Москва, восьмидесятые годы – славное было время! Как они тогда начинались и чем закончились – кто бы мог подумать! Московская Олимпиада – апофеоз брежневского застоя и начало его конца, горбачёвская перестройка – ещё одна наивная вера в светлое будущее, и как её логическое завершение – появление Ельцина на танке в августе девяносто первого. Восьмидесятые годы – романтика перемен в обществе и в сознании людей, когда обществен-ное заслоняло личное, но и личное всё-таки тоже существовало, волновало людскими судь-бами, упиралось в бюджет семьи и обрастало житейскими и жилищными проблемами. Ох уж этот жилищный вопрос – кто им не задавался!
Вот так получаешь в восьмидесятом комнату в коммуналке и радуешься, как ребёнок, а через год звереешь от одного общения с пресловутыми соседями и ждёшь днём и ночью, как солдат заветного дембеля, своей многолетней очереди на отдельную квартиру. Она будет – в девяносто первом, но за две коммунальные пятилетки столько предстоит увидеть и пере-жить, столько промелькнёт перед глазами не придуманных героев и сцен из ежедневных спектаклей под названием жизнь, каких ни один театральный режиссёр не создаст. Герои минувших дней – какие все они разные, непохожие и колоритные, такие не забываются!
Вот одна из них: коренная москвичка, машинистка из МИДа, модница-огородница. Почему огородница? Да потому что эта старая дева, чересчур разборчивая, в свои тридцать пять лет ещё мечтает о выгодном замужестве и после работы, дома регулярно делает себе маски на лицо: овощные, ягодные, молочные. А потом пугает ими соседей по квартире, вы-ходя по вечерам в своём домашнем затрапезном балахоне покурить за компанию с мужиками – заядлыми курильщиками. И стоит на кухне дым коромыслом от удивительного сочетания буржуйского Мальборо и пролетарского Беломора, а среди мужских, порой небритых и по-хмельных, физиономий проступает что-то среднее между Бабой Ягой и Кикиморой с сигаре-той в зубах, рассказывающее о своей солидной организации на Смоленской площади и стро-гом шефе их отдела.
Ближе к ночи на опустевшую кухню выходит другой сосед. Чтобы не мешать уснув-шим жене и ребёнку, молодой человек за неимением домашнего халата запросто натягивает женино платье и идёт читать за кухонным столом какой-нибудь крамольный для своего вре-мени роман, данный ему по знакомству на одну ночь. И он читает терпеливо, покуривая и попивая крепкого чаю, чуть ли не до самого рассвета. Так что выходящие среди ночи по ну-жде из своих сонных комнат неодетые соседи с удивлением смотрят на волосатые ноги из-под женского платья и не сразу распознают в них знакомого книгочея. Женщины в ночных рубашках слегка конфузятся перед ним, но какие там конфузы в коммуналках, если жили, как одной, пусть и дурной, семьёй. Тайн из ничего не делали, и даже после стирки свободно развешивали своё исподнее, кружевное и семейное, бельё; и каждый знал, кто как и в чём ходит, если это было интересно.
Но не всё так просто и однозначно было у нашего соседа-книголюба. Назавтра он воз-вращал прочитанную накануне книгу и, чтобы чем-то занять себя на предстоящий свобод-ный вечер, по дороге с работы домой «прочитывал» в какой-нибудь забегаловке с друзьями бутылку-другую «бормотухи» на троих. Впечатление от прочитанного бывало настолько сногсшибательным, что однажды вечером мы обнаружили его лежащим на ступеньках лест-ницы первого этажа в нашем подъезде. Сообща подняв бесчувственное тело, мы доставили его в нашу квартиру на седьмом этаже и оставили досыпать возле двери его комнаты до воз-вращения супруги. Наутро наш сосед был свеж, как огурчик (всегда завидовал таким людям), но ничего не помнил из вчерашнего, а мы и не напоминали. Зачем – всякое в жизни бывает!
Но вот с приходом горбачёвской перестройки подул ветер перемен и в нашей комму-налке. На смену уехавшему от нас со своей семьёй любителю ночного чтива в женском пла-тье вселилась новая семья. Это был типичный брак по расчёту. Она – разведённая тридцати-летняя москвичка с двумя малолетними детьми, он – лимитчик откуда-то с ростовской об-ласти, с хутора. План был прост до гениальности: он ей делает третьего, а она, как многодет-ная мамаша, вместо положенных десяти, уже через два года получает новую квартиру и ос-тавляет ему комнату в коммуналке. В итоге все довольны, все счастливы: сама хозяйка и её новоиспечённый муж по имени Вова, как ласково поначалу она называла его.
Вскоре по приезде в нашу квартиру разрешившись от бремени третьим ребёнком, ста-ла наша новая соседка буквально дни считать до скорейшей разлуки с ненаглядным хуторя-нином Вовой. Видно, слишком живучи оказались у него в крови домостроевские традиции крутых донских казаков, не обременённых образованием и культурой, в отношении своих жён. Вот и делал исправно приезжий мужик своё «законное» рукоприкладство, а бедная «расчётливая» – эх, видать, не всё рассчитала! – женщина молча зализывала раны, делая при-мочки на своём многострадальном лице и припудривая очередной фингал под глазом после громких разборок с грозным мужем. А когда становилось совсем уж невмоготу, обращалась к сердобольным соседям. Ну как тут не заступиться?! Но только после нескольких рукопаш-ных стычек с её неуравновешенным мужиком всем стало ясно, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут, что горбатого могила исправит, и что лучше от греха держаться по-дальше – чему Вова с хутора был особенно рад, завоевав себе место под солнцем в нашей квартире. И если наглость – второе счастье, то уж он-то был безмерно счастлив.
Но, слава Богу, и на яд находится противоядие. В освободившуюся после отъезда ста-рой девы-модницы комнату вселился молодой, лет тридцати пяти, одинокий мужчина, рабо-тавший санитаром на скорой помощи. Работа его, что и говорить – не сахар: тяжёлая и нерв-ная, и не каждому по силам. А у санитара Саши были все данные для этой работы: два метра роста, косая сажень в плечах, добродушный нрав и слабость к спиртному. После суточного дежурства он приезжал в свою комнату, где из мебели были лишь диван да пара стульев, ак-куратно напивался и отсыпался до следующего дежурства. Потому-то мы и видели его до-вольно редко – что пьяным, что трезвым. А когда Саша завязывал с этим делом, то на время возвращался к своей бывшей жене. Но надолго его там не хватало, и через месяц его опять ссылали в нашу коммунальную квартиру.
А ведь трезвый – это был хороший человек, добрый и отзывчивый. Но у кого не быва-ет слабостей?! Как-то при случае пообщавшись с нами накоротке, он сразу проникся нашей общей проблемой борьбы с хуторским хулиганом.
– Ребята, – уверенным и даже радостным тоном отозвался Саша, – как только этот урод начнёт выпендриваться, вы постучите и разбудите меня, а я ему просто в лоб разок дам – он и притихнет навеки.
Конечно, спасибо нашему видному соседу за сочувствие и участие, но, сколько мы в нужный момент ни стучали ему в дверь, в ответ лишь мощный пьяный храп сотрясал стены его комнаты. Даже декабристам, наверное, было проще разбудить Герцена, чем нам нашего санитара Сашу. И всё же есть на свете справедливость. Как-то раз в наше отсутствие судьба столкнула на узкой дорожке этих двух антиподов, и, судя по тому, как с тех пор явно стал потише приезжий казак Вова, мы поняли, что между ними состоялась маленькая разборка, и Сашины аргументы оказались куда весомее. И если в природе волк является санитаром леса, то санитар Саша стал санитаром нашей коммуналки.
А время шло, и мы не то, чтобы сжились, а скорее свыклись с нашим соседом с хутора Вовой Тарабановым, принимая его, как непременный атрибут коммунальной квартиры.
Обладая от природы минимумом способностей и максимумом амбиций, решил Вова Тарабанов быть не только первым парнем в своём хуторе, но и не последним в стольном го-роде. Для начала он поменял, на его взгляд, не столь чистую и престижную работу сантехни-ка в местном ЖЭКе на электрика в министерстве какой-то промышленности на проспекте Мира. Видно, не нужно было обладать большим объёмом знаний в области электротехники и виртуозным умением работы пальцев рук, чтобы вкрутить взамен перегоревшей новую лам-почку. Но с какой гордостью и при любом удобном случае он рассказывал нам о своей но-вой работе:
– А вот у нас в министерстве то-то и то-то. А вот в нашем отделе было дело. А вот шеф наш такой-сякой.
Вот только судя по всему зарплата у Вовы была отнюдь не министерская, если он всё время где-то что-то покупал и перепродавал на только что появившихся с благословения Горбачёва кооперативных рынках. Вот так наступившая перестройка совпала с перестройкой нашего соседа с хутора, и началась она, естественно, с внешнего вида. Используя свои чел-ночные связи и получив доступ к дефициту, он любил пощеголять перед нами разными им-портными шмотками, иной раз сидевшими на нём, как на корове седло. Но что делать – во все века у нас встречали по одёжке, а тут человек так захотел стать горожанином в полном смысле этого слова, испытывая неодолимую тягу к “продуктам” столичной цивилизации.
Правда, к внутреннему духовному миру это не имело отношения: книг он не читал ни днём, ни ночью, но на современную музыку реагировал, как мотылёк на пламя. Несмотря на свой далеко не юный возраст, оставлял жену смотреть за домашним очагом с кастрюлями и пелёнками и ездил культурно развиваться на концерты расплодившихся в конце восьмидеся-тых поп- и рок-групп, прыгая в экстазе с безусыми юнцами в переполненных залах. А по возвращении домой взахлёб делился своими впечатлениями, с удовольствием поглощая при-готовленный женою ужин.
Да, внешне Вова Тарабанов уже вполне мог сойти за столичного жителя, но внутрен-не, как будто неразрывной пуповиной, он был накрепко связан со своей исторической роди-ной – далёким неведомым нам хутором. То, что это стало для нас чем-то нарицательным, мы однажды весьма наглядно в этом убедились. Хотя мы не имели ничего против этого населён-ного пункта, но уж больно своеобразными, если не сказать более, показались нам тогда его представители в стенах нашей коммунальной квартиры.
Как-то раз, вернувшись вечером с работы, мы застали у себя дома живописную кар-тину. В коридоре толкались незнакомые нам люди обоего пола: чубатые парни и мужики, дородные бабы и девки с нездешним донским выговором и все явно нетрезвые. Шум, гам по всей квартире, табачный дым столбом от ядрёного самосада и сивушный дух от ядрёного са-могона. Ревела на всю мощь такая музыка, что уши вяли от громкости и от содержания песен народного творчества с романтикой блатного мира и могучего русского матерного языка. Всё было честь по чести: открытая настежь дверь в комнату наших соседей, а в ней во главе широкого стола – хозяин, рассказывающий о своей жизни в столице, хозяйка, мечущаяся между плитой на кухне и накрытым столом, и мешающийся у всех под ногами полутораго-довалый Васька – хозяйский наследник, будущий казак, с огромной шоколадкой в руках и весь в сопливом шоколаде.
Не сказать, что мы были в восторге от славного казачества, но перспектива ночлега с ними под одной крышей совсем не радовала. Уж слишком буйными показались они нам в своей раскомплексованности и искреннем желании затащить нас к своему столу с благо-ухающим самогоном, сподобившись их обычаям и традициям. Нам вполне хватало весёлого мужского ржания и женского визга от солёных шуток, чтобы проникнуться их праздничным настроением. Мы лишь боялись одного, что, как известно, “счастливые часов не наблюда-ют”, и этому застолью не будет конца. Но, слава Богу, в пылу безудержного веселья наши многочисленные гости вовремя вспомнили об отходящем в полночь поезде и дружным табо-ром отбыли на вокзал. Какой прекрасной сразу показалась нам наступившая в квартире ти-шина! Каким разнообразным и многоликим показался окружающий нас мир, от которого хо-телось быть подальше! Всё-таки как бы ни рядился в московские одежды Вова Тарабанов, но, видно, чёрного кобеля не отмоешь добела – казак он и в Москве казак, что с него возь-мёшь!
Прошло ещё какое-то время, в течение которого наш сосед с хутора продолжал, по словам М.Задорнова, окультуриваться, всё больше приобщаясь к чтению, но не книг, а газет. А подвигло его на это всеобщее увлечение политикой. Товарищ с Дона был вообще слишком любопытен и податлив на массовые явления. С середины восьмидесятых, казалось, вся пе-чать у нас под завязку заполнена одной политикой да какой: публикации одна сенсационнее другой - что на злобу дня, что находки в архивах. Ну как тут устоять нашему соседу?! И вот каждый божий день начинался у него с похода в киоск за газетами, благо цены на них были ещё копеечные и на работу можно не спешить. Всё-таки святое дело для Вовы – быть в курсе всех последних событий в стране. Возвращаясь домой с увесистой пачкой газет под мышкой, он углублялся в их прочтение и равнодушно выслушивал просьбы жены:
– Вов, погулял бы с Васькой, а то мне и в исполком надо съездить, и в поликлинику сбегать, и в магазин сходить.
Но Вова был неприступен, как стена, и просьбы жены отлетали от него, как об стену горох. Не отрываясь ни на минуту, он шелестел очередной газетой, пока не прочитывал их все и отправлялся на работу к себе в министерство. Правда, скоро отцовские чувства в нём всё-таки проснулись, когда, наконец, разведясь с ним, бывшая жена его получила новую квартиру и уехала с детьми, оставив, как и было задумано, ему комнату. Кажется, вся ком-муналка после этого вздохнула с облегчением – всё-то тише будет. И вправду, стало спокой-нее, но не тише.
Оставшись одиноким в своей уже комнате, загрустил-затосковал первое время Вова Тарабанов. Подумалось – а, ну и впрямь осознал человек. Но даже и в создавшемся положе-нии он оставался в своём репертуаре. По вечерам садился к телефону, звонил своей бывшей жене, справлялся о сыне, читал ей лекции о правильном воспитании детей, почерпнутые на-кануне в какой-нибудь газете, возмущался, что она его игнорирует:
– Как же так?! – кипятился Вова, – ребёнку нужен отец, – а ты этого не понимаешь?!
И добавлял, как пел Высоцкий, “пару слов без протокола”. Мы даже сочувствовали его признаниям, когда сталкивались с ним на кухне или в коридоре, и он был рад высказать-ся кому-нибудь о наболевшем – вот когда потянуло его на сентиментальность. Но, как из-вестно, время лечит, и наш казак с донского хутора (а, казак никогда не унывает!) недолго горевал, найдя себе утешение всё в той же политике. Кто про что, – а вшивый про баню.
По будням и по выходным, в любое время суток (а создавалось впечатление, – когда же наш сосед вообще работает и что же это за работа такая) из распахнутой двери его комна-ты можно было слушать по его новому, по случаю приобретённому, телевизору очередной репортаж с какого-нибудь политического митинга, кои в то время постоянно сотрясали об-щественную жизнь Москвы и Питера. Бурные выступления ораторов с обличениями и при-зывами тут же сопровождались не менее бурными комментариями соседа:
– Вот даёт! Вот даёт! Так им, ханыгам, и надо! Погоди, ещё не то будет!
А с некоторых пор он и сам стал посещать стихийные митинги в Москве: на Манеж-ной, на Пушкинской, у здания редакции “Московских новостей” и т.д., и т. п., как губка впи-тывая вперемежку последние новости и последние сплетни, порой не отличая одно от друго-го – уж больно всё было интересно. А нам уже можно было не ходить на эти столпотворения и узнавать у нашего соседа разведданные о сильных мира сего: кто там у них – взяточник, кто – алкоголик, кто – бабник, а кто – сам политическая проститутка. А накануне выборов и в Верховный Совет, и в местные органы власти Вова Тарабанов вообще был для нас ходячей энциклопедией, ценным справочником по всем кандидатам в депутаты. Не напрягаясь, он выкладывал нам информацию о том, что вот эта заведующая детской поликлиникой – ком-мунист-ортодокс, а этот декан политехнического института – демократ до мозга костей. И мы уже делали соответствующие выводы.
Вот так за несколько лет проживания в одной коммунальной квартире и произошла незаметная метаморфоза в наших отношениях с соседом Вовой Тарабановым. Начав их вы-яснение рукопашным способом, мы постепенно дожили до более-менее мирного с ним со-существования, находя при этом какие-то новые точки соприкосновения даже при отсутст-вии какой бы то ни было симпатии друг к другу. И даже был свой плюс у Вовы, а с некото-рых пор уже Володи, что в отличие от санитара Саши, он совсем не пил и не курил. Может, со здоровьем у него было не всё в порядке. Видно, вся та желчь его сволочного характера по молодости лет испортила ему печёнку – какой уж тут алкоголь и всё такое прочее!
Но, как известно, всему приходит конец. Наступил девяносто первый год, а с ним и ордер на новую отдельную квартиру для нашей семьи. Снявшись с насиженного за долгие годы места, мы уехали на другой конец Москвы навстречу новой жизни, поплотнее прикрыв в своей памяти дверь в коммунальное прошлое. Не всё в ней было так, как нам бы этого хо-телось, так что за радость лишний раз об этом вспоминать?! Но будущее уже принадлежало нам и зависело от нас, и по большому счёту было всё равно, как там потом пошло уже без нас. Может, это увлечение политикой в том же году привело Володю Тарабанова с очередно-го митинга на баррикады у Белого Дома. Но это уже из области фантазии – всё-таки не тот он человек, чтобы безоружным броситься на танки, а не просто балаболить языком, призы-вая народ на защиту демократии. Можно много лет прожить в столице, но так и не стать мо-сквичом, оставаясь в душе тем, каким когда-то ты прибыл сюда – с хутора.
P.S. Имена героев и события в рассказе вымышлены, а все совпадения следует считать случайными.