Глава 10. Гадюшник.
Проснувшись, еще около часа дед сидел, бодрствуя. Когда рассвело окончательно, он стал распределять все по своим местам, что тоже заняло значительный отрезок времени. Наконец все было сделано, и можно было уходить. Мгновенно дед вернулся в свой деревенский дом под Красноярском. На экране телевизора со своей братвой красовался хозяин только что покинутой квартиры. Олеся не спала, а сидела бледная и смотрела на экран. По щекам катились слезы.
-Ты знаешь? Они убили ее. Заставили выкопать могилу и убили чем-то тяжелым по голове и закопали. Они не убьют тебя? У меня никого нет, кроме тебя. Меня никто больше не поймет. Никто со мной не будет делать то, что делаешь ты.
Это льстило ему. Та, которая была моложе него просто на фантастический период времени, на восемьдесят лет, не могла без него жить. Это было правдой. Умри он, и она останется один на один с этим чуждым и злым миром. Она не готова, сломается. О ней надо позаботиться. Как же он раньше упускал это из вида?
-Но разве ты, Олеся, мало видела в жизни зла?- Ответил, наконец, дед. Чему ты удивляешься?
-Я видела много зла, но такого... У меня никого на глазах никого не убивали! Я никогда не видела столько крови!
-А может быть это фильм? Артисты играют?
-Нет! Это не фильм! Это правда! Сам посмотри.
-Немедленно давай посмотрим и перепишем. Кассету надо вернуть.
Дед перемотал кассету в начало и включил. Вначале все выглядело, как забавный порнофильм. Мордовороты, играючи, заманивали, в других сюжетах силой затаскивали девок в машину. Что бывало потом лишь с натяжкой можно было назвать психологической обработкой. Те, которые могли обхамить стеснительного парня, а некоторые даже посадить за изнасилование, коего не было - такое часто случалось в судебной практике этой страны - здесь вели себя так, как будто бандиты - их давнишние друзья, или, по крайней мере, притворялись, что это так. Доброжелательно, как с любимым человеком, поломавшись для вида, каждая девушка проходила сеанс обычного, орального и анального секса, после чего ее сажали за стол, давали поесть, выпить, иногда перепадало несколько мелких купюр от 1000 рублей до 10 долларов (курс 1993 года- прим. автора), в этом здесь инициативу проявлял каждый индивидуально и свободно. После чего ее иронически провожали со словами: "Заходите к нам еще", и она должна была перед камерой сказать что-нибудь, типа: "Спасибо мальчики! Мне было с вами весело". Один из придурков, сильно фальшивя, пытался сыграть ей на трубе "Отходную", как в народе называли "Прощание славянки", и на этом очередная сценка заканчивалась, начиналась другая.
Эротика, наконец, сменилась деловыми, если их можно так назвать, сценами. Разные "братки" с разными "шефами" "наезжали" на кооператоров, частных предпринимателей и вообще, бизнесменов. Если бы фильм был немой, можно было бы подумать, что сняты деловые беседы. Это была заранее разработанная техника давления на психику, не громкая, даже в рамках приличия, но слишком однообразная: один эпизод был до того похож на другой, что становилось скучно смотреть. Сначала они вторгались в поле внимания жертвы, заботливо стараясь освободить это поле от всего постороннего, чтобы ничего не отвлекало, чтобы все по возможности уходило на задний план, а на переднем не оставалось ничего, кроме всесильных и непобедимых хозяев, возражать которым просто абсурдно. После этого с безупречной на первый взгляд логикой доказывалось, почему надо действовать именно так, а не иначе, и тут упор делался на "нормальность" предлагаемого компромиса, что иначе "не делают". Чтобы не перегибать палку и не доводить клиента до отчаяния, они, наконец, внушали о "гуманности" своих намерений в том, что они могли бы действовать куда более жестко и несправедливо, но они "тоже люди", они все "понимают" и тем более после этого вполне справедливо требуют встречного "понимания". Но вместе со всем этим они требовали отказывать постоянной "крыше" в резкой форме, что было за рамками приемлемого, при этом, если что, обещали разобраться, утверждая, что прежние "братки" - это просто жалкие хлюпики и кандидаты в морг, куда они "всесильные" их и отправят, если посмеют "дернуться". Морально разбитые и опустошенные должны были оставаться клиенты после такой "беседы". То ли новые хозяева действительно всемогущи, то ли их специально подставляют, но выбора никакого не оставалось. Предлагалась жестко очерченная колея, по которой надо было ехать ни на йоту не отклоняясь ни влево, ни вправо, независимо от того, нравится или нет. Былая свободная жизнь, ограничивавшаяся только уплатой дани, становилась несбыточной идилией.
-Странно, почему они так много на себя берут,- думал вслух дед.- Нц да ладно. Потом разберемся.
Кабинеты сменились городом. Москва. Центр. Похоже, около ГУМа стоит девушка темноволосая, но не черная, в платке, на вид приезжая. Рядом вещи, много вещей; баулы, чемоданы. Вероятно, ее оставили их охранять. Внезапно сзади ее схватили сильные руки, и она оказалась зажатой, как в тисках. Несколько мгновений, и две широкие спины в дорогих костюмах загородили объектив. Объектив похоже был с переменным фокусным расстоянием, так как вся компания плавно переместилась, удалившись раза в четыре.
-Танька, ну ты даешь! Мы тебя целый день по всей Москве ищем, поедем с нами, он тебе штрафную нальет...- со стороны все было похоже на сценку из похождений веселой подвыпившей компании, но взгляды прохожих почему-то, как по заказу, повернулись в противоположную сторону. Туда же повернул и объектив тот, кто все это снимал.
Олеся вдруг нажала "паузу" и перемотала кассету немного назад, нажала "воспроизведение" и на этот раз паузу нажала вовремя, когда уже схваченная "провинциалка" снова появилась на экране после того, как ее загородили. Дед Павел только хотел было ругаться на свою любимую воспитанницу, но вместо этого произнес:
-Вот это реакция! Вот, что значит молодость, а я чуть не прошляпил.
-Она без сознания или почти в отключке, а они несут ее, как пьяную, и при этом весело балагурят. Кто-то из этих в пиджаках ее вырубили.
На стоп-кадре было отчетливо видно, что пойманную не удерживают, а поддерживают, чтобы она не упала на подкосившихся ногах.
Олеся снова отпустила кассету, и снова прохожие стали поворачиваться "не туда". Оказалось, что на той стороне переулка дерутся двое молодых коротко постриженных парней. Драка сопровождалась матом, угрозами и взаимными оскорблениями, за которые на зоне могли бы "замочить". Но было в этой драке что-то показное, и, хотя у одного уже кровоточило из носа, слишком много было красивых замысловатых прыжков, громкой ругани.
-Чудила! Отбой! Менты идут.
Оба внезапно прекратили драться и вдвоем пошли быстрыми шагами прочь, быстро растворились в толпе. Каждый, кто посмотрел эту кассету, понял бы, что это обычный отвлекающий маневр, но тогда на улице прохожие, занятые своими проблемами, могли заметить только драку, на фоне которой проглядели главное событие. Даже менты - не супермены и запросто могли не заметить похищения, а если бы заметили и поймали -все равно эта компания выкрутилась бы, отделавшись легким испугом или откупившись.
И вот на экране похищенная. Ей уже объяснили, зачем она здесь. Она сидела на стуле за столом. Ее собеседников видно не было. Она говорила медленно и со странным акцентом:
-Для ваших дэвушки это может быть, как игра, но мне нельзя. Наши обычаи запрещают. После этого я уже буду другой человек.
-Ты думаешь твои переживания нас волнуют?
-Не только переживания. Если вы меня не тронете, за меня дадут десять тысяч долларов, но только если я вернусь не испорченная. Больше у них нет. Если надо больше, то моя жизнь кончилась. Если меня тронете - ничего тогда за меня не дадут. Это - позор. И я, наверно, умру, и вам денег никто не даст.
-И ты так спокойно об этом говоришь?
-На все воля Аллаха.
-Да, тут есть, о чем подумать,- заявил более серьезный голос. Мы потому и снимаем, чтобы послать эту кассету твоим близким. И раз ты просишь, чтобы тебя не испортили - значит мы тебя еще не трогали?
-Правильно,- с акцентом на "а" ответила приезжая.
-Но по какому адресу нам обращаться? Мы же должны связаться с ними,- прозвучал за экраном все тот же деловой тон.
-Ичкерия... Пишите лучше Чеченская республика, а то не дойдет... Шатойский район...
-Ты офонарел?!- Снова раздался голос хама.- Да ты знаешь?!..
-Заткнись! В том-то и дело, что знаю и знаю больше тебя,- уверенно произнес "деловой" голос, от которого на этот раз Олесе стало не по себе.
-А... ясно... Полковник любит экзотику...
-Да заткнешься ты наконец?! - и тут же мягко и вкрадчиво: Прошу вас, продолжайте.
Девушка пыталась осмыслить незнакомый оборот русской речи о Полковнике и об экзотике, похоже тщетно. Она назвала село, фамилию, имя и сказала, что для того, чтобы телеграмма или письмо дошли, адрес назван полностью. Она понимала, что эти люди ни за какие деньги туда не поедут, даже если бы их совесть перед ее сородичами была полностью чиста. Она их повадки знала лучше, чем они знали характер ее народа.
-Ваше предложение очень заманчиво, наверное мы его примем,- раздался, наконец, голос "делового",- но мы вас должны перевезти в более безопасное для нас место.
Смена кадра. По всей видимости дачный участок.
-Товарищ Полковник! Захвачен ценный трофей. Девка, откуда бы ты подумал? Из самой Чечни! С таким ты еще не сталкивался!- гордо отчитался молодой обладатель наглого голоса: теперь он был в кадре, худой, длинный, с усиками и пострижен почти наголо. Никакой форменной одежды на нем не было. Это была просто не очень-то остроумная бравада.
-Кончай паясничать, мудила!- раздался голос "делового". Наконец он сам появился в поле зрения. Это был человек средних лет, в модных темных очках и упитанный, как жирный кот.
-Полковник! Без булды! Я бы такого подарка поостерегся. Они находят хуже МУРа.
-Здесь я решаю,- раздался голос Полковника. И вот он сам, наконец, попал в кадр.
-Да это же он самый!- Вырвалось у деда. Он угрожающе смотрел на экран и продолжал:
-Значит твоя кликуха - Полковник? Ничего. Кажется теперь ты долго не накомандуешь. Олеся, они эту чеченку убили?
-Да, Павел. Это страшно.- Олеся уже давно нажала паузу. Дед не возражал и продолжал разговор:
-Я знаю, ты никогда не сталкивалась. Чеченцы - это замечательный народ, если так можно говорить о каком бы то ни было народа. Они еще во времена Сталина спасали жизни многим инакомыслящим, укрывали их и прочее. Солженицын об этом писал. И обижать человека ни за что - не привыкли. У них за это кровная месть. А если злопамятные, так я сам такой же. Я полвека не могу забыть эти вертухайские рожи. Захочу - хоть сейчас убью. Ты не удивляешься, что я - христианин и говорю такое?
-Объясни.
-Господь прощает тех, кто покаялся. А никто не кается. Вот Балду я за все прощу, потому что он мой брат по вере, хоть и баптист. Главное я знаю, что покаяние его - искреннее. Ты знаешь его. Он живет в этом селе.
Олеся кивнула. Она знала всех жителей села, хотя показываться кому-нибудь на глаза ей было рискованно. Селение было теперь вымирающим. Остались старухи и старики, а остальные разъехались по городам. Олеся отпустила "паузу", которую нажала, когда начался разговор с Павлом.
Полковник строго и презрительно смотрел на чеченскую девушку. "Деловой", кличка которого оказалась "Пончик", так и не снял свои темные очки. Он приблизился к Полковнику, потянулся к нему, встав на носки, и пошептал что-то на ухо. Взгляд Полковника стал еще злее. Наконец он произнес:
-Слышишь тварь?! Нам не нужны твои деньги. Раздевайся!
Девушка, как показалось, начала покорно расстегивать верхние пуговицы на платье, вдруг из-за пазухи выхватила нож и с размаху воткнула бы Полковнику в живот, но сверкающая сталь наткнулась на что-то твердое. Это был легкий бронежилет под летней джинсовой курткой. Она успела нанести второй удар, но промахнулась и попала не в шею,а ниже. Нож воткнулся в кость грудной клетки, пробить которую у девушки не хватило сил. В это же мгновение нападающая оказалось сбитой с ног Пончиком. Он со всего размаху нанес было ей удар ногой в солнечное сплетение, но резкий оклик Полковника: "Не сметь!" поверг его в оцепенение, а удар получился щадящим.
-Я хотел, как лучше,- виновато произнес этот же тип в очках.- Она же могла тебя здорово порезать.
Полковник расстегнул вверху рубашку. Из свежей колотой раны несильно сочилась кровь.
-А это вы два лоха не обыскали ее!- Чувствовалось, что тип в очках готов был упасть на колени.- Ничего. Шрамы украшают. Давай, Пончик, крикни Дохлого,- распорядился Полковник.
-Дохлый! Дохлый!- крикнул изо всех сил Пончик так, что сам покраснел.
Дохлый примчался с грохотом, судя по звуку, как будто по лестнице, тяжело дышал.
-Постерегите ее оба. Я схожу перевяжусь. За то, что ее не обыскали, придется вам поработать.
Девушка в это время приподнялась.
-Лежать!- крикнули Пончик и Полковник почти одновременно.
-Ее не бить. Она мне свеженькая нужна. Они все там целки в этом возрасте, даже в 18 лет, если замуж не выдали. Будет брыкаться - руки ей назад и на затылок до моего прихода.
-Может отпустим?- заискивающе и умоляюще произнес Дохлый.- Вдруг они нас найдут. Это же хуже ментов. Отомстят. Да и девку жалко.
-Жалко у пчелки в попке. С каких это пор ты добренький стал? Или перед камерой хочешь реабилитироваться? Не ссы. Хоть я и храню такие кассеты, но там сигнализация. Менты все свои. Воры тоже меня знают и не сунутся. Может скажешь НЛО? Гуманоиды сквозь стену пролазят, кассету с****ят и потом в ее горный аул настучат? Сейчас вернусь и сводим ее на экскурсию,- злорадно усмехнувшись закончил Полковник и вышел.
Смена кадра. Похоже на подземелье. Наверно в специально оборудованном погребе. Девушка еще одета и даже в платке. В стене очень толстая решетка. За решеткой молодой мужчина. На его лицо страшно смотреть: сплошной синяк с засохшими потеками крови. Один глаз закрыт и круглым выпуклым шариком торчит наружу. Второй глаз смотрит, не выражая никаких эмоций.
-Привет, козявка. А нет. Ваше величество! Как вы спали? Как вас только мухи не обосрали? Шнифт не вытек, как я погляжу?- Полковник повернулся к Дохлому.- Херовый из тебя боксер. Но ничего,- снова повернулся к узнику.- А он у тебя зажил бы, но ты до этого не доживешь. Я тебе жену привел. Мы вас сегодня женим, посмертно. М-да. И зачем тебе были оба глаза, если ты власть во мне не разглядел? Тебя предупреждали, что здесь теперь моя территория,- сказав это, он повернулся к девушке.
-Полковник, ей надо помедленнее объяснить, она может не совсем хорошо понимает по-русски.
-Ты хочешь увидеть такое, что и в страшном сне не приснится? Нет. Тебя мы не тронем, а посадим на стул и привяжем, и ты будешь, как в театре в первом ряду, видеть все. Ты никогда не видела, как человек горит заживо? Как вставляют в задницу раскаленный паяльник? Как заставляют жрать собственную отрубленную руку, приготовленную с картошкой и кетчупом?- Все это говорилось таким тоном, как будто вопросы задавались о путешествиях, типа: "Бывали ли вы во Флориде? Бывали ли вы на Канарах или в Рио-де Жанейро?" Далее Полковник продолжал:
-Здесь я - власть. А власть должна быть жестокой и страшной - иначе это не власть.
-А как же президент США? Он никого не убивает, не сжигает,- несчастная незнакомка начинала прозревать в этой страшной ситуации.
-Ни хрена, куда загнула! Все вы туда смотрите. Правильно вас выселяли, предатели Родины. Мой дед в НКВД работал, в 1937 году и после таких мордовал, за волосы подвешивал, стоять заставлял по две недели. Если будешь сопротивляться, сейчас мы эту тварь, которая за решеткой, подвергнем страшным пыткам и часа два не дадим ему умереть, а ты будешь смотреть.
-Все все равно вы нас убьете.
-Если покоришься, мы вас спокойно расстреляем и все.
Она демонстративно сняла платок.
-Приготовьте комнату нам.
-Что ты имеешь ввиду?
-Убрать все колющие и режущие предметы с глаз долой!
Опять смена кадра. Далее следовала все та же эротика, но без орального секса, потому что от этой дочери гор можно было ожидать всего.
-А вы снимайте, снимайте, не стесняйтесь,- говорила жертва с акцентом и смотрела как бы прямо в глаза деду и Олесе.
Это нельзя было назвать любовной игрой. Это даже не была порнография. Совершалось тяжкое преступление, действительно достойное кровавой мести. Зная, что было до этого и что будет скоро, невозможно было развлекаться на этих кадрах.
И вот новый кадр. Опушка леса. В лесу мелькают фигуры людей, но это банда Полковника. Поле просматривается очень далеко. Девушка снова одета и копает землю лопатой. Вид грустный, но не плачет. Как будто она действительно копает могилу, но не себе, а кому-то близкому. Полковник свистнул. Из леса вышли Пончик и Дохлый.
-Помните, я обещал вас в наказание нагрузить работой?
Подельники насторожились и застыли в ожидании грозного ультиматума.
-Все очень просто. Она же не сможет закопать себя вместе с этим фрайером. Вот и закопаете.
Сразу вздох облегчения. Их напряженные лица и тела снова ожили.
-Вот видите, какой я сегодня добрый? Даже им постараюсь легкую смерть организовать,- сказал Полковник, указывая на девушку.
Потом камера откуда-то выловила того самого парня с разбитым лицом, который был за решеткой. Теперь он лежал в высокой траве частично связанный.
-И к этому типу персонально проявлю гуманизм. Раз побитый, то пусть за него невеста поработает. Говорят, покойники до сорока дней ходят. Вот ты, дружок, и приходи ко мне, расскажешь, как там у вас на том свете первая брачная ночь состоялась. Обещаешь?
Узник молчал. Полковник презрительно плюнул на него и отошел. Девушка, по-видимому, копала довольно долго, а камера фиксировала только небольшую часть работы. Вскоре была показана довольно глубокая яма.
-Молодец, невеста! Хорошо постаралась перед смертью! На том свете тебе это зачтется. Хочешь дать предсмертное интервью?
Она не растерялась, а мгновенно, собравшись с духом, по-прежнему с акцентом, но медленно и четко высказалась:
-Я не знаю. Меня будут осуждать люди. Может быть накажет Аллах, а может простит. Он милосердный. Но мне кажется, я поступила правильно. Я могу делать ошибка, но мне кажется, я правильно совершила позор, чтобы спасти человека от страшных мучений.
Олеся, внимательно смотревшая все это, уже второй раз разрыдалась, уронив голову на стол и закрыв лицо руками.
-Ты чувствительная - это хорошо, оставайся такой, но старайся при этом быть закаленной. Не черствой, а чувствительной и закаленной одновременно. Такое возможно.
Вот узники уже стоят рядом на коленях. Сзади появляется Полковник. В руке пистолет Макарова.
-Я - ваша власть, я - ваш судья, я и ваш палач,- торжественно произнес Полковник. Было очень заметно, что к слову "власть" от явно неравнодушен. Не садизм и даже не просто злая жестокость, а безмерное властолюбие сделало его таким. Именно на этой его струне играл дьявол, предвкушая заполучить его душу.
Снова показали их спереди. Парень подавленно молчал, как угрюмый изуродованный истукан, а девушка, молитвенно сложив руки, что-то шептала сквозь слезы на своем языке. Плечи ее вздрагивали.
Снова вид сзади. Раздался выстрел. Парень с дырой в затылке повалился набок.
-Опомнись! Аллах накажет тебя!- внезапно закричала приговоренная к смерти. Олеся снова разрыдалась, как малое дитя. Погибающая была ее ровестницей.
Снова выстрел, второй, третий, еще выстрелы. Обойма кончилась, но девушка продолжала сквозь слезы молиться. Полковник, перезаряжая пмстолет, в досаде крикнул:
-Принесите же кто-нибудь монтировку!
Он снова перестрелял всю обойму, но девушка продолжала стоять на коленях и молиться. Он был метким стрелком, но казалось, что пули отклоняются от заданной траектории. Злоба и неосознанный суеверный ужас охватили его. Он выхватил монтировку из рук подоспевшего Пончика, подбежал к жертве и со всего размаху ударил ее справа в висок. Было явно слышно, как что-то хрустнуло, слабый крик, второй удар и кровь, Очень много крови...
Крупным планом возникло на экране осатаневшее лицо виновника только что происшедшего.
-Так будет с каждым, кто против нас, потому что мы - власть! Мы - власть! Мы - власть!- повторял он в исступлении, как эсесовский оратор на трибуне.
Дохлый и Пончик сбросили тела в свежевырытую могилу. Это были как бы только что оставленные дома с неуспевшими остыть очагами; дома, хозяева которых срочно удалились в неведомое путешествие. Когда-нибудь они вернутся в этот мир изучать дальше вечную науку жизни, а сейчас на брошенные тела посыпались комья земли. Два подельника к концу работы тщательно выравнивали потревоженный участок почвы, обкладывая дерном, заботливо притоптывая. Откуда-то у них появилось ведро воды, и они вылили эту воду на окровавленную траву. Через несколько дней не останется никаких видимых следов трагедии. Но какой-нибудь одинокий грибник, сам не зная, почему, будет стараться пройти это место скорее.
На экране снова появился Полковник у каменного забора, за которым дымились заводские трубы. С ним было человек пятнадцать братвы. Это была бравада перед камерой в виде отчета о "подвигах" группировки преступных беспредельщиков. Они перечисляли лакомые куски, которые им удалось отхватить в трех районах. Как выяснилось, расстрелянный на краю леса молодой мужчина был бригадиром одной из "крыш". Он, какмотылек на огонь, бросился по социальной лестнице вверх на адской машине и был этой машиной раздавлен. О чеченке благоразумно умалчивалось. Один из отморозков отделился от компании и, прямо в глаза глядя зрителям, резко произнес:
-Мы - власть, и нас должны бояться. Обещаем, что вторая серия будет еще страшнее!
-Я уж постараюсь, чтобы второй серии не было, козлы!- с ненавистью в душе произнес дед Павел.
Олеся впервые видела его таким злым. Он понимал, что это глупо, но испытывал желание швырнуть в экран чем-нибудь тяжелым.
-Неужели ты сможешь их победить?
-Я же говорил тебе, что я - волшебник. А победить их легко, если действовать правильно.
-А какой ты волшебник? Злой или добрый? - Игривым тоном спросила Олеся.
-Так хочется быть добрым! Но не знаю, смогу ли,- ответил дед.- Итак, я отдохну, а ты перепиши кассету. На сегодня занятие и все прочее отменяется... Потому что ты получила такой урок! Всем урокам урок!
Еще немного подумав, дед Павел подвел итог увиденному:
-Хотел только помочь друзьям своих друзей и такой гадюшник, ТАКОЙ ГАДЮШНИК РАСКОПАЛ!!!
Глава 11. Компромат.
Отшумели кровавые катаклизмы трдцатых и сороковых годов, как эпидемии чумы, косившие людей в Средние века, сверкнув на прощание двумя смертоносными солнцами над Японией. Холодным льдом безжизненности был скован так называемый социалистический лагерь. На первый взгляд на улице можно было видеть иногда улыбающихся, даже смеющихся, оживленно разговаривающих людей. Но это были зомби. Они одинаково мыслили, одинаково одевались, им нравились (якобы) одинаковые песни и фильмы, и даже сексуальных партнеров они выбирали по одинаковым критериям. Тех, кто не захотел или не смог быть одинаковым - уничтожали, но теперь это делалось по-другому и незаметно. Травля в школе, травля в армии, потеря работы, сталкивание на самые низкие ступени социальной лестницы, случайные роковые конфликты, сумасшедшие дома, концлагеря - рассадники гомосексуализма, переходящее из уст в уста общественное мнение, фактически пропагандировавшее безбожие, агрессию, пьянство, а при некоторых видах жизненных неудач - самоубийство. Все это по сути являлось умело расставленными капканами для тех, кто осмелился проявить инакомыслие, а, расставив капканы, охотник может отложить в сторону ружье и отдохнуть.
Как лучик фонарика в кромешной тьме лишь подчеркивает эту тьму, так и хрущевская оттепель послужила таким же контрастом, как бы подчеркнув незыблемость и нерушимость ледяного общественного порядка. Апокалиптическое зло совершило сделку, пойдя на некоторые уступки, обрело взамен покой и "порядок". Многие из оболваненных людей думали, что это навсегда. Многие даже думали, что так люди живут везде, и лишь, как соперники страны упрекают друг друга в мелочах, будучи на деле одинаковыми. На самом же деле это кажущееся монументальное равновесие было, как трухлявый пень. И вот, наконец, от еле уловимых движений жизни, которая не может остановиться, этот "пень" начал разваливаться.
Свежее дыханье жизни рвалось наружу и ломало былые преграды, как весенняя трава ломает асфальт. Конец безнадежности и бызысходности! Можно, наконец, жить, как тебе нравится; любить, как свойственно твоей природе, свободно торговать, свободно делать бизнес, открывать свое предприятие и не считаться при этом преступником. Очень многие были охвачены самыми что ни на есть радужными надеждами, да это и естественно. Так весной при пересечении столбиком термометра отметки +5 градусов кажется, что наступило лето. Так получивший хорошую премию воображает себя Ротшильдом.
Зло не хотело уходить. Пока многие радовались переменам и свободно торговали, где придется, оно лихорадочно изыскивало новые формы своего пребывания в этой части Земли. Трудности с этим не было, так как примеров процветания зла в условиях свободного западного бизнеса было достаточно и на юге Италии в Сицилии, и в самых отсталых национальных кварталах Нью-Йорка. На территории бывшего СССР человеческий материал сильно подпорченный краснофашистским рабством, как нельзя лучше годился для новых экспериментов. Постепенно вся страна превращалась в некое подобие трущобного национального квартала. Шел раздел территории. Все, кто делал бизнес, должны были нелегально платить так называемым "бандитским крышам", представители коих по сути своей являлись солдатами без формы негласных формирований, выполняющих, где надо - охранные, а где надо - карательные функции. Над ними стояли корумпированные чиновники местного значения и бывшие сотрудники разогнанных отделов КГБ, а уж последние оказались замечательными инструкторами насилия и карательных действий: ведь это была их специальность.
Государство умывало руки. Теперь можно было считаться демократическим, числиться подающей надежду на исправление страной у передовых стран Запада, шире пользоваться западными кредитами и другими благами улучшающихся международных отношений. А грязную работу, за которую страну близко не подпустили бы к мировому цивилизованному сообществу, теперь выполняли так называемые бандиты. Благодаря этим группировкам наверх в алчные руки шли не только деньги. Они также помогали держать весь бизнес под контролем - вот что было так важно для крепостнических обычаев этой страны, где традиционно больше всего боялись и ненавидели свободных, уважающих себя людей. Последние могли насоздавать независимых корпораций с отсутствием всей грязи российского бизнеса, сильно тормозящей экономическое развитие. За счет этого отсутствия грязи они бы резко вырвались вперед, оставив на обочине целую армию чванливых полудурков на позорище и посмешище всего мира, а человек не ленивый, у которого есть голова и руки, с гарантией смог бы жить в довольстве и достатке. Это был бы конец для российско-советских местных царьков, а потому "Долой все западное!"- именно такой направленности идеи подбрасывались обывателю.
Самые светлые и передовые на Западе начинания, дойдя до российских границ, подвергались чудовищной трансформации, становясь искаженными до неузнаваемости карикатурами на самое себя. Достаточно одного примера с Гербалайфом, если сравнить, сколько человек квалифицировались в "Мировую команду" в США, Германии и Израиле и... ни одного в России - по данным нескольких номеров журнала "Herbalife to-day" за 1995 год.
Вот почему так страстно разыгрывалась патриотическая карта. Коммунисты, поклонявшиеся раньше в первую очередь идолу "Родины" и уж во вторую - Ленину, не только не испытали "охоты на ведьм", но против них даже не было организовано нормального цивилизованного судебного процесса, сродни нюрнбергскому, чтобы навечно приковать к позорному столбу истории людоедскую науку, плодом которой оказался неслыханный геноцид.
Апокалиптическому злу в бывшем СССР необходимо было соблюдение двух условий: первое - чтобы его терпело мировое сообщество; второе: оставить за собой при этом как можно больше позиций. Ему все-таки пришлось, как в 1956 году, так и в 1991 пойти на уступки и немалые, и так называемая демократия, несмотря на все свои уродства, была намного лучше былого разгула советской власти. До "лета" еще было далеко, но "зима" уже кончилась. Это была скорее всего "ранняя весна".
Оканчивалась не очень заметная война между "бандитскими крышами" за сферу влияния, а кому стоять над этими "бригадами" решалось "наверху". Группировка, осмелившаяся беспредельничать без согласия "сверху", была бы моментально раздавлена ОМОНом, и их участь в лучшем случае ничем не отличалась бы от участь воришки, приехавшего в чужой город и неудачно залезшего в чужой карман.
Полковник во времена Брежнева работал в Мордовской АССР в должности следователя, капитана милиции. Его маниакальная страсть стать полковником и послужила причиной не так уж редко встречавшегося прозвища. На его счету много невинных жертв, много незаслуженно отбытых на зонах "человеко-лет", если можно так выразиться. Многие не хотевшие брать на себя преступления, которые не совершали, были покалечены им и его сослуживцами. Это помогало ему чувствовать власть, упиваться ею. Но это также помогало ему рваться к еще большей власти. Эта страсть заглушала в нем все остальное, человеческое. От такого образа жизни не могли его не охватывать периодические приступы необъяснимой безысходной тоски. Их удавалось частично нейтрализовать демонстрацией власти над подследственными. Несмотря на чванство и весь его внешний лоск, он был несчастен и делал несчастными других.
В годы перестройки, когда сначала робко, а потом уверенно стали называть вещи своими именами, он, неожиданно для себя, был выведен на чистую воду. За годы работы в МВД он успел наворовать немало и обзавестись связями, которые ему теперь очень пригодились. Но самое большое, что могли сделать для него всемогущие покровители - это избавить от длительного срока в лагерях. До него не сразу дошло, что предложение уйти по собственному желанию и совет уехать вообще из Мордовии с глаз долой, было для него величейшим благом. Но он сравнительно быстро это понял. Также один из высокопоставленных друзей, у которого дед был тоже палачом на Лубянке, однажды за бутылкой коньяка разъяснил ему, о чем он и сам начинал догадываться: "перестройки назад" не будет, а если и будет, то ничего похожего на прошлое. Надо искать свое место, пока не поздно, занять свою нишу в изменившейся обстановке.
Продав квартиру в Саранске, Полковник купил дачу под Москвой. Разумеется не без помощи "сверху" он был сразу поставлен бригадиром одной из бандитских крыш. На этом доходном месте он накопил на квартиру в Подлипках и прочно обосновался под Москвой, отламывая один лакомый кусок за другим. Покровители одергивали его, когда он "зарывался", намекали, где что можно, а где нельзя, а эти намеки он давно научился понимать с полуслова. Он в свою очередь старался быть полезным своим хозяевам, но и без этого интуиция им подсказывала, что этот человек - свой. Он хорошо понимал, что ему дозволено практически все, что угодно. Только за одну единственную черту нельзя было заходить: будоражить общественное мнение, но это и не требовалось. К перестрелкам при разделе территории уже все привыкли. Если с девушками "развлекались" его братва или он сам, то жертвы подбирались по нескольким признакам, главным из которых был тот, что потерпевшая сама хотела изобразить, что пришла по приглашению "развлекаться", так как была без комплексов и выбирала разумный вариант, после которого вроде бы и волки сыты, и овцы целы, и она понимала, что немыслимо и бесполезно жаловаться и сопротивляться. Объективно это и нельзя было считать тяжким преступлением, так как большинство потерпевших чувствовали только небольшой моральный дискомфорт. Совсем другое дело, если потерпевшая считала свою жизнь разбитой после случившегося. Это были, как правило, приезжие из разных провинций. В этом случае ее насильно накачивали водкой или дешевыми наркотиками, или просто снотворными и где-нибудь далеко от своего логова высаживали на шоссе. Когда же попалась в их сети представительница народа, который умеет постоять за себя, Полковник пошел на принцип. Это его только раззадорило: показать всем, а в первую очередь себе, что для его власти не может быть исключений, но на всякий случай, чтобы не создавать ненужных проблем, убил потерпевшую заодно с непокорившимся конкурентом.
Дед Павел, работая с похищенными документами, установил, что инициатива путем беспредела перехватывать доходные точки исходила процентов на девяносто от Полковника, опирающегося на довольно влиятельных лиц из МВД, которым хотя и было безразлично, в каком порядке перемешиваются внизу доллары: последние в любом случае плывут к ним в руки, но своего верного пса, служившего им хорошую службу, в обиду дать не могли. И если их дитя отнимает чужие игрушки там, где это можно, то пусть тешится.
Павел понимал, как крупно ему повезло, но сожалел, что такой дорогой ценой: загублена жизнь невинной. Он все равно смог бы уничтожить этого человека, стравив его с себе подобными, как он делал раньше и не один раз. Он сожалел также, что стреляет как бы из пушек по воробьям. Только годам к семидесяти он понял, что еще большим призванием, чем актерство, была бы для него профессия разведчика, тайного агента. Он понимал, что согласно его призванию ему бы в самый раз родиться в средневековой Японии в кланах Ига и Кога, где из него сделали бы нинзя высокого класса. Но Господь распорядился по-другому, и это значило, что так, как получилось, было для него лучше, что этот опыт ему нужнее, чем любой другой, пусть и заманчивый, и на первый взгляд подходящий. Все равно было немножко досадно, что там, где он мог быть профессионалом и с пустыми руками добиться того же результата, еиу приходилось применять столь мощное средство, с помощью которого при желании можно было перевернуть весь мир.
Но он успокаивался тем, что впереди у него были задания, придуманные им самим, потруднее. Обучить Альберта не только телепортации, что было легче, но и сделать из него первоклассного агента мира живых, внедренного в этот мир глупых и подлых людишек. А также Олеся. От вспоминания одного ее имени он становился моложе. Ее нельзя было пока обучать телепортации, но после его смерти она должна уметь защищаться, она должна суметь найти другого любовника, пусть старого, коль таковые ей нравятся, но не дурака и не предателя. Любой ценой, пока он жив, ее надо сделать легальной глажданкой Соединенных Штатов. Но он может телепортировать только один. Досконально дед не знал механизма, которым пользовался. Наверное окружающая его аура увлекала за собой и одежду, и все, что есть в больших карманах, вплоть до мобильного телефона или топора. Но другие люди "не брались с собой" даже в обнимку. Нельзя было взять и большой чемодан: в крайнем случае можно было, например, телепортировать в Нью-Йорк, оставив руку, держащую чемодан, в Красноярском крае, а потом или отпустить чемодан и вытащить руку, или целиком вернуться назад, так и не выпуская чемодан из рук. Телепортировать вместе с людьми и крупными предметами - не получалось.
Обо всем этом дед размышлял, выполняя нудную работу. По собранным материалам он составлял текст, какой мог бы помочь чеченцам без накладок исполнить свой долг справедливого возмездия. Текст, на котором могло быть великое множество отпечатков его пальцев, он ксерокопировал и эти копии руками уже не трогал, если только в перчатках, а чаще через другие листы бумаги. Он успел несколько раз сдублировать эту жуткую видеозапись. Оригинал давно был положен на старое место.
Когда все материалы для передачи были уже готовы, он, как всегда, собрался попрощаться с Олесей, заранее сказав, что уезжает и вернется в полночь. Она ничего не знала о телепортации и думала, что дед просто неизвестно зачем ходит в тайгу. Она удивлялась, когда он успевает знакомиться с какими-то бандами. Она думала, что весь этот, как дед назвал, гадюшник находится в Красноярске. Но даже до Красноярска доехать на общественном транспорте, выйдя из дома рано утром и вернувшись в этот же день в полночь, было проблематичным. Наверное он ездит на попутках за деньги. Наличие пачек долларов в карманах ее "крутой" дед-любовник не скрывал. Ее не смущали пейзажи видеофильма. Сами бандиты наверняка ездят и в другие города, в первую очередь в столицу, где они и похитили девушку. В конце концов дед Павел мог влиять на обстановку через каких-нибудь неведомых ей друзей.
Ей самой показываться на глаза жителям села было нельзя: могли связаться с милицией и силой вернуть в детдом, где над ней опять будут издеваться всякие мерзавцы. Не желая сидеть дома в такую погоду, она попросилась в тайгу. Дед вывел ее через потайной ход. Забор заднего двора отделял участок от леса. В заборе была незаметная калитка. Она увидела, что сегодня его карманы загружены до предела. Пройдя километра полтора, они попрощались, и дед ей строго запретил идти за ним дальше. Минут через пять, как он ушел, она все же решила проследить за ним. Она тихо побежала бегом в ту сторону, где он мог находиться, но дед Павел, как будто провалился сквозь землю.
Глава 12. Ичкерия.
Дед Павел никогда не был в горной Чечне, но в Грозном раньше бывал и не один раз. Прямо из тайги он телепортировал в одну из грозненских подворотен, расположенную неподалеку от автостанции. На днях он был здесь и уже успел ознакомиться с расписанием. Здесь все еще было раннее утро. Единственный автобус на Шатой отходил через полчаса. Павел купил билет и старался быть как можно незаметнее. Паспорт он с собой никогда не брал: только один раз в порядке исключения, иначе Альберт просто не поверил бы, сколько ему лет, и тогда он мог произвести впечатление патологического лгуна и, вообще, не умного человека. Даже сейчас в демократическое время, но по старой привычке могли ни за что забрать в милицию, тем более без паспорта. Но с паспортом было бы еще хуже, потому что в нем написано, кто такой и откуда тот, который таким чудесным образом умеет исчезать из камеры. Компромат на банду Полковника и видеокассету отобрали бы, и тогда пришлось бы снова работать, а потом опять добираться через эту точку. К тому же его персона заинтересовала бы некоторые компетентные органы куда больше, чем все преступления гадюшника вместе взятые.
Все обошлось, и через полчаса он сидел на заднем сидении автобуса у окна справа. Город вскоре был оставлен позади, и автобус теперь катился сквозь степные, слегка холмистые однообразные пейзажи, а небольшое разнообразие вносили лишь селения с белыми саманными домиками.
В большом селе Чишки вид из окна сразу поменялся. Еще не доезжая до этого села, впереди показались травянистые склоны небольших гор, кое где покрытые лесом и лишь отдаленно напомнившие деду сопки в Восточной Сибири. В селе горы уже стояли со всех сторон. В Чишках многие пассажиры вышли, другие вошли в автобус. Они много разговаривали на своем резком, но по-своему красивом языке с непривычными ритмом и интонацией. Казалось, что на деда никто не обращал внимания, но это было не так.
По дороге дальше ущелье начало быстро сужаться. Вместо ярко-зеленых травянистых склонов теперь с обеих сторон стояли строгие каменные стены, местами почти отвесные и нередко повыше, чем нью-йоркский Эмпайр Стейт Билдинг. Дорога на краю пропасти петляла, и, несмотря на шум мотора, временами было слышно, как на дне пропасти на семидесятиметровой глубине ревет Аргун. Кое-где стояли могильные камни с надписями по-арабски, а иногда могилы попадались группами - это нашли свой конец жертвы частых здесь автокатастроф. Дед сожалел, что не был здесь раньше. Все-таки Теберда, где он был - это одно, а здесь - другое. И каждый край хорош по-своему. Вся Земля прекрасна и разнообразна, и он ошибся, когда давним-давно, побывав в Теберде, решил, что теперьб имеет ясное представление обо всем Кавказе.
Но надо было думать и о деле. Он давно слышал, что люди здесь живут дружно и не дадут в обиду своих односельчан, но все равно не хотел, чтобы материалы, которые он вез, попали в чьи-то руки, кроме самых близких родственников, а потому, когда сошел с автобуса, старался ни с кем не разговаривать и дорогу не спрашивать. Он и так примерно знал, куда идти, потому что нужное село было на карте.
Шатой кончился. Дорога отходила от ущелья и шла по пересеченной местности. Травянистые склоны то обрывались к дороге, то полого подходили к ней, становясь иногда ровными лужайками, как под Москвой. Иногда спускались к дороге мелкие, поросшие кустами овраги. Иногда стояли по сторонам такие же труднопроходимые кустарники. Лес тоже местами показывался на горах, но не близко. Пройдя километром шесть, Павел снова оказался в большом селе.
Встречные с любопытством глядели на него. Пройдя центр села, он остановился, пытаясь воспринять место, чтобы в случае чего в следующий раз телепортировать сразу сюда, а не делать совершенно ненужный крюк через Грозный. Трое мальчишек лет по десять забежали спереди и разглядывали его, потом один спросил:
-А ты идешь на гора?
-Да,- ответил дед, так как по-чеченски не знал ни слова.
Он пошел дальше, а спросившие провожали его изумленными взглядами. Павел понимал, что если иногда он вызывает удивление даже у прохожих Подмосковья, то здесь вообще выглядит белой вороной, и им вполне вероятно может заинтересоваться милиция. Он ускорил шаг и как только вышел из села остановился и здесь уже пять минут стоял, изучая пейзаж на случай телепортации непосредственно в это место, если понадобится.
Он, рискуя повторить всю эту дальнюю дорогу, телепортировал в хорошо ему известное место полуночного Нью-Йорка, пройдя немного, почти вслепую, не сразу привыкнув к темноте, вышел на Бродвей и оказался окруженным небоскребами, магазинами, офисами и английской речью, несмотря на поздний здесь час. По ушам непривычно ударил шум множества машин. Все это несколько взбудоражило его, а когда он телепортировал обратно, прикрывая глаза руками, чтобы не повредить зрение внезапным дневным светом, то был еще больше обрадован тем, что получилось, ибо непривычные пейзажи запоминались труднее. Он продолжил было путь с радостной улыбкой на лице, но вскоре вспомнил, что не к лицу быть веселым, неся такую страшную весть, остановился, помолился и двинулся дальше.
Идти оставалось километра три. Все ближе и ближе. На краю села, куда он пришел, на обочине дороги стояли четверо мужчин лет по тридцать по сорок и по-своему разговаривали. Дед Павел подошел к ним и медленно и четко произнес:
-Мне нужны близкие родственники Сулеймановой.
Все, как по команде, застыли и вопросительно глядели на него.
-Нужны очень близкие родственники Сулеймановой,- медленно и четко повторил дед.- Той самой, которая поехала в Москву и не вернулась.
Они заговорили быстро, перебивая друг друга. Наконец самый старший резко крикнул, потом медленно и выразительно произнес непонятный монолог. После этого повернулся к деду со словами:
-Ты должен пойти с нами!
Все окружили его и направились сначала в направлении к центру села. Дед не возражал.
-Она жива?- спросил один из них.
-Нет. Но я знаю, кто это сделал. У меня вся информация с собой. Я приехал для того, чтобы рассказать и показать. Но чтобы сначала узнали самые близкие родственники.
-Мы все ее родственники, и ты с нами пойдешь, куда надо.
Все нахмурились и снова оживленно заговорили по-чеченски. С Павлом говорил один и тот же. Значит он знал русский язык лучше других. Сейчас один из них произносил длинную речь, как будто в чем-то клялся, при этом смотрел на деда Павла, как на таракана. Было похоже, что другие его сдерживали.
-Я спросил тебя? "Она жива?"-Ты ответил: "Нет", но ты знаешь, кто это сделал. Значит ты не деньги приехал требовать, а хочешь выдать нам тех, кто ее убили? Это твои враги? Ты был - мафия, потом поругался с ними? Ты торговал, они тебе мешали? Ты захотел, чтобы мы отомстили?
-Ничего плохого нет, если я хочу рассказать и показать вам правду. Но сначала должны узнать самые близкие родственники. Они могут не захотеть показать это другим жителям села. Она погибла - им плохо, а еще все село будет это видеть.
Тот, который был за переводчика, повернулся к самому агрессивному. Презрительный взгляд того хоть и оставался мрачным, но сделался при этом вопросительным. Переводчик снова повернулся к деду.
-Почему ты говоришь "показать"? Почему увидит все село? У тебя видеокассета? Дай сюда, не бойся. Я не шучу и не обманываю тебя. Вот это,- сказал он, дотронувшись ладонью до того, кто не сводил с деда глаз,- ее брат. Какой тебе еще близкий родственник нужен?
Павел понял, что при таком положении вещей даже русские вероятнее всего воздержались бы от вранья и розыгрыша. Кассету и несколько листов бумаги, соединенных скрепкой, от протянул брату погибшей. Там была вся информация, которая облегчала доступ в тыл врага. Там описывались привычки, повадки возможных сообщников. Все тонкости, даже коды подъездов, планы квартир, телефоны и адреса, наиболее вероятные появления каждого сообщника в определенные дни недели в определенных местах.
-Здесь снято все, как было на самом деле. А здесь удалось собрать все, чтобы найти их и поймать.
-Ты уверен, что мы будем мстить?
-Если бы она была моей внучкой или дочерью - я стал бы мстить сам. Вы увидите, я про них все узнал, а это труднее, чем их убить. Я мог бы сам это сделать, но сначала мы должны узнать правду.
Было заметно, что сказанное дедом понравилось, особенно после того, как тот, кто был за переводчика, что-то им сказал, возможно перевел его слова. Они долго переговаривались, наконец переводчик повернулся к деду:
-Меня звать Султан. Ты извини, но ты нам такое рассказал, мы должны все лучше узнать и поэтому не можем тебя отпустить. Пока мы все не узнаем, ты должен жить у нас. Мы не будем сообщать о тебе в милицию, но не пытайся бежать. Тебя будет охранять Халид. Если ты попытаешься бежать - он будет стрелять. Если ты - честный человек, мы тебя все равно потом отпустим. Если все, что ты сказал и ниписал здесь, окажется правдой, мы даже тебе поможем. Тебя милиция ищет?
-Нет. Но у того, кто это сделал, связи с большим начальством в милиции. Здесь все написано,- дед показал на сложенные вдвое листки, которые нес в левой руке брат убитой.
-У нас здесь свой связи. Его связи ему не помогут!
-А ты псыхбольница Брагуны бегал?- Неожиданно спросил брат погибшей, произнося слова с сильным акцентом. Видно было, что он вовсе не шутит, а, как утопающий за соломинку, хватается за маломальски возможную версию. Ведь если все это - бред сумасшедшего, тогда его сестра жива.
Они давним-давно уже свернули с шоссе и шли по тропинке, замысловато петлявшей среди кустарника. Разговор между ними не прерывался, но дед не понимал не слова. Тропинка пошла вверх по залесенному косогору. Они дошли до верха, но тут же стало ясно, что это не самый верх, а уменьшение крутизны подъема. Подъем долго продолжался и вскоре стал еще круче, чем был до этого. Так они и шли вверх, пока тропинка вдруг не свернула влево, и путь их стал сравнительно горизонтальным. Услышав их разговор, навстречу вышел мужчина с черной бородой, одетый в камуфляжную форму и в папахе, несмотря на лето.
-Ас-салаум-алейкум!
-Алейкум-ас-салам!
Разговор продолжался недолго. Бородач повернулся к деду:
-Тэпэрь будэшь жить у мэня. Мэня зовут Халид. Питаться будэшь нормално, в туалэт хадыть, но нэ вздумай убэгать,- и он показал на кобуру, висевшую у него на боку, потом на лестницу, куда дед теперь должен был спуститься.
Он спустился. Дверь была открыта. Прежде, чем войти, он повернулся к Халиду и сказал:
-Тебе не придется стрелять. Я клянусь, что не буду убегать через дверь. Я убегу через стену.
-Там дэсять мэтров каменной скалы. Будэш грызт зубамы или царапат ногтямы?-Сказав это, Халид нарочито расхохотался громовым голосом,но внезапно осекся. Все четверо сопровождавших деда глядели на него, и он понял, что смеяться сейчас нельзя. Они ему просто еще не успели рассказать о том, что случилось в Москве.
-Оставьте мне только ручку и лист бумаги,- попросил дед, когда его стали обыскивать.
-Мэмуары хочешь писать?-Вопросительной интонацией сказал Халид.- Ты даже и оружия с собой нэ взял?
-Я приехал не воевать, а рассказать правду.
Обыскав деда Павла, Халид заговорил по-чеченски с сопровождавшими. Поговорив немного, он повернулся к деду со словами:
-В тумбочке - еда. Вот койка. А вот та двэр - туалэт. Эслы надо нас позват - нажмешь эта кнопка. А вот выключатэл для лампочки. Ничего нэ ломай. Заставим чиныть или отрабатывать ущерб. Мы будэм с тобой хорошо обращаться, потому что думаем, что ты нэ виноват, только бэз фокусов,- Халид по-русски говорил с большим акцентом, но правильнее, чем Султан.
-Но я уйду через стену, потому что я - не совсем человек. Нормальный человек не смог бы украсть эту кассету у мафии.
-Хорошо бы ты дэйствительно с Брагунов сбэжал,- грустно сказал Султан,- указав на Сулейманова, добавил:
-Его сэстра была бы жива.
Все вышли из погреба на лестницу, и только сейчас дед увидел, что они закрывают за ним массивную железную дверь с глазком, как в тюрьме.
Он сел за стол, достал ручку и клочок бумаги, который разрешили ему оставить. Писать он старался печатными буквами, не допуская по-возможности писать не на линии. Листок был из тетради в клетку.
"Дорогие друзья! Я просто хотел помочь вам. Когда будете проверять, увидите, что все - правда. Тогда вы поймете, что я - ваш друг. Не обижайтесь на Халида. Меня никто не смог бы удержать, даже полк солдат, потому что я- пришелец из космоса. И да поможет вам Аллах! Простите и прощайте!"
Одно движение, и он в тайге. Ночь светлая.
-Ау! Олеся! О-ле-сяа!- Закричал он, что было силы.
Голос откликнулся слабый. Олеся находилась в пределах слышимости, но не рядом. Он пошел на голос, и вскоре они встретились.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://www.proza.ru/2010/01/21/1277