Женщина медленно, как бы нехотя, подошла к забору, устало облокотилась на повисшую на одной петле калитку и тоскливым взглядом огляделась вокруг. Да-а-а, хоть и знала она, что дом давно уже пустует, что в нём многие годы никто не живёт: родители ушли из жизни, дети разлетелись и свили свои гнёзда, но даже представить себе не могла, что встреча с ним станет для неё таким потрясением, такой невыносимой болью. Её родительский дом…
Она вспомнила, как дом строили…
Недавно отгремели последние взрывы бомб, снарядов, порвавшие в кровавые клочья эту щедрую плодородную землю, колосящиеся тучными хлебами поля, цветущие сады, человеческие судьбы. Чёрными провалами воронок, едва заросшими бурьянами, скорбно смотрели в мир раздольные степи, обугленные печные трубы немым укором всему человечеству поднимались над развалинами сгоревших в пламени войны хат, обгоревшие яблони, вишни, словно взывая к Богу, вздымали к небу свои искалеченные руки…
Но жизнь брала своё. Медленно, мучительно медленно на месте пожарищ вырастали новые мазанки, постепенно распахивались одичавшие за годы войны и оккупации поля. Не все сразу, клочками. Поднимали головы молодые вишенники…
Вернулся отец с фронта, израненный, но живой. Рядом с землянкой, в которой ютились до сих пор, расчистили место под новое жильё. По воскресеньям, в три приёма, возводили стены. «На вальки» собиралась вся родня, соседи, да и просто те, кому тоже предстояла эта работа. Сегодня у одного хозяина месили вальки, а в следующее воскресенье собирались у другого.
Готовились к этой работе заранее. В субботу после обеда мужики перекапывали глину, благо под слоем чернозёма она залегала толстым пластом. Потом добавляли много соломы, заливали водой. Дальше кто-нибудь, чаще всего какой-то подросток, брал за уздечку колхозную клячу и часами водил её по замесу, до тех пор, пока это месиво не превращалось в однородную массу. Всё, осталось прикрыть соломой, чтобы за ночь не подсохло, и фронт работ на утро готов.
В это время хозяйка с помощью одной-двух помощниц из соседей или родственниц резали кур, общипывали их, месили домашнюю лапшу, пекли хлеба, пироги. Работников-то завтра надо кормить-поить…
А утром закипала работа. Собирались рано, только рассветает. Сначала садились за длинный деревянный стол, сколоченный на улице, завтракали лапшой, сваренной на молоке, пирогами, благодарили хозяйку и принимались за дело.
Месить вальки - это целое искусство. Вокруг ямы с замесом вставали женщины, подростки. Настилали соломы, на неё накладывали глину, перемешанную с той же соломой с вечера, сверху – опять же солома. И начинали месить ногами, постоянно переворачивая, до тех пор, пока валек не принимал форму продолговатого кирпича с однородной массой. Конечно, на кирпич это «творение» мало смахивало. Мужчины на носилках относили вальки к тому месту, где должна была вырасти хата. До начала строительства хозяин по периметру будущего жилья заранее прокапывал канавку глубиной в полметра, забивал её диким камнем, мелкой щебёнкой (карьер был рядом с селом, и хоть камень покупать не приходилось. На телеге привозили нужное количество). Заливал раствором глины, песка и цемента. Это – фундамент. Так вот, на такой основе два опытных мужика выкладывали из вальков стены. За день поднимали на треть.
В обед работники выпивали по чарочке самогонки-буряковки, для аппетита, хоть на него никто и не жаловался. Таков порядок. Плотно обедали, полчасика отдыхали, и снова за работу. Вечером, кто хотел, мог и две-три чарочки пропустить. Но не более. Не напивались, просто «с устатку». И, отдыхая после тяжкого труда, пели песни, протяжные, грустные народные украинские песни. На два голоса, хор вёл мелодию, а кто-то один, голосистый, «выводил» сильным высоким голосом. И неслись эти песни над засыпающим, уставшим за день селом, как символ возрождающейся жизни…
За две недели выложенная часть стены высыхала, затвердевала. Теперь можно класть выше, сложенная ранее часть не осядет уже под весом новой. И так трижды. Хорошо просохшие стены подравнивали острой лопатой, срезая лишнее, и брались за крышу. По центру клали матицу, на неё – поперечные балки, проёмы между которыми забивали колотыми деревянными плашками. Сверху и снизу замазывали глиной. Ну вот, потолок готов. Над ним возводили стропила, укрывали связками всё той же соломы. Крыша над хатой есть. Начиналась внутренняя отделка: штукатурка, затирка, побелка стен и потолка, окна и двери, утрамбовка глиняных полов… Полы потом устилали соломой, каждую субботу меняли эти «ковры», предварительно подновляя пол, смазывая глиной с кизяком (конским навозом).
В течение двух-трёх лет жилище обретало вид законченности, обрастало надворными постройками: хлев для скотины, курятник, навес для сена, погреб. Строились трудно, с неимоверными усилиями, отказывая себе во всём. Конечно, держали хозяйство, без него никак. Коровёнка, пара поросят, куры. Однако молоко, сметана, творог, комочек масла, десяток-другой яиц – всё шло на базар. Выращивали телёнка – на продажу, выкармливали свиней – одну резали к Рождеству и этим жили целый год, другую – туда же, на базар. В колхозе работали за трудодни, на которые в конце года получали какие-то граммы зерна. Да ещё женщины, не разгибающие всё лето спины на буряках, от сахзавода получали сахар за сданную туда свеклу. О деньгах и речи не шло. Это потом уже, позже, стали платить копейки за каждый выработанный трудодень…
А тогда… Для постройки дома надо было купить и гвозди, и стекло, и дерево на те же самые балки и стропила. А ещё тело чем-то прикрыть…
И всё-таки… Село восставало из руин. Возле новых хат подрастали молодые деревца, огороды отряхивались от бурьянов, радовали глаз густой зеленью картофеля, ясными солнышками цветущих подсолнухов, желтобокими тыквами, вальяжно разлёгшимися по огороду. Земля отдавала должное трудам и хлопотам людей. Хотела и могла рожать. И рожала…
Весной буйно цвели вишенники, молодые яблоньки, груши, сливы, высаженные и обласканные работящими мужицкими руками. А вечерами, с наступлением темноты, в чистом мирном небе загорались крупные яркие звёзды, летали над цветущими садами хрущи (майские жуки), и звучали песни. Соловьиные. И протяжные, грустные украинские, народные… Так было…
И вот теперь, словно в калейдоскопе, эти картинки живо вставали в памяти седоголовой женщины, устало прислонившейся к перекошенной калитке, вместо запора прикрученной к забору ржавой проволокой. Увиденное сейчас угнетало и вызывало жгучие слёзы. Дом, когда-то большой, просторный, теперь будто усох, сморщился. Маленькие подслеповатые оконца тускло и безучастно смотрели в заросший неухоженный сад, серые, обтрёпанные дождями и ветром стены, давно никем не белёные, навевали тоску. В огороде вместо подсолнухов и тыкв стояли копёшки сена. Посеяли добрые люди клевер, чтобы сорной травой не зарастала земля, и теперь два, а то и три раза за лето скашивали на корм скоту.
Женщина ещё какое-то мгновение постояла возле калитки, словно колеблясь – заходить ли, потом поставила сумку на землю и торопливо как-то, будто боясь не успеть, обдирая пальцы, стала раскручивать проволоку. Она так долго здесь не была! Она все эти годы так мечтала хоть одну ночь переночевать в этом доме!!!
В родительском доме…