейчас сказал, чтобы я тоже понял, – сказал дядя Вася, отступая в сторону.
-По-элийски уже нужно понимать! – еще шире улыбнулся зам хякима. – Я сказал: здравствуйте, как дела, как дома, как здоровье?
-В порядке. Вы ко мне? 
Коробку внесли в прихожую.
-Не помешали?
-Внук у меня. Уже уходит. Я думаю, не стоит задерживать ребенка при взрослом разговоре. Данила, поздоровайся и собирай портфель!
-Да нам еще!..
-Дома доделаешь, – веско сказал Василий Семенович.  – Иди. Иди.
Степенно поздоровавшись с взрослыми, как положено в Азии обеими руками, отчего дед мысленно скривился и перекосился, Данилка побежал собираться. Приезжий что-то спросил и гости тихо засовещались. Наконец столичный товарищ простым кивком привел всех к общему знаменателю. Василий Семенович, у которого сердце билось где-то возле горла, понял, что ребенка отпустили. Он проводил его до двери и, стесняясь посторонних, быстро поцеловал в макушку.
-Оставьте нас, – неожиданно сказал столичный молокосос. У него был мягкий голос без всякого акцента. Старшие товарищи послушно встали.
-Пойду поставлю чайник.
Через кухонное окно, он видел, как они нехотя плелись мимо роскошной иномарки в сторону центра. Третий гость неподвижно сидел там, где он его оставил. У него были сухие кисти рук с длинными «музыкальными» пальцами и красивыми удлиненными ногтями. Только на костяшках пальцев были набиты твердые мозолистые бугорки.
-Василий Семенович, почему вы не спросите, что мы принесли вам в коробке? – Он впервые внимательно посмотрел ему в глаза. – Вам неинтересно?
-Наверное, там раскладная виселица.
-А вы шутник, – прищурился приезжий. – Там японский телевизор. Я специально завернул коробку бумагой, чтобы вы думали и гадали, что там и щекотали себе нервы. Это я сам придумал. Тем неожиданнее и приятней подарок. Вы на сердце не жалуетесь? Иногда от радости сердце тоже может не выдержать и лопнуть.
-Как твое имя, сынок? – спросил дядя Вася.
-Марсель.
-Хорошее имя, неэлийское, а впрочем, без разницы. Так вот, Марсель, еще совсем недавно у меня болело сердце и я очень громко жаловался на него, но никто меня не услышал. Теперь у меня его просто нет…
-Вы проявили черную неблагодарность, пытаясь очернить государство, в котором живете и которое платит вам пенсию. Но президент Элистана не помнит зла, он прислал вам в подарок телевизор и благодарственную грамоту. Прочтите, она на двух языках и подписана первым министром.   
Василий Семенович взял в руки большую кожаную папку с золотым профилем Элибаши и открыл ее. По глянцевой роскоши листов вился национальный ковровый орнамент.
-Я тоже могу предложить кое-что почитать. Вот газета, напечатавшая на первой полосе мое обращение к президенту Мытину. И там нет ни слова из того, что я на самом деле говорил. Может быть, эту ложь тоже подписал первый министр?
-Не читайте, если вам не нравиться, – пожал плечами телохранитель. – Это ваше право. Давайте лучше пить чай. У вас на кухне только что выключился чайник, может напоите меня с дороги? Хорошо, что нам с вами нечего делить, за нас уже все решили и постановили. Так было и так будет, мне об этом рассказывал отец. Когда-то он тоже был большая шишка.
-Чай черный или зеленый?
-На ваше усмотрение.      
Василий Семенович отложил грамоту и вышел. Его трясло, ему было очень страшно. Сквозь тонюсенькую дверную щель он увидел, как Марсель достал из кармана какую-то таблетку и разгрыз ее, не запив водой.

Через полчаса, расшугав сопливую детвору, иномарка отъехала от подъезда, а потом ей на смену без всякого вызова на дом примчалась машина «Скорой помощи». Врач и медбрат забежали внутрь, за ними из «Скорой помощи» неторопливо  вылез уже знакомый комитетчик  и, засунув руки в карманы, медленно побрел следом. Василий Семенович сидел на диване, привалившись к спинке и держа на коленях открытую грамоту президента. Перед ним на полу стоял распакованный японский телевизор. Бегло осмотрев тело и заглянув в неподвижные синие глаза, врач легко констатировал смерть от сердечной недостаточности.
-Мне бы такую грамоту дали, я бы тоже от радости умер, – с усмешкой сказал медбрат.
Комитетчик, скучая, бесцельно бродил по комнатам.   

*
Хоронить дядю Васю вышел почти весь город. Данилка и Костик, сжимали зубы, сдерживая на людях горькие слезы, остальные хмуро перешептывались. Венки несли родственники с элийской стороны и одноклассники внука. На развилке гроб сняли с машины и последние триста метров до ямы, меняясь, несли на руках. Возле кладбища все дети, у кого не были заняты руки и несколько взрослых по мусульманскому обычаю дружно сделали «аминь». У учителей просветлели лица. Шли влево, на христианскую сторону, направо от дороги было мусульманское кладбище. Третьей дороги, для коммунистов, не было. Смерть все расставила на свои места. Кем бы кто ни был при жизни, погост определял изначальную принадлежность всего в двух вариантах: или крест, или полумесяц. Дядя Вася был в городе последним чистокровным русским, после него хранителями русско-советской культуры остались только полукровки и русскоязычные Шариповы, Гасановы, Егояны. Исчезли и борцы. Никто уже не вспоминал, что с непорядками можно и нужно бороться, что у простого человека тоже может быть человеческое достоинство, которое нужно уметь отстаивать. И хотя Василий Семенович прожил очень нелепо, – всю жизнь строил город у моря и комбинат возле него, как будто не нашлось в степи другого места, а выйдя на пенсию, посвятил себя борьбе за экологию – никто ни разу не рассмеялся.
Потом было громко объявлено, что Константин Павлович приглашает всех присутствующих на садака.
В эту ночь, словно почуяв свою безнаказанность, особенно сильно и ядовито вонял комбинат, и тяжелый запах почти ощутимо ложился на спящие дома.


Конец первой книги.


Все притчи, легенды и стихи придуманы автором специально для данной книги. Автор претендует также на незаметные мелкие мудрости и небольшие открытия в области банальной философии. Вместе с тем в книге широко использованы слухи и анекдоты, курсирующие среди местного населения Элистана.