*
Огромные зеленые глаза с узенькими щёлочками-зрачками смотрели как-то по-особенному. Быть может, эта обыкновенная кошка действительно была самой обыкновенной, но мне тогда показалось, что ее глаза смотрят очень странно, по-человечески совсем. И даже привыкнув к ее необычному кошачьему взгляду, отогнав от себя ненужные мысли, иногда словно молния озаряла и пронзала мое сознание: «В точности человеческие глаза!.. Но что такого в конце концов в этой кошке? Глупости! И впрямь мы очень любим во всем, во всех искать себя и даже очеловечиваем кошек, собак, лошадей. Ну, конечно это иллюзия, всего лишь наша фантазия.
Кошка скучает, когда уезжают ее хозяева и радуется при встрече по-настоящему? Нет, нет, это обыкновенный инстинкт: пришли хозяева, их запах известен, а с этим запахом связан корм, какие-то ласки, что-то еще.
Только один очень известный случай постоянно разбивал мои размышления; и когда я почти полностью принимал для себя объяснение: «инстинкт и только», снова и снова этот случай воскресал в моей памяти и грубо отпугивал все выводы о чисто животной природе их чувств, т.е. инстинктов, и мгновенно изменял их на об-ратную уверенность: зверюшки – не роботы по Павлову, нет, не так-то все просто, они почти люди, только бессловесные, значит, без интеллекта, но с настоящим сердцем и душой.
А случай этот произошёл не так уж и давно, с кошкой и собакой; они с самого рождения жили вместе, в прямом смысле жили, а не просто сосуществовали рядом – играли, отдыхали, исследовали окрестные поля и леса на даче, даже устраивали там совместную охоту на мышей и крыс, да и кормились они практически из одной миски.
Конечно подобный мир и взаимоотношения между домашними кошками и со-баками не редкость, но все равно каждый раз это выглядит очень сентиментально, по-человечески совсем. А особенно в этой истории, закончившейся очень печально. Ведь когда пес умер, кот проявил себя как самый настоящий верный друг. Он не просто скучал, а каждый день стал приходить на могилку к собаке, в своей тоске отказался от еды, а через пару недель вовсе зачах и погиб.
Я рассказывал об этом случае здесь, в камере, когда хотел защитить Чернушку (так я назвал эту кошку), но никто до конца и не дослушал, только гоготали над тем, что кошка любила собаку, назвали меня фантазером и даже придурком.
*
И вот, смотрю я опять на эти глаза, а вернее в эти глаза, и понимаю, осознаю, что Чернушка рассказывает мне о своей странной, горькой судьбе, сетует на такую жестокую, непонятную вовсе жизнь…
Рассказывает она о том, как родилась в этом зарешеченном, шумном месте, в этой камере, маленькой и душной; как мама-кошка заботилась о ней, ласкала её и всегда согревала даже в самые страшные и морозные дни (ведь уже началась зима). Потом мать кошка исчезла, а Чернушка осталась совсем одна, а вокруг было так страшно – приезжали какие-то люди, какие-то уезжали: шумели, грохотали, и вовсе не замечали её. Неожиданно появился какой-то добрый человек – положил в ее коробку теплый свитер, гладил ее по голове, даже брал на руки и подкармливал чем-нибудь вкусненьким. Он стал называть ее «Котя, Котенька» и ей очень все это нравилось, ей стало намного лучше и спокойнее. Но время побежало, совсем страшно громыхнула железная дверь – добрый человек исчез… ушел… увели… Появились новые, становилось опять страшно.
И помнит она до сих пор тот первый удар по мордочке, совсем ни за что – она ничего не натворила, даже и не могла, потому что дрожала в своей коробке. И с этого времени с ней начали проделывать всевозможные злые шутки – для них шутки, зло для веселья: обольют хвост кипятком, подпалят зажигалкой шерсть, обрежут усы. Она с тех пор стала бояться человеческого смеха, для нее он означал боль, обиду и страх.
А через какое-то время у нее появился настоящий сосед. Новенького человека они почему-то положили рядом с ней, под кроватью, под нарами. Так странно! Крики и смех еще усилились, стали пугать ее больше, но люди перестали трогать Чернушку. А по ночам она видела, что люди теперь издеваются над ее новым соседом. И хотя она не понимала ясно, что людям тоже бывает очень больно, бывает обидно, когда их бьют ни за что, ошпаривают кипятком, поджигают волосы, но она чувствовала к своему соседу почти настоящую жалость, ей хотелось даже как-то утешить его. Она часто ложилась к нему на грудь, зная, что в груди у него очень болит; мурлыкала, терлась своей маленькой головой. Иногда он судорожно сотрясался всем телом, уткнувшись головой в подушку, интуитивно Чернушка подбиралась к его лицу, прижималась своей мордочкой; подушка была очень мокрой.
И все-таки этот человек стал очень близким ей, она даже полюбила его и, наверное, стала единственным живым существом, которое любило этого несчастного. И он был безраздельно благодарен за это, говорил с ней, каждый день гладил по го-лове, прямо как мама-кошка. А Чернушка даже не догадывалась, что однажды спасла его от смерти.
Однажды несчастный так отчаялся, что решил покончить с собой. Все уже легли спать, спала и Чернушка (он называл ее «друг мой»), а он приготовил лезвие от бритвы, укутался одеялом… Чернушка видела сны, смутные, но особенно тревожные и вдруг проснулась. Ей было страшно, и она решила найти хоть какой-то поддержки и защиты у «соседа», забралась к нему под одеяло, подобралась к самому лицу. Он почему-то засмеялся, но подушка опять стала мокрой, позже они заснули, вместе. Утром было намного легче.
И вдруг его увели. Он прощался с ней, рассказывал что-то, долго гладил по голове… хлопнула с железным грохотом дверь.
И опять ей стало страшно. Когда он был с ней, люди не обижал ее, и казалось, что это именно он принес мир и покой. Как же понять кошке, что людям интереснее обижать своего, этот парень просто стал громоотводом, отвел на себя грозу забав и шуток.
Чернушке повезло, те страшные люди уехали на следующий день. Те? Она даже не знала, сколько было тех людей, может четверо, а может, один. Как различить тех, кто приносит одну боль и страдания, как отделить их друг от друга, разделить?
Страх исчез, остались тоска и одиночество. Играла медленная, грустная музыка, шум и гам сменился тихими разговорами, как никогда вкусно начали кормить ее, но при этом вовсе не обращали внимания. Она пыталась найти ласки у толстого человека в очках, но он только вежливо погладил ее пару раз, чуждо, отстраненно и холодно назвав: «Мурочка». Приходилось быть целыми днями одной, лежать в коробке, бродит из угла в угол. Может быть, Чернушка думала о чем-то, как же иначе выжить в полном одиночестве?
Потом опять начался какой-то шум, смех, уже правде не страшный, музыка оглушительная. Приехали молодые ребята, постоянно говорили о чем-то, на Чернушку особого внимания не обращали. В один из таких задорных дней открылось окошко в двери и парень достал оттуда не пакет с едой, как обычно, а ЕГО! Никогда она еще не встречала себе подобных. Разве помнила смутно маму-кошку. Но это была вовсе не мама. Запах у него был совсем другой, и от этого незнакомого еще, но волнующего запаха у Чернушки даже закружилась голова. Наверное, она открыла то, что мы называем влюбленностью. Три дня молодые беззаботно кружили вокруг стола, по камере, а их мурчание даже порою напоминало соловьиную трель – все в сладком тумане. Только никогда, наверное, такого у нее не было и не будет… мне показалось, я увидел эту грусть в ее взгляде, как же не знать грусть о первой влюбленности – во всех наших глазах она есть... Но он, кот, вскоре исчез, его отдали в это же маленькое окошко. А жизнь продолжала стремительно проноситься в своей какофонической музыкальности, словно и не было его никогда. Но на смену тоскливым воспоминаниям приходило новое чувство – сладкая тяжесть в низу живота, которая с каждым днем увеличивалась. И Чернушка чувствовала, что в ней, внутри нее – появилась новая жизнь, которая есть продолжение и сущность той любви с котом. А однажды во сне она увидела маленьких кошечек. Проснулась с зудом на сосочках, стала чиститься, облизываться и увидела капельки молока…
В одну из ночей произошло для нее самое яркое событие – родились котята, маленькие, черные, скользкие комочки. Как же прекрасно все это было. Жизнь ее на-полнилась смыслом. Теперь круглые сутки эти пять маленьких ее деток окружали ее, жались к ней, мяукали. Одиночество и тоска вовсе исчезли, счастливые заботы поглотили все неприятное в жизни, скучать вовсе не приходилось – каждого котенка нужно было тщательно вылизывать по десятку раз за день, они хоть и много спали, но часто просыпались, хотели есть, а значит сосать ее молоко. Чернушка уставала, плохо высыпалась сама, но это не было важно, и хотя она не знала ничего о материнстве, не знала слова «мать», она была настоящей любящей мамой, очень ответственной, заботливой и доброй.
Котята быстро росли. Она стала воспитывать их. Но почему-то ее стали не так сытно кормить, постоянно хотелось есть. И Чернушка полезла в сумку. Первые два раза ей удалось достать колбасы и сыра, но потом ее поймали, отлупили по мор-дочке, погрозили пальцем. Она знала – виновата, но котята сосали ее все больше и больше, и ей все страшнее хотелось есть. Казалось, все ее существо только и вопи-ло теперь от голода, о голоде.
Она стала осторожнее, но через пару дней ее опять схватили, опять больно ударили кулаком по голове, стали звать «Крыса», грубо обращаться и кормить еще меньше.
Но есть этому скелетику хотелось все невыносимее, и опять она полезла, уже средь бела дня, словно обезумев от этого голода, орущих котят и тех ударов…
Схватила колбасу. Когда Чернушку подняли за уши высоко над полом она не орала, и хотя было страшно больно, продолжала заглатывать колбасу. Тогда чело-век кулаком ударил ее в живот, она прищурила глаза, глаза заслезились, голова за-туманилась, она выпустила хвостик колбасы и жалобно мяукнула. Потом волочила два дня ноги, выблевала всю колбасу. Но котята своим писком вернули ее к жизни. Странно, когда она очнулась, они яростно сосали ее…
*
Я продолжал смотреть в эти глаза. И вся эта жизнь ее заставила меня прослезиться. А потом я встряхнулся и подумал: ведь это только мои фантазии? Нет, я видел, как ее били за эту колбасу, как швыряли с силой о железную дверь… но остальное я сейчас ведь придумал. Да… Но вдруг мне стало ее еще более жалко, я взял ее на руки и прижал к себе. Она так громко урчала и лизала мои руки…
«Чернушечка, бедная моя, несчастная ты животинка…»
она посмотрела на меня так пристально. Потом я устал держать ее на руках, хотелось плакать и спать.
А на следующий день я проснулся от жутких нечеловеческих криков. Это кричала Чернушка. Сердце екнуло; так как будто били мою мать. Я вскочил. Она пятилась, как пьяная, от остервеневшего Рудика, изо рта сочилась кровь. Я испугался его, я не мог его остановить… но тут он сам заметил мой взгляд и сказал: «Ладно, Крыса, живи еще, ему скажи спасибо».
Так и не понял я, что с ним произошло. Этого человека боялись все, за спиной у него были жуткие преступления и непререкаемый авторитет. Как я помог тогда кошке? Может, так как и она помогла тому парню – проснуться от страшного сна?
- А ты завтра пойдешь на прогулку, оставишь ее на дворике» - сказал зло Рудик.
- Но как она выживет там, - пытался защитить Чернушку я, - она ведь на ногах не держится и потом, ну как ее котята, как же она там сможет? Она же такая трусиха! Да и дворик – цементная коробка на крыше! Куда она оттуда? Собаки разве со-жрут! Ты же знаешь это, пожалей ее!
- Хорошо, - с насмешкой высокомерно отвечал он, - не унесешь завтра – убью ее!
- Нет, не надо, унесу.
В ту ночь я не отходил от Чернушки, она крепко спала, я гладил ее, говорил ей ласковые слова. К утру она задышала спокойнее, словно боль ее чуть отпустила, но сходил в туалет кровью. Даже еле держась на ногах она побрела в туалет. Зачем же она вчера накакала и намочилась в его ботинки? Неужели это была месть, знак протеста? Или просто инстинкт подвел?
*
В коридоре раздались удары ключа о камеру, так звали на прогулку заключенных. Была осень, но очень холодная. Я оделся в теплый пуховик и тяжелые ботинки. «А зачем я убил тогда человека? – привычные мысли пронеслись в сознании, - вот уже год я в этом аду, и не видно ни конца, ни края». К этим горестным размышлениям прибавились еще боль и слезы о Чернушке, вспомнился опять этот ее поступок, всплыло слово «протест». Было тяжело, почти безнадежно. Я застегнулся, взял ее на руки. Она прижалась, замурчала. «Вот так бы и уйти отсюда с тобой, куда угодно, только чтобы не возвращаться».
Мы вышли из камеры. Чернушка впервые покидала это место, она вся затряслась, не кричала, словно онемела от ужаса. И вот прогулка которая длится полчаса. Мне больно смотреть в ее глаза – в них будто слезы. Давяще идет время, которое хочется либо ускорить, либо остановить вовсе.
«Прощай, Чернушка. Что делать? Жизнь у нас, стало быть, такая горькая». Я с трудом поставил ее на холодный цемент, она цеплялась за куртку и впервые закричала – жалобно, очень громко, пронзительно.
Я резко отошел от нее. Сел на выступ из того же серого бетона. Отвернулся и зарыдал. Через какое-то время я пересилил себя и оглянулся на нее. Она продолжала сидеть на том же месте и смотреть на меня. Я подошел ближе. Тогда она, словно в ответ на мое приближение, в радостной надежде побежала ко мне и остановилась у ног. Никогда я еще не видел у этой кошки таких глаз. Что же в них? Я не знаю. Я не смог бы понять всего этого… А потом… потом она поднялась на задних лапках и потянула ко мне ла... нет! Она потянула ко мне свои ручки! Как маленький ребе-ночек и тихо-тихо промяукала. И только я стал опускать руки, она сам забралась к самому лицу, по дежде, коготками. Она вся тряслась и тихо что-то бормотала. Стало горько-горько, я заплакал опять. Заскрипела дверь – прогулка заканчивалась.
- Старшой! Пожалуйста еще пять минут, я дам пачку «Явы золотой».
- Ладно, только пять, не больше.
«Чернушка, прости меня, но мне нужно уходить. Прости, прости.»
она уже не так держалась коготками, словно поняла, что наше расставание – неизбежно. Я утер слезы и ушел к самой двери. Решил больше не оборачиваться, за-курил. Но когда уже охранник выводил меня из дворика, я посмотрел назад, последний раз на Чернушку. Она продолжала тихо сидеть, спиной ко мне. «Я предатель, знаю. Но ты меня пожалуйста прости. Я ведь по другому тебе никак помочь не мог. Ты уж как нибудь постарайся, держись, может все еще будет хорошо. И у тебя, и у меня. Прощай, Чернушечка», - шептал я про себя. И тут, словно услышав мои мысли, мое обращение к ней, она медленно повернула голову… «Я прощаю. Такая уж наша жизнь», - прошептала она. Я точно видел это в ее печальных глазах, и пусть вы подумаете, что это только мои фантазии…
*
Спустя несколько лет,когда я покинул тюремные стены, мне вспомнилась эта страшная история… Надеюсь, что и у Чернушки все как-то сложилось, возможно, ее подобрал охранник, может она нашла другую камеру… А может - и вовсе покинула тюрьму, ведь кошек там не охраняют…
Ноябрь 2003