Катится, катится голубой вагон

 
«Беззвучно пролетают мимо
Немые дни. Недели-мимы.
Задумайся, - мне намекают
И, молча, мимо пролетают.
Нищаю, чувствую, нищаю,
Но по-привычке обещаю
Задуматься. Придёт пора…
Но та пора прошла вчера».
Драм. Ал. Володин

- Проводник! Где проводник? Больше часа едем, а чаю не допросишься!
- Нет, вы поглядите! Бельё дают абсолютно мокрое! Как на таком спать?
- Друзья! Ну, что вы всё про чай! Поглядите в окно. Заповедные места проезжаем. Может, повезёт, лося увидим или медведя…
- Других  забот у нас нет, кроме лося вашего. Проводник!

Граждане пассажиры! Наш состав следует маршрутом… Просьба соблюдать чистоту  и  порядок… В каждом вагоне имеется проводник… По всем вопросам…Счастливого пути!  Послушайте музыку. «Медленно минуты уплывают вдаль,
 Встречи с ними ты уже не жди»...

Поезд мчался по стране. За окнами непрерывно мелькала  жизнь. В вагоне тоже - своя жизнь. Не мелькала. А копошилась, оседала на полках и пускала  не слишком  глубокие корни. Путь-то не близкий.
Вдоль вагона, проникая  сквозь закрытые двери купе, катился  густой, натренированный  призыв: «Гра-а-ждане, приготовим билеты!»

Варвара спешит побыстрей  разделаться с формальностями: проверить билеты, успокоить  капризных  пассажиров, раздать постельное бельё.  Ах да! Ещё не успел тронуться поезд,  со всех сторон  уже  слышится: «А чая долго ждать?»  В этой поездке она одна, напарнице приспичило рожать не ко времени.   Неугомонные    с первых минут тянутся  за ней, как  малые гусята за уткой, пока не утрясёшь все  вопросы. Это уж потом, освоившись на новом месте, они сами привыкают ходить за кипятком, перестилать постель и  определять  время стоянки поезда.  Да ладно, Варваре и принести чай в купе не трудно и ответить - язык не отвалится. Дорога  длинная, обживутся каждый на своём месте, распакуют багаж: халатик там, тапочки домашние, и…пойдут  знакомства-разговоры. В каждом купе – своя атмосфера, свои темы. Ах, любит Варвара эти посиделки!  Своя  личная жизнь не удалась, так хоть о чужой послушать. Хотя, тоже и о чужой, бывает, такого наслушаешься…

… «А вы слыхали о Юрии Норштейне? Нет? Сейчас я вам  назову  пару мультиков, и вы сразу вспомните. «Ёжик в тумане». А? Вспомнили? И «Сказка сказок» тоже. Ну, не вы, так ваши дети наверняка знают. Их даже так пренебрежительно  и называть не хочется. Это настоящее кино, подлинное искусство. И совсем  не детское, скажу я вам. Там столько мысли… Норштейн – философ, умнейший и талантливый художник»...

Варвара, подметая пол в вагоне, уже не слышала продолжения  разговора в том купе. А недоумение осталось. «Ёжик в тумане»…тоже мне!
Ну, видела она  с Ванюшкой по телевизору. Это когда же было? Парень тогда в школу ходил. Им не понравилось. Всё тёмное, всё мутное, ничего не разберёшь, морды какие-то лезут из тумана. Выдумывают чёрт-те чего. А эти – «искусство»!

Она раздражённо махала  веником, задевая по ногам снующих пассажиров. Кто-то шутил по этому поводу: «Правильно, гоните нас поганой метлой!» А кто и возмущался: «Ну, и сервис у вас, голубушка!» - «А вы  не обзывайтесь!  Должна же я убраться».
Варвара и сама не поняла, с чего так разозлилась. Уже в своём  уголочке, после третьего  стакана  чаю, она остыла и подумала - через эти мультики  Ванюшку вспомнила. А боль-то вот она, не проходит.
Давно уже канула  у них пора мультяшек. Парень отслужил 2 года, вернулся совсем мужиком. Правда, контузило его там, но, слава Богу, живой. Чудной какой-то стал: сидит, молчит - не поймёшь, о чём думает. Ему бы учиться, а он с бабой 35-летней связался. Да ещё с ребёнком.
Варвара помнит, какой скандал сыну закатила, когда он сунулся их знакомить, эту подругу свою с матерью. Теперь вот у той живёт на краю посёлка. К матери не ходит и, говорят, работать пошёл на автобазу. Хорошо ещё, что у  Варвары работа подходящая: дома почти не бывает. А так – хоть «караул» кричи. Такая тоска...

Опять радиоточка затянула свою волынку:
«Скатертью, скатертью дальний путь стелется
И упирается прямо в небосклон»…
Ну, что ты будешь делать! Другой музыки у них нет, что ли? Так за  всю  дорогу с ума сойдёшь.

Поезд, набрав скорость, бодро постукивал по рельсам. За окнами стремительно менялись пейзаж, цвет неба, погода. И любители наблюдать, не уставая, комментировали проплывающие  картинки. А посмотреть было на что.
Безупречная синева неба так быстро покрылась лёгкими, стройными  грядами облаков, что казалось, это быстро идущий состав зацепил  наглаженый шёлк небес где-то у горизонта  и  тащит его за собой, собирая в складки, морща и теребя только что туго натянутую лазурную ткань. Ещё несколько минут – теперь ткань уже рваная, вся в бахроме и мелких клочьях,  скрыта от солнца. Лишь отдельные  лучики мгновенно  мигают сквозь дыры в навалившихся кучей сизых  облаках. Погода явно  испортилась, и вскоре косые дождевые струи, нахлёстывая, побежали по окнам, смывая дорожную пыль и победно топоча по крышам вагонов.

Варвара притихла в своём уголочке, глядя на плачущие окна. И в эти редкие  минуты покоя, неожиданно для себя, она мыслями перенеслась в те времена, когда работала на почте, а Ваня учился в интернате и, хоть и моложе она была, а что толку…

…По воскресеньям, если не было дежурства, она гладила. Накануне, в субботу, стирала, развешивала мокрое бельё во дворе, а  утром уже стелила в кухне на столе старенькое одеяло, ещё от Ванюшки маленького осталось, включала, утюг и  под  бормотание телевизора мирно «отдыхала» в свой нерабочий день.   А  там пел седой  мужчина,  стройный, подвижный, хоть и  не молодой: «А костру разгораться не хочется…тара-пам, тара-пам, тара-пам. Просто встретились два одиночества – вот и весь разговор». Вроде бы –  песня и песня,  но  ведь про неё, про её жизнь, про  собственное одиночество. Как это придумывают люди такие песни...

 Ещё при жизни мужа у Варвары не было ощущения, что вот, мол, это –  «моя  половинка». Мало ли, что в книжках напишут. Нормальная замужняя жизнь. Как у всех. В  одной  книжке она вычитала, что нет ничего хуже, чем одиночество вдвоём. Ну, она-то так не считала. Наверное, есть вещи и похуже. Пьянство, например. Тоже знакомый сюжет. Знаем, хлебнули.
После похорон мужа, он погиб  под колёсами поезда - пьяный шёл в день получки, Варвара определила Ванюшку в интернат. Тогда как раз её устроили на поезда дальнего следования проводницей: там и платят больше, и из дома тянуло подальше, чтоб  ничто не напоминало. Она  долго привыкла  к  новому состоянию, когда обед готовить себе одной, постель стелить для себя одной и по воскресеньям не знаешь, куда себя одну девать.
А куда раньше-то себя девала? Та же готовка, да стирка. Правда, тихо стало, без скандалов. Вот это-то и чудно, без привычки.

  После рейса  возвращалась домой охотно.  Научилась жить в ладу с собой,  пробовала устроить жизнь повеселее, поинтересней. Вязала разные шапочки-кофточки себе и соседкам, но это опять - одной в четырёх стенах. Прозвали  как-то  на  сходку  каких-то «братьев и сестёр», Слушала, как  поют хором  про всеобщую Любовь. Народ улыбчивый, доброжелательный, но не долго задержалась Варя среди них: какие-то они нездешние. Тянули  соседки на вечера «Кому за 30», но ей там стало так противно: жалкие все какие-то, жизнью потрёпаные. Молодятся, петушатся, а  всё равно  видно, что старые, одинокие и несчастливые. Неловко  даже  смотреть.
 Вот книжку почитать, в кино сходить – это  пожалуйста, с удовольствием…

Варвара очнулась от своего сна на яву. Окошки продолжали горько плакать, дождик не унимался, хотя поезд давно уже ехал мимо других лесов, новых полей и незнакомых посёлков. Вытерла  набежавшие на глаза слёзы:  будто всю жизнь за минуты на экране пересмотрела. И маму покойную вспомнила, тихая была женщина, обиды от Варьки сносила молча. Прощения бы попросить – а услышит ли… И  снова  мужика своего  вспомнила.  Этот сам её и обижал и руки распускал.  Столько воды утекло за все годы, но что хорошего она видела? Хорошее и доброе  в одной горсти  унести можно. А Ванюшку жалко. Что  сыну  в детстве досталось?   Интернат, да пионерский лагерь. И армия изломала  хорошего  парня. А что он увидит рядом с этой крашеной разведёнкой? …«Просто встретились два одиночества. Вот и весь разговор»…
Варвара тяжело поднялась, одёрнула форменую тужурку и отправилась менять занавеску на окне.  Пассажирка  жаловалась.  Бригадир раскричится: «Имущество не бережёшь! Свою занавеску, небось, не порвали бы! Вычту с зарплаты!» Да ладно, покричит и перестанет. Она же на работе, пассажирам нет дела до её проблем.

«Каждому, каждому в  лучшее  верится,
Катится, катится голубой вагон».
За поездку эта песня так намозолт мозги, что разнесла бы радиоточку к чертям собачьим! А пассажирам – хоть бы что. Даже не замечают, что без конца сами бурчат под нос: « Каждому  ля-ля-ля, ля-ля-ля  верится»…

Варвара управилась с делами, и вышла в коридор просто так, без дела. Ну, не может она долго одна быть, не справляется с мыслями своими. Так плохо на душе от мыслей – хоть ты что. Уж лучше пусть - песня эта. Почти все двери купе приоткрыты  - для  вентилляции. И отовсюду слышны разговоры...

     … «Ну, и что ж такого - в школу? Не в тюрьму же, прости, Господи!
Все  люди вырастают и с этого начинают. Я вот пошёл в первый класс в  самый разгар  войны. Отец воевал, мать работала с утра до ночи. Не до меня ей было. Хотя, не то я говорю. Как это не до меня? А для кого же она работала? Накормить ребёнка, одеть – большая проблема. Вы не знаете, молодые, что  зимой  даже валенок не было. Дети ходили  в мороз в таких стёганых  тряпичных  сапожках  с калошами, «чуни» мы их звали. Так  их - ещё  достать. А с едой -  за деньги не купишь. И какие у служащих  деньги!
...Так вот. Пошёл я сам в школу записываться. Много нас таких самостоятельных тогда по улицам  болталось.  Стою к директору  вместе со всеми. Подходит моя очередь. Ну, то да сё: фамилия, имя. Спрашивают: «Национальность?»  Я - в панике: « А что это?» Мне говорят:  «Ну, ты кто: русский, украинец, татарин?» «А,- говорю,- вы вот про что. Пишите: жид». Хохот накрыл последние слова пассажира и, вырвавшись из купе, прокатился по коридору.

Варвара вздрогнула  и  очнулась от задумчивости: « Вот так и живём. Ребёнок с малолетства в мерзости купается, откуда ему хорошего набраться, если кругом…да, говорить не хочется. А матери с отцом, если таковой имеется, всё недосуг - на жизнь  зарабатывать надо. Хорошо,  добрые люди на пути повстречаются или  к  книжкам  малыш  потянется – тогда и узнает, что не вся жизнь из мата и водки складывается». И опять Ванюшка  перед глазами… «Виновата я, виновата  перед ним»...

…Иван прикурил очередную сигарету от своего же окурка и уже в который раз за сегодняшний день включил старенький магнитофон. Хриплый голос Высоцкого заполнил всю комнату и вырвался через форточку на улицу:
...«Он мне спать не давал,
Он с рассветом вставал,
А вчера не вернулся из боя»...
И опять заметался из угла в угол, отшвыривая табуретки и натыкаясь на углы.

Ну, это ж надо! Чтобы в одной роте – и три Ивана. Ивановича. Иванова!
Нарочно что ли они такое сотворили? А куда денешься? Так в утреннюю перекличку и орали хором: «Иванов!» « Я – Я – Я!»
Остальные не знают, как их различать. Они и внешне, как братья: все трое невысокие, мускулистые, бритоголовые. Ходят без суеты, говорят неспешно – обстоятельные мужики.
Один остряк-самоучка додумался: один пусть будет Иван, другой – Иваныч, а третий, уж извини, - Иванов. Так и пошло.
И не захочешь, а жизнь свела – сблизились, что родные братья. Да нет, родные-то как раз, бывает, так разругаются, что на многие годы дорогу друг к другу забывают. Дурачьё! Жизнь-то одна, а причин для ссоры долго искать не надо, под ногами валяются. Ну, и кому это надо?
А тут на службе делить нечего. Все в одном положении: утром подъём, днём ученье, вечером отбой. А в перерывах – столовка и перекур. Время тянется, как зажёваная жевачка - плюнул бы, да к зубам прилипла, не отодрать. Вот Иваны и прикипели друг к другу. Вместе – оно всё-таки легче. На кухне картошку чистят – смех, аж за воротами воинской части слышен. На ученьях один другого выручает: то у Ивана сапог в  болото засосало, то речку переплыть, а Иваныч, как топор, тонет, то на стрельбище Иван за Иванова в мишень целится.
А денёчки катятся. До дембеля ещё не скоро...

...Иван не может усидеть, когда воспоминания до этого места доходят. Мечется загнаным зверем, ломает сигареты, разбрасывает незагорающие спички. Ему бы не терзать себя картинами прошлого, а  поди, запрети голове поворачиваться назад снова и снова…
…В тот день они задание выполняли. Поручено доставить  груз через лесок  в соседнюю часть. Ну, ясное дело, всех  втроём и послали. Каждый тянул свою ношу. День душный, жарко. Лесок густой, без просветов. Растянулись по тропинке, друг дружку не видать...

Что там произошло? Они же не знали, что несут, им не докладывали.
Или наткнулись на что…
Иван не помнит, как оказался в своей части. Как  поднялся? Шёл, или  полз, или его  принесли?... А дальше – госпиталь. Мать приехала. Домой вместе вернулись, она  радёхонька, что живого привезла. А их-то матери?...

Всё, всё. Кончать надо с воспоминаниями – чокнуться можно, если не уже…А им что – лезут и лезут в голову.
Только рядом с Антониной ему становится  легче. Молодец, баба. Сколько раз он ей всю эту трагедию ни пересказывал, сколько ни оплакивал товарищей, она терпеливо слушала и лишних слов не говорила. Тут утешениями не поможешь. Стопочку нальёт, закусить пододвинет, за упокой души с ним и выпьет. И посидит молча… Глядишь, к ночи немного отхлынет от сердца горечь. А днём  опять - хоть волком вой. Вот он около Тоньки и держится. Пусть мать и орёт на него, и плачет, и уговаривает найти невесту покраше и помоложе, а ему разве этого надо? Ему удержаться на земле надо, ухватиться  за что-то крепкое, надёжное. Потому что после тех проклятущих дней ему всё кажется, что его тоже похоронили в тех цинковых гробах. Беда -а -а...
«Всё теперь одному,
Только кажется мне:
Это я не вернулся из боя»...

«Граждане пассажиры! Убедительная просьба, на остановках не отходить далеко от поезда. Не оставляйте вещи без присмотра. Соблюдайте чистоту в вагоне. Послушайте музыку».
«Медленно минуты уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди».

А поезд идёт, мерно постукивая колёсами, на запад ли, на восток – не имеет значения. Главное для Варвары, что следование дальнее. Что пассажиры в вагоне основательно устроились для долгой поездки. Конечно, в конце концов, каждый из них сойдёт на своей остановке и в своё время, а пока поезд – это их жилище. Пускай временное, но прочное, и  уютное, и общее  на всех.
Соседи по вагону, по купе люди разные, но мысль, что всё это путешествие окончится, и все они разойдутся, чтобы больше никогда не встретиться, настраивает едущих на мирный лад и тянет на откровенные беседы, на исповеди перед абсолютно чужими людьми.
«Граждане пассажиры! Наш состав следует…» Для кого-то следующая остановка будет окончанием пути, кто-то проследует дальше, а кто-то новый присоединится. «Как в жизни, - размышляет Варвара, начищая до блеска дверные ручки, - поезд, как жизнь: идёт, идёт и… кому-то уже выходить»...

Это ж надо, какая ей досталась работа! Люди деньги платят, чтобы их отвезли куда надо, а она катается себе по всей стране, да ещё и зарплату за это получает. Ну, не за это, конечно. За  долгое дежурство  так  наломаешься: и уборка, и титан на ней, да белья мешки, да пассажирам всё чего-то нехватает. Но много достаётся всё-таки хорошего. Очень Варвара любит перестук колёс, он ей и ночью не мешает: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Кажется, едешь к хорошей жизни,  и ждёт тебя там радость и кто-то самый-самый…
Ну и что, что пока никто не ждёт. А вдруг! Как говорится, ещё не вечер.
Нет, правда, хорошая работа. Очень.

Иногда  такая компания в купе подберётся – любо-дорого. Поезд себе несётся, а за окном  в обратную сторону убегают поля, леса, речки.  Отстают, чтобы дать дорогу  новым  посёлкам, городам, одиноким полустанкам. Небо то умывается горестным дождичком, то веселится сияющей голубизной. А четыре женщины в своём временном жилище вещички разберут, в домашнее переоденутся, из сумок закусочки дорожные повынимают, на столик салфеточку свою постелят и Варвару, мимо проходящую, зазовут: «Эй, подруга, не проходи мимо, посиди с нами. Э-э-э! Всех дел не переделаешь».
И так душевно, бывало, посидят. И попоют, и поплачут, а то  так нахохочутся – аж животы болят.

- Нет, Варвара, всё-таки, прости меня, но ты - дура. Парень такое пережил, чудом  в живых остался, а ты ему скандалы из-за бабы закатываешь. Да, тебе в ножки поклониться той женщине надо, что она сына твоего спасает.
- Да, я понимаю, девчонки, а поделать с собой ничего не могу. Как увижу их рядом, так страшно горло и перехватит…
- А сына потерять не страшно?
- Ой, девочки, я вам сейчас одну историю расскажу!
- Ну, давай. Варька, сиди. Никуда не денутся твои пассажиры.

...Его Павлом звали. Профессорский сынок. Мои родители дружили с его отцом и матерью ещё с юности. А Лена преподавала литературу в классе, где учился Павел. Она была уже опытным педагогом, и набежало ей тогда, пожалуй, за тридцать.
Много это или мало? Нам с вами кажется – девчонка. А за партами сидели девочки и мальчики, которым от силы по семнадцать. Лена им казалась старой тётенькой. И биография  у  этой тётеньки была уже богатая. Все знали, что и замужем она побывала, и ребёнка потеряла, и родителей похоронила, они у неё в автокатастрофе оба сразу погибли. А жила она за городом, у своей подруги.
И вот нашего Пашу настигла первая любовь. И вы догадываетесь к кому. Представляете, что творилось с его родителями? На семейных советах, куда приглашалась и моя мама, его отец кричал, срывая голос: « Ты сошёл с ума! Она же тебе в матери годится! Через десять лет это будет уже старуха!»
А Пашка, уже без сил от свалившегося на него испытания, повторял одну и ту же фразу: «Я её люблю». Пашина мама молчала, только плакала и подавала отцу сердечные капли, которые он выпивал залпом, как водку, и сипел уже, а не кричал: «Поглядите на этого идиота! Он хочет загубить и свою и нашу жизнь!»
«Я люблю её, - повторял Павел, - не волнуйтесь, в этот дом она не войдёт. Я ухожу, а вы… а вас…мне жалко. Но сделать я ничего не могу. Это моя жизнь»…
- Жалко парня…
- А родителей не жалко?
- А Лена-то, она как?..
- Не перебивай. Давай дальше рассказывай.
…Надо сказать, что Лена долго противилась чувствам мальчика. Ближе к Пашиному окончанию школы у них был уже не один серьёзный разговор, и Лена поражалась упорству и горячности этого юного мужчины, который и жизни-то настоящей не видел из окон папиной профессорской квартиры.
С тех драматических дней прошло много лет. Не стало моих родителей, разные пути развели нас с Пашей и его семьёй. Но однажды мне довелось посетить его стариков, я должна была вернуть им кое-какие реликвии их семьи, застрявшие в архиве  моих родителей.
«Боже мой, - с ужасом подумала я, - неужели это та самая красивая пара: профессор и его великолепная жена? Их дом был всегда наполнен весёлым смехом, голосами их друзей и товарищей сына. Профессор так блестяще читал лекции, что на них сбегались студенты других факультетов, а поклонники его молодой жены оставляли цветы прямо у дверей их квартиры.
Я увидела ту же просторную квартиру, но тёмную, запущенную, пустынную. Женщину с потухшим взглядом когда-то прекрасных глаз, сидящую около седого старика, в инвалидном кресле. Стол, заставленный пузырьками и коробочками с лекарствами. Больничный запах.
Боже мой! Что сделали они со своей жизнью? Зачем отравили жизнь единственного, горячо любимого сына? Разве он не оправдал их надежд, став крупным специалистом, которым отец вправе гордиться? В чём его вина, почему тогда, когда он покидал  родительский  дом, вслед уходящему сыну неслось: « И чтоб ноги твоей…»  В том, что полюбил? И, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь. Разве можно заранее спланировать любовь? Вот она пришла, и никто, даже самые близкие и родные люди, не смогли её остановить.
Очень жаль стариков, но я не могла вернуть им молодость и здоровье, я не могла вернуть им то единственное, что зажгло бы искру жизни в их глазах – их сына...

Пассажирка  замолчала. Варвара насквозь промокшим платком вытирала заплаканные глаза: «Растравила ты мне душу, подруга. Я и так места себе не нахожу, а тут - когда ещё до дома доберусь. Да и захочет ли говорить со мной Ванюшка? Запросто может и за дверь выставить». « Ты, Варюха, главное помни, что любишь его. А как ему жить, он сам решит, не мешай только».
- Ой, бабоньки!  Есть же  же  счастливые, кто любовь свою смолоду нашёл! Им и старость не страшна.
- Чем это она им не страшна, интересно? Старость, как ни крути, не радость.
- А  поговорить есть с кем, и стакан воды подать, если нужно. Ой, девчонки! Мне бы  хоть  старичка какого-нибудь… Я бы…
- С ума сошла, подруга! Старичка ей! Да ты знаешь, какие они нудные, старички-то? И то им не так, и это. Пока ты своего стакана  воды дождёшься, с тоски помрёшь.
- Так я же про тех, у кого любовь.
- А я про тех, кому «какой – нибудь» сгодится.
- Ой, девоньки, был у меня один старичок. Ну, умора! Да не такой уж и старичок, доложу я вам.  Ну,  размечталась я: «вот и встретились два одиночества». А у  меня с ним - ну ничего общего, одни сплошь  пустые разговоры. И  в чём, спрашивается, смысл такого старичка? Чтобы было, у кого спросить: что сегодня по телевизору? Или  сколько ложек сахару в стакан  положить?  Если  целый  день  обсуждать - закрывать форточку или нет – до психушки  уже недалеко.
- Ну, и куда он делся, старичок твой?
- А я ему  быстренько  сказала: «Извините, гражданин, вы не туда попали. Ошиблись номером».
- Ха-ха-ха! Ой, умираю!
- Тише вы! Весь вагон разбудите. Завтра не проспите  свою остановку. Я пошла.

Чего-то и ложиться не хочется. Скоро утро. Варвара прилегла одетая на коечку, и снова мысли завертелись про своё: « Правильно бабы сказали, дура я».  Именно сейчас, сию минуту хотелось побежать к Ване, повиниться перед ним и его зазнобой. « Бог с ними, пусть живут, как хотят…А её сынишку я могла бы в свои выходные забирать к себе"...
Завтра – конец их путешествию, а многие так привыкли к обществу друг друга, жаль расставаться. Вон мужское купе тоже никак не наговорится: дверь открыта, сигаретный дым пластами выползает в коридор, гомонят в полный голос.

« Это вы  говорите о человеке, неподвижно лежащем на диване и глядящем остановившимся взглядом в потолок? Лентяй? Лежебока? Ту-не-ядец?
Нет, извините, это вы близоруки и недогадливы. Разве  не видите, что он трудится, не покладая рук? Вот он задыхается, таская камни на гору - строит храм. Вот он золотит купола и укрепляет кресты. Вот он сбивает руки в кровь на лесоповале. Вот он принимает трудные роды. Вот он учит детей. Ну и что ж, что лежит. А голова на что?
Вы бы и  Александра Сергеевича послали торговать, или  мелким служащим в контору? А как же без трудовой книжки?  Прошло, слава Богу, время, когда поэтов и писателей ссылали за тунеядство. А-а, вы даже помните – где, кого и когда! Ну, и давайте не торопиться с  навешиванием ярлыков. Подождём результатов работы этого вашего  «лежебоки». А потом поговорим».

Варвара неохотно поднялась и подошла к курящему купе: « Товарищи- граждане, вы же не даёте пассажирам отдыхать. А накурили! Утро скоро, уже подьезжаем, а вы и не ложились».
«Ничего, сестрёнка, не сердись. Когда ещё поговорить «за жизнь» доведётся. Наспимся ещё, какие наши годы».

    Туман молочными речками растекался по городу.  Плавал в скверах и парках среди деревьев, скрывая их стволы, заставляя их пышные кроны призрачно  парить в воздухе без всякой поддержки.  Поезд подъезжал к конечному пункту своего долгого пути. Пассажиры толпились у открытых дверей  купе, вытаскивали чемоданы в проход, громоздили горы мелкой клади, сами же спотыкались об неё и нервничали, дёргались - это уж как водится.

- Граждане пассажиры! Наш состав прибывает в легендарный город…. Надеемся, что поездка была приятной. Просьба не толпиться на выходе из поезда и не забывать свои вещи. Счастливого пути! Послушайте музыку.

…«Каждому, каждому в лучшее верится...»

- Прощайте, Варюша! Спасибо вам за всё.
- Не грусти, Варька! Желаю счастья. Всё у тебя будет хорошо.
- Всего доброго, голубушка. Надеюсь, в следующий раз постели у вас будут не такие влажные.
- До свиданья, до свиданья! Мужчина, помогите женщине с ребёнком. Не спешите, успеете. Удачи вам.

Пассажиры спускались со ступенек вагона и  после  несколько шагов окунались в густой туман, растворяясь в нём и исчезая навсегда…

…«И хотя нам прошлого немного жаль,
  Лучшее, конечно, впереди»...