Елена Шилова (Стихира);
Чен Ким (Стихира);
Рыбина Тамара, она же Людмила Спечкина-Бряк (Прозару);
Поэтки (Везде);
Федор Григ (Литзона);
Кошенбек Глаша (Стихира);
Мерче (Прозару);
Юлия Восьмиклассница (Прозару);
Е
Елена Шилова
В стихах Елены Шиловой, меня, в первую очередь, поразила интонация. Ее трудно подделать, эту интонацию русской поэзии. Она дает ощущение подлинности происходящего сейчас, сию минуту – в стихотворении.
А происходит чудо сцепления слов в откровение.
Перехватывает дыхание и вызывает зависть.
Наверное, ощущение невозможности таких стихов, заставляет замирать и перечитывать. Хочется, все-таки, понять как такое делается. Понять можно, а вот повторить нельзя.
Читая настоящие стихотворение, мы волей или неволей, становимся соучастниками. Мы сопричастны процессу нарушения границ, гражданских норм. Стихотворение, как известно – бунт, но это бунт подлинности против имитации. Восстание против превращения жизни в обыденность, когда как она – Божья благодать.
Вот стихи Шиловой и позволяют нам увидеть эту благодать. Там, где, казалось, она не ночевала. Неожиданное открытие тех сторон заурядных событий, которые превращают заурядность в наслаждение.
Допустим, вы сидите и смотрите телевизор. В силах Елены Шиловой, сделать это, как актом высокой трагедии отнимающей жизнь, так и приступом счастья дарующем бессмертие.
Потому что именно бессмертие, настоящее содержание ее стихов и всей подлинной литературы.
Волшебство.
Ч
Чен Ким
Мне лично олбанский язык нравится.
Но дело не в нем.
Если бы Чен писал, скажем, на китайском, это были бы первоклассные стихи. За ерничеством, что ли, скрывается трагедия. Это не новый прием, но тут дело в мере таланта.
И Чену его отмерено за глаза.
Именно размер таланта поражает в первую очередь.
Талант в стихах – категория абсолютная. Его не всегда можно объяснить словами, но всегда чувствуешь.
Читаешь Чена – ну ерунда какая-то, дочитаешь – понимаешь, что все не зря. Все. Наше советское детство, ежедневное похмелье (даже похмелье!), неудачи какие-то волшебные, удачи никому не нужные.
А мастерство исполнения?
Не могу промолчать, как человек, мучительно учившийся. Посмотрите, как он пишет, какие рифмы выхватывает из суеты. В метро он их находит, что ли? И как потом эти рифмы применяет.
Владеть словом – это одно, складно писать – другое, но вот когда ты просто подслушиваешь чего-то. Воруешь текст прямо у Бога из-под носа. Вроде ничего сложного – туда-сюда, сидели пили, закусывали, добирались до дома, получали от жены ****юлей.
А потом оглянешься, а это была судьба, а текст ее написан известно кем, и известно где.
А Чен подглядел.
И нам показал.
Р
Рыбина Тамара
Писать прозу труднее.
Клянусь.
Стихи, чего – взял пару рифм, вставил между ними каких-нибудь слов и готово.
С рассказом такое не пройдет.
С прозой вообще.
В ней, в прозе, приманивать человека труднее, нет рифм, которые удерживают внимание, замагничивают его созвучиями. Читаешь – любовь, понятно, дальше будет – кровь, ждешь, предвкушаешь. Еще можно – ботинки-полуботинки – тоже человек прочтет, не бросит на середине.
С прозой не так. Читаешь какое-нибудь – Проснулся Иван Иванович утром рядом с женой – и что, думаешь, чего хорошего? Дальше, что ли читать, эту муру? Пересиливаешь себя, давишься. Дочитал, и ощущение, что тебя, за твои же деньги обманули.
Поэтому с прозой тяжело.
Напишешь, бывало два предложения, перечтешь и остолбенеешь на хрен – куда все девалось? Весь ум и талант? Все размышления о счастье жизни и тяжести труда? Начинаешь переделывать, но ничего не выходит – не переделывается. Только хуже.
Есть в прозаическом тексте законы, кем-то понятые экспериментальным путем, кому-то подаренные Богом, а до кого-то, так и не дошедшие.
Плюнешь и напишешь стихотворение.
Очерк называется – Рыбина Тамара.
Причем тут Рыбина?
А при том.
У нее все по-другому – читаешь и радуешься.
Все у нее есть – и ум и талант, и тяжесть труда, и счастье жизни.
И ждешь ведь, когда еще чего-нибудь напишет.
Эдакого.
П
Поэтки
Все поэтки сайтов со свободной публикацией вылезли из ахматовской перчатки, как прозаики из гоголевской шинели.
Но без ее таланта.
То есть, перчатку с левой руки на правую они надели. И на этом все. Посчитали достаточным.
А чего?
Мало, что ли?
Баба, в смысле – красавица, да еще стихи пишет.
Тут одной бы красавицы хватило, а она – стихи. Хер ли докапываться до техники? Смотри на фото. Вот ее можно ругать? С нее можно требовать размера и точности?
Правильно – нельзя.
Напиши ей рецензию, намекни, что ты свободный такой интеллектуал, мужественный. Похвали в конце-концов, сделай даме приятное. У нее мир – тонкий, душевный, а ты со своими просодиями прешь.
На себя погляди – был бы умный, не лазил бы целый день по сайтам графоманским.
Зарабатывал бы деньги.
Опять же для красавиц.
А ты, урод, вычитал в Интернете дурацкие правила стихосложения и умничаешь на пустом месте.
Ей поддержка нужна, все остальное у нее уже есть.
Или вообще ничего нет.
Что, собственно, одно и тоже.
Ф
Федор Григ
При чтении стихов Федора Грига прежде всего замечаешь ясность. Ясность и спокойствие изложения.
Человек знает, о чем пишет.
А ясность эта происходит из любви.
Из любви к земле, на которой живешь, к близким, которых защищаешь, к русской речи, на которой изъясняешься.
Укрепленный этой любовью, Григ, создает образы, завораживающие своей доступностью и вызывающие желание подражать. То есть, жить такой же нормальной жизнью. Может потому, что автор врач-психиатр и знает, о чем говорит.
Меня всегда волновала проблема переезда человека из города в деревню, из панельного дома в избу, из асфальта в лес. Федор переехал и это заметно в его стихах, в них все это есть – река, лес, изба. Начинаешь чесать репу и думать – рвануть, что ли следом?
Таким образом, на меня действует только настоящая поэзия – не станешь же рваться за ерундой. А за настоящей поэзией гоняться хочется, а тут и гоняться не надо – открыл книгу Грига и прочитал.
К
Кошенбек Глаша
О владении словом, об обладании.
И о доброте, нет, не так, о восприятии мира как подарка.
Что получается? Читаешь стихотворение Глаши Кошенбек и (редкое качество) время не ускоряется, а тормозит. Вообще, стихотворение, это способ сжать и увеличить скорость счастья, а у нее не так. Она делает такой незаметный сбой дыхания и появляется несколько минут, чтобы разглядеть.
Например, банку варенья, можно, в холодильнике.
Потом начинаешь думать – ну и что банка варенья?
Никогда бы прежде не задумался о ней.
А тут пришлось.
И открылись интересные вещи. Эта самая банка, несет радость. И не только она, любое действие или предмет – созданы для наслаждения.
Повальный гедонизм.
Ненормальные соседи поют в три часа ночи? Прекрасно. Младший брат золовки, по пьянке нассал в шкаф? Нормально.
Любование жизнью, со всеми отягощающими последствиями. В виде любви и прощения.
Любимым можно прощать все.
Вот об этом стихи Глаши Кошенбек.
Не могу удержаться, чтобы не скаламбурить на манер солнца русской поэзии – И кошенбекерно и славно.
Редко бывает что, прочтя десяток слов написанных в столбик, испытываешь чувство награжденного перед строем. Даже не так, награжденного в тиши кабинета разведчика или шпиона, кому как нравится. Казалось бы – бери читай, восторгайся публично, всем доступно.
Но – только для тебя, только тебе она это написала.
Выбрала и посвятила.
Куда?
Куда-куда.
В красоту мира.
Мать его.
М
Мерче
Вроде бы, армяне здесь ни при чем. Но, с другой стороны, очень даже при чем.
И евреи при чем, правда, они всегда при чем.
Потому что, родиться в империи и чувствовать себя отдельным – не просто, но сладко.
Так как-то.
Потом империя навернулась со всего размаха, но осталась поэзия. И эта поэзия переселилась в тексты Мерче.
Для чего?
А просто так. Поэзия, вообще, не для чего.
Ну, может быть, для того, чтобы найти связь. Между тем, что исчезло и тем, что досталось взамен. Досталось не так уж и мало. Можно съездить в Иерусалим или на остров Крит. Можно никуда не ездить. На фига? Человеку с таким талантом как у Мерче, можно не выходить из дома, но весь мир будет у ног.
Не то, что бы и целого мира мало, но вспоминая какую-нибудь мелочь из детства или блик на окне, цвет халата, грассирующего соседа опойку с гением Рубинштейна, ты все время ждешь, а куда дальше? Куда заведет умение видеть.
Скорей всего, все-таки, в Иерусалим.
Это раньше все дороги вели в Рим, а сейчас южнее или восточней.
Именно что тяжелую сладость Востока, я вижу за каждой ее буквой.
Нуга, рахат-лукум, что-то еще было не так давно в моей стране, не помню.
Сладость и, счас скажу, сжимает горло, перехватывает дыхание, то есть, ты пьешь кофе с водкой на песке под солнцем пустыни.
Кайф?
Конечно кайф.
Откуда водка?
Как откуда? Из империи, естественно.
А кофе принесли соседи арабы.
А песок, он здесь всегда был.
Ю
Юлия Восьмиклассница
Допустим, ее зовут Восьмиклассница, а раньше звали Селиверстова, а еще раньше Усачева. Но при этом, всегда – Юлия. И это не случайно, прийти от Усачевой к Восьмикласснице.
Желание вернуться и быть собой.
Это объясняет многое в ее рассказах.
Во первых:
Явная направленность к любви, открытость и незащищенность.
Во вторых:
Явная направленность к любви, открытость и не защищенность.
И в третьих будет то же самое.
Любовь – рулит.
Как выбор между просто жить и жить любя. Хоть ту старушку в электричке, хоть того мальчика, уронившего на пол мороженное и раздавившего его тапком. Специально ведь гад наступил. Осознанно.
И будучи Восьмиклассницей, любить гада-мальчика легче, меньше накоплено негативного опыта потерь и предательств. И писать об этом. Нормальным таким, доступным и симпатичным языком.
Об этом и еще о многом другом, что составляет обыкновенную человеческую (я подчеркиваю) жизнь. Или нечеловеческую, а, ровно наоборот, собачью. Потому что ей, больше всего интересны дети, старики и собаки, лучшие, на ее взгляд, представители населения планеты Земля. Такой маленькой и счастливой.
По которой ходят поезда.
И, иногда, приходят по расписанию.
А значит, мы никуда не опоздаем и будем счастливы.
Потому что кроме счастья, все остальное не существенно и не интересно.
И я ей верю.
Зы.
За расписание поездов, похоже, отвечает именно она.