«Человек может быть игрушкой, но игрушке никогда не стать человеком».
0.
- Как думаешь, что происходит, когда сходишь с ума?..
- Темнота начинает говорить голосами твоих близких. Если ты веришь ей, она принимает их облик.
- В чём тогда разница? Сумасшествие – не большая иллюзия, чем наша действительность.
- Разница в том, что в конце всегда приходит осознание лжи, которое для человеческого разума является непереносимым.
1.
Она была любознательной, часто задавала ему чудные вопросы, при этом как-то старательно улыбаясь. Иногда он ловил её застывший взгляд и замечал вымученно опущенные уголки губ. С ней что-то творилось, но она упрямо молчала, видимо, не желая его волновать.
Больше всего она любила слушать о темноте, в моменты упоминания о которой её глаза горели неподдельными восхищёнными искрами. Он знал, что в свои шестнадцать она до сих пор не отучилась спать без света, потому что, как твердила в далёком детстве и даже много лет спустя бормотала в кошмарных снах, непроглядная мгла пытается её обмануть.
- В темноте вещи становятся неразличимыми. Они сливаются в одну большую чёрную кляксу. На самом деле мы никогда их не видим, только свет, отражённый на их поверхностях. Темнота же лишает нас даже этой возможности, делая неуклюжими и беспомощными. Знаешь, я боюсь не темноты, а таящейся в ней неизвестности.
Знаю, безмолвно отвечали его глаза, и она улыбалась почти искренне, а после ласково тёрлась, будто котёнок, о его холодную безучастную руку.
- Откуда существует уверенность в том, что вещи продолжают существовать в темноте? – наивно спрашивала она каждый день на рассвете. – Я не верю своим рукам.
Сказав это, она закрывала глаза и пыталась на ощупь передвигаться по дому. Рано или поздно она спотыкалась, падала и стонала от боли, а он находил её, вздыхал, брал на руки, милостиво позволяя оплести тонкими руками свою уставшую шею, относил в спальную комнату и бережно опускал на мягкую кровать с золотистым шёлковым балдахином. Там он оставлял её с чисто выполненной совестью и возвращался в свой кабинет, садился за письменный стол и с головой окунался в многочисленные тома в старых потёртых обложках.
Покой его день изо дня был недолгим. Каждый раз, притворно морщась от боли, она послушно лежала на мягких подушках и провожала его покорным доверчивым взглядом. Каждый раз она врывалась в его личные апартаменты танцующей походкой и с радостным криком. Он только морщился и качал головой. Каждый раз ему казалось, он думал, он знал, что на самом деле с ней всё в порядке, что она только играет с ним, отчаянно пытаясь вывести из себя. Каждый раз он снова и снова брал её на руки, относил в комнату и опускал на кровать. Каждый раз он тешил себя пустыми надеждами хотя бы немного насладиться умиротворяющим единением. Он поступал так не потому, что был чрезмерно наивен или просто глуп. Он поступал так по одной простой причине: всегда существовала крошечная, но возможность, что она страдает по-настоящему.
- Расскажи мне что-нибудь, - просила она вечерами, лёжа на раскиданных прямо по полу атласных подушках.
У него начинался нервный тик от этого ноющего просящего тона. Сидя к ней спиной, он кожей чувствовал её инфантильно надутые губы. Он ненавидел это её поведение всеми клетками своего разума, но по непонятным причинам продолжал терпеть.
Она просила его самым наглым и отвратительным для него образом, но ни разу не получала отказ. Она просила рассказать хоть что-нибудь, и он покорно рассказывал, и даже не замечал, как в ответ на её идеальную искусственную улыбку начинает сам ненавязчиво улыбаться. Он знал, что ей почти никогда не бывает весело, что всё это лицемерный налёт в попытке удержать прежний хрупкий порядок вещей. Он знал это, но всё равно не мог не улыбнуться в ответ, потому что весь трепетал от осознания того, что вся эта сложная невыносимая ложь сотворена ей только лишь за тем, чтобы он был спокоен душой.
- Прекрати, - говорила она одно и то же всякий раз, когда видела в его руках медленно тлеющую сигарету или же находила от него в недвусмысленной близости откупоренную бутылку дорогого вина. – Будешь злоупотреблять вредными привычками, умрёшь!..
- А если не буду, не умру никогда?.. – отвечал он обычно с холодной горьковатой усмешкой. Но после всегда соглашался и только тихо хрипловато смеялся с её уверенного кивка в ответ на свою злую иронию.
Один раз он долго не мог заснуть, задыхаясь в четырёх давящих стенах, и, чтобы немного отвлечься и успокоиться, вышел на просторную веранду в объятья мерцающей и шуршащей прохладной ночи. Он заметил её не сразу. Глаза, уставшие от долгого напряжённого чтения, не сразу привыкли к обволакивающей дымчатой темноте. Пожалуй, первым признаком чьего-то присутствия стали звуки. Присмотревшись к раскинувшемуся внизу запущенному саду, он заметил движение, а после в пушистых кустах жасмина различил смутные очертания стройной женской фигуры. Она лежала совершенно голая среди душистых цветов и, истерично рыдая, топила непонятное горе в отнятом у него вине.
Утром он нашёл в жасминовых зарослях остро пахнущие осколки стекла и изрядное количество смятых сгоревших даже дальше фильтра окурков.
Они не говорили об этом. Они играли свои совершенные нелепые роли.
- Привет, любимый, - хихикала она каждое утро.
- Здравствуй, любимая, - отвечал он, оставаясь скупым на улыбку.
После завтрака она уводила его в сад и там тянула за руки, изо всех сил пытаясь вовлечь в легкомысленный танец, смеялась, безудержно, искренне, счастливо. В такие моменты она была почти неприлично живой, и ему так исступлённо хотелось верить в этот чудесный образ, не задумываясь ни на секунду, какая бесстыдно талантливая из неё актриса.
Перед обедом она раскатывала по всему дому рулоны чистой белой бумаги, а после увлечённо рисовала на ней непонятных потешных зверушек. Он старательно скрывал от неё свой скептический уничижающий взгляд, но не мог удержаться от отвращения на лице, когда она заставляла его пририсовывать своим бесформенным уродливым кроликам ушки.
После обеда они проводили время вместе в библиотеке. Он сидел в глубоком пыльном кресле, она – у него на коленях. До самого вечера он что-то рассказывал ей, она хвалила его за то, что он такой умный и так много знает, а после смешно взахлёб читала вслух, путалась в ударениях и окончаниях, громко заразительно смеялась, да так, что, в конце концов, неуклюже падала с его колен, но, испуганно ойкнув, продолжала безумно хохотать уже на полу.
Почти всегда она, окончательно вымотавшись, медленно затихала и совсем незаметно засыпала прямо у его ног. Ковёр в библиотеке был толстый, с мягким шерстяным ворсом, потому он никогда её не будил, спокойно занимался своими делами, состоявшими из классического погружения в книги, а после, с видом «за что мне всё это?» относил мирно посапывающую девушку в её спальную комнату. Несколько раз, с привычной заботой накрывая её пуховым одеялом, он замечал, как её губы чуть подрагивают, едва удерживаясь от улыбки.
Он думал о том, что она всегда останется непосредственным милым ребёнком.
- Скажи, они когда-нибудь возвращаются? – однажды спросила она, когда перед сном, стоя у большого безупречного зеркала, он бережно расчёсывал деревянным гребнем её густые длинные волосы.
Услышав её вопрос, он испытал неприятное чувство растерянности. Он знал, что это, пожалуй, самая правильная и подходящая на данный момент реакция, но так получилось, что в его понимании смятение было слишком тесно и неотрывно связано с неконтролируемым страхом.
- Кто – они? – после продолжительной паузы недоумевающим тоном спросил он.
Она долго не отвечала, будто ждала, когда он, наконец, вплетёт ей в блестящую косу гладкую белоснежную ленту, а после облегчённо опустит ладони на её тонкие хрупкие плечи.
- Сны, - её губы расплылись в мечтательной улыбке. – Иногда счастье в них настолько реально и осязаемо, что хочется остаться в таком сне навсегда. Жаль только, что счастье во сне и наяву всегда разное, потому никому из людей неизвестно, как стать счастливым в реальности.
Он несколько раз кивнул, зная, что её сияющие глаза внимательно следят за его отражением в зеркале. Ему тоже было знакомо это завораживающее ощущение, когда всё, что тебе нужно, уже достигнуто, когда ты уверен, что нашёл своё место под солнцем, когда ты беззаботно улыбаешься, ещё не догадываясь, что всего лишь спишь. Ему тоже было знакома эта изматывающая пустота в груди, когда, ещё не открывая глаз и уже боясь пробуждения, ты постепенно и неотвратимо осознаёшь даже не то, что счастье твоё было ненастоящим, а то, что оно безнадёжно тобой потеряно, безжалостно у тебя отнято. И ты плачешь, как дитя, но лицо твоё почему-то остаётся сухим.
- Одни и те же сны не возвращаются, - глухо произнёс он, неотрывно глядя в её глаза на холодной поверхности зеркала.
- А персонажи снов?.. – затаив дыхание, в слепой надежде спросила она.
И он просто физически не смог сказать ей «нет».
- Если только будешь очень ждать, - страдальчески улыбнувшись, неубедительно пообещал он.
- Я буду тебя очень, очень сильно ждать!.. – внезапно выпалила она и в каком-то неясном порыве протянула вперёд руку и столкнулась с гладкой зеркальной поверхностью там, где застыла на затянутом в бархат плече узкая жемчужно-белая ладонь. – Ты приснился мне вчера. Хочу, чтобы бы ты снился мне каждую ночь.
- Любишь кошмары? – с напускной весёлостью полюбопытствовал он.
- Дурак!.. – в сердцах воскликнула она и, наконец, схватилась своими горячими цепкими пальцами за его настоящую руку. – Холодный… Совсем не такой, как во сне.
Он тогда ничего не ответил на это, но, как только она заснула ангельским сном, спустился в библиотеку и провёл там бессонную ночь за неустанным чтением очередных потрёпанных книг.
Тепло.
Тёплый чай.
Тёплый дождь.
Тёплый свитер.
Когда она проснулась, он сидел почти неподвижно, только шевелил страницы случайным дыханием, бередил уставшую горькую пыль, а после наблюдал, как она медленно и неслышно оседает обратно. Ему не хватило ночи, чтобы отыскать необходимое значение слова «тепло».
- Ну что, я снова тебе приснился? – желая услышать одновременно отрицательный и положительный ответ, с неподдельным интересом вопросил он.
Сонно щурясь на витающую в воздухе золотистую пыль, она, изображая балерину, прошла по раскиданным по полу никчёмным книгам.
- Да нет… - бездумно уронила она, и он помрачнел, совсем не удовлетворившись секунду назад желанным ответом.
Она же, не обращая внимание на его хмурый вид и застывшее в глубине глаз смятение, внезапно пнула одну из книг стройной изящной ногой. Старый изорванный том немедленно разлетелся на сотни желтоватых страниц. Она рассмеялась в их успокаивающем шелесте. – Что, разочаровался в своих «подружках»?..
С трудом, но он всё же узнал прозвучавшее в её словах чувство. Ревность. Он читал о ней несколько дней назад.
На завтрак он с особенным старанием заварил ей чай, а после пристально следил, с каким лицом она его пьёт. После завтрака он напряжённо просмотрел прогноз погоды, обрадовался чему-то и немедленно стал собираться на прогулку. Уже в дверях она остановила его, неугомонной ручной обезьянкой повиснув на шее.
- Куда?.. – взвинчено спросила, неумело скрывая за весельем испуг.
- По делам, - коротко ответил он, усилием отводя глаза.
- Возьми хотя бы зонт, - обречённо прошептала она, и в мимолётной грустной паузе отчетливо прозвучало невысказанное продолжение фразы: «Если не можешь взять меня». - Ты же сам слышал метеоролога, будет дождь.
- Знаю, что будет, - немедленно подтвердил он. – Поэтому и не возьму.
И он убежал в туман, а через несколько часов вернулся мокрый до нитки, раздосадованный и печальный.
- Холодный, - сказал только это и обескуражено отвернулся.
- Холодный, - согласилась она, погладив его по щеке. От прикосновения он отшатнулся.
- Ты что? – взволнованно спросила она.
- Ничего, - похожим голосом отозвался он и внезапно извлёк из широкого кармана пальто скомканный объёмный свёрток.
– Вот, - коротко сказал он, протягивая его ей. – Это тебе. Подарок.
Она улыбнулась уголками своих на самом деле очень тоскливых губ. Ловкие пальцы быстро расправились с упаковкой, и теперь внимательные глаза с любопытством рассматривали содержимое.
- Свитер… - наконец, выдохнула она, и он облегчённо выдохнул, не обнаружив в голосе даже слабого оттенка разочарования. Это слово он выучил чуть раньше, чем «ревность».
- Тёплый свитер, - с неудержимой гордостью поправил он и внезапно осёкся, заметив недоумение в её глазах. – Надень, - быстро предложил, - от него должно исходить тепло, потому ты сразу согреешься.
Тут она сделала то, чего в этой ситуации он меньше всего от неё ожидал: внезапно рассмеялась, тем самым заставив его ещё больше смутиться.
- Что смешного? – наконец, не выдержал он.
- Свитер сам по себе не тёплый, - продолжая улыбаться, заверила его она. – Он только помогает телу согреться.
- Телу?.. – тихо переспросил он. – Телу…
- Да, - шепнула она и вновь осторожно погладила его по щеке. – Чувствуешь?..
Теперь он понял.
- Тёплые руки, - сказал он, закусив губу от внезапно вспыхнувшего внутри возбуждения. Именно так он переживал любое из своих новых открытий. – У меня из твоего сна они тоже тёплые?
- Во сне не ощущаешь ни тепла, ни холода, - заметила она.
- Тогда почему я другой во сне? – исступлённо проговорил он. И сжал её тонкие хрупкие пальцы в своих ледяных дрожащих ладонях. – Почему не холодный?
- Тёплые слова, - ласково улыбаясь, пояснила она. – Я ещё ни разу в жизни не слышала от тебя тёплых слов.
Он так и не спросил, что же она имеет в виду. Зато уже предвкушал, как ночью снова засядет за книги. Она же не должна знать, что он странный, правильно?..
Странный. Странный. Странный. Очень странный.
Когда он читал литературу о странностях, то замечал поразительное сходство с собой.
Он посмотрел в её глаза и увидел там почти неуловимую благодарность за своё молчание. Нет, тут же отдёрнул он себя, невозможно, чтобы она знала все мои сокровенные тайны.
- Спасибо, - внезапно отчётливо произнесла она, и он вздрогнул от ощерившегося внутри ужаса. – За свитер, - добавила она и хихикнула в ответ на его лицо, вытянувшееся от удивления.
Она тогда ушла, но оглянулась. От этого зрелища внутри него что-то будто треснуло, выпуская из плотного кокона густой солнечный свет.
За три последующих ночи, проведённых в непрестанном чтении книг о любви, он понял, что больнее всего, когда теряешь любимого человека. С четвёртой ночи он начал узнавать, что такое боль.
2.
- А темнота понимает, что она темнота?
- Если бы темнота понимала, она бы не была темнотой.
- Тогда её притворство вовсе не притворство. Не существует неосознанных лицемеров.
***
На шестнадцатый день рождения он подарил ей куклу. Её маленькое тельце было сделано из тончайшего фарфора, глаза – из горного хрусталя, завершали идеальный образ настоящие волосы и костюм, который был мастерски сшит до малейших деталей и пришёлся бы по вкусу любому моднику, если бы был соответствующего человеку размера. Кукла, казавшаяся живой, была как две капли воды похожа на того, кто её преподнёс. Отличалась от него она только тем, что не испытывала ни боли, ни страха и, к сожалению, не могла умереть.
- Бедняжка, - сказала однажды её хозяйка. – Это должно быть ужасно – существовать целую вечность.
Вздохнув, она погладила любимую игрушку по волосам и прижала к груди.
- Не волнуйся, - натянуто улыбнувшись, велела. – С этого дня мы будем с тобой постоянно играть.
***
Беспорядочно болтая в воздухе длинными худыми ногами, она свисала с дивана вверх тормашками и о чём-то неугомонно болтала. Он особо не вслушивался в её звонкий щебет, полностью погружённый в свои отрывистые бесстрастные мысли.
- Знаешь, что было бы самым смешным?..
Прекратив лениво листать очередную книгу, он задумчиво поправил на переносице очки в тонкой изящной оправе и вопросительно посмотрел в её запрокинутое лицо. Обрадовавшись, что её наконец внимательно слушают, она заговорила как можно громче:
- Смешнее всего будет, если я – человек, так безумно любящий жизнь, - умру, а ты, - её бессовестно прожигающий, - останешься жить. Это ирония, о которой ты мне так много рассказывал.
Он честно старался как обычно успокаивающе улыбнуться, но почему-то именно в тот момент это представлялось не просто трудным, скорее немыслимым. Получившаяся улыбка больше напоминала жутковатый гротескный оскал.
- Это шутка, - внезапно произнесла она и рассмеялась, как показалось ему, злобно и гомерически.
- Шутка, - повторил он глухо и озадачено. Он не понимал юмора, от которого становилось страшно и больно.
- Я не всерьёз это сказала, не грусти, - кувыркнувшись через голову и плюхнувшись на пятую точку, весело и задорно проговорила она.
Не всерьёз, значит. Он несколько раз уверенно мысленно повторил эти слова. Не всерьёз. Внутри затаилось неприятное настораживающее предчувствие.
***
На следующий день она привычно ходила с закрытыми глазами, привычно упала, но на этот раз не издала ни звука, только неподвижно замерла на холодном жёстком полу.
Когда это случилось, он неожиданно почувствовал себя странно пустым и бесчувственным. А ещё в комнате будто сразу стало темнее, хотя был только солнечный сентябрьский день.
Однако он, ни секунды не сомневаясь, что она притворяется, старательно игнорировал нововведение в её спектакле. Он всё ждал, когда она начнёт ныть и корчиться на полу, вымогая заботу и ласку. Он всё ждал, но она всё не двигалась.
- Эй, - наконец, не стерпев, тихо позвал он. – Вставай. Давай я тебе расскажу что-нибудь. Например, о темноте.
Она не отозвалась. Он звал её ещё долго, но она либо очень хорошо притворялась, либо на самом деле не слышала. А он в тот момент впервые испытал странное пугающее чувство, от которого сердце билось у самого горла, а спина покрывалась бисером холодного пота. Он никак не мог дать этому чувству имя, никак не мог понять, что такое страх, но уже был преисполнен им до волнующего предела.
Оцепенелый ужас не позволил ему броситься к неподвижному телу. Несколько часов он только сидел и смотрел на неё, застывшую на полу, как-то неестественно вывернув красивую голову. Он только сидел и смотрел, не заметив, как исчезла, будто туман с приходом рассвета, блистательная актёрская игра.
Синие сумерки мягкими дымными лапами расползались по комнате, когда он тенью скользнул к её бездыханной фигуре. Дрожащими пальцами он коснулся её лица.
Холодное.
***
Ночью она уже сидела на полу напротив его кровати, прислонившись спиной к двери и обхватив руками колени. Её лицо ничего не выражало, было застывшим и серым. Он следил за тем, как редко, медленно и уныло она моргает. Ему казалось, что каждый взмах чернильных ресниц смещал воздух. Он не мог объяснить, что это значит.
- Ты, кажется, хотел рассказать мне о темноте, - внезапно произнесла она, но в глаза ему не посмотрела. – Сделай хоть что-нибудь полезное, кроме того, чтобы лежать на кровати и неотрывно за мной следить.
- Темнота непрерывно связана со всем в этом мире, - бесцветно произнёс он. – Задай любой вопрос и в ответе на него будет часть страшной правды о темноте.
Она долго молчала, изучая свои пальцы, неестественно бледные, тонкие и продолговатые в льющемся из окна перламутровом свете луны. Потом неожиданно вскинулась и посмотрела ему прямо в глаза. Он едва уловимо вздрогнул.
- Как думаешь, что происходит, когда сходишь с ума?..
Это был его первый рассказ о темноте, предназначенный для неё.
***
Он знал все её уловки и игры. Он видел её насквозь. Он знал её маленькое несовершенство – глупую случайную смерть. Он видел её насквозь. Должен был, ведь она умерла и была его персональным призраком.
Он улыбнулся своим затравленным мыслям. Всё это было ему известно, но он не собирался ничего менять. Дни шли, она была в каждом из них точно такой же, совсем неотличимой от себя живой. Он не просто смирился с её присутствием, не просто заменил оригинал на мастерскую подделку, он на самом деле поверил в то, что ничего страшного не произошло. Но он всё равно помнил, что сказал ей в первый день об уничтожающей своей ложью тьме.
Она была его темнотой, что говорила с ним. Он был сумасшедшим, что говорил с темнотой.
Но какое-то время, пока внутри него почти не было осознанных чувств, ему ещё удавалось обуздать отвращение к самому себе, убого живущему в мире иллюзий.
3.
Теперь, когда он знал всё и ничего о боли и любви, у него не осталось сил придумывать совершенный мир для двоих. Он надеялся, что ему хватит хотя бы дыхания, чтобы удержаться в своей прежней реальности, совсем несовершенной, разодранной в клочья, испускающий сладковатый гнилой аромат. Всё, что осталось от ничего.
Теперь руки, которыми она к нему прикасалась, были сделаны из прозрачного медленно истаивающего льда. Он заворожено наблюдал за тем, как скользят по пальцам крошечные капли, как срываются в воздух, как падают на предметы, которых, быть может, не существует во тьме, как блестят на чёрном без неё солнце, подобно слезам, на которые она уже не способна.
Ему самому захотелось рыдать, он попытался – не вышло.
Он лежал на полу в безразмерном шерстяном свитере, что недавно ей подарил, и думал о том, как же она собиралась его носить. Думал о том, как у неё вообще получалось удерживать на себе остальные вещи. Может, одежда была тоже призрачной, тоже сотканной из темноты. Может, есть предметы, которые пропадают в ней даже при свете дня.
Например, дыхание. Оно попадает внутрь, и вокруг него немедленно смыкается бархатная мгла. И возвращается оно уже другим, мёртвым.
Она теперь всегда такая. Мёртвая. Холодная. Бездыханная тьма.
- Темнота может принимать очертания всего того, что она поглотила, - безжизненным тоном сообщила она.
Он же взглянул на неё с клокочущей ненавистью. Подскочил, попытался схватить за руки, но те уже стали серебристым туманом. Закричал бессильно – туманная фигура смотрела на него с болью и жалостью.
- Иногда такое случается, - спокойно произнесли растворяющиеся в воздухе губы. – Люди так несовершенны, так хрупки, так беспомощны, так уязвимы. Они падают, ломают кости и позвонки, страдают, изнывают от боли, остаются калеками или умирают, даже не успев удивиться.
- Да, - сказал он, думая, что, скорее всего, согласился в последний раз. – Я теперь всё понял. Я хочу в реальность. А тебя ненавижу, чудовище.
Она превратилась в образ из чёрного едкого дыма. Её угольные глаза пристально посмотрели в его. Так, что ему невольно начало казаться, будто у неё глаза живые, а у него – угольные.
- Ты не понял, - произнесла она печально. – Но только потому, что я так хочу. Так ведь интереснее. Особенно для тех, у кого нет ничего, кроме кукольных чувств. Скажи, ты знаешь, как трудно заставить куклу почувствовать себя человеком?..
- Что?.. – дрогнув, выдохнул он.
- Нет, не превратить в человека, - она резко мотнула головой, ударив себя по лицу жёсткими непослушными волосами. – Только сделать так, чтобы кукла сама поверила, что она человек. Выходит, не только в сказках деревянные мальчики становятся настоящими?..
Он судорожно думал о том, как напрасно поступил, выучив боль. Что хорошего в этом знании?.. Все люди беспричинно стремятся к новизне и открытиям. Зачем это нужно? Когда какой-нибудь умник, наконец, поймёт, что нет ничего хорошего в познании этого гниющего мира?
Он часто думал об этом. Раньше. О том, что наш мир – это чей-то неудавшийся эксперимент, который в одночасье себя исчерпал и потому был заброшен своим создателем. Нас всех покинули давным-давно. Мы прозябаем в холодах одиночества. Все мы враги, а вовсе не братья. На самом деле каждый из нас, боясь признать это, осознаёт всю бессмысленность бытия, потому старается сделать хоть что-нибудь, чтобы почувствовать самому и оживить остальных, но почему-то всегда получается так, что благие дела неизменно ведут в бессвязно рокочущую преисподнюю. В темноту.
- Я твой ад?.. – прозвучал странный вопрос.
Странный. Странный. Очень странный. Он.
- Ты моя кукла, - криво улыбнувшись, спокойно сообщила она.
Сердце замедлялось в груди, пока не остановилось вовсе. Он посмотрел на свои руки. На кончиках пальцев лежала мягкая бархатистая пыль.
- У человека обязательно должны быть чувства, - дробился её страшный прерывистый голос. – И, разумеется, он не может обрести их из книг.
Перед его глазами беспорядочно замелькала череда сумбурных расплывающихся картин. Его собственное тело, неловко изогнутое на полу, неподвижное, бездыханное и холодное. Его, а не её. Кукла – его подарок и точная копия, - упавшая на том же месте, где только что был мертвец. Кукла, бережно подобранная трясущимися ладонями. Кукла, лежащая на кровати и сидящая у двери на полу девушка. Кукла, замершая на краю стола в окружении старых изорванных книг. Односторонние реплики девушки и воображаемые ей немые ответы. Кукла с мокрыми от дождя волосами, аккуратно завёрнутая в большой мягкий свитер. Кукла с бездушными глазами-стекляшками, удостоившаяся преданной любви человека.
Ему показалось, что на его глаза, наконец, навернулись слёзы. Но, когда он попытался ощутить их рукой, то только смешал чёрную тьму с другой чёрной тьмой.
Он посмотрел на неё, вновь представшую в человеческом облике.
– У каждой игры есть свой финал, - сказала она, не мигая. – Эта игра длилась столько, сколько мне было необходимо, чтобы смириться с потерей. Теперь я больше в тебе не нуждаюсь. Мы ведь оба, наконец, поняли, что тьма на самом деле вовсе не лживая, что она, как и теплота свитера, ничего не значит без человека. Мы делаем темноту опасной. Мы создаём иллюзии, в которые сами же и окунаемся. Если бы темнота была самостоятельной, а не зависимой, признаюсь, я бы продолжила жить в ней, даже зная, что всё вокруг ложь. Но нет ничего скучнее и невыносимее жизни в мире, придуманном самим тобой.
Он вздрогнул и вспомнил о том, что считал этот мир покинутым. Что ж, прозвучавшие только что слова стали ещё одним неоспоримым подтверждением того, что тот безответственный трус, что нас создал, бросил нас и сбежал.
- Чтобы ощутить власть, каждый создаёт кого-то, кто его слабее и меньше. Абстрактный сомнительный бог создал людей, которые в свою очередь создали кукол. Это только вопрос веры. Потому не всем дано постичь возможность вложить в куклу душу.
Он опустил свои несуществующие сотканные из мрака глаза и увидел хрупкое тело игрушки, невесомо замершее на том же месте, что и его клубящееся чёрное тело. Чем дольше он смотрел на куклу, чем сильнее становилось осознание собственного небытия, тем неотвратимее и стремительнее истаивал его бесплотный эфемерный облик. Постепенно в сгустившемся воздухе от него остался только расплывчатый чёрный узор. Даже у куклы были крошечные руки, чтобы она могла всплеснуть ими от страха, когда кто-то дёрнет за опутывающие их невидимые нити. Даже у куклы были крошечные глаза, чтобы, когда хозяину не захочется страдать в одиночестве, можно было наполнить их искусственными глянцевыми слезами.
Темнота, ты беспомощна. Темнота, ты безропотна. Темнота, ты в самом деле бездыханна. И только человек способен вдохнуть в тебя силу и власть.
- Пора прощаться, - грустно улыбаясь, сказала она.
Ужас метнулся в глубине его глаз.
- За что? – слабо шевельнулись его растушёванные губы. – За что? При жизни я всё время читал книги, но не потому, что мне нравилось проводить время с ними, а не с тобой. Я делал это за тем, чтобы мне было, что рассказывать тебе, пробуждая внутри тебя восторженный интерес. Я возносился в рай от любого мимолётного проблеска радости в глубине твоих глаз.
Её лицо слабо дрогнуло, но не смягчилось.
- Какая разница, что было при твоей жизни? Она в любом случае кончена.
- Тогда зачем ты продолжила мучить меня даже после моей смерти? Зачем я учил, что такое «любовь», «потеря», «боль» и «страх»?.. В чём был смысл принуждать куклу познать то, что даже её хозяйкой не было познано?
Её глаза злобно сощурились.
- Никчёмный дурак, - злобно процедила она. – Разве должны быть мотивы для того, чтобы управлять какой-то жалкой игрушкой?..
- Ты говорила, что всё относительно, - неуверенно вспомнил он. – Значит, тебя устраивает быть такой же подконтрольной куклой в чьих-то руках?
Она неожиданно разразилась тем ужасающим смехом, которого он никогда не слышал от той, кого знал и любил.
- Устраивает?! – взвизгнула она и взмахнула руками. – Причём здесь то, что меня устраивает или нет? Просто есть вещи, с которыми приходится мириться, потому что они установлены и неизменны. Понимаешь?.. Боже, какой глупый вопрос… Не поймёшь же, пока я – твой бог – этого не возжелаю!..
Он думал о том, что это непостижимо глупо – обвинять её в издевательствах над собой, ведь он не был ни призраком, ни душой умершего человека. Его не было вовсе ни в одном из реальных миров. Даже эта мысль, коснувшаяся его иллюзорного разума, была придумана ей.
- Чтобы отогнать кукольную тоску, - тихо произнёс он. – Я замечал это ещё, когда был живым. Ты относилась к кукле лучше, чем ко мне. Ты даже любила её больше, чем меня!..
- Разве в мире есть запрет на любовь к игрушкам? – неэмоционально вопросила она.
- Но ведь кукла не способна любить в ответ, - тоскливо прозвучал его голос.
- А ещё она никогда не предаст, не солжёт, не сделает больно, не оставит гнить в одиночестве. И пусть мои чувства к ней будут безответными, пусть!.. Настоящей любви не нужна взаимность. Я счастлива лишь от того, что люблю. И ты можешь звать меня извращённой, больной, сумасшедшей, мне всё равно. Этим ты только лишний раз докажешь, что любить человека опасно и страшно настолько, насколько любить куклу прекрасно и правильно.
Он слушал её и думал, что это было бы терпимо, если бы его потерю восполнили куклой. Странно, горько, мучительно, но терпимо. Он думал, что не способен перенести осознание того, что его не просто заменили, ему изначально предпочли бездушный мёртвый фарфор.
- Пока ты не подарил мне куклу, ты мне только нравился, - задумчиво призналась она. – После я почти убедила себя в том, что люблю тебя. Это было не так сложно, благодаря твоему сходству с куклой.
Он пытался, но никак не мог понять, в чём смысл этих диких слов. Выходит, он заблуждался, полагая, что это кукла похожа на него, а не он на куклу.
- Твоя смерть сначала была ударом, настолько хорошо я вжилась в роль твоей возлюбленной, но после она стала своеобразным озарением, долгожданным поводом, наконец, полностью подарить своё сердце моей любимой кукле, - безумно и мечтательно улыбаясь, произнесла она. – С моей истинной любовью мы, наконец, остались вдвоём. И… Знаю, так не принято говорить, знаю, что настоящий «ты» меня не услышишь, но я просто не могу промолчать. Спасибо тебе за то, что ты умер и оставил нас наслаждаться друг другом. Наверное, ты попадёшь в рай за то, что сделал кого-то настолько счастливым.
Слабые очертания тьмы ещё витали в воздухе, но его образ уже не был в них различим. Сознание угасало и растворялось. И он бы подумал в последний раз о том, что она не виновата в своём безумии, то ли вызванном кошмарной утратой, то ли преследующим её уже долгое время, он бы подумал, если бы был настоящим или если бы в ней, воображающей все его мысли, была хоть слабая толика осознания себя сумасшедшей.
- Прощай, - сказала она, неловким взмахом руки стирая останки клочковатого мрака.
- Прощай, - ответила самой себе за того, кого в этом доме давно уже не было.
А кукла, брошенная на полу, загадочно промолчала.
П/А: Буду крайне признательна тому читателю, что героически прочтёт до конца оплот моей неистовой фантазии и при этом не только не деградирует, но и не останется равнодушным. С удовольствием приму любую оценку, в том числе конструктивную и обоснованную критику, так как именно она ведёт по пути к совершенству.