В поисках истины. 1. Сознательное недовольство

Евгений Каширский
Да, это так… при социализме была сплошная изоляция, из внешнего мира к нам ничего не поступало, никакой информации, и люди сами до всего додумывались, если хотели думать, сопоставляли, исследовали. В Москве, возможно, было легче, там много умных людей, живущих на одной территории. Им можно было встречаться, обмениваться мнениями. А в провинции, в какой-нибудь слободке, было труднее понять, что происходит вокруг.

Я рос в семье рабочего и швеи. Вокруг меня были простые люди, интересующиеся больше хлебом насущным, чем политикой, они много пили, и самое большее, на что они были способны – рассказать новый анекдот или спеть озорную частушку.

И было, действительно, трудно – узнать, где правда, а где ложь. Но некоторые люди, как выяснилось потом, все же думали, несмотря на то, что все было схвачено. Повсюду – портреты, лозунги, нам подсовывали пропагандистские книжки, фильмы, в газетах – сплошная слащавая ложь. Нас с детства пичкали пропагандой, как таблетками, чтобы мы не отклонились и не стали думать. И все же одним из таких думающих был и я…

* * *
Я и сам не знаю, почему это со мной произошло, потому что я ничем не отличался от своих товарищей по играм. Но где-то с пятнадцати лет, не раньше, меня потянуло на рассуждения о советской власти, о всех наших порядках, о том, что у нас творится. Я жадно ловил всякую информацию о том, что у нас неправильно, сопоставлял тексты центральных газет, размышляя в меру своего незрелого ума, где они врут. Товарищам мои поиски были неинтересны и непонятны, и после двух-трех попыток поговорить на эту тему, я с ними больше не заговаривал, догадался, что лучше не настаивать. Но что тогда оставалось? Родители у меня были люди простые, и мое умонастроение их пугало. Отец вздыхал, а мать так вообще злобилась, и затыкала уши, когда я пытался ей что-нибудь втолковать.

И вот я ходил по улицам и размышлял… и в таких размышлениях мог весь город исходить, не замечал, как до окраин доходил, до мерзкой промзоны или песчаных карьеров. Смешно сказать, но я целыми днями мучился над разрешением загадки: что есть советская власть? Польза от нее или вред? С одной стороны, вроде бы успехи и забота, а с другой стороны – все равно не приемлю, чувствую, что от этой власти воняет, вот только не пойму чем…

А потом как-то мои родители уехали на праздники к родственникам, и я был три дня один, и от нечего делать крутил ночью радиоприемник и наткнулся на радио «Свобода». О, какая это была встреча! Заглушаемый противными трещотками голос подтверждал, что у нас в стране все неправильно, и как ужасно, грубо обходятся с теми, кто хочет что-то изменить. Ну, наконец-то я нашел то, что мне нужно! Лег спать в пять часов утра. Однако днем слушать «Свободу» было невозможно – глушилки усилились и полностью забили радиостанцию, я все же пытался слушать, но слушать было мучительно, прорвется отдельное слово, но кому нужно отдельное слово? и потому следующую ночь я тоже не спал. Я не задавался вопросом, правда ли то, что они говорят. Я сразу им поверил, принял их, будто это были мои лучшие друзья, да что там друзья! это были родные милые люди, которые хотят мне добра, бесплатно просвещают… и за эти три ночи я окончательно изменился и стал сознательным ненавистником советской власти.

Вот так у нас все происходит, да? – говорил я себе, – вот она какая наша жизнь… о, как мне хотелось поделиться своими знаниями, ими я мог бы опровергнуть любого пропагандиста, пичкающего меня враньем, но простой вопрос, который мне задали в первом же разговоре: а откуда у тебя, юноша, такие сведения? – поставил меня в тупик, и я понял, что не стоит ввязываться, потому что не ответишь. А! оттуда, – скажут тебе, – но ведь они же все врут, это же западные голоса, специально, понимаешь ли, специально, чтобы сбить нас с толку, ты поддался, и это твоя ошибка.

Ну, что спорить с придурками? Я не спорил, но и не менял появившихся у меня убеждений. Я окончательно убедился, что советская власть – это зло, которое надо уничтожить. Но как прикажете уничтожить это зло? Я продолжал ходить по улицам в размышлении, и ни к какому выводу не пришел, кроме того, что надо создавать партию революционеров, как у Володи Ульянова, и все переменить, и отдать жизнь за свободу. Конечно, насчет жизни я погорячился, но настроение мое было весьма решительное.

Итак, с виду вроде обычный паренек из слободки, а внутри – сознательный противник режима, в душе-то идет постоянная работа и копится недовольство. К семнадцати годам я стал, как говорится, матерым антисоветчиком, да уж, не тот простачок, которого дурили в школе разными байками, и загибали пальцы, говоря о преимуществе советской системы. Впрочем, простачком я еще долго оставался, я ведь по жизни и есть простачок, но это по жизни, а в отношении к режиму – полный скептик и даже циник, считавший, что чем хуже для них, тем лучше.

И как я мечтал о друге, умном серьезном товарище, каком-нибудь интеллигенте, который осчастливит меня своей умной дружбой. К сожалению, такого друга я долго не мог себе завести, пока не поступил в университет.