Sic itur ad astra..
Эх, мужики, со мной вчерась такое приключилось! Вон, Лёха знает, ездили мы с моей вчера в город. Я думал, как обычно – прибарахлиться, да к тёще в гости, ан нет! Потащила она меня в эту, как её... в филармонию! Надо, говорит, культурно просвещаться. А то, говорит, совсем у нас в деревне опустились. Это кто опустился? Я опустился? Да я, может, каждый божий день смотрю эти её сериалы, культурно просвещаюсь!
Я сперва, как она это сказала, не захотел – это ж бриться опять! А она уже костюм мой старый достала, где выискала только - его лет пять никто не видел. Ну да, пять лет. Как у тебя, Лёха, на свадьбе отгуляли, так она его и запрятала куда-то, мол, пригодится ещё. А куда пригодится, коль и тут только ты да я в костюмах были. Ну ты, понятно, зачем, а мне-то оно надо было? Ладно, дело прошлое, нашла и нашла. Я, конечно, говорю, мож, ну её, эту филармонию. Сто лет там не были и нормально жили, что вдруг сейчас-то? Но она заладила – надо, мол, и надо. Уже, мол, и билеты купила, на балкон, мол, это самый шик.
Меня так и принакрыло! Что это такое, думаю, ужели театры многоэтажные стали строить? Вот на такое чудо глянуть надо. Я, конечно, в городе-то бывал, но чтобы в театр, там, или филармонию сходить – такого не бывало. Махнул рукой, говорю своей – гладь костюм, пойду я, пёс с тобой. В общем, собрались мы по-быстрому и поехали.
А что город? Город и город, стоял сколько лет и стоять будет. Я, Вась, не о городе говорю. Ты города, что ль, не видел? Видел. И Лёха видел. Что в нём такого? Дома выше, да машин больше? Так и вони от них – не продохнуть! То ли дело у нас – всего два раза в день автобус, да дачники если летом на машинах приедут. Зато и воздух чище, и люди добрее. А в городе, что за люди? Бегут, спешат, толкаются... Да и не о городе я, ты, Вась, меня не сбивай.
Так вот. Пришли мы в эту самую филармонию. Я думал, тут посвободнее будет, все-таки, культура, не каждый сунется. Ан, нет – народу больше, чем на улице! И все такие важные, мужики в костюмах, бабы в платьях, все такие расфуфыренные, накрашенные, духами пахнут. Ну, моя сразу цап меня под руку и потащила куда-то. Оказывается, нам на самый верх надо, аж на четвертый этаж! Эка, думаю, верхотура, что ж мы там увидим-то оттуда? А она и объясняет, мол, первый этаж – это только раздевалка, гардероб называется. А партер как раз занимает два этажа. Оркестр, он перед партером. А на четвертом уже – наш балкон.
Что, Вась? Партер? Это, Вась, где люди сидят, театр смотрят, но не балкон. Балкон – он выше, а то, что ниже – это партер называется. Вась, ну откуда мне знать, почему его так называют? Назвали так, вот и называют. А два этажа почему, сейчас расскажу. У нас в клубе, как? Ровный такой пол и стулья в несколько рядов стоят. А там не так, там пол горочкой – у сцены пониже, а у задней стены высоко. Потому и входа два – на втором этаже и на третьем. Понятно? Ну вот. А у нас, значит, места на балконе. Это ещё выше.
Забрались мы на свой четвертый, я сразу ринулся места получше занимать, чтоб не у стенки или у окошка, а моя меня держит – не время, мол. Надо дождаться звонка. Меня так и принакрыло! Какого звонка, чай не в школе же! Мужики, вы не поверите! В театре такие правила – для того, чтобы вся эта расфуфыренная братия поняла, когда начало, звонят в звонок. Сначала один раз, это первый звонок называется. После него можно заходить в зал. Потом два звонка - второй называется. А потом уже три – для самых распоследних тюфяков. Моя сказала, что входить после третьего звонка в зал – это моветон. Нет, что такое моветон, она и сама не знает, но, наверное, что-то типа нашего дурака, только по-культурному.
Идём мы на балкон, отрывают нам корешки от билетов, заходим. Я думал, балкон, это что? Ну как у председателева дома под крышей эдакое прилеплено - метр на два. Ан, нет, тут балкон всем балконам балкон! Кресла в пять рядов стоят, если не больше! Ей-богу, не вру! Шириной во весь огромный зал этот балкон, куда там председательскому! У того едва стул со столиком влезли, а тут, почитай, сотня кресел! Вот какой балкон.
И такое всё бархатом обшито, деревом полированным отделано. Сидушки у кресел подымаются-опускаются, как складные. На каждом кресле – свой номер. Это чтобы народ садился не как попало, а каждый на своё место. А я-то, деревня, хотел места занимать! Вась, вот ты не знаешь, а лезешь. Место у каждого в его билете написано. Моя-то знала, а не сказала, окультуривала меня, значит, так её! Ты, Вась, вместо того, чтобы лезть, лучше бы сходил в погреб за второй полуторкой. Ага, вот и давай. Лёха, сходи с ним, а то вылакает половину по дороге.
Ага. Сели мы, значит, на места. А там, мужики, ведь как принято? Когда идёшь к своему месту, то повернись к сидушкам лицом, а не задом. А если сидишь и мимо тебя проходят, то встань. Они там так и вскакивают всякий раз. Встанут-сядут, встанут-сядут. И друг другу так – спасибо-пожалуйста. Тот, кто идёт, значит, спасибо, а который вскочил, тот, значит, пожалуйста. Мы-то немного с краю сидели, не в самой серёдке, я тоже вставал, пожалуйста говорил. И, знаете, мужики, так это интересно получается, вроде ничего не сделал, а спасибо сказали. А тебе приятно. И какой-то подъём чувствуется. Заткнись, Вася!
Вот. А когда не вскакивал, я по сторонам смотрел. Эх, мужики, не могу передать красоты той! По потолку штук двадцать люстр навешано – вот не сойти с места! Все лампочками обвешаны, блестят, светят! Вокруг них всякие вензелёчки налеплены, так и называется – лепнина. Моя сказала, она где-то вычитала, что в филармонии какая-то редкая лепнина. Не знаю, что там редкого, но красиво, аж голова кружится на этот потолок смотреть.
А по стенам портреты висят. Мужики на них всякие – кудрявые, лысые, в париках... Один даже в очках, видно, самый умный из них. Это, значит, композиторы великие. Я даже записал себе, но куда-то задевал бумажку. Помню, был там Чайковский, с бородкой, в сюртуке. Но его легко запомнить, мы чайковского частенько пьём. Да и телевизор, что ли, не смотрим? Как путч или умер кто, так сразу по телеку – балет «Лебединое озеро». Ещё там какой-то Мусоргский был, тоже в сюртуке. Такого отродясь не слыхивал. Но, видно, тоже известный, раз на стенке висит. Это, значит, по правой стенке. А по левой – в париках кудрявых, Бетховен, там, Бах. Других даже запоминать не стал.
А впереди сцена. И там тоже стулья, куча стульев! И эдакие подставки, пюпитры называются. Это для оркестра, значит. Только я прикинул, в оркестре-то народу чуть не с половину зала будет! Вот какой оркестр! А посредь сцены – рояль черный. Моя сказала – какой-то старинный, будто ему сто лет! Нет, ну, может, и не сто, но пятьдесят – точно! Огромных денег стоит этот рояль. И где только она такого понабралась? Нешто в нашей сельской библиотеке можно такое вычитать? Надо как-нибудь сходить, узнать. Не знаю, что там на счёт стоимости, но выглядит этот рояль солидно, лаковый такой, чёрный, весь блестит, сверкает просто! А позади рояля, перед стульями, значит, какая-то приступочка, навроде как у нас в клубе, только повернута не к нам, а наоборот. Зачем – непонятно.
И вот, значит, все уже расселись, в третий раз позвонили в звонок. Выключают все эти огромные люстры, да не как в нашем клубе – Петрович просто выключателем щелкает, а медленно, потихоньку пригасают. Видать, чтоб всех этих культурных не испугать. У нас-то что, у нас народ привычный – как свет выключили, так парни времени не теряют, сразу девок начинают за бока хватать или куда там придется. А здесь народ культурный – здесь надо медленно, чтобы все поняли – начинается. Ну, и за бока никто никого, сами понимаете, не хватает – культура! Заткнись, Вася, тошно уже от твоих шуток! Я вам о культуре рассказываю, а ты всё о своём!
В общем, свет погас, все сидят, ждут. И тут из-за штор, кулисы называются, на сцену начинают выходить музыканты. И все что-то несут: одни – скрипки, поменьше да побольше, другие – трубы, тоже всякие разные. А для двоих инструмент уже прямо на сцене стоял, около их стульев. Походят на скрипки, только огромадные – контрабас называется. Откуда я знаю? Дык, Вась, я ж не первый день родился, знаю кое-что в этом деле. В школе учиться надо, Вась. Вот, тебе даже Лёха скажет, что есть, например, такая штука – альт. Не слыхал? Это типа скрипки, только поболе. А ещё есть виолончель – она на пол ставится, потому как большая, больше альта, в руках не шибко-то и удержишь. А контрабас, значит – самый большой. И чем больше инструмент, тем гуще звук. Вон, контрабас так и называется, что басом играет.
Вот, расселись они по местам. И как начнут вдруг дудеть и пиликать каждый своё – ничего не поймешь. Такой непонятный шум производят, что я уже и засомневался, всё ли у них там в порядке. Смотрю, моя тоже сидит с прибитой мордуленцией – не ожидала. А остальные, хоть бы хны, сидят, слушают, о чём-то меж собой иногда перешёптываются – как будто так и надо. Ну, я своей на ухо и говорю – вот тебе твоя филармония, сиди и слушай, а я пойду пивка в буфете хряпну. И только я это сказал, как музыканты шуметь прекратили враз. Я на сцену глядь – неужто уже всё, можно расходиться?
А там вышла какая-то дама и в микрофон сказала что-то про оркестр и дирижёра. Тут все как начали хлопать, я аж опешил – с чего вдруг? А из-за кулис вышел тощий дядька с маленькой палочкой в руках, поклонился и на приступочку взошел. Ага, думаю, приступочка-то для дирижёра, значит. А дама снова распинается в микрофон, уже про какую-то пианистку. Все опять давай хлопать, а из-за кулис выходит пианистка. Тоже тощая, но играет, наверное, хорошо. Поклонилась, села за рояль. Дирижёр ей слегка поклонился, повернулся к нам задом, оглядел музыкантов, кивнул ещё раз, поднял руки и замер.
И все с ним разом замерли. И оркестр, и пианистка, и мы все. И тишина такая напала – никто не кашлянёт, не пошевелится – все чего-то ждут. Ну, мы понятно, чего ждали, а чего дирижёр ждал – непонятно. Ждали, наверное, всего секунду, но в тот момент показалось, что не секунда это была, а минут десять полной тишины. Такой полной тишины, какой у нас не бывает даже ночью. Ночью у нас либо птица крикнет, либо ветер шумит, да ещё собака какая воет. А там – полная тишина, ни звука. Только ожидание.
А потом как грянут! Все инструменты разом! И пианистка тоже. И ещё раз, и ещё! Дирижёр мечется, руками машет, музыканты вслед за ним играют, пианистка руками по роялю молотит – жуть, что за зрелище! А звук! Я даже приглох малость от такого звука. Но потом различать стал, где трубы дудят, где рояль тренькает. А потом виолончели – сразу все три, да так складно! А скрипки им вторят – тили-тили. И контрабас– рррум-рррум! И барабан – бумм-бумм! Эх, да что вам говорить – это надо слушать.
Барабанщик, кстати, весьма занятный у них там. Он почти все время сидел. Иногда только вставал, вот как в самом начале, постоит, прислушается, примерится, ка-а-ак бумкнет палочками по своим барабанам, а потом тут же эти барабаны рукой придерживает, видать, чтобы не развалились от его ударов. Смешной парень, право. Или ещё один, тоже интересный музыкант. Уж не знаю, как это называется по-музыкальному, выглядят, как крышки от кастрюли, только желтые, видать, латунь. Он тоже почти всегда сидел, его видно даже не было, барабанщик-то сбоку, его видно, даже если сидит, а этот позади всех, его и не видно, пока не встанет. Вот он встаёт, поднимает перед собой руки с этими крышками, слегка так голову наклонит – тоже прислушается, потом звякнет ими друг об друга раз, другой – и снова садится. Смешно! Но вот что интересно – всегда в точку эти его крышки попадают.
А один раз он встал с каким-то маленьким треугольничком на цепочке. Прислушался да и стукнул разок по треугольничку палочкой – дзинь! И сел. И что интересно, ведь вроде маленький треугольничек и палочка маленькая, да и стукнул он тихонько, вроде. Ан этот «дзинь» так было слышно, как если бы вот сейчас ногтем по бутылке пустой щёлкнуть. Нет, даже не так. Тут звук какой-то пустой получается, мёртвый. А там это так звонко и радостно звучало, что не передать. И ведь остальные музыканты тоже не молчали, дудели, скрипели, пиликали – всё равно этот «дзинь» слышно было, как будто он рядом с ухом дзинькнул! Вот так слышно было!
А тут вдруг все инструменты затихли и только рояль звучит. Тихонько так, нежно, ласково – трям-трям-трям. А затем ему труба какая-то отвечает – дуу, дуу, ду-ду-ду... Как будто говорят о чём. И скрипки им отвечают – пилик-пилик-пилик. А потом снова все вместе! И трубы все, и контрабасы с виолончелями, и барабан, и крышки! И снова всех перекрывает рояль, а они как бы отступают, давая ему выйти вперед. А потом догоняют и вровень с ним идут. И громыхают уже снова все вместе. И замолкают разом! И снова тишина во всем зале. И я сижу, вцепился в ручки кресла руками, весь вперед наклонился, как будто нырнуть хочу туда, вслед за этими звуками. Нет, Вася, не упал.
Опомниться я толком не успел, как виолончели снова заиграли. Мягко так, спокойно, плавно. И руки у меня сразу успокоились, и я сам снова сел спокойно, на спинку облокотился. И слушаю я эти виолончели, а по телу растекается спокойствие, такое упокоение, что впору псалмы петь. Откуда знаю, что виолончели? Вась, так ведь там всё на сцене видно, хоть и на балконе сидишь – это тебе не в клубе под Киркорова танцевать. Те, кто не играет, они руки опустили вниз, сидят, сами слушают.
Потом снова рояль. И трубы. Знаете, мужики, мне не передать, как это нежно звучит – рояль, виолончели и трубы! Да что вы слышали? По телевизору? Эх, мужики, разве ж так по телевизору можно услышать? Музыку надо слушать рядом с музыкой. И никакая аппаратура тут не поможет, Лёха. Это эстраду можно на аппаратуре слушать, да танцульки устраивать в клубе. А музыка, это, мужики, музыка! Это надо ещё и чувствовать. Вот как контрабас пойдёт в дело, так всё внутри аж дрожит, так его чувствуешь – рррум-рррум! А от аппаратуры твоей только уши закладывает.
Эх, да что я вам говорю! Я вот что подумал. Моя-то права была. Опустились мы тут, никакой культуры у нас нет. Сидим вот и водку хлещем да Васины шуточки скабрезные слушаем. Опустились... И как вспоминаю вчерашнюю филармонию, да смотрю на наших клубных – аж тошно на душе становится. Вот и пришла мне в голову мысль, что надо просвещаться культурно. Хватит уже деньги на выпивку тратить, пора на культуру!
Я вчера сразу и билеты на следующий концерт купил. На нас троих. Так что, Лёха, доставай свой костюм! Пусть твоя погладит. И, тебе, Вась, подберём что-нибудь. Нешто у нас в деревне для тебя приличной одёжки не найдется? Будем культурно просвещаться!