Теперь противник полностью отступал и нашей задачей было догнать его и уничтожить. Настала моя очередь командовать специальной штурмовой группой, наступающей в авангарде батальона. У нас было четыре бронетранспортера с пулеметами, четыре - с минометами, два - с противотанковыми ружьями и тяжелый пулемет 50-го калибра установленный на моем бронетранспортере. Мы были мобильны, компактны, обладали значительной боевой мощью и победоносно двигались вперед, ощущая дующий в лицо ветер. Это было очень романтическое чувство. Но никогда не знаешь, где нарвешься на арьергардное прикрытие или минное поле. Это слегка нервировало, и я не очень жалел, что делил честь пребывания в авангарде поочередно с другими офицерами роты поддержки.
Мы проходили буквально через кладбища солдат, лошадей и всех видов транспорта. Разгром был сокрушительный: танки, грузовики, машины для перевозки живой силы, даже полевые кухни с еще теплой кашей.
Лошади являли удивительно неприятное зрелище. Почему-то супермеханизированная немецкая армия использовала их как транспорт. Наши самолеты и артиллерия убивали лошадей сотнями, и они лежали вместе со своими хозяевами на августовской жаре, раздуваясь и смердя до самых небес. Зловоние трупов, человеческих и лошадиных, неизбежное и незабываемое, вызывало у некоторых из нас рвоту. Даже летчики, пролетая над отступающими войсками, ощущали этот запах.
Мы полностью контролировали воздушное пространство, что было очень здорово. Зловещая обстановка вокруг напоминала о важности этого господства. Застрявшие бампер к бамперу машины на дороге с двумя полосами движения только в одном направлении были как рыба в бочке для Люфтваффе.
В этих условиях я с ужасом увидел санитарный джип, движущийся сбоку от меня, в котором на подвесных носилках корчился в агонии один из моих солдат. Это был мой вестовой, парень, который, находясь под арестом, устроил нам в темноте веселую сцену. Санитар сказал, что он врезался на скорости в бок танка и пока нельзя определить тяжесть его ранений. Ясно, что у него были дикие боли, срочно нужен был врач, но в этом потоке машин невозможно было ехать против движения, чтобы доставить его в полевой госпиталь.
Все эти долгие часы мы делали все, что можно было сделать на ходу. Он постоянно извивался и стонал, иногда крича во весь голос. Все в зоне слышимости страдали вместе с ним час за часом. Невозможно было избавить его от боли.
Это происшествие закончилось хорошо, когда, все перетерпев, он вернулся к нам как новенький. Было еще много счастливых случаев, особенно из-за того, что мы первыми из союзных войск проходили через французские деревни, где нас встречали бурной радостью, поцелуями, цветами и даже – что еще приятнее - сыром и вином, которые всучивали буквально силой.
Такое внимание стало более привычным, когда мы отделились от наступавших частей, чтобы двинуться на запад для зачистки портов Канала. В настоящий момент линии коммуникаций союзников, все еще базировавшихся на первоначальном береговом плацдарме, были слишком длинными. Предвидя это, немцы оставили в портах гарнизоны, чтобы в удобные моменты нападать оттуда на наши растянувшиеся маршруты. Наличие гарнизонов не позволяло нам использовать эти порты.
Понятно, что это представляло большую опасность для самого существования нашей армии (задачи снабжения продовольствием, вооружением и другими необходимыми вещами были достаточно трудны и без немецких налетов на наши поезда). Мы получили задание зачистить порты, начиная с Булони.
Было ясно, что полномасштабный штурм Булони, окруженной массивными бетонными укреплениями почти невозможен. Немцы годами совершенствовали укрепление городка и, к сожалению, выполнили работу отлично, возведя укрепления на холмах, к востоку от города. Земля вокруг каждого укрепления была опутана проволокой, заминирована, в том числе минами-ловушками, имела глубокие лабиринты с бетонированными огневыми позициями, связанными подземными ходами сообщения. Это был прекрасный пример инженерного мастерства. Его обороняли десять тысяч немцев, вооруженных до зубов самым совершенным оружием того времени, щедро снабжаемых боеприпасами и имеющих приказ биться "zum letzten Mann".*
Взять же эту крепость предстояло двум недоукомплектованным пехотным бригадам 3-й пехотной дивизии канадской армии. Мы скрупулезно готовили план штурма по всем правилам военного искусства.
На время подготовки и планирования операции наша часть расположилась в Ла-Капелле – небольшой деревушке в пяти милях к востоку от города. Поскольку я командовал подразделением, которое первым вошло в город и приняло привычное уже выражение благодарности, меня встретили как освободителя, как полубога. Приятно быть осыпанным подарками. Каждый день я получал свежие яйца (весьма вкусно после месяцев на военном пайке в Англии), а хозяин моей квартиры был очень щедр насчет бренди за номинальную плату. К сожалению, любовь местного населения также проявлялась в желании видеть во мне батальонного переводчика, для связи с Сопротивлением в том числе. Единственной проблемой было то, что я был истинным торонтцем - много лет изучая в школе второй государственный язык Канады, говорил на таком французском, который понимали только англоговорящие. Но в приливе доброжелательности и бренди мы сумели преодолеть языковой барьер и жизнь в Ла-Капелле была прекрасной.
Идиллический антракт резко закончился, когда немецкий гарнизон Булони начал интенсивно обстреливать нас. Пришел приказ эвакуировать гражданское население (в Булони немцы уже сделали это) и мой хозяин вынужден был уехать. Щедрым жестом, который должен был разорвать его нормандское сердце, он вручил мне ключ от винного погреба, сказав, что я могу пить все, что будет угодно.
Отряды Сопротивления остались помогать нам. Вражеские обстрелы продолжались, собирая свою дань. Мой командир роты, всеобщий любимец, капитан Джек Прайс был убит, мой старый друг, с которым мы высаживались в день Д, майор Никсон тем же снарядом был ранен. Но постепенно тщательное планирование операции подходило к завершению, артиллерийская и авиационная поддержка была тоже подготовлена.
Из-за чудовищной силы огня противника и его доминирующих позиций необходима была такая огневая поддержка, которая не дала бы ему возможности поднять голову, пока пехота не подберется как можно ближе к вражеским цепям. До сих пор мы не подходили к линии бомбардировки тяжелыми бомбардировщиками ближе, чем на шесть тысяч ярдов. Но теперь, из-за неуязвимости вражеских позиций, нам было приказано подойти на четыре. Поскольку мы уже не раз попадали под свои же бомбы и несли из-за этого тяжелые потери, у нас были серьезные опасения. Однако, это был прямой приказ фельдмаршала Монтгомери, которого мы уважали и, кроме того, понимали, что без такой тактики наши шансы достичь цели равны нулю, и нужно снова быть готовыми к риску пострадать от своих бомбардировщиков
В 6.15 утра 17 сентября Королевский полк завел двигатели и двинулся к месту сбора. Целью был захват северной части города. Точно с 8.55 до 9.55 шла мощная бомбардировка с участием сотен тяжелых и средних бомбардировщиков. Все это время наша артиллерия обстреливала позиции врага, которые вскоре покрылись дымовой завесой. Двигаясь вперед, мы видели, как бомбы падали на цели. Подойдя на четыре тысячи ярдов, мы подняли головы и увидели эскадрилью бомбардировщиков, приближающуюся к нам с открытыми бомболюками. Не было ни малейшего укрытия и мы поняли, что это конец. В последний момент два больших "Ланкастера"** спикировали под самые носы бомбардировщиков и увели их к более подобающим целям.
Теперь, чтобы дать нам подойти еще ближе к вражеским позициям, вместо бомбардировщиков заработала артиллерия. Было задействовано не менее трех полков тяжелой артиллерии, восемь полков средней и два полка тяжелых зениток. Для ближней поддержки использовались также штурмовики "Тайфун". Стрелковые роты под таким мощным огненным одеялом успешно достигли стартовых рубежей практически невредимыми.
Нужно было пройти одну за другой множество укрепленных огневых позиций. Мы захватывали точку за точкой, искусно перемещая вперед огневую поддержку. Противник держался цепко и только большая храбрость двигала наши роты вперед. Бой длился полных пять дней, и все это время наши минометы поливали концентрированным огнем все, что требовалось.
Замечательно продемонстрировал превосходство наших минометов и виртуозное искусство их расчетов сержант Корриган. Ему удалось бросить мину в вентиляционную шахту главного немецкого арсенала, который взлетел на воздух с очень приятным грохотом. Сержанта Корригана, что было довольно естественно, прозвали после этого «С одного выстрела». Я также помню моего старого соратника Дона Хогарта, хромого и полусумасшедшего, разъяренного боем, стоящего посреди улицы, полностью просматриваемой немцами, и направляющего огонь своих противотанковых ружей прямо около амбразур.
Помню Джорджа Бина, дважды раненного, ведущего в атаку солдат, превозмогая боль.
После того, как гарнизон сдался, последний веселый штрих был нанесен одним из сержантов, который вывел группу пленных странным образом нарядившись. По только ему ведомым причинам, капрал был в шелковой шляпе и играл на «освобожденной» им скрипке вальс "Конькобежцы»***. Пленные, приплясывая, следовали за ним. Видимо мы все слегка тронулись.
К 22 сентября 185 офицеров и 8 500 военных других рангов были взяты в плен двумя бригадами, Булонь была полностью освобождена после пяти дней непрерывных боев. Это был настоящий подвиг. Я, конечно, предвзятый наблюдатель, но сомневаюсь, что какая-либо другая пехота мира могла бы этого достичь.
Собственному Королевскому пехотному полку не дали никакого отдыха. В шесть часов вечера 22 сентября рота А и саперный взвод уже были направлены в Кале.
29 сентября мы двинулись в решающую атаку на Кале. Морально немецкий гарнизон был уже сломлен падением Булони и сдачей мыса Серый Нос. После того, как тяжелые бомбардировщики обработали врага, наша атака была встречена белыми флагами. Формально немецкий командир сдался 30-го. Самолюбие его было удовлетворено. Мы взяли семь тысяч пленных в Кале, но самое главное было то, что Па де Кале был полностью очищен, все пусковые установки Фау-1 и позиции тяжелых пушек, простреливающих Канал, были захвачены. Английскому побережью и Лондону больше не угрожали разрушения от самолетов-снарядов.
Теперь, после взятия портов на проливе, появилась еще одна грязная работа. Нас перевели в Бельгию для освобождения берегов Шельды, чтобы получить доступ к большому порту Антверпен. 2-я Английская армия генерала Демпси захватила порт нетронутым в начале сентября, но еще пятьдесят страшных миль на обоих берегах крепко держали немцы. Они всегда понимали важность блокирования Шельды. Это не давало союзникам использовать порт, истощало наступление из-за трудностей снабжения. Немцы знали, что Антверпен бесполезен для союзников до тех пор, пока они удерживают выходы к морю и извилистое устье. Пока все союзники не признали важность освобождения Шельды, ни черта не было сделано для обеспечения нашей работы. Американцы захватывали юг Франции, английская армия Демпси была выведена из Антверпена на северо-восток. Снова канадцам, как Золушке, досталась тяжелая, грязная, опасная кампания. Снова мы остались с крайне растянутыми войсками, получив тяжелейшую задачу вытеснения врага, хорошо окопавшегося, подготовленного, в высшей степени защищенного.
Никто из побывавших там не забудет это место. Монтгомери назвал его страшным. Канадцы, сражавшиеся там, часто по пояс в воде, были бы менее сдержаны. Земля была отвоевана у моря и представляла собой мертвые плоские луга (польдеры), окруженные лабиринтом земляных валов. Эти валы с дорогами на гребнях обеспечивали обороняющихся отличными пятнадцатифутовыми оборонительными позициями. Если же мы имели несчастье двигаться по одному из этих валов, то вскоре обнаруживали, что немцы с большой точностью пристреляли свои пулеметы и минометы. Поэтому мы вынуждены были двигаться низинами, по пояс в воде, через затопленные луга. Мы находились под огнем из мощных укреплений и пулеметных гнезд на острове Валхерен с севера, пока его не захватили другие наши части. Редко попадались такие укрепления как в Булони. Нашей задачей было преодолеть заливные луга, земляные валы и деревни. Везде мы натыкались на хитрости оборонявшихся. Груды деревьев, проволока, минные поля. Даже плавающие трупы их соратников были минами-ловушками. В грязи, под дождем, в холоде и сырости мы жили и сражались на открытой дикой местности в бесконечном аду.
У нашей 3-ей дивизии была задача освободить южный берег реки, место ставшее известным как Брескенский мешок, к северу от бельгийско-голландской границы. Против нас было четырнадцать тысяч немцев из 64-й пехотной дивизии, ветеранов Русского фронта, отлично экипированных и, кроме всего прочего, защищенных вездесущей водой, в которой вязла любая атака.
7-я бригада тем не менее вскоре дала им жару, атакуя через канал Леопольда специальными огнеметными подразделениями. Через несколько дней другое изобретение генерала Саймонда - группа амфибий, прозванная Буйволами,- удивила врага, обойдя его с флангов десантным штурмом. Мы давили медленно, постоянно под огнем. Историк Севернобережного полка - соседа нашей 3-ей дивизии - точно описал эту кампанию как "неведомую доселе напасть". Это было похоже на тактику индейцев. Небольшие группы, использовавшие даже минимальные шансы, разведка, прощупывание, попытка перехитрить врага, наступление день за днем, ночь за ночью ни с чем, кроме смелости и надежды на удачу. В этих условиях возродилось старое прозвище 3-ей дивизии. Мы в самом деле были «Водяными крысами».
Польдер за польдером. Дот за дотом. Грязь, еще больше грязи. Несколько случаев запомнились мне. Я живо помню гонки по гребню холма на мотоцикле с немецким танком на гребне другого холма, отстоящего на тысячу ярдов. Из танка стреляли в меня из всего, что только можно. Я шел как сквозь геенну, через снаряды и пули, свистевшие вокруг. Я не могу забыть какие опустошения производили наши огнеметы или бомбы, сбрасываемые с штурмовиков.
7 ноября операции в этом секторе были, наконец, официально завершены. Мы предвкушали отпуск, может быть даже в Англии, для отдыха и переформирования. Ведь мы воевали четыре месяца без малейшей передышки, все были измучены боями.
Конечно, мы знали почему отпуска были так редки. Спасибо премьер-министру Маккензи Кингу за закон о воинской повинности, который позволял отбывать ее дома. Канадские войска в Европе очень часто нуждались в пополнении, каждое подразделение было сильно недоукомплектовано, поэтому постоянно требовались резервы, которых никогда не было. С резервами все в порядке было там: тысячи бойцов, годных и обученных, жили в комфортабельных казармах в Канаде. «Виляющий Вилли» Маккензи Кинг, понимающий непопулярность призыва в армию в Квебеке (и еще более заботящийся о поддержке этой провинцией его Либеральной партии), обещал не посылать солдат за пределы Канады против их воли. Еще в Корнуэлле я не соглашался с моим франкоговорящим полковником относительно этой политики. Теперь, видя как воюют наши войска в Европе, я еще более убедился в неправильности принципа «моя хата с краю». Эта политика привела к большим потерям канадской армии в боях. Я не был одинок в своих взглядах. В начале войны наши солдаты на параде в Алдершоте освистали Кинга, когда он проводил смотр, поэтому неудивительно, что он он ни разу не посетил нас в Европе. Если бы он появился в Брескенском мешке, с его пухлой персоной мог произойти несчастный случай.
Мой личный опыт пребывания в отпусках не воодушевлял. Первый, после четырех месяцев на переднем крае, длился сорок восемь часов. Я быстренько нашел бельгийскую санитарку, с которой столкнулся, когда она пришла жаловаться, что из-за нашей артиллерии гражданское население несет ненужные потери (жалоба была плохо воспринята сначала), и мы договорились встретиться в Антверпене. Сев же в отходящий автобус, я обнаружил, что он идет в Брюссель. Вот и квалифицированное тыловое планирование и налаживание хороших отношений с местным населением!
Но дела пошли еще хуже. В Брюсселе я намеревался покутить двое суток. Все шло так замечательно, что не особо обеспокоили меня разорвавшиеся рядом три фауст-патрона. Однако всего через несколько часов пьянства я расслышал голос в фойе, кричащий: «Где Бен Дункельман?». Ничего не подозревая, я, пошатываясь, вышел и ответил: «Здесь». Это был Дон Хогарт. «Бен, черт возьми, возвращайся в батальон!». После чего, даже не переведя дыхания, заорал на все фойе, заполненное людьми: «Где девочки?» Ясно, что мой отпуск закончился, не успев начаться. Сослуживцы забросили меня в грузовик, и я поехал в мой затопленный дом на Шельде, горько размышляя, почему старина Дон так чертовски быстро нашел меня.
Позже у меня был один настоящий отпуск – неделя в Лондоне, всем отпускам отпуск. Прежде, чем я отбыл, командир батальона попросил меня во время пребывания в Лондоне навестить нашего шефа – королеву Марию. Я был единственным строевым старшим офицером полка, не представленным королеве-матери. Она всегда питала острый интерес к Собственному полку и спрашивала обо мне. Я c нетерпением предвкушал знакомство с ней, но возможность, к сожалению, все не выдавалась. Я был совершенно не в форме, ни физически, ни психически, да и морально тоже, поскольку провел неделю так, что совершенно не соответствовал визиту вежливости на чашку чая.
За эту неделю чай был, пожалуй, единственным напитком, к которому я не притронулся. Проснувшись на пароходе, который вез меня обратно через пролив, я обнаружил группу канадских офицеров, охранявших меня: каждый раз, когда я засыпал, я видел себя перебирающимся через парящее болото, где гигантские крокодилы разевали огромные пасти, чтобы проглотить меня.
Неудивительно, что имея такой опыт, мы восприняли новость о недельном отдыхе в Генте с большой долей недоверия. Но это оказалось правдой и та неделя стала для меня лучшей за всю войну. Согрело душу уже начало, когда я построил роту на городской площади, и нас окружили матери семейств с детьми, наперебой приглашая к себе солдат. После того, как солдаты были определены на постой, застенчивая пожилая пара подошла ко мне и пригласила воспользоваться их гостеприимством. Я был очень благодарен.
Меньшую признательность вызвали у меня официальные обеды в столовой (исключая визит фельдмаршала Монтгомери), поскольку я имел другие соображения относительно того, как буду проводить мой первый со дня высадки отдых. Но это были "правительственные приемы", я забредал туда и пытался оказать нашим почетным гостям соответствующее уважение. Старший офицер часто отпускал меня пораньше, поскольку в те дни мои действия были слегка непредсказуемы. После шести месяцев на переднем крае чистые простыни и горячая вода в любящей семье было для меня слишком. Возможно, я уже не ожидал увидеть подобное в своей жизни. В те дни каждый шел, пока не падал убитый или раненный. Я уже дошел до предела своих возможностей. Внезапная смена обстановки взорвала внутри меня какую-то плотину. Я не пропускал ни одной пивной в городке, просыпался в странных местах, не понимая где я, а в это время специальные группы прочесывали окрестности в поисках меня.
9 ноября мы выехали из Гента в учебный лагерь, потом 11-го числа начали долгий переход в Неймеген. Наш транспорт так же как и мы сильно устал. Было очень трудно поддерживать его в рабочем состоянии. Бронетранспортеры начали терять траки, грузовики глохнуть. Наконец мы достигли Берген Дала, примыкающего к Неймегену с юга. Там мы сменили войска 82-й американской воздушно-десантной дивизии. Теперь мы выступали в другой роли. Три зимних месяца нам предстояло находиться в позиционной обороне.
В это время я ушел из минометного взвода и принял командование ротой D в звании Врио (временно исполняющего обязанности) майора****. Я был одним из очень немногих строевых офицеров, воюющих с первого дня в одном и том же звании.
Это была холодная длинная зима. Мы контролировали почти милю фронтовой полосы в холмах и лесах над польдерами, которые тянулись вперед к Рейну. Здесь мы впервые увидели реактивные самолеты, когда немцы попытались атаковать и бомбить Неймегенский мост слева от нас, ведущий в Арнхем. Огонь зениток покрывал небо облаками дыма, как экраном. Реактивные самолеты проносились так быстро, что их трудно было разглядеть. Даже собственным пилотам они, казалось, были непривычны, судя по тому, что бомбы падали в милях от моста, иногда около нас. Еще мы с трепетом наблюдали за цепями молний, вылетающих с другого берега Рейна и уходящих вертикально в воздух. Только после войны мы узнали, что это были ракеты Фау-2, выпущенные по Лондону.
Наша позиция была ключевой на этом участке фронта. Она располагалась на склоне, на открытой местности, то есть мы постоянно были под вражеским огнем. По ночам было странно и жутко слышать хлопающие звуки в кронах высоких деревьев слева от нас. Их издавали брошенные там парашюты 82-й парашютной дивизии во время решающего десанта на Неймеген и Арнхем. Днем невозможно было выйти из окопов, а ночью мы могли свободно перемещаться.
Все слышали рассказы о дружеском общении воюющих армий в окопах во время Рождества в Первую мировую войну. Я могу добавить свой комментарий. В канун Рождества 1944 года мы услышали какие-то шумы в расположении немцев. Пели девушки, их веселые песни странно звучали в суровой военной обстановке. По мере приближения ночи веселье и пение усиливались. Мои солдаты начали подпевать. Я увидел, что они повеселели, вылезли из окопов и бродили вокруг. Немцы начали стрелять в воздух трассирующими очередями, что напоминало фейерверк. Солдаты, казалось, абсолютно расслабились, прониклись настроением праздника, духом товарищества. Приказав им вернуться в окопы, я подумал, что подчинились только те, кто был рядом. В это время немцы без предупреждения обрушили шквал огня на наши позиции.
___________________________________________________
* До последнего солдата (нем). Прим. перев.
** Ланкастер (англ. Avro 683 Lancaster) — британский тяжёлый четырёхмоторный бомбардировщик. Прим. перев.
*** «Конькобежцы» - популярный вальс французского композитора Эмиля Вальдтёйфеля. Прим. перев.
**** Такое звание дается только на время исполнения обязанностей командира. После чего возвращается прежнее звание. Прим. перев.
======================================================
Глава 14. Рейнланд http://www.proza.ru/2010/01/21/327